Александр Раппопорт Траектория судьбы "Часы с длительным заводом" Счастлив в наш век, кому победа Далась не кровью, а умом, Счастлив, кто точку Архимеда Умел сыскать в себе самом, Кто, полный бодрого терпенья, Расчет с отвагой совмешал — То сдерживал свои стремленья, То своевременно дерзал. Но кончено ль противоборство? И как могучий ваш рычаг Осилит в умниках упорство И бессознательность в глупцах? Ф. И. Тютчев "1929 год — начало работы с реактивным мотором — является годом всеобщего увлечения реактивными аппаратами, вплоть до составления фантастических проектов полёта на Луну...— писал впоследствии Валентин Петрович Глушко, явно имея в виду книжку-проект Ю. В. Кондратюка.— Инженеры разрабатывали планы трансатлантических почтовых и пассажирских ракетных сообщений с Америкой. Все газеты помещали на своих столбцах сообщения, свидетельствующие о том значительном внимании, которое промышленные и военные круги уделяли реактивному мотору". Но Юрий Васильевич Кондратюк не проснулся январским утром 1929 года знаменитым. Сослуживцы по конторе "Союзхлеб", правда, горячо поздравляли своего коллегу с завершением труда, принимая в подарок книгу, почтительно читали предисловие профессора Вет-чинкина, затем с возрастающим недоумением осиливали оба предисловия автора... Дальше, по их мнению, шла уже "чистая фантастика", к тому же совершенно непонятная. Чудак человек! А ведь действительно умен, талантливый изобретатель, запросто перемножает в уме практически любые цифры. Вот и свихнулся, видно, перетрудил мозги. Полёт на Луну — эк, куда хватил! Тут вон до ближайшего элеватора на лошадях еле доберешься!.. Кондратюк, одаривая своих коллег, и не тешил себя мыслью навербовать себе сторонников. Он помнил, как в сентябре прошлого года заснул над расчетами в своем рабочем кабинете, а проснулся от веселой хоровой декламации: Твой одичалый вид пугает и тревожит, Оброс ты и небрит, что сердце твое гложет? Витаешь где-то ты в погоне за Луною... Брось детские мечты, займись жизнью земною! Живешь ты, как монах, и сыт единым хлебом. Ты — облако в штанах, и занят только небом... "Займись жизнью земною!" — это он продолжал слышать и за сочувственными улыбками "союзхлебовцев", и за их поздравлениями. Они хорошо к нему относились— его золотые руки, привычные к любой работе, его светлая голова, высокая культура и добрая, отзывчивая душа придавали этому человеку необыкновенное обаяние. "Наш Юрич", "мил человек" — так звали его с любовью. Они жалели его, видя его непрактичность, неприютный холостяцкий быт, жалели за рыцарскую верность странной мечте, которая, на их взгляд, была всего лишь несбыточной фантазией.   Любили, жалели— но не понимали   Ведь ещё очень далеко было то время, когда слова "космонавт", "космический полёт", "ракета-носитель" стали без запинки произносить и зримо представлять себе все, даже дети-дошкольники. Но ведь были же и единомышленники — там, далеко, в Европе. Был Циолковский. Был Ветчинкин. Были, как писал ему Владимир Петрович, организаторы Первой мировой выставки моделей межпланетных аппаратов и механизмов, прошедшей в Москве в 1927 году и ознаменование десятилетия Советской власти. Эти и оценят, и поймут, и будут соратниками. Пора, наконец, переходить от теории к практике, строить ракету для полёта в межпланетное пространство. Ведь его книга для этого и написана! И если кто-то прочтет её внимательно... Да, но как же они её прочтут — весь тираж здесь, у него. Он начинает рассылать всем тем, о ком знал, слышал. В первую очередь — тому, кто помогал ему в работе, Ветчинкину: "Уважаемому Владимиру Петровичу! От автора с глубокой благодарностью. Юр. Кондратюк". "Уважаемый Владимир Петрович! — писал он в письме.— Рад иметь, наконец, возможность преподнести Вам свою книжку. Издал её с большими мучениями и дьявольски дорого. Местные наборщики никак не могли справиться с формулами, а я был непрерывно в разъездах. Продолжаю работать по элеваторному делу — преимущественно по проектировке и выполнению механизированных амбаров. Элеваторы — из круглого леса и с большими емкостями. Собираюсь на днях побывать в Москве в связи с новым моим изобретением — элеваторным ковшом, вокруг которого сейчас поднялся некоторый шум. Не знаю, удастся ли на самом деле создать. Всего доброго, с почтением Юр. Кондратюк". Юрий Васильевич представлял выход своей книги событием, за которым сразу начнется воплощение в жизнь его проекта. Но часы, которые он пустил, издав книгу,— часы, отсчитывающие время до первого полёта за пределы Земли, оказалисъ "с длительным заводом", с гораздо более длительным, чем те, спроектированные им в гимназические годы. Им предстояло идти ещё несколько десятилетий. Для него же внешне ничего не изменилось. Он продолжал ездить и строить, проектировать и реконструировать механизированные амбары, зернохранилища, элеваторы. "Элеваторы из круглого леса", о которых он мельком упомянул в письме В. П. Ветчинкину, были настоящим шедевром изобретательской мысли для того времени. Идея их и разработка проекта принадлежат Ю. В. Кондратюку. В то время повсюду в Сибири строились деревянные реечные элеваторы так называемого "канадского" типа. Для возведения каждого такого элеватора требовались целые составы шпал, реек, гвоздей. А где их было взять при тогдашнем дефиците строительных материалов! Ю. В. Кондратюк предложил строить "сибирские" элеваторы из круглого леса — подручного материала, которого вокруг было предостаточно. Элеватор строил- ся как сруб, по принципу русской избы — без единого гвоздя. Это был великолепный выход из трудного положения, к тому же объем таких элеваторов, которые стали строить повсюду и на Алтае, и в Западной Сибири, был значительно больше, чем у реечных. Они и сейчас ещё сохранились на Алтае — эти добротные деревянные башни, срубы-элеваторы, которым уже более полувека, действующие памятники своему удивительному творцу. Дерево было тем строительным материалом, который Юрий Васильевич использовал с виртуозной изобретательностью, прекрасно зная все его особенности, t, доверяя ему огромные нагрузки. На полях своего "Инженерного справочника" Кондратюк оставил пометки, свидетельствующие о поиске строительного материала из дерева, эквивалентного другим, более надежным, и имеющего тот же необходимый запас прочности. Так,на полях главы "Моменты инерции и сопротивления" пометка его рукой: "экв. сопр. сосн. доски 1x8 дюймов". Он досконально изучил этот доступный ему материал и делал с его помощью буквально чудеса. На иртышском причале потребовалось организовать разгрузку барж с зерном. Ни крана, ни материала для его изготовления не было. И Кондратюк на ходу разработал конструкцию... деревянного подъемного крана с 30-метровой стрелой пролета! Это неуклюжее сооружение прекрасно выполнило свою задачу. Можно привести ещё немало примеров его деревянного "зодчества"   Может быть, в этих сооружениях не было красоты и плавности очертаний, но они были выносливы, надежны, поражали оригинальностью замысла и остроумным решением: склад-"мастодонт" в городе Камне-на-Оби, безопорный подвесной мост через реку Абу в Новокузнецке... Он строил, а "часы" шли, его книга вызвала интерес у его единомышленников, специалистов весьма уникальной тогда отрасли науки, называемой ими "межпланетные путешествия". Одним из первых ответил К. Э. Циолковский, приславший в ответ на книгу Юрия Васильевича свои труды. Книжка Циолковского с его автографом: "Многоуважаемому Юрию Кондратюку от автора. 1929 год, 15 февраля. К. Циолковский" — единственное, сохранившееся до наших дней, послание великого калужанина автору книги "Завоевание межпланетных пространств". И сохранилась эта книжка Циолковского благодаря жене и дочери С. Н. Пыжова, о чем, было рассказано выше. Но между Циолковским и Кондратюком существовала и переписка, от которой до нас дошла, к сожалению, лишь малая толика. Переписка взаимоуважительная, дружественная, во время которой адресаты проявляют немалый интерес друг к другу. Попытаемся проследить её по тем остаткам, которые сохранились. Представлены они, к сожалению, в одностороннем порядке— письма К. Э. Циолковского до нас не дошли, мы располагаем лишь частью писем Ю. В. Кондратюка. Уже говорилось, что самым ранним его посланием предположительно было письмо со строками: "Над вопросами межпланетного сообщения я работаю уже 12 лет. С шестнадцатилетнего возраста,— с тех пор, как я определил осуществимость вылета с Земли, достижение этого стало целью моей жизни". Логично считать эти строки отрывками из первого письма Кондратюка Циолковскому — в них есть рассказ о себе, своеобразная "визитная карточка". Вслед за этим письмом (или одновременно с ним) Юрий Васильевич посылает Циолковскому свою книжку с дарственной надписью: "С почтением, пионеру исследования межпланетных сообщений. От автора. Юр. Кондратюк". К. Э. Циолковский пометил карандашом на этой книжке: "Посл[ано] 15 ф[евраля] [19]29 года "Исслед-[ование мировых пространств реактивными приборами]" ([19]26). Труды. Откл[ики>. От Кондратюка следует в ответ: "Благодарю Вас за присланные Вами книжки. Я был чрезвычайно поражен, когда увидел, с какой последовательностью и точностью я повторил не только значительную часть из Ваших исследований вопроса межпланетных сообщений, но и вопросов философских. Видимо, это уже не странная случайность, а вообще мое мышление направлено и настроено так же, как и Ваше..." Циолковский пытается представить себе своего адресата со столь схожим мышлением. Каков