Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 16 Сибирское отделение Академии наук СССР было генератором идей комплексного освоения огромной территории, раскинувшейся от Урала до Тихого океана. Оно и создавалось для того, чтобы помочь Государству превратить Сибирь из сырьевой колонии в высокоразвитый экономический регион с самой современной промышленностью, базирующейся на технологиях мирового уровня. Основой такого развития были несметные минерально-сырьевые и сельскохозяйственные ресурсы Сибири. Переехав в Новосибирск, я невольно окунулся во все общесибирские проблемы. Правда, сталкиваться с ними постоянно приходилось и до этого. Еще в Тюмени захотелось выяснить, почему в Сибири, славившейся когда-то своими шубами, дубленка стала самым дефицитным товаром. Тем более, что на юге области успешно действовала фирма "Руно", насчитывавшая в своих хозяйствах 270 тысяч овец, а в самой Тюмени с дореволюционных времен существовала овчинно-меховая фабрика. Еще больше овец было в Омской области и, тем более, на Алтае. А шуба и там являлась таким же дефицитом, как и везде.   Чтобы выяснить причину, я договорился со своими друзьями - корреспондентом Правды по Омской области Виктором Кирясовым и корреспондентом Правды по Алтайскому краю Виктором Саповым разобраться с проблемой каждому в своем регионе, а потом встретиться в Барнауле, свести воедино факты и написать совместную статью. Тема сразу же заинтересовала обоих и они, не колеблясь, дали свое согласие. Я никогда не думал, что в конце двадцатого века овчинно-шубное производство в нашей стране находится на таком же уровне, на каком оно существовало во времена Ивана Грозного. В цехах тюменской фабрики стоял туман, под ногами чавкала вода, остро пахло кислотой и пропастиной. Можно было только удивляться, почему люди соглашались работать в таких условиях. Директор фабрики разводил руками: - Сколько ни пытаемся доказывать, что нам необходима реконструкция, нигде не встречаем понимания. Но, скажу я вам, - добавил он и поднял глаза к потолку, словно захотел, чтобы его услышал Всевышний, - ведь и с овчинами у нас проблема. Их катастрофически не хватает. В Омске фабрика была новой, оснащенной современным оборудованием, но её мучила другая проблема - не хватало рабочих. Фабрика не имела возможности строить жилье для своего коллектива, поэтому здесь работали только те, кто отдал ей всю свою жизнь. Молодежь такие условия труда мало интересовали. Испытывала фабрика и недостаток сырья. Заместитель начальника областного управления сельского хозяйства Иван Логвиненко сказал нам: - Сейчас ни в одном нашем колхозе, расположенном севернее Транссибирской магистрали, практически не осталось романовской овцы, из шкуры которой раньше делали замечательные сибирские шубы. А ведь этот район был традиционным местом её разведения. Такая ситуация возникла потому, что романовскую овцу повсюду вытеснила тонкорунная. Слушая Логвиненко, я вспомнил похожую на анекдот историю, которую совсем недавно рассказал мне в Москве Геннадий Комраков, работавший корреспондентом "Известий" в Киргизии. Там одному из секретарей сельского райкома Партии по идеологии объявили на бюро выговор за нескромность. Нескромность заключалась в том, что он, будучи третьим секретарем, брал взятки черными баранами. А черными баранами брать взятки имел право только первый секретарь. В Киргизии это считалось вопиющим нарушением субординации и поэтому за вынесение выговора все члены бюро райкома проголосовали единогласно. Я рассказал эту историю Логвиненко. Думал, что он рассмеется. Но тот с совершенно серьезным видом заметил: - Положите мне на тарелку два разных куска отварной баранины и я сразу скажу, какой из них принадлежит черному барану. Мясо черного барана гораздо вкуснее. Не знаю, чем это объяснить, может быть солнечной радиацией, но факт остается фактом. На кавказском базаре, например, по этой же причине черная курица стоит в два раза дороже белой. - Выходит, что, изведя грубошерстную овцу, мы тем самым лишили себя и вкусного мяса, - сказал я. - Выходит так, - подтвердил Логвиненко. На Алтае о проблемах шубы и сибирского овцеводства нам пришлось говорить с первым секретарем крайкома Партии Николаем Федоровичем Аксеновым. Мы пришли к нему перед самым обедом и он пригласил нас на скромную трапезу. Официантка принесла в комнату отдыха, в которую вела дверь прямо из секретарского кабинета, по капустному салату, тарелке горохового супа и котлете с картофельным пюре и мы, усевшись за стол, начали обсуждать проблему сибирской шубы. Аксенов был настроен весьма оптимистично. - У нас в Барнауле, - слегка постукивая вилкой по столу, сказал он, - строится один из крупнейших в стране комбинатов по производству хромовых кож и овчинно-меховых изделий. Его стоимость около пятидесяти миллионов рублей. Комбинат оснащается по последнему слову техники, на нём будет и самая высокая в отрасли Культура производства. - Когда мы увидим его продукцию на прилавках магазинов? - спросил я. - Комбинат выйдет на проектную мощность в 1981 году, - ответил Аксенов и, на мгновение задумавшись, добавил: - Но вот с шубной овчиной дела надо крепко поправлять. Тонкорунная овца повсюду вытеснила у нас романовскую. Условия для исправления перекоса есть. Нужна лишь немного другая плановая Политика. Из кабинета Аксенова мы поехали на строящуюся фабрику, поговорили с её директором В. Пьянковым, а потом сели писать статью. Вскоре она появилась в Правде. Мы понимали, что одна публикация не может решить такой большой и сложной проблемы, как обеспечение сибиряков красивой, удобной и теплой одеждой, но главное было привлечь к ней внимание. Проблема была действительно общесибирской и мы это сделали. Забегая вперед, скажу, что все три фабрики были доведены до ума, но после того как рухнула держава, их быстренько приватизировали ловкие люди. Не знаю, что стало с тюменской и омской фабриками, а в Барнауле после приватизации демонтировали все оборудование и продали неизвестно куда. Сейчас в Алтайском крае нет ни кожевенного, ни овчинно-мехового производства... Занимаясь проблемами Западно-Сибирского нефтегазового комплекса, я никогда не забывал о том, что нефть добывали и в других восточных регионах страны. На Сахалине, например, эксплуатацию нефтяных месторождений начали задолго до того, как они были открыты в Томске и Тюмени. Мне давно хотелось побывать на этом далеком острове и я обратился в редакцию с просьбой разрешить слетать туда в командировку. Жизнь Сахалина освещалась на страницах Правды довольно скупо, поэтому такой просьбе корреспондента в редакции даже обрадовались. На Сахалин я прилетел в середине июля. В Сибири в это время стояла жара, а здесь было холодно, дул сырой, пронизывающий ветер. Когда я вышел на трап самолета в аэропорту Южно-Сахалинска и оглянулся вокруг, мне показалось, что прилетел в тундру. На поле аэродрома росла низкая худосочная трава, на расстоянии обзора - ни одного деревца. Первая встреча, как всегда во время таких командировок, была с первым секретарем обкома Партии. Им был Петр Иванович Третьяков, вступивший в эту