М.:  2006. – 464 с. Тираж - 300 экз Юрий Викторович Шапиро Воспоминания о прожитой жизни Часть третья Отец, получив письмо от бабушки и от мамы о моих школьных успехах, решил, что женское воспитание меня погубит. В начале апреля месяца придя с работы я застал у нас дома лейтенанта, служившего в госпитале, начальником которого был отец. Он познакомился со мной, вынул из вещевого мешка солдатскую форму, шинель, сапоги, ушанку, ремень. Я переоделся и получился аккуратненький солдатик. Володя Нагорный (так его звали) проинструктировал меня, как мне необходимо себя вести, что говорить на контрольно -пропускных пунктах и распрощавшись с родными мы отправились на теперешний Рижский вокзал..   Я был счастлив, старательно приветствовал всех - от ефрейтора до генерала. Мы отметились у военного коменданта, получили посадочный талон и сели в битком набитый вагон. Поезд тронулся. Ехать нам нужно было до Великих Лук, оттуда любым эшелоном до Невеля. Уезжали мы ночью и кое-как пристроившись на полке я уснул. Утром проснувшись я не отходил от окна. По местам, по которым мы проезжали прошла Война. Разрушено было всё, домики стоявшие вокруг железной дороги, мосты, повсюду валялась разбитая техника. Днём поезд остановился в Ржеве, при его освобождении шли тяжёлые бои и город был почти полностью разрушен.   Ночью наш поезд пришёл в Великие Луки. Мы вышли из вагона. Великих Лук не было. Был небольшой деревянный барак в котором помещался военный комендант, вокруг стояли одни печные трубы и полуразрушенные печи - всё, что осталось от сгоревших домов. На соседнем пути стоял эшелон, который должен был отправиться в Невель. Володя и я забрались на платформу, на которой стоял грузовик и стали ждать отправления. Володя до Войны учился в театральной студии и даже снялся в фильме"Щорс"; есть сцена, где солдат подбегает к Щорсу, срывает с себя рубаху и показывает следы от шомполов которыми его избивали белые. Солдата играл Володя.   В первые дни Войны его призвали в армию и отправили в артиллерийское училище. Он был ранен, попал в госпиталь, его вылечили и отец оставил его в штабе. Вероятно это спасло Володе жизнь, век командира огневого взвода на Войне был недолог. Эшелон тронулся, и я уснул. Проснулся я от прерывистого паровозного гудка, пальбы зенитных пулемётов установленных на первой за паровозом платформе. Немцы бомбили железную дорогу. Было страшно. Воздушная тревога продолжалась минут тридцать, затем пальба стихла, и мы уснули. Утром эшелон пришёл в Невель. Город был разрушен, уцелела лишь церковь в центре города.   В 1968 году мой друг Юра Голубчин пригласил меня, Нелю и маленькую Катю провести отпуск на природе, мы погрузились в машину и отправились на Валдай. В конце отпуска мы решили поехать в Белоруссию и в конце концов оказались в Невеле. Город отстроился, узнать его было трудно, но старинная церковь попрежнему стояла в центре города. Я упрашивал Юру проехать по моему военному маршруту тем более, что в конце его было большое озеро на берегу которого в 1944 году располагался госпиталь, но Юра не согласился, Неля его поддержала, и мы так туда и не попали.   А тогда, в 44, Володя и я сели на попутный грузовик и поехали в"Казенные Лешни. " Мы благополучно проехали все КПП, где у нас придирчиво проверяли документы и, наконец, сошли на берегу большого озера. Через 20 минут мы пришли в лесок где располагался госпиталь и Володя доложил отцу, что гвардии лейтенант Нагорный и воспитанник Шапиро прибыли. У отца левая рука была на косынке, была сломана хирургическая шейка плеча. Он упал с лошади, которая испугалась машины и понесла. Мы обнялись. Меня отправили в баню, переодели. Я представился начальнику штаба Шуре Королёвой, получил документы, меня поставили на довольствие. Отец провёл со мной беседу, рассказал, как я должен себя вести и чем мне придётся заниматься и познакомил с Зиной, которая считалась его официальной женой. Получил я револьвер Системы"Наган", чему был рад несказанно.   Я познакомился с врачами, медсёстрами, санитарами. Должен сказать, что военная форма очень дисциплинировала меня. Я прекрасно понимал, что должен вести себя скромно, не чураться никакой работы. Благодаря этому меня быстро признали за своего. Я помогал санитарам, выносил судна, ухаживал за ранеными, таскал носилки из операционной и перевязочной. Вечером я выходил на вечернюю поверку, где придирчивый старшина Гончаренко мог запросто дать два наряда вне очереди за грязный подворотничок. С отцом я держался строго официально, как и положено по уставу.   469 ХППГ имел не простую судьбу. В 1941 году он располагался в здании вокзала в Вязьме, его разбомбили и в живых не остался никто. Он был сформирован вновь в Калуге. Под Москвой его вновь разбомбили, был тяжело ранен ведущий хирург госпиталя Николай Михайлович Амосов, тот самый Амосов, который годы спустя станет всемирно известным хирургом, академиком. В третий раз госпиталь формировали опять в Калуге, после освобождения её от немцев и состав госпиталя до конца Войны оставался стабильным. Отец стал начальником госпиталя в конце 1943 года, ему присвоили звание майора медицинской службы. 469 был ХППГ первой линии и иногда он ставился впереди медсанбатов. В 1944 году его сделали офицерским, и когда я прибыл в госпитале лежали раненые офицеры.   Ведущим хирургом госпиталя был майор Романовский, старшими ординаторами капитаны Борис Фёдорович Крылов и Варвара Ксенофонтовна Морус. Зина была старшей перевязочной сестрой. В госпитале было много молодых медицинских сестёр в которых влюблялись раненые офицеры, да и наши офицеры - Борис Фёдорович после Войны женился на Клаве - операционной сестре, с ней он прожил всю жизнь, у них внуки, правнуки. Сейчас им за 80 лет. Володя Нагорный женился на Кате Орешко, молодой красивой медсестре. Они прожили много лет вместе, но разошлись т.к. Володя пил.   Через несколько лет после развода погибла Катя, попала под поезд. Зам. по АХЧ капитан Заварухин женился на Анечке, старшей сестре госпиталя, они прожили всю жизнь в Алма-Ате. Несколько лет тому назад Анечка умерла. Ко мне относились хорошо. Меня научили ездить верхом, и я стал выполнять обязанности связного, возил донесения в санотдел армии и на пункты сбора донесений, когда связного госпиталя в период летнего наступления забрали в дивизию. Через месяц он попал к нам в госпиталь с тяжёлыми ожогами, его вылечили и он до конца Войны оставался связным. Госпиталь являлся составной частью медицинской службы 11 Гвардейской армии имевшей славную историю.   Она начала Войну, как 16 армия, командовал ею генерал-лейтенант М. Ф. Лукин, который тяжело раненым попал в плен, в плену вёл себя достойно и плюнул в физиономию генералу Власову пытавшемуся склонить его к предательству. После его пленения командующим армией стал К. К. Рокоссовский который командовал ею во время битвы под Москвой, армия получила звание гвардейской и поменяла номер. Его сменил И. Х. Баграмян. С 1943 года и до конца Войны командующим стал К.Н. Галицкий. Его не очень жаловал Сталин, не мог простить ему, что в 43 году 11 Гвардейская не смогла с хода взять Витебск. Грех свой Галицкий искупил во время операции"Багратион", когда армия начав наступление в районе станции Красное под Смоленском остановилась на границе с Восточной Пруссией. Тем не мене звание Героя Советского Союза Галицкий в отличие от остальных командующих получил только в конце Войны.   Начинал Войну он полковником, командиром дивизии: он вывел свою дивизию из окружения понеся минимальные потери, полностью боеспособной. Его адъютантом был майор Ф. Д. Свердлов, женатый на родственнице тёти Доры - красавице Сильве, которую все звали Сильвой Вареску - так звали героиню оперетты Кальмана. Свердлов был очень толковым и храбрым офицером, и Галицкий его ценил. После Войны Ф. Д. окончил Академию имени Фрунзе, стал доктором исторических наук, профессором. К.Н. Галицкий написал после Войны книгу"В битве за Восточную Пруссию", к которой несомненно приложил руку Свердлов, ибо немного зная Галицкого (в 1945 году я учился в Кёнигсберге в школе и Юра Галицкий, сын Кузьмы Никитовича, учившийся в одной школе со мной был в одной компании со мной, мы все бывали у него дома и познакомились с его отцом) я убеждён в том, что писал эту книгу он не без посторонней помощи.   