он — стар или молод, какова его жизнь, истоки? Он просит Кондратюка прислать свою фотографию и подробнее рассказать о себе. Очевидно, в одном из предыдущих писем Юрий Васильевич писал своему адресату о том, что подал ходатайство об организации финансирования проекта межпланетных путешествий, говоря современным языком, об учреждении спонсора. Скорее всего, он подал его весной 1929 года, когда находился в Москве по делам своего изобретения (ковша). И возможно, объясняя эти свои действия Циолковскому, как бы продолжая спор с ним, начатый во втором предисловии к своей книге, Кондратюк писал: "Овладение межпланетными пространствами имеет для всего дальнейшего решающее значение. Но мало кто достаточно ясно это учитывает, а также и то,, что задача эта разрешима нашей современной техникой". После просьбы Циолковского о фотографии и более подробном рассказе о себе Кондратюк замолкает надолго. Он уже пытался написать свою автобиографию по просьбе ленинградского профессора Н. А. Рыннна: "Полагая, что чисто личные стороны моей жизни не представляют особого интереса, постараюсь сообщить достаточно полно преимущественно то, что имеет отношение к моим исследованиям по теории межпланетного сообщения..." Нет у него охоты ни повториться   А с этой стороны он Циолковскому уже представился, ни сочинять вымышленную биографию. Переписка, по существу, прерывается, но затем Кондратюк все же отвечает, правда, выполняя лишь часть просьбы Циолковского: "ЗО.Ш.ЗО г. Уважаемый Константин Эдуардович! Извините за длительный неответ. Посылаю Вам мою карточку, снятую в бытность мою механиком Эльхотов-ского элеватора. Вас со своей стороны прошу прислать те из Ваших сочинений, какие у Вас сохранились. Перечитывая их перечень, я каждый раз неизменно удивляюсь сходством нашего образа мыслей по многим самым различным вопросам и потому особенно интересуюсь ими. Кроме того, если у Вас имеются Ваши фотографии, и в них прошу не отказать. Мое ходатайство об организации предприятия для питания средствами межпланетных сообщений мытарствует в Москве пока безрезультатно. Мой новый адрес: Новосибирск (зачеркнуто: Красный проспект, 25/2), Хлебострой, мне. Обязательно заказным. Глубоко Вас уважающий Юр. Кондратюк". На обороте посланного К. Э. Циолковскому снимка он пишет: "Дорогому и глубоко уважаемому К. Э. Циолковскому. Юр. Кондратюк. 30.II 1.30 г." Его новый рабочий адрес вызван выделением из "Союзхлеба" организации "Хлебострой", в которой он, по существу, продолжал выполнять те же функции, что и в "Союзхлебе",— заведовал проектно-монтажным подотделом, затем был назначен помощником районного инженера по механической части строящихся хлебохранилищ. Его непосредственным начальником по-прежнему был П. К. Горчаков, ставший районным инженером "Хлебостроя". Вслед за Кондратюком, весной 1929 года побывавшим в Москве по делам своего изобретения, в правление научного общества выезжает П. К. Горчаков. Об этом свидетельствует запись в книге приказов: "Постановление № 134 от 23.4.29 г. § 1. Горчаков П. К. вызван в Москву правлением и/о-ва с использованием им затем 1,5-месячного отпуска, разрешенного правлением. Основание: сообщение т. Горчакова, письмо правления № 94/183/36366 от 20.11.28 г.". И если в письме В. П. Ветчинкину Юрий Васильевич ещё полон сомнений относительно судьбы изобретенного им ковша, "вокруг которого сейчас поднялся некоторый шум. Не знаю, удастся ли на самом деле создать...", то уже 1 мая 1929 года в письме Н. А. Рынину он пишет о "недавнем признании" своего изобретения. Эта часть письма свидетельствует о решимости Кондратюка перейти от теории к практике овладения межпланетными пространствами: "Дальнейшая плодотворная разработка темы о межпланетном полёте чисто теоретическими методами, по-видимому, невозможна, для меня — по крайней мере: необходимы экспериментальные исследования. Время и деньги для них я рассчитываю получить изобретениями в различных областях, в частности, по роду моей работы теперь — в области элеваторной механики: пока имею первые успехи в виде недавнего признания моего нового типа элеваторного ковша и самотасок, завоевывающих уже себе место против почти неизменного издавна типа". В последний день 1929 года, 31 декабря, появляется окончательное решение о выдаче Ю. В. Кондратюку патента на изобретенный им ковш для элеватора-транспортера. В начале 1930 года он получает и денежное вознаграждение, которое решил использовать для экспериментальных исследований. Переписка с Циолковским, Ветчинкиным, Перельманом, Рыниным, чтение их трудов — все подводит его к новому этапу работы. Трудным, но ясным, заманчивым и плодотворным видится ему дальнейший путь. Но неожиданно на пути этом возникает грозное и неодолимое препятствие. Камень Город, разумеется, не виноват в том, что и поныне некоторые исследователи считают его камнем преткновения в судьбе Ю. В. Кондратюка. По иронии судьбы этот город и назывался — Камнем. Точнее — Камнем-на-Оби. Своим названием он обязан выходу на поверхность сглаженного временем отрога Салаирского хребта. "В период "землеустройства" на "кабинетских" землях царя в Камне разгружались многочисленные баржи с переселенцами. Не хватало рук для выноса трупов—баржи были переполнены умирающими в результате страшной эпидемии, вспыхнувшей в 1908 году в Новониколаевске, нынешнем Новосибирске. Потерявшие кормильцев семьи, изнуренные болезнью и дорогой, выходили на берег, не имея ни средств, ни смысла двигаться дальше, и попадали в пожизненную кабалу к местным купцам и богатеям. В те годы Камень нередко называли "камнем преткновения", а некоторые заменяли слова "Камень-на-Оби" другими — "Камень на шее",— писал местный краевед Г. Саранцев. Городом Камень-на-Оби стал в 1915 году, но и в 1929, когда начались описываемые события, он скорее напоминал большое село, нежели город. Земли вокруг Камня были богатые, тучные, здесь действовали мукомольные и лесопильные предприятия, издавна город славился местными пряниками. Кряжистые сибирские избы стояли посреди огородов, во дворах имелись пристройки для скота. Железной дороги к городу не было, связь с внешним миром осуществлялась по реке да по проселочным дорогам. Летом с деревянного причала местные жители приветственно махали платками и кепками проходящим по Оби большим пароходам. Причаливали они редко, выгружая мануфактуру, сапоги, сельский инвентарь и домашнюю утварь, а загружаясь зерном, молочными продуктами, мясом. Зимой добраться сюда, в глубинку, было непросто. Камень находился примерно на равном расстоянии от Барнаула и от Новосибирска, но если между этими городами имелось железнодорожное сообщение, то с Камнем их связывал только извоз. К концу лета 1930 года "Хлебострой" решил построить у речного причала в городе Камне-на-Оби новый хлебоприемный пункт. Старых, собственно, было немало, но это были обычные купеческие амбары, непригодные для хранения и сушки большого количества хлеба. Нужно было построить элеватор, причем стандартная емкость его не гарантировала приемки всего богатого каменского урожая. Сюда-то, в Камень-на-Оби, и прибыл в конце 1929 года Юрий Васильевич Кондратюк — автор книги, замеченной не только в нашей стране, но и за её пределами. В Германии, например, уже в июле 1929 года вышла рецензия на "Завоевание межпланетных пространств", написанная Робертом Ладеманом; в октябре в ленинградском журнале "Наука и техника" № 41 появилась рецензия, автор которой укрылся за инициалами "М. Б.". Юрий Васильевич произвел на каменских жителей странное впечатление. Одет был худо — одна нога обута в опорок от сапога, другая — в ботинок. Знаменитый рыжий тулуп, служивший Кондратюку нередко и постелью (он называл этот тулуп "моя универсальная ротонда"), был перепоясан широким гимназическим ремнем, за который, чтобы не мешали ходьбе, заткнуты были полы тулупа. Черная бородка, усы, взгляд, говорящий о какой-то отрешенности от происходящего, о постоянной работе мысли... Если в руке его оказывался карандаш, мел, кусок угля, он тут же начинал что-то чертить, считать, мог вдруг глубоко задуматься, совершенно забыв об окружающих — все это создавало впечатление человека замкнутого, рассеянного, чудаковатого. С ним был неизменный чемодан, из которого он достал спальный мешок и книги. Поселился он в небольшом деревянном двухэтажном доме рядом со строительной площадкой (ныне улица Ленина, 84). Спал, раздевшись донага и забравшись в спальный мешок, но часто приходилось спать урывками прямо на стройке— тогда он закутывался в тулуп и мгновенно "отключался", чтобы уже через час с новой энергией продолжать работу. А работать он умел — и как умел! По сути — он был в Камне автором проекта, рождающегося на ходу, тут же руководил его воплощением. Помимо уже опробиро-ванного им в Рубцовке, Бийске и Шипуново рубленного из бревен элеватора, здесь, в Камне, Кондратюк спроектировал и построил соединяющееся деревянным "хоботом"-галереей с элеватором бревенчатое зернохранилище-склад. Это было совершенно уникальное деревянное сооружение, прозванное им за сходство с каким-то огромным доисторическим зверем "мастодонтом". Прозвище настолько привилось, что и много лет спустя на всех схемах и планах склад-зернохранилище называли просто "мастодонтом". "Мастодонт" строили без чертежей, Кондратюк рисовал эскизы отдельных его узлов, на ходу считал — в его кармане постоянно торчала логарифмическая линейка, которой он, впрочем, редко пользовался, умножая практически любые цифры в уме. Плотников, как