Виталий Иванович Чечило Солдаты последней империи гипертекстовая версия Сексуальная жизнь полка   Должность коменданта располагает к наблюдениям: ситуация в гарнизоне была мне известна куда лучше, чем особому отделу и политотделу вместе взятым. Как-то попалась мне одна военторговская баба с "наркотой". Предчувствуя успех, я начал её "колоть" и склонять к сотрудничеству. И она мне поведала, что у нас в военторговской столовой работает некая дама по прозвищу "Веранда".   - Вы тут наркотики ищите, а она, знаете что? С девушками спит!   Тогда термин "лесбийская любовь" был нам неизвестен. На родине, в Чернигове, я, правда, знавал одного вольнонаемного, работавшего в женской зоне киномехаником. Придя на рабочее место новичка, начальник зоны первым делом поинтересовался, почему тот не запирает дверь. Оставлять её открытой на воле полагалось по правилам пожарной безопасности. Когда наутро из аппарата сперли продолговатую лампу, предостережение начальника обрело смысл. После каждого сеанса приходилось их выкручивать и прятать в железный ящик. Впоследствии за раздутую бракованную лампу местные дамы давали по сто доинфляционных советских рублей - тогдашнюю месячную зарплату киномеханика. Наш, в поисках подобного брака, оббегал всех своих коллег. Полагая, что гомосексуализм среди женщин является таким же уголовным преступлением, как и "насильственное мужеложество", я, понятное дело, заинтересовался:  Ну-ну, изложи мне этот факт подробно. Она пояснила, что "Веранда" спит только с женщинами и питает особенную страсть к девственницам. Заманивает "пацанку", напаивает, затаскивает в постель и ломает целку.   - Как? - Языком. Наперсток одевает... - А потом? - Вытаскивает. - Покажи мне "Веранду".   Та - ни в какую.   - Не покажу. Меня прибьют, если узнают, что я выдала.   Пришлось надавить. И вот, что я узнал: "Верандой" оказалась наша официантка Юля - ангелоподобное существо приятных очертаний с васильковыми глазами. Никаких дегенеративных признаков, по Ломброзо, я в ней не обнаружил и сразу понял, что тот нагло лгал. Одевалась она тоже нормально, маскировалась, как Мата Хари, ничем не выдавала своих преступных наклонностей. Чтобы попасть к ней на квартиру и не быть посланным на хер, я договорился с начальником Военторга: якобы он ей через меня что-то просил передать на словах. Ввиду отсутствия мебели, обстановка в логове "Веранды" была предельно спартанской.   Никаких садистских орудий пытки я не обнаружил, но, по-моему, она их ещё и порола. На кухне следы грязной посуды, исполинские тараканы мечутся в поисках чего-нибудь пожрать. Бабы в общежитии брезговали варить - приносили объедки из столовой. Котлеты, гуляш перекручивали на мясорубке и делали макароны по-флотски. С тех пор я на них смотреть не могу. Когда прибывало новое пополнение, сотрудницы-подруги "Веранды" (её бывшие жертвы) помогали в совращении. Приглашали в гости, добавляли в водку спирт, девка с непривычки спадала с копыт, её волокли на кровать... Я видел это ложе - солдатская кровать с бельем цвета чернозема. Наутро она уже сама "тащилась" от этого и становилась звеном неразрывной цепи. Заговор существовал годами, а узнал я о нём совершенно случайно, иначе её бы не выдали. Посвященные с гордостью носили на животе татуировки: "Еби меня здесь", или на бедре, ниже ягодиц: "Раба любви".   Своих протеже "Веранда" могла назначить на самую престижную должность - печь булочки. Этот процесс был полностью механизирован, единственный ручной труд - бить яйца, но солдату его нельзя было доверять - он бросал в автомат яйца со скорлупой, в булочках она трещала на зубах, как песок. Меня поражали как автомат для замешивания теста, так и сама "мисс Булочка". Какая была женщина! Когда она мыла полы я её предупреждал:  Ты осторожнее, а то на сиську наступишь. К сожалению, у нас с ней была разная сексуальная ориентация. Без благоволения "Веранды" так и останешься в посудомойках. А те, кому не нравится, могли ехать в село в Саратовскую область к маме и навсегда забыть о Военторге и лейтенанте, которого "Веранда", при хорошем поведении, могла и сосватать.   Когда я все это узнал, то изложил в рапорте начальнику политотдела. Надо сказать, что мы с ним были коллегами, изучали гниль общества изнутри. Он, как и все политработники, был антисоветчиком, но долг превыше всего... И исключил меня из партии.   - Таким, как ты, в партии не место.   Его поражало, что я входил во все подобные сомнительные компании и обо всем знал куда больше, чем Особый отдел. Например, говорю ему:    - Я даже знаю, что на свадьбу Вашей дочери привезли две канистры спирта, а Лихнович одну разбавил. Посмотрите сами, она внутри проржавела (канистра с разведенным спиртом ржавеет - Авт.).   Прочитав мой рапорт, он даже покраснел:    - Слушай, ты такое пишешь... Моя жена потом находит и читает. Лучше бы ты узнал, кто патроны на стрельбище ворует.   В знак доверия и он рассказал мне историю. Один капитан, изобличив жену в неверности, связал её и зашил срамные губы. Эту зверскую боль она испытала дважды. Второй раз - когда хирург в госпитале из мужской солидарности расшивал без наркоза. Все пороки буржуазного общества не были чужды замкнутому миру космодрома. Ознакомившись с эротическими фильмами (по мере распространения видеомагнитофонов), я обнаружил, что наши люди и за железным занавесом занимались тем же. Прапорщик Ходон даже повесился на сексуальной почве - насмотрелся. Он точно был "того". Я за ним и раньше замечал, когда он орла завел на балконе.   "Эротический батальон", он же радиотехнический, - казарма в две комнаты, три солдата дежурят, три отдыхают. Они ничем не занимались, мы приходили туда оттянуться. У командира в служебном помещении стоял сейф. В нём - альбомы с фотографиями обнаженных женщин с 1956 по 1986 год. Мы насчитали несколько сот жертв его страсти. Сам он закончил свою карьеру преждевременно - не поделил с особистом семь килограммов спирта, и его уволили. Прапорщик Воронцов любил, когда при нём трахали его жену. Майор Синицын Иван Павлович, охотно отзывавшийся на "Иван Падлыч", мог изображать губами половые акты различной интенсивности. В курилке собиралась масса желающих, все слушали с упоением. Его очень уважали, он все умел, в том числе подражать голосам начальников. Когда из-за угла изображал командира полка, все разбегались.   Прапорщик Крашенинников сожительствовал сразу с бабкой шестидесяти пяти лет, её дочкой сорока пяти и внучкой шестнадцати лет. Поставили две кровати и спали вповалку. Обнаружил эту кровосмесительную связь майор Давлетов. Он был старшим в комиссии - делил пайки. Был въедлив и ему доверяли. Когда делил я, под кроватью почему-то оставались один-два ящика тушенки. Раз пропал мешок с чем-то, подозрение пало на нашего прапорщика. Жил он на первом этаже. Давлетов зашёл к соседу, пришёл через лоджию и затаился. Увидел свой мешок, пошёл дальше, чтобы накрыть на горячем, и обомлел... Одна сосет, другой - он лижет, что делала третья - не помню. Но и этого ему было мало. Он ещё сожительствовал с бабкой, живущей этажом выше.   - Такой кайф, она уже и не шевелится!   Бабка его даже ревновала. Капитан Кувелин (кличка Гнус) женился восемь раз, кончил тем, что перерезал себе вены. Капитан бил жену. Та приходила жаловаться в штаб. Когда замполит задавал ему дежурный вопрос:    - Ну, почему вы бьете свою жену?   Он отвечал:    - Да потому, что люблю.   Аргумент признавали веским. Командир роты Бахур - сам питерский, из мореманов - начал "доставать" жену. Она - на балкон:    - Ещё шаг - и я прыгну! - Так я тебе помогу!   Она небольшая такая была, Бахур схватил её за руки и сбросил. Посмотрел, как падает. Вызвал "Скорую помощь". У жёны - перелом позвоночника. Из Ленинграда приехал тесть, тоже моряк, собирался научить жизни. Бахур схватил кортик - у него дома висел над ковром. Хорошо, что жил на втором этаже - тесть спрыгнул следом за дочерью. "Боба" патруль поймал уже у Дома офицеров. Я с ним год служил, вообще мужик был остервеневший. Когда его жена загремела в больницу, Боря купил курицу лет восьми отроду и отдал братьям-"бацильникам" - известным кулинарам. Те - дипломированные повара - так её зажарили, что когда Боря принес эту курицу жене, та натолкла его ею по физиономии. Зажили душа в душу.   Рядовой Яшин (потом он стал прапорщиком) на "гражданке" вместе с отчимом сожительствовал с сестрами. У вотяков это не грех.   - А чего я буду из дома уходить?   У них по двенадцать-пятнадцать детей в семье, "папаня от водки помре". Он же склонял к сожительству и солдат. Был в роте один солдат, "Машка". Отдавался за деньги, за сеанс однополой любви - трешка . В караул он шёл нарасхват, фигурка у него была женственная. Я его вычислил по тому, как он переходил из смены в смену - заступали на неделю, попробуй собаку трахнуть - она покусает, овцу ещё можно затащить... Снисходя к положению солдат, я его особенно не гонял.   Начштаба достал:    - Позор, надо его убрать. - Пускай, нравится человеку.   Я его под благовидным предлогом сплавил в другую роту. Через какое-то время прибегает её командир:  Ты мне проститутку подсунул! Первыми эстетами в полку стали эстонцы: они уже знали, кто такие "голубые". Прежде фельдшер Горбунов в санчасти драл всех подряд. Так как бабы ему не давали, доводил больных до истощения и сожительствовал за пайку хлеба, как в концлагере. Один было подкатился ко мне жаловаться и услышал в ответ:  Да иди ты на хуй! Мне бы его проблемы.   