и в забой отправился Бабель молодой

Вячеслав Маркович Верховский, Донецк

Дом на Советской

31 декабря 1933 года к станции Горловка Донецкой железной дороги подошел поезд, и на перрон вышла необыкновенно красивая женщина. Человек, ее встречавший, в валенках, овчинном полушубке и меховой шапке, был счастлив. 

Теперь-то он понял: если не случится ничего страшного, они будут неразлучны. Антонину Николаевну Пирожкову встречал писатель Исаак Бабель. 

Впоследствии она вспоминала: "Приглашение Бабеля было предложением жить вместе. И мой приезд в Горловку... означал, что я приглашение приняла".

Антонина Пирожкова. Родилась в Сибири. В 31-м после окончания Сибирского института инженеров транспорта работала в конструкторском бюро Кузнецкстроя. А потом переехала в Москву и поступила в Метропроект. Имя Пирожковой - в числе тех, кто проектировал первую очередь Московского метро.

И если донецкие метростроевцы на учебниках по строительству метрополитена увидят фамилию "Пирожкова", то это опять-таки она, Антонина Николаевна. Летом 32-го года она познакомилась с Бабелем. Исаак Эммануилович был ее первой и последней любовью. После его ареста и гибели замуж она больше не вышла.

Впервые Бабель женился в 1919-м. Но вскоре его жена Евгения Гронфайн, дочь киевского промышленника, уехала в Париж "упражняться в художествах". 

В 25-м Бабель сошелся с Тамарой Кашириной. Но жизнь их не сложилась. 

Бабель едет в Париж к Евгении Гронфайн, но возвращается один.

А тем временем Тамара Каширина выходит замуж. Ее новый муж писатель Всеволод Иванов переименовывает сына Бабеля из Эммануила в Михаила и дает ему свою фамилию. Ивановы делают все возможное, чтобы оградить Михаила от Бабеля. И это им удается. 

Летом 32-го тоска и одиночество отступают: Бабель встречает Антонину Пирожкову.

Осенью 1993-го воспоминания Антонины Николаевны Пирожковой. Годы, проведенные рядом (1932-1939) попадают в руки ответсекретаря Донецкого общества книголюбов Галины Чумак. Она загорается:

Первые недели совместной жизни Бабеля и Пирожковой прошли в Горловке.

Читай: медовый месяц. Вот бы найти этот дом, найти - и установить мемориальную доску. Ведь в следующем, 1994-м, Бабелю - сто! Но, увы, раз за разом из Горловки приходят неутешительные вести.

Этого дома нет, да и быть не может, - говорили ей по телефону. В годы оккупации Горловка пострадала настолько, что в живых осталось не более двадцати процентов всего жилого фонда, да и то... - писали ей в письмах. - Надо бы, - уговаривали - пораньше ...

Но однажды вечером - уже у меня - зазвонил телефон. Константин Сергеевич Трошкин, горловский краевед, откуда-то узнавший, что в Питере, на Невской дорожке Преображенского кладбища, прошедшим летом я обнаружил полуразрушенную могилу основателя Горловки Полякова, просил рассказать подробности.

И еще: А правда ли, что русская балерина Анна Павлова - его родная племянница? Правда. 

Не спросить о Бабеле краеведа из Горловки я не мог. Но вспомнив о разрушенном городе, Константин Сергеевич только посочувствовал.

Прошло не больше недели. И вдруг, почему-то поздним вечером, Трошкин позвонил опять: Это Трошкин, из Горловки. 

Дом, что вы искали, цел и невредим. Дом на двух хозяев, по Советской, 3. 

Бабель жил в его правом крыле. Есть те, кто это помнит. Приезжайте...

О разговоре с Трошкиным я сообщил Чумак незамедлительно. И дело завертелось. Скажу сразу: без Галины Владимировны ничего бы не вышло. Она договорилась со скульптором - и в считанные месяцы мемориальная доска из розового гранита с металлическим барельефом Бабеля - очень тонкая и умная работа скульптора Юрия Балдина - была готова.

Чумак преодолела нешуточные бюрократические препоны. Денег на установление, разумеется, не нашли. И тогда Галина Владимировна пускает в народ подписные листы. Сдавали кто сколько мог. Откликнулись сотни. 

