Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 13 15 июня 1977 года в Москве в вестибюле гостиницы "Россия" умер начальник Главтюменнефтегаза Виктор Иванович Муравленко. Весть об этом разнеслась в тот же день по всем городам Тюменской области. Мне сообщили о трагедии знакомые из обкома Партии, при этом никаких подробностей никто из них не знал. Не знали даже, что это произошло в гостинице. В голове тут же засела мысль, которая перебивала все остальное. "Не может быть! В сообщении о смерти произошла чудовищная ошибка!" Чтобы снять сомнения, я поднял телефонную трубку и позвонил в приемную Виктора Ивановича. Ответила его референт Галина Павловна Запорожец. - Да, - сказала она, захлебываясь слезами. - Только что сообщили из Москвы. Виктор Иванович умер в гостинице. Тюменские журналисты любили Муравленко за его доступность, искренность, благожелательное отношение к себе. За его умение мыслить широко и по-государственному. При этом многие предрекали, что должность начальника Главтюменнефтегаза для Виктора Ивановича не последняя. Его видели на более высоком государственном посту. Тремя месяцами раньше умер министр нефтяной промышленности СССР Валентин Дмитриевич Шашин, с которым у Муравленко были не просто хорошие, а дружеские отношения. Он постоянно приезжал в Тюмень, прекрасно знал все проблемы нового нефтяного края и по всем принципиальным вопросам у него и Виктора Ивановича всегда была общая позиция. И все думали, что на посту министра Шашина должен заменить именно Муравленко.   Как выяснилось позже, в высших партийных и правительственных кругах так и планировали. Виктора Ивановича пригласили в ЦК Партии и предложили эту высокую должность. Но он, сославшись на здоровье, отказался. Министром назначили заместителя Шашина Н.А. Мальцева. Его тоже хорошо знали в Тюмени. Это был плотно сбитый человек с широкими плечами и шеей борца, решительный и властный. По манерам, методам руководства он представлял из себя полную противоположность интеллигентному Шашину. Стремление как можно больше увеличить добычу нефти в Тюмени, обозначившееся в начале семидесятых годов, набирало силы. В 1975 году вместо 125 миллионов тонн, запланированных в начале пятилетки, было добыто 148 миллионов тонн. Это считалось большой победой, хотя все специалисты Главка и, в первую очередь его начальник, понимали, что эксплуатация месторождений все более начинает походить на хищническую. Самотлор, считавшийся гордостью страны, на глазах у всех двигался к катастрофе.   Первоначальную добычу в сто миллионов тонн нефти в год, которая бы позволила месторождению держаться на этом уровне несколько лет, было решено увеличить в полтора раза. Это означало, что вслед за пиком добычи начнется её резкое падение, перекрыть которое за счет ввода в эксплуатацию других месторождений будет чрезвычайно трудно. Для этого надо было в несколько раз увеличить объемы бурения, построить сотни километров современных дорог и линий электропередачи, освоить огромные объемы капиталовложений на обустройстве новых промыслов. Муравленко прекрасно осознавал это и, выступая за разумное увеличение добычи, противился её форсированным темпам. При этом довольно часто находил поддержку у Шашина. С новым министром такие отношения у Виктора Ивановича не сложились уже с первых дней. 15 июня он пробыл у него в кабинете два часа. О чем они там говорили, никто не знает. Но, вне всякого сомнения, речь шла именно об увеличении добычи нефти. Муравленко стало плохо уже в приемной, когда он только переступил порог, выходя из кабинета министра. Ему предложили вызвать врача или отправиться в больницу, но он настоял на том, чтобы его отвезли в гостиницу. Дойти до лифта и подняться к себе в номер, он не смог. Присел в вестибюле на диван и больше уже не встал. Отказало сердце. Все понимали, что после ухода Муравленко у тюменских нефтяников начнется совершенно другая жизнь. При самом большом уважении к остальным руководителям Главка среди них не было человека, который по своему авторитету мог бы сравниться с Виктором Ивановичем. Муравленко был вхож к Председателю Совета Министров СССР А.Н. Косыгину, секретарям ЦК Партии, с Председателем Госплана СССР Н.К. Байбаковым он дружил семьями. Ни у кого из его заместителей таких отношений с руководством страны не было. Новым начальником Главка через несколько месяцев назначили его главного инженера Феликса Григорьевича Аржанова. Это был хорошо подготовленный в техническом отношении, но не очень искушенный в Политике, а потому и не такой тонкий во взаимоотношениях с вышестоящими инстанциями человек, как Муравленко. Всего через три недели после смерти Виктора Ивановича состоялся пленум Тюменского обкома Партии, на котором рассматривался ход выполнения постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О развитии нефтяной и газовой промышленности в Западной Сибири в 1977-1980 годах". В нём предусматривалось удвоить добычу нефти за пятилетку и довести её к концу 1980 года до трехсот миллионов тонн. Чтобы достичь этой цифры, надо было увеличить ежегодный прирост добычи на 33-34 миллиона тонн. Для сравнения скажем, что в такой стране, как Саудовская Аравия, считающейся ведущей нефтяной державой мира, добыча нефти никогда не превышала 450 миллионов тонн в год. У нас в самой ближайшей перспективе почти такое же количество должен был дать один Главк. Я присутствовал на том пленуме и хорошо помню, как он проходил. Выступая на нём, Аржанов сказал: - Для того, чтобы справиться с заданием, нам необходимо освоить до 1980 года 28 новых месторождений. При этом основной прирост добычи - 112 миллионов тонн - мы будем вынуждены получить из залежей, находящихся в разработке. В том числе более 55 миллионов тонн - из Самотлорского месторождения. Для этого в проекты разработки месторождений внесены изменения, предусматривающие более интенсивную их эксплуатацию. - Я до сих пор вижу, как после этих слов Аржанов сделал паузу, повернулся лицом к президиуму и добавил: - Правда, такие поправки приведут к снижению добычи нефти на этих месторождениях после 1980 года. Чтобы развивать нефтедобычу за пределами 1980 года, необходимо открыть на территории области новые крупные залежи, сравнимые по своим запасам с Самотлором, Усть-Балыком, Мамонтовским, Федоровским. У некоторых из тех, кто сидел за столом президиума, поднялись брови и застыло удивление на лицах. До сих пор никто на подобных собраниях не осмеливался открыто говорить о том, что к разработке тюменских нефтяных запасов нужно подходить не так, как это делается сейчас. Аржанов, хотя и в вежливой форме, впервые произнес это вслух, сказав, что за пределами 1980 года нефтяников ждут большие проблемы. На слова главного инженера Главтюменнефтегаза должна была последовать реакция. В этом никто не сомневался. Как не сомневался и в том, из чьих уст она прозвучит. Интерес заключался лишь в форме, в какую она будет облечена. Поднявшийся потом на трибуну Г.