Ленкомната   Ленкомната - это самая настоящая кумирня с изображениями святых и нечестивых. Только вместо Георгия Победоносца и змея, гидру империализма колол советской воин. Полагалось иметь 8 стендов, вроде бы солдаты понимают, что такое "национальный доход". Наш замполит брал формой, стеклами, фигурными гвоздями, объемностью изображений. Как-то в проулке, я в одном тексте насчитал штук 80 ошибок - солдат писал. На стене висела стенгазета антисоветского содержания. За её написание отвечал рядовой Шарапов, татарин по национальности, зашуганный и хитрый, с 8-ю классами образования. Газету никто не читал, даже замполит.   Однажды в роту приволокся пропагандист из бригады (последней в ракетных войсках) "Что делать не надо" - майор Тарадада. Кстати, отсосал орден "За службу Родине в Вооруженных Силах" 3-й степени. У нас от этого ордена отбивались - он был непривычной квадратной формы. Майор любил читать стенную печать. Прочитал и ужаснулся. Кроме массы грамматических ошибок, все было политически неграмотно.   - Я забираю эту газету!   Дневальный:    - Пока нет командира, я не отдам. Повесьте её на место, товарищ майор.   А они охраняли старты и майоры перед ними ползали на карачках - на старте все зависит от солдата, сорвет пломбу - и майор будет ходить капитаном. караул-то мне не подчинен, а подчинен дежурному по караулу, какому-нибудь лейтенанту из инженеров, понятия не имеющему о караульной службе. И приказать нельзя - дневальный по роте подчинен дежурному по роте. Тарадада впоследствии на совещании возмущался:   - Я посмотрел в глаза этому солдату и понял, что если я не повешу газету на место, он меня выкинет. Я вынужден был подчиниться.   Неприменным атрибутом ленинских комнат, кроме стенгазет, были "ваальчики" - маленькие бюсты В.И.Ленина, сокращенно ВИЛ - Ваал. Его дневальный каждый день протирал, чтобы пыль за ушами не скапливалась. Если покупать готовые в Алма-Ате, они все узкоглазые, смахивают если не на Мао, то на Конфуция. Комбинат лепил по макетам, как-то исправить их было трудно - очень уж плоскомордые. Лучше всего было купить в Джусалы в "Культтоварах" бюст Луначарского. Если сделать лысину и уменьшить бороду, шёл за Ленина. Умельцам было по силам любой бюст обточить, даже бронзовый. Могли и Шевченко "вылепить", и Дзержинского...   Плац   Я в принципе не согласен с "теорией руин" Шпеера, согласно которой нельзя использовать железобетон для культовых сооружений. Наш начальник политотдела, полковник Кузнецов (рост - метр шестьдесят, любимая поговорка - "И я посмотрел Де Голлю в глаза") был одержим манией созидать. Построил на плацу стенды из швеллеров. За усердие был переведен в Москву, где перекопал какой-то важный правительственный кабель, за что и был уволен. Обилие стройматериалов действительно побуждало к строительству. Я за два дня из железобетонных плит построил на плацу трибуну для начальства . Дорожные плиты были взяты на старом старте, благо, техника позволяла, поднимала до ста тонн. Единственной проблемой было вырубить звезду размером с хороший письменный стол. Рубили зубилами и тупыми топорами, шлифовали кирпичом. Единственную "болгарку" перед этим украли у начальника инженерной службы.   Я видел, как Яшин в перерыве поволок её за столовую и продал Кобелеву за три литра спирта. Вижу: несет в дипломате. Выпили все вместе... Когда прежний владелец увидел "болгарку" у Кобелева в гараже, то таскал хозяина вместе с ней по всему помещению, но так и не вырвал. И двухскоростную дрель тоже. Потом звезду надо было закрепить на другой плите, с углублением под неё, которое тоже надо было высечь. Трибуна получилась, как пирамида. В пустыне её не разрушит ничего, кроме взрыва. Она и сейчас возвышается над плацем.   Главное - правильный выбор стройматериала. Плац без трибуны - не плац, так, заасфальтированная площадка. В городке могло не быть света, хоть убейся, но на плацу всегда горели "неонки". Сейчас бы разметку наносили светящейся краской. Кроме трибуны возвышались флагшток и плакаты. "Запомни, сын, что Партия, Родина и мать - понятия святые". Щит закрывал солдат от дежурного, они там мочились. Утром за пять минут в туалет все не влезут. А зарядка - 40 минут, молодые выскакивают, куда? Когда кусок отгнил, убедились, что плакат не следует опускать до земли, чтобы видеть ноги того, кто гадит. Все должно быть продумано. А то один узбек нарисовал солдат, похожих на китайцев. Вышло как в НОАК.   Кизуб, замкомандира части, за голову схватился:    - Что вы понамалевывали?!   Когда шифер покоробило, получилась какая-то японская графика. Перед большими строевыми смотрами на плацу вешали зеркала. На ночь выставляли дневальных - отгонять солдат, чтобы не смотрелись. Делом чести считалось украсть или разбить. Смысл воинских ритуалов до сих пор неясен. Вынос и относ полкового знамени, воинская святыня под щенячий визг полкового оркестра перед чумазыми солдатами... Кого и на что это должно было вдохновлять? Оркестр состоял из трех труб барабана и литавр, эти были и вовсе некстати.   Трубача-солиста я выгнал из своей роты - он был прикомандирован к музкоманде в клубе и в любой момент мог нажраться. Железное правило - избавляться от всех нестроевых солдат. Он же заодно исполнял и обязанности капельмейстера - играл и притопывал. Убожество, эта вшивота знала только встречный марш "бум-бум" . Барабан был не натянут и шлепал, как сапог без портянки. На разводе этот, прости, Господи, оркестр исполнял что-то среднее между лезгинкой и "Алеет Восток". Начальнику штаба при докладе командиру с большим трудом удавалось попасть в ногу - барабанщик выдавал далеко не сто двадцать ударов в минуту.   Но самое страшное случалось, когда они исполняли Гимн Советского Союза. Мелодия была невероятно затянута и напоминала "Боже, царя храни!" Начальник политотдела от греха подальше уходил с плаца. В конце концов капельмейстер упился в клубе брагой. Его приволокли в роту, а в личных вещах нашли боевые патроны с номерами моей роты. Меня потом особист таскал неделю, а все это время капельмейстеру чистили морду в каптерке - за патроны. Оказалось, он когда-то был дежурным по роте, а старшина пересчитывал патроны. Вот он воспользовался моментом - подменил холостые на боевые. А так как автомата у него в клубе не было, то он делал из них шариковые ручки и брелки. На чем, падла, и попался.   Однажды в полк привезли Кантарию. Встречали со всеми воинскими почестями. Ещё где-то на полигоне деды порядочно нагрузили его коньяком, в микрофон он только хрюкал. Так как основная масса слушателей литературным русским языком не владела, это хрюканье сошло за рассказ о вооружении флага над Рейхстагом. Какой-то провокатор пустил слух: мол, тому, кто сфотографируется рядом с дедом, дадут отпуск. Я с комендантским взводом едва оттеснил эту сволочь. Сам фотографироваться с каким-то пьяным грузином побрезговал - он был неблагообразен, потом не докажешь, что Кантария. Часа через два вождения под руки деда закрыли в "Волгу" и повезли дальше. Командование вздохнуло с облегчением: "Слава Богу, не помер"! Спустя десять лет оказалось, что ни на каком Рейхстаге он не был, а знамя там повесили, когда немцы капитулировали.   "Заря"- одно из гнуснейших мероприятий, пережиток митраизма. Смысл его теряется в первых веках христианства, с введением юлианского календаря. Это на Афоне солнце заходит в шесть часов вечера и объявляется "ночь". В Казахстане отбой объявляли в одиннадцать часов вечера, потому что в десять - ещё видно. Мероприятие это, глубоко презираемое всем личным составом, у нас в полку так и не прижилось. Горнист служил олицетворением армейской мерзости. Моя первая "Заря" была посвящена тридцатилетию Победы. Накануне наш курс подняли часов в шесть утра, погрузили в машины, отвезли за город. Там на складах выдали обмундирование старого образца: гимнастерки, стальные шлемы, плащ-накидки, вооружили автоматами ППШ, чем мы были несказанно удивлены.   После чего вернули в город, построили на площади вокруг театра, выстроенного в виде трактора. Стояли долго и нудно. Наконец отдали команду:  Горнист, играй "Зарю"! Прослушали. Сыграли Гимн. - К торжественному маршу... Изображая воинов - освободителей мы промаршировали перед толпой зевак и обратным порядком - за город. Там сдали обмундирование, получили свое, вернулись в училище около двух часов ночи. Никто ничего не понял.   Строевой смотр   Сообщения о строевом смотре расценивалось, как штормое предупреждение. Новость повергала всех командиров в глубочайшее уныние, особенно узел связи, третью команду, автороту, где все вещевое имущество было продано военным строителям. "Парадка" шла по пятьдесят рублей, какой прапорщик устоит. Если часть запускает ракеты, она не может быть небоеспособной из-за отсутствия шинелей. Поэтому всю эту иноплеменную сволочь сперва нужно было одеть.   Майор Коробко с прапорщиком Смоляновым, промотавшие все вещевое имущество, собирали на строевой смотр по крохам. Накануне смотра, даже лежачих больных выкидывали из санчасти, вдруг проверят, а там лежачие. В санчасти должны быть только фельдшера и желательно трезвые. Можно было построить полк на плацу, но в нём на шестьсот человек личного состава - триста офицеров.   Будет идти "коробка" офицеров и сзади - восемь калек. Поэтому всю вшивоту загоняли за склад, для хозвзвода - восемьдесят человек, даже до прохождения не доходило. Показать их было невозможно, их прятали за учебный корпус, откуда они разбегались по местам. В день смотра сторонний наблюдатель мог видеть, как издали движется колонна, но не "червяком", а "рывками" - не в ногу. Подбирают ногу, получается - подпрыгивают. Потом доносится отдаленный лай, вблизи различается:    - Заправщик, ты у мира на чеку!   