2-е издание, исправленное и дополненное Михаил Рувимович Хейфец Цареубийство в 1918 году Часть четвёртая. Ссылка и тюрьма Глава 29. Трансмиссия ЧК: Пермский пункт Инсценируя побег из Алапаевска, организаторы убийства несколько перестарались. В официальных сводках о похищении Романовых говорилось про "бой за школу": "Имеются жертвы с обеих сторон". Это послужило следом для раскрытия тайного центра управления царебуийствами. Но сначала — о жертве "боя за школу". Вот что сказано у Соколова: "Мнимый бандит, труп которого был найден у школы после увоза заключенных, оказался крестьянином Салдинского завода. Он заранее был схвачен чекистами и несколько дней содержался в алапаевской Чека". Безымянный труп вызвал, однако, тревогу далеко - в Кремле. Свердлов забеспокоился: а вдруг "рыцарей незримого фронта" на самом деле кто-то опередил и действительно похитил великих князей. 20 июля он вызвал к прямому проводу Уралсовет. По неизвестной причине некто, присутствовавший при разговоре глав советов, сделал протокол их беседы, набрасывая его на телеграфных бланках, валявшихся тут же в комнате. Москва — Екатеринбург: Свердлов: Прежде всего, сообщи: работа Алапаехи — Комисл. К-та (пропуск) или нет? Ответ: Сейчас об этом ничего неизвестно. Производится расследование. Свердлов: Необходимо немедленно запросить Мотовилиху и Пермь, примите меры к скорейшему оповещению нас. Что у вас слышно? Ответ : ... противник оголил все фронты и бросил все силы на Екатеринбург... Все лишнее из Екатеринбурга эвакуировано. Вчера выехал к вам курьер с интересующими вас документами. Сообщи решение ЦИК, можем ли мы оповестить население известным вам текстом? (Далее Свердлов передал текст будущей правительственной публикации о казни царя – "по решению Уральского областного совета. Жена и сын Ник. Ром. отправлены в надежное место"). Эту запись Николай Соколов сопроводил таким комментарием: "В вопросе Свердлова относительно алапаевского убийства (видимо, именно об этом запрашивает его Белобородов) не совсем ясно написано только одно слово: "Комисл". Но, тем не менее, его удалось разобрать. Вопрос Свердлова, очевидно, следует читать так, в более подробном изложении: "Прежде всего, сообщи, работа Алапаехи (есть ли) дело рук Следственной комиссии или же Исполнительного Комитета, или нет?" (вернее, конечно, прочитать — Следственной комиссии Исполнительного комитета, так именовались в официальных документах низовые органы ЧК. — М.Х.). В какую ярость впал бы Бруцкус, получи возможность прочитать у Соколова сию фразу! Ибо главная улика, предъявлявшаяся следователем для подкрепления его обвинений в адрес Голощёкина, — эти вот записи. В своей книге следователь назвал человека, говорившего со Свердловым, не Белобородовым, а Голощёкиным! Доказательства были таковы. Во-первых, как упоминалось, Голощёкин, мол, был на "ты" со Свердловым, и представитель Екатеринбурга в этом разговоре — тоже на "ты" с президентом. Во-вторых, речь зашла о военном положении (а кто ж в городе облвоенком?). В-третьих, Свердлов передал текст правительственного сообщения о цареубийстве, значит, Шай Ицкович и пойдет у нас отныне вслед за паровозом Янкелем Свердловым главным вагоном!  Бруцкус, возражая, напомнил, что и Дитерихс считал: собеседником председателя ЦИКа был не Голощёкин, а Белобородов. И теперь выяснилось, что в потаенных комментариях, написанных для себя, для собственного понимания ситуации, Соколов тоже посчитал собеседником Свердлова Белобородова, а не Голощёкина. Но для публичной версии, для книги, первая фамилия ему не подходила. А подходил исключительно еврей... ...Ещё один специфический вывод сделал Соколов из текста найденных бланков: Белобородое не знал, кто убил на самом деле Романовых в Алапаевске. Следовательно, подчиненный ему Сафаров сотворил своё преступление втайне от русского рабочего, игравшего для заговорщиков-евреев и масонов роль национально-социальной декорации. (Может быть, Соколов потому и вписал в текст Белобородова, что в этаком сценарии ему нужен был как раз не еврей, а русский рабочий). Но ведь Свердлов тоже не знал, кто и как совершил алапаевское преступление. Он не знал даже, как точно связаться с убийцами! Зато посоветовал Белобородову, куда надо ему обратиться — в Мотовилиху и Пермь, — и был уверен, что всеуральский вожак знает, с кем и как надо вступать в контакт, чтобы выяснить истину по такому вопросу. (Попутное замечание: думаю, Соколов вообще переоценил само незнание Белобородовым происходящего во вверенной области. Неясно, правда, почему уралец так неопределенно ответил Кремлю — "сейчас об этом ничего неизвестно", — возможно, не рисковал говорить открытым текстом в присутствии того, кто записывал их беседу, а, может быть, заопасался, как и Свердлов, вдруг там, на месте, получился какой-то прокол... Но поверить, что он в самом деле был не в курсе дела, психологически трудно. Представьте, например, уральского лидера, пришедшего на телеграф сообщить в Петроград (похищенные ссыльные числились за ПетроЧК): "Зиновьеву, Урицкому. Несмотря на сопротивление стражи, князья похищены. Точка. Есть жертвы с обеих сторон, поиски ведутся, точка". Поскольку всё равно пришёл на телеграф, всё равно говорит с Петроградом, то через минуту отправил Зиновьеву ещё одну депешу: сотрудницу Зиновьева, товарища Костину, Уралсовет решил оставить на специальной ответственной работе на Урале. "Передайте Молотову то же о Боголепове" (Молотов был одним из верных зиновьевских комиссаров). Мог ли предсовета, у которого белые только что похитили особо важных государственных узников, тут же забеспокоиться о трудоустройстве тт. Костиной и Боголепова?) Упоминание и Мотовилихи, и Перми в тексте Свердлова заставило меня обратить внимание на такую телеграмму (19.VII в 12 часов), посланную после разговора: "Пермь, военком, Лукоянову. Прошу пригласить немедленно аппарату Сыромолотова для важных переговоров. Белобородов". Кто такой адресат Белобородова - Лукоянов? Соколов назвал его одним из следователей уральской областной чека (стр. 266), что можно объяснить поэтической необходимостью произвести еврея Юровского в предоблЧК (за Соколовым титул присвоили Юровскому многие). Упомянутая выше свидетельница Вера Карнаухова показала: "Федор Николаевич Лукоянов — мой родной брат. Он был. На него было возложено организовать Уральскую областную чрезвычайную комиссию... что и было им сделано. Позже он был председателем этой комиссии". Таким образом, в момент пребывания в области экс-императора главный руководитель местных чекистов переместился из Екатеринбурга в другой город, в Пермь. А кто же был вызванный через него же к аппарату Сыромолотов? Этот вопрос отсылает нас к другой важнейшей улике против Свердлова и Голощёкина. 4 июля 1918 года Белобородов отправил Голощёкину, находившемуся в тот момент в Кремле, телеграмму, которую следователь Соколов процитировал в книге так: "Москва председателю ЦИК Свердлову для Голощёкина. Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул весь сменен заменяется другим точка Белобородов". Так процитировал и Бруцкус, тоже не обратив внимания на спрятанное внизу примечание: "Первая часть текста телеграммы не имеет значения для дела. Точно установлено, что в ней речь идет о вывозе денег из Екатеринбурга в Пермь, куда для этой цели и ездил комиссар финансов Сыромолотов". Поначалу я думал так же, как Соколов и Бруцкус, хотя увидел ошибку: речь шла не о деньгах, вывозимых из Екатеринбурга в Пермь, а о вагонах с золотом и платиной, уже стоявших на колесах в Перми и готовящихся к эвакуации в центральную Россию. (Н. Росс расшифровал ещё одну телеграмму: "Наш комфин выехал в Пермь для организации отправки груза в Ярославль"). Но после того, как Свердлов упомянул Пермь как источник информации для Екатеринбурга, а Белобородов по его указанию пригласил Сыромолотова — из Перми — на конфиденциальные переговоры, причём таинственно, не прямо, а через председателя ЧК, меня заинтересовало прошлое комиссара финансов Федора Сыромолотова. Вот что сам о себе он рассказал через много лет - для энциклопедии Гранат: "Во время революции 1905 и части 1906 года я состоял в Екатеринбурге начальником сводной боевой дружины: нашей, эсеровской и анархистской... По март 1906 г. участвовал в некоторых революционных мероприятиях Екатеринбурга... Перебравшись в Москву, получил известия с Урала, что против меня и других товарищей создается дело в связи с эксами. Ещё через несколько лет, живя в Томске, помогал бежать Я.М. Свердлову, но дело не выгорело". Перед нами вовсе не финансист, а начальник экспроприаторов, т.е. банковский или поездной вооруженный грабитель, старый , связанный со Свердловым. После убийства Романовых с сентября 1918 года отозван в Москву, введен в коллегию наркомата финансов, в апреле 1919 года был назначен членом Президиума Высшего совета народного хозяйства, заведующим финансами ВСНХ, членом Малого Совета народных комиссаров, членом президиума Госплана. Головокружительная карьера уральского комфина, начавшаяся сразу после цареубийства, не могла не привлечь общественного внимания.   Особенно после того, как в книге мемуаров лично знавшего его по работе на Урале инженера Моше Новомейского я прочел, что Сыромолотов запомнился ему парадоксальной для человека марксистских убеждений "жестокостью к рабочим", которая заставила Новомейского заключить так: "Когда я потом услышал о его участии в убийстве царской семьи, то не был удивлен... Говорят, Романовых убили евреи. Чепуха, я лично знал Белобородова и Сыромолотова, оба русские". Но откуда он знал об участии Сыромолотова в цареубийстве, если об этом до сих пор не упоминалось ни в одном источнике? Тогда-то я и глянул на полный текст телеграммы Белобородова Голощёкину (не её ли имел в виду Н.