и других специалистов для стройки, нанимал П. К. Горчаков. Но даже самые опытные плотники дивились тем знаниям, которые им преподал Кондратюк. Он объяснял, рассказывал, какого диаметра нужны опоры, показывал, как сделать из дерева стяги, как вязать их в узлы... Любую работу он знал, казалось, до мельчайших тонкостей   Забивщикам свай на строительстве причала подробно рассказывал о том, почему для точной забивки необходимо делать не менее ста ударов, почему "бабу" для удара поднимать над сваей не выше чем на три метра,— во всем он требовал точного следования расчету, знания, вдумчивости. Каждая свая, рассказывал Кондратюк, по расчету должна выдержать 17 тонн. Забивать сваю необходимо обязательно комлем кверху, а вершиной вниз. Старые свайщики возражали, говоря, что иногда удобнее — наоборот, да и какая разница, если бревно ровное? Кондратюк настаивал на своем, объяснял: комель позднее гниет, расширяется, для забивки надежнее, удобней, крепче. Фермы, поддерживающие крышу "мастодонта", своей конструкцией напоминали фермы современных мостов. Они удивительным образом держали кровлю, не смыкаясь между собой. Вообще, внутри "мастодонт" представляет собой прелюбопытное зрелище. Фантастическое хитросплетение ферм, опор, колец, стягов. И за всем, этим чувствуется продуманный расчет, изящество, знание и учет любой мелочи. - Смелый он был конструктор. На чем там все держится, как сдерживают деревянные стенки напор почти десяти тысяч тонн зерна — я и сейчас понять не могу,— говорил бывший инспектор по организации труда, а позднее помощник Ю. В. Кондратюка на строительстве причала Василий Васильевич Цимбалов.— А ведь все тогда вручную делалось, фермы поднимали без кранов, хотя все, что было возможно, Кондратюк механизировал. Ни одного несчастного случая на этой уникальной стройке не было, все делалось согласно его обдуманным указаниям. "Мастодонт" стал самым крупным в мире деревянным зернохранилищем, о чем и сегодня можно прочитать на памятной доске, укрепленной на нем. Он пережил угрозу пожара, наводнения, ничуть не пострадал от землетрясения 1965 года. Огромный деревянный сундук, построенный без единого гвоздя и обруча, без чертежей,— только по вдохновенному наитию его создателя. До сих пор никто не решился повторить что-либо подобное. Сам Кондратюк и здесь не чурался никакой черной работы — его постоянно видели запыленным так, что одни лишь глаза сверкали, нередко он не только показывал, но и сам доводил работу до конца. Одновременно с "мастодонтом" в 1930 году были построены бревенчатый элеватор и причал для погрузки хлеба на суда. Элеватор, срубленный по принципу русской избы, повторял уже возведенные Кондратюком на Алтае подобные строения. Отдав необходимые распоряжения, он уехал на другие объекты. Но необычность проекта пугала строителей, Кондратюка часто вызывали в Камень-на-Оби, он приезжал затем сюда не менее 15 раз, строительство велось долго, закончилось лишь летом 1930 года. Досуга у Юрия Васильевича в это время почти не было. Работа мысли была постоянным и нормальным его состоянием. Все попытки друзей отвлечь его от размышлений и расчетов, которыми он был занят каждую свободную минуту, были тщетны. Пытались познакомить его с девушками, настаивали, чтобы он пригласил их в кино. Кондратюк угощал девушек горстями конфет, которыми вечно были набиты его карманы, угощал — словно откупался — и быстро ретировался, а друзьям говорил виновато: "Некогда мне с ними..." Его постоянными помощниками в Камне были В. Ф. Колышкин и М. В. Белевич. Первый был техником, приехавшим в Сибирь с Кубани, второй — бывшим студентом Полтавского индустриального техникума. С ними Кондратюк и жил вместе. И наверное, немало переговорили они, вспоминая родную Полтаву и Кубань. Знали ли они Александра Шаргея? Трудно сказать, скорее всего — нет, но Кондратюк словно искал возможных свидетелей своего прошлого — и тот, и другой были приняты на работу в "Союзхлеб" не без его участия... В комнатке на втором этаже деревянного дома, где они жили, третья кровать постоянно пустовала — не признававший постелей Ю. В. Кондратюк спал в мешке на полу, но частенько он возвращался домой поздно, зажигал лампу и долго просиживал за какими-то расчетами. Старожилы Камня-на-Оби рассказывали, что Кондратюк устраивал за городом взрывы, от которых окна в домах дрожали. Для взрывов необходимы взрывчатые вещества, а они Кондратюку были тогда, очевидно, доступны.   В. В. Цимбалов рассказывает историю одного взрыва, участником которой был он сам Это было весной 1930 года, сразу же по окончании строительства "мастодонта". Бурный ледоход гнал сорванные бревна к эстакаде элеватора, образовался затор, под угрозой слома и наводнения оказались и эстакада, и "мастодонт". Кондратюку сообщили об угрозе, нависшей над его детищами. Он быстро сделал какой-то расчет и предложил немедленно устроить взрыв затора: — От детонации лед раскрошится и устремится дальше. Взрывчатку — около 60 кг пироксилина и аммонала— заложили в трех местах, протянули шнуры. Взрывникам, находящимся неподалеку от затора, необходимо было сразу же после взрыва быстрее удалиться как можно дальше. — Охотников лазить по заторам со взрывчаткой бы ло не много,— рассказывал Василий Васильевич Цимбалов.— Мы решили "убегать" после взрыва на лодке, что было тоже довольно опасно. Все, не участвующие непосредственно во взрывных работах, ушли от берега подальше, а мы устанавливали взрывчатку втроем: Ю. В. Кондратюк, я и десятник стройки А. С. Пронин. Места, куда нужно было заложить взрывчатку, определил Юрий Васильевич... взрывом подбросило метров на 200 лед, бревна, воду, рыбу. Мы еле ноги унесли от стремительно нагоняющих лодку льдин. А в Камне женщины встретили нас криком, чуть коромыслами не побили, так как взрывной волной выбило все стекла. Для того, чтобы в будущем обезопасить строения хлебоприемного пункта от подобных весенних угроз, Кондратюк предложил построить перед ним бревенчатый ледорез, укрепив его бутовым камнем. Строительство ледореза завершилось лишь в 1932 году, уже в его отсутствие. В. В. Цимбалов вспоминает, что других взрывов не было, но есть и противоположные утверждения. Так, например, И. С. Андреев, тогда директор кирпичного завода, рассказывал, что взрывы Кондратюк устраивал за кирпичным заводом, а это далеко от Оби и с ледоходом никак не могло быть связано. Клавдия Степановна Баранова, директор Каменского краеведческого музея, показала мне найденное в 1970 году школьниками за кирпичным заводом металлическое ядро, с одной стороны которого было высверлено глубокое отверстие...   Есть и другие свидетельства, что Ю. В. Кондратюк в Камне экспериментировал над чем-то, что было связано со взрывами. Искал состав горючего? Или это не относилось к его ракетным исследованиям? Вопрос остается открытым. Соблазнительно, конечно, предположить, что от слов "необходимы экспериментальные исследования", написанных Н. А. Рынину 1 мая 1929 года, он перешел к делу. Летом 1930 года Каменский хлебоприемный пункт был почти готов. Оставалось установить и пустить нории на элеваторе, смонтировать ленточный транспортер для загрузки "мастодонта" и три транспортера эстакады, общей длиной 210 метров, для отгрузки зерна на воду в баржи. Дав необходимые указания, Кондратюк уехал на другой объект, а когда вернулся в Новосибирск, разразилась гроза. Монтируя без чертежей элеватор-транспортер для Каменского элеватора и плохо восприняв предложения Кондратюка об увеличении производительности транспортера, строители создали нечто среднее между предложенным им транспортером и традиционным транспортером для норий. Избыток зерна, зачерпываемого ковшами, ничем не сдерживаемый, сыпался по бокам транспортера вниз. И прежде чем на транспортере установили обычные боковые щечки, препятствующие осыпанию зерна, на площадке было произнесено излюбленное в те годы и страшное в своих последствиях слово: "Вредительство". Клеймо ...Два слова о вредителях, диверсантах, шпионах и т. д. Теперь, я думаю, ясно для всех, что нынешние вредители и диверсанты, каким бы флагом они ни маскировались, троцкистским или бухаринским, давно уже перестали быть политическим течением в рабочем движении, что они превратились в беспринципную и безыдейную банду профессиональных вредителей, диверсантов, шпионов, убийц. Понятно, что этих господ придется громить и корчевать беспощадно, как врагов рабочего класса, как изменников нашей родины. Это ясно и не требует дальнейших разъяснений. И.Сталин Вредительство квалифицировалось в те годы как особо опасное государственное преступление и подводило под самую страшную статью, ныне печально известную по воспоминаниям огромного количества безвинно пострадавших людей, "сто шестнадцать пополам", пятьдесят восьмую, инкриминирующую антисоветскую деятельность. Привлекать и осуждать по этой статье призваны были люди, наделенные специальными полномочиями. Повсеместно они назывались тогда ПП ОГПУ — полномочные представители Объединенного государственного политического управления. "Уже в то время,— свидетельствует автор романа-хроники "Дело моего отца" Камил Икрамов, имея в виду 1929 год,— ПП имели неограниченные права, не подчинялись местным партийным и советским властям, согласовывая свои действия только с Москвой. Потому они и назывались полномочными представителями. Такой ПП чисто формально, в общих выражениях информировал обком о своих действиях, и даже члены бюро обкома не имели права задавать ему вопросы по существу дела". Не мудрено, что "существо дела" Ю. В. Кондратюка ещё долгие годы оставалось тайной за семью печатями и породило волну версий, догадок, предположений. Уже в 1988 году Б. И. Романенко в книге "Юрий Васильевич Кондратюк" излагал следующую версию: "Летом 1930 года после пуска в эксплуатацию механизированного амбара, который был назван "мастодонтом" за свой необычный внешний вид, была построена его действующая модель. Эта модель демонстрировалась на выставке. И получила всеобщее одобрение. (Замечу в скобках, что никакой "действующей модели" амбара быть, по моему мнению, не могло, "мастодонт", повторяю, строился без чертежей, и при всем желании никто не смог повторить его ни в натуре, ни в "модели".