Поют узбеки, таджики, азербайджанцы - рот на ширину приклада. Проверяющие стоят, ни живые ни мертвые, они должны все это оценивать. Сунет эта коробка, впереди лощеные офицеры управления, следом менее лощенные - из боевых подразделений. Закосить от строевого смотра приравнивалось к участию в сражении, на человека смотрели, как на Героя Советского Союза, а если он ещё и уволок свое подразделение, это признавал даже командир части.   Судный день   Трубный глас заменяла сирена. В роли архангела Михаила выступал помдеж, прапорщик, который с остервенением крутил ручку. Собакам на площадке очень нравилось, они дружно подвывали. В этот момент свора ангелов-посредников с секундомерами влетела в казарму и, наученные опытом, чтобы не быть затоптанными, прятались в канцелярию. Казарма на 10 минут превращалась в дурдом для буйнопомешанных. Солдаты по тревоге хватали все подряд, чтобы надеть на себя и побыстрее стать в строй. Больше всего страдали те, кто отвечал за светомаскировку: они должны были завесить окна своими одеялами. Окна в солдатских казармах были по размерам одеял. Выбегали в непарных сапогах, двух касках на голове. Труднее всего было выдать оружие и записать кому.   Стояла невообразимая давка, мат, подзатыльники и пинки. Шли по старшинству - от более заслуженных к менее, а не по взводам. Оружие, как и снаряжение, хватали, не глядя, а номера записывали свои, потом в строю менялись. Неразбериху усугубляла конструкция казарменных дверей. Чтобы не воровали столы, тумбочки и кровати, старшины забивали одну половину. Так же наглухо забивали и запасные выходы: не дай Бог дневальный ночью уснет - соседи украдут шинели, потом нагло в них ходят. Потерпевший считался опущенным, его называли "чайником". Украсть что-либо у соседа считалось доблестью. Кралось все, начиная с телефона на тумбочке дневального. Было особым шиком поставить его в канцелярии и пригласить командира потерпевшей роты.   - Да это же мой телефон! - Да пошёл ты ...   В дверь можно было протиснуться только боком. Из всех обитателей трех этажей хуже всего доставалось третьему. Им сваливались на головы, по ним шли ногами, не дай Бог кому-нибудь упасть или не одеть шинель в рукава - наступали и разрывали до воротника. С третьего этажа солдата сбрасывали на второй и, затем, на первый. Трех последних сарбазов, по хивинской традиции, били нещадно. За 10 минут рота должна была стоять на плацу. В это же время, пока мы строились, авторота с гиканьем, свистом и улюлюканьем неслась в автопарк. Её, как тигр буйвола, гнали ротный и взводные. Особенно доставалось "мазистам": им ещё нужно было получить аккумуляторы, килограммов по сорок. Несли их худосочные солдаты первого года службы, "деды" бежали к машинам. Больше всего от этой системы выигрывали каптеры. Они оставались в роте, закрывали все на замки и спали, обжираясь тушняком с маслом.   На просрочку норматива можно было набрать столько баллов, что учение могло закончиться для ротного, не начавшись. Пока прибывала техника, рота приходила в себя. Нужно было вывести всю технику, поэтому к каждой машине на ходу прицепляли по две-три "несамоходных". Из автопарка выползала кишка "зеленого змия". За авторотой в облаке дыма, с дрожанием земли, гордо выезжали МАЗы, - они всегда были на ходу. У них, сук, даже боксы были теплые - ракетная техника. Следующий этап - разгрузка личного состава и провианта - также превращался в кошмар. Следом за командой "По местам!", после того, как все уселись по машинам, наступало неопределенное время ожидания, тянувшееся 6-7 часов кряду. Кормить никого не собирались. Солдаты нервно курили и тоскливо смотрели в сторону столовой. Повара и кухонный наряд обжирались завтраком. Все время нашего ожидания стратеги в штабе разрабатывали диспозицию вывода части в запасной район. Все боялись принять решение, половина машин не на ходу, а ехать надо - все сроки истекают.   Поэтому все друг друга обманывали. Командир смотрел на колонну длиной в несколько километров, дело шло к вечеру, курево кончалось. По колонне сновала сытая тыловая сволочь: все эти начпроды, писаря, и поддатые медики. У них в машине был харч и спирт, больных бросали на фельдшера, который потом сожительствовал с бедными солдатами в подвале. Санчасть была, как публичный дом, порядочные солдаты боялись туда ложиться - сначала трудотерапия, потом голодная диета и, как итог, насильственное мужеложество. Дальше - больше... Особо жестокой была процедура мытья солдат в полевой бане в пустыне зимой.   Лично я категорически отказывался - лучше под трибунал   Был у нас один садист, Белкин, он и изголялся. На ветру ставили палатку и пытались нагреть несколько бочек воды до температуры человеческого тела. Солдаты, спавшие у выхлопных труб МАЗов, были невообразимо грязными. Грязь въедалась в тело, вода стекала с него, как с гуся. Отмыть их можно было только бензином или стиральным порошком в стационарной бане. Когда эту баню - крематорий топили, все прятались, солдаты начинали кашлять, прикидываясь больными. В полевых условиях в санчасть никого не принимали из-за престижности теплых мест для спанья.   Инстинкт подсказывал: расслабишься - пропадешь. Если некоторые подразделения приезжали в сапогах, а другие в валенках, можно было проснуться в одних портянках. Откуда валенки у узла связи? Прапорщик пропил их ещё прошлой зимой. Люди, как звери в стае, делились на своих и чужаков. Никто не выходил из своего района - вокруг вертелись чужаки... Хуже всего доставалось клубным работникам и писарям. В подразделениях было тесно: мы спали в БМДС, в тепле, вповалку офицеры, прапорщики, солдаты.   Вокруг часовые, связь только по селектору. Штабная элита буквально за несколько дней превращалась в чмуриков. Жили в утепленной байкой "зимней" палатке или в клубной машине КУНГ-ГАЗ-66. С ними же обитали: секретарь комсомольской организации полка и завклубом. Больше некуда было деться. Завклубом даже пришёл к моей машине:  Нет ли у вас горячего чайку попить? - Пошли его, старшина, на хуй. Мой старшина срочной службы Галкин добавил сквозь зубы:    - Вам же сказали, командир роты, что идите на хуй. Ходят тут, чай просят, и не стыдно вам?   Их ещё заставляли оформлять наглядную агитацию, служившую солдатам на подтирку. Даже повара ими брезговали, норовили зачерпнуть сверху, не помешивая, и вылить, не глядя, на шинель. У меня был настолько толковый старшина, что повара спали у нас, шеф-повару даже дали матрац. Харч все равно был паршивый, зато набирали снизу, и ели мы в первую смену. Под конец, когда приползала какая-нибудь четвертая команда, остатки разводили водой, чтобы хватило всем. Не было ни отбоя, ни подъема, солдатам нравилось - лежали спокойно.   От ночного безделья беспощадно резались в карты. Мы несли охрану позиционного района, поэтому были вне всякого контроля. Полагалось ставить парные посты, секреты, патрулировать... Зная нашего солдата, я не рисковал отпускать его дальше десяти метров, мочились с машины. Единственным офицером, к которому солдаты относились с уважением, был майор Колпаков - начальник инженерной службы. У него с собой было ружье, он брал солдат на охоту, и, как и я, жрал с солдатами из одного котла. Для офицеров накрывали отдельно, даже масло давали. Я знал, что такое кончается плохо, и не отделялся от личного состава. Командир должен сидеть с солдатами в одном окопе и вместе с ними кормить вшей.   Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара, свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те были, как кирпич - долго жуешь, но питательные, рота ела два дня. Через два дня мы свезли подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент. Приценились к складу картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель. Ключи от продмашины были у нас, часовой тоже стоял "наш". Шеф-повар был беспробудно пьян.   - Мы забыли, зачем сюда приехали... Так дальше нельзя...   Ему вновь наливали кружку вина и он вновь вырубался на несколько часов под воздействием алкогольной интоксикации.   Караулы   Постовые ведомости, как и полковые приказы, хранили вечно. Сейчас-то их, конечно, сожгли. Ах, какие исторические документы пропали - бумагу научились экономить! По ним можно было узнать, кто стоял в карауле, скажем, в Свердловске в 1925г. такого-то числа. Пока человек был жив, могли найти и наказать за открывшуюся нерадивость. Труд военного социально не восстребуется, его нельзя овеществить. В военное время страну защищают гражданские, в мирное - прикрываются патриотическими фразами, вроде "высокой боевой готовности", что вызывает необходимость всем друг другу врать. Заставить часового делать ненужное (ходить по периметру) можно, но сколько для этого необходимо проверяющих? На одного часового - разводящий, помощник начальника караула и начальник караула. Ставят на два часа и за это время дважды проверяют. Часовой охраняет печать, даже не зная, что за ней. (Если бы знал - сам украл бы).   Классический пример - автопарк: противоугонные рвы, проволочные заборы. Солдаты каждый день засыпают рвы и едут в самоволку. А что часовой? У него даже патронов нет, стоит на вышке, как пугало. Все это придумано только для того, чтобы не дать ему поспать. Сидел бы в каптерке, варил в плафоне чифирь. У меня и мысли не возникало водить часового в автопарк. Главное побыстрее выбить его из караула, чтобы помещение не выстуживал. Его задача - пробежать два километра до огневого сооружения, постучать ногами и там залечь.   - Сменили? - Сменили!   