П. Богомяков впервые произнес слово "предельщики". Им он обозначил тех людей, которые говорят о предельно допустимом пороге добычи нефти на тюменской земле. При этом значительно занижают его. Фамилия Аржанова в числе предельщиков названа не была, но главному геологу Главтюменнефтегаза Ю.Б. Фаину досталось здорово. При Муравленко ничего подобного произойти просто не могло. В 1977 году прирост добычи нефти на тюменских месторождениях составил 33,4 миллиона тонн, а её сверхплановая добыча с начала пятилетки достигла трех с половиной миллионов тонн. Но на этом пресс, под которым оказались нефтяники, не перестал закручиваться. В апреле 1978 года состоялось бюро обкома Партии, на котором рассматривался вопрос "О работе Главтюменнефтегаза по выполнению постановления ЦК КПСС и Совмина СССР "О развитии нефтяной и газовой промышленности в Западной Сибири в 1977-1980 годах". С отчетом на нём выступил Ф.Г. Аржанов. Затем на трибуну поднялся секретарь парткома Главка В.П. Бирюков. Оба подробно и основательно докладывали о мерах, которые принимают нефтяники для выполнения постановления Партии и правительства. Но доклады не удовлетворили членов бюро. Руководителям Главка было высказано много резких и не во всем обоснованных упреков в том, что они не принимают решительных и исчерпывающих мер по увеличению нефтедобычи в области. Снова звучали фразы о предельщиках, о том, что Тюменская область прославилась на весь мир открытием своих нефтяных и газовых месторождений и обком Партии никому не позволит закрывать их. Многие уходили с этого бюро, опустив головы. Мне показалось, что раскол, возникший между руководством Главка и Тюменским обкомом Партии зашел так далеко, что остановить его уже не удастся, и Аржанову рано или поздно придется уйти. Так и случилось. Примерно через год он был освобожден от своей должности. Мне сообщил об этом корреспондент ТАСС по Тюменской области Виктор Жиляков, первым узнавший Новость, которую, в общем-то, все ожидали. Он специально заехал ко мне, чтобы поделиться ей. - Ну и что ты скажешь? - спросил Жиляков. Ему уже не терпелось узнать, кто, по моему мнению, станет новым начальником Главка. - А что тут говорить, - ответил я. - Об этом надо спрашивать самого Аржанова. - Ты думаешь, он скажет? - Жиляков посмотрел на меня еще внимательнее. Его разъедало любопытство. Я понимал, что Феликсу Григорьевичу Аржанову сейчас не до нас, но все-таки рискнул позвонить ему домой. - Приходите, - без всякой интонации в голосе сказал Аржанов и положил трубку. В квартире, теперь уже бывшего начальника Главтюменнефтегаза, царил траур. Аржанов молча впустил нас через порог, прошел в комнату и сел в кресло у журнального столика. Лицо его было серым. Аржанов, по всей видимости, не спал, за сутки, прошедшие с момента отставки, ему пришлось много пережить. Жена неслышно, словно тень, появилась в комнате, поставила на столик бутылку коньяка и рюмки и ушла к себе. Из-за дверей соседней комнаты выглянула маленькая дочка Феликса Григорьевича с большим белым бантом на голове и тут же скрылась, чтобы не мешать нам. Аржанов разлил коньяк, мы выпили, не чокнувшись, словно на поминках, и некоторое время помолчали. Потом я спросил: - Неужели причиной всего стало то, что вы отстаивали технически обоснованные нормы разработки месторождений? - Вы знаете, к чему приведет насилие над ними? - сразу оживился Аржанов и глаза его заблестели. - Мы не извлечем из залежей и половину того, что они могут дать. Ведь все это понимают. И обком, и министр. Ну дадим мы сегодня эту нефть, а что будем делать завтра? - Покупать её за рубежом, - сказал я. - На что? - Аржанов с удивлением повернулся ко мне. - На какие деньги? - Этого я не знаю. - Вот и я не знаю. - Аржанов протянул руку к коньяку и снова наполнил рюмки. Я понял, что ему надо выговориться, но рядом не оказалось никого, перед кем это можно было сделать. И у меня невольно шевельнулась неприязнь к тем, кто окружал его многие годы. Неужели никто из них не мог прийти, чтобы выпить вот эту бутылку и помочь облегчить душу.   Ведь человеку в такой ситуации важнее всего именно сочувствие - Обидно не то, что меня отправили в отставку, - сказал Аржанов. - Обидно то, как это сделали. Приплели и семью, и Бог знает что. Собрали всю грязь. - К вам она не пристанет, - сказал я. - Вы питомец Муравленко. А они все, как жена Цезаря, - вне подозрений. Аржанов натянуто улыбнулся. Я долго думал перед тем, как задать следующий вопрос, потом все же спросил: - Куда вы теперь? - По всей видимости в Краснодар. Мне предложили возглавить там объединение по добыче нефти. В Тюмени не останусь, это точно. Мы попрощались и вышли. - Теперь нефтяников додавят, - сказал Жиляков, когда мы очутились на улице. - Заставят добыть не триста, а пятьсот миллионов тонн. - Все может быть, - пожал плечами я. С Виктором Жиляковым мы подружились не сразу. Получив назначение в Тюмень, он, как и положено человеку, начинающему делать карьеру, рьяно взялся за работу. Однажды, проезжая по центральной улице города, я увидел Жилякова, идущего по тротуару. Попросил шофера остановиться, пригласил корреспондента ТАСС в машину. - Ты куда? - спросил Жиляков. - В Главсибтрудопроводстрой, - ответил я. - А потом к нефтяникам. - У них какое-нибудь событие? - Жиляков внимательно посмотрел на меня. - Про трубопроводчиков ничего не знаю, а нефтяники сегодня пускают новую насосную станцию. - А что она им даст? - спросил Жиляков. Как и всякий новый человек он еще не вошел в курс дела и многие вопросы ему приходилось разъяснять. - Как