—А. Р.). Но уже 31 июля 1930 года по доносу и П. К. Горчаков, и Ю. В. Кондратюк, и ряд других работников конторы "Хлебострой" были арестованы ОГПУ и обвинены во вредительстве. Мол, Ю. В. Кондратюк специально построил амбар без единого гвоздя, дабы он скорее развалился. (А ведь этот "мастодонт" стоит и работает по сей день!) Через несколько месяцев предварительного заключения все они без предъявления обвинительного заключения и без суда были приговорены к различным срокам лишения свободы". В Управлении Комитета государственной безопасности Новосибирской области, расположенном в том самом здании, в котором в 1930 году находилось Полномочное представительство ОГПУ, по моей просьбе меня ознакомили с "делом", по которому был осужден Ю. В. Кондратюк. В нем не фигурировали ни "мастодонт", ни не сразу начавшие работать транспортеры,— а старожилы Камня-на-Оби уверяли, что Кондратюк пострадал из-за них,— ни вообще город Камень. Все оказалось обычнее и вместе с тем нелепее и страшнее. Не только Каменский хлебоприемный пункт — многие другие строительные площадки "Хлебостроя", разбросанные по всему Западно-Сибирскому краю, тогда лихорадило из-за отсутствия строительных материалов, рабочих чертежей, оборудования. Все это в централизованном порядке поставлялось через Москву, как правило, с огромными задержками. Сроки строительства оказывались под угрозой, техническое оснащение оставляло желать лучшего и зачастую не соответствовало проектам, а виновных искали не в Москве — поблизости. Сохранились многочисленные протоколы совместных совещаний "Союзхлеба" с заинтересованными районными организациями, на которых в качестве представителя "Хлебостроя" присутствовал Ю. В. Кондратюк. Ему приходилось отбиваться от упреков в срывании сроков строительства, объяснять причины возникающих напряженных ситуаций, возражать против директивных формулировок типа: "обязать "Хлебострой" в срок до..." Краевая контора "Союзхлеб" не довольствовалась этими формулировками   Её руководство вскоре начало представлять докладные записки в ПП ОГПУ с ещё более устрашающими выводами: "Преступная волокита", "вредительство". 2 мая 1930 года был арестован районный инженер "Хлебостроя" Петр Кириллович Горчаков. Это было лишь началом операции по раскрытию "вредительской организации". Словно по взмаху невидимой дирижерской палочки, загремел со всех сторон хор новых обвинений, к терминам "вредительство" и "преступная волокита" добавился новый — "горчаковщина". Собирались акты приемки элеваторов, мельниц, зернохранилищ, в которых указывалось на их плохое состояние, отсутствие необходимого оборудования. Писали из "Запсибполеводсоюза" и из "Союзхлеба", "досье" росло с каждым месяцем. "Докладная записка. Ячейка ВКП(б) при конторе "Союзхлеб". Полномочному представителю ОГПУ по Запсибкраю. При сем препровождаю материалы о преступной волоките по постройке элеватора в Клину Черлахского района Омского округа. Прошу принять меры к привлечению виновных к ответственности за вредительство и срыв строительства... июль 1930 год". По своей должности Юрий Васильевич был первым приближенным П. К. Горчакова — помощником районного инженера, поэтому усиливающаяся кампания борьбы с "горчаковщиной" представляла для него — и в первую очередь для него — несомненную угрозу. Не стало защищать своих коллег и сотрудников и правление Сибирской краевой конторы "Хлебострой": "...Усматривая в приведенных фактах вредительство со стороны Кондратюка и Горчакова, прошу настоящий материал приобщить к имеющемуся на них делу..." В записках из заключения, адресованных жене, О. Н. Горчаковой, П. К. Горчаков выражал надежду, что все обойдется, что "у Пыжова и Кондратюка хватит ума, чтобы все объяснить", просил Ольгу Николаевну уступить Кондратюку большую комнату в их квартире— они жили до ареста в одной квартире по улице Максима Горького, 120. С. Н. Пыжова, по счастливой случайности, не арестовали. За Кондратюком пришли спустя три месяца после ареста Горчакова — в ночь с 30 на 31 июля 1930 года. (Позднее Кондратюк указывал, что находился в заключении с 31 июля, но документы свидетельствуют, что его арест и впоследствии отсчет срока заключения производился с 30 июля 1930 года). При аресте ему был предъявлен "Ордер на обыск Кондратюка Юрия Васильевича, проживающего по адресу: ул. Максима Горького, 120, кв. 1 или Красный проспект, 95". Из протокола обыска, составленного 30 июля 1930 года: "...изъято у Горчаковой: разной частной переписки Горчакова, ему же принадлежащих 10 листов служебных документов, 6 фотокарточек; у Кондратюка: служебная переписка на 9 листах. Дополнение. Изъято для доставления в ПП ОГПУ из кв. гр. Кондратюка Юрия Васильевича по Красному проспекту, 95 (т. е. в его рабочем кабинете.— А. Р.): служебная переписка, личная на 7 листах и 68 синек-чертежей по элеваторостроительству, протоколы ответственных работников сибконторы "Союзхлеб", 2 экземпляра пояснительной записки к проекту рубленого элеватора, 2 копии письма о передвижных (элеваторах). Обыск производил Капитонов. Обыскиваемый -Юр. Кондратюк. Присутствовала при обыске Плотникова". Ниже — пометка, сделанная позднее: "Переписку по протоколу обыска получил. Юр. Кондратюк. 11.08. 1930 г." В тот же день, 30 июля 1930 года, был арестован производитель работ "Хлебостроя" Тимофей Васильевич Аксенов. Через два дня после ареста, 2 августа 1930 года, Ю. В. Кондратюк был вызван на допрос. Из протокола допроса: "На заданный мне вопрос о вредительстве, проявленном в элеваторном строительстве по Сибири, могу сказать, что в той части сибирского элеваторного строительства, которое мне хорошо известно, то есть в элеваторном строительстве "Хлебопродукта" — конторы "Союзхлеба" — "Хлебостроя", насколько мне известно, по моему твердому убеждению, вредительства не было. За линию Центра — детально не зная его аппарата — ручаться ни в ту, ни в другую сторону не могу... Записано верно, прочитано. Юр. Кондратюк". Этой линии поведения на допросах Юрий Васильевич твердо придерживался и в дальнейшем. Но "дело о вредительстве", тем не менее, и не думали сворачивать. В ноябре 1930 года к нему присовокупили дела новых членов "преступной группировки"; были арестованы главный инженер "Запсибсовколхозстроя" Петр Васильевич Куров и старший производитель работ "Хлебостроя" Василий Григорьевич Беляев. 3 декабря арестовали прораба "Хлебостроя" Петра Александровича Лу-чинина. Теперь по "делу" проходили уже шестеро. Полномочный представитель ОГПУ по Западно-Сибирскому краю Л. М. Заковский пытался придать "делу" размах, приличествующий временам процессов по "шахтинскому делу" и "делу промпартии". Следователи всячески пытались выбить из арестованных признание если не о вредительской организации, то хотя бы о намерении её создать. На методы, каковыми велись подобные "операции", проливает свет документ, появившийся вскоре после ареста Ю. В. Кондратюка и всего лишь днем позже первого его допроса. Он любопытен для того времени и показывает, что 1930 году было все-таки далеко до 1937-го, когда прокуратура уже не пыталась вмешиваться в дела осужденных по 58-й статье, опротестовывать их, указывать на "недочеты" в работе чудовищного молоха. 1930 год был лишь пробой, репетицией 1937-го... Приведу выдержки из этого документа: "Сов. секретно. Всем окружным прокурорам Сибирского края. Директивное письмо № 1. ...Погоня за голым количеством арестованных приводила к необоснованным арестам, к созданию "натянутых" дел. ...