И в день юбилея - 13 июля 1994 года, как принято говорить, при большом стечении народа, памятная доска в Горловке на улице Советской была открыта. 

А из Москвы в адрес Чумак пришла телеграмма: "Радуюсь открытию... Благодарю за добрую память... Пирожкова-Бабель".

И тут начинается самое интересное.

А ведь этот дом - совсем не тот, - сразу же после открытия заявил мне горловский краевед Александр Васильевич Шевченко. - И об этом я писал неоднократно. А вскоре мне на глаза попадается его статья "Бабель в Горловке" - в горловской "Кочегарке" за 9 июля 1994 года.

На доме, обнаруженном Трошкиным, она ставит крест: "В Архитектурном переулке стоит двухэтажное каменное здание, которое, по рассказам старожилов, было построено в 1927 году. 

Однажды в разговоре с бывшим директором народного исторического музея Ф. Самохваловым мне удалось узнать, что в 1933-35 годах в этом доме жил секретарь горловского горкома партии Вениамин Яковлевич Фурер...

Одним из его гостей, приезжавших в Горловку в декабре 1933 года, был писатель Исаак Эммануилович Бабель..."И уж совсем меня сбила с панталыку областная "Жизнь",

27 июля того же года сообщившая, что "на двухэтажном каменном здании в Архитектурном переулке в Горловке... открыта мемориальная доска, которая свидетельствует, что в этом доме останавливался И.Э. Бабель". 

А ведь со дня открытия единственной в Горловке бабелевской доски на улице Советской прошло всего лишь две недели...

И тут мне ничего не оставалось, как за правдой поехать в Москву. "Как, она еще жива, вдова Бабеля?! - удивлялись знакомые. - Если Бабелю - сто... Не может быть!"

Но - "бывает небываемое"! 

Дом №24 в Петровско-Разумовском проезде я нашел без труда. 

Многоэтажный добротный, из красного кирпича. В тихом, уютном месте в глубине двора, писательский. Восьмой этаж, квартира 137. Дверь открыла женщина средних лет, небольшого роста, очень ладная, симпатичная и обаятельная.

- Могу я видеть Антонину Николаевну Пирожкову?

- Антонина Николаевна - это я.

Мое изумление было таково, что, увы, стало ей заметно, она повторила еще раз, что Пирожкова - именно она, и улыбнулась.

- Слушаю вас.

Рассказав о горловских изысканиях, спросил:

- Вот, прошло шестьдесят лет, помните ли вы хотя бы улицу, где жили тогда?

- А я и не знала официального адреса.

Я приуныл.

- А вот план дома - нарисую.

И в считанные минуты она со знанием дела набросала план того самого дома (см.рисунок, для сравнения в том же масштабе приводим план дома по Советской, 3 из его техпаспорта), Рисуя, поясняла: "Смотрите, в этой комнате жили мы с Бабелем, - и тут же писала: "Мы с Бабелем". - А в этой комнате в ту новогоднюю ночь стоял стол, - рисовала план стола. - Вот здесь, смотрите, сидел Бабель, а напротив - Фурер и я. Об этой ночи вы прочтете в моих воспоминаниях...

Впоследствии я прочитал: "За столом под Новый год Фурер смешно рассказывал, как его одолевают корреспонденты, какую пишут они чепуху и как один из них, побывавший у его родителей, написал: "У стариков Фуреров родился кудрявый мальчик".

Бабель смеялся, а потом часто эту фразу повторял... Еще раз упомянув о горловском доме, Антонина Николаевна уточнила, что дом был на двух хозяев, жили они в правом крыле. 

Об этажности она не говорила. Но если бы дом был двухэтажный, не сомневаюсь: упомянуть об этом она бы не преминула...

Так что Архитектурный переулок в любом случае отпадает...

Наша единственная встреча состоялась 11сентября 1995 года и длилась около сорока минут. В тот же вечер - по памяти - я записал то, что вспомнилось. Антонина Николаевна делала все возможное, чтобы разыскать пять папок арестованных рукописей Бабеля. Что в них - она могла только догадываться. Возможно, лучшее из того, что Бабель написал. 

Возможно, Бабель в них - "совсем другой". Очень жалела, что никогда не нарушала этот запрет.

