Где искать
Так возможно не евразийство, а новый
византизм станет в центр
фундаментальной идеологии России в первой половине наступившего века?
Вот этот вопрос и будет находиться в самом центре и наших размышлений в
попытке что-то увидеть и что-то предсказать. византизм не только как
традиция православия, а как воспоминание о предыстории
русско-славянско-сколотской нации-общины, как память о Трояновых веках,
как чувство родственной общности с Византией древней, еще не ставшей
Восточной империей, а пребывавшей в великом религиозном брожении в
Египетской Дельте, в Сирии, Палестине, Галатии, Греции, Риме...
Но с евразийством тоже не все ясно и выше сделанные выводы начинают
вызывать внутренний протест. Почему?
евразийство расколотое и разведенное чуть ли не по разные стороны
баррикад - исламо-православное и степное, татарское и тюрское, это не
есть образ, находящийся в соответствии с фактами и духовными потенциями
как самого евразийства, так и обеспечивающих его развитие татарской и
тюрских культур России. Честно говоря и делить им пока нечего, ведь до
того надо к власти придти.
Конечно, евразийство 20-30-х годов XXI века должно оставаться единым
идеологическим феноменом, внутри которого будут два центра, две
концепции, две точки зрения, но сплетенные в такое тугое и неразрывное
единство, что разорвать его сможет только опыт власти и власть времени,
только кризис корпоративной системы в 40-х годах.
Только так, в единстве и взаимодополнении,
евразийство сможет стать
именно евразийством, т.е. духовной силой, охватывающей все духовные
проявления и душевные уголки семито-тюрко-славянского мира России XXI
века, стать культурологической матрицей, языком культуры, понятным всем
россиянам и обладающим мощным внушающим воздействием.
В евразийстве будет много лжи, как и в любой сермяге, нацеленной на
власть над жизнью, а не на истину, но в нём будет и "правда", та, что
необходима для консолидации и выживания, та, что понятна посвященным (каким
может стать любой взрослый человек), способным видеть формулы власти за
иероглифами пропаганды.
Но задача этого эссе не в том, чтобы раскрыть духовный и
интеллектуальный потенциал евразийства. Этот потенциал определен другими.
Задачей я вижу эскиз лица противостоящей
евразийству идеологии, которую
вижу, после всех приведенных выше рассуждений, в византизме, не в
православии как таковом, не в неоплатонизме, как таковом, не в
византизме, взаимодействующем с Киевской Русью, особенно после принятия
Русью христианства в X веке, а в византизме, во-первых, историческом,
подвижном, "диахроническом", а не застывшем в православии и
государственности после иконоборческой эпохи, во-вторых, древнейшем,
собственно в предвизантизме I - III веков н.э. (даже с I в. до н.э.),
уводящим нас на еще более древние культурные формы, родственные русской
культуре, и, в-третьих, в византизме, увиденном "московской"
религиозностью XIV-XVII веков и сохраненном (в видении)
старообрядчеством, возможно только частично.
Византийская история восхищает не только близкими русскому уму истоками,
прежде всего религиозными, но и, наоборот, далекими от русского ума
греческими политическими и интеллектуальными началами, в конце концов
переборовшими как римские, так и египетские и сирийские.
Для русского историка открыть Атлантиду византийской истории и
византийского духа, пронесшего через "темные века" основное богатство
греко-римской цивилизации - значит еще (кроме несравнимой ни с чем
радости познания), и значит не как для ученого и философа, а как для
гражданина своей страны, что русские черпали свои современные начала из
того же глубокого источника, что и немцы, французы,
итальянцы, испанцы,
англичане и поляки, что роль
Византии была для них много большей, чем до
сих пор представляют на
Западе, и что религия как культурная матрица и,
в значительной мере, как метафизическая
система, которая выше догматики,
у всех христианских народов действительно едина или хотя бы имела опыт
духовного единения.
Католицизму не хватает православия, как и
православию католицизма, в этом проблема, но и надежда.
Следует ли из этого сделать вывод о том, что перспективы
евразийства на
духовную власть в России XXI века зависят от исхода борьбы с византизмом
нового типа, византизмом, выведенным из современного исторического
сознания?
Нет, византизм, нашедший преемственность во времени, с культурами
далекими или исчезнувшими, переходя из "истины" в "правду" превратится в
своеобразную форму интеллектуального утешения и не сможет противостоять
евразийству, ориентированному на собирание сил не во времени, а в
пространстве. Он не сможет также преодолеть косность старых форм
византизма.
Но он сможет (если сможет) внести вклад в дело возрождения России во
второй половине XXII - начале XXIII веков и он лишит
евразийство его
абсолютистских замашек, в свою очередь заставив евразийскую идеологию
развиваться интеллектуально, возвышаясь до ИДЕАЛОлогии (т.е. философии
истины, мифологии и метафизики) и, тем самым, став необходимым ферментом
для превращения евразийства в одну из форм культурологической матрицы, в
этом случае судьба которой в XXII веке - не распасться и исчезнуть,
подобно марксизму и ленинизму в XX веке или народничеству в XIX веке, а
преобразоваться в традицию, устойчивую структуру евразийской культуры,
действительно создавшей в ней что-то ценное и вечное.