На мой взгляд эта книга одна из лучших книг о Войне. В период Гласности, когда стало возможным писать всё, Ф. Д. Свердлов написал книгу"Евреи - Герои Советского Союза. " Он проделал колоссальную работу и в отличие от официальных данных привёл имена, фамилии и биографии 144 Евреев удостоенных во время Войны этого высокого звания. Официальная цифра -99 человек. Свердлов писал только о Героях в наградных документах которых стояла Национальность Еврей. На самом деле их было больше, т.к. в его книгу не вошли те, кто были полукровками и Евреями не писались. Было несколько дважды Героев, я помню Смушкевича и Драгунского.   Начсанармом 11 Гвардейской был полковник Валентин Иванович Потапов, умный, волевой, прекрасный организатор.. Он был грозой для военных медиков, не прощал даже самых маленьких промахов. К радостям жизни он был неравнодушен, любил выпить, любил Женщин, но знал меру. Его любили, уважали, хотя и побаивались. Однажды, уже в Литве, мы стояли в Поторанцах, в нескольких километрах от переправы через Неман произошёл случай, который мы с Валентином Ивановичем вспоминали со смехом в 1975 году, на встрече ветеранов в Калининграде. Переправу через Неман около Алитуса постоянно бомбили немцы. В один из дней бомбёжка была особенно интенсивной, и над переправой вертелась карусель из немецких и наших самолётов.   Внезапно к дому, в котором жил отец подъехал мотоцикл с коляской, в которой сидел Потапов. Вид у него и у водителя был растерзанный. В самый разгар бомбёжки они оказались на мосту в пробке из скопившихся машин. Можно представить себе, что они пережили. Потапов вылез из коляски и пошёл к отцу. Через пять минут его повели в баню, а Шулепов побежал на склад подбирать по размеру чистое бельё, Потапов был очень высокого роста. После бани отец пригласил Потапова отобедать. За столом сидели Потапов, отец и замполит капитан Самсоненко. Отец позвал меня и пригласил сесть за стол. Я сел и вдруг раздалась команда"Встать !. "   Все вскочили, я вылупил глаза на Потапова. "Почему сел за стол не спросив разрешения старшего по званию?" - обратился он ко мне. "Выйти, вернуться и обратиться по уставу. "   Я вышел и хотя аппетит у меня пропал, постучал и войдя обратился к нему:"Товарищ гвардии полковник! Воспитанник Шапиро просит разрешения сесть за стол". "Разрешаю"ответил он. Я сел, но кусок не лез мне в горло. На столе стояла водка, но отец мне пить не разрешал, особенно после неприятности случившейся со мной в Бобре, о которой я напишу позже. Потапов заметил, что я не пью и сказал мне:"Налей стопку и выпей, но не больше. " Я налил и выпил.   В 1975 году в гостинице"Москва" в Калининграде собралась вся наша группа. Валентин Иванович будучи в подпитии и пользуясь тем, что рядом не было Клавочки - его жены, которую он побаивался, здороваясь с увешенными орденами и медалями ветеранками спрашивал:"Что то я не помню, я тебя....... ?". "Ну что Вы, Валентин Иванович", - жеманясь отвечали вопрошаемые не давая, впрочем, ответ на прямо поставленный вопрос. "Юра, помнишь как я тебя отделал в Поторанцах?", - спросил он меня здороваясь. "На всю жизнь запомнил, Валентин Иванович", - ответил я ему.   Он был очень доволен и долго расспрашивал меня и был рад услышать, что я стал врачом и хирургом. На следующий день мы поехали в 1 Гвардейскую Московскую дивизию и Валентин Иванович почти всё время проговорил со мной. В Москву мы возвращались в одном купе, и он очень много рассказывал о Войне. Он умер несколько лет тому назад.   Начальником ПЭП (полевой эвакопункт) был полковник Николай Николаевич Бурше, милейший, интеллигентнейший человек. Он был знаком с Богомольцами и любил бывать в 469 госпитале. Только после Войны мы узнали, что его настоящее имя и отчество Эрнест Эрнестович, он немец и Потапов зная это и зная его много лет сделал так, что в документах он числился Евреем. По тем временам подобный поступок требовал большого мужества, но Потапову занимать его не требовалось.   В Казённых Лешнях мы пробыли до середины мая. Пришёл приказ свернуть госпиталь и прибыть в Невель, где мы должны были погрузиться в эшелон - нас перебрасывали с 1 Прибалтийского фронта на 3 Белорусский. Раненых переправили в другие госпитали, имущество упаковали, погрузили на пришедшие автомашины и через несколько часов мы были в Невеле, где сразу же стали грузиться в ожидавший нас эшелон. Куда он направлялся никто не знал. Когда до отхода эшелона остались считанные минуты отец сказал мне, что бы я свой вещмешок и карабин взял с собой и что он, несколько офицеров, Шулепов и я к месту назначения едем на машине. Я быстро собрался, мы дождались отправления эшелона, подошла машина, отец сел в кабину, все остальные в кузов и мы поехали. Путь был неблизкий, мы должны были объехать Витебский выступ, через Городок, Велиж, Усвяты, Рудню и прибыть на станцию Красное под Смоленском.   Под Городком зимой были сильные бои и большой овраг неподалёку от города был завален разбитой техникой. Интересно, что спустя много лет мы с Юрой Нелей и Катей проехали почти по этому маршруту, я показал им этот овраг в котором от разбитых танков, орудий и машин не осталось и следа. Лишь на кладбище в Городке на могиле полковника, командира танковой бригады и его жены погибшей с ним вместе в 1943 году появился памятник. Мы проезжали через сожжённые деревни, разруха царила вокруг. Жители ютились в землянках. Одно из воспоминаний этой поездки - в Велиже мы остановились на ночлег и вездесущий Шулепов раздобыл где-то самогон.   Мне налили на донышке, и я выпил - гнуснее его было только шотландское виски, которое мне довелось попробовать много лет спустя. Ехали мы несколько дней. Уже попав в зону 3 Белорусского фронта мы были свидетелями зрелища произведшего на меня сильное впечатление. Дорога проходила по кромке большого поля. У обочины лежали молодые солдаты только что призванные в армию. Раздалась команда"В атаку!. " Солдаты поднялись и побежали через поле. Вдруг впереди на расстоянии 50-70 метров от них начали рваться снаряды. Зрелище было не для слабонервных. Полк отрабатывал учение - наступление за огневым валом.   Мы прибыли в назначенное место, на опушку леса, в полукилометре от пересечения шоссе Москва- Минск и Ленинград - Киев. Машину быстро разгрузили, поставили две палатки, и мы с отцом поехали на станцию Красное, к военному коменданту. Эшелон ещё не пришёл, отец оставил у коменданта свои координаты, и мы вернулись в лес. Там нас встретил уполномоченный СМЕРШ младший лейтенант Тяпкин. Он поздоровался с отцом, они поговорили и Тяпкин уехал. Отец приказал - из расположения не уходить, выставить пост и никому не говорить, откуда мы приехали и к какой армии относимся. Готовилось наступление в Белоруссии, перебрасывалась в обстановке повышенной секретности вся 11 Гвардейская армия. Немцы знали, что её всегда выдвигают на направление главного удара. Уже после Войны я узнал, что КП фронта располагалось от нас в 500 метрах. Передовая была совсем рядом, но на ней было тихо.   Через день пришёл эшелон, ночью его разгрузили, погрузили на машины и ночью же выгрузили в лесу. Режим был строжайший, личный состав разместился в замаскированных палатках. Постепенно, по ночам, лес наполнялся воинскими частями. Наступление началось ранним утром 22 июня. Мы проснулись от артиллерийской подготовки - ночью батареи выдвинули на огневые позиции, и орудия стояли рядом с нами, на расстоянии нескольких метров друг от друга. Поднялась такая пальба, какой я никогда в жизни не видел и не слышал. В это же время раздался гул тысяч самолётов - бомбардировщиков и истребителей летевших в немецкий тыл. Внезапно раздался взрыв бомбы неподалёку от нас - бомба сорвалась с подвески и чуть было не покончила с 469 госпиталем в третий раз.   Затем начали стрелять"Катюши"- снаряды летели над нашими головами и зрелище было фантастическое. спустя определённое время стрельба прекратилась, взревели танковые моторы и пошли танки. За танками пошла пехота. Фронт был прорван и настала наша очередь. Подошёл автомобильный батальон, мы погрузились, отец сел в первую машину, я забрался в её кузов, нагруженный госпитальным имуществом, и мы тронулись. Колонна выехала на шоссе Москва-Минск и направилась на запад. Линия фронта проходила точно по пересечению двух шоссе, на асфальте валялись трупы немецких солдат, некоторые из них были раздавлены танками. Слева от развилка шоссе стояла батарея тяжёлых гаубиц и стреляла по Орше.   