Произведенная операция по ликвидации контрреволюционных организаций, группировок и активно действующих одиночек кулацко-белогвардейской контрреволюции... наряду с очевидными, необходимыми, неоспоримыми успехами, выявила ряд существенных недочетов в следовательской работе. Недочеты в основном сводятся к следующему: а) явно недостаточно выясняется социальная физиономия обвиняемого. Справки сельсоветов во многих случаях, кроме общей голой характеристики "кулак", "вечный эксплуататор", никаких конкретных указаний, подтверждающих кулацкое лицо обвиняемых, не дают... б) низкое качество расследования и некритическое отношение к свидетельским показаниям, во многих случаях обвинения построены на общих фразах, вроде: "систематически вел агитацию", "собираются под видом пьянки", "ведут между собой таинственные разговоры" и т. д. и т. п. Следователь же, вместо того, что бы выяснить, насколько заслуживают доверия показания свидетелей, откуда свидетелям известны те или другие сведения, нет ли моментов личных счетов между свидетелями и обвиняемыми, наоборот, зачастую проводит следствие явно тенденциозно и односторонне (лишь бы натянуть 58-10, 58-11 УК), фиксируя только отрицательные, компрометирующие обвиняемого моменты. В результате создаются "дутые", "натянутые" дела..." Это директивное письмо подписано и. о. краевого прокурора Сибири Кибардиным 3 августа 1930 года (ГАНО, ф. Р-20, оп. 1, д. 198, л. 28—30). Юрий Васильевич Кондратюк был арестован 30 июля 1930 года, письмо прокурора появилось буквально через три дня после этого. Помогло ли оно ему, облегчило ли его участь, выявило ли необоснованность ареста? Нет, нет и нет. Следователи ОГПУ и не думали менять стиль работы. В этом было, отчасти, и спасение для Кондратюка: ведь если бы следствию удалось "выяснить социальную физиономию" сидящего перед ними помощника районного инженера "Хлебостроя", узнать его подлинную биографию и настоящее имя... Можно не сомневаться, что тогда его "дело" было бы доведено безо всяких проволочек до обычного в таких случаях конца — "высшей меры", расстрела. На его счастье, следствие тогда ещё не взяло на вооружение тех страшных "особых" методов допроса, которые были повсеместно введены с июня 1937 года. Но репетировали тридцать седьмой широко, с размахом и увлечением. У полномочного представителя ОГПУ по Запсибкраю — с 1928 по 1932 год это Л. М. Заковский — была просторная резиденция с немалым штатом, она называлась, соответственно, Полномочным представительством ОГПУ. Вне стен резиденции у ПП ОГПУ была широкая сеть помощников, как официальных — заведующих секретной частью предприятий, организаций, учреждений, так и неофициальных, добровольных осведомителей, писавших в эти секретные части порой чудовищные и заведомо ложные обвинения на своих коллег, соседей, знакомых... В Государственном архиве Новосибирской области мне довелось читать ныне рассекреченную переписку заведующей секретной частью краевого треста "Заготзерно" Анны Ивановны Буровой (ГАНО, ф. 1409, оп. 3, д. 2). Любопытно, что проживала она в том же доме по улице Державина, 7, в котором жил в 1928-1929 годах и увековечил этот адрес на титуле своей книги "Завоевание межпланетных пространств" Юрий Васильевич Кондратюк. Переписка А. И. Буровой проливает дополнительный свет на нравы, обстоятельства, обстановку того времени   Поистине — это живое дыхание той эпохи, хотя правильнее было бы назвать это дыхание мертвящим, смрадным... Анне Ивановне приходили доносы на белой, розовой и голубой бумаге разных размеров, на линованной и на оборотах бланков, со штампами учреждений в углу и без всяких штампов, порой даже на оберточной бумаге. Писали чернилами, карандашом, на машинке. Подписанные и анонимные, с подписями "сотрудник", "зритель", "наблюдатель!... Такой-то в разговоре усомнился в пользе поголовной коллективизации; такой-то скрывает, что он лишенец, а такой-то — свое происхождение, отец его "имел не меньше миллиона". Достаточно было написать, что "гр. Ворошилов... сын крупного кулака, бывший белый афицер (я нарочно сохраняю орфографию "документа".— А. Р.),— а брат его лишен избирательных прав, выгнан из апарата, поэтому гр. Ворошилова желаую из апарата выгнать стреском" (РАНО, ф. 1409, оп. 3, д. 2, л. 77), или попросить "обратить внимание на Кармальского А. А. (чуждый сын свящетни-ка)" (там же, л. 125), чтобы Бурова придала делу нужный ход, а упомянутым в доносах людям — нужное ОГПУ направление. Пересылая доносы в ПП ОГПУ, А. И. Бурова добавляла и собственные наблюдения, её, по-видимому, ценили. Приведу один написанный ею документ — увы, характеризующий в большей степени нравы того времени, чем ничем не выделяющуюся среди других секретных сотрудников ОГПУ Анну Ивановну Бурову, ровесницу Ю. В. Кондратюка и его соседку по дому. Некий Антонов не сработался со своим начальником и решил перевестись в другое место. У его знакомого и коллеги С. Калинина в Москве, в "главке", есть человек, который может этому помочь. И что же? Тут-то и возникает Анна Ивановна Бурова: "Секретно. ПП ОГПУ тов. Хейману Препровождаю при сем копию заявления тов. Антонова С., адресованного в Москву в/о "Заготзерно", и письма тов. Калинина С. с ходатайством о переводе его на работу в другой край. Письмо и заявление найдено в столе Антонова, вероятно, ещё не послано. Кроме того, сообщаю, что жена Антонова часто обращается за советами к Калинину. Последний, как видно, принимает горячее участие в оказании ей помощи. После свидания с Антоновым она долгое время разговаривала с ним. О чем шёл разговор, узнать не представилось возможным. Зав. секретной частью "Заготзерна" Бурова" (ГАНО, ф. 1409, оп. 3, д. 2, л. 116). Оставляю этот документ без комментариев, ибо они излишни. К счастью, о прошлом своего бывшего соседа Буровой тоже "узнать не представилось возможным". Позднее она получила специальный циркуляр, повелевающий сообщать о таких людях по всей форме: "Полномочное представительство ОГПУ по Запсибкраю. Спецотдел. Сов. секретно. 31 августа 1933 год. № 65647 г. Новосибирск. Крайконторе "Заготзерно" Спецотдел ПП ОГПУ ЗСК просит не позднее 5/IX с. г. выслать в комнату № 128 по прилагаемой форме списки на: 1) бывших офицеров, 2) бывших людей (дворяне, бывшие помещики и т. д.), находящихся на службе у вас в аппарате и подведомственных точках по городу Новосибирску. Кроме того, в дальнейшем просьба сообщать о прибывающих и убывающих лицах этих категорий (также в комнату 128). Приложение: форма. Начальник спецотдела Янкелевич Оперуполномоченный Суханов" (там же, л. 446). В сентябре 1932 года Ю. В. Кондратюк "стреском" уходил из "Союзмуки", и Бурова по долгу службы должна была написать на него характеристику в ОГПУ, как на "убывающего" из её ведомства и из-под её неусыпного наблюдения. Но архивное дело начинается с более поздней даты, и эту характеристику пока увидеть не удалось. Но бог с ней, с А. И. Буровой, колесиком адского механизма. Вернемся к её бывшему соседу, представшему перед следователем ОГПУ Кузнецовым, быть может, побывавшему и в той самой 128-й комнате, где располагался спецотдел ПП ОГПУ — его статья "тянула" на такое "спецобслуживание". В "деле" сохранились записки П.К.Горчакова на волю, жене Ольге Николаевне. Скорее всего, их приобщили к "делу" позднее. Изъяв во время повторного обыска на той же квартире на улице М.Горького и ареста Ю.В.Кондратюка. В записках Пётр Кириллович описывал условия своего пребывания в заключении, в которых впоследствии, без сомнения , находился и Кондратюк: одиночная камера в сыром подвале, запрещены прогулки, чтение, запрещено даже выносить переполненную парашу, зловоние, грязные, гниющие тюфяки полны клопов… "Господи! Какой ужас – быть справедливым и настолько в этом учреждении чувствовать себя беззащитным!" - пишет Горчаков. Через жену Пётр Кириллович, даёт знать Кондратюку, что о нём от него истязатели ничего не узнают: "О Фырке ("Фыркой", "Фырчиком" прозвали Кондратюка в домашнем кругу Горчаковых, нечто среднее между "фыркать" и "Юрка", "Юрчик" - А.Р) много спрашивали, об его увязи с Вавиловым, его семье и т.д., но, к счастью, я ничего не знаю, - не знаю где его родные, кто они, куда он тратит деньги, и, наконец, кто он? Его оставят на свободе, вероятно, или на вторую очередь" Можно не сомневаться, что на эти же вопросы пришлось отвечать потом и самому .Кондратюку. Не случайно после приговора его направили в Сиблаг с диагнозом "невростения в умеренной степени"… Но ни унижения, ни моральные и физические мучения, о которых мы можем лишь догадываться, зная сегодня о таковых из "Архипелага ГУЛАГ" А. Солженицына и других свидетельств очевидцев, не сломили его. Не раскаяние, а гордость за созданный им проект "сибирского", то есть рубленого, элеватора звучит в ответах Ю. В. Кондратюка. Он подробно объясняет его преимущества перед практиковавшимися тогда повсеместно элеваторами "канадского" типа — из шпал, стягиваемых болтами, с горечью говорит и о противниках сибирского элеватора. Вот выдержки из протокола допроса Ю. В. Кондратюка от 5 августа 1930 года: "В 1929 году элеваторы "сибирского" типа по Центральной элеваторостроительной программе делались в трех пунктах — Шерагул, Култук и Кутулнк и, кроме того, по строительству сибконторы "Союзхлеба" также три пункта — Атадым, Тайшет и Верхнеудинск. "Канадского" же элеватора — без сушилок — в этом же 1929 году по линии "Союзхлеба" было выстроено 9 единиц, из коих три — нормальной емкости, 1600 тонн,—Кормиловка, Павлодар и Ижорка, и шесть — так называемых малых емкостей — 5065 тысяч пудов. В том же году первые элеваторы малой емкости "канадского" типа обходились примерно во столько же, как и "сибирские" элеваторы нормальной емкости, но имели емкость почти в два раза меньшую, и показали полную свою неприспособленность к современным темпам хлебозаготовок... Помимо того, что всякие новшества вообще и всюду, как правило, обычно встречают со стороны специалистов более или менее упорное сопротивление, в данном случае я предполагаю значительное влияние на это отношение к "сибирскому" проекту того факта, что этот проект был выдвинут вместо того — "канадского" типа, на котором с небольшими изменениями наше деревянное строительство основывалось почти с самого начала, и тем самым успех "сибирского" проекта как бы подрывал престиж и авторитет правления, правленской проектировки в части деревянного строительства". В делах следствия мелькают упоминания об ещё одном, до сих пор неизвестном проекте Ю. В. Кондратюка— проекте передвижного элеватора. Копии письма о нем в "Союзхлеб" фигурируют в протоколе обыска Ю. В. Кондратюка, о нем упоминает и П. К. Горчаков, который, вероятно, был соавтором этого проекта. В записке из заключения О. Н. Горчаковой Петр Кириллович пишет: "Неужели же Кондратюк передает и проект