что? - ответил я. - Увеличит подачу нефти по трубопроводу. В эту минуту мы как раз проезжали мимо здания Главтюменнефтегаза. - Останови! - вдруг неожиданно попросил Жиляков. - Мне здесь обещали подготовить одну бумагу, надо её забрать. Я попросил шофера остановиться, Жиляков торопливо вышел из машины. А на следующий день, раскрыв Правду, я прочитал в ней заметку Жилякова о пуске на Тюменском Севере новой насосной станции, которая должна увеличить пропускную способность нефтепровода на миллион тонн в год. Моя заметка на эту же тему, переданная двумя часами позже, опоздала и её не напечатали. Такие вещи в отношениях между корреспондентами мы считали недопустимыми. На первый раз я простил это начинающему корреспонденту ТАСС. Но, стремясь во что бы то ни стало опередить других, он несколько раз передал сообщения о событиях, которые должны были наступить, но в силу разных причин не наступили. Газета, напечатавшая их, попадала в неудобное положение. Я позвонил в редакцию и попросил, чтобы заметки корреспондента ТАСС по Тюменской области сначала проверяли у меня, а потом уже решали ставить их на полосу или нет. Месяца полтора ни одной заметки Жилякова на страницах Правды не появилось, хотя он их передавал в свою редакцию практически каждый день. Жиляков, очевидно, понял в чем дело и, встретив меня, сказал: - Старик, ты извини, но больше я выскакивать вперед других не буду. Скажи своим, чтобы они сняли табу в отношении меня. Я снова позвонил в редакцию и заметки Жилякова опять стали появляться на страницах Правды. После этого мы подружились с Виктором, нередко собирались семьями, особенно когда он привозил от своего отца из Сочи прекрасное сухое вино, и постоянно ездили с ним на его машине за грибами. В окрестностях Тюмени их было хоть пруд пруди. Выехав из города в шесть утра, мы к девяти возвращались домой с полными корзинами белых или рыжиков. Благодаря мне и моей жене Жиляков стал заядлым грибником и это увлечение перешло у него в настоящую страсть. Не могу не рассказать еще об одном случае, связанном с Жиляковым. Перед Новым годом в самые жуткие морозы в Тюмень на заключительные испытания прилетел самолет ИЛ-76, который наши авиастроители собирались ставить на конвейер. Машину привел летчик-испытатель, заслуженный пилот СССР Юрий Кузнецов. Собрав на пресс-конференцию представителей тюменской Прессы, он рассказал об особенностях новой машины, её технических характеристиках и сказал, что после этих испытаний начнется серийное производство ИЛ-76, которые будут обслуживать тюменских нефтяников и газовиков. Сидевший рядом Жиляков толкнул меня в бок и шепнул в ухо: - Попроси, чтобы он взял нас с собой в первый полет. Я обратился с такой просьбой к летчику-испытателю. Пожав плечами, Кузнецов сказал: - Я не против взять с собой корреспондентов, но разрешение на это может дать только генеральный конструктор Генрих Васильевич Новожилов. - Ну так свяжитесь с ним, - попросил я. - Хорошо, - ответил Кузнецов. - Дайте мне ваш телефон, завтра утром я сообщу ответ. Утром Юрий Кузнецов позвонил мне и сказал, что Генрих Васильевич Новожилов разрешил взять в испытательный полет новой машины представителей Прессы. Я тут же сообщил об этом Жилякову и другим корреспондентам центральных газет, аккредитованных в Тюмени. Все до одного встретили весть с большой радостью. Никто из них не хотел пропустить такого случая. Но когда я приехал на аэродром, увидел там только высокую, как каланча, фигуру корреспондента "Советской России" Миши Михалькова. Ни один из представителей средств массовой Информации, в том числе и Жиляков, на аэродром не прибыл. Пришлось лететь нам вдвоем. Самолет поразил нас огромными размерами и технической оснащенностью. Загрузка и разгрузка контейнеров и техники проводилась с помощью специальных лебедок быстро и четко. Самолет брал на борт сорок тонн груза, который в течение двух часов мог доставить в самый удаленный уголок Тюменской области. Мы поняли, какую необходимую машину получат покорители недр в ближайшее время. И я, и Михальков были очень довольны тем, что оказались первыми корреспондентами, совершившими путешествие на новом самолете. Но когда на следующий день вернулись в Тюмень и развернули центральные газеты, с удивлением обнаружили, что все они напечатали сообщения о прибытии ИЛ-76 на испытания в Тюмень. корреспонденты передали материалы о полете, не выходя из своих квартир. Правда, через несколько дней были напечатаны и наши репортажи. Не опубликовать их было нельзя, потому что в них рассказывалось о том, что увидели собственными глазами и прочувствовали душой мы во время полета. Оба эти репортажа были отмечены на летучках в наших газетах. Но это так, к слову. В стремлении выскочить с Новостью первым журналистская братия иногда прибегает и не к таким хитростям... Погоня за максимальным приростом добычи нефти требовала постоянной интенсификации труда. Для её обоснования то и дело придумывались пропагандистские кампании. Мы, журналисты, волей или неволей, принимали в них самое активное участие. Иногда эти кампании захватывали всю страну. Так было, например, с соревнованием за сто тысяч метров проходки на буровую бригаду в год. Должен сказать, что в Тюменской области сложилась своя, особая школа буровиков. Её заложил Муравленко, хорошо понимавший, что без нефтяных скважин не может быть никакой речи о добыче нефти. Буровики пользовались его постоянным вниманием, он часто бывал у них, знал в лицо многих буровых мастеров. Своим замом по бурению он сделал Михаила Николаевича Сафиулина, блестяще подготовленного специалиста и сильного организатора. Помню, однажды Сафиулин позвонил мне и сказал: - Мы замучились с бурильными и обсадными трубами, которые поставляют Руставский, Сумгаитский и Нижнетавдинский трубопрокатные заводы. Чуть ли не десятую их часть составляет брак. Из-за этого у нас возникают постоянные аварии, на ликвидацию которых уходит много времени и средств. Не могли бы вы написать статью и рассказать об этом? Я ответил, что, конечно, мог бы. Но лучше было бы, если бы эту статью написал сам Сафиулин. К ней будет больше доверия и реакция на неё окажется совершенно другой. - Вы же знаете, что я занимаюсь производством, - сказал Сафиулин. - Писать