Бабель сказал мне, что я не должна читать написанное им начерно..."Возможно, там был роман о чекистах, над которым Бабель работал последние годы (неспроста же он бывал в доме у Ежовых). А еще - удивительная повесть на донецком материале, где главное действующее лицо - очень похожее на Беню Крика, но не Беня, а Коля, "Коля Топуз". 

Из "Воспоминаний Пирожковой": "Коля Топуз работает в колхозе в период коллективизации, а затем в Донбассе на угольной шахте... Создается много веселых ситуаций".

Так вот почему Бабель приезжал в Донбасс неоднократно, ездил по области, встречался с горняками, "выпытывал", спускался в забои! Кстати, жил он и в Сталино, снимал квартиру в районе нынешнего ЦУМа (я проверил, но где именно - никто уже не знает, никто уже не помнит). 

Часами не вылезал из шахты "Смолянка": "привязывал" Колю Топуза к местным условиям. Разумеется, и будучи в Горловке, Бабель очень интересовался работой забойщиков.

Смолянка — пролетарский район Донецка, с одной стороны — террикон, с другой — трубы завода Химреактивов, а посредине, в непролазной весенней грязи, тонут бараки времен 50-х.

С ним в шахту спускалась и его молодая супруга. И оставила после этого вот такие воспоминания: "Руки и ноги вскоре онемели, сердце заколотилось, и я, например, была в таком отчаянии, что готова была опустить руки и упасть вниз".

И даже в декабре 1935 года, когда Бабель вновь приезжает в Сталино для участия в работе Второго вседонецкого слета литкружковцев, он выкраивает время и встречается с шахтерами. И, конечно, не из праздного любопытства, не для птички-галочки, а для того, чтобы сделать своего Колю настоящим шахтером...Рукопись не сохранилась.

Пирожкова очень хотела, чтобы ее воспоминания о Бабеле, в полном объеме на русском языке книгой ни разу не выходившие (их опубликовал только журнал Литературное обозрение), были впервые напечатаны в Донецке. 

Увы, по прибытии в Донецк от различных издательских деятелей я получал одни отказы: "Ну что вы? Это же неактуально!" 

Теперь-то они спохватились, теперь-то они хотят. Да жаль, поезд ушел...

Владимир (Вениамин) Яковлевич Фурер

Историк - это археолог без лопаты. Но историк из Горловки Александр Васильевич Шевченко часто "выкапывает" такое, что простому краеведу даже и не снилось. 

Бессребреник, энтузиаст, напористый и одержимый. Так, задавшись целью узнать как можно больше о Вениамине Фурере, близком друге Бабеля, Шевченко по крупицам воссоздает его облик: "Узнаем больше о Фурере, больше будем знать и о Бабеле, потому что: скажи мне, кто твой друг:" Единогласно избранный секретарем Горловского горкома Фурер только за один - 1933-й год добивается невероятного.

Он прославился тем, что создал прекрасные по тем временам условия жизни шахтеров. В кратчайшие сроки "болотный" городишко, "самый грязный в Донбассе", - по словам одной из московских газет, - становится "самым чистым и благоустроенным". 

Из данных, собранных Шевченко: "В результате коренной перестройки Горловки по инициативе Фурера на площади 92 гектаров были разбиты парки, уложено 12000 квадратных метров мостовой, проложено более десяти километров тротуаров и аллей, высажено 150 тысяч деревьев и кустов". Горловский стадион, который должен был возводиться не один год, сооружается в рекорд-но короткие сроки - за месяц.

Фурер добивается, чтобы десять процентов всей книжной продукции, выходящей в Москве, направлялось в Донбасс и первым делом в Горловку. Строятся тысячи жилых домов. Сносится позорная Собачевка. 

И если бы Фурера не отозвали из Горловки в Москву, воплотился бы в жизнь и еще один его проект - уже на грани фантастики: на месте сносимой Собачевки должны были построить гигантский стеклянный купол, а под ним, под колпаком у Фурера, как призрак прошлого, должна была остаться пара-тройка землянок. Теперь мало кто помнит, что именно Горловка с подачи того же Фурера стала инициатором благоустройства советских городов.

