Хрисанф Гаврилович Лашкевич Дневники В Государственном архиве Автономной Республики Крым хранится ряд дневников и воспоминаний. Одним из самых интересных нам представляется дневник симферопольца Хрисанфа Гавриловича Лашкевича (Государственный архив АР Крым. - ФП.156 / Крымская комиссия по истории Великой Отечественной войны. - Оп. 1, д. 31, л. 51-115).   В дневнике отражены события, происходившие в начальный период Великой Отечественной войны и период оккупации Симферополя немецко-фашистскими войсками в 1941-1944 гг.   К сожалению, об авторе дневника известно немного. Хрисанф Гаврилович Лашкевич родился в 1886 г. в Макеевке (ныне Донецкая область).   Зубной врач по профессии, он прибыл в Симферополь из Харькова в 1916 г., поселился в доме ? 6 по Фабричному спуску, где и прожил всю оставшуюся жизнь.   В книге для прописки граждан за 1942.1944 гг. записано, что Лашкевич Хрисанф Гаврилович, вдовец инвалид-пенсионер, находится на иждивении Тихонова Сергея Васильевича (вероятно, приёмного сына или племянника). В период оккупации в квартире проживали еще несколько человек.   Окунувшись в водоворот событий тех лет, русский интеллигент Лашкевич писал: "На правах наблюдателя событий... я считаю себя обязанным... записывать то, что я видел и слышал".   X.Г. Лашкевич писал свой дневник на отдельных листах и прятал их. "Так, что и сам не найду", - констатировал он. Часть дневника он закопал в разрушенном доме.   Предисловие   Читая дневники и воспоминания свидетелей тех или иных событий, мы попадаем в другую эпоху, видам события глазами очевидцев. В Государственном архиве Автономной Республики Крым хранится ряд дневников и воспоминаний. Одним из самых интересных нам представляется дневник Симферопольца Хрисанфа Гавриловича Лашкевича (Государственный архив АР Крым. — ФП-156 / Крымская комиссия по истории Великой Отечественной войны. — Оп. 1, д. 31, л. 51 — 115).   В дневнике отражены события, происходившие в начальный период Великой Отечественной войны и период оккупации Симферополя немецко-фашистскими войсками в 1941-1944 гг. К сожалению, об авторе дневника известно немного. Хрисанф Гаврилович Лашкевич родился в 1860 г. в Макеевке (ныне Донецкая область). Зубной врач по профессии, он прибыл в Симферополь из Харькова в 1916 г., поселился в доме № 6 по Фабричному спуску, где и прожил всю оставшуюся жизнь.   Крым. Хрисанф Гаврилович Лашкевич. Прописка">В книге для прописки граждан за 1942-1944 гг. записано, что Лашкевич Хрисанф Гаврилович, вдовец, инвалид-пенсионер, находится на иждивении Тихонова Сергея Васильевича (вероятно, приемного сына или племянника). В период оккупации в квартире проживали еще несколько человек. Окунувшись в водоворот событий тех лет, русский интеллигент Лашкевич писал: "На правах наблюдателя событий", я считаю себя обязанным... записывать то, что я видел и слышал*.   Х.Г. Лашкевич писал свой дневник на отдельных листах и прятал их. "Так, что и сам не найду", — констатировал он. Часть дневника он закопал в разрушенном доме.   После освобождения Симферополя от фашистов 23 апреля 1944 г. была создана Крымская комиссия по истории Великой Отечественной войны. Члены комиссии через средства массовой информации обратились к населению с просьбой сдавать документы этого периода. Вероятно, после этого обращения части дневника были собраны воедино и сданы в комиссию.   В силу различных причин (неполная сохранность и т.д.) дневник был переработан, в него были внесены коррективы, соответствующие государственной политике того времени.   При подготовке публикации была поставлена задача донести до читателя документ в том виде, в котором он сохранился в архиве: без сокращения текста, с сохранением корректив, внесенных автрром при передаче дневника в Крымскую комиссию по истории Великой Отечественной войны.   Но по этическим соображениям был вычеркнут ряд имен и фамилий людей, окружавших Х.Г.Лашкевича в период написания дневника, о которых в тексте имеется негативная информация. Имена же и фамилии погибших симферопольцев оставлены без изменений. Шульженко М.П. ведущий специалист Лхударственного архива АРК   От редакции   Публикуемые дневники Х.Г. Лашкевича — самые большие по объему в нашем альманахе, и вместе с тем они наиболее трудны для источниковедческого анализа. Мы почти ничего не знаем об их авторе, писавшем дневник уже в очень преклонном возрасте [sic! - ему только 56 лет], в чем, возможно, и кроется причина повторов, возвращений к одной теме. В ГААРК хранится только машинописный экземпляр дневников [А где же оригинал?], поэтому провести полный текстологический анализ оригинала невозможно. Сам автор указывает, что записи прятал, а потом, возможно, не найдя их, восстанавливал. Кроме того, бросаются в глаза и небольшие поздние приписки автора, датируемые 1943-м и даже 1944 годами, хотя сам дневник заканчивается концом 1942 г.   Мемуарные записи Х.Г.Лашкевича ставят перед внимательным читателем и другие вопросы. В дневниках отсутствует какая бы то ни было критика в адрес советской власти, довоенной политики. Сам автор представляет себя неким оракулом, умеющим точно предсказывать будущее и совершенно не сомневающимся в Победе советского оружия. Вполне вероятно, что уже после освобождения Симферополя и перед сдачей рукописи в Комиссию по истории Великой Отечественной войны сам автор, а может быть, и члены комиссии исправили текст в идеологически верном направлении.   Ценность же дневников Х.Г. Лашкевича — не в идеологической составляющей, хотя, возможно автор в самое тяжелое время оккупации продолжал искренне верить в незыблемость советского строя и непобедимость Красной Армии. Рассуждения и записи актора крайне любопытны и уникальны прежде всего обращением к запретным в советское время темам. И здесь вряд ли можно усмотреть следы цензуры или самоцензуры.   Х.Г.Лашкевич весьма подробно размышляет над еврейской темой, не скрывая своего сочувственного отношения к евреям. Ценны многочисленные описания фактов уничтожения еврейской общины Симферополя, массовое сочувствие русских жертвам геноцида. И наоборот, автор весьма критически относится к другим национальным общинам Крыма, показывая их коллаборационистами. Особенно достается на страницах дневника крымским татарам. Автор не скрывает свои яркие антинемецкие настроения, основанные на наблюдениях, фактах, размышлениях.   По дневникам можно составить и портрет самого автора — русского патриота, достаточно смелого и находчивого в сложных ситуациях. Крайне интересны подробные картины быта оккупированного Симферополя: повседневная жизнь дворов, городского базара, поведение женщин, механизм угона молодежи в Германию, доносительство и т. д. Дневники Х.Г.Лашкевича уникальны, легко читаются и представляют большой интерес для историков, краеведов, всех, кому небезразлично прошлое Крыма.   Весь текст тут - http://www.moscow-crimea.ru/history/20vek/lashkevich2.html   Дневники   22.VI.1941 года   13 часов Выступление Молотова по радио: война Германии против нас. Я давно ждал этого, я был уверен в этом, я предсказывал это год назад и предупреждал знакомых за 3-4 месяца до сегодняшнего дня, - казалось бы, я был подготовлен не только к известию о войне, но и к варварству и предательству немцев, и все-таки это известие как бы оглушило меня и наполнило ужасом. Я тотчас почувствовал как бы болезненное сжатие сердца - тупую боль. Беспорядочные мысли о звериной злобности, разбойничьей беспощадности, диком варварстве тысячелетнего славянского врага смешались с мыслями о возможности распада моей родины и о порабощении и уничтожении славян.   Мои приятели Лапидус и ст. лейтенант Червинский, которым я сообщил по телефону эту новость, встретили меня потрясенными. Все слушавшие радио имели вид оглушенных, пришибленных. Мои близкие кинулись ко мне с расспросами, ища во мне поддержки против охватившей их тревоги. Я должен был скрывать свое угнетенное состояние и старался убедить их в том, что наше правительство стоит на страже страны, но меня томило мучительное соображение: внезапность удара дает страшные преимущества нападающему - это все равно что удар ножом в спину.   В городе паника. Не успел Молотов кончить речь, как уже образовались очереди в сберегательные кассы и за продуктами, как будто бы враг уже на подступах к Крыму. "Патриоты" колхозники уже в 2 часа дня подняли цены на продукты на 100%.   Везде лихорадочный обмен мнениями. Какой-то идиот, еврей, пристал ко мне с полувопросом: правительство обещало ни пяди земли не отдавать и воевать только на вражеской территории, а сколько немцы захватили уже советской земли! В злобе я хотел его побить, но подумал, что когда пройдет первая паника, этот идиот получит способность рассуждать, ведь я сам в панике, но только умею себя сдерживать. Говорить с ним я не стал.   Жалко смотреть на моих соотечественников, настолько у них растерянный вид и пришибленные фигуры. Неужели и я так же выгляжу? - это было бы позором. Уже сейчас распространяются слухи о наших победах, но никто им не верит, это ярчайший признак растерянности, страха и недоверия своему правительству. Сберегательные кассы ломятся от напора желающих взять свои деньги.   