На складе вооружений система безопасности была продумана до мелочей. Командовал прапорщик, солдаты приходили на работы, переодевались. Передвигались по складу и летом и зимой в одной обуви - обрезанных валенках. На время работ склад закрывался изнутри. Выходить нельзя. Основной вид работы на складе - перетаскивать ящики с патронами и гранатами. Все опломбировано, ничего открытого нет. По окончании работ вновь раздевались и дефилировали метров десять босиком по бетону. Летом в трусах, зимой в кальсонах. Не любили солдаты туда ходить. Да и офицеры тоже. Хотя патроны и легче получить, чем, скажем, спирт, но склад боеприпасов находился на отшибе, и прапорщика редко удавалось застать на месте. А склонять его отправиться по жаре на склад, означало "нарваться". Он мог заставить считать стрелянные гильзы, сверять коды на их донцах и тут же демонстративно приказать солдату тачкой свезти отсчитанные в металлолом.   На продскладе значительно лучше: его предусмотрительно не охраняли, только закрывали на замок. Пусть лучше ограбят раз, чем часовые будут к этому стремиться постоянно. Заведующий закрывал солдат на время работ снаружи, предварительно предупредив, какие дефицитные продукты для начальства есть нельзя. Остальное, что видели, то и ели. Однако хитрец-прапорщик предусмотрительно не оставлял в помещении ни хлебы, ни воды, а сухари хранились под замком в отдельном помещении. Без хлеба масла много не съешь, разве что сухофрукты. Прапорщик ничего не проигрывал от такой "свободы". Солдаты попадали в зависимость: когда в обед он приносил хлеб, те уже наперехватывались.   Что касается тушенки, открыть её без ножа можно энергичным трением крышки о бетон, кирпич или даже асфальт. Первоначально такой "паек" в целях экономии выдавали "губарям", но те весьма быстро научились добывать кашу трением. Американцы старты не охраняли - кто может поднять стопятидесятитонную плиту? Однажды генерал Галкин прицепился ко мне:    - Почему люк шахты открыт? - Сейчас пошлю солдат, они закроют. - Дурак, как они закроют? - Вы же спрашиваете.   В СССР было принято охранять все. Старты были огорожены по периметру сеткой под высоким напряжением. Внутри - караульное помещение с убежищем, аппаратной, комнатой начальника караула, все миниатюрное, на 5 человек. Над сооружением башня с бронеколпаком. В сооружениях нового типа башня отсутствует, бронеколпак размещен низко, вход через потерну. Развитие караульных помещений было вызвано изменением порядка службы, о чем ниже. В караул заступали на неделю. Состав караула: начальник и дежурная смена охраны и обороны. На шесть объектов - 32 человека, тридцать третий - водитель. Поначалу, на плацу, в присутствии начальства, все выглядит красиво: идет развод караулов, играет оркестр... После команды "По машинам" начальство сматывается. Несчастный начальник караула остается один на один со своими проблемами. Вместо четырех машин дают одну, хорошо ещё, что бортовую ГАЗ-66, а не бронеавтобус - "колун" на шасси ГАЗ 66.   Вместимость ГАЗ-66 - двадцать солдат с автоматами между ног. Теперь попробуйте загрузить в неё тридцать человек с оружием и продуктами (а это 20 ящиков, мешков с картошкой, хлебом и говяжьими мослаками), ещё 40 табуретов и двадцать матрасов. Солдат при этом превращался в неизбежное зло. Старшина вез какие-то вещи в нашу подпольную каптерку, мне нужно было доставить домой, например, холодильник. Наконец всех утрамбовывали. Последних с дичайшим матом забивали в машину пинками. Кузов сзади закрывали брезентом и затягивали ремнями, чтобы добро не повыпадало. Иногда караулу перепадала и машина БМДС, трехосный КАМАЗ с КУНГ. Старшине, при всем желании, не удавалось забить её матрацами и табуретками. Оставалось полно места, некоторые солдаты могли даже сидеть. Тяжело было добраться до первого старта - это километра два пути. Там шесть человек высаживались, их места занимала предыдущая смена.   На второй площадке находилась наша каптерка, после неё становилось уже свободно. Если в пустыне сломается машина, караулы будут меняться до ночи. Что любопытно, назад тоже везли какие-то матрацы и одеяла. Ещё в карауле наделают топчанов из подручных средств... Украдут где-то картошки или поросенка с хоздвора... Чавкающая, орущая, матерящаяся толпа цыган. Когда смена возвращается назад, начальство уже ждет. Эти одичавшие за неделю существа начинают отчитываться. Сначала начальники караулов докладывают, что произошло за время несения службы. Потом редакторы боевого листка и агитатор, комсгруппорги... Начальство с серьезным видом слушает ахинею, которую они несут. Наконец дежурный по караулу сообщает, сколько было вынесено взыскания, кто проспал световые сигналы. Старты находились в пределах прямой видимости. Поэтому ночью использовали световую сигнализацию.   Если туман, то световой сигнал не виден, да и в хорошую погоду часовой может забиться спать. Один караул находится в поле зрения другого, если кто-то проспит или пропустит сигнал, дежурный начинает беспокоиться: может они там уже и неживые. Едет проверять, все завершается избиением младенцев. Выбиваются зубы, караульные плачут, падают на колени, умоляют, чтобы ротный не узнал... Я заступал в караул с обозом и личным поваром - узбеком. За машиной караула скачками несся ГАЗ-69, груженный мешками с рисом и луком. Там, где я останавливался, из машины выходил "сварщик" и варил "пльов". Рядовой Сулейманов, он же каптер, готовил мне шурпу, лагман, плов. Верный человек, лишь бы службу не нести. В своем рвении доходил до того, что рис для моего плова перебирал по зернышку, жертвовал сном, отделяя мышиный помет, что в армии большая редкость.   Узбеки нешкодные, только они могут дожить до дембеля кладовщиком на складе, другие заедаются. У него ключи можно отнять только у мертвого. Дорожат местом, боятся попасть в какую-нибудь третью команду - в заправщики. В армии Каримова, наверное, нет проблем:  Сварщики, выйти из строя! Все узбеки выходят.   - Ты что варил? - Пльов.   Хотя, если серьезно, в Вооруженных Силах среднеазиатских Государств сложилась парадоксальная ситуация: обучение происходит по-русски, а аскеры общаются на национальных языках. Поэтому научить их чему-либо невозможно, так как русский в школе давно не преподают. Отсюда взаимное презрение, а пригласи они турецких офицеров, не надо было бы ничего придумывать, и вместо троекратного "Ура!" кричать троекратное "Хош!" По прибытии, я сразу же отключал все телефоны, пульт управления связисты оттаскивали за три комнаты. Общаться с помощником начальника караула я тоже брезговал. Дадут какого-нибудь перепуганного лейтенанта - ест печенье и конфеты, ходит к солдатам питаться. Те сразу раскусывают: раз не ест с барского стола, ему дадут то, что останется. Паек, по крайней мере, точно съедят. Дадут первое:  А мы второе не готовим.   Прапорщик из роты за такое убил бы, утопил в кастрюле. Есть свои нюансы и во взаимоотношениях офицеров со сверхсрочниками. Если лейтенант заступает начальником караула, а прапорщик - помощником, он с ним есть не будет, пойдет к своим солдатам, чтобы лейтенант не видел какие разносолы тому подают. Это считалось нормой, лейтенант чувствовал себя сбоку припеку. Да он и не стремился к чему-то большему, молил Бога дотянуть неделю без ЧП. Когда я заступал со своими прапорщиками, Козятинским или Калигиным - "Анчуткой", мы жили душа в душу.   караулы я тоже не проверял, они и без этого не рисковали плохо нести службу. Если поймают какую-то живность: овцу или собаку - немедленно звонят. Солдаты в карауле ели все, что движется, даже ежиков и черепах. Ежики мне не понравились - вонючие, а черепахи - те ничего. Охотились и на более крупных животных, патроны добывали во время тактических занятий. Солдатам выдавали по десять холостых патронов, пяток солдат отщелкивал в карман, а остальными палил. В карауле у холостых патронов отпиливали головки, вставляли стрелянные пули. Жах! - и верблюда как ни бывало.   - Что ели? - Курицу выдали.   А на крыше - мосол в пол человеческого роста. Можете представить себе берцовую кость верблюда? Собак прикармливали и ели - вреда от них намного больше, чем предписанной в Уставе гарнизонной и караульной службы пользы. Приедет проверяющий, Тобик хвостом замашет, в великой радости притащит из-за кинобудки конскую ногу. Его самого не успели съесть, вот он и отплатил за добро.   Начальником того несчастного караула был сержант Конев. Шутили: "Конь убил коня". Я солдат потом спрашивал:   - Что с собакой сделали? - Конев приказал содрать шкуру с живого и жарить на медленном огне.   Лейтенант Гена Арбузов до службы в армии, грабил проходящие товарные поезда, научил солдат ловить овец, обрезал участок внешнего периметра ограждения между двумя столбами и устанавливал съемный забор. Снизу приподнимал палкой, к палке привязан шнур метров десять-пятнадцать. Солдат прятался в яме или за ракетным оголовьем. Овцы проходили внутрь, и ловушка захлопывалась. Овцы:  Бе-е-е... Казах подъезжает на коне:  Вах - вах- вах! Офицер выходит, посылает кочевника матом. На заборе написано: "Шикни пиниздер", в данном случае это означает: "Стой, стрелять буду".   Поехал искать правду, да где её найдешь в пустыне, кто тебя пустит в чапане к военной власти? Правда, когда на станции съели корову, я разобрался, и стребовал с виновных восемьсот рублей. Мое великодушие не знало пределов. Корове той цена рублей двести. Солдаты опять попались на том, что все несъеденное зарыли в песок, правда глубоко, метра на полтора, но не учли мух. Я был беспощаден:  Или дисбат, или восемьсот рублей! Казах мне потом руки целовал.   Случись в карауле какое-нибудь ЧП, например, стрельба, не спеши, жди, может у соседа что-то похуже случится или помоги ему. Помню, что-то такое произошло. Прапорщик Козятинский предложил:  Давайте в соседнюю роту спирт подкинем. Утром идешь к начальнику штаба, видишь, как командира роты пинками гонят в штаб. Вопрос "Кому первому идти?" решается сам собой.   - Да иди ты на хуй, не до тебя!   Пинками же пригнали и дневального. Тот в слезах объясняет:    - Нашли (спирт - Ред.) в бытовке.   Кто ему поверит? А сказал бы что-нибудь невероятное, мол, на спиртохранилище взяли - перекинул бы на начальство тыла или нерадивого начальника ГСМ капитана - пропойцу Маленького. Он никогда бы не доказал, что караул выставил. В армии к проштрафившемуся коллеге относятся с "сочувствием".   - У Лукшина солдат повесился!   Все к нему. С ехидством интересуются, даже те, кто ни Лукшина, ни солдата не знал:    - А что, у тебя солдат повесился? - Да идите вы...   Все знают, теперь можно учений месяц не проводить, все начальники там будут, в комиссии по повешению..   Однажды мы заступали в караул. В суматохе сборов дневальные поставили железный ящик с шестью автоматами, хорошо ещё без патронов, не в свою машину. Им все равно, тем более, что оружие не их. У КПП стояли две ГАЗ-66. Одна вскоре отъехала. Я хватился:    - Где оружие?!   Бегом в роту.   - Кто выносил, куда ставил?   Солдаты злобно не сознаются, что было две машины и поставили "не в ту". "Главного подозреваемого" - водителя, били ногами, пока тот не упомянул о второй ГАЗ-66.   - Откуда машина, какие номера? - Не знаю.   Наконец один солдатик радостно возвопил:    - Это мой зема с 32-й площадки! Я прыгнул в машину - и туда.   Машина только что уехала на 10-ю площадку. Ну, думаю, пропал. Это поедут в город на ТЗБ, там точно просекут, что в ящике и или выбросят со страху или продадут промышленникам.. Помчались за ними, догнали на третьем подъеме. Остановили. В кабине прапорщик узнал что случилось, побелел.   - Я и не видел, что они туда поставили. - Смотреть сука надо, что тебе в машиу ложат, гандон штопаный!   Из случившегося извлекли выводы, перестали оставлять машину для караула на КПП, подъезжали к казарме.   Без подобных эксцессов жизнь на посту протекает монотонно   Прежде часовой ходил по периметру, что само по себе было чревато многими опасностями - может и сбежать. Хуже всего, если солдат сбежит из караула. Начинается "ловля блох" в пустыне. Шансы поймать минимальные: прыгнул в товарняк - и домой. Потом родители его привозят, начинает гнусавить: "били". Кто его там бил, ну так маленько. Можно подумать его на гражданке не были?...   Наконец додумались ставить в караул на вышку по два человека и запирать снаружи. Разводящий ведет его на вышку, запирает на ключ, ключ несет в караульное помещение. Службу несли по очереди, по пять-шесть часов, на протяжении трех-четырех дней. Караульный сидит в кресле, пулемет на замке, ключ в сейфе. Основная задача - заранее засечь машину начальника караула. С этой целью применялись всевозможные технические ухищрения. Например, километрах в двух от караульного помещения вкапывали под дорогой две пружинящие доски с контактами - найти в пустыне кабель подходящей длины проблем не составляло. Переезжающая машина включала сирену, все просыпались и успевали разбежаться по местам.   Обычно телефоны выводились из строя буквально всеми караульными и всяческими способами., отсутствие связи - отсутствие контроля. Бывало едешь мимо чужого караула, "хрясь" - оторвал трубку у наружного телефона. То же сосед делает и с твоим. Солдаты способны вывести из строя любые средства связи. Дать ему радиостанцию Р-105, начнет гнать в эфир что не попадя. В карауле мы обычно слушали подрывные радиоголоса, тот "Голос свободной Азии". Если забросить антенну на периметр - слышимость великолепная. Служба отличалась монотонностью, разве что каптер развозит хлеб, воду, газеты. Они бы с удовольствием чем-нибудь позаражались, лишь бы в госпиталь лечь. В сооружениях нового типа всю смену запирали в потерну, под землю, на кодозамковое устройство. Бронеколпак без окон, пулемет ПКТ, боеприпасы под замком. Как-то один "сообразил", высунул ногу из огневого сооружения и отстрелил себе палец.   С пулеметами была отдельная история. Когда устанавливали бронеколпаки, с них сразу сняли ПНВ (прицелы ночного видения), солдатам они ни к чему. В броне прорезали отверстия и приварили кронштейны под пехотные пулеметы ПК. Только спустя какое-то время на складе инженерного имущества обнаружились ящики с ПКТ - валялись буквально под открытым небом. Они поступили в комплекте с колпаками, а не через РАО. После случая членовредительства стали закрывать в сейф и сами пулеметы. И ничего, враг так и не напал. Часового закрывали на вышке снаружи, пока один не сгорел при курении. Уснул и бушлат загорелся от бичка.. После этого перестали, ставить и часовых. Попробуйте "снять" часового ночью, когда он испуган, зол, не выспался, голоден, и патрон в патроннике. Диверсанты знают об этом и не рискуют соваться на охраняемые объекты. Разводящий подойти боится, вызывает свистом: а вдруг он там спит за складом с оружием наизготовку.   Я видел, как один такой кричал и стрелял, с испуга выпустил все тридцать патронов, палец от спускового крючка отодрать не могли. Даже я, будучи дежурным по части, проверять караулы ночью не совался. На моей памяти, часового на посту удалось снять только раз - собакам. У каждого караула кормится их по несколько штук. Дело было зимой, в снегу вырыли тоннель, и по нему в караульном тулупе поверх шинели ходил часовой. Если кому-то довелось носить это необъятное сооружение из овчины, он уже понял, что произошло. Часовой играл с собаками, и одна из них, схватив за полу, повалила беднягу. Подняться самостоятельно он был уже не в силах, стал звать на помощь.   Иногда пребывание на посту обостряет в человеке его природные качества солдата. Генерал Лавриненко как-то поведал совершенно невероятную историю. На одном из артиллерийских складов вспыхнул пожар, два дня рвались снаряды. На третий, хотя канонада все ещё продолжалась, Лавриненко подъехал на танке разузнать обстановку. Только открыл башенный люк, как кто-то открыл по нему огонь. Стреляли прицельно, одиночными выстрелами. Оказалось - часовой. Так как он не был сменен или снят "хотя бы и жизни его угрожала опасность", солдатик пролежал все это время в окопе, но пост не покинул. И, как предписывает устав гарнизонной и караульной службы (я его до сих пор наизусть помню), начал отражать нападение на вверенный ему объект. Вокруг рвутся снаряды, а он кричит танку:  Стой, стрелять буду! И стреляет по люку. Пули об крышку - "дзынь", "дзынь"... Вернулись за начальником караула. Тот попытался снять часового с поста через мегафон. Солдатик ему:  Высунь голову! Парню дали медаль "За отвагу". Но такое случается редко.   У нас один сбил метеорологический зонд. Звонит с поста:  На объект летит шар!   - Какой шар? - Здоровенный! - Сбить. Огонь! - Та-та-та.   Сбил! Ветром понесло, застрял в "колючке". Через два часа приезжают какие-то дяди. Оказалось: накануне старта выпускают зонд - наблюдать состояние атмосферы. А мы эту коробку с приборами ещё ногами пинали. А чего его на охраняемый объект занесло? Старт космического корабля был задержан на несколько часов, теперь уже "пинали" начальника караула:  Ну, солдат - дурак, а ты? Под землей сидел, не мог выйти посмотреть? Зато полиэтиленовой пленки осталось - море, её потом на теплицы растащили.   Начальствующие лица и сами склонны к совершению ЧП. "Бахур" заступил дежурным по караулу, четыре дня пил, найти не могли - сообщники его скрывали. Потом убыл на площадку к "промышленникам". Оттуда принесли весть: пьет, грозит из окна пистолетом. "Синклит" в составе командира, замполита и начальника штаба стал подговаривать особиста:  Тебе по должности положено, ты его можешь даже убить.   - Я бы рад, но в этом нет предмета государственной безопасности.   Послали Кожина, как никак "Бахур" его подчиненный. Он потом рассказывал:  Захожу: в комнате, кроме "Бахура", две голые бабы, на столе арбуз и магазин от пистолета. Кожин подумал, что оружие не заряжено, схватил "Боба", смело взялся выкручивать руку. Оказалось, на столе лежал запасной магазин, грянул выстрел. Хорошо, ни в кого не попало. Только "Бахуру" в потасовке сломали палец. Он потом демонстративно его носил и честь не отдавал. В карауле практически всегда стреляют по-дурному. Один, как сейчас помню, рыжий такой, закосил, повредился рассудком - враги атаковали позицию. Он и перед этим косил по-черному, делая вид, что не разбирается во времени. Полтора часа отражал, строчил из РПД, пока патроны не кончились. Ещё два часа на всякий случай ждали.   После этого пулеметы позакрывали в сейфы, от греха подальше. Начали разбираться, оказалось - у него отец поп. Особиста драли, как помойного кота - пропустил социально чуждый элемент. Если в карауле не случилось убийства или самоубийства, все происшествия скрывались от начальства. Как-то случилась коллективная пьянка, караул украл спирт, пережрались. Под горячую руку подвернулся проверяющий, стали на него кидаться. Он достал пистолет, выстрелил в потолок, положил нападавших на землю. Все было бы хорошо, но в армии есть беспринципные и принципиальные. Последние - хуже империалистов. Как ему начальство на "разборке" втолковывало:  Ты видел, что пьяные, повернулся бы и уехал. К утру проспятся.   