Мы проехали километров 40 и свернули направо на просёлочную дорогу. Она проходила через поле на котором недавно шёл бой, на земле было много немецких трупов и много того, что бывает на поле боя, когда противник разбит и бежит - оружие, бумаги, личные вещи. Дорога свернула в лес и колонна наша продолжала движение. Стало темнеть и начало создаваться впечатление, что стрельба идёт впереди нас, сбоку от нас, а через некоторое время и позади нас. Отец вёл колонну по карте. Приказ полученный им гласил, что к определённому времени госпиталь должен прибыть в совхоз Смоляны и развернуться, обеспечив приём раненых. Мы проехали около 20 километров и уткнулись в хвост стоявшей колонны тяжёлых орудий на механической тяге.   Отец позвал меня, и мы пошли в голову этой колонны и увидели командира полка полковника Торопова с группой офицеров. Торопова отец хорошо знал. До Смолян оставалось километров 10, но немцы взорвали мост через небольшую речку, и сапёры начали его восстанавливать. "Всё равно раньше утра не переправимся, сказал Торопов отцу - будем здесь ночевать. " Мы вернулись к себе. В нашей колонне было 15 гружённых машин, мужчин в личном составе было человек 20, остальные молодые Женщины, почти девочки. У шоферов автобата были карабины и автоматы, у офицеров личное оружие, у меня карабин и револьвер. Отец приказал расставит часовых, а остальным спать. Было довольно страшно, вокруг лес, стреляют орудия. Но все устали, разобрались по машинам и уснули. Спать пришлось недолго, впереди нас началась автоматная стрельба, начали рваться гранаты, но в расположении нашей колонны было спокойно.   Рассвело, стрельба стихла. К отцу подбежал ординарец Торопова и доложил, что переправа ещё не наведена. Мы с отцом пошли в голову колонны и увидели Торопова. "Ну майор, ты в рубашке родился"сказал он отцу. Оказывается ночью к мосту вышла остаточная группа немцев и власовцев, которые хотели переправиться на другой берег и уйти к своим. Они завязали бой с артиллеристами и были наголову разбиты. Пленённых власовцев расстреляли прямо у переправы, и трупы их валялись на земле. Если бы они нарвались на нас мне не пришлось бы писать эти записки, они покончили бы с нами очень быстро. Отец объяснил Торопову, что он должен как можно быстрее попасть в Смоляны, и тот приказал переправить на другой берег"Виллис. "   Отец, наш особист Ваня Шмелёв и я переправились на другой берег, сели в машину и поехали в Смоляны. Смоляны небольшой посёлок, рядом с ним был огромный фронтовой аэродром на который начали садиться наши самолёты. От жителей мы узнали, что немцы ушли из Смолян за час до нашего появления там. Да, спас нас взорванный мост, если бы не он, въехали бы мы ночью прямо к немцам. Пехоты впереди нас не было, танки прорвав фронт устремились вперёд всё сметая на своём пути и не задерживаясь в населённых пунктах.   К счастью немцы не успели ни взорвать, ни сжечь здание школы, оно стояло целым и в нём можно было разворачивать операционные и перевязочные. В это время подошёл грузовик и с него сняли раненого в ногу лётчика. Он летел на У-2 и его подстрелили с земли немцы которых было много в окрестных лесах. Его нужно было оперировать, но машина с операционной была далеко. "Виллис" ушёл к переправе и, казалось, выхода из положения не было. Отец сказал мне:"Юрка, беги на аэродром, разыщи начальство, расскажи о раненом лётчике и пороси машину, что бы с переправы привезти операционную. "   Я побежал. Поле аэродрома было огромным, оббегать я его не стал, а побежал напрямик. С полосы взлетали и на неё садились самолёты, но мне удалось выйти на КП. Меня обматерило высокое авиационное начальство, но когда я попросил разрешения обратиться и доложил о раненом лётчике, матерившееся начальство приказало дать грузовик и солдат и ехать со мной к переправе. В машину сели несколько офицеров-однополчан раненого лётчика, которого они уже мысленно похоронили, у него по расчёту времени кончилось горючее, солдаты и мы помчались к переправе. Мост ещё не был восстановлен. Мы перебрались на другой берег, машину с операционным оборудованием подогнали к берегу, разгрузили и на лодке перевезли ящики на другой берег вместе с операционной сестрой, загрузили машину и помчались в Смоляны. Операционную быстро развернули в одном из классов школы, раненого положили на стол, дали наркоз, и отец оперировал его.   У лётчика был открытый огнестрельный перелом костей голени в средней трети. Отец произвёл первичную хирургическую обработку области перелома, убрал нежизнеспособные ткани и свободнолежащие костные отломки, остановил кровотечение, после чего на конечность была наложена глухая бесподкладочная гипсовая повязка. Операция на этом была закончена. Гипс высушили, мы положили раненого на носилки, осторожно погрузили его в автомашину и доставили на аэродром, где его уже ждал санитарный самолёт. Носилки поставили в специальную подвеску под крыльями, закрыли над ним крышку, самолёт взлетел и взял курс на Смоленск. Мы горячо поблагодарили лётчиков за помощь, а они нас.   Через несколько часов прибыла наша колонна, мы разгрузили машины и началось развёртывание госпиталя. Школа была вымыта, стены и потолки оббиты простынями, расставлены операционные и перевязочные столы, разобраны операционные и перевязочные наборы, развёрнуто приёмно-сортировочное отделение, в автоклавах начата стерилизация белья и материалов. На полу в коридорах разложены матрацы набитые сеном. Каждый знал своё место, знал в каком ящике что лежит и через три часа госпиталь был полностью готов к приёму раненых. Раненые начали поступать ближе к ночи. Подошли"Студебеккеры" и с них начали снимать носилки с ранеными: раненые в верхние конечности спрыгивали с машин и шли в приёмное отделение своим ходом. В приёмно-сортировочном отделении раненых осматривали, заполняли карточки передового района и направляли по операционным - раненых в живот в одну операционную, в конечности в другую.   Работали хирурги на нескольких столах, в полостной операционной ведущий хирург переходил от одного стола к другому. Работа длилась всю ночь, а машины всё подходили и подходили. Я таскал носилки с ранеными, подавал их в операционную и выносил их после операции в коридор, где их укладывали на матрацы. Отец оперировал наравне со всеми, нагрузка на оперирующих хирургов была огромной. В сутки удавалось поспать часа два -три -и опять к операционному столу. В Смолянах мы простояли неделю, затем поток раненых начал иссякать.   Армия в это время вела бои за Витебск и Минск. Раненые в госпитале задерживались недолго, их эвакуировали в тыл самолётами и попутным транспортом. Был получен приказ передислоцироваться в Бобр - крупный районный центр в Белоруссии. Пришли машины из армейского автобата, их загрузили и мы тронулись в путь. Ехали мы по следам недавних боёв, валялись неубранные трупы немцев, лошадей с раздутыми животами и задранными вверх ногами. При переезде через Березину мы пережили неприятные минуты, переправу бомбили, но мы переехали её без потерь. Бобр был большим посёлком, почти не разрушенным, т.к. немцы бежали стремительно и им было не до разрушений, уносили ноги. Госпиталь опять развернули в здании школы и в него сразу же начали поступать раненые. Их поток намного превышал то, что приняли в Смолянах.   В Бобре я впервые стал за операционный стол, держал крючки на операциях Бориса Фёдоровича Крылова. В Бобре я познакомился с Главным хирургом 11 Гвардейской армии профессором Иваном Михайловичем Воронцовым. Иван Михайлович был прекрасным хирургом, и человеком замечательным, удивительно приятным в общении. В самый разгар поступления раненых он приехал в госпиталь и сделал несколько операций. Он обедал у отца, и я с ним познакомился. После Войны Иван Михайлович написал раздел"Ранения паренхиматозных органов" в капитальном труде"Опыт Советской медицины в Великой Отечественной Войне. "   Встретившись с ним в Калининграде в 1975 году я рассказал ему, что стал хирургом. Иван Михайлович был очень этим доволен, расспрашивал меня о работе, мы обменялись адресами и переписывались с ним до его кончины. Поступление раненых в Бобр продолжалось с неделю, армия за это время ушла далеко за Минск и поступали они из тыловых частей, получив ранения в стычках с немцами прорывающимися на запад. В Бобре мне сдался в плен немец, который при ближайшем рассмотрении оказался чехом, призванным в немецкую армию. Вечером я вышел на улицу покурить, как вдруг из кустов вышел одетый в немецкую форму солдат с поднятыми руками. Он всё время повторял -"Плен, плен. " Я отвёл его в комендатуру и его заперли в сарай. Я принёс ему еды и он оголодавший, смертельно уставший от блужданий по лесам начал мне рассказывать о том, как его призвали в немецкую армию, как его ненавидели немцы и как он их ненавидит.   