статьи не по моей части. На них нет времени, да у меня это, откровенно говоря, и не очень получается. - А вы напишите так, как получится, - настаивал я. - Потом мы её вместе отредактируем. Сафиулин согласился. Дня через два мы встретились с ним. Я прочитал статью, в которой каждая мысль была аргументирована, изложена четко и ясно, и никакой редакторской правки не требовала. Вскоре в Правде появилась статья за подписью заместителя начальника Главтюменнефтегаза М. Сафиулина "Куда улетает металл?" В ней рассказывалось о том, что из-за некачественных труб часто бывают обрывы бурильной или обсадной колонны и она улетает в скважину. Это тяжелейшая авария, из-за которой практически уже готовую скважину нередко приходится бурить заново. На этом теряются большие объемы добычи. А поскольку добыча нефти находилась под контролем руководства страны, в Министерстве черной металлургии СССР, которому подчинялись заводы, тут же была создана комиссия для проверки фактов, изложенных в статье. Все они подтвердились. На заводах был усилен контроль за качеством труб, в буровых бригадах тюменских нефтяников сократилось количество аварий. А, значит, увеличились скорости проходки. В 1972 году бригада Григория Петрова из Нижневартовского управления буровых работ № 2 впервые в стране пробурила за год сто тысяч метров скважин. С этим успехом её поздравил Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев. Мастеру присвоили звание Героя Социалистического Труда, а членов бригады наградили орденами и медалями. Все в Тюмени, в том числе и журналисты, искренне радовались такому вниманию руководителя Государства. В следующем году история с рекордом повторилась и звание Героя получил уже второй человек. К тому времени в Тюменской области было уже немало выдающихся буровиков, птенцов гнезда Виктора Ивановича Муравленко, если перефразировать Пушкина. Среди них такие известные мастера, как Г.М. Левин, А.Д. Шакшин, М.И. Сергеев, С.Ф. Ягофаров и целый ряд других. У каждого из них на парадных пиджаках была Звезда Героя. Хочу подчеркнуть - Звезда заслуженная, добытая упорным трудом, тяжелым потом и, конечно, собственным талантом. Но кому не приятно, чтобы тебя постоянно хвалил Генеральный секретарь ЦК КПСС. И хотя все видели, что, дряхлея, он с каждым годом все больше и больше утрачивает реальное представление о том, что происходит в стране, присваивая сам себе то звание маршала, то награждая себя очередными Звездами Героев, но выше него в Государстве ведь все равно никого не было. И в некоторых управлениях буровых работ все средства бросили на достижение рекордов. Хочу сказать откровенно, я всегда относился и сейчас отношусь к каждому трудовому рекорду не просто с уважением, а с благоговением. Для того, чтобы его установить, надо не только очень любить свою профессию, но и обладать особым талантом. Государство должно ценить и поддерживать таких людей потому, что только благодаря их труду создается национальное богатство. К сожалению, такое бывает не всегда. Помню, еще во время работы собственным корреспондентом Алтайской правды в Рубцовске на заводе "Алтайсельмаш" в кузнечно-прессовом цехе трудился один уникальный человек. Он изготавливал на Прессе какую-то деталь для плуга. Оплата шла с выработки. Чтобы увеличить производительность труда, он придумал приспособление, с помощью которого перевыполнил месячную норму в шесть раз. Этого человека наградить бы орденом, а ему на следующий месяц увеличили норму в два раза. Он снова придумал приспособление и снова перевыполнил норму в шесть раз. Ему опять увеличили её. И так шло до тех пор, пока человек не перешел в соседний цех и не стал выполнять другую работу. Кого бы ни ставили потом на его место, никто не мог справиться с нормой. Вместо одного штамповщика в цехе вынуждены были держать троих, но и они не успевали делать тот объем, который требовался производству. Участок, где штамповалась эта деталь, были вынуждены перевести на трехсменную работу. Заводу от этого только убыток, зато средняя зарплата у всех рабочих осталась примерно одинаковой. В некоторых управлениях буровых работ решили сделать все наоборот. В каждой буровой бригаде по штату числится четыре вахты. Три работают по восемь часов в сутки, четвертая отдыхает. Для того, чтобы сократить время на подготовку станка к бурению, было решено увеличить число вахт в бригаде до семи. И тут выяснилось, что такие бригады получили возможность одновременно работать на двух станках. В этом нет ничего предосудительного. Но результат их работы стали записывать одной бригаде. С ними стало невозможно соревноваться. Потому что если на каждый станок в год будет пробурено по пятьдесят тысяч метров, в сумме все равно получится сто. А другая бригада, состоящая из четырех вахт и набурившая девяносто тысяч метров, останется позади. И Генеральный секретарь ЦК КПСС пришлет поздравление с рекордом и все, что положено к этому поздравлению, не ей, а тем, кто работал в два раза хуже. Это был не просто обман, это была безнравственность, которая разлагала людей, подрывала все основы морали. Некоторые журналисты начали робко писать об этом. Сказать в полный голос боялись, потому что у творцов "рекордов" имелась мощная защита на всех уровнях и за критику можно было пострадать. Первые статьи появились в областной газете "Тюменская Правда". Затем выступила "Социалистическая индустрия". Но и она написала настолько осторожно, что её публикацию не заметили или сделали вид, что не заметили. Вскоре после публикации в "Социалистической индустрии" я прилетел в Нижневартовск. Вечером меня разыскал в гостинице главный геолог Нижневартовского управления буровых работ № 1 Сергей Дрыга и попросил о встрече. Я еще раньше слышал о нём много хорошего. Опытный специалист, в числе первых приехал на Самотлор, немало сделал для того, чтобы управление стало одним из лучших в Главке. Договорились, что на следующий день я приду к нему в управление. Дрыга встретил меня в своем кабинете и, едва усадив за стол, начал торопливо рассказывать. - Понимаете, - говорил он и все время поглядывал на дверь, боясь, что нас услышат. - Прихожу на работу, а мне говорят: на скважине газовый выброс. Сначала подумал, что разыгрывают. Ведь по документам её