Майор "стоял" на подполковничьей должности и мог пожаловаться только ночью своей жене, а не докладывать об увиденном безобразии и беспорядке. Инициативного отодрали и отпустили - что с него взять? Начали драть меня: проверили тетрадь индивидуальных бесед, журнал инструктажа перед караулом, журнал боевой подготовки. Из первоначальных обвинений осталась только "личная недисциплинированность солдат из-за упущения в воспитательной работе". Мол, "невыдержанность майора спровоцировала". Тогда боролись с правдоискателями, а страдали командиры. Я к тому времени пять лет командовал ротой, мог и рапорт на стол положить. Где они ротного найдут, когда все хотят инженерами быть? Вкатили выговор "за несвоевременный подвоз питьевой воды".   "Выговор, не туберкулез - к организму не пристает." - говаривал Боря Лопаткин. И то: созданная нами система подготовки не привела к трагическим последствиям. "спирт солдаты нашли, ну выпили, но ракету из строя не вывели". А где солдаты взяли спирт? Про меня забыли и пошли по другому пути. Мало того, что у Гриднева украли четыре литра спирта, его ещё и отодрали за то, что хранил его в неположенном месте (а скорее за то, что утаил от начальства). Если подчиненные допекут, я мог сделать пребывание в карауле невыносимым. Лафа кончалась. Я в каждый караул ставил по прапорщику, на постах стояли по шесть часов. Включал световые сигналы...   "Разбирался" так, что писали рапорты: "Прошу перевести меня...". Подобные просьбы оставляли без ответа. "Ракету не взорвете, шахту не откроете, ебите друг друга в жопу". Жизнь подтвердила мою правоту. Морально-психологический климат в караулах был вполне сносным. Обстановка редко накалялась до критической. Я как раз ел в карауле. Слышу - автоматная очередь, влетает прапорщик, весь в крови, - и ко мне:    - А-а-а! - Кто тебя убил или ранил?! - Там солдат в карауле застрелился. - Как он себя хуйнул? - Где-то патронов пять вогнал.   Думаю: хрен с ним, за прапорщика пришлось бы больше отвечать. На месте происшествия две смены - одна в курилке, другая в машине. Кто хотел, тот мог и убить. У меня один вопрос: как он попал в караул? Я ставил в караул земляков одного призыва. Солдаты прояснили ситуацию:    - Он ёбнутый! - Почему не доложили?   Солдаты испуганы - одного рвет, другой в обмороке. Лежит человек, шея и зазубрины вместо головы, глаз на люстре висит (солдаты говорили - моргал), судорги волнами... Как он долго умирал, минут 20! Хорошо прапорщик додумался:  Одевай ОЗК, противогаз... Психологически важно, чтобы между человеком и останками, которые он убирает была какая-то преграда. Кровавые тряпки потом сожгли. Достать новый ОЗК не проблема: дам команду каптеру, в соседней роте и сопрет. Звоню командиру полка, докладываю. Он:    - У тебя патронов до хуя, чтобы ты к моему приезду застрелился. - Тогда я вас сначала порешу.   Потом он у меня при случае не раз интересовался:    - Ты бы меня точно застрелил? - Из пулемета.   Спасла меня мать покойного. Приехала в часть и с порога:    - Он покончил с собой?   Оказалось, он на гражданке раз пять покушался. Мать в армию отправила, думала - вылечат. Врачу Коле Ковалеву - служебное несоответствие. Другой вздумал стреляться. Две пули 7,62 прошли навылет, одна выше, другая ниже сердца. Спасла пачка писем (солдат всегда носит с собой всякую гадость - засаленные письма, записные книжки...). Пороховые газы не прорвались в раневой канал, только легкое отстрелил, - отрезали и комиссовали. Я принял радикальные меры, чтобы вырвать у него нужную объяснительную. Он ещё лежал в реанимации, как я ворвался с ней к замполиту:    - Как ты её у него взял? - Иглу (капельницу - Ред.) вытаскивал из носа.   Однажды солдат в карауле, заступив на пост, убил сержанта. Свидетелей не было. Он его вынес из караульного помещения и закопал на периметре, благо, в распоряжении было целых шесть часов. Так как яма получилась небольшая и ноги покойного в ней не помещались, он их отрубил по колени и положил ему под мышки. Сам вернулся на пост и в положенное время поднял шум: почему его не меняют? Поискали сержанта, а т.к. его нигде не нашли, то доложили дежурному по караулам: мол, сбежал, падла. Объявили розыск, естественно никого не нашли, дома он так и не объявился. Родители подали заявление в милицию, военная прокуратура была вынуждена вести следствие из-за того, что родители очень уж плотно насели. "Да не мог он дезертировать за полгода до дембеля".   Следствие велось два года, из Москвы приходили стандартные ответы: "Внимательно осмотрите место происшествия". Какой-то спец понял: тело в пустыне за шесть часов далеко не унесешь, да и казахи нашли бы за периметром. В состоянии аффекта человек долго не будет шататься с трупом на горбу. Несмотря на это, место происшествия все равно не осматривали. Как оно водится в армии, пошлют какого-нибудь Гену Арбузова, он выйдет, покурит, залезет на "карпом", окинет пустыню орлиным взором и ляжет на матрас загорать дальше.   Депеши приходили из Москвы раза три в год, пока, наконец, не явился следователь по особо важным делам. Он бы вряд ли приехал, но заодно надо было расследовать хищение двух пистолетов. "Пинкертон" обошел вокруг поста:    - Копайте здесь.   Действительно, на этом месте трава выглядела как-то погуще и позеленее. Солдаты кинулись отрывать лопаты с пожарного щита, те, как и топоры, были прибиты гвоздями, чтобы солдаты не воспользовались. (Некоторые начальники шли ещё дальше: находили умельцев, умудрявшихся рисовать пожарный инвентарь с пугающим правдоподобием.)   Как бы там ни было, но копали недолго, на глубине одного штыка нашли мумию. Сверху в целлофановом пакете лежали и документы. Убийца за прошедшие годы успел жениться. Когда за ним пришла милиция - сразу все понял и заорал :    - Я не хотел!!!   А не приедь "Пинкертон"?   Яйцеголовые   Военный институт им. Можайского, в просторечии "Можайка", гнал сплошной брак и славился количеством "тронутых". Они даже и не скрывали:    - Я, когда учился, зимой голым на льдине плавал.   Если бы я курсантом в Ростове залез на льдину, даже в шинели, меня бы в клетке показывали, а им все сходило с рук. Это настораживало, да что там - пугало. По этой причине заведение даже понизили в статусе из военного училища до военного института, что в то время было неслыханным. Если в обычных военных училищах на протяжении всего курса учебы добросовестно изучали один ракетный комплекс, и следует признать, знали его досконально, то в "Можайке", под предлогом того, что вся аппаратура командно-измерительных комплексов штучной сборки, обучали чему-то абстрактному, вроде физики или кибернетики. Появлялась такая публика в войсках с бранными словами "ЭВМ", "алгоритм"...   И это в то время, когда сам начфин, основной математик в полку, гордился тем, что никогда на калькуляторе не считал, а только на счетах или в столбик. ЭВМ, которую показывали нам в училище, размещалась в двух комнатах. Ожидали два часа: машина свистела, лампочки мигали, наконец, на выходе появилась перфолента с изображением Эйнштейна. Казалось бы, умнейшая машина, а выключить было нельзя - стиралась память. Разделение между "яйцеголовыми" и нормальными офицерами начиналось уже в мотовозе. Те ездили в отдельном вагоне, не пили, норовили книжки читать, в то время как наших, бывало, вытаскивали из мотовоза готовыми. Офицеров из вычислительного центра даже собаки кусали. Ясно, что их неудовлетворенность жизнью принимала самые причудливые формы. В стремлении уволиться из армии и уехать с космодрома они доходили до всякого.   Андрей Куршев сломал совершенно секретный замок, решил усовершенствовать аппаратуру пуска, по счастливой случайности её не сжег. Начальник штаба плакал, поставили Куршева помощником начальника БПК, под начало прапорщика. Там он пристрастился воровать лампы из телевизоров, где бы ни появлялся - все за ним следили. Холодильник оклеил черной пленкой, поставил в шкаф. Замполит пришёл проверять быт. Увидел черный холодильник в шкафу для одежды и сдали Андрюшу в ПСО (психо-санитарное отделение), чего он так и добивался. Из ПСО был один путь - на гражданку, да ещё со снятием с воинского учета. Куршев заделался телемастером в ателье.   Другой "питерец" заступил помощником дежурного по части, додумались дать ему пистолет. Учинил стрельбу в штабе: нарисовал на доске портреты командира и замов и открыл огонь. Тоже списали через "дурку"... Начальник тыла радовался:  А в меня не попал! Старший лейтенант Агапов, женоподобный инженер расчета пуска, на б/д свитера вязал (хотя кому, вроде не замужем)... Кочетов, когда подошла "развозка", чтобы занять место, оттолкнул командира полка. Командир сделал тому резонное замечание:    - Выйдите, товарищ старший лейтенант. - Га-га-га, что я, дурак?! - Сидите, товарищ старший лейтенант.   Тоже в Москву уехал, сейчас генерал российской армии   Под стать "ленинградцам" были и их жёны. Вырванные из привычного круга жизни, они, случалось, пускались во все тяжкие. Одна так и заявляла: "кому хочу - тому даю". "Папа" Синицин показывал пальцем на офицера, женатого на этой спортсменке, и загадывал всем одну загадку:   - "Как он проходит через КПП, не задевая головой стен"?   Когда слушатели вопрошали:   - Почему? -   отвечал:   - А у него вот такие рога!   и подробно рассказывал о похождениях его жены, как будто сам был их участником. Авторитет папы в этих делах был непререкаем - все ему верили на слово... Попасть в когорту "яйцеголовых" нужно было суметь, или просто везло. Прослужить от лейтенанта до майора, не имея подчиненных, а следовательно, и взысканий. А нет взысканий - есть продвижение по службе.   В ракетном полку было столько офицеров, что подчиненных на всех практически не хватало, чем прохиндеи и пользовались. Отсутствие личного состава имело и обратную сторону. На полигоне ты без него - не человек . Приходит такой, прости Господи, майор-испытатель к себе на объект, сам двери ключом открывает. А мне навстречу из караулки выбегают, докладывают. Я падаю на кровать, мне сразу обед подают, а он чайку просит - погреться. У таких брали в долг и не отдавали. Это считалось доблестью.   