Росс, упрекая Соколова: "Опущены те следственные документы, что не подтверждают его точки зрения на дело"!?): "Москва председателю ЦИК Свердлову для Голощёкина Сыромолотов как раз поехал для организации дела согласно указаний центра опасения напрасны точка Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул сменен заменяется другим точка Белобородов". Разница с процитированным Соколовым текстом всего в одном отсутствующем — первом — предложении. Но какие основания у Следователя отделить его от остального текста? Если телеграмма должна осведомить находившегося в Кремле Голощёкина, что какие-то опасения центра насчёт подготовки екатеринбуржцев к исполнению убийства напрасны, что в ДОНе заменили непригодных лиц подходящими, то зачем нужно предполагать, что первое предложение, о Сыромолотове, относилось якобы к какому-то другому делу? Наоборот, с него Белобородов начал отчёт о подготовке убийств на месте: Сыромолотов, лично известный Свердлову, выехал в Пермь, чтобы организовать всё, "согласно указаний центра". Косвенные эти соображения могли бы подвергнуться сомнению, но в 1989 году была опубликована, наконец, "Записка" Юровского — и в ней не оказалось никаких упоминаний о "приговоре Уралсовета", в существовании которого нас пытались убедить с самого начала, начав со Свердлова и Дитерихса и кончая Касвиновым и Иоффе. А сказано в "Записке" так: "16.VII была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Р-х (Романовых)". "Почему из Перми? — спрашивает Г. Иоффе — Не было прямой связи с Екатеринбургом? А может быть, он чем-то руководствовался спустя четыре года после расстрела? Была уже совершенно иная обстановка, иные политические намерения. Может быть, он уже не хотел возлагать ответственность за содеянное только на уральцев, только на себя? Впоследствии в своих неизданных воспоминаниях о расстреле Романовых Юровский никогда не упоминал пермской телеграммы. Так или иначе, одна записка Юровского, не подкрепленная более достоверными документами, вряд ли может рассматриваться как прямое свидетельство того, что судьба Романовых была решена не в Екатеринбурге. Между прочим, в воспоминаниях другого участника расстрела, помощника Юровского Г. Никулина, прямо утверждается, что постановление о расстреле было принято Уралоблсоветом самостоятельно, на свой страх и риск". Рассуждение историка поражает меня не в меньшей степени, чем, скажем, сочинение юриста Соколова, хотя направлено на обеление и обвинение других исторических субъектов. "Почему из Перми? Не было прямой связи с Екатеринбургом?" Какая, по мнению Иоффе, нужна особая связь, если Ипатьевский дом стоял в центре Екатеринбурга? Может быть, "он не хотел возлагать ответственность за содеянное только на себя, только на уральцев"?   В следующем предложении написано: "16-го в 6 часов вечера Филипп Г-н (Голощёкин. — М.Х.). предписал привести приказ в исполнение". То есть он вовсе не скрывал, что получил приказ от члена президиума местного совета Голощёкина. Только вот сочиняли приказ, по его словам, не Голощёкин с Белобородовым, Дидковским, Сафаровым, Толмачевым, как нас уверяли. Ибо члены президиума были, как и он сам, лишь исполнителями полученного через Пермь приказа. Ещё страннее звучит, что, может быть, он избегал личной ответственности. В "Записке" палач уверяет, что из собственного кольта застрелил царя — какой уж может быть большая ответственность за содеянное? (И, между прочим, видимо, солгал, взяв на себя лишнее). И зачем ему перелагать ответственность за приказ на какую-то несуществующую инстанцию "в Перми", если в принятии рокового решения его не обвинял никто - даже Соколов. Григорий Никулин, естественно, не знал настоящих авторов приказа: он числился палачом-исполнителем, и для таких, как он, Юровский и объявил, что "Уралоблисполком постановил вас расстрелять". "Записка" Юровского пока одна, не подкреплена более достоверными документами? Странно это звучит в устах автора, который оспаривал в той же статье — и с той же степенью убедительности — дневниковую запись Троцкого: "Решение было принято в Москве, а не на Урале". ...Переговоры с Белобородовым дают дополнительную возможность определить, кого Свердлов считал в это время "оком государевым" в регионе, своим, кремлевским человеком в местном руководстве. Соколов выбрал на эту роль Голощёкина, потому что ему нужен был еврей, связанный с евреем в Кремле. Но когда Голощёкин вернулся из Москвы, т.е. после 12 июля, тем екатеринбуржцем, который должен был связать Свердлова с пермскими плановиками, считался всё-таки Александр Белобородов. И в награду Свердлов забрал его потом в Москву. Ближайшим своим помощником — членом Оргбюро ЦК. * * * В завершение этой главы, построенной на гипотезах, предлагаю ещё одну — совершенно фантастическую гипотезу даже на мой собственный взгляд. Вначале процитирую ещё документ из дела: проект обвинительного заключения, набросанный генералом Дитерихсом в момент передачи следствия от Сергеева к Соколову, резюме политического руководства. "На основании детального ознакомления со следственными материалами и посещения места преступления обстоятельства убийства царской семьи представляются следующими: около двух часов ночи с 16 на 17 июля 1918 года в Ипатьевский дом прибыло пять главных комиссаров Областного уральского совета. В два часа ночи члены царской семьи были разбужены, и им объявили, что их сейчас повезут. Члены царской семьи встали, умылись, оделись. В три часа ночи их всех вместе свели вниз и привели в указанную выше комнату... Против них выстроились в центре Юровский с двумя своими помощниками (из коих один был еврейского типа), по сторонам его главные, по сторонам их 10 латышей, составлявших за последнюю неделю внутреннюю охрану и нанятых для сего Юровским, из коих фамилия одного Пашка Берзин". Н. Росс в комментарии написал: "Наряду с фактами, действительно установленными следствием, в этом документе немало и бездоказательных домыслов (например, об участии в расстреле Берзина)". Мне трудно вычленить в тексте действительно установленные факты (указано не то время, не то количество комиссаров и палачей, не та национальность и расположение их в комнате, помощником еврейского типа назван Петр Ермаков). Но откуда Дитерихс все-таки взял фамилию "Пашка Берзин"? Выясняется - из показания некоего проживавшего в Перми студента-грузина Самсона Ильича Матико: "В этой же квартире проживал помощник начальника военных сообщений 3-й армии Георгий, кажется, Николаевич Бирон. Бирон в виде хвастовства рассказал, что он принимал участие в убийстве Николая II при следующих обстоятельствах:.. явились в дом, где был Николай с семьёй, в количестве приблизительно восьми человек и, прежде, чем войти, кинули жребий — кому кого убивать, кроме Николая II, которого взял на себя латыш-матрос Пашка Берзин. Когда вошли в комнату, Николай сидел за столом и пил чай и, как видно, не подозревая о готовившемся, говорил: "Жарко, душно, выпить бы хорошо". А когда увидел у вошедших в руках обнаженные револьверы, то замолчал... задрожал и... пал на колени и стал молить о пощаде, просил, ползал, плакал, а Берзин издевался, отвечая пинками и смехом. И в заключение Берзин выстрелом из револьвера системы Кольта выстрелил в Николая II в лоб и убил его наповал. После этого убийства была приведена в эту же комнату императрица Александра Федоровна. По виду она, как видимо, была изнасилована... Что государыня была изнасилована, я заключаю по тому, что, по словам Бирона, "она была обнажена, и тело у неё очень красивое". В Государыню было произведено два выстрела, и она оказалась лежащей на теле мужа". Такое показание либо бред душевнобольного, либо, что представляется более вероятным, мечтание одного из пермских центровиков, как бы они, мол, уничтожили царскую семью, если бы им доверили исполнять, а не только готовить акцию. Заслуживает сочинение нашего внимания по одной-единственной причине: Пашка Берзин существовал и, что важнее, вполне подходил на роль организатора политической провокации! БСЭ и Военно-исторический журнал сообщают: Ян Карлович Берзин (Петер Карлович Кюзис), партийные псевдонимы "Папус", "Павел Иванович" (1889-1938), член РСДРП с 1905 г., осужден к казни (заменена в виду несовершеннолетия), в 1917 — в Петрограде, в начале 1918 г. партия направила Берзина на работу в органы ЧК, в "аппарат рабоче-крестьянского Советского правительства" (!), с 1919-го начальник Особого отдела (контрразведки) 15 армии, с 1920 служба в Разведывательном управлении РККА (писатель Юлиан Семёнов сообщает, что, по сведениям личной секретарши Дзержинского, именно её шеф рекомендовал Павла Берзина в ГРУ). С 1924 по 1935 и с 1937 по день ареста он - начальник ГРУ, превративший его в одну из лучших разведывательных организаций эпохи. (Знаменитый Рихард Зорге, например, его воспитанник, и "Красная капелла" — его создание, Берзина). А если не случайно это имя возникло на периферии следственных документов? А если его действительно видели в Перми, и кто-то, зная специфические таланты Пашки Берзина, сочинил о нём легенду? Не там ли, в Перми, и началась великая карьера профессионала тайных служб Советского Союза? Глава 30. Зубчатое колесо: екатеринбургские комиссары Первоначально этот фрагмент рукописи начинался с анализа писем на французском языке, полученных семьёй в июне 1918 года. Доказано, что письма были чекистской провокацией: их отправители должны были похитить Романовых и убить "при попытке к бегству", а рядом с жертвами нашли бы мертвые тела в офицерских мундирах с письмами от царя по-французски в карманах. Доказательства версии были психологическими (с какой стати вообще разрешили передавать узникам продукты из монастыря? Этакая "гуманность" к арестованным вовсе не в обычае ни в органах, ни лично у граждан Авдеева с Юровским. А вот подключить к монархическому заговору этакий "православный канал связи белого подполья", то есть монахинь, обманувших доверие наших благородных чекистов, — вполне в стиле конторы. Ведь после аналогичного убийства "при попытке к бегству" в Перми Михаила Романова местные чекисты тоже расстреляли "за помощь в его побеге" полтора десятка "прикосновенных", в том числе молоденьких медсестер, лечивших великого князя). Имелись филологические улики "подделки": настоящий офицер-монархист подписался бы не "преданный Вам", а "преданный Вашему Величеству" (эту деталь