3.VI.41   Ту же растерянность наблюдаю и сегодня: говорят о непобедимости немцев, о глубокой продуманности их планов, о приукрашивании положения нашим правительством, об измене руководителей армии, о движении немцев на Москву и на Симферополь. Невежество обывателей, непонимание географических расстояний и этнографии - возмутительно до отвращения, до гадливости.   Прошло почти два года поднятой немцами войны, а меня спрашивают: чей город Лондон? И - за нас ли Англия и Италия? (!!!) Честное слово - правда!   Вот еврееи - другое дело. Я дружу с многими евреями. еврееи прекрасно разбираются в политике и не спрашивают, где Америка, но тотчас ставят вопрос: пойдут ли их дети на войну? Страх перед немцами у них велик. Отрадно видеть, как русские соседки, мать и дочь, снаряжают бойца - сына и мужа с полным сознанием долга, со слезами, но без ропота, а ведь после него остается трое малолеток. Уже сегодня военкоматы ломятся от массы добровольцев. Это поднимает дух населения, но растерянность и неуверенность преобладают.   Говорят чаще всего на тему: Германия договаривается с Англией, чтобы покончить войну за наш счет. Заявлению Черчилля о совместных с нами действиях просто не верят: англичане якобы обманывают нас. Полное невежество в политике.   24.VI.41   Сообщения о военных действиях скудны и даже явно подтверждают недоговоренность. Это или недомыслие, или предательство цензуры, желающей посеять панику среди населения, и население верит сообщениям по радио. Например, при сообщении о взятии нами 5 тысяч пленных я слышу вопросы: "А почему не сообщают о наших потерях? Может быть, наших попало в плен 100 тысяч". Колхозники "патриотически" поднимают цены на продукты.   Все знают гнусную антипатриотическую жадность колхозников, и потому появившиеся слухи о введении нормирования продуктов подхватываются с радостью. Говорят так: "Если колхозников не осадить, то они заморят нас, горожан, голодом. Правительство должно и обязано взять в свои руки полный контроль над производством, хранением и распределением продуктов и установить незыблемые цены".   Я соглашаюсь с этими взглядами, но мне припомнился старый анекдот. Сто лет назад китайский император, ознакомившись с системой ассигнаций, велел выпустить бумажные деньги с императорской печатью. Когда ему донесли, что бумажные деньги не идут и что купцы отказываются брать их за номинальную цену, что бумажные деньги котируются значительно дешевле серебра, его величество приказал казнить лиц, осмеливающихся обесценивать бумажные деньги с императорской печатью. Несчастный дурачок думал, что злонамеренные лица окажутся в числе единиц или десятков.   В Китае в те времена выполнение приказа шло вслед за его изданием незамедлительно, и в течение одной недели было казнено свыше 20 тысяч человек, отказавшихся принимать ассигнации по номинальной цене. Благодаря таким крутым мерам бумажные деньги сразу пошли в ход, и от этого получил выгоду и сам богдыхан, и 250 миллионов китайцев того времени.   24.VI.41   Везде роют щели и окопы на случай воздушных бомбардировок. Имел разговор с Н. (не знаю фамилии). Эта выжившая из ума кляча сохранила про себя дикие представления: "Если бы правительство возвратило частную собственность, тогда появился бы настоящий патриотизм"... Эта особа ничему не научилась, ничего не учла и ничего не поняла за истекшие 20 лет. А невежество и тупость обывателей граничит с идиотизмом. Ожидаю увидеть и услышать много гнусностей.   Печать не сообщает об изменниках и о шпионах, но население говорит о них много, то и дело, по словам кумушек, ловят шпионов. В существование у нас шпионов и скрытых предателей верю и я, но чтобы их можно было ловить на улицах, в это не верю. Определенные изменники, предатели и шпионы - это немцы, живущие у нас в Южной Украине и в Заволжье. От них было бы необходимо избавиться. Я помню, что еще в 1929 г. наш народ роптал и негодовал по поводу того, что правительство помешало немцам выехать из СССР вопреки желанию самих немцев. Эти паразиты живут на лучших землях нашей страны, при царизме не несли воинской повинности и пересылали в Германию налоги как немецкоподданные.   Еще в 1914 г. наша лучшая армия генерала Самсонова была предана Ренненкампфом на гибель, вместе с армией погиб и наш лучший генерал Самсонов, покончивший жизнь самоубийством. Но в царское время при немецком засилье во дворце понятны были поблажки немцам, в наше же время правительство должно обратить внимание на их всем известный, неистребимый никакой пропагандой шовинизм. Я убежден, что правительство не поставит на командные высоты так называемых русских немцев.   13.VIII.41   В июне были "тревоги". При тревогах народ шарахался по улицам как ополоумевший. В июле тревог не было, и до 13.VIII жизнь шла спокойно, но с каждым днем обыватели все больше и больше падают духом. Растет убеждение, что наши войска не в силах противостоять немцам. Сводки говорят о боях на реке "Д", у города "Б", у высоты "М". Нежелание информбюро посвящать нас в положение дел расценивается населением как зловещий признак наших поражений, притом поражений грандиозных. Лучше было бы, если бы правительство откровенно сообщило нам об отступлении, это было бы воспринято нами как признак силы, не боящейся временных неудач, и население не питало бы себя нелепым страхом. Обыватели внимательно следят за сводками и с каким-то остервенением растравляют свои душевные раны: "немцы продвигаются... Они берут город за городом..." Очевидно, что буквы "Д", "Б", "М" никого не вводят в заблуждение относительно настоящего положения дел.   Обыватели следят за местной жизнью и делают из наблюдений свои выводы: "Семьи НКВД эвакуируются... значит, немцы скоро придут к нам". Раньше я то спокойно, то озлобленно обрушивался на паникеров. Со всей энергией я разрушал основания их страхов. Я не устал от этого, но я убедился, что все мои убеждения и доказательства действуют на паникера только до встречи его с другим паникером. При следующей же встрече со мною знакомые опять осаждают меня с требованием, чтобы я успокоил их страхи. Да с какой стати! И что я за присяжный успокоитель? Мне это надоело, и меня это озлобляет. Если не имеешь силы воли, если не можешь управлять своими нервами, если ты трус, то и погибай к черту! Другим, более достойным, будет свободнее дышать без тебя.   Что меня особенно озлобляет, так это то, что паникерствуют самые никчемные, ненужные. Даже вредные люди. Небось, на собраниях они не смеют и пикнуть о своих затаенных страхах. Читал я, что некоторые утопающие (из слабовольных) хватали за шею своих спасателей и вместе с ними шли на дно. Таковы же и те мерзавцы, которые теперь поддаются панике и набрасываются на своих знакомых, чтобы те их утешали или чтобы передать и им свой страх. "Вдвоем бояться легче" - кажется, совершенно новая поговорка, придуманная мною. Сегодня в 2 часа дня в Симферополе тревога. Опять ошалелые мерзавцы мечутся по городу, распространяя панику. Бежит женщина с противогазом и на бегу говорит своему спутнику: "Самое главное - прежде всего полное спокойствие!"   Мужественные слова! Но глаза ее вытаращены, как у рака, лицо бледно-землистое, и нижняя челюсть отвисла и трясется. Один взгляд на эту "мужественную" особу способен породить панику. Собою я доволен. Только в день объявления войны, 22 июня, я был удручен. Я сразу оценил страшную опасность для родины. Я боялся, что наши войска в первые же дни дадут генеральное, решающее сражение, исход которого был бы для нас пагубен. Но день за днем я все больше убеждался в том, что наше командование стоит на верном пути. И когда со всех без изъятия сторон я наблюдал растущую панику, порожденную продвижением немцев, я лично больше и больше успокаивался: нам не время наступать, пока тактика врага не разгадана, пока не разработаны на военном опыте наши планы, пока мы не придвинем к фронту нашу технику.   Пока Урал не изрыгнет достаточно вооружения. Не надо забывать, что мы получили первый сокрушающий, предательский удар, способный нарушить все наши планы и ослабить выставленные первоначально силы, и что на нас двинута техническая сила не одной Германии, а девяти европейских держав. Не надо забывать, что мы оказались не перед одним врагом, как рассчитывали раньше, а перед удесятеренной техникой, значит, перед десятью врагами. И ведь за нашей спиной стоят готовые наброситься на нас Япония и Турция, оттягивающие к своим границам значительную часть наших сил. При таких условиях первоначальные поражения не должны удивлять. Признаться, я ожидал более быстрого продвижения немцев. Даже падение Москвы меня не обескуражило бы, настолько я уверен в конечной Победе русских войск. Я ожидал немедленного выступления японцев.   