Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 17 В отделе социалистических стран постоянно менялись сотрудники. Одни уезжали за границу, освобождая столы и кабинеты, другие возвращались из заграничной командировки в Москву и занимали их места. Меня там приняли как своего. Правда, я себя таковым не чувствовал. Мне дали освободившийся стол в одном кабинете с Василием Журавским, только что вернувшимся из Югославии, в которой он провел больше десяти лет. К нему часто заходили корреспонденты югославских газет, разговор они вели на сербском, а я не знал иностранного языка и это сковывало. Журавский же свободно говорил не только на сербском, но и болгарском, знал чешский. Аверченко все замечал и неторопливо вел со мной необходимую работу. Я очень скоро понял это. Обычно он входил в кабинет, бросал на меня короткий взгляд и строго спрашивал: - Ты почему сегодня не в галстуке? - Так ведь жарко. Замучаешься сидеть. Вы, кстати, тоже свой сняли. - Мой галстук - не твое дело, - сурово говорил Аверченко. - Я тебя о твоем спрашиваю. Ответить было нечего, я молча опускал голову. - В пять часов надо быть в костюме и элегантном галстуке, - бросал Аверченко перед тем как уйти. - Нас с тобой пригласили на прием в Польское посольство. Он поворачивался и уходил, а я оставался в полном недоумении. Почему поляки решили пригласить меня в свое посольство? Ведь я никого там не знал и в Польше ни разу не был. Позже я догадался, что никто меня никуда не приглашал, просто редактору отдела социалистических стран в связи с очередным мероприятием в посольстве приносили два пригласительных билета с тем, чтобы он взял с собой того, кого ему хочется. Поскольку все остальные сотрудники отдела были тертыми калачами и часто получали индивидуальные приглашения из разных посольств, он начал потихоньку приучать меня к общению с иностранцами. За восемь месяцев, которые пришлось провести в отделе, я побывал в посольствах почти всех социалистических стран, познакомился со многими корреспондентами братских газет и вскоре начал чувствовать себя среди них своим. Сразу же после приезда в Москву редакция наняла мне преподавателя чешского языка, и я стал ежедневно заниматься им. Взял за правило каждый день учить по десять новых чешских слов. Для этого вырезал десять маленьких квадратных бумажек, на одной их стороне писал слово по-чешски, на другой его русский перевод. В течение дня при каждой свободной минуте доставал эти бумажки из кармана, читал вслух чешское слово и мысленно переводил его на русский. Если забывал перевод, заглядывал на обратную сторону бумажки. Не знаю, пользовался ли кто-нибудь такой методикой, но мне она здорово помогла. Уже через месяц у меня был довольно солидный запас чешских слов. Я стал регулярно покупать в ближайшем киоске газету "Руде Право" и переводить её на русский язык. Перевод давался трудно, но мне много помогал мой преподаватель. Начало работы в отделе социалистических стран запомнилось для меня одним ярким эпизодом. По представлению редакции меня наградили правительственной наградой - медалью "За трудовое отличие. Получать же её я должен был в Георгиевском зале Кремля. ЦК КПСС решило вручить там награды сразу большой группе журналистов центральных средств массовой Информации.   Перед началом церемонии нас провели по некоторым помещениям Кремля, показали Грановитую палату, окошечко, через которое царь опускал корзину для челобитных своих подданных, затем мы оказались в огромном, высоком и просторном Георгиевском зале. На его стенах укреплены специальные мраморные доски, на которых выбиты имена всех Георгиевских кавалеров Российской Империи. Я с нескрываемым любопытством читал фамилии героических предков, многие из которых отдали жизнь за честь и независимость моей Родины. И думал, как хорошо, что эти мраморные доски сохранили нам их имена. Награды вручал Михаил Васильевич Зимянин, ставший к тому времени секретарем ЦК КПСС, ведающим вопросами печати. Награждаемых было много, человек пятьдесят, если не больше, каждому он подавал коробочку с наградой и пожимал руку. Когда дошла очередь до меня, Зимянин, протягивая коробочку с медалью, сказал: - Вот и дослужился. Поздравляю. - И крепко пожал мне руку. Честно говоря, я думал, что он давно забыл корреспондента, которого когда-то принимал на работу. Но у Зимянина оказалась хорошая память. По всей видимости, ему было приятно вручать награду человеку, которого он сам вывел на большую дорогу журналистики. После официальной церемонии была сделана общая фотография на память, которую я храню до сих пор. Затем в зал вошли официантки с подносами, на которых стояли фужеры с шампанским. Вместе с остальными я выпили вино и на этом церемония окончилась. Хотя она и была сугубо протокольной, впечатление от неё осталось на всю жизнь. Возвращаясь из Кремля, я купил несколько бутылок вина и только после этого появился в отделе социалистических стран. По русскому обычаю награду требовалось обмыть и я знал, что ребята ждут этого. Они были искренне рады за меня. Восемь месяцев, которые я провел в редакции, готовясь к заграничной командировке, оказались очень тяжелыми. Иногда возникало чувство, что такого напряжения просто не вынести. Я выполнял ту же работу, что и остальные корреспонденты: готовил к печати приходящие из-за рубежа материалы собкоров, два, а то и три раза в неделю дежурил по отделу во время выпуска газеты, а, кроме того, четыре раза в неделю ходил к преподавателю Московского государственного института международных отношений на занятия по чешскому языку, посещал приемы и коктейли, устраиваемые посольствами социалистических стран и в конце каждого месяца на два-три дня возвращался в Новосибирск. Дело в том, что по существующему в то время положению человек не мог находиться в командировке более тридцати дней. Если командировка длилась дольше, такого сотрудника надо было оформлять на постоянную работу. До официального назначения за границу моей постоянной работой считались Новосибирская и Томская области. Вот я и улетал каждый месяц на три дня из Москвы в Новосибирск, а потом снова отправлялся оттуда в командировку в Москву. При этом никто ни в Новосибирске, ни в Томске раньше времени не должен был знать, что я готовлюсь к заграничной командировке. А для этого мне надо было регулярно появляться на страницах газеты с материалами из этих областей. Короче говоря, приходилось выжимать из себя все, на что был способен. В конце октября состоялось заседание редакционной коллегии Правды, на котором меня утвердили собственным корреспондентом в Чехословацкой Социалистической Республике. Незадолго до этого нас с Аверченко пригласил на обед пресс-секретарь Чехословацкого посольства в Москве. В посольстве уже знали о новом назначенце и решили познакомиться со мной поближе. Пресс-секретарь интересовался моей биографией, расспрашивал о Сибири, её великих стройках, о том, насколько богаты её недра. Я рассказывал, не называя цифр, но он и без того многое знал из публикаций нашей Прессы. Пресс-секретарь очень хорошо говорил по-русски, но несколько фраз произнес и на чешском языке, очевидно пытаясь выяснить, насколько хорошо я его