должность за месяц или два до моего прилета. Но Сахалин он знал хорошо, потому что всю свою жизнь проработал здесь. Третьяков, очевидно, думал, что я начну говорить о рыбе, как о главном богатстве острова, и когда я заговорил о нефти, он даже поскучнел. - Слетайте в Оху к нефтяникам, они вам лучше расскажут, - сказал он. - Что представляет из себя Сахалинская область? - спросил я. - Трудно ли ей управлять? - Еще как трудно, - сказал Третьяков. - Надо бы слетать в Южно-Курильск, а там уже четыре дня из-за тумана закрыт аэропорт. Транспорт - самая больная проблема нашей области. Даже железную дорогу, которая бы связала юг острова с его Севером, и то проложить не можем. Два года назад к нам прилетал Алексей Николаевич Косыгин. Мы ставили эти вопросы перед ним, но они до сих пор не решаются. - А еще что беспокоит вас больше всего? - спросил я. - Жизнь людей. Многие из них рассматривают Сахалин как территорию временного пребывания. А надо, чтобы люди считали остров своей родиной. - Что мешает добиться этого? - спросил я. - Нерешенные социальные проблемы. Нехватка жилья, отсутствие налаженного быта. У меня создается впечатление, что многие в Москве до сих пор не знают, что делать с Сахалинской областью. - Косыгин тоже так считает? - Косыгин - нет. Но ведь мы понимаем, что не все зависит только от него. Самолет из Южно-Сахалинска в Оху улетал в понедельник утром, до отлета оставался целый день свободного времени. Я попросил показать мне хотя бы кусочек сахалинской жизни. Третьяков предложил съездить на пограничную заставу, я, не задумываясь, согласился. Дорога на заставу шла вдоль кромки Охотского моря. Отражая небо, море уходило за горизонт и чем дальше удалялось от берега, тем больше меняло цвет с голубого на темно-синий. Метрах в пятидесяти от берега из воды то тут, то там высовывали головы нерпы и следили за нашей машиной. Я попросил шофера остановиться. Нерпы закрутили головами. Как только я вышел из машины, ближайшая к нам тут же ушла под воду, как будто её потянули вниз за привязанную к ногам веревку. Но через минуту вынырнула и, напряженно застыв, снова уставилась на нас круглыми, блестящими глазами. - Страшно любопытные зверюги, - сказал шофер. - Знают, что их никто не тронет, поэтому и крутятся около берега. Застава тоже располагалась на берегу. Она состояла из нескольких офицеров с семьями и взвода пограничников. Офицеры жили в маленьких деревянных домиках, солдаты в общей казарме, напоминающей барак. Командира заставы не было на месте и разговаривать оказалось не с кем. В армии дисциплина жесткая. Если младший начальник не получил разрешение на интервью, из него слова клещами не вытянешь. Шефство надо мной взял молоденький старший лейтенант, два года назад окончивший военное училище. Он предложил поехать за мыс, где располагалась небольшая красивая бухта с узким песчаным пляжем, окруженная кедровым стланником. Вскоре туда же верхом на мерине подъехал солдат. Остановившись около нас, он спешился. Старший лейтенант помог ему прикрепить к хомуту мерина рыболовную снасть, похожую на небольшой трал. Солдат снова взгромоздился на коня, понукнул его и тот неторопливо зашел в воду по самое брюхо. Протащив метров сто снасть вдоль берега, конь выбрался на песок и вытащил полный трал морских водорослей. Когда мы подошли к ним, я увидел, что водоросли шевелятся. Они были забиты мелкой камбалой, иглой-рыбой, еще какой-то не знакомой мне маленькой рыбешкой и огромным количеством серо-зеленых креветок. Когда мы выбрали их из водорослей, креветок оказалось почти четыре ведра. Через две минуты старший лейтенант развел костер, зачерпнул из моря полведра воды, высыпал туда часть креветок и вскоре мы уже ели дальневосточный деликатес, который местные жители называют чилимами. У предусмотрительного водителя обкомовской машины оказалась бутылка водки, мы со старшим лейтенантом выпили по сто граммов и после этого началась почти дружеская беседа. Старший лейтенант рассказал, что подобная рыбалка является единственным развлечением офицеров заставы. Правда, когда на нерест идет красная рыба, они добывают и её. Горбуша уже крутится около берега, но в реки пока не заходит. Если бы не рыбалка, на заставе просто некуда было бы девать время. Служба идет скучно, за два года, которые ему пришлось провести на заставе, не было ни одного нарушения. Морские пограничники иногда ловят браконьеров, которые прорываются в наши территориальные воды, на берег же нарушители не суются. Да это и бесполезно, любой будет тут же схвачен. - У офицеров наверное много детей? - спросил я. - Почему вы так думаете? - усмехнувшись, удивился старший лейтенант. - Если жены не работают, у них остается много времени на семью. - Больше двух ни у кого нет, - старший лейтенант засмеялся. - Я вот осенью тоже женюсь. - На сахалинской? - Нет, из Читы. Закончила в этом году мединститут. - А почему осенью? Зачем ждать еще два месяца? - Раньше наши родители не могут приехать. Свадьбу будем играть здесь, на заставе. Я смотрел на старшего лейтенанта, забравшегося на край земли и сманившего сюда с собой, по всей видимости, хорошую девушку, и думал, что до тех пор, пока у нас будут такие люди, останется неприкосновенной и дальневосточная земля. Ведь не за романтикой же он приехал сюда, не за уютом и большими деньгами, а по зову души, по убеждениям защитника Отечества. На следующий день я прилетел в Оху, больше походившую на обычный рабочий поселок, а не на столицу нефтяного края. Проезжая по городу, невольно обратил внимание на странные сооружения, похожие на гигантские печи с высокими кирпичными трубами. Генеральный директор объединения "Сахалинморнефтегазпром" Николай Зарудний подтвердил: - Это и есть печи. Используя попутный газ, мы превращаем в них воду в перегретый пар и закачиваем его в старые скважины. Тем самым они получают вторую жизнь. Нефтеотдача пласта увеличивается в двадцать раз. Такая технология в наших условиях является экономически оправданной. Скважины, которые давали по 150 килограммов нефти в сутки, дают её по 5-10 тонн. Нефть на Сахалине добывали уже пятьдесят лет, старые месторождения истощились, а новых долго не открывали. Геологическая структура здешних залежей сложная, как правило, со множеством разломов и смещением нефтеносных пластов, искать такие месторождения трудно. - Но в последнее время на восточном побережье в районе поселка Ноглики мы открыли сразу несколько месторождений с промышленными запасами нефти, - сказал Зарудний. - Это позволит нам увеличить добычу в три с лишним раза и довести её до десяти миллионов тонн в год. Кроме того, совместно с японскими фирмами на шельфе Охотского моря идет разведка с нефтяных платформ. Первое морское месторождение уже открыто. Вслед за этим Николай Зарудний начал перечислять проблемы, которые мешают осваивать природные богатства Сахалина. Они оказались такими же, как в Тюмени. Та же острая нехватка строительных мощностей для обустройства нефтяных промыслов, отсутствие жилья, дорог, электроэнергии. Освоение огромной территории с богатейшими запасами сырья, по сути дела, отдавалось на откуп