И все-таки во мне с каждым днем крепла уверенность, становящаяся непоколебимой, - в нашей Победе. Эта уверенность крепла потому, что наши войска отступали. Парадокс. И со своими знакомыми я говорил парадоксами: "Хорошо, что нас бьют, это значит, что нас еще не разбили, а если нас еще не разбили, будьте уверены, что мы разобьем немцев". Я приводил разные соображения, подкреплявшие эту мысль. И с удовольствием видел, что успокаиваю своих слушателей. Но что значу я один? Как я уже говорил - мои убеждения действуют только до встречи одного паникера с другим... В то время как растет моя уверенность в Победе, мои знакомые с трудом скрывают, а иногда и не скрывают свою тревогу. Вот как одни и те же причины (наступление немцев) порождают совершенно противоположные настроения. Тревога окончилась, когда я ставлю точку. Написавши свои мысли, я чувствую себя как человек, поговоривший по душам с близким и сочувствующим другом.   15.VIII.41   Семья моя чрезвычайно сильно реагирует на тревоги. Особенно волнуется Надя. Во время тревог она схватывается с кровати, поднимает всю семью, кричит на всех и приказывает одеваться и бежать спасаться в ближайший подвал. Все послушно одеваются, и часть семьи бежит в подвал. Криками и даже ругательствами Надя заставляла и меня спасаться. Но оттого ли, что я фаталистически настроен, оттого ли, что у меня до некоторой степени атрофировано чувство страха, я не трогаюсь с постели и спокойно читаю, так как заснуть при семейной суматохе трудно. Я прошу "оставить меня в покое" и вижу, что мое хладнокровие действует отрезвляющим образом на всю семью и даже на Надю. Да, право, я не поднимаю паники, я не представляю себе, как бы это я стал метаться, кричать от страха. Пользуюсь тревогой, чтобы написать кое-что при свете. О чем бы? Сразу и не придумаешь.   Да, вот о чем. Обрывки мыслей, неясные впечатления от разговоров, подозрения. Напишу о татарах. Но что? Ничего определенного у меня пока нет. Буду писать то, что мне "кажется". Уже давно мне бросилось в глаза, что из всего населения Симферополя татары держат себя наиболее спокойно при разговорах о войне. Учитель В. (я не знаю его фамилии), играющий со мною в шахматы, мягко, вкрадчиво, но определенно проводит мысль о неизбежном и полном разгроме немцами англичан.   В сознании его собеседника невольно создается убеждение также и в том, что подобный же неизбежный и полный разгром ждет и СССР, хотя эта осторожная бестия и старается прикрыть свою затаенную мысль рассуждениями о неизмеримых просторах России, каковых просторов немцы не могут захватить полностью. "До Сибири немцам не дойти", - говорит он, а это утверждение означает, что все остальное, кроме Сибири: европейская часть СССР, Средняя Азия и Кавказ - могут быть захвачены немцами. Этот же субъект с кажущейся непосредственностью восточного человека, глядя прямо в глаза собеседнику, уверяет задушевно, что он очень любит русский народ.   Это подозрительно. Почему он любит русский (именно русский) народ, а не вообще все народы СССР? Почему он говорит так об одном русском народе, а не об общей нашей родине? Не поступят ли крымские татары с "любимым" русским народом теперь так же, как в 1853-1854 гг., когда они предавали и продавали нас в севастопольскую кампанию? Но ведь тогда татары, хотя и пользовались всеми правами русского гражданства наравне с русским народом, имели оправдание в национальной розни, в сознании недавнего завоевания страны, при советской же власти, давшей им полную возможность развивать свою национальную культуру, облегчившей развитие их национальных сил, измена родине не найдет никакого оправдания. Но почему я так подозрителен? Существуют ли для этого какие-либо оправдания? С каких это пор обосновываю свои умозаключения на неуловимых признаках?   Очевидно, нервы у меня не в порядке. Да наконец, что стоит разговор с одним татарином. Да, вот я вспомнил, что меня мучило: С. - рыхлый татарин, живущий по ул. Ленина. Я у него несколько раз играл в преферанс. Он тоже "любит русский народ", любит он и Россию. Так вот как: татары любят Россию. Удивительная вещь: у меня, русского человека, горячего патриота, "Россия" давно слилась в компактную массу СССР. Если я по привычке иногда говорил слово Россия, то я всегда отождествлял его с понятием СССР. И вдруг не я, русский человек, уже старик, выпячиваю и подчеркиваю слово Россия, а татары. Да, татары на каждом шагу именно выпячивают это слово. С. любит не только Россию, не только "русский народ", он любит и Ленина. Он так и говорит: "Я люблю Ленина". Но что же тут подозрительного? Сейчас, в 2 часа ночи, в тот самый момент, когда я ставил свой последний вопрос, меня вдруг озарило.   Дело не в том, что говорят татары, а в том, что они замалчивают!! Да, да! Они замалчивают. Они замалчивают одно слово, которое гремит по всей стране, слово, без которого немыслим никакой разговор. Как я мог этого не заметить? Но, может быть, мне это кажется? Продолжаю. С. любит и меня как русского человека, и вот почему он делится со мною своими опасениями. А опасения его - серьезного характера: он "боится", что Турция выступит на стороне Германии.   Тут я, по глупости, не удержался от контрвопроса: "Вы боитесь за Турцию?" Он понял иронию и ехидство вопроса и замолчал. Но сегодня у решетки горсада С., вздыхая, опять высказывал опасения насчет выступления Турции. Довольно, я слишком нервозен. Если Надя прочтет мои высказывания о татарах, она задаст мне трезвону.   31.Х.41   Куда я задевал свои записки - ума не приложу. Не желая, чтобы кто-нибудь не умеющий объективно рассуждать читал мой дневник, я писал на отдельных листках и эти листки прятал, так что и сам не найду. Горечь от поражений переходит в чувство неописуемого страха. Падение Одессы, Киева, разрушение Днепровской плотины переживаются как болезненные раны собственного тела и души. Горит Сарабуз, горят нефтехранилища, наша армия отступает и сжигает запасы.   На северо-западе видны клубы черного дыма, прорезаемые бушующим пламенем. Это разгром, это страдания родины. За этим дымом, за этим пламенем мерещится несокрушимый и беспощадный идол войны в каске и со свастикой. Там бесконечные колонны танков и обозов, там необозримые массы моего (потому что я и родина - одно) вековечного врага. Наши соседи наблюдают за пожарами. Растерянное выражение лиц, приглушенные голоса, страх на лицах, в голосах, в жестах и отчаяние, отчаяние, отчаяние. Я же молчу.   Я многое мог бы сказать в утешение своим близким и знакомым, но если даже моя семья осмеливается бросать мне упреки в том, что я "говорю глупости", когда предсказываю Победу своей родине, то что же говорить о других! Да и черт с ними со всеми, и родными, и не родными. Что значат они и что значу я сам, когда родина погибает? Но погибает ли родина? Ведь я верю, я знаю, я убежден в том, что конечная Победа принадлежит нам. У меня есть неопровержимое доказательство моих убеждений. Аристотель! Величайший ум всех веков. Я изучал твою "Логику". Спасибо тебе: ты научил меня верить тому, что дважды два есть четыре.   2.XI.41   С 31.Х начались пожары и взрывы за городом. Моя семья в отчаянии. В этих пожарах я вижу гибель родины, но вместе с тем и показатель ее силы: если наше командование сжигает запасы, то значит, оно не хочет сдать их врагу, следовательно, борьба будет продолжаться. Но наряду с щемящей тоской у меня крепнет надежда на возрождение армии и на конечную Победу моего народа: резервы в России есть, а за Волгой есть недоступный врагу, несокрушимый Урал, десятки заводов которого дадут русской армии техническую силу для Победы. Эти мысли я стараюсь внушить моей семье и моим знакомым, но и семья и знакомые не верят мне: они верят совершающимся фактам и убеждены в том, что с их личной гибелью погибнет и страна. "немцы непобедимы" - вот всеобщее убеждение.   Все думают только о том, что будут делать немцы с нами: обратят ли нас в рабство или дадут "свободную жизнь". В том, что немцы обратят нас в своих работников и даже в рабов, убеждены многие, но все надеются, что при немецком рабстве можно будет хоть как-нибудь "жить". По пути на службу я встречаю немецких мотоциклистов, автомобили. Валяются трупы убитых подростков, вышедших с ружьями стрелять в немецкие танки. Бедные мальчики! Они так же, как и я, верили в Победу родины, иначе они не подумали бы о том, что надо выступать с оружием в руках. Так возле трупов и лежат их ружья и рассыпанные патроны. Поразительна меткость немцев: у убитых только по одной ране - на лбу или в сердце. Населения не видно: все в панике бегут с главных улиц.   31.Х и 1.ХI, да и сегодня идет грабеж магазинов и складов. Я не имею права называть это грабежом: население берет себе свое народное достояние, чтобы не умереть от предвидимого всеми голода. Жаль только, что власти при отступлении не давали населению брать припасы со складов: это или глупость отступавших, или предательство остававшихся начальников, желавших выслужиться перед немцами. На консервном заводе "Трудовой Октябрь" какой-то мерзавец с ружьем в руках прогонял жителей, хотевших взять себе оставшиеся запасы продуктов. Какой гнусный мерзавец, какая отъявленная гнусная сволочь: он хотел передать эти запасы нашим врагам.   