Как-то один прицепился ко мне. Я был вне себя от возмущения:    - Деньги тебе! Уже полгода прошло, а ты все помнишь. Пора бы и забыть.   Я немилосердно грабил их каптерки на стартах. Расстреливал из пистолета замки, или солдаты стреляли по стеклоблокам из автомата. Обиженные прибегали жаловаться, но понимания у начальства, как правило, не находили.   - Дурак, из какого автомата он стрелял? Ты бреши, да не заговаривайся! - У меня стрелянные гильзы есть! - А ну, дай сюда!   Это твои недисциплинированные солдаты влезли. Потом такой долго сокрушался: "Зачем я жаловался, мне же в академию поступать?!"   Нарядов "яйцеголовые" боялись, как чумы. Я ставил их с субботы на воскресенье и в праздники. Умные были, схемы читали, телевизоры чинили... Были мастера сделать автоматическую сигнализацию в оружейке - практически вечную, на ракетном аккумуляторе. Рылись на свалках, собирали какие-то запчасти. Дежурили по МИКу (монтажно-испытательному корпусу), запирались там на ночь, читали схемы и балдели, так как солдат туда не пускали. С ними "яйцеголовые" были на "Вы", отчего те мигом наглели и зазнавались.   Их (яйцеголовых - Авт.) даже официантки презирали - те ходили в перемазанных технических костюмах.   - Что Вы размазываете пюре по тарелке? - Жрать захочешь - соскоблишь!   Шли в академию, откуда выходили такими же чмошными полковниками. Помню Труничева. Матня штанов на заду как висела до колен, так и висит. Уши под папахой книзу отогнуты.   - Здравствуйте, товарищи!   Ему даже не отвечали, строй невнятно мычал. Как-то патруль во главе с одним таким "яйцеголовым" подполковником из НИИ застукал в городе пьяного прапорщика. Загнали его в парк культуры и отдыха. Прапорщик, не будь дурак, влез на вышку для прыжков в воду и оттуда орет начальнику патруля:    - Товарищ подполковник, я вас официально предупреждаю, что не умею плавать! Отойдите на триста метров!   "Яйцеголовый" без опыта строевой службы конечно же испугался. Один такой изобретатель пришёл на КПП в спортивном костюме и фуражке, в руке вместо дипломата - мусорное ведро. Не посмотрели, что "научный сотрудник" - сразу уволили. Лучше бы он пил! Такие мечтали свалить в Перхушково в НИИ и творить там чудеса ракетной техники.   Волонтёры   Волонтёры были "бичом Божьим". Их приезд в часть командиры ожидали с ужасом. Своим видом и замашками они наводили панику на командиров подразделений, куда направлялись для дальнейшего прохождения службы. Вот, в ком проявлялась лютейшая ненависть к милитаризму. Мужики, лет под тридцать, обремененные семейными и квартирными проблемами, после окончания военной кафедры должны были служить два года офицерами. Командир не имел на них никаких средств воздействия: Их нельзя было выгнать из армии, в партии они не состояли, а прочие наказания переносили стоически. Один командир грозил волонтеру:  Я на тебя напишу аттестацию! Тот долго не понимал о чем речь, а когда ему объяснили - рассмеялся командиру прямо в лицо.   - У меня на заводе зарплата сто тридцать рублей, живу у тещи и на хрен мне ваша аттестация!   Военную форму они презирали, никто её не гладил и не чистил, даже не стирали. Лева пришёл на развод в мятой рубашке без погон. Командир оторопел:    - Чего ты, Лева? - Что, я Вам таким не нравлюсь, товарищ полковник?   За систематическую пьянку и дебоши в общежитии Леву наконец посадили на "губу" - терпение начальника лопнуло. Но не тут-то было: Лева потребовал, чтобы его опохмелили. Комендант отказал. Тогда он заявил:  У меня язва, я хуй буду есть вашу пищу. Через сутки комендант выбил Леву с "губы" пинками. Некоторые требовали адвоката, чем повергали коменданта в смятение. Кончилось тем, что комендатура отказывалась принимать волонтёров, а на сдающих их командиров накладывались дополнительные наряды.   Леву засунули в автороту командиром взвода, где он так ни разу и не появился. А если бы и появился, то его бы в расположение не пустили - не хватало, чтобы напоил ещё и солдат. После того, как Леву выгнали за дебош из общаги, ему пришлось предоставить отдельную однокомнатную квартиру. Подселить его ни к кому не решились, а советский офицер, даже двухгодичник, не мог "бомжевать".   На родине Лева обитал в тещиной квартире, проживал в проходной комнате. Из родни ещё имел безумного брата. Не мудрено, что он мечтал решить свои жилищные проблемы насильственным путем и не раз надоедал мне просьбой:  Дай мне Ф-1. Мне тоже попытались всучить одного выпускника Куйбышевского авиационного института. Заходит - фуражка на затылке, космы на плечах, левая рука у козырька:  Я к вам назначен зампотехом. Я даже не удостоил его ответом.   - Дневальный! Больше его сюда не пускай, ещё украдет чего.   После того, как я в очередной раз возмутился неправильным распределением нарядов, начальник штаба ехидно заметил:    - Я же тебе давал зампотеха. - А вы себе его возьмите ПНШ (помощником начальника штаба). - Да ты что, ебнулся?   Поэтому, чтобы не терять боеготовность, на все закрыли глаза и молчаливо согласились, что двухгодичники будут приходить в часть только за получкой. Что они исправно и делали двадцать четыре раза. Это была такая глупость - призывать женатых мужиков в армию, если они до двадцати пяти лет умудрялись от неё "закосить". При Горбачеве их всех, наконец, повыгоняли из армии. Только Путин рискнул повторить путь советской системы и призвал двадцать тысяч офицеров запаса, чтобы они довершили начатый чеченцами развал армии.   Бумажный тигр   Я ни одного дня не верил в существование ракетно-ядерного щита Родины. Ещё лейтенантом меня грыз скепсис, когда я видел, как пьяные капитаны доставляли эти "изделия" с завода. Ракеты прибывали железнодорожным транспортом. Возили их грубо и примитивно, под зеленым водонепроницаемым брезентом. Теоретически, все "изделия" полагалось возить в замаскированных вагонах нескольких видов, внешне напоминающих пассажирские, грузовые или рефрижераторы. В Днепропетровске, в составе промышленного полка ВВ, имелась рота ССГ - специального сопровождения грузов. караул был переодет в обычную армейскую форму - для маскировки. Но этой чести удостаивалась под конец существования СССР разве что "особо секретная" техника космического предназначения. К нам ракету привозили четыре "ВОХРовца", вооруженные револьверами "Смит-Вессон".   К вагонам с "изделиями" норовили прицепить и обычные грузовые вагоны с дефицитным грузом: мукой, сахаром, спиртным, мясными консервами... В советское время на станциях грузы разворовывали нещадно, они могли попросту не дойти до места назначения. А караул, сопровождающий все военные грузы, мог обеспечить какую никакую сохранность и соседних вагонов. Однажды мне самому довелось транспортировать подобное "изделие" из Челябинска до Читы. Вагон был замаскирован под теплушку. Караул состоял из четырех бойцов. На каждой станции я выставлял одного человека. В соседнем вагоне везли вино из Молдавии. Дед, сопровождающий груз, сделал мне интересное предложение:  Переходи ко мне, здесь тепло, жратвы сколько хочешь. Буду тебя кормить и поить всю дорогу. Только на каждой станции перекрывай караулом два вагона. А "пилить" предстояло одиннадцать дней.   Я согласился. Весть о грузе вина, передаваемая железнодорожниками из уст в уста, опережала нас. На каждой станции народ рвался к вожделенному вагону. Боец передергивал затвор.   - Стой, стрелять буду!   Жаждущие отступали. Деду хорошо, мне хорошо. Раз пошёл посмотреть, как там караул. Смотрю, у них полно жратвы, даже мясо. Интересно, откуда? Оказалось, проявили солдатскую смекалку и сообразительность. Изготовили из стальной проволоки крючок метра два длиной и цепляли им сумки у рабочих путейцев. Дело было летом, и те оставляли принесенные из дому обеды прямо у колеи, на которой работали. Террористов в то время не опасались, проблему составлял сам караул. Попадая на вокзалы крупных городов, личный состав не мог совладать с соблазном побродить по городским улицам. Для этого надлежало каким-то образом на время избавиться от оружия. Оставить кого-то одного сторожить автоматы было невозможно, как в загадке про волка, козу и капусту.   Оставалось передать его на хранение. (От этого вопиющего нарушения Устава гарнизонной и караульной службы его безымянные творцы переворачивались в гробах.) Сдать оружие в военную комендатуру - ещё куда ни шло, но одни долбоебы умудрились сдать его в вокзальную милицию. Милиционеры приняли автоматы охотно, но выдать их наотрез отказались - добыча была уже вписана в книгу изъятия оружия. Вырвать его из цепких лап МВД не представлялось никакой возможности. Дошло до Москвы.   О новостях в данной области мы обычно узнавали из зачитываемых на разводе приказов. Некоторые додумывались запихивать автоматы со скрученными прикладами в ячейки автоматических камер хранения. Однажды их обнаружили при досмотре. Караулы перевооружили карабинами СКС и снабдили их громоздкими ящиками для переноски оружия в общественных местах. Изумленные пассажиры на московских вокзалах и посетители близлежащих вино-водочных магазинов могли наблюдать замызганных солдат с железными ящиками на плечах. На разгрузке, как всегда, начиналась нестыковка: нужно было заехать в торец и выставить платформу напротив вагона с точностью до миллиметра с помощью ломов и монтировок, т.к. гидравлика тягача давно была выведена из строя.   