На мой вопрос о том, почему Чехословакия имевшая одну из лучших в Европе армий без боя сдалась Гитлеру он ответил:"Советы предали нас. У нас с вами был договор о взаимной помощи, но 43 вы его не выполнили. " Я не нашёл правдивого возражения. Утром я отвёл его на шоссе, и он присоединился к бесконечной колонне пленных немцев которые через пару недель прошли через Москву. В Бобре у меня были приключения. Вместе с моим ровесником Лёнькой, воспитанником капитана Заварухина, которого он подобрал в Сталинграде я навестил бесхозную пасеку, мы решили покачать мёд. Лёнька у которого был опыт бортничанья, сказал, что для того, что бы пчёлы улетели нужно около улья разжечь костёр.   Костёр мы разожгли, пчёлы действительно покинули ульи, но исключительно для того, что бы разобраться с нами. Через пару минут мы ринулись к реке, благо она была недалеко. Не раздеваясь мы нырнули в воду и выныривали только для того, что бы глотнуть воздух. Пчёлы в конце концов улетели, и мы мокрые, с распухшими физиономиями вернулись в расположение части. А в части назревал скандал.   По уставу Гарнизонной службы старший по званию командир воинской части расположенной в населённом пункте является начальником гарнизона. В Бобре таковым являлся моё отец. Именно к нему явился откуда то возникший хозяин пасеки с жалобой на то, что какие-то бандиты пожгли ульи на пасеке и он требует возмещения убытков и наказания виновных. Да, распустился народ при немцах. Отец обещал принять меры и в этот момент появились мы. Наши распухшие физиономии красноречиво говорили о том, кто нарушил покой пчелиного роя, а мокрая форма и сапоги из которых вытекала вода свидетельствовали о нарушении многих параграфов Устава внутренней службы Советской Армии. Мы были немедленно отправлены на гаупвахту, а за отсутствием таковой посажены под арест в сарай.   Владельца пасеки удалили, задав ему лишь один вопрос - кто разрешил ему заниматься частным предпринимательством и за какую цену он продавал мёд (а следовательно и родину) фашистским оккупантам, после чего он слинял и больше о возмещении убытков не заикался. Что касается наказания виновных, то мы получили по полной программе, хотя сердобольный Шулепов принёс нам форму и тапочки, чтобы мы смогли переодеться. Нас кормили по арестантской норме, но сочувствующие (а ими были все) потихоньку передавали нам еду и махорку, т.ч. устроились мы неплохо. Через пару дней нас привели к грозному замполиту капитану Самсоненко и он провёл с нами беседу о том, как должны себя вести солдаты доблестной Советской Армии. После беседы мы были отпущены и приступили к выполнению своих обязанностей.   В лесу неподалёку от Бобра располагался немецкий фронтовой склад боеприпасов. Мы отправились туда с тайной надеждой найти пистолеты"Парабеллум" или"Вальтер", на худой конец мы были согласны и на бельгийский браунинг. Склад охранялся, но мы угостили солдат махоркой, и нас пропустили. Пистолеты мы, конечно, не нашли, но зато набрали осветительные ракеты, которые после выстрела из ракетницы опускались на шёлковых парашютах. После несложной манипуляции из корпуса ракеты извлекался парашют, шёлк которого шёл на подворотнички. Мы наковыряли их много и долго щеголяли шёлковыми подворотничками.   Меня поразил порядок царивший на складе. Ящики с снарядами складировались на грунт по калибрам, штабели их тянулись на многие десятки метров. Второй эпизод был тоже связан с рекой и с нарушением Устава внутренней службы. Госпиталь заканчивал своё пребывание в Бобре, раненые не поступали, отец со дня на день ждал приказ о передислокации и поэтому офицеры решили немного расслабиться, тем более, что повод нашёлся. Из Орши привезли бочонок трофейного французского коньяка"Мартель", и чинное застолье быстро превратилось в гульбище.   Коньяк пили из алюминиевых кружек, и все быстро перепились. Мы с Лёнькой во дворе занимались своими делами, когда из дома вышел кто-то из офицеров и сказал нам, что нас зовут. Мы вошли в дом и нам преподнесли по полкружки золотистой жидкости и предложили выпить за Победу. Мы выпили и вышли во двор. Дальше я ничего не помню, но очухались мы с Лёнькой в реке, мы лежали на мелководье, в полной форме, пилотки плавали рядом. Когда протрезвившийся отец узнал о этом он перепугался и взял с меня слово, что я никогда, ни при каких обстоятельствах пить не буду.   Коньяк мне не понравился, я не понимал, почему все пришли от него в такой восторг и слово я сдержал. На фронте я больше не пил, на протяжении учёбы в школе несколько раз выпивал (один раз крепко), ну а в институте и после его окончания не пил вообще. Из Бобра нас перебросили в Литву, под Алитус. Колонна машин выехала на шоссе Москва - Минск и проведя в пути целую ночь утром следующего дня мы въехали в Минск. Город был разрушен, причём дважды - при взятии его немцами и при их отступлении. Единственное более ни менее сохранившееся здание - Дом Совнаркома было заминировано немцами, и в нём работали сапёры.   Мы прибыли в Минск в то время когда к городу стекались партизанские отряды из освобождённых районов Белоруссии. Мы встретили много отрядов, идущих и едущих на всех видах транспорта, преимущественно на конном, но некоторые из них шли пешком. Партизаны выглядели колоритно, были увешены оружием с головы до ног, среди них были и мои ровесники, которые с завистью поглядывали на мою военную форму, а я с завистью глядел на них потому, что они были настоящими героями.   Немцы оставили в Белоруссии страшные следы своего пребывания, разрушено и сожжено было всё, что можно было сжечь и разрушить. Леса среди которых проходили дороги были вырублены на 150-200 метров от дорожного полотна - партизан немцы боялись. Железнодорожные пути были разрушены. В Молодечно на станции мы увидели паровоз к которому был прицеплен больших размеров стальной лемех. Он втыкался в полотно железной дороги между шпалами и паровоз двигался вперёд оставляя за собой перерезанные шпалы и скрученные рельсы.   Немцы всё делали основательно. В Минске мы не задерживались и по шоссе Минск - Молодечно двинулись на запад. Мне запомнилась одна встреча на этом шоссе. Отъехав километров 100 от Минска мы остановились, т.к. "Студебеккер"с прицепленной к нему пушкой встал поперёк дороги и не мог развернуться - ему мешало орудие. Лейтенант и группа солдат пытались отцепить пушку, но это им не удавалось из-за того, что машина и пушка встали под углом друг к другу и прицепное устройство зажало. Наша колонна остановилась, и мы пошли помогать артиллеристам. В это время со стороны Молодечно на большой скорости к нам приблизилась группа машин - впереди"Додж" с охраной, за ним в"Виллисе" два генерала и полковник, сзади ещё две машины с охраной, в воздухе над ними барражировал истребитель. Машины остановились и их второй машины вышел командующий фронтом генерал - полковник И. Д. Черняховский.   Он мгновенно оценил обстановку и приказал своей охране расцепить машину и пушку. Шофёр из машины охраны сел за руль"Студебеккера" и моментально вывернул машину, пушку отцепили и на руках откатили в сторону. Машина развернулась и освободила дорогу. Черняховский сел в"Виллис", приложил руку к фуражке и его машины помчались по направлению к Минску. На шоссе стояли обалдевшие солдаты. Кто-то сказал:"Вот это командующий! Другой бы на его месте обматерил бы всех, а этот вежливый, душевный. "   Черняховский был молод, красив и как говорили знавшие его - интеллигентен. Он сделал сказочную карьеру - за год с лишним из полковника-танкиста командовавшего танковой бригадой стал общевойсковым генералом, командующим фронтом. Через год он погиб в Восточной Пруссии от шальной мины. В тот момент, когда мы его встретили он торопился в Минск, к которому подходила большая группа немцев образовавшаяся из разбитых в боях частей и пытавшаяся пробиться на запад, создалась угроза захвата города, и Черняховский ехал в Минск, что бы на месте выправить положение.   