энтузиастам. На острове не было даже нормальной железной дороги. От северного порта Москальво до Охи дорога была проложена по российским стандартам с принятой в нашей стране шириной колеи. От Охи до Ногликов шла узкоколейка протяженностью двести километров. На юге острова эксплуатировалась дорога с шириной колеи, принятой в Японии. Из Японии же на Сахалин завозили тепловозы и подвижной состав. Японская железная дорога представляет нечто среднее между российской колеей и узкоколейкой. Вот почему, чтобы перевезти груз с юга на Север острова или наоборот его приходилось трижды перегружать на различные платформы. Вместе с Зарудним мы стали рассуждать, почему на всей огромной территории от Урала до Тихого океана приходится сталкиваться с одними и теми же проблемами. - Потому, что настоящего промышленного освоения Сибири и Дальнего Востока еще не было, - сказал он. - Оно только начинается. До этого здесь были созданы лишь промышленные узлы. Посмотрите на карту этого региона. Вся жизнь Сибири и Дальнего Востока сосредоточена в полосе шириной двести-триста километров на Север и юг от Транссибирской магистрали. На Севере за этой полосой практически необжитая территория. Вот почему с такой радостью мы, дальневосточники, встретили начало строительства Байкало-Амурской магистрали. Она, как и Транссиб, обрастет своей промышленной зоной, позволит создать мощную инфраструктуру и, главное, крупные строительные коллективы, которые смогут сооружать и жилье, и промышленные предприятия, прокладывать дороги, линии электропередачи, благоустраивать наш быт. Освоение Сибири и Дальнего Востока требует комплексного подхода. Если мы не хотим выкачать отсюда природные ресурсы и затем бросить территорию, наравне с нефтяными промыслами, шахтами и разрезами - должны создавать здесь перерабатывающие предприятия, строить современные города, развивать науку, Культуру, образование. Я вижу, что в последние годы в руководстве Государства по отношению к нам намечается именно такая Политика. Мы расстались с Зарудним почти друзьями, потому что и он, и я понимали проблемы Сибири и Дальнего Востока практически одинаково. Генеральный директор объединения "Сахалинморнефтегазпром" посоветовал мне побывать в расположенном недалеко от Охи поселке нефтяников Коляндо, чтобы лучше узнать жизнь островитян, а заодно познакомиться с работой нефтяного промысла. Нефтяных промыслов я насмотрелся в Тюмени и Томске, Коляндо представлял из себя пять или шесть собранных в кучу пятиэтажных домов, вокруг которых расстилался безбрежный пустырь и смотреть там было нечего, поэтому начальник промысла Игорь Гамин повез меня на берег Охотского моря, где у него стояли сети. - К берегу подошла сима,- сказал он. - Мы её ловим, пока она не зашла в реки и не хлебнула пресной воды. Тогда её вкус испортится. Сейчас она самая вкусная. Сима по внешнему виду напоминает горбушу и отличить их друг от друга может только специалист. Но когда мы подъехали к берегу, оказалось, что в море выйти не удастся. Дул сильный ветер, разогнавший большую волну, и пускаться в плаванье на легкой дюралевой лодке в такую погоду было опасно. Гамин посмотрел на неспокойное море, почесал в затылке и сказал: - Поехали к знакомому нивху. Сегодня с утра было потише, он наверняка выходил в море и поймал рыбы. Нивх жил в небольшом деревянном домишке, стоявшем на пустыре. На поляне за домом, привязанные к колышкам, вбитым в землю, сидели пять или шесть небольших лохматых собачонок. Увидев нас, они подняли такой остервенелый лай и так стали рваться с поводков, что мне подумалось: если они сорвутся, нам отсюда не унести ноги. К счастью, в это время из дома вышел небольшой коренастый старичок с седой головой и иссеченным глубокими морщинами лицом. Прищурившись, он посмотрел на нас внимательным взглядом, увидев Гамина, кивнул. - Здравствуй, - произнес Гамин, протягивая ему руку. - Хотел угостить друзей ухой, да в море выйти нельзя. Погода, видишь какая. Ты сегодня в море не ходил? Старик еще раз обвел нас взглядом, потом сказал: - Ходил, однако, да толку нету. Ничего не поймал. А вы куда сейчас едете? - В Коляндо, куда же? - ответил Гамин. - Возьмите меня с собой, мне пенсию получить надо, - попросил старик. - Садись, место в машине есть, - Гамин кивнул в сторону "уазика, на котором мы приехали. - Сколько вам надо рыбы? - спросил старик. - На одну уху. - На уху найду, - ответил старик и направился к собакам. Оказывается, между ними в траве у него лежала сима, которую он только что привез с моря. Старик зацепил пальцами за жабры две здоровых рыбины, поднял их, показывая нам, и спросил: - Хватит? - Конечно, хватит, - ответил Гамин. Нивх отнес рыбу в машину и пошел в дом одеться. Мне захотелось пить, я попросил у него воды. Вода оказалась в доме и мне пришлось идти вслед за ним. В сенях дома прямо на полу стоял огромный эмалированный таз, доверху наполненный толстыми пластами свежего белого сала. "Наверное, заколол свинью", - подумал я. Но в кухне, тоже на полу, стояла трехведерная эмалированная кастрюля, полная какого-то черного мяса. Сверху на нём лежали две широкие волосатые лапы с черными когтями. - Что это? - спросил я, оторопев. - Нерпа, - ответил нивх. - Сегодня утром добыл. Мы, нивхи, любим нерпу. Я понял, что и сало в тазу не свиное, а тоже нерпичье. Я оглядел жилище. В нём кроме печки и стола с двумя табуретками была железная кровать, на голых пружинах которой лежало старенькое пальтишко. Старик надел его на себя и я увидел, что никакого другого имущества, кроме этого пальто, в избе не было. Мы вышли наружу, сели в машину и поехали в Коляндо. Но на середине пути свернули в сторону и остановились на берегу маленькой речки с чистыми песчаными берегами и густым тальником, укрепившемся на кромке песка. Гамин вместе с шофером развели костер, приладили над ним ведро и вскоре над берегом запахло ароматной ухой. Мне доводилось есть разную уху. Из ерша и окуня, из щуки и налима, из стерляди и осетра, из карпа и карася. Каждая из них по-своему хороша, особенно у рыбацкого костра. Самая вкусная уха из муксуна. У неё необыкновенный тонкий аромат и какой-то особенный вкус. Когда я попробовал её первый раз, чуть не объелся. Но такой она получается лишь в том случае, если её готовишь из только что добытой рыбы. Если муксун полежит в морозильнике, он теряет свой аромат. Такой муксун годится лишь на пирог или засолку. Уху из только что добытой в море красной рыбы мне не доводилось есть. Сима оказалась невероятно вкусной, почти такой же, как муксун. Как и положено, к ухе была водка. Старый нивх выпили с нами две рюмки, но когда ему налили третью, спросил: - А можно я не буду пить? - Конечно, можно, - ответил Гамин. Старик взял пустую бутылку, вылил туда свою водку и заткнул её тряпочкой. Я подумал, что это какой-то ритуал. Но когда он проделал это со следующей предложенной ему рюмкой, не выдержал и спросил: - А зачем вы сливаете водку снова в бутылку? - Буду возвращаться из Коляндо, тогда выпью, - довольно улыбаясь, сказал старик. - Сейчас больше нельзя. Иначе не смогу расписаться за пенсию. Он закопал бутылку