Как искать
Теперь несколько слов о методе, используемом мной в попытке вскрыть
сущность явлений и увидеть внутренним зрением феномены невидимых
сущностей "общества", "идеологии", "общины", "культуры", "духа" в
настоящем, прошлом и будущем.
Собственно метода как системы, как "дорожки шагов", как набора правил,
нет. Есть лишь некоторые "подходы" и один из самых общих подходов
состоит в том, чтобы ходить кругами вокруг ключевой проблемы и
накатывать вокруг нее вопросы, ответы, предположения, гипотезы, которые
в свою очередь подкрепляются фактами, сравнениями, интуициями типа "похоже
на правду", "что-то здесь не так", "подходяще", "интересно", "убедительно"
и т.д., мнениями авторитетов, расчетами. Вся же слоистая структура также
сводится к одному интуитивному и эстетическому образу и оценивается им
как "вполне убедительная", "красивая", "солидная" и т.д. или, напротив,
не добирающая до высоких оценок.
Вот так и здесь я хожу кругами, например, вокруг проблемы превращения
евразийства в фундаментную идеологию российского общества в первой
половине XXI века и накатываю все новые и новые вопросы и ответы,
привлекаю новые гипотезы и новых авторитетов, что-то отвергаю, в чем-то
укрепляюсь, что-то подвергаю новому сомнению, а что-то "реабилитирую".
По ходу дела с удовлетворением отмечаю, что образ евразийской власти на
постсоветском пространстве становится все богаче, насыщенные,
убедительнее, точнее.
Следует уточнить и задачи этой работы
Феноменологические опыты станут заявкой на постановку новых проблем -
философских, историологических, культурологических и этнологических,
исходя из собственных исходных интуиций о структуре истории и
национальной общины, превращенных мной в эстетические и фактологические
образы в предыдущих моих книгах.
Здесь ставится и задача осмысления опыта и достижений гуманитарной
революции XX века (точнее, начавшейся в последней трети XIX века и
сейчас близкой к завершению) в (и через) исторических науках и
археологии, этнологии, лингвистике и науке о мифе, психологии
коллективных феноменов (прежде всего юнгианстве) и психологии
индивидуальной (прежде всего психоанализе Фрейда и аналитической
психологии того же
Юнга).
Это и заявка на новую идеологию, попытка вкоренить русскую историософию,
историографию и культурологию в древнюю историю человечества.
Здесь же и намерение разрешить противоречие между моей теорией наций и
общностью человеческой истории, которое выявилось в процессе предыдущей
работы, особенно над "Германской одиссеей". Поэтому будет желательно
разработать и гипотезу о развитии форм исторического сознания (или шире
- Разума) как общечеловеческого феномена, как общечеловеческой истории -
чего-то вроде пудинга общечеловеческой истории с изюмом национальных
историй.
Отсюда - вывод: целью этого эссе является постановка задач и экспликация
нескольких скрытых идей в авторском видении России XXI-XXII веков.
Другим подходом, возможно спорным для большинства и неприемлемым для
очень многих, является довольно жесткая привязка мира идей к
национальной метафизике и догматике. Возможно, кому-то это напоминает
диктатуру "базиса и надстройки", а кому-то расовые и
национал-социалистские теории.
Выше я уже высказал неудовлетворенность неполнотой своего
национально-общинного подхода к изучению истории и согласен с критикой
аналогичного недостатка в теориях Шпенглера и Тойнби, хотя считаю, что
историческое сочинение высокого уровня есть лишь на 10-15% дело теории,
а в остальном - дело личности историка, хотя и не в том смысле, что
историк структуру собственной личности воспроизводит в структурах
истории (это ложь крайнего структурализма и постмодернизма), а в том
смысле, что до сих пор (и в "сию пору") все историографические и
историософские схемы и "законы" страдали неполнотой и неадекватностью, а
задачей хорошего историка было не столько следовать им, этим схемам (даже
любимым своим), сколько соединять их нестыковки фактом, метафорой,
оговоркой, сомнением, новым вопросом или доброкачественной сентенцией, в
общем создавая в месте нестыковки некое облако живого противоречия,
войдя в которое, читатель уже и не желает его разрешения как разрушения
красоты.
И все же я структуралист по духу, только структурировать пытаюсь не
понятия, а образы. Поэтому в дальнейшем (но не в этой работе) я
попытаюсь преодолеть ограниченность национально-общинной схемы другой,
новой, однако сопрягаемой с нею, "общечеловеческой схемой".
Другой важный момент состоит в том, что, несмотря на всю мерзость
нацистских теорий, в этом превосходящих (хоть и немного) теории
классового антагонизма, мерзость не столько в духе, сколько в жизни, в
практических выводах из этих романтических или прекраснодушных
рационалистических идей, все же теории эти паразитировали на великих
постижениях XIX и XX веков.