передвижного элеватора?! Это будет — ужас! Но не думаю — настолько он должен быть все-таки товарищем". Ни рукописи, ни труды Кондратюка, посвященные вопросам межпланетных полетов, не фигурируют ни в протоколе обыска, ни в материалах следствия. Остается предположить, что, опасаясь ареста, Юрий Васильевич надежно спрятал их. Что пришлось ему выдержать? Он был на грани отчаяния, понимая, что спасти его может только чудо. С тревогой прислушивался к вопросам следователя, к обвинениям — не прознали ли главного? Постоянно думал об этом в камере, чувствуя, что эти мысли, этот кошмар сведут его с ума. Рассказать все о себе? Но это — верный конец. Кондратюк с грустной усмешкой вспомнил о Николае Кибальчиче, о котором прочитал в книге Я. Пере-льмана "Межпланетные путешествия". В ночь перед казнью русский ученый-революционер набросал в царских застенках проект ракетного корабля, к счастью, дошедший до потомков, и тем самым вошел в историю науки. А он, Кондратюк? Он успел опубликовать книжку. Если не пропадут рукописи неопубликованных глав, то, может быть, и о них со временем узнают. Хорошо бы как-то передать их компетентным людям. Но как? Восстановить в камере эти главы? Отберут и, того и гляди, пришьют ещё что-нибудь. К тому же, бумагу выдавали буквально клочками — для прошений. Была ещё надежда, что недоразумение выяснится, всех их освободят, но эта надежда посещала его все реже. Шли дни и ночи нескончаемых мук, они вырастали в месяцы заточения. 4 сентября 1930 года вынесено постановление по предъявленному обвинению Ю. В. Кондратюку: "Гр. Кондратюк Ю. В. достаточно изобличен в том, что, будучи помощником районного инженера "Хлебостроя" по строительству элеваторов, мехамбаров и зерносушилок на территории Сибири, на протяжении 1927-1930 годов являлся выполнителем вредительских действий, намечавшихся существующей вредительской организацией при строительстве элеваторов, направленных к срыву последнего. Методом вредительских действий Кондратюка является допущение ряда конструктивных недочетов при строительстве, предопределяющее срыв последнего, так и систематические переборы в работе готовых сооружений, затяжка строительства путем задержки составления проектов, высылки чертежей и оборудования на точки строительства, несвоевременная дача заказов на оборудование и тому подобное, что также вело к срыву строительства". И снова тянутся месяц за месяцем мучения   Лишь 3 марта 1931 года вынесено постановление об окончании следствия: "дополнительных моментов, имеющих значение для дела, не выявлено..." 18 марта 1931 года заключенный Ю. В. Кондратюк проходит медицинское освидетельствование, а 26 марта материалы следствия направляются в Москву. И только 10 мая 1931 года заседание судебной коллегии ОГПУ в Москве выносит приговор — судят, заметим, заочно — по присланным материалам. Из протокола заседания судебной коллегии: "Горчакова Петра Кирилловича, Лучинина Петра Александровича — заключить в лагерь сроком на пять лет, считая срок первому со 2 мая, а второму с 3 декабря 1930 года. Курова Петра Васильевича, Беляева Василия Григорьевича, Кондратюка Юрия Васильевича, Аксенова Тимофея Васильевича — заключить в концлагерь* сроком на три года, считая первым двум срок с 11 ноября, а последним двум —с 30 июля 1930 года". ------------------------ * А. Солженицын в романе "Архипелаг ГУЛАГ" пишет, что термин "концлагерь" впервые применен по отношению к гражданам собственной страны в СССР в 1918 году. "Концлагеря,—пишет он,— ...содержались в прямом ведении ЧК для особо враждебных элементов..." В присланной выписке из протокола заседания судебной коллегии ОГПУ, пришедшей в Новосибирск ещё несколько дней спустя, сообщалось, что подследственные осуждены в соответствии с вышеприведенным приговором, предписывалось заключить их в Сиблаг, "свидания разрешаются на общих основаниях". Так в его биографию вошла судимость по статье 58-7 — клеймо, сопровождавшее Ю. В. Кондратюка до самых последних дней его жизни. Лишь в 1970 году, почти 30 лет спустя после гибели и через 40 лет после описываемых событий, Ю. В. Кондратюк был полностью реабилитирован. А тогда... Тогда ему, как и всем его товарищам по "делу", предстояло влиться в ряды новосибирских лагерников. Они были направлены на строительство завода горного оборудования (ныне это Новосибирский авиационный завод имени В. П. Чкалова). Не тяжкий физический труд и не работа на стройке пугали Кондратюка. Он боялся другого — долгих вечеров и ночей на лагерных нарах, отчаяния, постоянных мыслей о страшной опасности, нависшей над ним,— ему казалось, что его тайна близка к раскрытию. Боясь сойти с ума от мыслей, едва не доконавших его ещё во внутренней тюрьме в период следствия, Кондратюк обратился к лагерному начальству с просьбой дать ему какую-нибудь умственную работу, связанную с расчетами, чтобы хоть как-то отвлечься. Через некоторое время его спросили - не знаком ли он с шахтным оборудованием? — Да, немного,— ответил Юрий Васильевич, вспомнив свои гимназические годы, "Туннель" Келлермана и свою работу над проектом сверхглубокой шахты к недрам Земли, во время которой он перечитал тогда массу специальной литературы и о земной коре, и о существующем шахтном оборудовании, и о маркшейдерском ремесле. Шахтное так шахтное, сейчас ему было все равно. Разумеется, он понимал, что работу над проектированием ему не дадут, ответственных расчетов не поручат. И он буквально набросился на совершенно несложную для него работу, которую ему принесли: проверку расчетов проектов шахтных копров, сделанных в Германии, Англии, Америке... Что это расчеты шахтных копров, он догадался сам. Ему снисходительно разрешили лишь проверить правильность "цифири". Сделаем небольшое отступление, чтобы понять, как это произошло. В июле 1930 года, учитывая крупный объем капиталовложений в строительство на Кузбассе (свыше 1 млрд. рублей) и необходимость концентрации всего строительного дела в одном органе, ВСНХ учредил Всесоюзный трест "Кузбасстрой". Программа треста, объединившего под своей эгидой самые различные— промышленные и гражданские, строительные и проектные организации, предусматривала на 1930—1931 годы производство строительных работ на сумму 130 млн. рублей. Проектную мастерскую "Кузбасстроя" в Новосибирске возглавил Николай Андреевич Чинакал, сорокадвухлетний ученый, будущий член-корреспондент Академии наук и директор Института горного дела Сибирского отделения Академии наук СССР. В первое время Особое проектное бюро № 14 под его руководством занималось привязкой готовых зарубежных проектов к строительству в Кузбассе. Проверку "цифири" в этих расчетах, из осторожности вначале дублируемую, поручили заключенному Ю. В. Кондратюку, уступая его просьбам. Далее случилось неожиданное   Никому из проектной мастерской неизвестный "зэк" не только проверял расчеты, находя и исправляя в них ошибки, но и писал сопроводительные записки, в которых выражал свое мнение о пригодности, а точнее — о непригодности импортных проектов шахтных копров в условиях Кузбасса. Ведь они были рассчитаны на небольшую, маломощную угледобычу, на иные залегания угольных пластов, на другие сорта угля. После того, как неведомый Н. А. Чинакалу Кондратюк— ученый справился о фамилии их добровольного помощника и навел о нем справки —в непостижимо короткие сроки пересчитал предложенные ему проекты и дал по ним дельные замечания, свидетельствующие о знании им предмета, а также отрицательное заключение о их пригодности, руководитель проектного бюро понял, что имеет дело с умным и грамотным специалистом. Факт заключения Кондратюка, не скрывал впоследствии Н. А. Чинакал, вызывал в нем все же изрядную долю недоверия. И чтобы развеять его, Чинакал, получив очередную порцию забракованных Кондратюком иностранных проектов, пробурчал представителю ОГПУ, связывающему Особое проектное бюро с его бесплатным и добровольным помощником: — Если он такой умный, этот ваш Кондратюк, то пусть сам подскажет, какой же проект по его мнению годится. Что эти не годятся — мы и сами видим... Кондратюк уже и сам думал об этом, и новое задание не застало его врасплох. Он в общих чертах набросал эскиз совершенно необычного сооружения — копра башенной оригинальной конструкции, имеющего эллиптическое основание и тонкостенную железобетонную оболочку. Копер должен был возводиться в скользящей опалубке, то есть так же, как возводились железобетонные элеваторы. Получив этот проект из заключения, Н. А. Чинакал окончательно понял, каким ценным сотрудником для его бюро оказался бы этот неведомый Кондратюк, будь он на свободе или хотя бы в высылке — в бюро было немало таких. А что, если договориться с ПП ОГПУ об этом варианте? Николай Андреевич начал трудные хлопоты, о чем известил Кондратюка. Тот, в свою очередь, просил похлопотать и за П. К. Горчакова, под тем предлогом, что идея копра оригинальной конструкции — их общая идея. Для начала удалось перевести Кондратюка и Горчакова на работу в проектное бюро № 14. Они оставались заключенными, их бумаги ещё рассматривались где-то "наверху:", но уже появилась надежда. Условия стали лучше — отсутствие конвоя, паек. И все же вечером приходилось возвращаться в лагерь. 