Следовало не забыть заклинить колеса вагона подручными средствами, чтобы не потащить вагон следом за контейнером. Стоял ёб, гик и свист, как при штурме татарами Золотых ворот. Все контролеры к этому времени предусмотрительно сматывались. Самым старшим при этой операции оставался старший лейтенант Николаев. Пока солдаты перетаскивали ракету, он ходил вокруг с монтировкой, подбадривая нерадивых, и бдительно наблюдал, чтобы не украли тент. Его могли порезать и продать казахам. За тент, стоивший до хрена, могли и голову снять (это же не ракета, его не спишешь). Ткань тонкая, с одной стороны прорезиненная, солдаты мне нашили из неё палаток. Однажды я поставил их на стрельбище. Тут, как на зло, мимо проезжал генерал Ковальчук, начальник РИЧ:    - Ёб твою мать, палаточный городок, откуда такой материал? Теперь ясно, кто тенты ворует.   Я отрекся:    - Хуй его знает, товарищ генерал, откуда у них палатки. Лучше получить за плохой контроль, чем за них выплачивать.   Солдаты подтвердили:    - Мы нашли в камышах, хотели посмотреть, что это такое.   Я их учил ни в чем не признаваться. Если схватят за руку, - рука, мол, не моя. Палатки Ковальчук забрал себе, я их так и не увидел. А материал был отличный - итальянский, ядовито-зеленого цвета, тонкий, как болонья, только не промокает и клеится бензином Б-70. Кроме палаток, из него получались отличные лодки, вместимостью человек на восемь. "Жабой" - полчаса накачивать, а свернутая умещалась в рюкзаке. Большой мастер их изготовлять был прапорщик Чирков. На этом он и держался: ходит, бывало, по площадке пьяный, а выгони его - кто лодки будет клеить? Начальники Чиркова отсылали его лодки своим начальникам в Перхушково, и не один благодаря им туда перевелся впоследствии. Чирков гордился:  Мои лодки на ВДНХ! О расстоянии до Москвы он имел самое смутное представление:    - До Москвы самолетом лететь полтора часа, а до Уфы я за час доезжаю.   На вопрос:    - А ну, расскажи, Шура, как ты ездишь?   Чирков охотно поддавался:    - Сажусь в вагон, выпиваю фляжку спирта, просыпаюсь в Оренбурге, пятнадцать минут на то, чтобы пересесть в поезд до Уфы, потом опять выпить и проснуться в Уфе.   А ещё он был заместителем секретаря парторганизации Фирсова, такого же алкаша, как и сам Чирков. На доставку ракеты отводилось четыре часа - окно между полетами спутников-шпионов. До старта километров двадцать ракету везли автотранспортом: впереди комендантская машина, за ней - "Урал"-камикадзе - блокировать, чтобы никто не врезался в лоб МАЗу. Дороги в пустыне - на высоких насыпях, не дай Бог кувыркнется МАЗ в пустой ракете 80 тонн весу, упадет, погнется - всем тюрьма. Дым стоит, как-будто жгут резину. Вся эта музыка въезжает на старт. Время установки ракеты в шахту также определялось окном между полетами американских спутников-шпионов. Если не уложатся, командира могли снять с должности. Поэтому специалисты-ракетчики, ставившие ракету в шахту, пользовались определенным иммунитетом. Когда ракету опускают в шахту при страшных порывах ветра, его сила, умноженная на парусность ракеты может сломать установщик.   Едва ракета скрывается в шахте, все облегченно вздыхают, но ненадолго. Налетают заправщики (ох и рвань! кто в фуфайке, кто в сапогах, разноязыкая сволочь - по-русски никто не понимает, а тронь такого - сунет портянку в шланг). Стоят машины-дозаторы, через них от цистерны топливо закачивают в ракету. Попади в дозатор тряпка - кто разберется, чья? А тебя тут же под барабанный бой... Если ракета будет приведена в негодность, командира полка могли тогда даже расстрелять. Именно на старте я впервые увидел спутниковые телефоны, по ним докладывали в Военный отдел ЦК о ходе работ. Выездной сессии военного трибунала полтора часа полета от Москвы, и ещё три минуты, чтобы "тройка" вынесла приговор. Здесь бы перед строем и расстреляли. Управились бы за два часа, вместе с похоронами за барханом.   На старте крутятся командир части и особист, вооруженные пистолетами. У начальника караула приказ - при возникновении внештатной ситуации, например, при непроизвольном включении двигателей, первым делом расстрелять ракету из пулемета "при попытке к бегству". Первоначально в Р-1, как и ФАУ-2 в качестве топлива использовали спирт и жидкий кислород в качестве окислителя. Но заливать спирт вместо керосина оказалось хлопотно. Емкость бака ФАУ-2 составляла 3900 кг "вещества Б". Гептил - несимметричный диметилгидразин - долгое время служил основным топливом в боевых ракетах шахтного базирования. Советские специалисты не смогли синтезировать симметричный, как американцы. По сравнению с американским, советский гептил был более ядовит. Капля на ведро воды составляет опасную для жизни концентрацию (куда там никотину, грамм которого, как нас учили, убивает лошадь).   При отравлении гептилом немедленно поражаются печень и костный мозг, начинается белокровие. На полигон гептил привозили в сравнительно небольших количествах, так как ракеты на нём запускала только одна часть. Космические - заправлялись жидким кислородом и керосином, а моряки запускали твердотопливные. К слову, советским специалистам до последнего времени не удавалось преодолеть проблему слеживания порохов при хранении и добиться равномерности их горения.   Основным источником утечки, кроме взрывов, конечно, служили металлорукава. Трубопровод - металлорукав казался чудом современной технологии: нержавейка, сваренная с алюминием, гофрированная оплетенная сталь. Тогда это впечатляло, сейчас такие на сливных бачках унитазов импортного производства. При пуске они (металлорукава - не унитазы) отстреливались и автоматически заглушались изнутри. Оставшийся гептил надлежало нейтрализовать промыванием в замкнутой системе. Теоретически спиртом, а в реальности - водой. Гептил обладает способностью впитываться в металл - через неделю свежепромытый шланг опять оказывается зараженным. При попадании на грунт - впитывается в почву, а так как пары гептила легче воздуха, они образовывают облака розового цвета.   Утром испарившийся гептил выпадает с росой, образуя настоящие газовые болота, опасные 3-4 суток. Его запах перебивается "бурым газом" двуокисью азота. На этом едком фоне гептил не различим. Желтое амиловое облако не так опасно, но бежать надо все равно. Амил - окислитель гептила. При соединении желтого и розового облаков в атмосфере происходит взрыв газа. Амил имеет некоторую хозяйственную ценность. Если его раствором полить огород, кусты помидоров вырастают, как деревья. Листья огромные, концентрация нитратов ещё выше.   Майор Кобелев устроил на заброшенной 141-й площадке подпольную бахчу. Издали казалось, что карагач растет, подъедешь поближе - помидорные джунгли.   - А что ты добавляешь? - Секрет фирмы.   Я сразу заподозрил неладное.   Солдаты подтвердили - поливал амилом.   - Жри их сам!   Кобелев норовил свой рецепт подсунуть в теплицу, чтобы быстрее росло. Послали его, агронома хренова, с такими идеями. У меня в теплице был свой угол. Солдаты нарубят камыша, зальют водой - прорастают шампиньоны... Все было нормально, пока не проросли какие-то черные поганки, падалью воняли. Лук, помидоры, огурцы, цветы...   Я ни в чем не нуждался. А кто в этих теплицах работал? Мои рабы - "губари". Если мне в чем-то откажут - могли зимой и заглушку закрутить. Заправщики одеты в КР (костюм ракетчика). По виду - как водолазный, из противокислотной резины толщиной в палец, сзади - шланг для дыхания. Работали по четыре часа. Летом их постоянно обливали холодной водой, зимой - подавали в костюм теплый воздух. Через четыре часа пребывания в таком одеянии кожа становится молочно-белой, сморщенной, как после длительного пребывания в воде. Из галош выливают по два стакана пота.   Всё это время собравшихся на старте не кормят. Подготовка ракеты считалась боевой задачей, а по традиции, в Советской армии на фронте никого не кормили. Централизованный подвоз пищи обычно заканчивался провалом или кормлением непричастных. Поэтому его (подвоза) всячески избегали, к большой радости начальника тыла. Уезжая на старт, командир подразделения, чьи люди там работают, просительным тоном уговаривает прапорщика Смольянова:    - Ёб твою мать, ты не забудь нам обед принести...   А у Смольянова в это время случка с какой-нибудь Манат, или он томится мыслью о задании - как не выполнить и избежать наказания, пока не схлестнется с прапорщиком Стебуновым.   - А ты скажи Кобелеву, что машины не нашёл   Такая отговорка весьма правдоподобна. В части, без мзды начальнику автослужбы, машину найти нельзя. Дежурная машина ЗИЛ-157 заправлялась двумя литрами бензина, чтобы доехать до хоздвора и обратно. Дежурный по части ставил её под окном, иначе солдаты украдут и уедут к казахам. За счёт заправщиков кормилась масса тыловиков. Сами они могли есть вдоволь разве что морского окуня в томатном соусе и минтая в воде (в собственном соку). На складах эти консервы ногами катали. Ещё омлет из яичного порошка столетней давности с червями, повар по жаровне лопатой мешает. "Черные" этой кормежки боялись пуще смерти, ещё повара-узбеки нарочно распустят слух о свинине, чтобы наряду больше досталось.   Ввод полетного задания - это ритуал, смысл которого никто не понимает, он был утерян ещё на пути из НИИ в полк. Начальник штаба достает из сейфа огрызок перфокарты - прессованный картон с дырочками. Вставляет его в щель блока на ракете, стоящей в шахте. Для этого комиссия опускается вниз по технологическим люкам. Вокруг шахты - комнаты, переходы, заблудиться можно. Внутри ракеты что-то трещит, через несколько минут перфокарта вылазит наружу.   Рядом несколько человек с чувством исполненного долга сопят начальнику штаба в ухо. Содержание   www.pseudology.org