приметил ещё Дитерихс). Наконец, доказательства, так сказать, по самой сути ситуации: план операции "Побег" составлял несомненный идиот, если только кто-то отнесется к нему всерьез: "С Божией помощью и Вашим хладнокровием надеемся достичь цели, не рискуя ничем"; "Не беспокойтесь о 50 человеках, которые находятся в маленьком домике, напротив ваших окон"; "Никакая попытка не будет сделана без совершенной уверенности в результате". Все рассуждения вообще потеряли смысл после того, как Гелий Рябов опубликовал письма этих "офицеров с воли" в журнале "Родина". "Внимание, читатель, — воскликнул он. — Эти документы... никогда и нигде не публиковались! Они плод блестяще (если это слово уместно здесь) спланированной и столь же блестяще выполненной оперативной комбинации". Думаю, что плод действительно блестяще сделанной комбинации был бы уже в 1918-м опубликован (не в жалких фрагментах, дарованных тогда же историком М. Покровским американскому журналисту Исааку Дон Левину). Но сии письма держали 70 лет в сугубом архивном секрете Музея революции, иначе каждый интересующийся делом пришёл бы к тому же выводу, что и Гелий Рябов: "Предположим: послано письмо и получен ответ, то и другое перехвачено, прочитано и передано по назначению. И тогда один офицер посылает следующее письмо... В этом случае в руках Совета могли остаться только копии переписки, сохранилась же вся переписка: четыре неразделенных листа, на которых написаны и письма офицера, и ответы Романовых. Это означает: письма офицера писал некто, знающий иностранный язык, и писал он их скорее всего под диктовку работников Уралсовета... Письма Романовым передавал солдат охраны... несомненный участник операции или комбинации. В данном случае это все равно. Если же быть абсолютно точным — это провокация". (Согласно сведениям, опубликованным писателем Э. Радзинским в журнале "Огонек", автором французского текста оказался комиссар снабжения Уралсовета, бывший французский студент Войков, а начисто переписывал их другой чекист - Родзинский). Вот другой эпизод "комбинации". Свидетельница Агафонова, сестра разводящего Анатолия Якимова, показала: "Брат мне передавал... Царский лакей нашёл в занимаемых царской семьёй комнатах две бомбы. Бомбы лежали где-то не то на шкафу, не то на буфете и были покрыты пылью. По приказанию Николая II эти бомбы были переданы коменданту". А вот бумага из семейного архива Юровских: "Около часу дня поступило заявление повара Харитонова о том, что что-то лежит в комнате, где раньше помещались граждане Седнев и Нагорный. По приходе моём туда оказалось, что на указанном Харитоновым шкафе лежат восемь заряженных бомб... о чем было сообщено коменданту Дома особого назначения т. Авдееву, а им, в свою очередь, председателю Областного совета т. Белобородову". — Но ведь перед тем, как поселили в этом доме семейство, все осмотрели, проверили? — спросил Рябов сына Юровского — Несомненно. — Каким же образом? — Думайте, — прерывает меня Александр Яковлевич Юровский. Что тут ломать голову, слишком все ясно и очевидно... Не вовремя нашёл Харитонов бомбы. Не вовремя. Нашёл и оттянул на какой-то срок неизбежное. Так ведь просто всё: очередная проверка, обход, обнаружены бомбы — и всем пулю в лоб в порядке самозащиты". Чем хорош Гелий Рябов - пониманием психологии и терминологии противника. И я, прочитав показания Агафоновой, понимал, что бомбы были подброшены чекистами. Если бы по невероятной небрежности кто-то пропустил их при обыске накануне вселения Романовых, то инженеру Ипатьеву свернули бы голову с его беспечных плеч. Между тем, после цареубийства частный дом владельцу вполне корректно вернули... Но план замысла с бомбами выглядел неопределенно, а вот Г. Рябову незачем ломать голову, "все ясно и отчётливо". Ясно-то и отчётливо выглядит лишь для тех, кто знает правила карательной службы изнутри, а вот написал о них снаружи. ...Как уже предупреждалось, сейчас начнутся гипотезы. Мне кажется, авторы первоначального плана убийства вдохновлялись историческим прецедентом (они были людьми, начитанными в европейской истории) — казнью шотландской королевы Марии Стюарт. Елизавета Английская, заточив соперницу в тюрьму, не решалась прямо расправиться с ней. Но с Марией вступил в контролируемую секретной службой переписку дворянин-заговорщик Бабингтон. В его письмо "промежуточной инстанцией" был вписан вопрос о судьбе Елизаветы, и шотландка попалась на провокацию: распорядилась покончить с хозяйкой королевства. Что было потом и инкриминировано, и сочтено достаточным основанием для казни венчанной пленницы. А что, если составители "писем офицера" тоже рассчитывали на кровожадные ответы и советы Романовых? Человеку ведь свойственно считать себя мерой вещей. Но царь и его дочь, писавшая ответы, настаивали на двух пунктах: "Это будет неблагородно с нашей стороны... оставить их (доктора и слуг. — М.Х.). одних после того, как они последовали за нами в ссылку... хотя доктор Б. умоляет не думать о нём и других людях, чтобы не делать вашу задачу ещё более трудной" — и второе: "У коменданта много помощников, они часто меняются и в последнее время стали весьма нервными... Мы не хотим, чтобы они из-за нас или вы ради нас страдали. Самое главное, ради Бога, не проливайте крови". Нет, такие письма никак не годились — ни екатеринбургским авторам, ни пермским плановикам. Вот почему в программу стали вносить исправления. Другое обстоятельство, заставившее отказаться от инсценированного побега, — это, думается, сопротивление задуманному в центре плану убийства при попытке к бегству, сопротивление со стороны местных, екатеринбургских комиссаров. Что мы о них знаем? Как упоминалось, областью полусуверенно управляла пятерка президиума Исполкома: Белобородов, Голощёкин, Дидковский, Сафаров и Толмачев. "Сейчас нам непросто понять психологию этих людей, — пишет Г. Иоффе. — В большинстве своем это были ещё молодые люди, уже прошедшие через царские ссылки и тюрьмы". Действительно, Белобородову и Сафарову было 27 лет, Толмачеву — 23. 35-летних Дидковского или, скажем, Авдеева даже наш современник, Н. Росс, называет "людьми уже немолодыми". Как многие их сверстники, все щеголяли беспощадной решительностью, не догадываясь, чем она обернется в их собственной жизни... Посчастливилось лишь Толмачеву, он покончил самоубийством через год. Белобородова в награду за Ипатьевский полуподвал сделают в 1919 году членом ЦК партии, он помчится на Дон осуществлять директиву о расказачивании, одну из самых страшных ленинско-свердловских инструкций по осуществлению "красного террора". Когда посланный в тот край другой член ЦК Григорий Сокольников (Бриллиант), воспользовавшись смертью Свердлова, добьется её отмены, то и тогда, уже получив новые распоряжения ЦК, Белобородов будет настаивать на "линии В.И". — на расказачивании: "Основное правило при расправе с контрреволюционерами: захваченных не судят, с ними производят массовую расправу". Потом его полюбил Дзержинский, взял к себе замом. Когда "железный Феликс" оставил один из своих постов, наркома (министра) внутренних дел, то передал его Белобородову. Говорят, беспощадностью тот смущал даже привычных московских коллег. Во всяком случае, мне лично запомнилась его фамилия после чтения одной из речей тов. Сталина, где вождь партии издевался над жалобами на отсутствие внутрипартийной демократии со стороны "таких людей, как Белобородов, "демократизм" которого до сих пор в памяти у ростовских рабочих; Розенгольц, от "демократизма" которого не поздоровилось нашим водникам и железнодорожникам; Пятаков, от "демократизма" которого не кричал, а выл весь Донбасс". Не сумел я разузнать, что там вышло у Белобородова с ростовскими рабочими, но если даже на товарища Сталина произвело сильное впечатление... Сафаров оказался фигурой едва ли не столь же страшной: заведующий Восточным отделом Коминтерна, потом ближайший помощник Зиновьева в Петрограде (официально занимал пост главного редактора "Ленинградской правды"), снят вместе с шефом и впоследствии повёл себя в заключении так, что ему долго сохраняли жизнь (расстреляли только в 1942 году), зато по делу он, единственный, остался до сих пор не реабилитированным: у собиравшихся комиссий не поднялась рука реабилитировать и объявить жертвой столь старательного сотрудника собственных палачей. О том, что Дидковский был едва ли не активнее коллег, поведали нам и Николай II в дневнике, и Яковлев-Мячин в мемуарах. Эти молодые люди страдали комплексом Герострата. Они не хотели тайных расправ — они жаждали открытых. Снисходили с улыбкой к лукавству своего вождя ("детской болезнью левизны" назовет он их поведение). Жаждали открытых убийств, понимая, что тогда останутся в истории — и ошибочно полагая, что героями. Зачем Ильич с побегом такую странную историю крутит? Кайзера "Старик", видать, опасается? Лишь 42-х летний Голощёкин, несомненный их единомышленник, отличался "обычным благоразумием" (В. В. Яковлев), потому, что лично знал нрав и "гуманизм" своего Ильича. Вот его-то местные лихачи и послали в Кремль с заданием: добиться отмены плана инсценированного побега и заменить официальной казнью по приговору Уралсовета. (Г. Иоффе, ссылаясь на неопубликованные воспоминания чекиста М. Медведева (Кудрина), пишет, что Голощёкин выпрашивал в Кремле разрешение на расстрел. При этом историк цитирует: "Голощёкин не получил в Москве официальную санкцию на расстрел Романовых", толкуя так, что Москва якобы отказала в самом акте убийства. Нет, всё проще: Москва отказала в передаче екатеринбургским комиссарам своего права, права ЦК, вынести приговор. В Кремле екатеринбургский план, предложенный Голощёкиным, приняли, но не предоставили Уралсовету автономии при выполнении: принятие решения оставили всё-таки за собой). Когда Голощёкин распорядился привести приказ в исполнение, он действовал не от своего или Уралсовета имени, а в качестве связника Перми, т.