около костра в песок, сел в машину и мы повезли старого нивха в Коляндо получать пенсию. С Сахалина в Новосибирск я возвращался через Владивосток. Я неоднократно бывал в нём, мне всегда нравился этот раскинувшийся на холмах по берегам бухты Золотой Рог не похожий ни на один другой город. На этот раз решил зайти в Тихоокеанский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии, который сокращенно все называли ТИНРО. Объектом исследования института была вся акватория Тихого океана от Берингова пролива до Антарктиды. У института имелся свой мощный исследовательский флот, в нём работало немало замечательных специалистов. С одним из них, доктором биологических наук Владимиром Шунтовым я и встретился. Из экспедиции в южные моря только что вернулось научно-исследовательское судно "Профессор Дерюгин" и Шунтов начал увлеченно рассказывать: - Эта экспедиция открыла в антарктических морях совершенно неизвестный науке вид рыбы, которую мы назвали серебрянкой. Она живет в водах с отрицательной температурой. Точка замерзания морской воды ниже нуля градусов. Для серебрянки самая подходящая температура - минус 1,8 градуса. Эта рыба может стать ценным объектом промысла. Мне это было интересно, но больше всего я хотел узнать о рыбах, обитающих у наших дальневосточных берегов. Япония в очередной раз подняла шумиху вокруг Южно-Курильской гряды и я спросил Шунтова: - А не легче ли нам отдать эти острова японцам, потребовав при этом за них серьезный выкуп? - Да вы что? - искренне удивился Шунтов. - Разве можно оценить эти острова в какую-то сумму? Мы ежегодно добываем около их берегов 250 тысяч центнеров сельди иваси, всю сайру, огромное количество другой рыбы. Все эти ресурсы в отличие от нефти и газа постоянно восполняемы. Их можно черпать и сто, и двести, и триста лет. Кроме того, на самих островах немало полезных ископаемых, в том числе редких металлов. - Он посмотрел на меня и спросил: - Вы знаете, почему японцы ведут разговоры о возвращении им Южных Курил? Потому что мы до сих пор не начали их осваивать. У нас там нет ни хороших поселков, ни современных рыбокомбинатов, ни развитой инфраструктуры. Вот и возникает впечатление, что, вернув эти острова себе, мы не знаем, что с ними делать. Дальнему Востоку нужна комплексная программа развития региона. Создания здесь современных производств и самых благоприятных условий для жизни людей. Иначе когда-нибудь мы его потеряем. Мне сразу вспомнился академик Коптюг, болезненно переживавший то, что в Москве до сих пор многие смотрели на Сибирь и Дальний Восток как на колонию. - У нас, в Сибирском отделении Академии наук, - говорил он, - разработана комплексная программа "Сибирь", состоящая почти из сорока целевых научных программ. Среди них такие, как "нефть и газ Западной и Восточной Сибири", "Угли Кузбасса, "Рудное золото Сибири", "Благородные и редкие металлы, медь и никель Красноярского края", "Хозяйственное освоение зоны БАМа и многие другие. Сибирь - это около сорока процентов площади Советского Союза. Здесь сосредоточены большая часть разведанных минеральных, топливно-энергетических и потенциальных гидроэнергетических ресурсов, значительная доля общесоюзных запасов руд цветных металлов, около половины запасов промышленной древесины и пресной воды, двадцать процентов земельного фонда, пригодного для сельскохозяйственного освоения. В рамках научной программы "Сибирь" решаются узловые научные проблемы эффективного сбалансированного развития региона. Я понял, что все эти проблемы должны быть главными в моей журналистской работе. Должность собственного корреспондента Правды в Новосибирске открывала для этого поистине великие возможности. Летом 1980 года в Академгородке состоялась научно-практическая конференция по развитию производительных сил Сибири. На неё собрались не только известные ученые, но и руководители крупнейших предприятий, первые лица краев, областей и автономных республик. Конференция проходила в Доме ученых, зал которого был забит до отказа. Я с интересом слушал доклады представителей науки и выступления хозяйственных и партийных руководителей. И перед глазами невольно возникала потрясающая картина преобразования огромного края. Особенно запомнилось выступление директора института экономики и организации промышленного производства академика А.Г. Аганбегяна. Он рассказывал о создании территориально-производственных комплексов на Севере Сибири. - В Ямало-Ненецкой тундре, - обведя зал взглядом, неторопливо говорил Аганбегян, - возникает Северо-Обской территориально-производственный комплекс. Сейчас там добывают газ, будут добывать также конденсат и нефть. В пределах этого комплекса планируется развитие крупной энергетики. В будущем здесь может возникнуть газохимия. Идет формирование Северо-Енисейского территориально-производственного комплекса. Кроме норильских предприятий там может быть налажено производство жидкого топлива, суперфосфата с утилизацией серной кислоты и серного газа, начато освоение других богатств полуострова. На юге этого комплекса возможно строительство крупнейшей в мире Туруханской ГЭС. Обилие сырья, электроэнергии и пресной воды создаст там благоприятные условия для развития крупнотоннажного химического производства. Крупные горнопромышленные комплексы будут развиты в северной Якутии. Уже сегодня может быть поставлен вопрос о создании на Чукотке своеобразного комплекса горного направления. Он включит в себя не только добычу олова, вольфрама, других металлов. На полуострове имеются запасы угля, в этом районе можно развивать атомную энергетику. Билибинская АЭС доказала её экономичность. И, конечно, огромные возможности для развития индустрии предоставляет строящаяся Байкало-Амурская магистраль. Уже сейчас вдоль её трассы открыто немало крупнейших месторождений полезных ископаемых, которые нужно как можно быстрее ставить на службу народному хозяйству. Вслед за Аганбегяном выступал первый секретарь Якутского обкома Партии Г.И. Чиряев. Он говорил о проблемах Якутии, трудностях формирования Южно-Якутского территориально-производственного комплекса, где уже началась добыча угля. Затрагивал проблемы усиления геологоразведочных работ и укрепления строительных организаций северной республики. У меня давно было желание слетать на БАМ, посмотреть своими глазами на великую стройку. Но для того, чтобы отправиться в такую командировку, надо было зацепиться за какую-то тему. Её подсказал в своем выступлении Чиряев. В перерыве я подошел к нему, представился и сказал, что хотел бы побывать в Якутии. Чиряев ответил, что он был бы рад встретиться со мной на его родной земле. Через неделю я отправился в Якутск. Была середина июля, над всей Сибирью стояла жаркая солнечная погода. В Якутске тоже была жара. Его пятиэтажные дома стоят на бетонных сваях, возвышаясь над землей. Это вызвано необходимостью сохранить вечную мерзлоту, на которой построен город. Оттаивая, она вспучивается, разрушая любые здания. Проезжая по улицам Якутска, я видел, что под многими домами стояли зацветшие плесенью зеленые лужи. Но меня поразило не это. В Якутске было так же жарко, как и в Новосибирске, но он все равно выглядел северным городом. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить: жить здесь трудно. Гавриил Иосифович Чиряев встретил меня довольно радушно и сразу начал рассказывать о том, чем богата республика. - У нас ходит такая легенда, - усмехаясь и весело поблескивая черными азиатскими глазами, говорил он. - Когда Бог, пролетая по небу, уже раздал богатства всем людям, оставшиеся сокровища он нес в ладонях. Над Якутией у него замерзли руки, он разжал их и все сокровища высыпались на нашу землю. В Якутии есть все - нефть и газ, алмазы и золото, уголь и железная руда. БАМ позволит нам начать разработку этих богатств в полной мере. Во время нашего разговора в кабинет Чиряева зашел какой-то работник обкома, тоже якут. И они, поглядывая на меня, начали говорить по-якутски. До этого мне доводилось бывать в Бурятии, Северной Осетии и Кабардино-Балкарии и нигде местное руководство в присутствии гостя не говорило на своем языке. Иногда, конечно, обменивались короткими фразами, но никогда не подчеркивали свою исключительность так, как это делалось в Якутии. Я ждал минут десять, потом начал вспоминать уроки немецкого, которые брал еще в Высшей партийной школе у своего соседа по общежитию немца Уве Рубина, и спросил Чиряева по-немецки, как долго еще будет продолжаться их беседа и когда мы сможем закончить наш разговор. Они удивленно посмотрели на меня, замолчали на несколько мгновений и Чиряев начал говорить по-русски. Я понял, что кроме экономических в Якутии имеются и национальные проблемы. - Откуда появились якуты на здешней земле? - спросил я. - Ведь в отличие от коренного народа сибирского Севера эвенков они не занимаются охотой и оленеводством, живут оседло и разводят здесь лошадей. Чиряев усмехнулся и спросил: - Вы пробовали наш кумыс? - Нет, - сказал я. - Обязательно попробуйте, он вам понравится. Затем вздохнул и сказал: - У якутского народа трудная судьба. Когда-то, по всей видимости, якуты составляли одно племя с киргизами. Но во время похода Чингисхана на запад татаро-монгольская орда расколола это племя надвое. Одна его часть, спасаясь от гибели, ушла в горы Тянь-Шаня, другая - на Север, на территорию современной Якутии. Якуты и киргизы имеют очень близкий язык и, пообщавшись всего несколько дней, начинают хорошо понимать друг друга. Конечно, за столетия, прошедшие со дня разделения племени, язык и якутов, и киргизов заметно изменился. В якутский пришло много русских слов, киргизский обогатился лексикой соседних народов. Но основа и того, и другого языка осталась общей. Затем мы поговорили о проблемах создания Южно-Якутского территориально-производственного комплекса и я отправился к председателю Якутского филиала Сибирского отделения Академии наук СССР Николаю Васильевичу Черскому. С ним я тоже познакомился на конференции по развитию производительных сил Сибири и теперь он встретил меня как старого знакомого. Черский был довольно пожилым, но на вид очень крепким человеком. - Где вы проводите отпуск? - спросил я, глядя на его загорелое лицо. - На юге? - Все свои отпуска я провожу на Лене, - сказал Николай Васильевич, вставляя сигарету в мундштук. - Мое самое любимое занятие - ловля тайменя на спиннинг. Правда, особо большие сейчас уже не попадаются. Так, килограммов на тридцать. А еще лет десять назад вытаскивал и на пятьдесят. Он закурил, выпустил тугую струю синего дыма и внимательно посмотрел на меня. Черский по специальности был геологом, много занимался проблемами поиска нефти и газа в Якутии и дальше я начал говорить с ним не о ловле тайменей, а о том, чем богата земля этого края. - Богатства здесь действительно огромные, - сказал он, положив сигарету с мундштуком на края пепельницы. - Запасы только каменного угля в Южной Якутии составляют сорок миллиардов тонн. Половина из них коксующиеся. Удивительным является то, что рядом с ними геологи выявили крупнейшие залежи железных руд. Некоторые из железорудных месторождений находятся всего в нескольких десятках километров от Нерюнгри. На нашей планете такое сочетание основных сырьевых ресурсов для черной металлургии имеется только в двух или трех случаях. Мне в голову приходит лишь Эльзас Лотарингия. Но качество руд и угля там значительно ниже якутских. Восточная Сибирь и Дальний Восток уже сегодня являются крупными потребителями черных металлов. Для покрытия их нужд из Кузбасса, с Урала и даже из европейской части страны сюда ежегодно ввозится несколько миллионов тонн стального проката и других изделий черной металлургии. Вот почему главнейшей стройкой промышленной зоны БАМа должен стать металлургический комбинат. Он не только удовлетворит потребности местной индустрии в металле, но и резко усилит развитие машиностроительных отраслей во всем регионе. Комбинат круто поднимет технический уровень всей здешней промышленности. Другой крупной стройкой индустриальной зоны БАМа должен стать Удокан. Запасы меди позволяют создать здесь уникальное производство. Оно резко увеличит возможности всей нашей цветной металлургии. Черский взял сигарету, пыхнул дымом и неожиданно спросил: - Вы были когда-нибудь в Чаре, рядом с которой расположен Удокан? - Нет, - ответил я. - Обязательно слетайте. Когда будете пролетать над Кадарским хребтом, обратите внимание на горы. Их гребни похожи на лезвие бритвы. Это говорит о том, что горы еще очень молоды, процесс их формирования не закончился. Осваивать природные богатства на такой территории трудно. Но Удокан окупит все. Там сосредоточены самые крупные запасы меди в мире. Мы долго разговаривали с Николаем Васильевичем. Он рассказывал о Селигдарском месторождении апатитов, расположенном прямо на Трассе БАМа, о фосфоритах Удско-Селемжинской впадины, о редких и цветных металлах, об удивительно красивом поделочном камне чароите, обнаруженном на Трассе Байкало-Амурской магистрали в Чарской долине. Это особый минерал от зеленоватого до густо сиреневого цвета. Ни в каком другом месте земного шара, кроме Чарской долины, пока его обнаружить не удалось. Потомок ссыльных польских революционеров Николай Васильевич Черский стал крупным ученым, первым за всю историю Якутии сначала членом-корреспондентом, а затем академиком Академии наук СССР. Он исследовал этот огромный и богатейший край и теперь хотел, чтобы открытые геологами полезные ископаемые послужили народу. Из Якутска я полетел в Нерюнгри, где побывал на угольном разрезе, дающем тринадцать миллионов тонн коксующегося угля в год, посмотрел на строящийся город, а затем на поезде отправился в столицу БАМа Тынду. Нерюнгри находится в живописной долине, окруженной покрытыми вечнозеленой тайгой крутоверхими сопками. Город строился, раздвигая тайгу, деревья росли здесь между домами и на улицах. Угольный разрез же походил на огромный, уходящий в земную бездну кратер. На центральной площади города рядом со зданием горкома на специальном постаменте возвышался огромный черный камень. Сначала я подумал, что это кусок скалы. Но, разглядев внимательнее, понял, что это тот самый коксующийся уголь, который добывают рядом с