знаю. Через несколько дней после обеда с пресс-секретарем посольства я побывал на собеседовании в Международном отделе ЦК КПСС и перед самыми ноябрьскими праздниками отправился в Новосибирск ждать официального решения о моем назначении. Теперь уже скрывать от местных властей то, что уезжаю в Чехословакию не было никакой нужды. Мало того, необходимо было, чтобы они узнали это от меня, а не из решения Секретариата ЦК КПСС. Я позвонил первому секретарю Новосибирского обкома Партии Александру Павловичу Филатову и сказал, что хотел бы с ним встретиться. Он, как всегда, коротко ответил: "Приходите, я вас жду". Александр Павлович, по-видимому, думал, что я начну разговор о новосибирских проблемах. Но когда я сказал, что меня направляют на работу за границу, он, не скрывая огорчения, ответил: - Я бы туда не поехал. Что хорошего в заграничной жизни? Но, сделав паузу, посмотрел на меня и спросил: - В какую страну вас направляют? - В Чехословакию, - ответил я. - В Чехословакию еще куда ни шло, - немного смягчившись, сказал Филатов. - Я был в Праге, это очень красивый город. А вы были в ней? - Нет, - ответил я. - Чехословакия - дружественная страна. Несколько лет поработать там будет интересно. Он уже смирился с тем, что мне придется уезжать из Новосибирска. - Кого пришлют вместо вас? - немного помолчав, спросил Филатов. - Пока не знаю. Александр Павлович Филатов был в высшей степени интеллигентным человеком, перехватив его взгляд, я понял, что больше всего тревожит первого секретаря. Ему не хотелось, чтобы мне на смену пришел человек, которому будут безразличны и Новосибирск, и все сибирские проблемы. С таким человеком трудно наладить контакт, он не будет замечать ничего хорошего в области, потому что все его станет раздражать. Но говорить об этом Филатов не стал. Я пообещал ему, что буду обязательно заходить в обком во время каждого приезда в Новосибирск. Для того, чтобы поехать в Томск и сказать это же самое Лигачеву, у меня не было времени. Я позвонил ему по телефону 10 ноября рано утром. Секретарша сказала, что у Егора Кузьмича идет срочное совещание и как только оно закончится, она перезвонит мне. Звонка не было около часа. Я решил перезвонить сам. Секретарша ответила, что две минуты назад Егор Кузьмич выехал в аэропорт, где его уже ждет самолет в Москву. Меня это сразу насторожило потому, что такие неожиданные выезды первых секретарей в столицу всегда связаны с какими-то очень важными событиями в стране. Но ни в Новосибирский обком, ни в редакцию звонить не стал потому, что о самых важных событиях не всегда принято говорить по телефону. К тому же на следующий день утром я сам улетал в Москву. В аэропорту Внуково меня встречал редакционный шофер. Едва я сел в машину, он спросил потухшим голосом: - Что же теперь мы будем делать? - А что случилось? - удивился я. - Как что? Умер Брежнев. Вы разве не слышали? - Нет, - ответил я. - Сегодня с утра об этом передают по радио и телевидению. Я замолчал и всю дорогу до самой редакции не произнес ни слова. Сегодняшнее радио я не слушал, а во вчерашних вечерних новостях о смерти Брежнева не говорилось. Никто из трехсот пятидесяти пассажиров самолета ИЛ-86, с которыми я летел в Москву, об этом, очевидно, тоже не знал. Прощание с Брежневым проходило в Колонном зале Дома союзов. Я решил сходить туда. Очередь в Колонный зал выстроилась по Пушкинской улице почти от кинотеатра "Россия". люди то стояли, то двигались маленькими шажками и у Дома союзов я оказался только часа через три. Люстры Колонного зала были затянуты черным крепом, тусклый свет электрических ламп едва пробивался сквозь него. В зале негромко играла траурная музыка, навевающая печаль. И везде цветы, цветы, цветы... Брежнев лежал в гробу на высоком постаменте, обтянутом красным бархатом. В глаза почему-то бросилось его непомерно большое, отекшее лицо. Вокруг постамента стоял почетный караул с траурными повязками на рукавах. Никого из высших руководителей Государства среди него не было. Очевидно, они приходили сюда и уходили через какие-то промежутки времени. На стульях рядом с постаментом, одетые в черное, с потухшими лицами сидели жена, дочь, еще какие-то родственники. Цепочка людей, прощавшаяся с Брежневым, неторопливо обходила гроб и направлялась через боковой выход на улицу. Одни рассматривали умершего Генерального секретаря, другие останавливали взгляд на его бесчисленных наградах, лежавших на бархатных подушечках. Все это в один миг потеряло цену. Тому, кто лежал в гробу, уже не нужны были ни слава, ни власть, ни награды. Он стал таким же смертным, как все, кто проходил через Колонный зал. Лица людей выглядели печальными, но ни у одного человека я не видел слез на глазах. Когда умер Сталин, многие, глядя на него, от горя бились в истерике. Я думал о том, какая судьба уготована стране после ухода очередного Генерального секретаря. В России на протяжении всей её истории общественный климат в Государстве всегда определяло её первое лицо. При этом каждый новый правитель переделывал жизнь страны на свой лад. Смерть Брежнева подводила черту под целой эпохой. Сегодня многие называют её застоем, хотя именно при Брежневе был построен Волжский автомобильный завод, создан Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс, началась прокладка БАМа, были созданы десятки крупнейших производств, которые вывели нашу страну на второе после США место в мире по объему промышленного производства. Советский Союз достиг военного паритета с США и тем самым сделал невозможной войну между двумя странами. Но в последние годы жизни Брежнева динамика развития страны заметно затормозилась, для того, чтобы придать ей необходимый ритм, требовались новые люди и новые идеи. Уход Генерального секретаря освобождал место для этих людей. Какая команда придет на смену тем, кто состарился вместе с Брежневым? Что они намерены делать и какие потрясения ожидают нас в самое ближайшее время? Эти вопросы задавал я сам себе, выходя из Колонного зала. И еще одна мысль не давала покоя: как теперь решится моя собственная судьба? Заседание Секретариата ЦК, на котором меня должны были утвердить собственным корреспондентом Правды в Чехословакии, пока еще не состоялось. Когда оно состоится теперь? Ведь новому Генеральному секретарю ЦК КПСС надо будет сначала разобраться в делах куда более важных, чем назначение корреспондентов центральных газет в зарубежные страны. И таких дел - непочатый край. В редакцию я вернулся с невеселыми мыслями. Такие же мысли были у Аверченко и абсолютного большинства остального коллектива. Текущая работа в газете остановилась, все полосы были забиты соболезнованиями по случаю смерти Генерального секретаря ЦК КПСС... Многие почему-то убеждены, что любые Новости быстрее всего распространяются в деревне. Живя в столице, я понял, что это не так. В Москве самая важная Новость становится известной в тот же день. Уже к вечеру все в редакции знали кто будет новым Генеральным секретарем, какие изменения произойдут в Политбюро и Секретариате ЦК КПСС. Прошедший большую школу международной журналистики Василий Журавский заметил: - Я думаю, хуже не будет. На что ему тут же возразили: - Надо, чтобы было не хуже, а лучше. - А вот это я вам гарантировать не могу, - сказал Журавский. - Не в моей компетенции. Преемник Брежнева Юрий Андропов даже для многоопытных правдистов казался слишком загадочной фигурой. В его руках была Информация обо всех руководителях страны и её регионов, которую он получил будучи руководителем КГБ. В том числе и о неблаговидных поступках некоторых из них. Мы были совершенно уверены в том, что после его назначения Генеральным секретарем ЦК КПСС начнется чистка всего государственного аппарата. Из власти уйдут те, кто хоть каким-то образом запятнал себя. Кроме того, одряхлевших государственных деятелей, пришедших в Кремль вместе с Брежневым, надо было заменять молодыми и энергичными. Но что они из себя представляют и есть ли такие люди у Андропова, задавали мы вопрос сами себе. Никто из нас даже не догадывался о том, что новый Генеральный секретарь - смертельно больной человек и его казавшаяся нам такой крепкой рука ничуть не сильнее, чем у только что ушедшего Брежнева. Тем более, что свое правление Андропов начал очень энергично. Уже через неделю после того, как он стал Генеральным секретарем, состоялось заседание Секретариата ЦК КПСС, на котором был решен и мой вопрос. В редакции невероятно удивились такой оперативности. Получив это решение, Аверченко вызвал меня к себе и начал говорить почти по-отечески. - По опыту знаю, - глядя на меня, сказал он, - что первый год у зарубежного корреспондента - самый трудный. Надо привыкнуть к жизни в чужой стране, обзавестись друзьями, установить контакты с пресс-службами МИДа, ЦК, Правительства, наладить взаимоотношения с послом. И при этом ежедневно писать в газету, ездить по стране, встречаться с людьми. В этом году ты не был в отпуске и в следующем году можешь получить его не раньше декабря. Вот тебе мой совет: бери путевку и езжай в санаторий, набирайся сил. Тем более, что твой предшественник просит продлить его пребывание в Праге хотя бы на месяц. Я сразу вспомнил почти такой же разговор восьмилетней давности с заведующим отдела кадров Кожуховым, когда меня брали в Правду, и улыбнулся. - Чему смеешься? - недоверчиво спросил Аверченко. - Тому, что я сам хотел просить вас об отпуске. - Похлопотать о путевке? - Борис Ефимович сдвинул к переносице густые, колючие брови. - Думаю, что мне её дадут и без хлопот, - ответил я. Отпуск с женой, как и восемь лет назад, мы снова провели на Северном Кавказе, на этот раз в санатории "Горный воздух" города Железноводска. Железноводск - маленький, тихий городок с неспешной курортной жизнью, хорошим климатом и замечательной минеральной водой. Мы много плавали в бассейне, играли в волейбол в спортивном зале и, конечно, гуляли по знаменитому железноводскому терренкуру. Но даже во время прогулок я нет-нет да и доставал из кармана маленькие квадратные бумажки, на которых с одной стороны были написаны чешские слова, а на другой их русский перевод. Жена, глядя на меня, тоже начала учить чешский. Ведь и ей предстояло несколько лет общаться только на нём. Из санатория мы возвращались разными дорогами. Жена улетела в Новосибирск, а я в Москву, откуда через несколько дней поехал в Прагу. Провожать меня на Белорусский вокзал отправилась целая команда. Главным в ней был Геннадий Комраков, живший в это время в столице и работавший специальным корреспондентом "Известий". Пришли на вокзал и правдисты. Оказавшийся в Москве наш корреспондент по Дальнему Востоку Николай Братчиков, корреспондент в Карелии Анатолий Минаев и многие другие. У ступенек вагона мы выпили на посошок, я выслушал причитающиеся по такому случаю наставления, обнялся на прощание с друзьями, зашел в купе, лег на свою полку и проснулся только в Бресте.   В этом пограничном городе у российских поездов меняются колесные пары, они переставляются на более узкую европейскую колею. Простояв два часа, поезд тронулся. Вскоре мы выехали на мост через Буг - спокойную неширокую реку, заросшую по обеим берегам густым ракитником. Но, глядя на неё, у меня невольно возникло ощущение, что я переправляюсь не на другой берег, а в другой мир. Почему-то сразу вспомнилось 22 июня 1941 года и обошедшая все издания фотография командующего немецкой танковой армией генерала Гудериана на фоне начинающего светлеть предутреннего неба. Она была сделана здесь за четверть часа до начала войны. Именно с этого берега Буга в нашу страну вторглись фашистские полчища, разрушившие тысячи городов и селений и убившие двадцать пять миллионов наших жителей. На западной стороне Буга действительно находился другой мир. Переехав реку, поезд остановился. Здесь уже был пограничный польский город Тереспол. В вагон вошли польские пограничники и таможенники. Вежливо здороваясь с каждым, они посмотрели наши паспорта, поставили штамп в каждом из них о пересечении границы и поезд тронулся. Примерно через два часа показалась другая река - широкая и могучая с вытянувшимся вдоль неё громадным городом. Это была Висла, а город назывался Варшавой. Я жадно всматривался в её улицы и её жителей. Польшу и Россию связывают столетия сов-местной жизни, которая не всегда была счастливой, но мы накрепко привязаны друг к другу хотя бы уже тем, что являемся самыми близкими соседями. Кроме того, я был много наслышан о красоте полячек и хотелось собственными глазами увидеть, так ли это. Среди полячек, прямо скажу, действительно немало красивых, но их ничуть не больше, чем среди наших, русских девушек. А сибирячки вообще не идут в сравнение ни с какими другими. Выглянув в окно на Варшавском вокзале, я увидел прямо у своего вагона нашего корреспондента в Польше Олега Лосото. Подумал, что он пришел кого-то встречать. Но все равно обрадовался, оделся и вышел из вагона. Олег кинулся мне навстречу. - Ты кого ждешь? - спросил я. - Тебя, кого же еще, - удивился Лосото. Оказывается, ему позвонил из Москвы Аверченко и попросил встретить меня. Поезд в Варшаве стоял часа полтора, если не больше, и Аверченко сказал Олегу, чтобы тот позаботился обо мне это время. - Ты когда-нибудь был в Варшаве? - спросил Олег. - Нет, - ответил я. - Тогда пойдем в машину, я тебе покажу хотя бы кусочек города. Мы сели в его "Волгу и поехали в Старе Място - самую древнюю часть польской столицы. Меня поразили её чистенькие узкие улочки и ухоженные здания. Такое можно встретить только там, где люди очень любят свой город. На стенах многих домов висели портреты польского кардинала Кароля Войтылы, ставшего недавно папой римским Павлом Иоанном. - Поляки очень гордятся тем, что впервые за всю историю католичества папой римским стал их кардинал, - сказал Лосото. - Как и тем, что им удалось восстановить Старе Място. Во время варшавского восстания зимой 1944 года немцы практически полностью разрушили польскую столицу. А её историческую часть - Старе Място стерли с лица земли, оставив на месте красивейших кварталов только битый кирпич и щебень. Но поляки по сохранившимся чертежам и фотографиям восстановили этот уголок города в первозданном виде. Я с интересом рассматривал восставшие из пепла здания старинной архитектуры с небольшими окнами, составлявшими как бы одно целое со стеной. И еще раз