е. фактически Кремля. Таким образом, он играл в екатеринбургской головке роль своеобразного министра иностранных дел Урала. Ильич, однако, не любил функционеров, лезших к нему с подозрительными инициативами, и Голощёкин расплатился за свою хлопотливость. Пока крутые исполнители вроде Белобородова, Сыромолотова, Юровского и других взмывали вверх, он после расстрела спустился в политическое ущелье: его отправили в Туркестан, оттуда — председателем совета в... Кострому. И только после ухода с исторической сцены его "друзей" — Ленина, Свердлова и Зиновьева и окончательного утверждения нового хозяина — Сталина — заново взлетела дугой карьера товарища Филиппа! Но как все-таки смог он выполнить задачу уральцев — добиться отмены ленинского "плана побега", отрепетированного на великом князе Михаиле, и заменить его "приговором Уралсовета"? Кремлевскими лидерами руководила не зоологическая жажда убийства во что бы то ни стало. Ленин, например, насколько можно судить по воспоминаниям, был не жестоким садистом, а поразительно равнодушным к людским страданиям человеком. Убийство для него являлось исключительно вопросом политической целесообразности, как, например, для шахматиста жертва своей или снятие вражеской пешки. С этой точки зрения, убийство Романовых являлось для политики большевиков полезным делом.   В условиях мирного развития страны партия, имевшая в конце 1917 года поддержку примерно четверти избирателей (в Учредительное собрание), через полгода стала стремительно терять опору в массах. Заключив мир ("Декрет о мире") и объявив о национализации земли с передачей её крестьянам ("Декрет о земле"), левые экстремисты выполнили в глазах населения общественную задачу, для которой их призвали избиратели, а дальше... Кто ж будет следующий в очереди на власть в России? Но сам-то Ленин осознавал себя великой исторической фигурой, призванной пересоздать не одну Россию — но всё человечество. Если условия мирного развития страны грозили ему потерей власти, у него оставался единственный выход: начать войну. А для войны требовался такой повод, чтобы противник встал на дыбы и полез на заготовленную против него рогатину чрезвычайного военного положения. Другая цель: отрезать "своим" путь компромисса, к которому проявили неожиданную склонность даже такие признанные ветераны, как Зиновьев, Каменев, Рыков, Ногин. Вспомните признание Троцкого: "Казнь царской семьи нужна была не только для того, чтобы запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная Победа или полная гибель". После цареубийства любой в случае поражения в гражданской войне мог рассчитывать в лучшем случае на виселицу на центральной площади города, в худшем — на сук березы в ближайшем лесу. Инсценировка "белого похищения" снимала ответственность с прямых хозяев Кремля и обеспечивала им, в отличие от местных товарищей, возможность при нужде уехать в Женеву или Лондон. Но зато оно же лишало казнь вышеуказанного смысла — запугивания собственных кадров. Более того, в среде белых возрождалась некая надежда. Например, "в Перми было распространено мнение, что великий князь Михаил Александрович был увезен с целью его спасения. Помощник управляющего Пермской губернии Михаил Васильевич Кукаретин говорил мне, что в Перми существовала организация, имевшая целью спасти Михаила Александровича, и высказывал убеждение, что он действительно спасен" (показания прокурора И. Шамарина). Исчезновение Николая II во время побега как раз могло дать монархистам то, что Ленин назвал "живым знаменем". Предложение же уральцев записать ответственность на их, на местный счёт давало вождю весьма приемлемое политическое решение. С одной стороны, ответственность возлагалась на большевиков, то есть своих запугивали-таки невозможностью отступления. С другой, непосредственными виновниками объявлялись все же местные товарищи, что обеспечивало запасной выход вождям в случае поражения — и Ильичу, и тем, кого он решит взять с собой. "Ленин был все-таки очень осторожный человек", — характеризовала его личная секретарша Марина Володичева. Но в процессе кремлевских переговоров Голощёкина выявились специфические трудности для исполнения нового плана. "Чувство лодыря, соблазн легкого труда и небывалая по тем временам его оплата привели в дом Ипатьева пьяного слесаря от локомобиля и его пьяную ватагу. По своему круглому невежеству эти "распропагандированные отбросы из среды русского народа", вероятно, сами себя считали крупными фигурами в доме Ипатьева, — так писал об авдеевцах следователь Соколов. — Это было не так. Они не сами пришли сюда. Их сюда посадили, а затем в нужную минуту выгнали". Беда Соколова как автора заключается в том, что даже когда он прав — а прав он нередко, ненависть действительно позволяет ему прозревать скрытые ходы коварного противника — то он не умеет свои умозаключения толково объяснить. Например, он прав, говоря, что "авдеевцев" туда посадили, а потом в нужную минуту выгнали. Но что это была за нужная минута? Момент принятия решения о казни? А что, до смены караула в ДОНе, до 4-го июля, большевики собирались оставлять Романовых в живых и потому держали при них авдеевцев? Или — Авдеев с пьяницами и ворами, они что, вовсе не годились Уралсовету, чтобы нажимать на курки пистолетов под присмотром наблюдателей из ЧК? Теперь сопоставьте это рассуждение Соколова с тем вариантом изменения планов цареубийства, который изложен выше. Когда планировалось нападение на ДОН и похищение узников "офицерами-монархистами", не могло быть более подходящих охранников, чем известные всему городу пьяницы, распустехи, воры. Они-то и должны были прошляпить пленников и понести потом за это законное наказание от Советской власти. (Например, вместе с левыми эсерами, казненными в Перми). Это была бы красивая комбинация! А вот для исполнения "законного постановления" они были непригодны: как любые пьяницы, не могли долго держать язык за зубами и вообще - склонны к подкупу. И грабежу царских ценностей, оставшихся без хозяев. Поэтому сразу после вынесения нового решения и возникло в ДОНе старое дело о краже. "Авдеев смещен, его помощник Мошкин арестован, весь внутренний караул сменен следовательно, "опасения напрасны", успокойте руководство, товарищ Филипп, в тюрьме теперь будут исключительно надежные палачи. 12 июля Голощёкин прибыл из Москвы и стал ждать оттуда условленного сигнала. Соколов, а вслед за ним Игорь Шафаревич и другие приписывают ему главную роль в организации цареубийства. (Сибирский журналист В. Болховитинов пишет, например: "Непосредственно подчиненные Свердлову комиссары еврейской национальности Шая Голощёкин и Юровский зверски уничтожили царскую семью"). Но Голощёкин чисто физически не мог "всем распоряжаться": как установил Соколов, он с конца июня до 12 июля находился в Москве, "разрабатывал со Свердловым планы на его квартире".   Именно на этот период и приходятся главные оргмероприятия: убийства Долгорукого, Татищева, Седнева, Нагорного, смена караула и присылка в ДОН "латышей" — все производилось тогда, когда Голощёкин ещё сидел в Москве. "Голощёкина защищать никому в голову не придет", — написал Бруцкус, а я добавлю, что это, по-видимому, был один из самых страшных палачей в истории России XX века, аналог какого-нибудь Ганса Франка, повешенного в Нюрнберге, и если бы ему поручили организовать цареубийство, он ни в чем бы не уступил Белобородову. Просто слишком много нашлось в Екатеринбурге комиссаров, претендовавших на роль шефа цареубийства... Как раз важнейшая улика Соколова, телеграмма на его имя в Кремль, это доказывает. На роль тайного шефа Голощёкин не годился потому, что вовсе не хотел быть тайным: он сразу же полез на трибуну, чтобы лично объявить городу и миру о гибели Николая Романова. "Покажите труп", — требовалал недоверчивая уральская публика. Когда истребление Романовых завершили, его деловых организаторов взяли в центральный аппарат партии и Государства. А вот местного "дипломата" отправили в Туркестан: Ильич все-таки не любил тех, кто заговаривал ему зубы на ровном месте. Глава 31. Апология Николая Соколова Эта глава содержит моё похвальное слово Николаю Соколову. Его пороки как юриста оказались продолжением его же профессиональных достоинств, в частности, поэтому версия еврейского преступления в Екатеринбурге так надолго законсервировалась в литературе. Система большевистского управления страной основывалась на внешнем разделении политической и административно-судебной властей. Тайная политическая власть принимала в России все важные решения. Ни её деятельность, ни истинная структура никому не раскрывались, историкам достались ничтожные крохи её архивов. политические решения принимались, следовательно, одними лицами, а исполнялись - другими (правительственной властью). Эту параллельную систему властей сознательно сконструировал Ленин, причём одной из важных целей двойственной администрации считался "обман буржуазных обывателей", или – по Ленину -"слепоглухонемых". (Лидер партии объяснял коллегам, что официальная власть может принимать помощь от "буржуазного окружения", тогда как партийная тайная власть будет наносить врагу революционные кинжальные удары из государственного подполья). К чести Соколова, он к "слепоглухонемым" не принадлежал и за карнавалом официально-декоративных правительственных масок пытался выявить задействованные в преступлении лики. Например, за маской официального премьера Ленина он выявил тайного вершителя политики — Янкеля Свердлова. За личиной официального председателя Уралсовета Белобородова — правителя де-факто, секретаря обкома Шая Голощёкина. За тенью официально объявленного цареубийцы Ермакова высветил подлинного палача - Янкеля Юровского. "Русские" личные имена расшифровывались в тексте книги в подчеркнуто еврейской форме, ибо, увы, в екатеринбургском сюжете вышло так, что подлинные имена и фамилии участников-евреев звучали вполне по-славянски (Яков Свердлов, Исай Голощёкин, Яков Юровский). И это затемняло нужный автору читательский эффект. Важная ошибка Соколова заключалась в неправильно выбранных коэфициентах вычисления истины. Во-первых, сам правильный принцип доводился всё-таки до абсурда. Не всегда обладатель официальной власти исключался из системы