Мы же проехали Молодечно, Ошмяны и свернули на Вильнюс, в котором родился и жил первые годы своей жизни отец. В город мы въехали днём и первое 46, что мы увидели - толпу солдат грабивших винный завод. Они тащили оттуда ящики с польской водкой"Цуйкой"с белой головкой. Мы застряли в этой толпе и пока солдаты из военной комендатуры наводили порядок Петька Якунин, госпитальный повар, приблатнённый и большой спец по трофеям успел обернуться - притащил и сунул в машину ящик водки. У военного коменданта города отца ожидал приказ с дальнейшим маршрутом. Отцу и мне, его сопровождавшему, удалось пройтись по улицам Вильно (город так назывался при царе и тогда он относился к царству Польскому, после"добровольного"присоединения к СССР его отдали Литве и переименовали). Отец не узнал города, хотя ему казалось, что дом в котором он жил, найдёт.   Мы выехали из Вильнюса и поехали просёлочными дорогами. Путь наш лежал к Неману, точнее к крупному посёлку Поторанцы, расположенному в нескольких километрах от переправы в Алитус, небольшой город на другом берегу Немана.   Там велись тяжёлые бои   Если Белоруссия была разрушена немцами, то Литва, казалось, от Войны не пострадала. Красивые города и посёлки, крупные и мелкие хутора, величественные костёлы, люди в цивильном хорошо одеты. Переехав границу между Белоруссией и Литвой мы попали в Европу. За то короткое предвоенное время, что Литва входила в состав Союза, новые власти ничего серьёзного, кроме депортации потенциальных противников советской власти в места не столь отдалённые сделать не сумели. Колхозы организовать не успели и уклад жизни людей не изменился. Немцы прибалтов особенно не притесняли и нас они боялись больше, чем немцев. В Поторанцы мы прибыли под вечер, разгрузили машины и начали разворачивать госпиталь. На сей раз подходящих помещений не нашлось и пришлось расставлять госпитальные палатки.   В палатках развернули перевязочные и операционные, противошоковое отделение, в отдалении палатку для анаэробной инфекции, поставили большие палатки для послеоперационных раненых. Ночью из санотдела армии пришёл приказ о том, что госпиталю придаётся ОРМУ - отдельная рота медицинского усиления, по нейрохирургическому и челюстно-лицевому профилю. Нам пришлось развернуть несколько операционных и перевязочных и несколько палаток для раненых. Неподалёку от посёлка разыскали подходящую площадку для самолётов, откуда раненых предполагалось эвакуировать в Каунас. Утром прибыла ОРМУ - очень симпатичные врачи нейрохирурги и челюстно-лицевые хирурги. Их разместили, приняли на довольствие. И началось!   Машины подходили десятками, раненых едва успевали сортировать. Работа кипела во всех операционных и перевязочных. Самые страшные ранения - в голову. Из 47 нейрохирургической операционной значительная часть оперированных направлялась в палатку, где лежали безнадёжные. Из анаэробной палатки то и дело выносили умерших, вечером их хоронили в братских могилах. Фронт требовал людей, и всех способных воевать отправили в запасной полк. Ушёл и наш общий любимец - связной и его обязанности были возложены на меня. Утром я садился в седло и отправлялся на пункт сбора донесений, а во второй половине дня в Санотдел армии, который находился от нас на расстоянии 10 километров.   Сдав донесения и получив пакет с документами для госпиталя я засветло возвращался в Поторанцы. Но однажды в Санотделе меня увидел полковник Бурше и сказал мне, что бы я задержался т.к. он хочет передать пакет для отца. Ждать пришлось долго, и я сел в седло когда было темно. Я погнал лошадь быстрой рысью. На дороге не было ни души. Мы тогда не знали о"зелёных братьях", но отцу по линии"Смерш"сообщали о нападениях на военнослужащих в тылу фронта и не рекомендовали кому бы то ни было по ночам выходить за расположение части. А тут ночь и до расположения части скакать и скакать. Добрался я благополучно, никого не встретив по пути. Отец ждал меня на дороге и был в большом волнении.   В Поторанцах мы с отцом попали под обстрел. Мы стояли у дома, когда в метрах тридцати от нас разорвался снаряд: мы сразу не поняли, что произошло, но тут же раздались ещё два разрыва, немцы из Алитуса били по площадям. К счастью никто не пострадал, но раненых лежавших в палатках пришлось успокаивать, они плохо переносили такие вещи. Однажды в госпиталь пожаловало высокое начальство - Ефим Иванович Смирнов - Начальник Главного Санитарного Управления Советской Армии, генерал-полковник медицинской службы и Станислав Иосифович Банайтис, Главный хирург фронта. Я их видел издали. Отец сказал, что они были довольны госпиталем.   Наконец Алитус был взят и войска 11 гвардейской армии погнали немцев к границе Восточной Пруссии. Раненых стало меньше, ОРМУ свернули и отправили ближе к передовой. Стало ясно, что настала и наша очередь. Под вечер прилетели санитарные самолёты и мы начали грузить раненых в специальные подвески под крыльями -по два раненых на самолёт. Я спросил у одного из лётчиков почему они прилетели ближе к вечеру. Он ответил, что в это время меньше шансов быть сбитыми немецкими самолётами, которые охотились за этими тихоходными машинами и быть подстреленными с земли немцами, скрывающимися в лесах и пробирающимися к линии фронта. Вскоре госпиталь опустел и мы начали сворачиваться. Процесс этот был отработан до мелочей, для каждого предмета был свой ящик и у ящика своё место, каждый работник госпиталя знал, что он должен делать, какова очередность того или другого действия и поэтому развёртывание и свёртывание госпиталя проходило всегда по одному и тому же один раз заведенному плану.   В одно из воскресений группа офицеров, за которыми увязались Лёнька и я, отправилась в небольшой городок, неподалёку от Поторанцев, в котором был костёл, посмотреть на воскресную службу. Поскольку никто никогда до этого в костёле не бывал, на вопрос о том, как себя вести нам было сказано - делайте то, что делают все. Мы вошли в костёл и скромненько встали в правом приделе. Меня поразило убранство этого храма, прекрасные картины на библейские темы, висящие на стенах, звуки органа сопровождающие службу, торжественная обстановка. Прихожане были в праздничных костюмах, Женщины одеты в праздничные платья. Это были простые крестьяне, и у всех нас мелькнула одна и та же мысль - живут же люди!   Прав был Черчилль, сказавший после Войны, что Сталин совершил ошибку, показав Ивану Европу и показав Ивана Европе. Служба подошла к концу, и ксёндз стал благословлять верующих. Около нас он остановился и устремив взор вниз начал благословлять и кропить святой водой стоявшего на коленях Лёньку, крестившегося на православный манер - справа налево. Мы с трудом сохраняли серьёзное выражение лица до конца богослужения и выйдя из костёла спросили у нашего богомольца, с чего это он перешёл в католичество. "Но Вы же сами велели делать, как все- ответил разобиженный Лёнька - я и делал, как все. "   Из Поторанцев госпиталь уехал, оставив на окраине посёлка большое кладбище, наша хозяйственная служба постаралась обиходить его и приукрасить, проложили дорожки между братскими могилами, обложили могилы дёрном. Мы проехали около ста километров, пересекли шоссе Сувалки - Калвария и остановились в Скордупянах, богатом хуторе.   Госпиталь не разворачивали, фронт проходил по границе с Восточной Пруссией, войска стояли в обороне и с текущей работой справлялись медсанбаты. Личный состав разместился в огромном двухэтажном сарае, который и сараем нельзя было назвать - он был приспособлен для жилья. Внизу разместилось караульное помещение и хозяйственная часть, наверху Женщины -медсёстры и санитарки. Однажды ночью к отцу ворвался дежурный по части и доложил, что случилось ЧП - застрелена медсестра. Оказалось, что солдат, заступая на пост, передёрнул затвор винтовки и спустил курок. Пуля прошла через потолок и смертельно ранила 18 летнюю девочку-медсестру. Она погибла.   Отец написал донесение в санотдел армии и послал меня. Я оседлал Машку, взял автомат и отправился в путь. Ночь была тёмная, но дорога знакомая, и я добрался без приключений и сдал донесение. Обратно я возвратился утром. Солдата отправили в штрафной батальон. Много лет спустя профессор Аркадий Владимирович Каплан рассказал мне аналогичную историю. В 1941 году он был начальником госпиталя, расположенного в зданиях Тимирязевской сельскохозяйственной Академии.   