18 ноября 1931 года судебная коллегия ОГПУ во изменение приговора от 10 мая 1931 года приняла следующее решение: прежний срок наказания оставить в силе, но на оставшийся срок применить "высылку Кондратюка и Горчакова в Западную Сибирь для работы на предприятиях "Союзхлеба" и "Хлебостроя". У Б. И. Романенко, В. И. Севастьянова, Н. В. Никитина и других сказано не о высылке, а о ссылке Ю. В. Кондратюка и П. К. Горчакова. Предвижу недоумение и непонимание современного читателя (признаюсь, что и сам через это прошёл) — какая, собственно, разница и что означает и то, и другое в применении к людям, уже живущим в Западной Сибири? Разъяснение, оказывается, требовалось не только сейчас, но и тогда, в том числе исполнителям подобных приговоров "РСФСР, Н. К. Ю. Управление Краевого Прокурора Западно-Сибирского края. От 15 июля 1932 года № 1131/с. Секретная часть. Сов. секретно. Всем уч. и гор. прокурорам Западно-Сибирского края. Ввиду отдельных жалоб административно высланных и ссыльных о распространении на них непредусмотренных законом ограничений и отсутствия и местных прокуратурах руководящих материалов для разрешения этих жалоб, сообщаются для сведения и руководства нижеследующие основные положения: 1. Существуют три вида административной высылки по линии ОГПУ: а) высылка из определенного города, района, области, края или республики; б) высылка из местности, где высылаемый проживает, с запрещением проживания ещё в других шести об ластях (местностях) Европейской части Союза ("минус 6"). Кроме того, м. б. специально оговорено запрещение проживать в пограничных городах; в) высылка из местности, где высылаемый проживал, и, кроме того, запрещение проживать в других 12 областях и местностях ("минус 12"), в том числе во всех пограничных районах и всех центральных (городах и районах областей и краев). 2. Высылка с запрещением проживать ("—6" и "—12") в ряде пунктов и местностей. Может сопровождаться прикреплением к определенному месту для проживания, причем это место выбирает сам высылаемый в пределах не запрещенных ему для проживания местностей. 3. Высланные выезжают из запрещенных для них местностей в указанный им срок и в незапрещенных местностях имеют право свободного передвижения... 6. Административная ссылка отличается от административной высылки тем, что ссыльным место обязательного поселения указывают органы ОГПУ в предусмотренных в особом списке районах. Краевой прокурор ЗСК Мерэн" (ГАНС, ф. 20, оп. 1, д. 204, л. 14). По жестокой казуистике этих "положений" на Кондратюка и Горчакова распространялись пункты 2 и 3 этого документа. В пределах Западной Сибири они могли свободно передвигаться, местом жительства — в тех же пределах — выбрали Новосибирск. Что же касается направления на работу "на предприятия "Союзхлеба" и "Хлебостроя", то тут уже вмешался Н. А. Чинакал. Получилось, что они остаются работать там же, в проектной мастерской "Кузбасстроя", только из статуса заключенных переходят в "административно высланные". По тюрьмам и ссылкам, По лагерным зонам Трудом непосильным, Великим позором, Чудовищной ложью Допросов ночных Испытана верность героев моих. Оплевана нагло, Острижена наголо Билась в падучей На нарах Сиблага... А. Кухно Что ни говори, а почти два года Сиблага, из которых более полугода они провели в одиночных камерах, в подвалах внутренней тюрьмы ОГПУ, без права передач, оказались позади.   Правда, с освобождением не спешили — ждали бумаг Справки об освобождении из Сиблага ОГПУ, датированные 28 апреля 1932 года, служат им "видом на жительство" в Новосибирске, с последующим запрещением проживания в Москве, Ленинграде и погранполосе. Спустя годы, впервые получив паспорт, Юрий Васильевич, по воспоминаниям Н. В. Никитина9, говорил: Паспорт нужно беречь как зеницу ока. Отдам левую руку за паспорт. "Видимо, освобождение из ссылки принесло много хлопот и неприятностей",— комментирует Н. В. Никитин эти слова Кондратюка. Никитин так никогда и не узнал, какая буря творилась в душе Юрия Васильевича в тот момент, когда он твердо "отдавал" руку за первый в жизни настоящий документ на имя Кондратюка. А пока с "видом на жительство" и ежемесячной обязанностью являться "на отметку" в комендатуру ОГПУ Ю. В. Кондратюк и П. К. Горчакон возвращаются в свою квартиру на улице Максима Горького. Устраиваться в систему "Союзхлеба" — "Хлебостроя" они не спешат, предпочитая быть вольнонаемными сотрудниками проектной мастерской "Кузбасстроя". Да и Н. А. Чинакал не торопится с ними расстаться... Бумаги Юрия Васильевича и его книги сохранились. По его старому адресу к нему приходили письма от Я. Перельмана, В. Ветчинкина, К. Циолковского, но ответа, по понятным причинам, они не получили. С грустью прочитал Кондратюк письмо Я. Перельмана с предложением организовать в Новосибирске по образцу и подобию московской новосибирскую группу изучения реактивного движения (ГИРД). Как все это было теперь нереально!.. В "Кузбасстрое" занимались тоже отнюдь не деревянным зодчеством, и время от времени Юрий Васильевич ощущал недостаток своих знаний, особенно по, входящим в моду железобетонным конструкциям. Он просил свести его с дельным специалистом по железобетону. Его познакомили с Николаем Васильевичем Никитиным. Трудно представить себе более счастливую встречу двух талантливейших инженеров! Выпускник Томского технологического института, Н. В. Никитин ещё в студенческие годы, занимаясь в исследовательской группе под руководством профессора Н. И. Молотилова, изучил все тонкости расчетов железобетонных конструкций и даже имел собственную теорию расчета рамных, арочных и иных железобетонных сооружений. Он не был кабинетным теоретиком — за его плечами уже был немалый опыт работы на стройках десятником и прорабом, он умел и руками довести до реального воплощения любую рассчитанную им конструкцию. Николай Васильевич Никитин всю оставшуюся жизнь с благодарностью вспоминал дружбу с Юрием Кондратюком, оставил рукописные воспоминания о нем, по сей день не опубликованные полностью. Обратимся к ним: "Новосибирск. Здесь в 1931—1933 годах я работал в строительном отделе ПП ОГПУ и одновременно по совместительству (тогда это было очень принято) в проектной мастерской "Кузбасстроя". Здесь мне как-то в 1932 году сказали, что со мной хочет посоветоваться их сотрудник, и познакомили с Юрием Васильевичем Кондратюком. Это был высокий черноволосый человек, лет на 10 старше меня, с черной небольшой бородкой и с большими черными же глазами. Он проектировал фундамент угледробилки. Угледробилка — небольшое в плане, но довольно высокое кирпичное здание. Юрий Васильевич показал мне свои расчеты. Меня поразил совершенно необычный подход к задаче. Обычно, проектируя фундамент, мы собираем нагрузку на характерный погонный метр его. Юрий Васильевич поступил совершенно иначе. Он определил вес всего здания в целом, добавил к нему вес оборудования и на эту суммарную нагрузку подобрал подошву фундамента. Такой подход значительно умнее, чем традиционный. Юрий Васильевич не знал только, сколько весит чистый пол, какой толщины нужно принимать кирпичные стены. Мы продолжали встречаться в "Кузбасстрое", и вскоре Юрий Васильевич предложил мне сделать небольшую работу. Я пригласил его к себе домой. Сделать нужно было проект необычного сооружения. Это был шахтный копер в скользящей опалубке. Юрий Васильевич не разумел в расчетах железобетонных конструкций, а это как раз было моей специальностью. Юрий Васильевич, видимо, хотел предложить этот проект "Кузбасстрою" в замену традиционному рамному копру с наклонной ногой-упором. В скользящей опалубке делают обычно элеваторы, и Юрий Васильевич был знаком с этой техникой. Копер представлял собой полый цилиндр с эллиптическим планом и тонкими железобетонными стенками. Вверху этот цилиндр переходил к квадратному плану, чтобы дать место наклонному тросу подъемника. Конструкция понравилась мне опять же за свежесть и новизну. Посчитал я толщину стенок, подобрал арматуру, сделал чертеж, определил расход материалов. Не знаю, что сталось с этим предложением. Наверное, забраковали, как всегда это делается, когда с новой идеей приходит человек со стороны". В письме новосибирскому исследователю биографии Ю. В. Кондратюка Я. Е. Шаевичу, написанном 11 июля 1959 года, Никитин вкратце поведал ту же историю. "Юрий Васильевич был самым талантливым инженером, которого мне пришлось встретить за всю мою жизнь,— писал Никитин.— ...Сейчас, по прошествии 27 лет, я думаю, что такой копер был бы вполне рациональным во всех отношениях, как в отношении способа его возведения, так и в его конструктивной схеме. Не знаю, какова судьба этого предложения, то есть кто его хоронил и по какому разряду". Попытка создать вместе с Никитиным рабочий проект копра относится к 1932 году, как всюду указывает Николаи Васильевич. Первый эскизный проект копра Кондратюк сделал, ещё находясь в заключении. Были, однако, попытки завершить проект и .до встречи с Н. В. Никитиным. 8 сентября 1931 года, ещё "за решеткой", Ю. В.