власти тайной: часто обе функции совмещались в одном лице. Ленин, например, был главой и партийной, и правительственной головки. Троцкий считался вторым человеком в партии, но немалой фигурой в правительстве (наркомвоенмор). Если формальный глава Государства Калинин сразу обнаруживал оперно-декоративную роль должности советского "конституционного царя", то это вовсе не значило, что каждый президент окажется куклой в руках партийного руководства (например, Яков Свердлов на том же посту в силу личных особенностей получил громадное реальное влияние на политические дела). Другой просчёт Соколова заключался в том, что источник и орган тайной власти, которые следователем интуитивно ощущался, мыслился лишь в виде еврейской группы: кажется, он на самом деле предполагал, что эти евреи не большевики вовсе, а лишь орудия национальных руководителей еврейства, религиозных "сионских мудрецов". В этом пункте я вынужден отвлечься и сделать виток в сторону от екатеринбургского сюжета. В искажении видения следователя не следует искать личную ограниченность Соколова или комплекс национальной неполноценности (когда собственный молодой народ представляется лишь марионеткой в чужих, зрелых и опытно-хитрых пальцах), или, наконец, рецидив его омертвело-религиозного воспитания. Словом, это был вовсе не исторический порок консервативно настроенного обывателя Соколова. Мировоззрение Соколова в ту эпоху считалось мировоззрением как раз современным, более того, модно современным! По методологии своего мышления Соколов выглядел новатором в противовес устаревавшему либералу Бруцкусу, благодаря чему его версия и вошла в идеологическую моду на десятилетия, а профессора даже его собственные земляки забыли. Беды мира объяснялись единомышленниками Соколова общественым Злом, проистекавшим из небольшого по объему и раздробленного по всей Европе и Америке источника, отравлявшего трудовое человечество. Левые группы назвали такое Всемирное Зло "крупной буржуазией". Они не были дураками или слепцами, многие вовсе не злодеями по натуре — но, если использовать литературный образ, это были Раскольниковы, возмечтавшие убить богатую старушку Мировую Буржуазию, чтобы принести счастье близким людям, да и себе — талантливым, погибавшим в старом мире героям. Напротив, правые группы избрали на аналогичную роль другую старушку, Мировое Еврейство... Среди них - искуснейший политик тогдашней Германии Адольф Гитлер, один из её лучших летчиков Герман Геринг, великий промышленник США Генри Форд, талантливейший офицер русского флота Александр Колчак... В этом же ряду мне видится и фигура Николая Соколова. Подобно им, он потерпел поражение в том деле, которому посвятил жизнь: он не заметил не только Ленина с Дзержинским, но и пермский центр, и, не в силах обойти Белобородова, всячески приуменьшал в версии его роль. Это был не индивидуальный феномен Соколова, а явление распространенное, примерно того же порядка, что у Сталина, несомненно лучшего политика России, который, приступив в 30-х гг. к жизненно важному контакту СССР с гитлеровской Германией, рекомендовал своему посланцу Канделаки встретиться с... Яльмаром Шахтом, полагая, что германский министр из банкиров, т.е. капиталист, представляет в рейхсканцелярии некое тайное нацистское Политбюро, отдающее Гитлеру свои капиталистические приказы. Это полная аналогия с Дитерихсом, полагавшим, что раз Троцкий еврей, он-то и должен приказывать русскому человеку - Ленину. Задача не только Соколова, но любых исследователей екатеринбургского дела осложнялась ещё необыкновенным, почти сказочным легкомыслием многих современников и всех иных свидетелей и исследователей при обращении с фактами, именами, датами в сюжете цареубийства. Вот только два примера При жизни Соколова, в 1921 году, в Мюнхене вышла книга Ф.Винберга "Корни зла" (она же "Крестный путь"). Вряд ли нужно уточнять, что книга посвящена "описанию страданий погибшей Царской семьи", а "корни зла", давшие ей название, состояли в "Великом и малом заговоре еврейства", осуществленном сионскими мудрецами в поверженной в прах России. На службе у еврейства, согласно Винбергу, состояли и Корнилов, и Алексеев, и Деникин, и Янушкевич (распорядившийся о переброске избытка кавалерии в пехоту в условиях позиционной войны).   Винберг утверждал, что это сделано Янушкевичем по еврейской интриге. Ссылку на "Корни зла" я нашёл в книге Соколова (почему и прочёл её), но какие, спрашивается, претензии можем мы предъявлять автору 20-х годов, если в 1981 году мой современник канадский профессор П.Пагануцци тоже сослался как на источник на эти "Корни": "Убийство австрийской наследственной четы было делом рук масонов... Установлено с документальной точностью, что убийцы являлись масонскими агентами".   Корнилов и Деникин с той же документальной точностью являлись, конечно, агентами еврейскими... Уверен, исследуя любой другой сюжет, современный профессор проверил бы основательность исследований предшественников — но такое научное правило не распространяется на екатеринбургское цареубийство. Второй пример. Пагануцци приходит к выводу: "Нет сомнения, что описанные в этой главе чудовищные преступления большевиков (Пермь и Алапаевск. — М.Х.). были совершены по приказанию из центра, Москвы... Главная ответственность за них лежит на Свердлове на первом месте, а затем на Ленине, Крестинском и Зиновьеве". Почему Свердлов опередил Ленина, а? Почему Зиновьев и Крестинский приказывали нечто из "центра — Москвы", когда оба находились совсем в другом центре — в Петрограде?   А ни почему. Потому что разрешается сложившейся традицией предъявлять обвинение всякому, кому данному автору хочется, кто более неприятен историку среди действовавших в сюжете лиц. Так уж принято, и Соколов, кстати, не первый. Но и не последний, как видите. Разрешено, например, тому же Пагануцци сопроводить фамилию "Зиновьев" справкой: "Он же Апфельбаум, Овсей Гершон Аронов", хотя Апфельбаум — это девичья фамилия матери Зиновьева, а настоящая фамилия обозначена во всех энциклопедиях — "Радомысльский". Но, согласитесь, Апфельбаум прозвучит куда ярче по-еврейски, почти так соблазнительно, как Цедербаум (настоящая фамилия Юлия Мартова). Возьмите другого автора - Марка Касвинова, который в идейном отношении считается антиподом Соколова и Пагануцци, но методика обращения с фактами и фамилиями у него совершено аналогичная. В журнальном варианте "23 ступеней вниз" так описано убийство: "Кому поручить исполнение приговора? Председательствующий говорит: возвратился с фронта Петр Захарович Ермаков, верхисетский кузнец. Оправился от ран. Достойный, всеми почитаемый ветеран. Отец троих детей (sic!— необходимое условие для палача: являться примерным семьянином. — М.Х.). Вызвали Ермакова. Спросили. Согласился. Попросил в помощь А. Д. Авдеева, бывшего коменданта Дома особого назначения, и Я. И. (sic!) Юровского, коменданта нынешнего". Далее описывается, как "комиссар юстиции Юровский выступил вперед... и объявил: "Внимание! Оглашается решение Уральского совета... Именем народа... И сразу после этого загремели выстрелы". Перед Касвиновым заказчики поставили противоположную задачу, чем ставил Дитерихс перед Соколовым (ибо весьма положительный в большевизме факт истребления Романовых, врагов трудового народа, должны были исполнить, конечно, коренные русские люди и притом пролетарии, а не какие-то евреи). Но советский историк выполнил её теми же приёмами, что и протонацистский публицист: "... некоторые западные авторы продолжают сочинять всякие небылицы по поводу казни Романовых. Утверждают, например, будто исполнители приговора Уральского совета были в подавляющем большинстве нерусские ("мадьяры", "австрийцы", "немцы", "латыши" и т. д)..". А евреев, заметьте, у Касвинова нет. Вообще нет! Не имеют права сии космополиты участвовать в положительном "акте революционного возмездия". "...все участники операции были русские граждане (sic!), в основном рабочие и революционые активисты... Колчаковский следователь Соколов, ссылаясь на составленный им список участников охраны и исполнителей приговора (22 фамилии), признает: "Все это местные люди, русские жители". Внизу Касвинов сделал сноску на источник: "Н. Соколов "Убийство царской семьи", Берлин, 1925, стр. 87". Так написано в журнале "Звезда" (1973, № 10, стр. 170-171). А загляните-ка в ту же книгу, выпущеную отдельным изданием: "Кому поручить исполнение приговора? Общее мнение: Юровскому Якову Михайловичу (уже не "И".! — М.Х.)., коменданту Дома особого назначения, и его помощнику Григорию Петровичу Никулину"... Далее Юровский в тексте читает приговор, но он уже понижен до реального чина "товарища областного комиссара юстиции" и без: "Именем народа", и нет более рассуждений о выдумках иностранных авторов о нерусских участников команды палачей, и нет ссылки на 87-ю страницу у Соколова (на которой, естественно, не было никогда и абсолютно ничего похожего на цитату, якобы найденную Касвиновым, и не могло её быть, ибо она противоречила всей концепции этого следователя). И ни слова не то что извинения перед читателем за прежний текст "23 ступеней", а хоть какого-то объяснения его... Так что при всех несомненных грехах Николай Соколов был и остается типичным и совершенно обычным для своего времени сочинителем следственных гипотез, юристом, который подгонял материалы следствия и обвинение в тягчайшем уголовном и нравственном преступлении к деяниям того круга лиц, что ему лично не нравился (а не нравились ему, в соответствии с духом нарождавшегося тогда нацизма, евреи). Это был вовсе не какой-то монстр, моральный урод, как казалось воспитанному в XIX веке Бруцкусу, но самый характерный по методике обработке дел что для тогдашних правых, что для тогдашних левых типовой работник, в каком-то смысле, увы, всё ещё наш современник. На чем возможную для меня апологию Соколова заканчиваю. Глава 32. Малое зубчатое колесо: комендант Юровский Итак, 4 июня 1918 года Белобородов, как мы знаем, произвел "переворот" и вместо Авдеева назначил комендантом ДОНа товарища (заместителя) областного комиссара юстиции Якова Юровского, а помощником коменданта вместо вороватого Мошкина сделался казначей местной ЧК Григорий Никулин. Ещё через несколько дней шеф Уралсовета телеграфно приказал: "Пермь, военком, Лукоянову, уполномоченному обласовету Матвееву, Королевские, Сыромолотову. Если можно заменить безусловно надежными людьми команду охраны поезда, всю смените. Пошлите обратно в Екатеринбург, точка. Матвеев остается комендантом поезда, о замене сговоритесь Трифоновым. Белобородов, 8 июля". Может быть, эти люди из охраны золото-платинового поезда и явились через день-два на службу во внутренний караул ДОНа? "Их было 10 человек, — рассказывал следователю свидетель Якимов. — Из числа прибывших пятеро было нерусские, а пятеро русских. Я категорически утверждаю, что пятеро из них были русские люди, говорили по-русски. Остальные же пятеро по виду были нерусские. По-русски хотя и говорили, но плохо. Хорошо я знаю, что одному из русских фамилия была Кабанов. Положительно удостоверяю, что эти русские, кроме Кабанова, носили фамилии Ермаков, Партин и Костоусов... Пятому же фамилию забыл, не могу сказать, был ли среди них человек по фамилии Леватных... Эти фамилии я запомнил, потому что меня как разводящего иногда посылали Юровский или Никулин за кем-нибудь из них: "Позови Ермакова, позови Партина, позови Костоусова". Всех этих, прибывших из "Американской гостиницы" (резиденция Уральской ЧК. — М.