только готовили к работе и ни одного метра там пробурено не было. Сажусь в машину и еду на место. И вижу, что на этой скважине уже пройдено свыше тысячи метров и там действительно произошел газовый выброс. Оказалось, что бригада решила работать сразу на двух станках. Я уже не говорю о том, что весь метраж записывается на один счет и идет одному мастеру. У тех, кто бурит на втором станке, не хватает одной вахты. люди работают там без отдыха и физически не выносят таких сумасшедших нагрузок. Поэтому и авария. А если добавить им еще одну вахту и сделать работу нормальной, получится две бригады. Тогда ни о каких рекордах думать нечего. Я встретился с начальником управления буровых работ, побывал в соседнем управлении, которым руководил умный и хитрый А. Исянгулов, кстати сказать, Герой Социалистического Труда и, возвратившись в Тюмень, написал статью "Метр на пьедестале. В ней спокойно и откровенно рассказал о том, что происходит в некоторых буровых бригадах Нижневартовска. Статья произвела эффект разорвавшейся бомбы. В Тюмень были направлены комиссии Министерства нефтяной промышленности СССР, ЦК профсоюза работников нефтяной и газовой промышленности, еще какие-то бригады с проверкой, пытавшиеся скрупулезно разобраться во всем, что происходит. Я в это время чувствовал себя как человек, ожидающий казни. Тем более, что никто из проверяющих со мной не встретился. Результаты проверок были направлены в Правду, которая их опубликовала. Все, о чем говорилось в статье, было признано соответствующим действительности. После этого министром нефтяной промышленности СССР был издан приказ о приведении числа вахт в буровых бригадах в соответствии со штатным расписанием.   Лучшие тюменские бригады, которые возглавляли такие мастера, как Геннадий Левин, Григорий Петров и другие, не стали бурить от этого меньше. Но моральная обстановка в среде буровиков оздоровилась кардинально потому, что все бригады были поставлены в одинаковые условия. Героев Социалистического Труда присваивали и после публикации, Правда, Брежнев уже перестал поздравлять передовиков с рекордами. Я никогда не разговаривал об этой статье с первым секретарем обкома Партии Геннадием Павловичем Богомяковым и он никогда не выговаривал мне за неё, но думаю, что она доставила ему немало неприятных минут. Я понял это потому, как однажды на каком-то из очередных бюро обкома он, говоря о работе буровиков, в сердцах произнес: - И все-таки мы поставим метр на пьедестал! Буровики были и оставались главным подразделением, от которого зависела добыча нефти. Они требовали к себе особой заботы, уважения и поддержки. И нам, газетчикам, часто приходилось писать о них, в том числе и о рекордных достижениях буровых бригад. Что касается поздравлений Брежнева, которые, конечно, многое значили для любой области, то я не исключаю, что он мог и не знать, что такие послания идут от его имени. В апреле 1978 года состоялась поездка Генерального секретаря ЦК КПСС по Сибири и Забайкалью. В поездке его сопровождал заведующий отделом Информации ЦК КПСС Леонид Замятин, работавший до этого Генеральным директором ТАСС. Он отвечал за освещение этой поездки в средствах массовой Информации. И мы читали в своих газетах о том, что во время остановок в Новосибирске, Красноярске, Чите Леонид Ильич встречался с жителями этих городов, выступал на партийно-хозяйственных активах и давал ценные указания относительно того, как жить и работать дальше. Такая остановка состоялась и в Тюмени. Я узнал о ней совершенно случайно. В этот день у меня была назначена встреча с первым секретарем Тюменского горкома Партии Владимиром Дмитриевичем Уграком. Когда я пришел к нему, он выглядел настолько взволнованным, что несколько раз вставал со стула и тут же садился снова. - Что с вами? - не выдержав, спросил я. - Да понимаете, - сказал он, нервно потирая ладони. - Только что здоровался с Брежневым, еще не могу отойти от этого. Он делал у нас остановку. И Уграк рассказал о том, что поезд Брежнева, состоящий всего из нескольких вагонов, ночевал недалеко от Тюмени на станции Талица. Уграк об этом не знал. Утром ему позвонили из обкома и сказали, что в двенадцать часов на железнодорожном вокзале сделает остановку Брежнев. Надо прибыть туда заранее и вместе с остальными руководителями области встретить Генерального секретаря. Сотрудники КГБ уже наводят на вокзале и вокруг него порядок. Когда Уграк приехал на вокзал, там уже были руководители области. Никто не знал, что представлял из себя поезд Брежнева, в каком вагоне он находится. Поэтому делегация встречающих решила растянуться цепочкой вдоль перрона. Все, конечно, волновались. Перрон хотя и был прибран, но мелкие лужи на нём остались. И Уграк, глядя на них, переживал, как бы вагон Брежнева не остановился напротив лужи. Сам он оказался в стороне от неё. С Брежневым он никогда не встречался, видел его только по телевизору и поэтому был напряжен до предела. И надо же было так случиться, что вагон Генерального секретаря остановился прямо напротив Владимира Дмитриевича. Сначала со ступенек соскочила охрана. Потом показался Генеральный секретарь. Охрана помогла ему сойти на перрон. Уграк стоял ни жив, ни мертв, потому что первый секретарь обкома Богомяков оказался около головного вагона и сейчас спешил сюда. А Брежнева уже подвели к Уграку, Генеральный секретарь протянул руку, обнял за плечо и Владимир Дмитриевич почувствовал на своей щеке мокрые губы Брежнева. Уграк тоже поцеловал его, и Брежнев, не отпуская руки, спросил: - Ну и как у тебя дела в области? В это время к ним подошел Богомяков, который тоже поцеловался с Генеральным секретарем, начали здороваться остальные встречавшие. Уграк постарался незаметно отодвинуться в сторону. Богомяков провел Брежнева в вестибюль вокзала, за стеклянной стеной которого находились пассажиры. Леонид Ильич сделал жест рукой, охрана открыла двери, встала, как и положено, между пассажирами и Генеральным секретарем и Брежнев своим скрипучим голосом спросил: - Как живете, сибиряки! - Хорошо живем, Леонид Ильич, - дружно ответили сибиряки. Брежнев поднял голову, осмотрел стены и потолок вокзала, повернулся и направился к выходу. Ему помогли сесть в вагон и поезд двинулся дальше. А вечером