удивлялся исторической памяти и упорству поляков. Так мог поступить только народ, очень любящий свою землю. После этого мне довелось много раз побывать в Польше, в том числе в двух её главных городах - Варшаве и Кракове и своими глазами увидеть, как поляки воспитывают молодое поколение. Около исторических зданий Варшавы и в главной достопримечательности Кракова - королевском замке всегда полно детей. Они приезжают сюда со всей Польши вместе со своими учителями, им рассказывают об истории Государства, его правителях, величайших победах народа, в первую очередь его духе, и, конечно, о тех трагедиях, которые не раз выпадали на долю нации. Они с детских лет воспитывают в каждом поляке чувство патриотизма и гордости за свою страну и свой народ. А гордиться, действительно, есть чем. Одно Старе Място - уникальнейший памятник несгибаемости национального духа. Во многих восстановленных зданиях старого города открылись небольшие магазинчики. Лосото завел меня в один из них. В нём продавались в основном сувениры. В том числе портреты Кароля Войтылы. - Не купить тебе такой? - кивнув на портрет папы римского, спросил Лосото. - Я бы предпочел все-таки портрет патриарха. Мы же православные люди, - ответил я. Олег отвез меня на вокзал, где на прощание я искренне обнял его. Он устроил замечательную экскурсию. С мыслями о Варшаве и её Старем Месте я доехал до чехословацкой границы. Когда в вагон вошли пограничники, я невольно разволновался. Это были первые чехи, которых я встретил на их родной земле. С ними мне предстояло жить и работать несколько лет. В Прагу поезд прибыл рано утром. На вокзале меня встретил наш корреспондент, которого предстояло сменить, отвез в гостиницу "Дружба, очень напоминавшую по архитектуре высотные сталинские гостиницы Москвы, и, сказав, что я могу сутки отдыхать, уехал. Но разве можно отдыхать целые сутки в старинном европейском городе, который ты никогда не видел и в котором тебе предстояло жить? Я принял душ, переоделся, вышел из гостиницы и, увидев вдали высокие шпили какого-то древнего храма, направился к нему. Прага была завалена талым снегом, он чавкал под ногами, но я, не обращая на него внимания, шел к храму, который становился все величественнее и величественнее. А когда он полностью открылся взору, остановился от изумления. Католические храмы мне довелось видеть в Испании, некоторые поражали своими размерами и красотой, но этот был совершенно особым. Он как бы парил между землей и небом. Его подошва опиралась на высокий берег реки со множеством красивейших мостов, а высокие шпили царапали облака, оставляя на них непонятные людям письмена. Это был храм Святого Вита, главная доминанта Пражского Града или, по нашему, кремля, жемчужина чехословацкой столицы, национальная гордость чешского народа. Он пережил многие века и эпохи, видел многих правителей, успешных и не очень, радости и трагедии целых поколений людей. Он олицетворял собой вечную жизнь с её счастьем и разочарованиями, приобретениями и потерями, с великими просветлениями народа и утратой последних надежд. Я вошел в его ограду, подошел к храму, открыл высокую и тяжелую дверь и очутился внутри, в полусумраке и почти звенящей тишине. Тусклые люстры, горевшие высоко над головой, казалось, не излучали света. Он проникал сквозь высокие цветные витражи, высвечивая колонны, статуи и еле проступающий, поднимающийся до самого неба купол. В храме было всего несколько человек. Каждый рассматривал его в одиночку, каждый думал о своем. И, наверное, каждый чувствовал себя маленькой песчинкой, занесенной неведомо каким ветром на давние и пыльные страницы истории. Меня, во всяком случае, охватило именно такое чувство. Почему-то сразу вспомнились стихи удивительного чешского поэта Ярослава Сайферта, которые запали в душу при первом чтении. Однажды я прикоснулся щекой к камням старой стены где-то под двором Града и в ухе неожиданно зазвучал угрюмый грохот. Это гремели давние столетия. Но влага, которая неслышно опускалась с Белой горы, шептала мне нежно в ухо: Иди и будешь очарован. Пой, у тебя есть слушатели. Никто из чешских поэтов не воспел Прагу так, как Ярослав Сайферт, никто не оставил о ней столько великолепных строк. Со смотровой площадки Пражского Града открывался вид на старую часть города. Внизу под стенами Града возвышался зеленый купол храма Святого Микулаша, за ним виднелся Карлов мост с серыми, старинными статуями по бокам, еще дальше, за Влтавой, сверкал на утреннем солнце золотой гребень Национального театра. Куполов и островерхих шпилей католических храмов было очень много, вся старая Прага словно состояла из них. Я был зачарован видом утреннего города. Вернувшись в гостиницу, пошел завтракать в гостиничный ресторан. Когда официант подал меню, я, не читая его, попросил принести какое-нибудь национальное чешское блюдо. Официант молча кивнул, повернулся и ушел на кухню. Вскоре он появился снова, поставил на стол тарелку, на которой лежал кусок мяса, тушеная капуста и круглые, толстые, похожие на вареную колбасу, ломти какого-то мучного изделия. - Кнедлики со свининой и капустой, - сказал официант, кивнув на тарелку. И тут же спросил: - Что будете пить? - Пиво, - сказал я. Через минуту на моем столе стояла запотевшая кружка пива Чешская кухня заметно отличается от нашей. Несмотря на то, что Чехословакия находится в зоне мягкого климата, где свободно растут персики, виноград, грецкий орех и другие южные фрукты, чехи едят очень мало овощей. В их меню преобладают мясные и мучные блюда. По всей видимости, поэтому они употребляют много пива. Пиво помогает организму легче справляться с тяжелой пищей. Чешские пивовары - одни из самых искусных в мире. Чешское пиво знают во всех странах и на всех континентах. Отведав его, я убедился, что оно заслуживает такой славы. Дня через три после моего приезда в Прагу прилетел Борис Ефимович Аверченко. Для того, чтобы официально приступить к работе, мне надо было встретиться с заведующим отделом печати МИД и вручить ему верительную грамоту - письмо главного редактора Правды о том, что я назначен собственным корреспондентом газеты в Чехословакию. Только после этого можно было получить аккредитацию. Аверченко и здесь решил поддержать меня. Встреча в МИДе была на редкость дружеской и лишенной всяких формальностей. После того, как я отдал верительную грамоту, заведующий отделом печати пригласил нас за столик, мы выпили по чашке кофе, я рассказал ему о себе, а сотрудники отдела за это время сделали мне удостоверение иностранного корреспондента в Чехословакии, с которым я мог беспрепятственно передвигаться по всей стране. После этого мы с Аверченко побывали в нашем посольстве, где он представил меня послу, и у шеф-редактора главной чехословацкой газеты "Руде Право" Олдржиха Швестки. Швестка был высоким, крупным мужчиной в больших очках с толстыми стеклами. Желая подчеркнуть свое расположение к коллегам по перу, он достал из сейфа бутылку боровички - чешской можжевеловой водки, налил по рюмке себе и нам, и мы выпили за сотрудничество двух братских газет. За этим же столом договорились о том, что я в любое время могу заходить в "Руде Право" и