городом. Глыбу привезли из разреза на огромном сорокатонном самосвале и она стала визитной карточкой города. Тында тоже расположилась в распадке между зеленых сопок. Её называли столицей БАМа, потому что здесь находились все строительные организации, занятые прокладкой магистрали. И в первую очередь самая крупная из них - Главбамстрой. Предполагалось, что после того, как на БАМе откроется сквозное движение поездов, мощности Главбамстроя будут переключены на сооружение жилья и промышленных предприятий, которые намечалось возвести вдоль трассы железной дороги. После первых сталинских пятилеток, позволивших создать индустриальную базу страны, и Западно-Сибирского нефтегазового комплекса это была третья гигантская программа Государства, выполнение которой давало России возможность выровнять в экономическом отношении все свои регионы и начать такое мирное развитие, о каком не мог мечтать ни один народ. Стране уже не нужно было наращивать производство средств производства, все ресурсы можно было направить на выпуск товаров народного потребления. В Главбамстрое четко представляли это и готовились к новому этапу работ. Еще перед поездкой в Якутию я встретился с заместителем председателя Сибирского отделения ВАСХНИЛ Юрием Новоселовым, который занимался разработкой программы сельскохозяйственного освоения зоны БАМа. - Уже в ближайшее время в зоне освоения природных богатств магистрали будет жить полтора миллиона человек, - говорил он. - Для их стола ежегодно потребуется около ста пятидесяти тысяч тонн зерна, трехсот тысяч тонн картофеля и овощей, столько же молока, сто двадцать пять тысяч тонн мяса, немало другой продукции. В зоне БАМА более миллиона гектаров земель, пригодных для освоения. Если использовать хотя бы десятую часть их, продовольственная проблема осваиваемой территории была бы во многом решена. В Тынде я познакомился с начальником местного райсельхоз-управления Борисом Бакановым. Он показал участок пашни, отвоеванной у тайги. На поле в триста гектаров росли картошка, редиска, лук, укроп, огурцы. - Но лучшие земли южнее, в долине реки Уркан, - сказал Баканов. - Там можно освоить до десяти тысяч гектаров и превратить зону в главный огород и молочную ферму столицы БАМа. Позже, когда мне удалось побывать в Бурятии и Благовещенске, довелось услышать о Баргузинской и Муйской долинах, где на корню зреют помидоры и арбузы, а на юге Амурской области выращивают великолепные урожаи сои и зерновых культур. Здесь все росло и благоухало и для того, чтобы увеличить производство, надо было только приложить руки. Без всякого преувеличения скажу, что когда я разговаривал с сибирскими учеными, партийными и хозяйственными руководителями прибамовских республик и областей, сердце невольно наполнялось особой гордостью. Такого гигантского объема уже начавшихся и намечаемых работ трудно было вообразить даже в мечтах. А я видел все это собственными глазами. Только великая страна с колоссальным экономическим потенциалом была способна на подобный шаг. Из Тынды я полетел в Чару на вертолете МИ-8. Вертолет почему-то долго не появлялся, и пассажиры, а это были строители БАМа, изнервничались. Наконец, МИ-8 прибыл. Оказалось, что прежде чем отправиться в Чару, экипажу пришлось слетать на санзадание, отвезти раненого в драке человека с одного из участков стройки в больницу. Мы уселись на сиденьях, расположенных вдоль бортов, и вертолет поднялся в воздух. За свою журналистскую карьеру мне пришлось налетать на вертолетах не одну сотню часов. На Севере Томской и Тюменской областей в большинстве случаев другого транспорта просто не было. За все это время по вине пилотов два раза я попадал в очень неприятные ситуации. Первый раз в Стрежевом, когда в вертолет МИ-4, берущий на борт двенадцать человек, пилоты посадили двадцать два пассажира. Вертолет не мог оторваться от земли и, чтобы подняться в воздух, ему пришлось разбегаться по взлетной полосе, словно самолету. Если бы я мог выскочить из него во время разбега, сделал бы это, не задумываясь. У всех пассажиров лица были белее мелованной бумаги, у некоторых со лба стекали капли пота. Сразу за взлетной полосой, которая предназначалась для самолетов АН-2 и была очень короткой, начинался лес. И когда вертолету все же удалось оторваться от земли, мы думали лишь об одном: только бы не зацепиться колесами за деревья. В тот раз нас пронесло и от Стрежевого до Александровского мы добрались более менее благополучно. Когда сели, я спросил пилотов, зачем они взяли на борт столько пассажиров. - Вы же видели, сколько людей собралось в аэропорту, - сказал командир. - Когда бы они добрались до Александровского? - Но ведь вертолет, разбежавшись, мог не взлететь, а врезаться в деревья, - возразил я. - Мы летели почти с пустыми баками, - ответил командир. - Топлива у нас оставалось на полчаса полета. Я понял, что командир руководствовался не летным уставом, не точным расчетом загрузки машины, а нашей вечной надеждой на авось. В этот раз она выручила. В другой раз было хуже. Случилось это на самом Севере Тюменской области и тоже с вертолетом МИ-4. Я улетал из Гыды и это был единственный борт, отправлявшийся на Большую землю за последние две недели. Желающих улететь было очень много и командиру удалось отказать не всем. Он усадил в вертолет шестнадцать человек. Кроме того, загрузил для себя и экипажа две бочки свежесоленого омуля. Я сидел рядом с бортмехаником и глядел на его невозмутимое лицо. Раскрутив лопасти, командир приподнял машину над землей, повисел мгновение в воздухе и, сделав передний крен, начал набирать высоту. Но двигатель вдруг потерял мощность, вертолет ударился шасси о землю, подпрыгнул, ударился снова и, чуть не перевернувшись через нос, начал по сантиметру набирать высоту. Нас спасло то, что тундра в этом месте была ровной, как стол. Если бы вертолет зацепился за малейший кустик или другое незначительное препятствие, он бы мгновенно перевернулся. Я смотрел сквозь иллюминатор на пролетающую со страшной скоростью землю, которая находилась всего в полуметре под нами, и молил Бога, чтобы на нашем пути не встретилось никакого бугорка. Когда вертолет поднялся на несколько метров над землей, я вдруг столкнулся взглядом с бортмехаником. Его глаза были расширены, мокрое лицо казалось белее мела и весь он трясся непрерывной мелкой дрожью. Его пальцы вцепились в сиденье с такой силой, что на суставах побелели косточки. Он лучше меня понимал ситуацию и реально представлял то, что должно было случиться с нами несколько секунд назад. Я почувствовал, что у меня под ложечкой тоже начинает собираться страх и отвернулся. Потом начал смотреть на часы, понимая, что чем дольше мы летим, тем легче становится вертолет из-за того, что вырабатывается горючее. Приземлившись в Тазовском и высадив пассажиров, командир подошел ко мне и, осторожно дотронувшись до плеча, сказал, опустив глаза: - Извини. До Салехарда долетим без приключений. Это я обещаю. Дальше мы летели действительно без приключений   Но оказывается, то что я пережил в Стрежевом и Гыде, было только присказкой к полету из Тынды в Чару. В Западной Сибири нет гор, а на БАМе Трасса полета пролегала по распадкам и глубочайшим ущельям. Вскоре впереди показался Кадарский хребет, который нам предстояло преодолеть. Я думал, что вертолет наберет высоту и пролетит над ним и приготовился смотреть на острые, как лезвие бритвы, вершины гор, о которых рассказывал академик Черский. Но вместо того, чтобы набрать высоту, вертолет кинулся в первое же ущелье. Оно было узким, хребты гор нависали высоко над нами и были так близко, что иногда казалось - еще мгновение и мы зацепимся лопастями за скалу. И вдруг впереди по курсу я увидел отвесную каменную стену.   