Прошло уже столько лет, а о нем в Горловке помнят до сих пор, потому что, по словам Шевченко, "он оставил в сердцах горловчан очень добрую память о себе". Только вот почему в расцвете сил он ушел из жизни, этот незаурядный человек?

В "Мемуарах" Н.С.Хрущева читаем о В.Фурере: "Вдруг мне сообщают, что он застрелился. Я был удивлен. Как, такой жизнерадостный, активный человек, молодой, здоровый, задорный, и вдруг окончил жизнь самоубийством? 

Уходя из жизни, Вениамин Фурер оставил на имя Сталина пятнадцатистраничное письмо: Он своей смертью хотел приковать внимание партии к фактам гибели честных и преданных людей. Для меня это было большим ударом".

Это случилось в Москве осенью 36-го. Сталина в Москве не было. Когда же он вернулся из отпуска и ему доложили о Фурере (это уже вспоминает Пирожкова), то "был очень раздосадован: и произнес: "Мальчишка! Застрелился и ничего не сказал".

Из книги Вадима Роговина "1937"

....Далее Сталин позволил себе такие высказывания, которые могли прозвучать без возражений только в отравленной атмосфере "тоталитарного идиотизма", пронизывающей всю работу пленума. Он заявил, что "бывшие оппозиционеры пошли на ещё более тяжкий шаг, чтобы сохранить хотя бы крупицу доверия с нашей стороны и ещё раз продемонстрировать свою искренность, - люди стали заниматься самоубийствами". 

Перечислив накопившийся к тому времени внушительный список самоубийц из числа видных деятелей партии (Скрыпник, Ломинадзе, Томский, Ханджян, Фурер), Сталин утверждал, что все эти люди пошли на самоубийство, чтобы "замести следы,., сбить партию, сорвать её бдительность, последний раз перед смертью обмануть её путём самоубийства и поставить её в дурацкое положение... 

Человек пошёл на убийство потому, что он боялся, что всё откроется, он не хотел быть свидетелем своего собственного всесветного позора... Вот вам одно из самых острых и самых лёгких (sic! - В. Р.) средств, которым перед смертью, уходя из этого мира, можно последний раз плюнуть на партию, обмануть партию". Таким образом, Сталин недвусмысленно предупреждал кандидатов в подсудимые будущих процессов, что их возможное самоубийство будет сочтено новым доказательством их двурушничества.

Из книги Шипунова Ф.Я. "Истина Великой России"

Кто руководил погромом священного города россиян — Москвы? Долгие годы этим занимался вождь-демон Лазарь Каганович и его подручные — Хрущев, Булганин, Коган, Марголин, Крымский, Берлябен, Фурер, Губерман, Воловин, Литвинштейн, Магревич, Тревс, Першман, Гутин и их консультанты-архитекторы — Гинзбург, Троцкий (другой), Гольфрейх, Щуко, Желтовский, Веснины, которым помогали заграничные советники — Герц, Э. Мендельсон, Гроппиус, Корбюзье. 

У этих главных инородческих погромщиков Российской «гердарики» была в подмоге целая тьма помощников, которых здесь не перечтешь. Они начали свой злодейский погромный умысел с Белокаменной столицы, затем устремились с тем же умыслом на С.-Петербург и сотни других славных градов России, и оттого десятки лет и столицы, и губернские, и уездные города лежат в руинах!

Из книги Михаила Докучаева "История помнит"

В ноябре Розенгольц, Крестинский и Гамарник взяли на себя руководство троцкистской организацией. Они заявили Рудзутаку, что отныне он должен считаться с ними и числить их в малочисленном, но существующем центре. В конце декабря 1936 года - начале января 1937 года из Норвегии "Троцкий ответил, что он согласен" (СО. С.255). Состоялось совещание на квартире Розенгольца, на котором был намечен срок выступления - до 15 мая.

Одновременно Крестинский встретился с тремя ответственными работниками Московской парторганизации, с которыми он поддерживал связь как со скрытыми троцкистами - Постоловским, Фурером, Корытным. Они знали московские кадры и стали готовить списки, кого надо арестовать, а кого назначать на их место.

Галина

В одном из писем ко мне А.В.  Шевченко сообщал: "Жена В.Я. Фурера Галина Лерхе была арестована и погибла где-то в ссылке". 