К счастью, какой-то красноармеец прогнал этого негодяя и даже хотел его застрелить и объявил всем собравшимся, что они могут брать все с завода, и люди хлынули на завод и стали забирать сахар, консервы, варенье. Забирали продукты с этого завода круглые сутки, но, по рассказам, немцы успели захватить гораздо больше того, что взяло население: какие громадные запасы у нас были. Я уверен, что власти подготовили завод ко взрыву, но нашлась какая-то продажная сволочь, которая предотвратила этот взрыв и предполагала сдать немцам в подарок народное достояние. Теперь жители сами ломятся в склады и в магазины, бьют стекла, ломают мебель. По-над стенами домов крадутся люди с мешками и котомками. Появляются пешие немцы, проходящие с выражением величайшего презрения мимо "русских дикарей".   3.XI.41   У меня из памяти не выходят мальчики, убитые немцами на улице Карла Маркса. Один из них имел рану во лбу. Рана была разворочена, очевидно, немцы применяют разрывные пули. Разрывные пули легкую рану делают тяжелой. Не убитый, а только раненный разрывной пулей не только выбывает как боец, но на всю оставшуюся жизнь делается калекой, выбывает из числа трудоспособных людей и обрекается на жалкое несчастное существование. Разрывные пули "дум-дум" Гаагской конференцией запрещены для употребления в войне. Однако немцы ими пользуются. Они попирают международные установления и этим доказывают, что стремятся не только победить русский народ, но и принести ему наибольший вред и наитяжелейшие страдания. Мне говорили, что в битвах на Перекопе наши войска применили новое оружие - огнемет, - действовавшее на немцев устрашающе.   Немцы будто бы прислали нашему командованию ультиматум: убрать огнеметы, иначе они применят газы, а наше командование будто бы подчинилось. Что же это такое? Неужели мы в таком несчастном положении, что нас можно бить и в то же время принуждать действовать так, как выгоднее врагу, в то время как свобода действий врага ничем не связывается? Но ведь это же сплошной ужас, подавляющий всякую надежду на спасение. И эти мальчики, убитые разрывными пулями!   Почему никто не разъяснил им, что их порыв идти с винтовками против танков не геройство, а просто глупость. У нас во дворе объявилось два "героя", это Петя Д. и Ваня Ш. Обоим лет под сорок, оба избавились от приказа в армию, Петя не знаю каким путем, а Ваня симуляцией сумасшествия, оба пьяницы. Разница между ними та, что Петя - отъявленный пьяница, а Ваня - горький пьяница. 31-го октября и первого ноября Петя и Ваня, как орлы, набросились на соседний винный склад. Тащили они водку и плохое вино. Но, очевидно, они не обладают пороком стяжания, так как, перенесши четыре ведра выпивки, не пожелали больше трудиться, а начали наслаждаться добытым "сколько душа принимает".   Но, имея в виду, что "душа их принимает много", Петя и Ваня заставили своих жен продолжать хищение вина, так как им самим было некогда: они пробовали вино. К ночи с 1 на 2 ноября Петя ощутил прилив необычайного мужества. Он захватил красноармейскую винтовку с несколькими сотнями патронов, расположился у ворот нашего двора и, окруженный подростками и восхищенными детьми, начал стрелять в звездное небо. Стрелял он долго, всю ночь, с вдохновением, с боевым кличем. Из милости он позволял и подросткам пострелять из своей винтовки в то время, когда приходилось подогревать мужество глотком вина.   Убегавшим с великой растерянностью красноармейцам Петя кричал: "Эх вы, трусы! Не умеете вы сражаться! Вот я покажу вам, как я сражаюсь: один выйду против немцев и буду расстреливать их до последнего патрона!" Бедный Ваня за эту ночь несколько раз засыпал, отуманенный винными парами, но просыпаясь, шел к другу пострелять и вместе выпить. Не следующий день сосед шофер, еврей, спрашивал: "Что это за сумасшедший стрелял всю ночь? Наша семья из-за него не спала всю ночь и мы лежали на полу, боясь, что пули залетят к нам".   Вчера и сегодня Петя и Ваня продолжали пить. Петя самодовольно говорит: "И настрелялся же я - от пуза!" Винтовка брошена в уборную. У Пети осталось еще настолько благоразумия, что он не отдал ее просившим у него подросткам.   6.XI.41   Образовалась городская управа во главе с Каневским - городским головой. Каневского я хорошо знаю, это очень глупый человек, надутый дурак, воображающий себя умным человеком. Удивительно действует паника даже на мыслящих людей: у меня является мысль пойти к Каневскому и попросить его, как бывшего моего многолетнего сослуживца, о протекции. Как это гадко и мерзко! Я гоню эту мысль с гадливостью, говорю своим знакомым: "Лучше умру, чем поклонюсь врагам".   Появился первый немецкий приказ о казни 50-ти человек населения, если будет убит один немец. Этот приказ увеличивает ужас. Но уже громко со всех сторон раздаются злобно-торжествующие голоса обывателей: ругают советскую власть, прославляя немцев как наших "спасителей". А в некоторых домах устраиваются пение и пляски под патефон; какой-то сосед обнимает немца; сосед М., очень глупый человек, ораторствует на тему о том, что немцы дадут нам сытую жизнь. И его слушают, и ему поддакивают. Вообще большинство окружающих кажутся мне очень глупыми людьми. Не спятил ли я с ума? Ведь еще так недавно я не считал этих людей глупцами.   Но вот и нечто грозящее бедной моей семье. Соседки, сестры П., просто захлебываются от радости и громко-злобно-торжествующе угрожают жителям двора "выдать всех" немцам за советские симпатии. Сестер П., бывших раньше большевичками и активистками, ненавидел весь двор, все их сторонились, не разговаривали с ними. Теперь же, когда они перекрасились в немецкий цвет, их стали просто бояться, и многие соседи (у нас во дворе до ста жильцов) стараются подружиться с ними. Моя сватья тоже боится их, но настолько презирает, что по-прежнему не пускает их на порог квартиры. Большинство населения дрожит от ужаса перед немцами, люди имеют вид пришибленных.   На перекрестках улиц висят молодые мужчины и даже женщины, казненные немцами за "грабеж". Можно подумать, что эти люди тащили продукты, принадлежавшие немцам. Хождение по улицам ограничено 12 часами, от 6 до 18 часов. Стало известно, что в Бахчисарае толпы татар встречали немцев хлебом и солью и благодарили за освобождение от русской власти. Приветствия татар переданы Гитлеру. Говорят, что при этой бахчисарайской встрече татары просили разрешения резать русских, думаю, что это последнее - неправда. Я сам видел татар красноармейцев в форме и с ружьями у городского сада, они предлагали немцам свою "сдачу" в плен. Немецкие офицеры с величайшим пренебрежением отвернулись от этих "воинов". татары, потоптавшись на месте в нерешительности, медленно пошли прочь со своими ружьями: даже оружие у них не отобрали немцы! Видел я и русских пленных - более ужасно-угнетающего и позорящего зрелища нельзя себе представить. Я насчитал толпу в 4 тысячи человек - грязных, изможденных, растерянных. Немецкий конвой с грубыми криками, с побоями гнал их как стадо.   Несчастные шли спотыкаясь, обращая молящие глаза на прохожих. Ах, это молящее выражение глаз! Столько тоски, столько страдания, столько мольбы было во взглядах этих несчастных, что, боюсь, эта картина будет преследовать меня кошмаром во сне. Получалось такое впечатление, что немцы гонят наших пленных на убой, как скотину. На лицах прохожих ясно выражено страдание, ужас и возмущение, редко из каких глаз не льются слезы. Ни одного громкого возгласа не раздается: народ молчит, подавленный страхом, и только чуть слышно бормочет. женщины чуть слышно повторяют: "Несчастные, несчастные". Мужчины, в большинстве старики, так же чуть слышно говорят: "А, сволочи! Не хотели сражаться! Теперь поняли, к кому попали в лапы". Но эти речи сопровождаются неудержимо текущими слезами. Многие пытаются давать пленным еду и папиросы, но немецкий конвой грубыми криками и ударами отгоняет людей, приближающихся к пленным. Перед приходом немцев муссировались слухи о том, что немцы дружески относятся к интеллигенции.   Я причисляю себя к интеллигенции. Одет я прилично - в меховую шубу, лицо у меня интеллигентное, длинная борода с проседью придает мне почтенный вид, побуждавший моих сограждан всегда давать мне дорогу и уступать место в трамвае ("старикам у нас почет"). И вот я, интеллигентный и прилично одетый старик, подошел к стаду пленных и протянул им кусок хлеба. Конвойный немец ожесточенно, грубо закричал на меня, обозвал глупой головой и свиньей, размахнулся наотмашь и пребольно ударил меня кулаком в грудь, а затем начал хлестать нагайкой тех пленных, которые пытались на ходу схватить упавший из моих рук на тротуар хлеб, самый хлеб он раздавил подошвой. Сзади меня послышалось приглушенное матерное ругательство по адресу немцев и затем давешняя фраза: "Не хотели сражаться, сволочи! А теперь рады достать хлеб из-под немецкого сапога, да вам не дают".   