обращаться за помощью к её корреспондентам. Швестка выдал мне удостоверение, с которым я мог беспрепятственно заходить в редакцию. Затем мы пошли к заместителю главного редактора Зденеку Горжени [Zdeněk Hoření]. Горжени [Zdeněk Hoření] несколько лет работал корреспондентом "Руде Право" в Москве, хорошо знал русский и работу собственного корреспондента. Первый вопрос, который он задал мне, умею ли я водить машину. - Прага - город старый, - сказал он, - улицы здесь узкие, а транспорта много. По нашим улицам может ездить только виртуоз. По-настоящему управлять машиной я не умел. У меня не было собственного автомобиля. Водительское удостоверение я получил, как у нас говорят, по блату перед самым отъездом за границу. Пришел к начальнику Новосибирского областного управления ГАИ, сказал, что редакция требует от меня иметь водительское удостоверение, а времени на то, чтобы пройти курсы в автошколе, нет. - Удостоверение выдать нетрудно, - заметил начальник. - Но ведь нельзя допустить, чтобы оно превратилось в пропуск на кладбище. Он снял телефонную трубку, кому-то позвонил и на следующий день инспектор ГАИ по имени Миша на милицейской машине стал обучать меня езде. Одновременно я начал изучать правила дорожного движения. Обучение длилось примерно неделю. После этого я, как и положено, сдал экзамены. Водительские права получил, но водитель из меня был самый начинающий. Для того, чтобы чувствовать машину, как самого себя, надо проехать на ней не одну тысячу километров. У меня такой возможности не было. Об этом я и сказал Зденеку Горжени [Zdeněk Hoření]. Он тут же набрал номер телефона и через минуту в его кабинет вошел высокий, сухощавый пожилой человек. - Знакомьтесь, - сказал Горжени [Zdeněk Hoření], кивнув на вошедшего. - Обозреватель "Руде Право" по экономическим вопросам Сватоплук Смутны. Он договорится с автошколой, чтобы ты прошел курс езды по пражским улицам. Я до сих пор вспоминаю Горжени [Zdeněk Hoření] с чувством самой искренней благодарности. Он очень помог мне как можно быстрее освоиться в Праге и советами, и практическими действиями. На первых порах я несколько раз съездил в командировку вместе с корреспондентами "Руде Право". Они познакомили меня со многими людьми, с которыми я потом в течение нескольких лет поддерживал дружеские отношения. У Сватоплука Смутны оказался хорошим знакомым начальник автошколы в рабочем районе Праги Голешовице. Я приехал к нему, заплатил, сколько положено за обучение, и на чехословацкой машине "шкода стал осваивать езду по улицам Праги. Инструктор автошколы, которого звали Франтишек, был человеком на редкость терпеливым, с большим чувством юмора и общаться с ним было одно удовольствие. В Праге очень много трамваев. Трамвайные рельсы уложены за подлицо с асфальтом и ездить приходится прямо по ним. Поэтому, как только мы выезжали на такую улицу, Франтишек говорил: - Пан Станислав, бойтесь трамвая. - Почему? - оглядываясь и не видя никакого трамвая, спрашивал я. - Потому, что он железный, - наставительно говорил Франтишек. И почти всегда после этих слов из-за ближайшего поворота навстречу нам на большой скорости выскакивал трамвай. Я с испугу отворачивал машину чуть ли не на тротуар, на что пан Франтишек спокойно замечал: - А пешеходы, пан Станислав, еще опаснее трамвая. В автошколе Голешовице я прошел полный курс обучения езды на автомобиле и это очень помогло мне в моем передвижении по Праге. Без автомобиля корреспондент, работающий за рубежом, чувствует себя точно так же, как человек в инвалидной коляске. Возможность для передвижения есть, но только в пределах одного квартала. Для того, чтобы уехать дальше, надо пользоваться другим транспортом. Аверченко улетел в Москву, проводил я из Чехословакии и своего предшественника, зашел в оставленную им пустую квартиру и вдруг почувствовал такое одиночество, от которого захотелось выть. Не только во всем городе, но и во всей стране - ни одного знакомого, с кем можно было бы поделиться тем, что давит на сердце. Была бы здесь жена, было бы немного легче. Но она осталась в Новосибирске до тех пор, пока я не обустроюсь в Праге. Квартира мне досталась замечательная - целый этаж виллы с фруктовым садом, в котором росли абрикосы, черешня, грецкий орех и многое другое, но её надо было приводить в порядок. Утром я позвонил в службу чехословацкого МИДа, которая занималась жильем для иностранцев, аккредитованных в Праге, через два часа ко мне приехали два её представителя, осмотрели квартиру, составили смету ремонта и сказали, что, если я согласен с суммой, они могут его начать. - Когда вы можете приступить к ремонту? - спросил я. - Завтра, - сказали представители МИДа. Я тут же позвонил в редакцию, сообщил о смете и в течение пяти минут получил разрешение на ремонт. В Правде понимали: корреспондент может работать хорошо только тогда, когда его не одолевают посторонние проблемы. Я подписал смету, отдал её сотрудникам МИДа, а сам направился в "Руде Право". Надо было готовить первый материал, которым Правда могла бы представить меня читателям, как своего нового корреспондента в Чехословакии. Зашел к Зденеку Горжени [Zdeněk Hoření]. - О чем бы ты хотел написать? - спросил он. - О Праге, - сказал я. - У нас есть клуб "За старую Прагу, - немного подумав, сказал Горжени [Zdeněk Hoření]. - Его основали еще в 1900 году, когда в городе начали сносить старинные здания. Клуб помог сохранить многие из них, особенно в исторической части столицы. Сходи туда. Я договорюсь с его руководством. Клуб "За старую Прагу находился в комнате башни, расположенной у входа на Карлов мост. Это самый красивый мост через Влтаву. Его построили при чешском короле Карле IV, отсюда он и получил свое название. Из окон клуба открывался прекрасный вид на мост, с обеих сторон которого возвышались старинные скульптуры, и старую часть города с её неповторимыми зданиями. Заместитель председателя клуба, известный в Чехословакии архитектор Олдржих Гора, показывая мне на мост, сказал: - Его начали строить в середине XIV века, стоил он по тем временам очень дорого, а Карл IV был человеком в высшей степени бережливым. Для того, чтобы облегчить бремя не очень богатой королевской казны, архиепископ Арношт из Пардубиц предложил ему обложить своих подданных специальной податью. На основании её чешские города посылали на строительство моста каменщиков, доставляли строительный материал. Камни скреплялись известковым раствором. Для того, чтобы он был крепче, его замешивали на яйцах. Их везли в Прагу возами. - Олдржих Гора посмотрел на меня и хитровато улыбнулся. - На Севере Южной Моравии, в районе города Оломоуц, живут чехи, которых называют ганаками. Это трудолюбивые, добродушные, но немного медлительные люди. Когда им пришло распоряжение везти яйца на строительство Карлова моста, они, чтобы не разбить их по дороге, сначала сварили эти яйца, а потом погрузили в повозки. Возмущению строителей не было предела. Но поскольку в распоряжении не было сказано, какие яйца везти - сырые или вареные - ганаков повторной податью не обложили. На противоположной стороне Карлова моста, - Олдржих Гора показал глазами на другую сторону Влтавы, - установлен