Где-то в начале 1990-х
годов я познакомился в Америке, на вилле в
штате Коннектикут,
с легендарной возлюбленной Маяковского
Татьяной Яковлевой. Высокая, сухая,
красивая восьмидесятилетняя старуха была замужем за главным
редактором американского журнала "Вог"
Алексом
Либерманом,
и по уэкендам имела возможность принимать дома всю модную и
интеллектуальную элиту Нью-Йорка.
Справка:
Алекс
Либерман
с 1943 по 1963 год в журнале "Вог"
был Арт-директором, а с 1963 года он работатл в издательстве
Condé
Nast Publications' на должности Editorial Director -
FV
Они обожали Бродского,
и по Америке кружили слухи, что именно они
организовали ему Нобелевскую премию. Татьяна считала Бродского
умнее Маяковского,
по крайней мере так она мне говорила, но зато по остроумию, на её
взгляд, Маяковский
был непобедим.
Красавица-старуха отличалась резкими суждениями, отчетливым
интересом к сексу, к чёрной
икре с шампанским и к итальянской
культуре. У неё была
дочь-писательница и зять-художник. Они любили вечную Россию - без всяких
мелких временных подробностей. Они заблаговременно попросили меня
съездить с ними во
Владимир и Суздаль.
Мы находились в переписке всю зиму, и наконец, в начале мая следующего
года встретились в Москве у подъезда гостиницы "Националь".
Я все подготовил. Связался с владимирским писателем Толей Гавриловым,
который писал хорошую прозу и работал почтальоном. Он обещал достойную
встречу. Мы приехали во
Владимир на черной интуристовской "Волге" к вечеру с трёхчасовым
опозданием. Мобильных телефонов в ту пору не было, и верный витязь
владимирской литератуты простоял все это время на майском северном ветру
у въезда в город при дорожной табличке "Владимир". Я не знаю ничего
более смиренного, чем русское гостеприимство.
Мы пришли в его скромное советское жилище и сели за стол, который
ломился от вкусной домашней еды. Американцы
держали диету и почти ничего демонстративно не ели, чем повергли хозяев
в первобытный ужас. Из уважения к дому они выпили по чуть-чуть водки,
раскраснелись от этой минимальной дозы и попросились в заказанную ими
гостиницу в Суздаль,
ссылаясь на усталость, которая накатила на них после долгой
двухсоткиллометровой дороги. Американец был
художником-абстракционистом, Татьянина дочь - феминисткой
писательницей.
- Ты поедешь с нами в гостиницу? - спросили они меня.
- Я ещё немножко посижу...
Я с облегчением расстался с ними
Оживившись, мы отправились с Гавриловым в подвальный клуб на мою
запланированную встречу c местной
интеллегенцией. Он взял с собой целый
рюкзак водки и одну бутылку армянского конька для меня как для
специального гостя. В подвальном клубе я прочитал свои рассказы -
местная писательская интеллигенция в размере пятнадцати человек под мои
рассказы осушила весь рюкзак и наполнилась неподдельным интересом к
смыслу жизни.
В нашей интеллигенции так было заведено - это касалось как Москвы, так и
провинции. Смысл жизни нельзя понять всухую - чем больше ты
пьёшь, тем
яснее видишь горизонты своей жизни, чем бессмысленнее твое бормотание,
тем осмысленнее твоё существование. Водка выводила писателей за казенные
пределы советского бытия, бутылка даже по своей форме напоминала им
космическую ракету, на которой можно улететь в космос и перевести дух.
Космос и водка делали одно дело - тело становилось невесомым.
С
послевоенных времен писатели высоко несли знамя русского пьянства.
Пили
либералы и стукачи, бездари и гении. Пил с размахом Твардовский. Пил на
широкую ногу Шолохов. Пил главный писатель страны Фадеев - напивался до чертиков. Пил лучший писатель страны - Андрей Платонов. Стареющая
Ахматова тоже увлекалась водкой.
Шестидесятники - дети хрущевской оттепели - продолжили дело
отцов-основателей советской литературы. Центральный Дом Литераторов в
Москве недаром звали "кабаком". Там можно было встретить кумиров, не
стоящих на ногах. Пьянство считалось высокой маркой, отличительным
знаком свободы и протеста. Никто не стеснялся его. Я помню, как я
гордился тем, что тащил на себе по лестнице вверх в писательском доме
возле метро "Аэропорт" своего прозаического покровителя. Потом он резко
бросил пить - стал бегать и долго бегал. Но многие другие, кто выжил,
пропили всю жизнь напролет. Я помню пьяные угары и пьяные драки на
шикарных чердаках в центре Москвы, в мастерских художников, на дачах в Переделкине.