Говоривший это пытался придать лицу суровое выражение, но по его морщинистым щекам текли незамечаемые им слезы. Весь день сегодня я слышал со всех сторон эти выражения: "Не хотели сражаться - теперь помучаетесь". И: "Несчастные, несчастные - что их ждет?" На другой улице я увидел другую толпу пленных, которых насчитал также 4 тысячи человек. немец офицер зверски рычал по-русски на прохожих и разгонял их ременной плеткой, но те даже не обижались, даже не избегали его ударов: они стремились потоком по тротуару, стараясь не отстать от нового стада пленных, которых немцы гнали по мостовой. Вот плетка опустилась на голову старика, шапка сбита, лысая голова осталась неприкрытой, но старик не остановился, не поднял шапку и с раскрытым ртом, задыхаясь, бежал вприпрыжку и смотрел в колонны пленных, где, вероятно, шел его сын. Вот плетка хлестнула по плечу женщины, она вскрикнула, но не обернулась, а только схватилась левой рукой за ушибленное плечо и побежала дальше, расталкивая прохожих. Вот офицер замахнулся плеткой на меня. Я закричал: "Не смеете, - с секунду помедлил и крикнул еще: - Я дворянин!"   Как эта ложь выговаривалась, как она вообще подвернулась мне на язык - я не знаю. Вероятно, это было следствием разговоров о том, что немцы щадят интеллигенцию и дворян. Я впился взглядом в лицо офицера и чувствовал, что весь дрожу от негодования. немец смотрел на меня, выпучив глаза и подняв плетку над головой, затем с силой опустил плетку в сторону, на голову какому-то подростку, и, крикнув мне по-русски: "Уходите отсюда", - продолжал ею размахивать. Я продолжал стоять, полный возмущения, когда кто-то потянул меня за рукав. Это был мало знакомый мне старик, который изо всех сил тянул меня за собой и кричал: "Вот идет мой пленный сын. Скажите немцам, чтобы они позволили мне дать ему хлеба и денег!" - Да ведь они меня не послушают. - Послушают, послушают. немцы слушают дворян, а вы дворянин! - Что вы выдумываете, какой я дворянин? - Вы сами сказали офицеру, что вы дворянин, я собственными ушами слышал это. - Но это была неправда, я крикнул это нечаянно, необдуманно. - Как вам не стыдно, вы не хотите мне помочь! Бедный старик побежал, чтобы не выпустить из виду своего сына.   Пленных много. Крымская [армия], плохо обученная и не предназначавшаяся для боев, не могла долго выдерживать натиск превосходящих сил немцев с их подавляющей техникой и с боями отступала на Керчь, Алушту и Севастополь. Но при отступлении началось разложение армии. Главное несчастье состояло в том, что крымская армия, оборонявшая Перекоп, была составлена по принципу территориальности и была насыщена крымскими татарами. Уже больше месяца тому назад я слышал от многих лиц, что татары удирают из армии и скрываются в своих деревнях. Дезертирство татар усиливалось с каждым днем с октября месяца. Но мало того, что татары дезертировали сами, они под видом дружбы развращали и русских бойцов, убеждая их покидать позиции и обещая скрывать в своих деревнях. Когда же крымская армия стала отступать, то все бойцы - крымские жители стали разбегаться по местам жительства. Случалось так, что командный состав оставался без бойцов или бойцы без командиров. немцы стремительно преследовали разлагающуюся армию. татары сразу же перешли на сторону немцев, проводили их в обход и наперерез отступавшим боковыми тропами, и случалось так, что отступавшие части натыкались на сидевших в засаде немцев и попадали в плен.   Роль татар в этой войне определенно предательская. Уже известно, что из татар будут организованы войска для войны с русскими. Распространяются слухи, что татары собираются вырезывать русские деревни и даже кое-где уже режут русское население. Русское население особого страха не проявляет, относясь с презрением к боевым качествам и храбрости татар, но каждый выражает крайнее возмущение и негодование. Говорят такие речи: "Татарскому национальному меньшинству советское правительство предоставляло большие льготы и давало большие послабления, чем русским: татар меньше раскулачивали, татар меньше ссылали, татар меньше ограничивали в правах, и вот татары предательствуют". В городе появились и русские дезертиры. Они предполагали, что своим появлением обрадуют своих родственников и знакомых, но вместо радости и поздравлений они получили негодующие упреки и без стеснения бросаемое им слово "дезертир". Старики глубоко возмущены их поведением и ругают их, а женщины и дети при упоминании о них говорят: "Мой дезертир". И "дезертир Ванька", "дезертир Петька".   Дети кричат им вслед: "Вот пошел дезертир". Пристыженные дезертиры дают обещание бежать в леса и стать партизанами, но некоторые стараются оправдаться в глазах родственников и знакомых. На правах наблюдения событий я считаю себя обязанным привести их оправдания, хотя мне и претит это дело: будущий историк разберется в этом вопросе лучше меня, а мне некогда - только бы успевать записывать то, что я вижу и слышу. Вот что говорят эти "вояки": "Мы не желали воевать за советскую власть, которая раскулачивала нас, ссылала, держала впроголодь, заставляла работать до изнеможения и за малейший проступок отдавала под суд". Все они как сговорились, твердят одно: "За что воевать? У нас не было родины, у нас была нищенская жизнь, у нас было рабство". Трое молодых людей расспрашивали меня на улице: "Как попасть в крымские леса?"   На мой полувопрос, полуупрек их поведению они ответили мне: "Мы русские, но у нас не было даже нации, мы даже боялись называть себя русскими, русское национальное чувство мог унизить и оскорбить всякий татарин, всякий украинец, и мы не имели даже права поддержать наше достоинство. На Украине нас насильно обращали в украинцев, в Крыму по неизвестным причинам из нас составляли крымскую республику, из Грузии нас выгоняли, в Армении нас заставляли говорить по-армянски, и мы везде были в подчиненном положении". На мой вопрос - почему они при таких взглядах идут в леса партизанить? - они ответили: "Мы собственными глазами видим, что несет нам немецкая власть. Лучше умереть с оружием в руках, чем попасть к немцам в лапы".   Один папаша такого дезертира высказался так: "Русский народ создал культуру во всей стране, он поднимал дикие некультурные народы до своего уровня, а теперь русский народ должен сражаться в то время, когда облагодетельствованные им татары, армяне и прочие просто предают страну немцам, переходят на их сторону". Уже несколько раз передо мной высказывались соображения, что немцы "создадут настоящее русское национальное государство". Уже поздно, но я не могу спать, буду работать до утра.   По передаваемым мне немецким источникам выясняется грандиозный разгром крымской армии: 206 тысяч одних пленных, артиллерия брошена, десяток немцев с татарами брал в плен полки. Ужас, граничащий с отчаянием, охватывает меня. С кем бы я ни говорил - все без исключения убеждены в том, что все советские войска разбиты, что страна осталась без сил, что сопротивление жалких остатков армий бессмысленно. "Надо подчиниться немцам" - вот всеобщий вопль. "Подчиниться скорее, сразу, подчиниться безусловно - тогда, может быть (!), немцы окажут хоть какую-нибудь милость".   В день прихода немцев во всех семьях уничтожались портреты вождей, все без исключения книги советского направления, даже учебники: география, история, грамматика, даже арифметика, так как в учебниках встречаются черты советского строительства. Мало того, уничтожаются документы о службе, трудовые книжки, похвальные отзывы о работе. Все это делается из страха перед доносчиками, которые могут обвинить своих знакомых в советских симпатиях, а за советские симпатии немцы, по слухам, будут наказывать вплоть до казни. И действительно, в желающих доносить - предавать нет недостатка.   Сестры П. неистовствуют. При советской власти они активно выступали убежденными большевичками, были безбожницами и держали религиозных старушек в постоянном страхе разоблачения их религиозных настроений, а религиозность, по мнению П., служила прямым доказательством контрреволюционности. П. грубо, бесстыдно оскорбляли религиозное чувство верующих, хамски поносили как самих верующих, так и предмет их веры и поклонения - Бога, иконы, церковь, таинства, священников. Теперь же сестры неистово ругают Сталина, партию, советскую власть и громко, по-прежнему бесстыдно, угрожают всем и каждому доносами немцам за советские симпатии. В моей семье также уничтожались советские книги. Портретов вождей у нас не было.   Единственный снимок Сталина из детской книжки я запаковал в стеклянную банку и отнес к знакомым закопать в землю, вместе с трудовой книжкой Сережи и со своими стихотворениями. С грустью наблюдал я готовность русских людей отречься от своего правительства, от своей национальной гордости в угоду завоевателям - тысячелетним врагам своего народа. С отвращением, с гадливостью смотрел я на заискивание моих сограждан перед немцами, на их стремление брататься со своими завоевателями. Особенную гадливость во мне возбуждают женщины: уже 4 ноября наиболее красивые и выхоленные женщины гуляли с немецкими офицерами, подчеркивая свою интимную близость с ними. женщины - жены советских бойцов - зазывают к себе на квартиры немцев и предоставляют себя в их распоряжение.   