телевидение и радио передали, что Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев сделал остановку в Тюмени, встретился с её жителями, провел совещание с руководством области и дал ценные указания. Уграк долго не мог прийти в себя после этой встречи. Его поразила дряхлость Генерального секретаря. Он не понимал, как можно с таким здоровьем, вернее, при полном его отсутствии, руководить такой огромной и сложной страной. И еще потрясло то, что Брежнев поначалу принял его за первого секретаря обкома. - Мне так неудобно перед Геннадием Павловичем, - говорил совестливый Уграк, не находя себе места. - Вам-то за что неудобно? - успокаивал я его. - Ведь обознались не вы, а Брежнев. Богомяков человек умный, он все прекрасно поймет и правильно оценит. Страна вступила в эпоху застоя, когда низы уже не хотели жить по-старому, а верхи делали вид, что еще могут вести нацию к прогрессу. Для взбадривания трудовых коллективов придумывались различные пропагандистские кампании. В Правде был создан отдел социалистического соревнования и передового опыта. Считалось, что если взять под строгий контроль обобщение и распространение опыта работы лучших коллективов, это поможет поднять производительность труда в народном хозяйстве. Экономика страны уже начала постепенное скольжение вниз и в ЦК КПСС делали все возможное, чтобы при этом не упал престиж Социализма. Редактором нового отдела назначили Владислава Егорова, работавшего до этого заместителем ответственного секретаря газеты. Он не верил в затею, но был человеком умным, с хорошим добрым юмором и это помогало ему справляться с новыми обязанностями. Однажды, это было в самом конце мая 1978 года, я собрался в командировку в Новый Уренгой, но был остановлен длинным телефонным звонком на выходе из дома. Звонил Егоров. Задав дежурный вопрос о том, как идут дела, он спросил: не мог бы я выполнить задание для его отдела. - Что за задание? - спросил я, насторожившись. Больше всего мы, корреспонденты, не любили выполнять то, что нам навязывали из редакции. - Надо написать о том, как соревнуются две бригады, - сказал Егоров. - У тебя там полно и строителей, и буровиков, выбрать есть из чего. У меня неприятно заскребло на душе, так как приходилось ломать подготовленную командировку и переключаться на другое. Но я всегда был человеком дисциплинированным и понимал, что если тебя просит редактор отдела, значит эту просьбу необходимо исполнить. - Вообще-то я собираюсь на Север, - сказал я. - Вот и хорошо, - заметил Егоров. - Найди там рабочего, в твоем случае это может быть буровик, и пусть он расскажет о том, как у них организовано социалистическое соревнование. Материал может быть и критическим. - Когда это необходимо передать? - Как только вернешься из командировки, - сказал Егоров. Я понял, что на редакцию давят сверху, поэтому отговариваться от задания было бесполезно. Хотя против него восставала душа. Среди рабочих очень мало людей, которые могут самостоятельно написать статью в газету. Они - специалисты в других делах. Обычно выполнять эту работу приходится самому корреспонденту. И для того, чтобы материал получился убедительным, корреспондент, как правило, встречается не только с самим рабочим, но и его руководством, а если требуют обстоятельства, то и с руководителями города или района, а то и области. Потом пишет статью, несет рабочему, тот внимательно прочитывает её и подписывает своим именем. Такова Правда нашей журналистской жизни. Я знал, что весь этот путь придется проделать и мне. Прилетев в Новый Уренгой, сразу направился в экспедицию глубокого бурения. С её начальником А.Г. Подберезным мы были уже знакомы и я надеялся, что он поможет мне. Но нужного рабочего в экспедиции в тот день не оказалось. Коллектив только формировался, в нём было немало случайных людей. А газете требовался передовик. Александр Григорьевич Подберезный, выслушав мою просьбу, сказал, пожав плечами: - Есть у меня один хороший бурильщик, но он на буровой. Это километров семьдесят отсюда. На вездеходе сейчас туда не доберешься, а вертолета у меня нет. Надо сказать, что Новый Уренгой в то время не имел устойчивой связи с внешним миром. Чтобы попасть в него, надо было лететь сначала в Надым, а оттуда еще добираться 240 километров попутным вертолетом. В поселке своей вертолетной эскадрильи у газовиков еще не было. - А может я тебе все расскажу? - предложил Подберезный. - Тем более, что никакого соревнования буровиков в рамках Главка у нас нет. Мы даже не знаем, как работает соседняя экспедиция. Это меня насторожило потому, что руководство Тюменгазпрома на каждом углу трубило о соревновании буровиков. Лучших из них даже посылали на ВДНХ для рассказа о передовом опыте. Я понял, что материал должен быть критическим, а значит без встречи с рабочим не обойтись. Вопрос был в том, как её организовать. Выручил случай. На следующий день Подберезный сам разыскал меня и сказал, чтобы я немедленно приходил в контору. Оказалось, что у нужного мне бурильщика заболел зуб и за ним послали специальный вертолет, чтобы доставить в медпункт. - Через полчаса он будет у нас, - заверил Подберезный. Бурильщик появился часа через два. Зуб ему пришлось удалить и теперь его лицо выражало усталое удовлетворение, какое возникает у человека, избавившегося от долгой, нестерпимой боли. Мы проговорили с ним и с начальником экспедиции Подберезным довольно долго. Никакого соревнования буровых бригад в Главке действительно не было. А на ВДНХ посылали тех, кто по каким-то причинам понравился руководству Главка. Одному такому "передовику за победу в соревновании даже вручили автомобиль. Выслушав рассказ, я договорился с бурильщиком, что изложу все это на бумаге, потом найду способ сделать так, чтобы он прочитал написанное, и после этого статья за его подписью будет опубликована в Правде. Бурильщик поблагодарил меня и сказал, что будет очень рад этому. Статью о соревновании я написал в тот же день, как возвратился из Нового Уренгоя. На следующее утро передал её по телетайпу в редакцию. По опыту знал, что она пролежит там минимум недели две, а то и больше. В Новый Уренгой собирался лететь корреспондент ТАСС Виктор Жиляков и я договорился с ним, что он захватит статью, передаст её Подберезному