Х.)., мы безразлично называли почему-то "латышами". Кем же был новый комендант, согласно генералу Дитерихсу, "нанявший этих латышей во внутреннюю охрану"? (Поэтическая картина, набросанная рукой мастера исторической беллетристики: еврей, нанимающий латышей за презренные шекели убивать русского царя и его юное потомство). Вот сведения, собранные Соколовым: "Яков Михайлович Юровский... Его дед Ицка проживал некогда в Полтавской губ. Сын последнего, Хаим, отец Юровского, был уголовный преступник: совершил кражу и сослан в Сибирь судебной властью. Яков Юровский получил весьма малое образование. Он учился в Томске в еврейской школе "Талматейро" при синагоге, но курса не кончил. Мальчиком поступил учеником к часовщику-еврею Перману, а в 1891-92 годах открыл в Томске свою мастерскую. В 1904 году женился на еврейке Мане Янкелевой. В годы первой смуты почему-то уехал в Германию и год жил в Берлине. Там он изменил вере отцов и принял лютеранство. Из Берлина он сначала проехал на юг и проживал, видимо, в Екатеринодаре. Затем вернулся в Томск, открыв часовой магазин. Можно думать, что заграничная поездка дала ему некоторые средства. Его брат Лейба говорит: "Он уже был богат. Его товар в магазине стоил по тому времени тысяч десять". Это же время стало началом его революционной работы. Он был привлечен к дознанию в Томском губ. жанд. управлении и выслан в Екатеринбург в 1912 г. Здесь Юровский открыл фотографию и занимался этим делом до войны. Во время войны он был призван как солдат... ему удалось устроиться в фельдшерскую школу, он кончил её в звании ротного фельдшера и работал в лазарете. По характеру вкрадчивый, скрытный и жестокий человек. Его братья говорят о нём: Эли Меир:"Он у нас в семье считался самым умным, а я человек рабочий... Только могу сказать, что он человек с характером". Лейба: "Характер у Янкеля вспыльчивый, настойчивый... Он любит угнетать людей". Жена Эли-Меира, Лея, показывает: "Янкеля, брата мужа, я, конечно, знала. Мы никогда с ним не были близки, мы разные люди. Он перешел из иудейства в лютеранство, а я еврейка-фанатичка (здесь видна некоторая литературная обработка показаний. — М.Х.). Он по характеру деспот, страшно настойчивый человек. Его выражение всегда было: "Кто не с нами, тот против нас". Эксплоататор: эксплоатировал моего мужа, собственного брата". Касвинов уточняет потаенную сторону жизни Юровского: "Член партии с 1905 года... в Екатеринбурге продолжал в подполье активную революционую деятельность по заданиям партии... Яков Михайлович был одним из ближайших соратников своего тезки Свердлова и других ветеранов — Ф. Голощёкина, А. Белобородова, Н. Толмачева. Юровского знал, принимал в Кремле и лично беседовал с ним (после окончания гражданской войны) В. И. Ленин. Комендантом Дома особого назначения он был назначен, будучи депутатом Уралсовета, товарищем комиссара юстиции Уральской области, членом коллегии ОблЧК". Именной указатель к собранию сочинений В. Ленина уточняет название его должности: "Председатель следственной комиссии Уральского облтрибунала" (как спросил Свердлов Белобородова: "Алапаеха — дело Комисла?"). Слово Бруцкусу: "Судьба сжалилась над Соколовым и послала ему еврея, на котором можно отыграться за всех неевреев. Надо признать сразу — этот еврей, Яков Юровский, личность дрянная. Мотивы его действий остаются под сомнением: выполнял ли он только волю пославших его? Сидел ли в нём дух Герострата? Правда, по-видимому, лежит в комбинации этих двух предположений. Из мелкого честолюбия он наскоком, бросаясь своим усердием в глаза начальству, добился назначения комендантом Ипатьевского дома. Не подыскать ни слова оправдания для этого фигуранта революции... но Юровский должен быть изображен таким, каким он был, а не густо подкрашен, как это сделал с ним Соколов, что всего хуже, сделал... ради лживого и опасного по кровавым последствиям вывода". Бруцкус верно понимал психологию современников: Юровский действительно грезил лаврами Герострата. Дело не только в пистолетах, которые он подарил в Музей революции. Перечитайте-ка его "Записку": он ни разу не назвал себя по имени или даже "я", а только в третьем лице или по названию должности: "Комендант". Не следует думать, будто сие сделано из соображений конспирации: названы в тексте многие имена - Филиппа Г-на (Голощёкина), передавшего ему приказ из Перми, Ермакова, подведшего "коменданта" с захоронением, Чуцкаева, подсказавшего нужное место могилы, Белобородова — но только не непосредственных участников расстрела. Историческое деяние казни царя и его семьи свершила лишь одна фигура, даже не фельдшер Яков Юровский, но — КОМЕНДАНТ. Звучит-то как! — почти "штандартенфюрер". Весьма любопытны рассуждения Бруцкуса о причинах перемены Юровским "веры отцов" (по терминологии Соколова): "Прежде всего, Юровский был не еврейской веры, лютеранин, не еврей, а крещеный еврей. Ритуалисты, когда им это нужно, уверяют, что это одно и тоже: жид или выкрест. (Александр III называл жидами великих князей Михайловичей, потому что жена Михаила Николаевича, их мать Ольга Петровна, была еврейской крови). Но это далеко не одно и то же. Само собой разумеется, что, за редкими исключениями, из еврейства уходят в христианство наименее устойчивые в нравственном отношении элементы или болезненно легкомысленные натуры. Процент переходящих по убеждению крайне ничтожен. Существует колоссальная разница между людьми, меняющими любую веру, и евреями, принимающими крещение. Для последних это переход из лагеря преследуемых в лагерь преследователей: самые злые антисемиты, самые преступные ритуалисты — крещеные евреи. Огромное их большинство принадлежит... главным образом, к карьеристам, иногда маньякам-честолюбцам (явный намек на Юровского. — М.Х.).   Акт явного предательства своего народа скрашивается ... если приходилось по любви жениться на христианке в странах, где смешанный брак запрещен Законом. О Юровском сам Соколов сообщает, что он... отрицал себя от еврейства, сделал это давно и в силу полнейшей отчужденности от еврейского народа и иудаизма... Не из-за любви он принял лютеранство, его жена была еврейкой, не из-за карьеры: еврейство успехам часовщика никак не мешало... Юровский был негодяй, но... этот негодяй — по существу и формально — отрекся от еврейства. На каком же основании преступление этого выродка допустимо отнести на счёт еврейства? Не в большей степени, чем подвиги Манасевича-Мануйлова, который был таким же гнилым выкидышем еврейства справа, в охранку, как Юровский слева, к большевикам". Разрешу напоследок небольшое лирическое отступление — об иудейском отношении к принявшим крещение соплеменникам, которое у Бруцкуса получило такое рельефное словесное оформление. Думается, многих читателей этой книги поразит его пылкое убеждение, что перешедшие в христианство евреи есть (исключая склонившихся перед силой любви) подонки и отбросы еврейского общества. И хотя многие русские люди, если верить народным пословицам, разделяли установку Бруцкуса ("Вору прощеному, коню леченому и жиду крещеному одна цена", "Жида крести и под лед спусти" и т.д)., даже и их, верно, смутит аналогичное убеждение, в свою очередь, с противоположной, еврейской стороны, а именно, что христианскую веру нормальный еврей может принять, только если это предельно ничтожный тип, вроде охранника-провокатора Манасевича или мечтательного цареубийцы Юровского. ...В те годы, когда Юровский делал первые и, казалось, многообещавшие карьерные прыжки, другой еврей, Соломон Лурье, профессор-античник Самарского университета, собирал материалы для своей книги "антисемитизм в древнем мире: попытки объяснения его в науке и его причины". Античность служила автору конкретным полем для исследования социально-психологических причин возникновения феномена антисемитизма. Ученый пытался осознать для себя причину почти патологической ненависти к его народу, в частности и современных общественных сил, противостоявших большевизму. Одно за другим рассматривал он стандартные антисемитские претензии к евреям, принятые в тогдашней русской среде, проверял их историческим материалом и отбрасывал как не выдержавшие проверки фактами. Евреев не любят за их чуждость физическому труду? Но в античную эпоху, когда они были земледельцами или ремесленниками, их не любили ещё больше.   