Сразу стало в моде восхищаться всем немецким: немецкими самокатками (авто), немецкими танками, лошадьми битюгами (кажется, наших же заводов) и самими немцами, белыми, румяными, жирными, презрительно самоуверенными. Мало того, наши мерзавцы восхищаются умением немцев вести войну, и их техникой, и их победами. И я принужден глотать эти пилюли. Животный страх перед немцами затемняет рассудок сограждан. Меня никто не хочет слушать, не дают мне раскрыть рта, и мои высказывания о предстоящих русских победах называют прямо в глаза мне глупостями, еле-еле удерживаясь, чтобы не назвать меня самого дураком; это слово прямо висит в воздухе и звенит в моих ушах в бессонные ночи. Немцы взяли весь Крым, кроме Балаклавы, Севастополя и горно-лесистой части. По словам "Алешки" (М.) Севастополь не сегодня-завтра будет взят. Что делается в остальной части России - нам неизвестно. Вообще убеждение в полном разгроме всех советских армий действует на меня угнетающе, доводит до беззвучной истерики.   Мое убеждение в конечной Победе моей родины и в конечном разгроме немцев, основанное на географических и экономических, этнографических данных и на ясно замечаемых мною политических ошибках немцев, недостаточно для моего душевного равновесия: оказывается, человеку необходимо не только убеждение, но и уверенность, а уверенность зависит в большой степени от отношения окружающих. И вот в окружении своем я не вижу поддержки своим убеждениям. Если бы был хоть один человек, пусть даже необразованный, разделяющий мои убеждения, я чувствовал бы себя увереннее и бодрее. Но такого нет. татары откровенно торжествуют, еврееи ноют, русские в полной прострации, караимы, армяне, болгары толпами идут в услужение немцам. Вывешены немецкие приказы об учреждении института старост в каждом доме. еврееи к должности старост не допускаются.   7.XI.41   По неведомо откуда идущим слухам - Ростов защищается советскими войсками, я радуюсь: врут немцы - они не разбили наших армий. В Севастополе бои: Северная сторона занята немцами. Из немецких источников (как передаются в население эти "источники", неизвестно) Севастополь наполовину взят и скоро будет "освобожден" от большевиков. Москва накануне падения. Мое настроение падает. Упорно говорят об измене Тимошенко и рядовых командиров, эти слухи распространяют дезертиры. Они же говорят о колоссальном превосходстве немецкой техники и о том, что наши самолеты фанерные и потому не выдерживают боя с немецкими истребителями.   9.XI.41   Четыре тысячи человек наших несчастных пленных немцы заперли в хим. заводе, не давши им на ночь света. Пленные не могли лечь на пол, который был весь мокрый, и вот, чтобы определить, что это за жидкость разлита на полу, один пленный зажег спичку. Жидкость оказалась разлившейся нефтью, нефть вспыхнула. По другой версии - в помещении находились баллоны с серной кислотой, один баллон был свален и разбился. Как бы то ни было, результатом явилось несколько трупов и много полуобгорелых калек. Вот в чем заключается отношение немцев к русским пленным на русской земле.   А ведь немцы неустанно призывают русских бойцов сдаваться, обещая "хорошую жизнь". Звериная жестокость к пленным, злобное пренебрежение к мирным жителям, беззастенчивый грабеж продуктов и имущества и в то же время злостная расправа с несопротивляющимися жителями - вот в чем заключается действительное отношение немцев к русским. немцы ставят себя в положение господ, а русских - в положение прислужников, батраков. Мы - низшая раса, нечто вроде негров в колониях.   Но хуже всего положение евреев. Их даже не третируют, как нас, русских, к ним относятся как к вредным животным: немцы врываются в еврейские квартиры, грубо хватают то, что попадается под руку, без всяких объяснений, переговоров роются в шкафах, столах и, не удостаивая хозяев словом или взглядом, уходят. Мирных евреев бьют, как бьют наших пленных бойцов. немцы обещали взять Севастополь не позже 7.XI.   Сегодня соседка Г., немного понимающая по-немецки, сообщает со слов немецких солдат, что Севастополь будет взят 15.XI. Точная дата. От немецких зверств население в ужасе. На всякий стук, будь это даже в полночь, жители спешат безо всякого опроса открыть дверь, предполагая, что это стучат немцы и боясь заставить их ждать хотя бы одну минуту. У русских немцы пока не грабят вещи, вот только отбирают лампы и ламповые стекла, но они "просят" птицу, яйца, всякую снедь, забирают эту пищу, причем дают плату - от 3 до 5% стоимости, требуют варить им суп, жарить картофель и т.п. В нашем дворе у одиноких женщин поселились немецкие солдаты. Из этих квартир доносятся визги, пение. Звуки патефонов.   21.XI.41   Хочу написать о евреях. Вот уже 5 месяцев, как я ежедневно бываю у Розенбергов [на] Володарского. Мы подружились. С ним я без конца играю в шахматы. Я играю сильнее и часто возвращаю ему неудачные ходы, он с удовольствием пользуется моими "зевками" - поэтому результаты игры у нас равные. С нею я веду бесконечные разговоры на литературные и особенно на политические темы. женщина и ребенок рассуждают одинаково примитивно, и тот и другая не могут закончить обсуждение какого-либо вопроса, пока не выжмут от своего собеседника разъяснения всех встретившихся априорных понятий. Бесконечные вопросы Анны Соломоновны мешают мне сосредоточиться на игре и уменьшают мои шансы, я нервничаю, Анна Соломоновна извиняется, тогда я бросаю игру и отдаю себя в ее распоряжение. Конечно, в первую очередь рассуждаем о политике.   Мои высказывания принимаются как предсказания оракула. Часто затрагивается еврейский вопрос. Мой взгляд, в общем, сводится к тому, что еврейский вопрос в государственном масштабе возникает не из этнографических причин, а чисто по политическим соображениям. Это удовлетворяет моих слушателей. Меня в этой семье всегда встречают с радостью, получается впечатление, что эта семья ищет у меня моральной поддержки, видит во мне спасение от мрачных мыслей. Они подолгу рассказывают мне о своих детях, делятся опасениями относительно немецкого нашествия. Мое присутствие вселяет в них бодрость, без меня они при тревогах прячутся в бетонированный подвал. Когда же я прихожу - они вылазят из подвала и даже при бомбежках немцами города не бегут спасаться, а совершенно спокойно остаются в комнатах. Анна Соломоновна в этих случаях говорит: "В присутствии Александра* Гавриловича я не боюсь бомбежки".   Я постоянно успокаиваю их шуткой: "Анна Соломоновна! немцы налетают на Симферополь так редко потому, что не знают, что здесь живут Розенберги и я. Вот если бы они узнали, что мы здесь живем, то уж будьте уверены, они не поскупились бы бросить на город лишнюю тысячу штук бомб. Бойтесь только того, чтобы кто-нибудь не донес немцам, что мы живем именно в городе Симферополе, тогда нам конец". Анна Соломоновна всегда смеется этой шутке. С приближением немцев к Крыму мои друзья высказывают все большую и большую тревогу. Их дочь эвакуировалась, Рувим Израилевич предполагает отвезти жену в горную деревню, самому же выжидать события в городе.   Какой-то их знакомый приехал из занятого немцами Николаева и рассказывал о благожелательном отношении немцев к евреям: ему и нескольким другим евреям немцы дали автомобили и разрешили уехать за линию фронта - на сторону, занятую советскими войсками. Другие беженцы говорят о притеснениях евреев немцами, о посылке на тяжелые физические работы, об устройстве гетто для евреев. Розенберги как будто вскользь задали мне вопрос, как, по моему мнению, будут русские относиться к евреям при науськивании немцев.   Я ответил так: "Раньше при царизме еврееи в большой массе представляли собой нетрудовой элемент: торговцев, посредников, коммивояжеров, банкиров и т.п. и являлись для трудового народа чуждым элементом. Кроме того, еврееи держались обособленно от русских, избегали браков с русскими, не делились бытовыми вещами (например, у еврейской семьи русским нельзя было взять, хотя бы временно, нож, кружку, тарелку), не входили в тесное помещение с русскими ни в работе, ни в быту, словом, не имели общих интересов, связывающих людей различных рас. Такое положение вызывало рознь, недоверие, даже ненависть, выливавшиеся в погромы.   Теперь же, при советской власти, русские и еврееи работают плечом к плечу, празднуют одни и те же праздники, знакомятся семьями, еврейские дети играют и учатся вместе с русскими детьми, смешанные русско-еврейские браки самое обычное явление, интересы русских и евреев - радость, горе - общие. Следовательно, теперь нет стимулов к розни, к недоверию, к ненависти. Исходя из этого следует безусловно исключить всякую возможность не только погромов, но и просто плохого отношения русских к евреям. Вы сами должны были убедиться за эти годы, что русские не шовинисты. Если немцы будут преследовать евреев, то русские будут всячески облегчать участь их.   