и попросит, чтобы автор поставил свою подпись. А потом привезет её мне назад. Но Жиляков лететь на Север раздумал. А через день перед самым вечером мне позвонил заместитель редактора отдела соцсоревнования Николай Петров и радостным голосом сообщил: - Слава, читай в завтрашнем номере статью своего буровика. Я обомлел. За несколько месяцев до этого в Тюмени произошел скандал. корреспондент "Советской России" Михаил Михальков напечатал в своей газете статью бурового мастера из Нефтеюганска Максима Ивановича Сергеева. Она тоже была критической. Сергеев прилетал в Тюмень, Михальков встретился с ним в гостинице, тот рассказал ему все так же подробно, как и мой буровик мне, и они договорились, что после того как статья будет написана, Михальков ознакомит с ней Сергеева. Если возникнут какие-то замечания или поправки, они их внесут. И только после этого статья будет направлена в редакцию. Михальков добросовестно изложил все, что рассказал ему Сергеев, но, чтобы сэкономить свое время и редакционные деньги, решил не лететь в Нефтеюганск, а прочитать Сергееву статью по телефону. Тот внимательно выслушал и сказал, что замечаний у него нет и статью можно передавать в редакцию. Вскоре её напечатали. Максим Иванович Сергеев был не просто буровым мастером, а кандидатом в члены ЦК КПСС. Не знаю, что с ним случилось, но после публикации статьи он отказался от неё, заявив, что никогда ничего не писал для "Советской России". Причем, это было не устное заявление. Он написал в ЦК протест против публикации. Главный редактор "Советской России" тут же вызвал Михалькова в Москву для объяснений. Тот рассказал ему все, как было. При этом заявил: "Если бы я слетал в Нефтеюганск, нет никаких сомнений в том, что Сергеев подписал бы статью. И тогда он не смог бы от неё отказаться. Но я не слетал, поэтому вся вина лежит на мне. Михальков был хорошим корреспондентом, к тому времени он проработал в "Советской России" около десяти лет и не имел ни одного замечания. Другого после такого грубейшего прокола уволили бы из газеты, а его, учитывая прошлые заслуги, перевели собственным корреспондентом из Тюмени в Читу. Как шутили мы, сослали на Нерчинские рудники. И вот теперь такую же ошибку совершал я. Снять статью из номера было невозможно, газета уже печаталась. Я был абсолютно убежден в том, что завтра, как только она поступит в область, буровика начнут пытать: подписывал он статью или нет. Положение казалось совершенно безвыходным. Я настолько растерялся, что когда с работы пришла жена, не узнала меня. - Что с тобой? - спросила она, испуганно остановившись на пороге. Я рассказал ей все, как есть. - Ну и что же ты сидишь? - сказала жена. - А что мне делать? - спросил я. - Как что? - удивилась она. - Лететь в Новый Уренгой. - Сегодня на Север я уже не попаду. - Так лети завтра первым же рейсом, - сказала жена. Я вдруг увидел свет в конце, казалось бы совершенно беспросветного, тоннеля. Тут же снял телефонную трубку и позвонил в аэропорт. Мне ответили, что самолет в Надым улетает в семь утра. Я заказал билет и в девять утра следующего дня был в Надыме. На летном поле аэродрома стояло несколько вертолетов. Около одного из них копошились люди. Все вертолеты на Новый Уренгой брались с боем и улететь туда можно было только по распоряжению начальника аэропорта Владимира Ивановича Васильева. Я был знаком с ним лишь официально, раза два он помогал мне с билетами. Но направился к нему как к старому другу. - Какое там улететь, - удивился он, услышав мою просьбу. - С Новым Уренгоем двое суток нет даже телефонной связи. Там пурга. - А позвонить туда можно? - спросил я. - Нет, - ответил Васильев. - Я уже раз двадцать пытался, нас там не слышат. У меня сразу же отлегло от души. Если уж до Нового Уренгоя не могут дозвониться из Надыма, то из Тюмени, до которой отсюда полторы тысячи километров, и подавно. Значит о том, что статья напечатана, там пока ничего не знают. - А какой прогноз дают синоптики в отношении Нового Уренгоя на сегодняшний день? - спросил я. - Пока никакого, - ответил Васильев. - Сидите, ждите. - Он кивнул на кресло в своем кабинете. Я уселся в кресло и стал ждать, постоянно поглядывая в окно. Вертолеты, опустив концы лопастей, угрюмо стояли на бетонной площадке и походили на нахохлившихся птиц. За время работы в Тюмени я привык к таким ситуациям и таким картинкам. Иногда приходилось пережидать непогоду по несколько суток. Сейчас она казалась странной. На календаре было шестое июня, начало лета, а в двухстах километрах отсюда бушевала пурга. Вскоре редкие снежинки стали пролетать и над аэродромом Надыма. Потом снег пошел гуще и конец взлетной полосы стал теряться за его стеной. - Ну вот, закрылись и мы, - сказал Васильев и посмотрел на часы. - Знаете, что я предлагаю? Поедем в город, пообедаем, а потом снова будем ждать летной погоды. - А вертолеты за это время не улетят? - спросил я. - Ну что вы? - удивился Васильев. - Как только откроется Новый Уренгой, нам сразу же сообщат. Мы вышли на улицу, сели в машину начальника аэропорта и поехали в город, до которого было двенадцать километров. Пообедать решили в уютном кафе гостиницы для начальства. Там хорошо знали Васильева, помнили и меня, потому что я тоже всегда останавливался в ней. До этой гостиницы можно было легко дозвониться из аэропорта. Обедали мы не торопясь, твердо уверенные в том, что без нас вертолеты в Новый Уренгой не улетят. Но когда возвратились в аэропорт, на летном поле не было ни одной машины. Я растерянно посмотрел на Васильева и спросил: - Куда они делись? Остановив "УАЗик", он кинулся на контрольно-диспетчерский пункт. Через несколько минут вернулся и сказал: - Один вертолет уже садится в Новом Уренгое, второй отмахал туда сорок минут. Я приказал командиру вернуться и забрать вас. - Зачем же так? - сказал я. - Можно было улететь туда и на другом вертолете. - Никакие другие сегодня в Новый Уренгой не полетят. Вскоре в отдалении раздался звенящий гул МИ-8, затем, словно постоянно увеличивающаяся соринка на небе, показался и сам вертолет. Не разворачиваясь, он сел на бетонную полосу и подкатил к самому зданию аэропорта. Васильев проводил меня до него. Когда я поднялся в салон и увидел лица пассажиров, мне показалось, что