Он также рассказал, что в поисках следов Лерхе он переписывался с украинским писателем Юрием Смоличем, который посоветовал ему написать письмо в Ростов-на-Дону, но оттуда пришло сообщение, что такой женщины там не было. 

Писал он и в Казахстан, в Караганду, по совету кого-то из писателей, но и там о Галине не было известно ничего.

Каково же было мое удивление, когда Антонина Николаевна Пирожкова в разговоре вдруг сказала, что Галина Лерхе позвонила к ней домой: совсем недавно. "Так она не погибла?!" "Оставьте свой адрес - и я вам обо всем напишу". 

Прошло чуть больше полутора месяцев, и из Москвы я получил письмо. На мой взгляд, не просто письмо. Рассказанная вдовой Исаака Бабеля история производит впечатление законченной новеллы. 

Остается добавить, что письмо публикуется впервые.

24.10.95. Слава, Я обещала Вам написать мои воспоминания о В.Я. Фурере и его жене Галине Лерхе в дополнение к тем, которые есть в моей книге. Выполняю свое обещание. Я ничего особенного не могу вспомнить о Владимире (Вениамине - авт.) Яковлевиче кроме того, что мне когда-то рассказала дочь Якова Лившица, наркома путей сообщения СССР (кажется), тоже арестованного и расстреляного органами НКВД.

Она рассказала, что Фурер в молодости работал за границей, кажется, в Германии и как мне помнится в области разведки или контрразведки. Он был так красив, что все называли его "князь"... Но все это надо еще проверять. Тогда я подумала, что именно его работа за границей могла послужить угрожавшего ему аресту.

Сталин ведь был уверен, что все наши люди, работавшие за границей, могли быть там завербованы и никому не доверял. О судьбе Галины Лерхе мне рассказала жена Николая Робертовича Эрдмана Валентина Ивановна Кирпичникова, балерина московского театра имени Станиславского.

Когда Каганович пригласил Фурера на работу в Москву он устроил перевод балерины Г. Лерхе из Харькова, где она работала, в Москву в театр им. Станиславского.

После смерти Фурера его жену арестовали и сослали в какой-то лагерь в Сибирь. Прошло много лет и уже после смерти Сталина, группа артистов театра им. Станиславского с какими-то балетами выехала на гастроли в сибирские города.

Уже возвращаясь оттуда, на маленькой станции, кто-то из артистов в одной не молодой и уже не красивой буфетчице узнал Галину Лерхе. Повидаться и поговорить с ней собралась вся группа, а художник театра снял с поезда свой чемодан, сказал: "Я нашел здесь то, о чем мечтал все эти годы" и остался на этой маленькой станции. Оказалось, что этот художник был влюблен в Галину Лерхе с момента ее появления в театре, но никто об этом не знал.

Через какое-то время Г. Лерхе вышла замуж за художника и они уехали в Харьков. Несмотря на то, что у них родилась дочь, брак не оказался прочным и они развелись. Галина Лерхе осталась в Харькове, преподавала хореографию начинающим балеринам, ее дочь выросла, получила образование журналиста и уехала работать в Томск. О последнем мне рассказала Ирина Ильинична Эренбург (дочь Ильи Эренбурга - авт.) после того, как прочла мои воспоминания.

Оказалось, что Г. Лерхе каждый год в свой отпуск едет к дочери в Томск и останавливается в Москве у приятельницы Ирины Ильиничны. Я попросила Ирину Ильиничну дать приятельнице мой номер телефона, чтобы Галина Лерхе могла мне позвонить, когда снова будет в Москве. И она позвонила...

Мне так хотелось поговорить с ней о Фурере, о ней самой, увидеться с ней и вспомнить прошлое. Но неожиданно она сказала: Я так много страдала из-за этого человека, что не хочу вспоминать ни о нем, ни о годах в лагере и не хочу из-за этого встретиться с Вами и положила трубку телефона. 

Бывает и так, но редко. Чаще всего, все мы, страшно травмированные на всю жизнь расстрелом своих мужей, как это ни тяжело, хотим встречаться друг с другом и говорить о тех, кто невинно пострадал в те зловещие годы.

А. Н.

Желаю успехов