Водку глушили - писали стихи. С похмелья. Или поэму "Москва-Петушки" - это был тоже владимирский человек. Веничка написал немного,
по сравнению с
Мольером, который прожил такую же короткую жизнь. Но
достаточно для того, чтобы определиться со смыслом жизни.
Закончив мой концерт, мы с писателями двинулись в сторону дома
писателя-почтальона доедать роскошное угощение. Именно там завязался
задушевный разговор - а другой разговор под водку и не завязывается.
Владимирские писатели, распотрошив рюкзак водки на пятнадцать человек,
были ещё вполне трезвыми. Кто-то побежал в магазин. Накупили горы
бутылок. Пора было садиться за стол, но стол был маленький, стояли
вокруг него, ели салаты и пили.
Сначала ещё не пьяная владимирская
интеллигенция взялась объяснять мне,
что Владимир - самый говеннейший город на свете, что в нем всегда жили
бессмысленные люди - ямщики да проститутки - и надо сделать все, чтобы
уехать из этого города и никогда-никогда сюда не возвращаться. Мне было
даже сказано, что я напрасно сюда приехал, что во
Владимире нормальному
человеку делать нечего, что сюда ездят только туристы - на показуху.
Когда я заметил, что все-таки здесь есть и соборы, и фрески с иконами,
на меня замахали вилками, с вилок на меня полетели мелкие ядра зеленого
горошка - да что вы придумываете! - все это было давно, при царе-горохе.
Немедленно всем вон из Владимира!
Мы выпили за это и стали пить дальше. Мы
пили за тех, кто всегда
пил, за
Веничку и других замечательных писателей, за Андрея
Платонова, за прозу
и поэзию вообще.
Где-то в третьем часу ночи, когда горошек катался по полу, а люди
немного шатались в полутьме, владимирские
интеллигенты снова вырулили на
тему своего родного города. Вместе и по отдельности они с необыкновенной
страстью стали уверять меня в том, что лучше
Владимира - нет города на
всем свете. Река Клязьма - прекрасная река. Не хуже Волги, но гораздо
лучше
Днепра! А какие у нас камыши! А каков орнамент Владимирского
собора! А какие лихие были наши ямщики! Они летали по всей стране! На
тройках с бубенцами! А какие бабы -
кустодиевские, шикарные
женщины!
Почему ты не приедешь во Владимир и не поселишься тут навсегда? -
спрашивали меня мои новые друзья. - Только здесь можно по-настоящему
писать. Бросай свою глупую Москву - приезжай к нам, у нас весело!
Я пообещал приехать навсегда
Мы выпили за лучший город на свете - на настоящую столицу святой Руси.
Мы выпили русской водки за счастье жить на владимирской земле. Мы
выпили
и стали пить дальше. Мы
пили за моего однофамильца. Мы
пили за Андрея
Платонова.
За занавесками гуляли серые утренние облака. Было около шести. Водка ещё
была - но уже её было мало. Пустые бутылки катались по полу. На них
натыкались, падали, но почти все удачно вставали. Какая-то молодая
владимирская переводчица с английского приглашала меня на белый танец,
который нам с ней дался с трудом. Потом все сгрудились вокруг стола в
предчувствии скорого посошка. Речь снова пошла о
Владимире.
Мои новые друзья в один голос заявили, что Владимир - самый говеннейший
город на Земле! Надо отсюда валить. Я уеду в
Америку, - сказала переводчица. Остальные поддержали её. Мы
выпили
за то, что надо отсюда валить. Мы осудили меня за то, что я приехал в
этой больной город, что мне не надо было здесь появляться, делать городу
рекламу среди американцев. Виктор, зачем? Я неуклюже объяснялся. Мы
снова выпили за то, что отсюда надо валить.
И они стали валить - из гостеприимного дома. Они валили - а я остался. И
переводчица тоже осталась, чтобы помочь хозяйке убрать пустые бутылки. Я
отправился в ванную, взглянул на себя, удивился. Я подумал, держась за
раковину: интересно, в какой момент мои новые друзья говорили правду о
Владимире?
В первый раз - когда были ещё трезвы? Во второй -
полупьяными? Или в третий предутренний час? Вот ведь водочная душа! Она
не знает мещанского постоянства! Она свободно гуляет между "да" и "нет",
между страхами и бесстрашием! Какие ценности сохранить, какие -
выбросить? И что же наконец значит этот город Владимир?
Святая Русь, ямщики, проститутки,
"Москва-Петушки"?
В ванную пролезла молодая переводчица
- Там пришли.
- Кто?
- Интуристовский шофер. Хочет вести тебя к американцам.
Я рассеянно посмотрел на неё.
- Скажи: меня нет, - предложил я переводчице. - Меня нет. Пошли спать.
С американцами я встретился в Суздале
уже под вечер...
Я просил у них прощения, они сделали вид, что простили,
но потом мы уже никогда больше не встретились.
Источник
Чтиво
www.pseudology.org
|