памятник Карлу IV и его сыну Вацлаву IV, которому пришлось достраивать творение родителя, а между ними стоит покровитель моста - святой Йиржи. - Скажите, Олдржих, - спросил я, - кто входит в ваш клуб и для чего он был создан? - В клуб входят архитекторы, ученые, писатели, военные, рабочие - все, кому близка и дорога Прага. Наше коллективное мнение очень авторитетно. Когда обсуждалась транспортная проблема Праги, было выдвинуто несколько вариантов её решения, в том числе пуск скоростного подземного трамвая. Но при строительстве его линий пришлось бы снести немало исторических зданий. Клуб "За старую Прагу категорически воспротивился этому. Он первым подал свой коллективный голос в пользу метро. В конце концов именно это мнение и победило. Олдржих Гора познакомил меня с другим известным чехословацким архитектором, заведующим отделом исследовательских работ института по реконструкции архитектурных памятников и городов Иржи Вогрной. Это был невероятно добродушный грузный пожилой человек с неторопливыми манерами и немного сбивчивой речью. Говорил он так, будто у него все время что-то находилось во рту, поэтому иногда приходилось его переспрашивать. Вогрна великолепно знал не только Прагу, но почти каждый чешский город. После войны он занимался реконструкцией многих из них. Иржи повел меня в Анежский монастырь, который когда-то был украшением города, а в начале ХХ века пришел в полную негодность. Восстановление его началось на государственные деньги после прихода народной власти. Ансамбль монастыря, по сути дела, приходилось воссоздавать заново. Были восстановлены стены, в которых пришлось заменить немало каменных блоков, сделаны новые потолки, переделана крыша, налажено освещение и отопление. На это ушли годы труда. Теперь в залах монастыря развернута экспозиция чехо-словацких художников XIX века. Вогрна великолепно знал не только архитектуру, но и живопись. Он так подробно рассказывал о художниках, живших более столетия назад, что возникало впечатление, будто знал их лично. Но архитектора все-таки в нём было больше. - Обратите внимание на окна, - говорил он мне, проходя по залам. - Они выполнены в двух стилях - романском и готическом. Отсюда началась эпоха нашей готики. Выйдя из Анежского монастыря, мы прошлись по Старему Месту, Малой Стране и другим историческим местам старой Праги. Вогрна подробно рассказывал о каждом попадавшемся на пути здании. В Праге до сих пор сохранились романские церкви и дворцы, шедевры готики и барокко, широко представлены эпоха ренессанса, классицизм, оригинальные здания второй половины XIX века. Только в историческом центре города насчитывается свыше двух тысяч архитектурных памятников. Народное Государство взяло их под свою охрану. В 1971 году специальным решением правительства исторический центр Праги площадью девяноста гектаров был объявлен архитектурным заповедником. - Но время не щадит даже камень, - сказал Вогрна. - Многие здания и целые ансамбли нуждаются в восстановлении. Мы остановились около стоящего в строительных лесах здания Национального театра. Иржи Вогрна, прищурившись, посмотрел на поблескивающую в лучах солнца его золотую корону и, выдохнув, произнес: - Это наша национальная гордость. Я не могу дождаться, когда вновь откроются его двери. История театра необычна. В августе 1881 года, незадолго до окончания строительства, в нём вспыхнул пожар, превративший в руины дело многих лет. На его новое сооружение деньги собирал весь народ. За полтора месяца люди пожертвовали миллион золотых, и 18 ноября 1883 года Национальный театр впервые поднял занавес. Над его сценой были начертаны слова, которые сохранились и сейчас: "Народ - себе. Именно в нём впервые прозвучали многие лучшие произведения знаменитых чешских композиторов Б. Сметаны, А. Дворжака, Б. Мартину, Л. Яначека. На пражской премьере "Лебединого озера в Национальном театре оркестром дирижировал П.И. Чайковский. Но за столетие, прошедшее со дня первой премьеры, потускнели золотой купол и колесницы на фронтоне здания, утратил первоначальный блеск знаменитый занавес, выполненный вы-дающимся чешским художником XIX века В. Гинайсом, выцвели многочисленные картины в фойе, написанные не менее известными мастерами, устарела сцена, требовали ремонта вентиляция, отопление и многое другое. Проект реставрации выполнил архитектор Зденек Вавра. Хочу заметить, мне удалось побывать на открытии театра, послушать знаменитую оперу Антонина Дворжака "Русалка, но, в первую очередь, посмотреть на зрителей, которые не могли скрыть своего восхищения тем, что им удалось попасть в национальный храм искусств. Наши очереди у театров не имеют ничего общего с тем, что творилось в тот день в Праге. Тысячи людей заполнили набережную Влтавы и все прилегающие к театру улицы. Ни-кто из них не мечтал достать лишний билетик, потому что "лишних" просто не было. люди пришли, чтобы увидеть, как вспыхнут огни Национального театра, открывшего после семилетнего перерыва свои двери. Чехи гордятся каждым историческим зданием Праги, каждой национальной реликвией. Экскурсия по столице произвела на меня огромное впечатление, через несколько дней я написал большой репортаж, который назывался "Вечная молодость Праги". Вскоре он был опубликован в газете. Читатели узнали, что в Чехословакии приступил к работе новый собственный корреспондент Правды. А с Иржи Вогрной после его экскурсии мы стали друзьями. У него была очень симпатичная и энергичная жена, носившая русское имя Маша. Я уже говорил, что у Иржи был небольшой дефект речи. Маша же говорила на таком безукоризненном языке, что я готов был слушать её часами. Чешский язык сам по себе певучий. Недаром у них есть пословица: "Что ни чех, то музыкант". В исполнении Маши любой рассказ действительно походил на музыку. У неё, если только можно так сказать, было эталонное произношение и я многому научился у Маши. Они с Иржи часто были у нас в гостях и мы с женой тоже довольно часто посещали их гостеприимный дом. Маша была прекрасной рассказчицей. Её младший брат сразу после войны эмигрировал в Австралию. Заработал там денег на собственный дом, женился на англичанке, завел двух детей. Он много раз приглашал Машу в гости и в 1984 году она решила слетать к нему. Когда вернулась, позвонила нам и пригласила к себе. Мы, конечно, пришли. Моя жена, увидев её, прямо с порога сказала: - Ну, рассказывай. - Ты, как мои дети, - ответила Маша. - Те тоже, едва я переступила порог, стали требовать, чтобы я рассказывала. - Ну и что ты им рассказала? - спросила жена. - Я сначала заглянула в холодильник, пожарила себе шницель, съела его, а уж потом начала рассказывать. Как выяснила Маша, англичане не просто скупые, а патологически жадные люди. Брат встретил её в аэропорту Сиднея, на машине отвез в свой дом. Там уже был накрыт стол. На нём стояло блюдо с салатом и еще одно блюдо с тонко нарезанной ветчиной. - Салат был разложен по одному листику, а ветчина нарезана так тонко, что через неё можно было разглядеть сидящего напротив человека, - сказала Маша. - Я подумала, что жена брата и дети уже пообедали, а это все поставили мне, чтобы я смогла заморить червячка и дотерпеть до