Анна Соломоновна воскликнула: "Да, да! Мы знаем это. Мы думаем так же, как и вы, Александр Гаврилович". Рувим Израилевич подтвердил, обращаясь к жене: "Вот видишь, ведь я говорил тебе то же самое". "Да, да, говорил, говорил. И я то же самое говорила, но нас, Александр Гаврилович, беспокоит вот какой вопрос: как вы, русские, сможете помочь нам, если немцы будут преследовать и вас самих?"   Я рассмеялся и ответил: "Ну тогда, Анна Соломоновна, будем помирать уже все вместе, я обещаю вам пойти вместе с вами на смерть, в компании умирать веселей". "Нет, вы живите и передайте детям нашим о нашей судьбе".   Рувим Израилевич обратился ко мне очень серьезно: "Александр Гаврилович! Вы очень доверчивый человек, даже слишком доверчивый. Я хочу предупредить вас. Я много раз наблюдал, как татары ищут вашего общества, как они выспрашивают о ваших взглядах. Не доверяйте татарам. Поверьте мне, как человеку лучше вас разбирающемуся в житейских вопросах: татары предадут и нас, и вас, русских. И я татар боюсь больше, чем немцев. Если только немцы придут в Крым - татары начнут всех резать без разбора".   Меня как кольнуло что-то, и я тотчас же вспомнил сладкий голос С.: "Я очень люблю Ленина... Я очень люблю русский народ..." И уверения этого учителя татарина: "Я очень люблю Россию". Сейчас думаю, почему татары не говорят: "Я люблю СССР", - а говорят: "Я люблю Россию". Ведь слово Россия для обозначения моей родины мог бы употребить я, русский человек, и притом старый человек. Далеко не всякий и старик русский употребляет это слово. Почему же татары в 1941 г. начали злоупотреблять этим словом? Что им Россия? Что им Гекуба (из Шекспира).   22.XI.41   Я как-то рассказал Розенбергам о том случае, когда немец не ударил меня только потому, что я самозванно объявил себя дворянином. Анна Соломоновна тотчас же придралась к этому случаю: "А почему бы вам, Александр Гаврилович, и не стать дворянином? У вас такое интеллигентное лицо, что вы можете сойти и за князя". Я со смехом поблагодарил за комплимент. Но Анна Соломоновна оставалась серьезной: "Вот если бы найти портреты каких-нибудь высокопоставленных лиц со звездами и лентами на груди и повесить их в вашей квартире? Имейте в виду, что немцы воспитаны на чрезвычайном чинопочитании и на уважении к титулам. Такие портреты могли бы избавить вас от многих неприятностей".   Я вспомнил, что у меня есть журнал "Вокруг света" за 1904 год, где находится портрет какого-то генерала Лашкевича. Я нашел соответствующий номер журнала и принес его Розенбергам. Анна Соломоновна обрадовалась и вырезала этот портрет совместно с портретом генерала Мейендорфа. "Первый будет ваш отец, а второй - дядя по матери. Смотрите, вы схожи с вашим отцом как две капли воды". Две капли воды были, положим, не очень похожи, причем моя капля была даже старее капли моего отца, но я положил портреты моего "папы" и "дяди" в паспорт и ношу с собой постоянно. Однако они меня пока не избавляли от неприятностей, да я и не сумею ими воспользоваться, черт бы их драл. Не до портретов тут, когда развиваются такие события.   Второго ноября немцы вступили в Симферополь. Немецкие приказы сразу отделили евреев от другого населения: еврееи не должны занимать ответственных должностей, еврееи подлежат посылке на физические работы, они обязаны носить на груди большую звезду, должны выделить из своей среды совет старшин, с каковыми будет сноситься германское командование. С приходом немцев еврееи старались заслужить себе их расположение, как, впрочем, делали и русские: говорили с ними по-немецки, предлагали им свои квартиры. Но надо сказать, что немцы вообще не общаются с евреями, стараются даже не разговаривать с ними. По поведению немцев можно заключить, что они не только считают евреев низшей расой, но даже приравнивают их к каким-то гадким животным. Вот что мне известно: часты мордобития евреев немцами, избит какой-то 82-летний еврей бухгалтер за то, что в своем дворе вышел вечером без положенной звезды отпирать калитку стучавшим немцам. Розенберга немецкий офицер трепал за воротник за то, что у него было тепло в комнате, тогда как у соседки русской (или, кажется, гречанки) нечем было затопить плиту. Он кричал: "Вы, иуды, все имеете, а русские не имеют даже дров. Вы просто грабили русских".   Из этих слов можно заключить, что мы, русские, обрели себе защитников в лице немцев. Спасибо вам, защитники, за помощь. ":" Со мною произошло вот что. Надо сказать, что я ношу длинные волосы и бороду, так как у меня нет свободного рубля на парикмахера. Семья моя уверяет, что со своими длинными волосами я похож на раввина. Седой, изможденный болезнями, бледный, шел я по узкому тротуару, навстречу мне шли два здоровенных немца гестаповца с цепями на груди. Я, старик, сошел с тротуара, но этого им показалось мало: один из них с размаху ударил меня в грудь, так что я еле удержался на ногах. Я в негодовании начал его упрекать по-русски: "Как не стыдно. Вы германцы. Унижаете сами себя такими действиями". немцы что-то кричали мне по-немецки и делали угрожающие жесты в мою сторону. Я не уходил, со злобой смотрел на них и продолжал пререкаться. Эти скоты ушли. Обернувшись, я увидел двух офицеров, пересекавших улицу. Долго я доискивался причины - почему они так обошлись со мной, и только случайное замечание в семье объяснило мне, что гестаповцы приняли меня за еврея.   Теперь я понял, что не проходи случайно через улицу два офицера, которых побоялись гестаповцы, они избили бы меня до смерти. Кроме избиений немцы применяют реквизиции у частных лиц. Произведен учет всех евреев г. Симферополя, оказалось евреев от 14 лет 12 тысяч человек. Вывешенным приказом евреям велено доставить для немцев 6 тысяч одеял, затем это количество по следующему приказу возросло до 12 тысяч. То и дело появляются приказы о доставке скатертей, полотенец, ковров, тарелок и т.п. тысячами штук. еврееи беспрекословно и немедленно исполняют эти приказы. Кроме реквизиций, по приказу проходят реквизиции по личному почину. немцы ходят по дворам и спрашивают: "Где здесь живут юды?"   Русские жильцы обыкновенно уверяют, что "здесь евреев нет". В нашем дворе, по моему убеждению и по моему почину, взрослые внушают детям скрывать от немцев, что у нас проживают еврейские семьи. Но все-таки кто-то из соседних дворов указывает эти семьи, и немцы до сего времени навестили несчастных много раз и отобрали у них разные вещи. Часто заглядывают немцы и к Розенбергам.   По моему совету Розенберги предлагали немецким офицерам одну из двух своих комнат, но никто из немцев не пожелал селиться у "юдов". При мне произошел первый случай грабежа. Немецкий офицер вошел в квартиру с двумя солдатами и, не поздоровавшись, не сказавши ни одного слова, как будто вошел в коровник, бросился к разложенному на столе столовому прибору, велел солдатам сорвать с кроватей белое покрывало и две простыни и увязывать в них посуду.   Я был удивлен, поражен и возмущен и громко требовал, чтобы хозяин квартиры спросил, по какому праву производится этот грабеж (я так и выразился - грабеж), но Розенберги были пришиблены происходящим и, бледные, молча смотрели на грабеж, перебегая с места на место. Возмущение мое достигло предела. Когда офицер начал шарить в шкафах, я стал прямо перед его лицом и спросил, задыхаясь: "Имеете вы приказ?" Это была одна из немногих немецких фраз, заученных мною на днях. Офицер вынужден был заговорить, но ответил вопросом: "Ты юда?" Я сказал по-немецки, что я русский. "Имеете вы приказ? Покажите мне приказ".   Ответа я не дождался, однако грабеж прекратился, немцы ограничились захваченной посудой и ушли. Розенберги горячо благодарили меня: "Если бы вы, Александр Гаврилович, не вмешались, то немец забрал бы из шкафов нашу одежду". Подобные грабежи у евреев - обычные случаи. Почти каждый вечер к Розенбергам являлись немцы и забирали что-либо из мелочи: духи, пудру, зеркало, лампу, ножи, вилки, простыни, скатерти и т.п. Приходили офицеры с солдатами, офицеры единолично, солдаты без офицеров. Офицеры спрашивали требуемую вещь, а солдаты просто смотрели - что бы стянуть. Розенберги научились отстаивать свои вещи, но в каждое такое посещение что-либо у них отбиралось.   При грабежах я теперь всегда молчал, но усвоил манеру сидеть развалившись на стуле и смотреть в упор на немцев, стараясь сохранять все время ироническую усмешку. На солдат мой вид не производил ни малейшего впечатления, но офицеры смущались, заикались и спрашивали у Анны Соломоновны: "Кто это такой?" Тогда она торопилась представить меня: "Князь Александр Гаврилович Лашкевич, профессор..." Офицер, растерявшись, называл свою фамилию, я вставал со стула, сгонял с лица усмешку, и мы обменивались рукопожатием. Узнав, что у "юдов" есть друг профессор, да к тому же и князь, немцы прекращали реквизицию. Я спокойно разрешил Розенбергам эту мистификацию, убедившись, что она приносит им пользу.   