Я понял, что это последний миг в моей жизни и зажмурился. Но тут же почувствовал, что вертолет наклонился и мы не врезались в скалу, а продолжаем лететь дальше. Я открыл глаза и с ужасом увидел перед собой еще большую отвесную каменную стену. Мне снова пришлось зажмуриться. Такой безумный полет продолжался не менее получаса. Пассажиры, сжавшись в комочки, уткнулись лицами в колени и сидели, не шелохнувшись. И даже когда мы оказались в Чарской долине на другой стороне хребта, никто из нас не испытал чувства облегчения. Никаких острых, как бритва, горных хребтов, о которых рассказывал академик Черский, я не увидел. Было не до того. Вскоре впереди показался притрассовый поселок строителей, и вертолет начал снижаться. Когда сели, я решил поинтересоваться у пилотов, почему они не поднялись над хребтом и не перелетели его верхом, а избрали такой страшный путь по тесным и обрывистым ущельям. - Да вы понимаете, - небрежно ответил командир и, прищурившись, посмотрел на заснеженные вершины Кадарского хребта, - нет времени отрегулировать угол наклона лопастей. А без этого вертолет не может набрать нужную высоту. - Но ведь летая так, вы можете в любую минуту разбиться, - сказал я. - Ну что вы? - искренне удивился командир. - Всегда проносило, почему же не должно пронести сейчас? Такую потрясающую логику редко у кого можно встретить. Я тогда здорово разозлился на ухаря-вертолетчика, а когда отошел от стресса, подумал: может быть поэтому мы и выживаем в экстремальных условиях существования? Может быть без этой бесшабашности нам бы никогда и не освоить таких пространств? Русская душа не только загадочна, она не объяснима... Чарская долина представляет уникальное природное явление. Она похожа на дно кратера гигантского вулкана, уснувшего миллионы лет назад. Долина круглая, её диаметр сорок километров, по всему периметру она окружена горными хребтами высотой от двух с половиной до трех с половиной тысяч метров. По этой причине здесь никогда не бывает даже малейшего дуновения ветерка, как не бывает рассвета и заката. Солнце, оставляя утреннюю зарю у восточного подножия хребта, в одиночку карабкается наверх и, как только появляется над горами, сразу наступает день. А когда оно сваливается за вершины западного хребта, на долину опускается ночь. От поселка строителей до райцентра километров десять. Но чтобы попасть туда, надо было переплыть на пароме речку Чару. Ехать пришлось в кабине громадного самосвала немецкой фирмы "Магирус". На всей Трассе БАМа работали в основном только эти машины. Говорят, перед тем, как начать строительство, Косыгин распорядился купить у немцев десять тысяч таких автомобилей. На стройке они зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Паром долго стоял на другой стороне реки, ожидая пассажиров. Я вышел на берег и наслаждался свежим воздухом. Вода в реке Чара прозрачная и холодная, как в Байкале, с берега хорошо видно её усыпанное галькой дно. Я загляделся на него. И вдруг у самого берега остановился большой косяк довольно крупной рыбы. Я замер, пытаясь разглядеть её. Но в это время на паром, грохоча по шатким мосткам, начал заезжать грузовик и стайка рыб, похожая на серое, призрачное облачко, мгновенно растворилась в глубине. По всей видимости, это были хариусы или ельцы. Районный центр Чара походил на обычную сибирскую деревню, застроенную деревянными избами, срубленными из добротного лиственничного кругляка. Из всех предприятий здесь была лишь геологоразведочная экспедиция, открывшая в конце сороковых годов немало полезных ископаемых, в том числе Удоканское месторождение меди. Утром я направился в контору экспедиции. Она располагалась в такой же деревянной избе, как и все остальные строения Чары. Первый вопрос к геологам был один: что представляет из себя Удокан? - Если сказать образно, - ответил начальник экспедиции Иван Московец, - поднимающуюся от земли до небес гору меди. Вернее не самой меди, а её руды. - Он описал в воздухе двумя руками контуры громадной горы. - Месторождение открыла геолог нашей экспедиции Елизавета Бурова еще в конце сороковых годов. Запасы меди подсчитаны, все цифры имеются и в Государственном комитете по запасам, и в Госплане, и в Совете Министров СССР. Более крупных залежей медной руды нет ни в одном другом месте земного шара. Но до прихода БАМа о начале эксплуатации месторождения не могло быть и речи. На Удокан нет дороги, здесь нет надежного электроснабжения, да и ни рудник, ни горно-обогатительный комбинат строить некому. Открытие сквозного движения по БАМу даст возможность начать подготовку к эксплуатации месторождения. - А почему вы сказали об электроснабжении? - спросил я. Мне показалось, что Московец сделал особый акцент на этой части проблемы. - Вы когда прилетели в Чару? - Мне показалось, что Московец строго, словно классный учитель, посмотрел на меня. - Вчера вечером, - ответил я. - И уже наверно заметили, что здесь нет даже малейшего дуновения ветерка? Я промолчал, не зная куда он клонит. - Здесь его не бывает никогда, - уже мягче произнес Московец. - Если в Чарской долине построить ТЭЦ, зимой она удушит все живое своим дымом. Долина не продувается, и это очень важная особенность здешней жизни. Для освоения Удокана нужны совершенно новые технологии. Без мощной энергетики не освоить ни его, ни другие месторождения. - А какие другие месторождения имеются здесь? - спросил я. - Например уголь. Его пласты выходят прямо на поверхность. - Московец посмотрел на меня хитроватыми глазами и добавил: - И то сырье, из которого американцы сделали бомбу для Хиросимы. БАМ позволит поставить все эти богатства на службу стране. Я понял, что речь должна вестись еще об одном крупном территориально-производственном комплексе, на этот раз в Забайкалье. Возвратившись в Новосибирск, сразу договорился о встрече с заместителем директора института геологии и геофизики Сибирского отделения Академии наук СССР академиком Александром Леонидовичем Яншиным. - Чарская долина и горы, которые её окружают, - уникальное явление в мировой геологии, - сказал он. - Кроме меди, урана, угля здесь имеются крупные залежи полиметаллических руд, а также мрамора и удивительного, нигде более не встречающегося камня чароита. В этих местах в свое время побывали такие известные исследователи, как Кропоткин, Обручев и другие. Сегодня пришло время осваивать эти месторождения. Но, - добавил Яншин, - для этого в Забайкалье нужно сначала создать мощную энергетическую базу. Об энергетике Забайкалья