ужина. Но оказалось, что это был праздничный стол, рассчитанный на всех. Я, конечно, осталась совершенно голодной. Брат прекрасно понимал это, поэтому, как только мы вылезли из-за стола, предложил мне немного прогуляться. Якобы для того, чтобы лучше переварить обед. За первым же углом он купил мне здоровенный хот-дог и бутылку пива. Я спросила его, как же он может жить дома при такой скудной пище? - Привык уже, - ответил брат. - А когда очень уж доймет, иду на улицу и вот так же покупаю что-нибудь. Что удивительно, жена брата вполне обходилась тем, чем кормила его самого и детей. - Она, наверное, очень стройная, - заметила моя жена. - Какое там стройная! - в сердцах сказала Маша. - Худая, как скелет. И злая, как разъяренная росомаха. Я думаю, это оттого, что она все время голодная. Все англичане тощие и злые. Это потому, что они постоянно экономят на еде. - Уинстон Черчилль не был тощим, - вмешался в женский разговор до этого молчаливо сидевший на диване Иржи. - Черчилль каждый день пил русский коньяк и ему надо было хорошо закусывать, - отрезала Маша. - А эта леди быстрее задавится, чем купит себе коньяк. И только потому, чтобы не закусывать. Точно так же, как Маргарет Тэтчер. Даже по телевизору видно, какая она тощая. Ты не согласен? - Она строго посмотрела на мужа. Иржи промолчал. Я понял, что Маша здорово натерпелась за тот месяц, что гостила у брата. Но оказалось, что это не все. - Ты понимаешь, - Маша снова повернулась к моей жене, как будто нас с Иржи не было в комнате. - Австралийцы едят одну рыбу. Ну иногда еще и баранину. Это можно попробовать один раз. Но не каждый же день! - Как же ты прожила там столько времени? - спросила жена. - Брат давал мне деньги на ресторан. Там можно было заказать настоящий венский шницель. Мы с Иржи переглянулись. Было понятно, что второй раз Машу не заманишь в Австралию никакими коврижками. У Иржи была довольно большая библиотека. Разглядывая её, я обнаружил две книги известного английского дипломата Брюса Локкарта. Одна из них называлась "Путь к славе, другая - "Путь от славы. Книги были изданы на чешском языке в Праге в 1937 году. В 1918 году Локкарт возглавлял английскую дипломатическую миссию в Советской России. Его считали главным организатором так называемого "заговора послов", направленного на физическое устранение Ленина и свержение советской власти. Эти книги никогда не выходили в нашей стране. Я попросил их у Иржи почитать. Первая книга показалась мне очень интересной. В ней было много подробностей о жизни дореволюционной России, революции и её вождях. Локкарт был в хороших отношениях с Троцким, Радеком, Блюмкиным и многими другими. Конечно, каждый автор старается выставить себя в гораздо лучшем свете, чем он есть на самом деле. Но, читая Локкарта, создалось впечатление, что никакого заговора послов на самом деле никогда не было, а покушение на Ленина организовал кто-то из его ближайшего окружения. Не могла стрелять в Ленина и полуслепая Каплан, ни разу в жизни не державшая до этого пистолета в своих руках. Вторая книга "Путь от славы была менее интересна. В ней Локкарт рассказывал о своей жизни после высылки из Советской России. В том числе и о том, как он жил в Чехословакии. Но я забежал немного вперед. А мне хочется рассказать о самом первоначальном периоде моей зарубежной работы. Чехословакия являлась социалистической страной или, как тогда говорили, прочным звеном социалистической системы, коммунистическая идеология, как и у нас в СССР, была в ней государственной. Но жила она совсем не так, как мы. Чехословацкий Социализм имел немало отличий от нашего. Конечно, это связано с менталитетом народа, его представлениями о жизни и месте каждого человека в обществе. В двух кварталах от моего дома находилась пивная и почти на таком же расстоянии - небольшой стадиончик с футбольным полем и несколькими скамейками вместо трибун. Я часто ходил мимо пивной и удивлялся, что по вечерам и выходным дням она гудела как улей. Однажды зашел в неё и не увидел ни одного пьяного. Слегка подвыпившие люди были, но пьяных - нет. Посетители пивной сидели за небольшими столиками с кружками в руках и горячо обсуждали подробности матча пражской футбольной команды "Спарта с остравским "Банником". - Сейчас у нас таких игроков, как Планичка, нету, - сказал один. - И не будет, - подтвердил другой. - При таких тренерах хорошего игрока не дождешься. "Спарта" проиграла и её болельщики, как это бывает и у нас, всю вину за поражение валили на тренера. Я тоже взял кружку пива и подсел к двум старичкам, за столиком которых было свободное место. Футбол их не интересовал. Они хвалились друг перед другом тем, кто из них сможет выпить больше пива. - Я каждый день в обед выпиваю по кружке, - сказал суховатый старичок с редкими, зачесанными назад седыми волосами. - Ну нет, - ответил другой. - У меня пока норма три кружки и я от неё не отступаю. Было видно, что он хочет похвалиться перед своим знакомым хорошим здоровьем. Я молча слушал их разговор и то, о чем говорили болельщики за соседним столиком. Пивная оказалась не местом, где люди с горя заливают вином свою тоску, а клубом, в котором неторопливо обсуждаются последние Новости. И, конечно, местом общения знакомых. Ведь контингент посетителей в каждой пивной один и тот же. В них ходят люди, живущие рядом. Пивные в Праге расположены на каждом углу и, по всей видимости, никто даже не знает их количества. Стремление общаться друг с другом в свободной обстановке вылилось в Чехословакии в своеобразный институт клубов. Маленькие стадиончики вроде того, что был рядом с моим домом, тоже стали ими. люди приходят туда не только размять мышцы, позаниматься спортом, но и пообщаться. Общение - чрезвычайно ценное качество человека, и в Чехословакии им дорожат. В Праге, например, есть клуб любителей Чайковского. В нём собираются люди, любящие музыку великого русского композитора, слушают его произведения, выступают в различных коллективах, особенно среди молодежи, с лекциями, в которых рассказывают о творчестве Чайковского. Само собой разумеется, что наравне с этим клубом имеются клубы любителей Бедржиха Сметаны, Антонина Дворжака и многих других. В северочешском городе Теплице имеется небольшой музей, в котором постоянно заседает клуб любителей классической живописи. Вскоре после моего приезда в Прагу раздался телефонный звонок из Теплиц и представители клуба пригласили меня в этот музей. Оказалось, что любители классической живописи обнаружили в одном из запасников муниципалитета портрет хрупкой, обаятельной девушки, выполненный кистью Карла Брюллова. Они не решались объявить об этом до тех пор, пока картина не прошла экспертизу и не было получено заключение специалистов о том, что этот портрет действительно написал Брюллов. На нём была изображена дочь австрийского посла в России Александра Фикельмонт. С родственниками посла, жившими в Италии, Брюллов дружил, когда был в этой стране. Я тут же помчался в Теплицы. Публичный показ портрета вылился в целое представление. В зале, где демонстрировался портрет, клавесин играл мелодии XVIII века, красивые девушки в старинных одеждах исполняли музыкальные