Марксизм паразитировал на открытии "человека экономического" в
политэкономии XVII-XVIII веков, а нацизм - на антиэтическом,
антимещанском и антибуржуазном бунте XIX века (в том же
марксизме, а
также анархизме, философии Ницше, Кьеркегора, в том же Шпенглере), на
новом (рационалистическом что бы там не говорили об иррационализме Ницше)
открытии человека естественного, природного, животного, совсем не
доброго и не злого, не высокого и не низкого, даже не духовного и не
телесного, но зато тотального, полного, хотя и не обязательного цельного
и осознающего себя таковым. Кроме того, нацизм, как впоследствии и
марксизм, мутировавший в сталинизм-ленинизм, паразитировал не просто на
возвышении национального коллективизма, а на открытиях в истории,
этнологии, языкознании, науке о мифе, показавших глубинную, архетипную
роль этнических, культурлогических, национальных и племенных факторов.
"Либеральные идеологи", опираясь на антифашистские, антинацистские и
антисоветские идеологемы, как будто не хотят замечать нового,
качественно нового состояния знания, достигнутого в антропологических,
гуманитарных науках в XX веке, хотя и используют их в качестве
идеологического оружия.
Хочется поверить в их честность
В то, что делают они это во имя
персоналистских ценностей, во имя идеалов личной свободы и в попытке
уберечь мир от новых чудовищ коллективизма. Многие из них так и думают о
себе, как о защитниках свободы, но даже лучшие из них сейчас лгут в этом
сами себе. Ложь имплицитно накладывается на весь их опыт мышления, и
ложь эта в том, что они считают себя избранной кастой, а потребителей
идеологической продукции - быдлом. Но "быдло" уже взбунтовалось. Если
перефразировать знаменитое высказывание знаменитого американца: "Себя
можно обманывать всю жизнь, свой народ - раз за разом, а вот чужой народ
по-крупному можно обмануть только один раз в столетие". Арабы,
обманувшиеся в своем нефтяном могуществе и обманутые в своем финансовом
могуществе, да еще и одураченные в Кэмп-Дэвиде, уже не слушают ни
сионских запевал, ни европейскую роту, ни американского командира, у них
свои мелодии, свои певческие таланты и свой "ответ Чемберлену".
Пора взглянуть в глаза национальному, увидеть в нём основной фактор
мировой истории (по крайней мере один из трех основных, два других - это
развитие Разума (сознания) и аккумуляция Знаний, включая технические
достижения), определяющий её ход и содержание. При свете дня, при
освещении Разума "национальный вопрос", который и ныне является
полузапретной, "неудобной" темой, подобно тому как до Фрейда такой
полузапретной, но неудержимо влекущей мысль темой была сексуальность,
этот "национальный вопрос" станет открытым и законным фактором внешней и
внутренней политики. Из средства подковерной борьбы и стравливания элит
между собой он станет основой для прочных коалиций и мудрых терпеливых
переговоров.
Сейчас, как и в XVIII веке, необходимо Просвещение, только не народов,
преданных своим мифам и озабоченных добыванием хлеба насущного, а элит,
борьба которых сейчас похожа на войну подлеца и негодяя, обычно хорошо
осведомленных о недостатках противной стороны, но в себе видящих одни
только достоинства и потому наносящих удар лучше, чем способных отразить
удар противника и выстоять после убийственного и неожиданного выпада.
Не пришла ли пора и "высоколобым" из пауков в банке превратиться в людей?
Все сказанное выше направлено прежде всего на возможные упреки в
преувеличении роли национального фактора, на то, что все идеологии у
меня как правило привязаны к национальному "титулу":
евразийство
исламско-православное - к татарам (а, возможно и к башкирам, аварцам);
евразийство "степное" - к тюркам; либерализм новый, еще не рожденный - к
полякам, западным украинцам,
итальянцам, испанцам, латиноамериканцам;
либерализм современный - к американцам, англичанам и
евреям; византизм -
к русским.
Вот здесь конечно необходима оговорка: нельзя трафаретно, жестко
накладывать идеологию на титульную нацию этой идеологии, во-первых,
потому, что любая идеология в полиэтнической и поликонфессиональной
среде (в России - тем более) также является полинациональной, оформляет
и обосновывает союз нескольких (двух, трех, четырех) больших наций;
во-вторых, любая идеология является живой
системой и способна
значительно смещать акценты и состоять из двух-трех партий и нескольких
сект, по-разному расставляющих акценты, и, в-третьих, следует помнить о
комическом опыте применения даже маститыми советскими историками и
обществоведами схем "базиса и надстройки", "проясняющих" буржуазность "буржуазной"
идеологии, вообще упражняющихся в детерминистских спекуляциях и
неизбежно упрощающих и понижающих жизнь до уровня этих спекуляций.
Оглавление
www.pseudology.org
|