они готовы меня разорвать. Я прекрасно понимал их состояние. люди двое суток без сна просидели на скамейках в аэропорту и вот, когда им показалось, что они, наконец-то, добрались до дома, из-за прихоти какого-то непонятного типа их вернули назад. Я, словно мышка, проскользнул мимо них в самый хвост машины и сел, молча опустив голову. Никто ни разу не посмотрел на меня за весь полет. В Новом Уренгое из вертолета я выходил последним. Когда оказался уже около двери, командир спросил: - Вам куда? - В экспедицию глубокого бурения, - ответил я. - Садитесь, мы вас отвезем, - сказал командир. Я с благодарностью посмотрел на него. От аэродрома до поселка было километров шесть, дорогу с твердым покрытием построить еще не успели и преодолеть этот путь можно было только на армейском гусеничном вездеходе ГТТ. На аэродроме его не было и когда он придет из поселка, никто не знал. Вертолетная площадка экспедиции глубокого бурения находилась во дворе конторы. Когда мы сели, я поблагодарил командира и сказал, что являюсь вечным его должником. Он улыбнулся и в знак прощания поднял руку. Таких должников у него был весь Север. В конторе кроме начальника экспедиции Подберезного никого не было. Он сидел в пустом кабинете и внимательно изучал какие-то бумаги. Увидев меня, резко поднял голову и, не скрывая раздражения, спросил: - Что там за статью сегодня напечатала Правда? - А вы откуда знаете? - удивился я. - Ничего себе, откуда, - сказал Подберезный. - Звонили из Москвы, из ЦК профсоюза, из министерства, из Тюменского обкома Партии, из Главка. Телефонная трубка уже раскалилась. - Как звонили? С вами же нет связи, - сказал я. - Я с самого утра не мог дозвониться из Надыма. - Из Надыма дозвониться нельзя, а из Москвы и Тюмени можно. Так что там за статья? - Та самая, которую мы договаривались написать. Я достал из портфеля отпечатанную на машинке статью и протянул Подберезному. Он быстро пробежал её глазами, положил на стол и сказал, пожав плечами: - Здесь все абсолютно так, как мы говорили. Не знаю, чего они возмущаются. - А где наш бурильщик? - спросил я. - В поселке или на буровой? Мне до сих пор не удалось избавиться от внутреннего напряжения. Ведь до той минуты, пока статья не будет подписана автором, всю ответственность за каждое слово в ней несу я. - Сегодня утром он был у меня, - ответил Подберезный. - Сейчас узнаю. Он снял телефонную трубку и позвонил в общежитие. Дежурная ответила, что бурильщик Ковалев отдыхает в своей комнате. - Поехали к нему, мне нужно, чтобы он подписал статью, - сказал я. - А чего её подписывать, если она напечатана? - удивился Подберезный. - Чтобы Ковалев не отказался. - А чего от неё отказываться? - Подберезный снова взял статью в руки, перелистал несколько страниц. - В ней все - Правда. - У нас такой порядок и я не могу его нарушать, - ответил я. - Если надо подписать, давай подпишем. - Подберезный свернул статью в трубочку, поднялся из-за стола и направился к выходу. У ворот конторы стоял тяжелый грузовик "Урал". Мы забрались в его кабину и машина, проваливаясь в колдобины и со скрипом взбираясь на громадные кочки, направилась к общежитию. - Мерзлота начала таять, - сказал Подберезный, когда наш грузовик стал брать очередное препятствие. Бурильщик Дмитрий Ковалев оказался на месте. Увидев меня вместе со своим начальником, поднялся с заправленной кровати, поздоровался. Подберезный протянул ему статью и коротко распорядился: - Распишись! - Что это? - спросил Ковалев. - Статья, которую мы договаривались написать. Ковалев взял её в руки, начал читать. - Да не трать на неё время, - нетерпеливо сказал Подберезный. - Я её прочитал уже на два раза. В ней все так, как мы говорили. Ковалев достал из тумбочки ручку, положил статью на стол, открыл последнюю страницу, внимательно посмотрел на свою фамилию внизу и молча расписался прямо под ней. - Число не ставь, - сказал Подберезный. - Числа на статьях не указываются. Он взял статью со стола и протянул мне. Подождал, пока я положу её в портфель, и спросил: - Куда теперь? - Наверное, в гостиницу, - ответил я. - В Надым сегодня уже не вернуться. - Завтра с утра у нас летит туда вертолет, я вас отправлю, - сказал Подберезный. Мы вышли из общежития и только тут я заметил, что на улице потеплело. Снег остался лишь в ложбинах, пригорки высунули из-под него черные, влажные горбы. В воздухе ощутимо различался аромат весны. Мы снова сели в машину и Подберезный повез меня в гостиницу. Когда "Урал" остановился у подъезда, я предложил: - А может зайдете со мной? Поужинаем вместе. Подберезный на мгновение задумался, потом махнул рукой и спустился из кабины на землю. В гостинице оказался свободным одноместный номер. Я попросил официантку принести туда бутылку коньяка и какую-нибудь закуску и пока мы поднимались наверх, стол уже был накрыт. Выпив первую рюмку и ощутив как по телу начало разливаться тепло, я вдруг почувствовал такое опустошение, какого не было уже очень давно. Оно возникало в студенческие годы во время очередной сессии, когда сдавал последний экзамен. Все силы исчерпаны до конца и впереди - неограниченная свобода. Окно номера, в котором меня поселили, выходило на реку. Наливая вторую рюмку, я вдруг услышал страшный грохот. Мы невольно повернули головы и увидели, как по её льду, расползаясь от берега до берега, начали появляться широкие трещины. Потом лед стал горбиться, крошиться на огромные поля, река зашевелилась и понесла его вниз по течению. - Ну вот и пошла Евояха, - удовлетворенно сказал Подберезный и посмотрел на часы. - Сейчас час ночи, значит уже наступило седьмое июня. Я не поверил ему и тоже посмотрел на свои часы. Подберезный говорил Правду. В Заполярье пришла не только весна, но и белые ночи. На следующий день к вечеру я возвратился в Тюмень. Не успел переступить порог квартиры, как раздался телефонный звонок. Звонил второй секретарь обкома Партии Геннадий Иосифович Шмаль. Едва поздоровавшись, безо всякого предисловия сразу спросил: - Скажите, статью, которую напечатала вчера Правда, бурильщик Ковалев подписывал? - Конечно, - ответил я. - Могу принести и показать подпись. - Не надо, - сказал Шмаль и мне показалось, что в его голосе прозвучало удовлетворение. Оглавление www.pseudology.org