произведения современников Брюллова, Гайдна и Вивальди. И, конечно же, рассказывалось о творчестве великого художника, его картинах, в том числе о самой знаменитой - "Последний день Помпеи". Клуб любителей классической живописи являлся великолепным центром Культуры, популяризатором творчества знаменитых художников. У нас этого нет, наши люди больше озабочены Политикой, трудовыми рекордами, спасением голодающих какой-нибудь африканской страны, которую и на карте-то найдет на каждый специалист. Это тоже надо, но надо и уметь расслабляться, иначе нервы могут не выдержать перенапряжения. Чехи умели это делать, и я с удовольствием писал репортажи о том, как они используют свой досуг, как бережно относятся к народным традициям, как любят место, в котором живут, как ухаживают за ним и постоянно облагораживают его. Газета печатала эти репортажи, стараясь показать, что Социализм - не застывшая догматическая форма, а живая, интересная, все время развивающаяся жизнь. Телефонная связь из Праги не только с Москвой, но и со всеми городами Советского Союза работала надежно. Я постоянно звонил жене и во время каждого разговора она задавала один и тот же вопрос: когда собираться в Прагу? Я и сам не мог дождаться её приезда, потому что мы привыкли всегда и везде быть вместе и очень тяжело переносили разлуку. Чтобы отправиться за женой, надо было создать хороший задел материалов, а мне это никак не удавалось. Не успеешь написать репортаж или статью, они уже оказываются напечатанными в газете. А поскольку нельзя было допустить, чтобы на карте Правды Чехословакия на какое-то время оставалась белым пятном, мне приходилось работать с полным напряжением сил. Наконец, такой задел был сделан и я отправился в Москву, предупредив жену, чтобы она тоже собиралась. Вместе с ней должен был прилететь и наш полуторагодовалый внук. Сын и сноха учились в институте и, чтобы сноха не брала академический отпуск, мы решили забрать внука с собой. Жена прилетела через пару дней после моего появления в Москве. Я забрал у неё паспорт и побежал в кассу покупать железнодорожные билеты. На ближайший поезд их не оказалось и в ожидании отъезда нам пришлось несколько дней жить в гостинице "Москва. За это время я чуть не ввязался в драку: к жене в вестибюле гостиницы стали приставать грузины, ведшие себя в то время в Москве чрезвычайно развязно. Хорошо, что мне вовремя пришли на помощь совершенно посторонние люди и инцидент, как говорят дипломаты, был улажен. Поздно вечером в пятницу мы выехали из Москвы. На государственной границе в Бресте оказались перед обедом следующего дня. Когда проходили пограничный контроль, начальник наряда долго и, как мне показалось, слишком придирчиво рассматривал мой паспорт. Несколько раз молча перелистывал его, потом, оторвав взгляд от шуршащих листков, сказал: - Мы не можем пропустить вас через границу. У вас нет визы. У меня чуть не остановилось сердце. Я растерянно посмотрел на пограничника, но он, уже более твердо, повторил: - У вас нет визы. Для тех, кто не знает, должен пояснить, что в советской системе существовало три вида заграничных паспортов: дипломатические, служебные и общегражданские. Дипломатические имели зеленые корочки, их практически не проверяли. Служебные паспорта имели синие корочки, а общегражданские - красные. У нас с женой были служебные паспорта, к которым относились не так, как к дипломатическим, но они имели преимущество перед общегражданскими. Паспорта выдали на пять лет, стояли в них и визы, разрешающие въезд на территорию Чехословакии. Но оказалось, что при каждом пересечении границы старая виза аннулировалась и надо было получать новую. Жена границу не пересекала, у неё виза была открытая. А моя считалась аннулированной. Я этих тонкостей не знал и решил, что раз имею служебный паспорт действительный до 1987 года, то и могу до этого срока пересекать границу когда мне заблагорассудится. Я стал объяснять пограничникам, что еду в Чехословакию не как турист, а на работу, эта страна на какое-то время стала для меня постоянным местом жительства, но они только пожимали плечами. Закон есть закон и нарушать его они не имеют права. Пограничники понимали, что ошибка произошла из-за моего незнания, и решили помочь. Мы пошли к дежурному начальнику пограничной службы, кабинет которого находился в здании брестского вокзала. Он попытался позвонить сначала в местное консульство, потом в Москву, но день был выходной и никого из тех, кто мог бы решить мой вопрос, на службе не оказалось. Я понял, что придется возвращаться в Москву. Надо было решить, что делать с женой и внуком. Ехать со мной, оставаться в Бресте и ждать моего возвращения или продолжать путешествие до Праги? Я посмотрел на часы: время было около трех после полудни. Воскресный номер газеты еще не вышел, в отделе социалистических стран должен был находиться дежурный по номеру. Попросил разрешение позвонить в редакцию, дежурный оказался на месте, им был Сергей Байгаров, наш специалист по Германии. В двух словах объяснил ему то, что произошло со мной, он быстро все понял и сказал: - Я позвоню в пражское отделение ТАСС и попрошу, чтобы кто-то из них встретил твою жену на вокзале. Я вернулся в купе вагона, объяснил все жене, поцеловал её на прощание и мы расстались. Она поехала в Прагу, в которой не была ни разу, не имела ни одного знакомого, не умела произнести ни одной фразы по-чешски, а я отправился назад в Москву. В поезде не спал всю ночь, переживал за жену и внука. В голове вертелась одна и та же мысль: как она доберется до Праги, до квартиры, сколько ночей проведет не спавши, ожидая меня? Утром приехал в Москву и сразу кинулся в редакцию звонить в Прагу. Услышав голос жены, почувствовал, что отлегло от сердца и спросил, как она себя чувствует. В ответ жена рассмеялась и сказала, что чувствует себя прекрасно, сейчас сидит за столом и пьет вино с заместителем главного редактора газеты "Руде Право" Зденеком Горжени [Zdeněk Hoření] за благополучное прибытие в чехословацкую столицу. Оказалось, что Байгаров позвонил не только в ТАСС, но и в "Руде Право" и первым на вокзале её встретил Горжени [Zdeněk Hoření] с букетом в руках. Зденек Горжени [Zdeněk Hoření] оказался удивительно искренним, доброжелательным и невероятно порядочным человеком. Все годы, что мы жили в Праге, нас связывала с ним и его семьей большая дружба. Узнав, что семья благополучно добралась до места, я пошел к Борису Ефимовичу Аверченко. Увидев меня на пороге кабинета, он удивленно поднял свои густые колючие брови и изобразил на лице такую немую сцену, что я невольно съежился. А когда я рассказал ему, что случилось, ехидно заметил: - Долго еще деревне расти до города. Я молча протянул ему паспорт. Он позвонил заместителю начальника отдела кадров, который занимался оформлением заграничных поездок корреспондентам, передал ему мой паспорт и через два часа вернул мне со злополучной визой. Я тут же побежал в кассу за билетом и через два дня прибыл в Прагу.   И с тех пор перед каждой поездкой в Москву заходил в наше пражское консульство, где мне ставили визу, которая позволяла вернуться в Чехословакию. Оглавление www.pseudology.org