На втором этаже одного из зданий была столовая для выздоравливавших после ранений генералов, на первом этаже караульное помещение. Генералы Рокоссовский и Ерёменко, поправлявшиеся после ранений, разговаривая направлялись в столовую и перед дверью остановились, каждый предлагая друг другу пройти первому. За ними шла официантка с подносом, они расступились, пропустили её вперёд. Она прошла через дверь, вошла в столовую и упала мёртвой. Причиной её гибели послужил выстрел часового, перезаряжавшего ружьё на первом этаже, в караульном помещении. Аркадия Владимировича сняли с должности и отправили на фронт.   Неподалёку от Скордупян был город Мариамполь, довольно большой и красивый. Мы несколько раз побывали в нём, один раз посетили городской театр в котором выступала фронтовая бригада артистов. Каждый приезд артистов был праздником для фронтовиков. С огромным удовольствием смотрели и слушали всё, что исполняли артисты - и народные песни и танцы, и классику. Когда армия стояла в обороне, в части приезжала кинопередвижка и показывала фильмы - я помню, что в Казённых Лешнях показывали"Джордж из Динки-джаза", солдаты сидевшие на земле и на деревьях радовались, как дети, следя за развитием сюжета этого, действительно очень хорошего, фильма.   Но самым любимым на фронте фильмом, который можно было смотреть много раз, был фильм"Жди меня. " Популярностью пользовались киносборники, не всегда умные, сделанные на скорую руку, но позволявшие расслабится.   Числа 15 августа нас перебросили на границу с Восточной Пруссией, разместились мы на хуторе, рядом с железнодорожной линией. Госпиталь не развёртывался. Чувствовалось, что армия готовится к броску через границу. В части прибывало пополнение. В памяти остались две интересные поездки. Приехал адъютант полковника Торопова и пригласил отца приехать к нему в полк. Отец взял меня с собой. Торопов командовал полком 152 милиметровых гаубиц. Принял нас он очень хорошо, усадил за стол, угостил вкусным обедом, и он и отец выпили всё, что бог послал, а послал он немало. Будучи в сильном подпитии, гостеприимный хозяин решил показать нам свой полк. Мы сели в"Виллис" и поехали. На большом поле стояли стога сена. "Ну, как - спросил Торопов отца - нравится?". "Нравится - ответил отец - но где же полк?. "   Торопов был в восторге. "Так вот же"- сказал он и сделал широкий жест рукой. Мы так и не 50 поняли, что означал его жест. В нескольких километрах была передовая. "Товарищ полковник - доложил ему командир батареи - на вражеской стороне замечена легковая автомашина". "Одним орудием три снаряда"скомандовал Торопов. Комбат передал команду по телефону. Внезапно один из стогов разъехался пополам и внутри стога оказалось орудие. Оно пошевелило стволом и рявкнуло так, что у нас заложило уши. Рявканье повторилось ещё два раза и стог захлопнулся. Перед нами опять было мирное поле. Далеко в тылу у немцев раздались разрывы снарядов. После этого мы вернулись к застолью. Обратно мы возвращались в приподнятом настроении.   Вторая поездка была в Каунас. Поехали отец, Борис Фёдорович Крылов, капитан Заварухин, Володя Нагорный и я. До Каунаса было километров 120, дорога проходила по живописным местам. Каунас располагался на высоком обрывистом берегу широкой полноводной реки и был необычайно красив, утопал в зелени, среди которой отливали золотом купола соборов. Мы бродили по улицам, любовались архитектурой, посетили кафедральный собор в центре города, потрясший нас своей красотой и величием. Совершенно случайно мы попали в монастырь, где нас принял настоятель, прекрасно говоривший по-русски. Он угостил нас ликёром, действие которого проявилось в том, что при ясной голове ноги отказывались служить.   Ночевали мы в гостинице"Гранд-отель", неподалёку от кафедрального собора. Там мы впервые столкнулись с европейским сервисом, особенно потрясла воображение готовность очаровательной горничной оказать любые услуги. Володя Нагорный воспользовался этой готовностью и всю обратную дорогу над ним подтрунивали, выясняя в его присутствии, где дислоцируется"хозяйство Синеокова" - венерический госпиталь и напевая популярную в нашей армии песенку"Там ждёт его далёкая, подруга синеокая. "   Тем временем наступила пора моего отъезда в Москву. Отец написал в Щербаковское Роно Москвы письмо с просьбой принять на учёбу в одну из школ района воспитанника Шапиро, и меня зачислили в 276 школу. Тщетно я упрашивал отца разрешить мне остаться в госпитале до конца Войны, но он был неумолим. "Заканчивай школу и потом поступай учиться куда захочешь", - сказал он мне.   Пребывание в армии сдвинуло мои мозги, и я бредил военной службой. Я мечтал о Суворовском училище, но это было нереальным. Генерал Голиков, к которому обратился на сессии Верховного Совета А.А. Богомолец с просьбой принять меня в Калининское Суворовское училище, ему в этом отказал. Помешала моя фамилия. Мой школьный товарищ Лёня Каплун был единственным Каплуном в Калининском Суворовском училище, куда меня влекла, как я сейчас понимаю, красивая форма. О содержании я тогда не очень задумывался. Делать было нечего, я собрал вещи, получил командировочное предписание. Перед самым отъездом я чуть не попал в опасную переделку, но о ней чуть позже. Простившись со всеми, ставшими мне дорогими и близкими людьми я сел на попутную машину и через несколько часов был в Каунасе. Там мне удалось сесть в санитарный поезд. Через сутки я был в Минске.   В Минске на вокзале бушевала тысячная толпа, рвущаяся в единственный поезд на Москву. Я отметился у военного коменданта и с каким-то отчаянным морячком, открывшим дверь с другой стороны, влез в вагон, забрался на третью полку и через двое суток приехал в Москву. Пешком (поезд пришёл в Москву под утро) я добрался домой. Была радостная встреча с мамой, бабушкой. И вот школа... Ещё неделю тому назад начальник АХЧ капитан Заварухин послал меня с группой солдат в Виржболово - город стоявший прямо на границе, отделённый рекой Шешупой от немецкого города Эйдкунен, собирать с крыш разрушенных домов кровельное железо, из которого делали"буржуйки" - небольшие печурки, которыми отапливались госпитальные палатки.   В Виржболово на железнодорожной станции стояла зенитная батарея и над ней на высоте 50 метров ходил"Мессер" и поливал её из пулемётов. Я начал стрелять по нему из карабина. На открытом месте я был хорошо заметен, т.к. снял гимнастёрку и остался в белой нательной рубахе. Солдаты чуть не убили меня, если бы"Мессер" переключился на нас, от нас осталось бы мокрое место. Спасло меня то, что они знали, что я сын начальника, но пару затрещин отпущенных от души я получил.   276 школа помещалась в пятиэтажном здании на улице Мархлевского. До Войны эту школу окончили Народный артист СССР Иван Петров (в девичестве Краузе), писатель Василий Ажаев, написавший повесть"Далеко от Москвы", имевшую успех - о строительстве нефтепровода с Сахалина по дну Татарского пролива на материк, получивший за него Сталинскую премию и умудрившийся ни слова не написать о том, что нефтепровод строили заключённые - кстати сам он в это время был в их числе.   В школе ходили легенды о звере - математике Георгии Ефремовиче Мухине по кличке"Гем. " Поколения наших предшественников вспоминали о нём с душевным трепетом. Однажды, прогуливая очередной урок, мы забрались на чердак школы - на стене большими буквами масляной краской было начертано"Гем - собака. " Мы склонили головы перед безыменными страдальцами. В моём командировочном предписании было написано:"Воспитанник в\ч 29544 Шапиро командируется в 276 школу для продолжения дальнейшей учёбы. "   Я доложился завучу и был отправлен в 7 Б класс. Ребята встретили меня настороженно - в солдатской форме, с погонами, с гвардейским значком - явно выпендривается. Сел я на свободное место рядом с Юрой Голубчиным. Подрались мы с ним в первый же день, он разбил мне нос, я подбил ему глаз - с формальностями было покончено, и мы подружились с ним на всю жизнь. К нам примкнул Глеб Зотов - ходили мы всегда втроём и в обиду себя не давали. Класс был дружный. Он представлял собой сборище оболтусов и разгильдяев - дети военных лет, хулиганистые, росшие как бы сами по себе. Гордостью нашего класса был Боря Бронштейн, одарённый математик. После окончания института он многие годы был доцентом на кафедре высшей математики МИХМ, грозой и непреодолимой преградой для нерадивых студентов.   