Не любят за занятия финансами, в частности, ростовщичеством? Но в тех регионах, где, будучи меньшинством финансового мира, евреи вынуждались давать льготные условия должникам, их ненавидели куда сильнее, чем их христианских (в частности итальянских) конкурентов. Не любят за постоянный конфликт с туземным национальным Государством? Но в птолемеевском Египте евреи составляли гвардию вооруженных сил фараонов, и там-то и зародилась впервые идеология юдофобов. Отказ признать императоров богами? Но евреи шли на любой допустимый их верой компромисс — в частности, соглашались ставить щиты с изображением императора сразу за оградой Храма. Все проверенные обвинения отпали. Кроме одного. Обвинения в еврейском высокомерии. На основании античных текстов Лурье пришёл к следующим выводам. Обвинение в высокомерии, по его наблюдениям, предъявляли евреям в период национальных катастроф, связанных с потерей ими государственности. Историк процитировал несколько филиппик подобного рода, вкладывавшихся драматургами в уста персонажей - "метэков", бесправных чужестранцев в эллинских городах. Они выражали свои чувства примерно так: почему евреи не ведут себя так, как все мы? Гипотеза, выдвинутая Лурье, сводилась к следующему. Человечество античной эпохи считало аксиомой, что каждый народ имеет собственных богов-покровителей. Бог одного народа и не должен быть богом другого. Поэтому в случае поражения бог униженных не истреблялся вовсе, а включался в пантеон державы-победительницы, но, конечно, на правах покоренного, второстепенного бога. Соответственно нормы поведения племени, поклонявшемуся малому идолу, были иными, чем нормы поведения идолопоклонников бога-победителя. Евреи были монотеистами и воспринимали окружающие народы, даже самые победоносные и высококультурные, как погубивших свои души язычников. Самым убийственным в поражении от войск Тита считалось, что Бог предал свой народ за его грехи в руки "ам шфела", "низменного народа". Это самоощущение себя как единственных в мире носителей истинной веры придавало еврейскому поведению, часто даже вопреки субъективной воле, ту внутреннюю независимость, которая раздражала окружавших людей, находившихся в сходном с евреями рабском или полурабском положении (не римляне, а греки и другие неполноправные народы Римской империи преследовали евреев именно как евреев).   Любую попытку внешних сил обозначить особыми знаками зависимое положение разгромленного и обращенного в рабство народа евреи преобразовывали в символическую мету своей избранности Богом. Человек, считали они, может бояться зубов крокодила или волка или жала змеи, но в этом нет унижения: ибо, и опасаясь физической силы дикого зверя, человек ни в малой степени не признает превосходства любой фауны над собой. Так же и евреи, уступая физической силе иноверцев, никогда не признавали никаких достоинств в чужих религиях. Отражение такого традиционного, укоренившегося еврейского отношения к окружающему миру я вижу и в обличениях Бруцкусом Юровского. Для него выкрест был человеком, павшим по каким-то неизвестным ученому причинам до животного уровня. ...Как просто было бы жить в мире, если бы преступления, завораживающие воображение человечества, творили лишь монстры, злодеи и вероотступники! Оговариваю: "По русскому Закону, действовавшему на территории адмирала Колчака, все участники цареубийства, начиная от высшего руководителя и кончая последним прикосновенным, все одинаково подлежат смертной казни. С точки зрения моральной отношение человеческой совести к Юровскому нисколько не изменится, независимо от того, стрелял ли он в безнадежно обреченных или нет" (Бруцкус).   Мои дальнейшие размышления о личности и мотивах действий Якова Юровского надо рассматривать, твердо помня, что речь идет о человеке, совершившем тягчайшее преступление что с юридической, что с нравственной точки зрения, и это не подлежит обсуждению — как начальная аксиома моих рассуждений. Условившись об этом обязательном коэфициенте, вслушаемся в размышления Бруцкуса и всмотримся в улики Соколова. Первый вопрос: зачем Юровский принял христианство? Особых льгот ему это не давало: ограничения черты оседлости не распространялись на ремесленника-часовщика [А если перестанет быть часовщиком? - FV] , а товара в его магазине было много — разбогатеть, благодаря крещению, он не мог. Честолюбие? Но какое честолюбивые интересы, связанные с вероотступничеством, могли иметься у человека, если в том же 1905-м, он вступил в большевистскую партию. Не исключаю, что ленинские "кадровики" подвергли испытанию на верность подобных прозелитов большевизма: мол, для подпольщика удобнее считаться христианином, чтобы меньше привлекать внимание полиции. А сами приглядывались: подчинится душой или нет? Но именно с Юровским ситуация мне кажется более сложной. Ибо нужен ответ на другой вопрос, который занимает автора этой книги вслед за крещением будущего коменданта, — какие качества сделали этого человека более пригодным для руководства ДОНом, чем Авдеева или иного уральского чекиста. Что имел в виду Белобородов, оказывая Юровскому столь исключительное доверие? Самое бросающееся в глаза — это комплекс Герострата, отмеченный Бруцкусом. Им были охвачены и Ленин с Троцким, и Пятаков с Белобородовым, их помощники и исполнители. А Марат из Каинска, часовщик и ротный фельдшер, о котором книги будут писать (и пишут!), чей кольт будет в музее храниться (и хранится!) — он во имя "мерной поступи железных батальонов истории" был готов тогда на все. Но, повторяю, таких честолюбцев была масса — и чем же он отличался в глазах Белобородова от Петра Ермакова, который с наслаждением приписал себе палаческие лавры Юровского, или от Медведева (Кудрина)? Почему выбрали его — одного среди всех? Характерное свойство, неожиданное для типичного чекиста той эпохи, выделяет Юровского с налету. Чем занялся чиновник сразу после назначения? Проинвентаризовал царские драгоценности и сдал по описи под охрану тем, в ком был абсолютно уверен, что не украдут. Самим Романовым. Чем занялся сразу после расстрела? "Тут начались кражи, пришлось поставить трех надежных товарищей для охраны трупов... Под угрозой расстрела все было возвращено (золотые часы, портсигар с бриллиантами и т.п)". "...Начали перегружать трупы на пролетки... сейчас же стали очищать карманы — пришлось и тут пригрозить расстрелом и поставить часовых". По его словам, после гибели Романовых в их одежде нашли зашитыми бриллианты и другие драгоценности на 3200 каратов — и все было сохранено в тайнике под Алапаевском: добыча с трупов считалась московской долей, а не местной — Москве он её и передал. Итак, президиум Уральского совета выбрал "исполнителем", с одной стороны, типичного, готового во имя Великой цели на всё; с другой, человека в их среде редкого — лично честного, неспособного украсть доверенное казенное имущество. Авдеев для такой задачи точно не годился. Это бескорыстие держалось на каких-то внутренних скрепах его личности. Понимаю, насколько опасно выступать адвокатом дьявола, но ведь не я первым отметил этот феномен: чекистский убийца Юровский не кажется мне лично жестоким человеком, жестоким по натуре, а не по должности. Авторы нашумевшего "Досье на царя" А. Саммерс и Т. Мэнгольд заметили: "То, что мы знаем о его поведении до и во время исполнения должности, с трудом может подтвердить, что он являлся сторонником насилия".   Русский публицист Е. Вагин ехидно заметил в ответ: "Занимавшаяся Юровским должность была "член Уральского совета и областной комиссар юстиции". Конечно, трудно себе представить, чтобы глава областной ЧК был сторонником насилия". Евгений Вагин сделал мелкие ошибки (Юровский не был ни облкомиссаром, ни главой ЧК, Вагина ввела в заблуждение книга Соколова), но по сути он прав: Юровский не мог не быть жестоким палачом по должности. Но, как ни парадоксально, правы и американцы: именно в рамках своей должности Юровский кажется относительно... не совсем ей соответствующим, что ли. Это подтверждается и его дальнейшей карьерой. Разумеется, практический организатор "акта" был щедро награжден властями. Вот что пишет его биограф Я. Резник в книге "Чекист": "Яков Михайлович выполнял в Москве с сентября 1918-го до июля 1919-го опаснейшую работу, когда был одним из ближайших помощников Феликса Дзержинского".   Потом началось падение в карьере: после освобождения Екатеринбурга сделали предгубЧК, и он якобы сам сказал посетившему его британцу Мак-Куллагу, что "отправил на смерть 60 подозреваемых белых". Пишу "якобы", потому что обычно в кругах чекистов не было принято болтать об оперативных делах, да ещё с иностранным журналистом, да ещё с приехавшим разговаривать совсем по другому вопросу. Ибо Мак-Куллаг приехал на встречу не с предгубЧК, а с ...завгубсобесом Юровским!   Мак-Куллаг объяснил тогда его служебное перемещение по-западному: "Очевидно, он был слишком кровожаден для этой должности даже для большевиков, и кто-то, обладавший, по-видимому, мрачным чувством юмора, перевел его из учреждения обеспечения смерти в учреждение обеспечения жизни". На самом деле, все было наоборот: большевиков вряд ли можно было смутить кровожадностью. Юровский показал себя напротив недостаточно цельным в жестокости, и кто-то, обладавший мрачным юмором, перевел "мягкотелого" в губсобес. Другая деталь, отмеченная Мак-Куллагом и с удовлетворением цитированная Дитерихсом, — резкое изменение внешнего облика Юровского после его службы в ЧК. Если в ДОНе он выглядит черноволосым, франтоватым, щеголявшим большим апломбом, то через два года Мак-Куллаг видел седовласого, нечесаного, морщинистого и выглядевшего много старше своего возраста чиновника, у коего "при любом упоминании о его преступлении выражение ужаса появляется на лице, и он совершенно замолкает".   Разница в описаниях настолько велика, что один из современных исследователей, проф. Борис Мойшезон, заподозрил, что речь шла о разных людях — во втором случае о некоем "поручике Киже", подставленным в ЧК для англичанина. Нам же думается, что в облике убийцы отразилось неполное соответствие его характера и должности, которое почувствовали современники: ведь творили же они легенду, якобы кто-то вынес из ДОНа и спас не то великую княгиню Анастасию, не то наследника. (А спасти мог только распорядитель казни). Почему возникла парадоксальная, фантастическая легенда о чекисте, пожалевшем свои жертвы? Потому, например, что, хотя не он решил судьбу убитых, но когда в его власти оказалось спасти кого-то — несовершеннолетнего поваренка Леню Седнева, он увел его из ДОНа, а потом отправил к родным, в деревню. Пайпс ехидно иронизирует над "заботливостью" Юровского, старавшегося, чтобы жертвы до последней минуты не догадывались о предстоящей судьбе: им дали одеться, умыться — и даже Гелий Рябов не понимает сегодня такого лицемерия: "Спящих бы перестреляли, и все".   