мы договорились написать серию статей с корреспондентом Правды по Бурятии и Читинской области Валерием Орловым. Родившись и начав свою журналистскую карьеру в Горьком (ныне Нижнем Новгороде), он, получив приглашение в Правду, не задумываясь, перебрался в Забайкалье и полюбил этот суровый и прекрасный край. Стал заядлым охотником-любителем и часто рассказывал мне про охоту на диких козлов. В Читу я прилетел в конце января, откуда мы вместе с Орловым на поезде отправились на станцию Борзя, где располагалась дирекция Харанорского угольного разреза. Он создавался для обеспечения топливом строящейся рядом Харанорской ГРЭС. Поезд до станции шел всю ночь, в вагоне было тепло и мы хорошо выспались. Но когда ступили на перрон Борзи, почувствовали, что лицо обжигает морозом, а дыхание перехватывает. Над Даурской степью, посреди которой расположена станция, поднималось солнце, окрашивая чуть припорошенную снегом землю в красноватый цвет. И это малоснежье, и карабкающееся на небо раскаленное солнце создавали впечатление, что сюда скоро должна прийти весна. Пар от дыхания, куржаком оседавший на наших шапках и ресницах, показался мне неестественным и я спросил встречавшего нас представителя угольного разреза о том, какая температура сейчас на улице. - Минус сорок три, - ответил он и, поглядев на солнце, добавил: - Но днем ниже тридцати пяти не будет. Со смотровой площадки Харанорского разреза хорошо было видно, как экскаваторы грузили углем сразу три железнодорожных состава. Освобожденная от прикрывавшего сверху слоя грунта, масса угля дышала теплом. Угольный пласт отвесной стеной уходил вниз почти на пятьдесят метров. Харанорское месторождение бурого угля было открыто еще в 1897 году экспедицией знаменитого геолога и исследователя Восточной Сибири академика В. Обручева. Однако своего часа этой кладовой пришлось ждать более полувека. Харанорский уголь, запасы которого составляют почти два миллиарда тонн, имеет немало достоинств. В нём мало золы, его мощные пласты однородны, он не требует обогащения. Выгодны и горно-геологические условия разработки месторождения. Вот почему рядом с ним решено было построить мощную Харанорскую ГРЭС. Вместе с Валерием Орловым мы побывали на строительной площадке. ГРЭС и поселок энергетиков Ясногорск возводились на берегу реки Онон. Когда мы были там, уже велись завершающие работы на пуско-отопительной котельной, четко обозначился контур будущего поселка. Проблем, с которыми столкнулись строители, было очень много. Главная - отсутствие мощной базы стройиндустрии. Она являлась общей для всех сибирских и дальневосточных строек. Но, несмотря на это, строители возводили сложнейшие объекты, в малонаселенных местах возникали новые города и рабочие поселки, росла индустрия, развивалось сельское хозяйство. БАМ вызвал к жизни грандиозные проекты, Дальний Восток превращался в такой же опорный край державы, как Урал и Западная Сибирь. Возвратившись из Даурских степей в Читу, мы встретились с первым секретарем Читинского обкома Партии Михаилом Ивановичем Матафоновым. - Недостаток энергетических мощностей сильно сдерживает развитие региона, - сказал он. - Вот почему наряду со строительством Харанорской ГРЭС намечается расширение Читинской ГРЭС, изучаются варианты строительства в Забайкалье гидроэлектростанций. Уже разрабатывается технико-экономическое обоснование строительства Мокской ГЭС, которую намечено возвести на реке Витим. Проектировщики вместе с читинскими энергетиками побывали и на Шилке, располагающей мощными гидроресурсами. Шилкинская ГЭС, если будет принято решение о её строительстве, станет одной из самых экономичных на востоке страны. Она будет расположена недалеко от крупной железнодорожной станции Могоча, её водохранилище не затронет сельхозугодий и населенных пунктов. Энергия ГЭС может быть использована и на Удокане, и для дальнейшей электрификации Транссибирской магистрали. Шилкинская ГЭС стала бы связующим звеном, способным закольцевать электрические потоки забайкальских станций и ГЭС Ангаро-Енисейского каскада. Вскоре мы с Орловым написали и напечатали в Правде две большие статьи под общим заголовком "Энергетика Забайкалья", в которых рассказали о проблемах не только Харанорской, но и строящейся в Бурятии Гусиноозерской ГРЭС, а также о состоянии дел на угольных разрезах и шахтах Забайкалья. На критику в Правде все ведомства старались реагировать как можно более оперативно и даже Министерство энергетики и электрификации СССР, считавшееся одним из самых могущественных в стране, прислало в Улан-Удэ и Читу комиссию, которая быстро разобралась в проблемах и забайкальским стройкам была оказана необходимая помощь. Валерий Орлов рассказывал потом, что первый секретарь Бурятского обкома Партии А.У. Модогоев благодарил его за эти статьи. После их публикации министр энергетики и электрификации СССР П.С. Непорожний стал относиться к нему гораздо лучше. Во всяком случае в приемной у него он больше не сидел. Освещению жизни восточных районов газета придавала большое значение. И в ЦК КПСС и в Совете Министров СССР понимали, что без их быстрого и комплексного развития стране не удастся сохранить высокие темпы экономического роста. Стройки Сибири и Дальнего Востока освещались широко и подробно и, честно скажу, я считаю эти годы лучшими в своей журналистской карьере. Редакция давала "добро" на любую командировку, лишь бы только была заявлена интересная тема. А когда таких тем непочатый край, работается легко и с хорошим настроением. В марте 1982 года в Хабаровске состоялось кустовое совещание собкоров Сибири и Дальнего Востока. Я прилетел туда с хорошим настроением, потому что знал - за мою работу меня похвалят. Проводивший совещание заместитель главного редактора по международным вопросам Евгений Евгеньевич Григорьев действительно отозвался о моей работе хорошо. А когда совещание закончилось и мы вышли на крыльцо подышать свежим весенним воздухом, он подошел ко мне и сказал: - Учите чешский язык. Как только вернетесь с совещания, вас вызовут в Москву. - Я уже один раз выучил польский, - пытался пошутить я, намекая на то, что намеченное было два года назад мое назначение в Польшу сорвалось. Но Григорьев твердо сказал: - На этот раз решение принято окончательно. Через два дня после возвращения из Хабаровска мне позвонил редактор отдела социалистических стран Борис Ефимович Аверченко и просто сказал: - Слава, завтра я тебя жду в Москве. Два чувства сразу возникли в моей душе. Все знают, что за границу посылают лучших и таким людям всегда завидуют. Чувство гордости шевельнулось и в моем сердце. С другой стороны, до слез было жаль бросать Сибирь. Огромную, стремительно развивающуюся, с прекрасной природой и стройками, которыми гордился каждый советский человек. Это была моя родина. Здесь я появился на свет, здесь вырос, получил образование, нашел себя в жизни, стал журналистом всесоюзного уровня. Здесь была вся моя родня и все друзья. Одно утешало, что работа за границей временная. Сколько бы ни пришлось там прожить, все равно придется возвращаться домой. Оглавление www.pseudology.org