Я как-то раз попросил его облегчить жизнь сыну своей сотрудницы, но Боря твёрдо отказал мне в этом, и он был прав, конечно. Он пояснил при этом, что невежда в инженерном деле так же опасен, как и невежда в хирургии. Я согласился. Глеб и Юра учились хорошо, все же остальные были разгильдяями разных способностей, объединённые общей чертой - мы были лентяями, не любили учиться и очень любили гулянки и развлечения. Война подходила к концу, мы были беззаботны, беспечны и не задумывались о будущем. Несмотря на Войну, тяжёлый быт, настроение было праздничным.   Москва танцевала - на Пушкинской площади зимой и летом собиралась молодёжь, из громкоговорителей лилась музыка и танцевали все. Завязывались знакомства, случались драки и мы во всём этом принимали участие. Заканчивались уроки в школе, мы забегали домой, обедали и встречались вновь - Глеб, Юра и я. Мы уходили в Александровский сад играть в волейбол, слонялись по вечерним улицам, почти ежедневно бывали салюты, иногда 2-3 салюта в вечер, ходили на вечера в женскую школу.   Учебный год пролетел быстро. Наступил май и с ним пришла Победа. День 9 мая забыть нельзя, с утра и до глубокой ночи мы были на Красной площади, ликовали вместе со всеми, любовались грандиозным праздничным салютом. Экзамены я сдал прилично и начал собираться в дорогу, в Кёнигсберг   Весной 1945 года сдав экзамены за семь классов я уехал в Кёнигсберг. К этому времени отец был назначен начальником поликлиники Окружного госпиталя - в Восточной Пруссии был образован Особый военный округ, штаб которого находился в Кёнигсберге. На окраине города находился огромный военный госпиталь - бывший госпиталь Luftwaffe - военно-воздушных сил Германии. Он полностью сохранился, его не бомбили и не обстреливали при штурме города, таким он и остался и сегодня. Начальником госпиталя стал полковник Савулькин, бывший начальник ГОПЭП 11 Гвардейской армии.   11 Гвардейская армия стала основой вновь образованного военного округа, стоит в Калининграде она и по сей день. К.Н. Галицкий стал командующим округом, штаб армии преобразовали в штаб округа. В Кёнигсберге дислоцировалась 3 Воздушная армия которой командовал Н. Ф. Папивин - генерал-полковник, Герой Советского Союза. С его детьми - сыном Борисом и дочерью Беллой я подружился, мы учились в одной школе. Николай Филиппович был человеком суровым, принципиальным. О этом говорит подписанная им характеристика на Василия Сталина, который служил в конце Войны в 3 Воздушной армии - в ней он не побоялся написать о его отрицательных качествах - склонности к пьянству и рукоприкладству.   Не стало ли это причиной трагической гибели Н. Ф. Папивина и членов его семьи - на машине они поехали в Грузию и на мосту через горную реку машину с всеми в ней находящимися грузины сбросили в пропасть. Спасти не удалось никому. Значительно раньше погиб Борис. Н.Ф. Папивина в 1946 году послали командующим авиацией на Курильские острова. Борис летел в Москву военным самолётом и в районе Хабаровска самолёт разбился. С Беллой я встретился в 1948 году на экзаменах в Мединститут, о дальнейшей её судьбе я ничего не знаю.   Война только что окончилась, но восстановительные работы велись. В Орше вокзал восстанавливали пленные немцы, велись работы в Смоленске и Минске. Литва выглядела почти не пострадавшей. Границу мы пересекли в Эйдкунене переехав через крошечную речку Шешупу. После проверки документов я с несколькими моряками забрался на крышу вагона и мы просидели на ней почти до Кёнигсберга. Мы проехали через Инстербург - мрачный разрушенный город. Дорога была прямая, как стрела, такой же было и шоссе соединяющее Кёнигсберг с Литвой, причём по сторонам шоссе росли могучие деревья сплетающиеся своими кронами, лётчики рассказывали мне, что с воздуха разглядеть что либо на шоссе было невозможно.   В Кёнигсберг поезд пришёл ночью. Вокзал был на восточном берегу Прегеля, город на западном. Вокзал напоминал Киевский в Москве - такие же металлические перекрытия, только вдребезги разбитые. Впоследствии его восстановили и сейчас он один из самых красивых вокзалов в России. Я знал, что мне нужно найти второй район, где располагался госпиталь. С поезда сошло много народа и мы большой толпой отправились в город.   По наплавному мосту мы перешли через Прегель, дальше толпа приехавших начала уменьшаться, и когда мы подошли к штабу округа нас осталось несколько человек. Начало светать. Неподалёку от центра города строился монумент 1,200 павшим гвардейцам - впоследствии около него проходили военные парады в честь дня Победы - на двух из них отец, я и Катя присутствовали. В то утро мы стали свидетелями вполне мирной сцены - часовой-казах, отложив ружьё в сторону, любил молодую немку - за буханку хлеба, как он объяснил отругавшему его офицеру.   Объяснение это вполне всех удовлетворило   У штаба округа я распрощался с попутчиками и дальше пошёл один. Как выяснилось впоследствии, я избрал самый длинный и неудобный путь. Центр города был разрушен вдребезги, я обратил внимание на большую конную скульптуру - Бисмарк гордо сидел на коне и половина лица его была отбита снарядом. Разрушен был и Северный вокзал - Nordbannchof - здание которого было очень красивым ,. спустя некоторое время на месте Северного вокзала построили довольно безобразное здание Дома моряка. Железная дорога, в то время разрушенная, вела на побережье залива Frischhaf, где были курортные посёлки Кранц, Раушинг, а по косе Frischnerung можно было попасть в Пиллау, ставший базой Балтийского флота.   В Раушинге, названным в советское время Светлогорском, разместился наш армейский госпиталь, которым командовал майор Лукацкий, на его базе развернулся санаторий Министерства Обороны, существующий и по настоящее время. Рядом с санаторием построили ресторан"Риф", в котором происходили наши послевоенные встречи. Место это красоты необыкновенной, недаром там была дача Гимлера. Отец жил в коттедже рядом с госпиталем, на улице с поэтическим названием Schwalbenweg - Ласточкина дорога. Коттедж был двухэтажный, с большим подвалом в котором была котельная, внизу был большой зал и кухня, наверху комнаты, ванная. Мне выделили комнату, и я начал осваиваться.   Василий Михайлович Шулепов, ординарец отца, со дня на день ждал демобилизации. 469 госпиталь стоял в Топиау, небольшом городке в центре Восточной Пруссии и тоже готовился к расформированию. Я съездил туда один раз, повидаться с Борисом Фёдоровичем Крыловым, которого я очень любил. Встречался я с многими знакомыми - приезжал Иван Михайлович Воронцов ставший Главным хирургом округа, Абакумов - бывший главный врач Маймаксанской больницы в Архангельске, во время Войны ставший начальником госпиталя. Часто бывал у нас Дима Лазурский, племянник А.А. Богомольца - он служил в военной комендатуре. Он познакомил отца с Самуилом Элькуновичем Гольдмахером, офицером комендатуры, дружба с которым у нас сохранилась на всю жизнь.   Он был выходцем из Румынии, Медицинский факультет окончил в Сорбонне, в 1939 году вместе с Бесарабией присоединился к Советскому Союзу, воевал всю Войну, был офицером Советской Комендатуры в Вене, встречался там с Лещенко, затем до демобилизации служил в Кёнигсберге. Он вернулся в Москву позже отца и побывав у нас уехал в Ленинград. Папа дал ему письмо к своему брату Шуре, Самуил Элькунович подружился с его семьёй, его познакомили с подругой Шуриной жены, он женился, родились дети, перебравшиеся спустя много лет в Америку.   В одной поликлинике с ним в Москве работала Люба Карпова, которая до приезда в Москву работала со мной в Сеймчане. Случайно они разговорились и выяснилось, что она знакома со мной, моими родителями. После нашего переезда в Москву мы часто встречались с Самуилом Элькуновичем, он работал в Боткинской больнице у Лукомского, часто я встречал его на заседаниях хирургического общества. Я много бродил по городу, хотя это было и небезопасно - город полностью не был к тому времени разминирован, гражданское население было велико, переселение немцев в Германию состоялось в 1946 году.   