Анна Соломоновна говорила мне: "Александр Гаврилович, когда вы сидите развалившись на стуле и смотрите с такой иронией на немцев, у вас такой, простите за это слово, дьявольский вид, что если бы я не знала, что вы наш друг, то я смертельно боялась бы вас. Я сейчас же вспоминаю Мефистофиля из Фауста. Прорепетируйте еще раз". Но в присутствии немцев репетиция у меня не удавалась. Три или четыре офицера после знакомства со мною начали даже покровительствовать Розенбергам, запрещая солдатам являться в их квартиру. Эти офицеры стали приходить к ним как "гости" и простерли свою любезность до того, что принимали приглашение на чай, но только в моем присутствии. Когда двум таким "гостям" предложили чай до моего прихода (я запаздывал минут на десять), они категорически отказались, но с моим приходом придвинули стулья к столу и выпили по 4 стакана чая.   Через Анну Соломоновну, хорошо говорившую по-немецки, офицеры с удивительной наглостью спросили меня - как это я, ариец, образованный человек и к тому же дворянин, нахожусь в дружбе с "юдами"! Я ответил так: "У нас в России еврееи в отличие от западноевропейских евреев являются не эксплуататорским или посредническим классом, но трудовым элементом, с которым не позорно дружить, мы считаем евреев такими же людьми, как и мы сами, что же касается частного случая со мною, то моя дружба с Розенбергами объясняется их культурностью, джентльментностью Рувима Израилевича и обаятельностью бесед Анны Соломоновны". Такой ответ произвел на них впечатление. До сих пор они не подавали руки Розенбергам, теперь же, уходя, оба они по моему примеру поцеловали руку Анны Соломоновны, но Рувиму Израилевичу руки так и не подали, отметивши свое расположение снисходительным кивком головы.   7.XII.41   Надвигается что-то ужасное. Среди населения распространяются слухи о том, что всех евреев немцы будут расстреливать. Соседка Х., жена коммуниста, завязавшая оживленные сношения с немцами, уже несколько раз передавала нам, что приходящие к ней немцы утверждают, что евреев будут расстреливать: "Юды пуф! пуф!" То же говорит и старуха Г., то же говорят и некоторые другие. Конечно, это вздор. Как бы ни были жестоки немцы, они не решатся на уничтожение мирного населения, хотя бы и еврейского.   Как выяснили Розенберги, в Польше, давно оккупированной немцами, евреев не убивали, но создали им тяжелые условия жизни: гетто, концлагеря, физические работы, уменьшенный паек. Я предполагаю, что и в СССР будет то же самое, но с тою разницей, что тогда как в Польше население усугубляет страдания евреев своим отношением к ним, у нас русские люди, более сердечные и никогда за свою историю не проявлявшие шовинизма, будут всячески облегчать участь своих сограждан-евреев. За истекшие пять недель русские люди явно проявили высокие гражданские качества.   Продолжается в полной мере общение с евреями, никто из русских людей не прекращает с ними знакомства, русские отказываются показывать немцам квартиры "юдов", отзываясь незнанием таковых, они спешат предупредить евреев об обходах немцев с реквизициями, берут к себе еврейские вещи на хранение, чтобы спасти их от реквизиции, хотя всем известно, что немцы запрещают населению прятать еврейские вещи. На улицах я сплошь и рядом встречаю русских, путешествующих рядом и совместно с евреями, носящими звезду, - я сам ежедневно делаю то же самое.   Русские дети продолжают играть с еврейскими детьми, и не было случая, чтобы взрослые это запрещали. Дети нашего двора при появлении немцев уже заранее кричат: "У нас во дворе нет юдов". Зато караимы, армяне и особенно татары сразу стали отдаляться от евреев, охотно водят немцев по еврейским квартирам и в разговорах с русскими всячески поносят евреев. Из караимов некто Ш. особенно прислуживает немцам. Ш., представлявшийся в последние дни пребывания советской власти больным, сел в автомобиль и уехал вместе с немцами.   Потом его часто видели в обществе немцев. Предполагают, что он связался с немцами еще до их вступления в Крым. Из татар никто не выделяется, так как они все одинаково угождают немцам. еврееи продолжают бывать в квартирах у русских и в гостях, и по делу. Я горжусь своими соплеменниками, но должен и огорчиться, есть и среди наших подленькие душонки: в очереди по платежу налогов я слышал, как какой-то санитар психбольницы разглагольствовал на тему о том, что немцы наши спасители от жидовского засилья. Но я до сих пор ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из русских высказался в том смысле, что евреев надо преследовать. Напротив, я постоянно слышу от всех, с кем мне приходится разговаривать на эту тему, что они полны сочувствия к евреям и возмущаются преследованиями евреев немцами. Положительно я прав в своем утверждении, что русские не шовинисты и сердечные люди. Однако многие боятся высказывать открыто это сочувствие. Дома меня упрашивают, чтобы я не подчеркивал так напоказ свою дружбу с евреями.   Итак, я не верю, что немцы будут расстреливать евреев. Однако ввиду упрямых слухов об этом я думаю, что немцы сами распространяют эти слухи, чтобы услышать от русских, как они относятся к еврейскому вопросу, а на самом деле немцы готовят по отношению к евреям какие-то репрессии, вернее всего, поголовную высылку из города куда-нибудь на Украину, в концлагеря. Того же мнения держатся и Розенберги и другие еврееи. Розенбергам я обещал, что буду заботиться о них: узнаю, куда их вышлют, стану пересылать им вещи и вообще делать все возможное для облегчения их участи. Вчера, 6.XII, вывешен приказ, чтобы все еврееи-крымчаки явились в указанные пункты с пропитанием на 4 дня.   Среди евреев начался переполох, паника, все предполагают высылку на Украину. еврееи стали раздавать русским свои вещи на хранение. Розенберги давно предвидели этот случай и давно умоляли меня прятать к себе их вещи. Я всей душой рад был бы сделать это, но вынужден был отказывать вследствие категорического запрещения моей семьи: квартира у нас маленькая, живем мы бедно, и появление у нас более богатых вещей возбудит нежелательные толки многочисленных жильцов нашего двора. И так уже розенберговская, хотя и старая, и побитая молью шуба обратила на себя внимание.   Хорошо еще, что я начал носить ее еще с начала октября, за месяц до прихода немцев, это не возбудило тогда подозрений. Вследствие моего отказа Розенберги начали раздавать вещи соседям - кому попало. По моему совету они стали отбирать наиболее ценные и емкие вещи на случай принудительной эвакуации. Анна Соломоновна показала себя совершенно непрактичной: она берет с собой и лишние одеяла, и лишнее постельное белье, и даже посуду. Я принужден собственноручно выбрасывать из готовящейся поклажи многие вещи, но зато посоветовал взять с собой побольше ниток, которые пригодятся для мены. крымчаки потянулись пешком и на подводах в указанные пункты.   Одновременно с ними поехали согласно приказу и цыгане. Почему цыган собираются высылать, я не понимаю, ведь они, согласно расовому распределению немцами людей, не относятся к семитическим племенам. цыгане прибыли толпами на подводах к зданию Талмуд-Торы, недалеко от моей квартиры. Они зачем-то высоко выставили какой-то зеленый флаг (символ магометанства) и во главе своей процессии посадили муллу. цыгане стараются уверить немцев, что они не цыгане, некоторые выдают себя за татар, другие за туркмен, но протестам их не вняли и посадили их в большое здание. Ползут зловещие слухи, что всех явившихся по приказу расстреляют.   И все-таки русские люди не избегают евреев и теперь. Уже две недели я провожу у Розенбергов весь день, уходя домой только обедать и на ночь. Моя тревога растет. Слухам о предстоящем расстреле я не верю, но невольно берет оторопь от проявляемой немцами жестокости, и невольно я задаю себе вопрос - а вдруг немцы, считая себя высшей расой, а других людей даже не людьми, а полуживотными, доведут до логического конца свое мировоззрение и начнут истреблять и евреев, а вместе с ними и нас, русских, как вредных животных? Что они не считают русских полноценными людьми, это они доказали и различными приказами (за одного убитого немца - расстрелять без суда и следствия 50 русских), и личным бесцеремонным, нахальным и грубым отношением с нами. Каждый день я слышу, что в учреждениях, на предприятиях, на разных работах немцы по малейшему поводу и даже без повода, по настроению, занимаются мордобоем, но бьют и плетками.   Бьют и офицеры, и солдаты, и начальники работ и предприятий. Они - люди, мы - животные, вывод такой: нас можно бить и нас можно, как животных, и убивать. Но я гоню от себя такие мысли. Мы, русские, никогда не уничтожали более слабые племена, всегда считали людей людьми, да и как можно людей не считать людьми! Следовательно, все люди, а в их числе и немцы, должны думать так же. Предстоящая евреям высылка при жестоком обращении немцев грозит многим из них гибелью. Я думаю об Иосифе Альберте: что, если погибнет этот 12-летний мальчик, обещающий в будущем проявиться гением? С какой радостью я употребил бы все старания чтобы спасти его. Но куда я его дену, я и сам занимаю только угол в чужой квартире. Крым   www.pseudology.org