Но как ни дурен Юровский, он действительно воспринимал исполняемое им действо как казнь монарха, а не как простое убийство. Церемониал казни в его глазах требовал, скажем, оглашения приговора. Неужели чекист в 1918 году лучше нашего современника, юриста и писателя, почувствовал, что нельзя, невозможно казнить русского царя ночью, спящего, в постели! Но если уж соблюдать ритуал казни, то главный палач пожелал, чтоб она прошла как можно менее мучительно для всех: отсюда и маскировка шествия на казнь под приготовление к дальнему этапу — умойтесь, сойдите вниз, вот вам стул, посидите и подождите... Конечно, это гуманность, родственная гуманности коменданта Освенцима, профессионально гордившегося тем, что он не позволял караульным эсэсовцам издеваться над узниками, стоявшими в очередь в газовые камеры, но если мы сравним это с Алапаевском, где великих князей и княгиню бросали в шахту вниз головами и заваливали железками, чтоб недобитые люди задохнулись в пропастях земли... Вот почему, в отличие от Бруцкуса, я не думаю, что переход Юровского в христианство диктовался чистым расчётом негодяя. Когда Голощёкин вернулся из Москвы и сообщил, что решение "о суде" принято и надо ждать приказа — что сделал комендант Юровский? Пригласил к семье священика. Думаю, и Вагин согласится: необычный, нестандартный поступок для чекиста, готовящегося убить верующих людей. Священника он выбрал сам. Непростого. Протоиерей Иоанн, миру Сторожев, известный проповедник, был до принятия сана товарищем прокурора и адвокатом, т.е. духовное поприще выбрал, имея для себя иные и весьма соблазнительные альтернативы. Якимов показал: "Юровский распорядился:"Вместо Меледина позови Сторожева". ... Что это означало, что не захотел Юровский Меледина, а захотел Сторожева, я не знаю". Сторожев так описал свое последнее посещение Романовых: "Когда мы вошли в комендантскую комнату, то нашли здесь такой же беспорядок, пыль и запустение, как и раньше. Юровский сидел за столом, пил чай и ел хлеб с маслом. Какой-то другой человек спал, одетый, на кровати (Никулин? — М.Х.)... Заметив, что я зябко потираю руки (пришёл без верхней рясы, а день был холодный), Юровский спросил с оттенком насмешки, что такое со мной... Обменялись мы ещё какими-то фразами, причём Юровский держал себя безо всякого вызова и вообще был корректен с нами. Мне показалось, что как Николай Александрович, так и все его дочери были на этот раз не скажу в угнетении, но все же производили впечатление утомленных (перестали поступать письма извне. — М.Х.). Став на свое место, мы с диаконом начали последование обедницы. По чину обедницы положено в определенном месте прочесть молитвословие "Со святыми упокой". Почему-то на этот раз диакон вместо прочтения запел эту молитву, стал петь и я, несколько смущенный таким отступлением от устава. Но едва мы запели, как я услышал, что стоявшие позади нас члены семьи Романовых опустились на колени, и здесь я ясно ощутил то высокое духовное утешение, которое дает разделенная молитва. Ещё в большей степени дано было пережить это, когда в конце богослужения я прочел молитву к Богоматери, где в высоко поэтических, трогательных словах выражается мольба страждущего человека поддержать его среди скорбей, дать силы достойно нести ниспосланный от Бога крест. После богослужения все приложились к св. Кресту, причём Николаю Александровичу и Александре Федоровне о. диакон вручил по просфоре (согласие Юровского было заблаговременно дано). Когда я выходил и шёл близко от бывших великих княжен, мне послышались едва уловимые слова:"Благодарю". Не думаю, что это мне только показалось. Войдя в комендантскую, я незаметно для себя глубоко вздохнул. И вдруг слышу насмешливый голос: "Чего это вы так тяжко вздыхаете?" - говорит Юровский. Я не мог и не хотел открыть ему переживаемое мной и спокойно ответил: "Досадую, что мало прослужил, а весь взмок от слабости. Выйду теперь и опять простужусь". Внимательно посмотрев на меня, Юровский сказал: "Тогда надо окно закрыть, чтобы не продуло"... а затем, совершенно другим тоном промолвил: "Ну вот, помолились, и от сердца отлегло" или "и на сердце легче стало", точно не упомню. Сказаны были эти слова с такой, мне показалось, серьезностью, что я как-то растерялся от неожиданности и ответил: "Знаете, кто верит в Бога, тот действительно получает в молитве укрепление сил". Юровский, продолжая быть серьезным, сказал мне:"Я никогда не отрицал влияния религии и говорю это совершенно откровенно"... На прощание Юровский подал мне руку, и мы расстались". Показание, данное на следствии преосвященным Григорием, епископом Екатеринбургским и Ирбитским: "После этого он (о. Сторожев) мне докладывал, что нашёл в них большую перемену. Царь был подавлен и угрюм. Царевны растеряны, а также наследник. Царица же против обыкновения спокойна и благодушна. Юровский же тоже был не в себе... Когда они после богослужения были у него в комнате, Юровский перекрестился (он крещёный еврей) и сказал: "Ну, слава Богу, сердце на место стало". (В памяти епископа, видимо, сохранились какие-то детали, переданные ему сразу после разговора). Когда я пытался понять характер этого персонажа книги, в памяти по неожиданной ассоциации возник герой книги К. Хенкина "Охотник вверх ногами", знаменитый шпион из МГБ полковник Абель (В.Фишер). Уже работая обозревателем мюнхенской "Свободы", Хенкин продолжал восторгаться умом и смелостью, проницательностью и благородством своего экс-воспитателя, ссылаясь на аналогичное мнение адвоката этого шпиона, в прошлом американского контрразведчика Донована. И в то же время Хенкин не скрывал, что у Абеля-Фишера его достоинства обращались только на "своих" и, требуя от "своих" чести и верности, он мог быть и подлым, и заведомо необъективным, когда приходилось контактировать с "чужими". Хенкин назвал это свойство друга "партийностью". Им обладали многие прекрасные от природы люди, которые в иных общественных условиях могли сделаться украшением своего народа или просто примерными гражданами. Оно было привито им искусственно, в процессе ниспровержения традиционных ценностей человеческой цивилизации. "Все, что говорится против большевиков, — заносил в дневник в конце 1917 года Пьер Паскаль, — что они предатели, агрессоры, сеятели смуты, с сегодняшней точки зрения совершенно верно. Но это и не может, и не должно их трогать потому, что они объявили войну нынешнему обществу и не скрывают этого". А "на войне как на войне", в Бою Кровавом, Святом и Правом положено убивать и обманывать, это называется не убийством и подлостью, а исполнением приказа во имя Бога и России-матушки, а по Ленину, наоборот, во имя самого прекрасного на земле, Освобождения человечества. ... Ещё деталь к облику Юровского. Это - приложенное к делу его письмо, адресованное приятелю, врачу Архипову: "Кенсорин Сергеевич, в случае моего отъезда на фронт я во имя наших с вами отношений надеюсь, не откажете моей старой маме в содействии в случае преследовании её только за то, что она моя мать. Вы, конечно, понимаете, что о моём местопребывании она ничего знать не будет, уже только потому, что и я этого не знаю. Но и в этом случае, если б знал, то, разумеется, этого ей не сказал, просто для чистоты её совести, на случай, если бы её допрашивали. Я обращаюсь к вам ещё и потому, что Вы строгий в своих принципах, даже при условии гражданской войны и при условии, когда Вы будете у власти. Я имею ввиду все основания полагать, что Вы с Вашими принципами останетесь в одиночестве, но все же сумеете оказать влияние на то, чтобы моя мать, которая совершенно не разделяла моих взглядов, виновна, следовательно, только в том, что родила меня, а также в том, что любила меня. Я, значит, на случай падения власти Советов в Екатеринбурге (прошу) дать ей приют на случай возможного погрома или предупредить самый разгром квартиры, принимая во внимание, что я не продавал (своего – М.Х.). дела, чтоб не оставлять служащих без работы, которые очень и очень далеки от большевизма. Это, может быть, предсмертное письмо. Надеюсь, что не ошибусь, обращаясь к Вам. Юровский". Вот те противоречия, которые я пытался осознать выше... Ожидая падения советской власти, уходя на фронт, он заботится о матери, о куске хлеба для своих рабочих, которых, оказывается, не выбросил на улицу, не закрыл фотоателье, — понимая ведь, что владение частным делом порочит его в глазах начальства и товарищей. Не из-за корысти оставил действовать ателье: украв один бриллиант из тех, что снял с царских трупов, присвоив что-то из никому, кроме него, не известных романовских сокровищ, он мог одним ловким жестом руки заполучить больше, чем за всю жизнь заработать в своей "Фотографии".   Но как же виден "хомо партийный" в его просьбе позаботиться о невинной матери, просьбе того человека, который только что организовывал и принимал личное участие в убийстве совершенно невинных даже с "классовой точки зрения" людей: врача, сенной девушки, лакея, повара, да и детей, "девиц", по его нарочитой грубой терминологии в "Записке". Он взывает к "принципам" приятеля-врача, веря, что тот будет неукоснительно следовать им даже в годы гражданской войны, даже находясь "у власти", и даже, что характерно, если Архипов останется со своим мнением в одиночестве на белой стороне.   Человек, передоверивший свою совесть и порядочность, свои убеждения партии, раздумывая о надвигающейся гибели себя и своего дела, надеется на помощь только того, кто сохранил в себе лично нравственные принципы — кто оказался совершенно непохожим на него, обладателя "совести партийной". Содержание   www.pseudology.org