Бродя среди развалин можно было представить себе, как красив был город до Войны. В центре города, прямо напротив гостиницы Nord Schtern был зоопарк, один из самых красивых в Европе. В 1945 году он был разрушен, упорные бои шли на его территории при штурме города. Единственным уцелевшим животным в зоопарке оказалась бегемотиха - у её вольера Галицкий приказал поставить караул, который охранял несчастное животное от желающих всадить пулю в брюхо"фашистской гадине. " Желающих было много.   После Войны зоопарк был восстановлен, за исключением старого слоновника - что бы показать насколько тяжёлыми были бои в апреле 45 года. Конечно же я рассказывал моей дочке о Кёнигсбергском зоопарке и по приезде в Калининград в мае 1975 года на встречу ветеранов, она первым делом потянула меня в зоопарк, благо для этого нужно было только перейти через дорогу. Мы занесли свои вещи в номер гостиницы"Москва" - так теперь называлась бывшая"Северная звезда", и Катя начала тянуть меня за руку - в зоопарк. Пришлось пойти. В зоопарке был выходной день, но для ветеранов его открыли - историю бегемотихи знали все и многие приехали с внуками, т.ч. я не был единственным, кого насильно завели туда.   Звери жили на свободе, вольеры были сделаны так, что у них было вдоволь свободного места и их можно было наблюдать почти в природных условиях. Правда, незадолго до нашего приезда произошло несчастье - в вольер с медведями один из матросов бросил бескозырку, которую снял с головы своего товарища, тот перепрыгнул через барьер, спустился в вольер, и его задрал медведь. Мы отправились к павильону, в котором жили бегемоты. Он был закрыт, но служитель увидев толпу ветеранов с детьми, открыл его и мы вошли внутрь. Мы увидели самку с маленьким, несколько дней тому назад родившимся детёнышем - это были внучка и правнук нашей старой знакомой, сама она умерла, но потомство оставила.   Мы долго бродили по зоопарку, приходили туда ещё несколько раз, ни в какое сравнение с Московским он не шёл - был намного лучше. Рядом с нашим домом было расположение Первого Гвардейского танкового корпуса, к ним мы ходили в кино. Кёнигсберг потихоньку обживался, немцы разбирали развалины, процветали комиссионные магазины, в которых на оккупационные марки (зарплата военнослужащим выплачивалась на две трети марками и на треть советскими деньгами) можно было купить посуду, самую разнообразную. Всё остальное можно было купить на рынке, который стихийно возник возле разбитого Королевского замка (он не восстановлен до сих пор, построен только примыкающий к замку мавзолей над могилой Канта).   Я помню солдат и офицеров, продающих швейцарские часы в стакане с водой, немцев за продукты готовых отдать всё, что у них осталось. Между молодыми солдатами и офицерами и молодыми немками возникали пылкие чувства, но они жестоко пресекались. Впрочем пылкие чувства возникали не только между бывшими врагами - Дима Лазурский влюбился в жену генерала МГБ и увёл её от него. С Галей Дима прожил долгую счастливую жизнь, родился сын Саша, выросла, вышла замуж Галина дочь от первого брака. Галя умерла в восьмидесятых годах от тяжелого сердечного заболевания, Дима надолго пережил её.   Центр города был полностью разрушен, стояли только остовы зданий. В послевоенные годы их снесли и на их месте выстроили"хрущобы. " К счастью центральная улица от Штаба округа до парка, в котором жили генералы пострадала меньше, дома реставрировали и по этой улице и по окраинам можно судить о том, каким Кёнигсберг был до Войны. Памятник Бисмарку снесли, остался лишь памятник Шиллеру в центре города. Неподалёку от зоопарка было здание Университета, его срочно восстанавливали и к началу учебного года открыли среднюю школу № 1 имени Военного Совета Особого Военного округа, для детей офицеров 11 Гвардейской армии, которых к сентябрю месяцу собралось немало.   Хотя въезд на территорию бывшей Восточной Пруссии был запрещён, военные власти сквозь пальцы смотрели на то, что к офицерам начали всеми правдами и неправдами приезжать семьи - новую территорию нужно было обживать, немцев готовились переселить в Германию, а в вновь образующуюся область жителей центральных областей России.   Я решил остаться в Кёнигсберге и поступил в школу. Наш 8 класс был очень дружный, ребята и девочки подобрались отличные (в школе обучение было совместное). В одном классе со мной учились Белла Папивина и Галка Маслова - дочь командира дивизии - красивая рослая девушка, Галя Зенько - дочь председателя трибунала 3 Воздушной армии, в 10 классе учились Юра Галицкий - сын командующего, Борис Папивин. Мы все быстро подружились.   Вначале я жил дома, но потом, когда стало темнеть и нужно было рано утром, в темноте ездить на велосипеде через почти весь разрушенный город, отец настоял, что бы я перебрался в общежитие, которое помещалось на первом этаже школы. В одной комнате со мной жил Олег Шмельков - сын командира БАО, бывший вместе с отцом на фронте. Мы стали друзьями. Время мы проводили весело, после школы отправлялись в гости к кому ни будь из девочек, живших в генеральском посёлке. Центром его являлись виллы в которых жили Галицкий и Папивин, мы часто бывали и в одном и в другом доме, где устраивались танцы для молодёжи, иногда к нам присоединялись и хозяева вилл.   Несколько раз устраивались вечеринки с танцами и выпивкой - в общем веселились, как умели. Школа была хорошей, педагогами в ней стали офицеры армии, которых направили в неё из частей, они стосковались за годы Войны по педагогической работе и относились к нам с душой. Я учился неплохо, конец субботы и воскресенье проводил дома, с отцом. По вечерам мы собирали кампанию из старших классов, к нам присоединялись преподаватели, и мы отправлялись в Дом офицеров - центр культурной жизни Кёнигсберга.   Там показывали трофейные фильмы, бывали концерты приезжих артистов, устраивались танцы. В городе действовал комендантский час, но мы возвращались такой большой и шумной компанией, что патрули нас пропускали. Много было слухов о Ferwol, ах - немецких партизанах, но я не знаю ни одного достоверного факта их деятельности в Кёнигсберге. Рассказывали, что в лесах около Тильзита бывали случаи нападения на военнослужащих, но в городе было спокойно.   Правда командующему артиллерией округа генералу Семёнову прострелили шею, но сделал это часовой, на которого генерал, бывший в сильном подпитии, полез с кулаками. Часового наградили, генерал ходил с кривой шеей, был издан приказ по округу и на время походы в Дом офицеров прекратились, но прошло некоторое время и всё пошло по старому.   Окончилось моё пребывание в Кёнигсберге плачевным образом. Однажды в параллельном классе ученик по фамилии Жагрин на уроке, разбирая пистолет, который он стащил у своего отца, прострелил себе руку. Руководство школы всполошилось и устроило обыск в общежитии. Велико было их изумление, когда под каждым матрасом и почти под каждой подушкой были обнаружены пистолеты, гранаты, а под моей кроватью мирно лежала немецкая противотанковая мина, с помощью которой Олег и я хотели весной глушить рыбу в заливе.   Я не говорю о автомате Schmeysser, который мы нашли в крепости и прихватили просто из мальчишеской любви к оружию. Отца вызвали в школу и показали ему арсенал. К счастью начальство не хотело раздувать эту историю, и отцу предложили отправить меня в Москву, что он и сделал. Я вернулся в 276 школу.   Через некоторое время отец демобилизовался, приехал в Москву, и он и Зина поселились на Кировской, наш Ноев ковчег сразу принял внушительные размеры т.к. кроме бабушки, отца, Зины и меня там жили Бадановы, потерявшие во время Войны свою комнату на Солянке.   Однажды ночью за дядей Бенедиктом приехал полковник - адъютант Кагановича - заболел кто-то из внуков, и когда он вошёл в комнату где спали на диванах, столе, сундуке и профессор, за которым он приехал, в исподнем слезал со стола на котором спал - на лице полковника было написано такое изумление, что спустя некоторое время Бадановы получили квартиру в новом доме в Щемиловском переулке.   В школе меня встретили друзья и от Кёнигсберга остались только воспоминания, впрочем приятные. Однажды вечером на улице Кирова я встретил директора Кёнигсбергской школы, он демобилизовался и ехал к себе на родину. Через несколько лет в Сталинабаде я встретил свою Кенигсбергскую одноклассницу - Аллу Рязанцеву, её отец служил в железнодорожных войсках, и его часть перевели в Среднюю Азию Оглавление   www. pseudology. org