Кондратюк с П. К. Горчаковым подают заявку на изобретение башенного железобетонного копра, возводимого в скользящей опалубке. Авторское свидетельство на это изобретение они получили много позже, в конце февраля 1934 года. В ноябре 1931 года в "Горном журнале" за подписями П. Горчакова и Ю. Кондратюка публикуется статья "Железобетонный копер башенного типа, выполняемый в подвижной опалубке". В этом же номере журнала опубликована их статья "Применение бетона высокого сопротивления к постоянной крепи шахтных стволов", а во втором номере "Горного журнала" за 1932 год — статья Горчакова и Кондратюка "Проходка шахт с механизацией опалубной, бетонной и породоуборочной работ". Московский киносценарист К. И. Орлов нашел машинописные рукописи этих статей с авторской правкой и автографами Ю. Кондратюка. Я видел эти рукописи. Подпись Горчакова на них отсутствует, его фамилия явно допечатана или дописана рукой Кондратюка позднее. Что же означает это сомнительное соавторство, над причинами которого размышляют сегодня многие исследователи? Есть предположение, что, проникнув в тайну прошлого Ю. В. Кондратюка, П. К. Горчаков попросту шантажировал его в дальнейшем. В переписке Горчакова с женой, О. Н. Горчаковой, упоминается "тетка Кондратюка", живущая в Киеве,— то есть мачеха А. И. Шаргея—Кондратюка Е. П. Кареева. Вероятно, такую "легенду" они и знали. Но даже если Горчаковы были посвящены в историю перемены имени Шаргея-Кондратюка, то уж вряд ли шантажом со стороны Горчакова объясняются их дружественные с Кондратюком отношения, сохранившиеся вплоть до гибели Юрия Васильевича. Не Горчаков теперь стал покровителем Кондратюка, а наоборот, Кондратюк всячески помогал Петру Кирилловичу, в прямом смысле спасая его. Ведь их творческая состоятельность стала вопросом жизни! К тому же, оба надеялись, доказав свою полезность и творческий потенциал, смягчить свою участь, отмести павшую на них тень наветов, смыть клеймо "врагов", "вредителей". Не будем забывать, что их соавторство зародилось на нарах Сиблага, где Горчакову предстояло провести почти в два раза больший срок. То ли Горчаков упросил Кондратюка считать его в своих работах соавтором, то ли сам Кондратюк решил помочь товарищу по судьбе — мы не знаем. Так или иначе, Кондратюк дописывал фамилию Горчакова к своим статьям и авторским изобретениям. Заметим и тот факт, что к заявкам на изобретения дописывал не всегда, что также ставит под сомнение версию шантажа со стороны Горчакова. Какую же долю вносил П. К. Горчаков в их соавторство? Петр Кириллович был на 9 лет старше Кондратюка (а по "легенде" Кондратюка — на 12), имел диплом инженера-строителя, окончив Петербургский институт путей сообщения и Петербургский технологический институт (с отличием).. До 1921 года он работал на железной дороге Сочи—Сухуми, затем с 1921 по 1924 год был прорабом "Госстройконторы", перешел в "Хлебопродукт", выдвинулся в руководители кустового объединения по Краснодарскому краю, где и встретился с Ю. В. Кондратюком. Был ли у Горчакова инженерный и изобретательский талант? Сотрудничавшие с ним в Новосибирске, Харькове, Москве ставят наличие такового под сомнение. Главным ценным качеством Горчакова, вспоминают они, был талант организатора, он брал на себя всю организационную сторону дела, привлечение нужных людей, переписку, "проталкивание", добычу нужного оборудования и документов, "представительство" — словом, то, чего не умел и не любил делать Ю. В. Кондратюк. На улице Максима Горького в деревянном доме № 120, в котором вновь поселился с Горчаковыми Юрий Васильевич, стал бывать и новый друг Кондратюка — Николай Васильевич Никитин. Однажды, обсуждая очередную идею Кондратюка, Никитин заметил, что, поскольку её не удается никак "пробить" здесь, в Новосибирске, следовало бы либо Кондратюку, либо Горчакову съездить в Москву и там добиться положительного решения вопроса. Юрий Васильевич переглянулся с Горчаковым и после долгой паузы, наконец, горько произнес: Нельзя. Мы ведь с Петром Кирилловичем — люди "сидячие"... В эту невеселую для героя минуту оставим его ненадолго с друзьями, чтобы разобраться в истинных причинах столь горького витка его судьбы. Не был ли виноват если не он, так хотя бы Горчаков?   Чтобы удостовериться в обратном, обратимся к документу, появившемуся много лет спустя: "В Судебную коллегию по уголовным делам. Протест в порядке надзора. ...В материалах дела нет никаких данных о том, что в системе сХлебостроя" существовала вредительская организация. В деле нет данных о том, что Кондратюк, Горчаков, Лучинин, Куров, Беляев, Аксенов преднамеренно совершали какие-либо преступные действия. Во втором томе дела имеются акты, докладные записки, другая ведомственная переписка, из которой видно, что при строительстве в Сибири элеваторов, хлебоам-баров и зерносушилок в 1927—1930 годах допускался ряд недочетов и упущений, главным образом — вследствие несвоевременной присылки рабочих чертежей и оборудования из Москвы от вышестоящей организации, что задерживало окончание строительства. Но следствием не установлено, кто именно является ответственным за эти недостатки и упущения, имеют ли к ним отношение привлеченные по данному делу лица. При расследовании настоящего дела следователями допущены грубые нарушения закона, руководивший следствием и утвердивший постановление-определение обвинения ПП ОГПУ по Запсибкраю Заковский осужден к высшей мере наказания. Исходя из изложенного, следует прийти к выводу, что Кондратюк, Куров, Беляев, Аксенов, Горчаков и Лучинин осуждены совершенно необоснованно. Генеральный прокурор СССР, государственный советник юстиции Р. Руденко. 29 февраля 1970 года". 18 мая 1970 года определением Коллегии Верховного суда СССР постановление коллегии ОГПУ от 10 мая 1931 года было отменено, как незаконное, и все осужденные по этому делу были полностью реабилитированы. Вернемся ещё раз к этой истории, чтобы обратить внимание на один из её парадоксов. Невероятно, но факт: музе истории, великой шутнице Клио, угодно было столкнуть вместе судьбы двух людей, тщательно скрывающих свое подлинное имя. Раскрытие их тайны для обоих было смерти подобно. Один из них, осужденный по 58-й статье, не волен был распорядиться даже собственной судьбой. Другой стал вершителем судеб тысяч людей. "За боевые заслуги по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом" имел награду — орден Красного Знамени. Одним росчерком синего карандаша он утвердил сфальсифицированное обвинение по результатам следствия "хле-бостроевцев", которым сам же и руководил. Механик, помощник районного инженера "Хлебостроя", автор тоненькой книжки, выпущенной на собственные сбережения, уклонившийся от публикации своих биографических данных в специальном издании Н. А. Рынина: "Полагая, что чисто личные стороны моей жизни не представляют особого интереса..." И чекист, бурная революционная биография которого печаталась и в "Сибирской советской энциклопедии" и в ряде других изданий, полномочный представитель ОГПУ по Западно-Сибирскому краю. Юрий Васильевич Кондратюк, он же Александр Игнатьевич Шаргей, перенес все выпавшие на его долю тяготы, сохранил тайну своего имени до наших дней. Его имя, и первое, и второе, ничем не запятнанное, вписано в историю нашего Отечества. Леонид Михайлович Заковский, он же Генрих Эрнестович Штубис, 29 августа 1938 года был осужден по статьям 58-6, 58-8 и 58-11, приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. Вот уж, как писал впоследствии Ю. В. Кондратюк, "действительно, все получается в жизни наоборот..." Конкурс "Разговаривать с Ю. В. было сущим удовольствием,— вспоминал Н. В. Никитин.— Он был богато наделен чувством юмора. Мысли были острыми, быстрыми, блестящими. Я не мог понять, что связывает Юрия Васильевича, с Горчаковым. Горчаков иногда над ним подшучивал. Ю. В. был к Горчакову неизменно почтителен. Познакомился я с женой Горчакова Ольгой Николаевной и его дочерью Люсей. Они очень мило относились к Юрию Васильевичу. Ю. В. любил сладкое, за это его часто вышучивали. Юрий Васильевич был знаком с моей сестрой Валей, она работала копировщицей в "Кузбасстрое..." Валентина Васильевна Савельева, урожденная Никитина, не только любезно предоставила мне воспоминания своего брата, сохранившиеся у ней в автографе, но и рассказала сама все, что помнила о Ю. В. Кондратюке. В те годы он запомнился ей постоянно бритым наголо — вспомним, что Кондратюк работал в проектной мастерской, будучи заключенным, а затем — административно высланным. "Когда было жарко,— вспоминала Валентина Васильевна,— Юрий Васильевич приходил на работу босиком. Вообще, одевался он тогда неважно, был очень худой. Но все это его, казалось, ничуть не смущало. Зато он очень смущался, когда вынужден был просить меня работать неурочно. Был Кондратюк очень деликатен, вежлив, вообще старался всем услужить, помочь. Помню, когда наше Особое проектное бюро № 14 переезжало на четвертый этаж, он бегом носился по лестницам с письменным столом на спине и перетаскал таким образом множество столов — без всякой просьбы их владельцев. У меня на столе часто лежали книги, которые я читала в свободные минуты,— Цвейг, Драйзер и другие. И, подсаживаясь ко мне, Юрий Васильевич их с интересом перелистывал, иногда просил почитать, а нередко вспоминал запомнившиеся ему произведения этих авторов и спрашивал: "Не читали? Это одна из лучших его (этого автора) вещей. Я её читал в юности и многажды перечитывал потом". На лице его всегда светилась улыбка, а темные глаза оставались грустными. Иногда в них вспыхивал дерзкий, торжествующий огонек — когда он брал выполненную мною работу, листы проекта, который он делал на конкурс и в котором ему помогал Николай Васильевич". Конкурс этот явился для Ю. В. Кондратюка полной неожиданностью. Но вначале расскажем о предшествующих ему событиях. Положение административно высланных угнетало Кондратюка и Горчакова. Для Юрия Васильевича было мучительным не только то, что он не мог свободно перемещаться, но и, главным образом, то обстоятельство, что он не мог связаться с родными на Украине. Он боялся подвести их и себя, так как почта его контролировалась ОГПУ. Их почта длительное время содержала просьбы о помиловании, которые Горчаков направлял во ВЦИК. К ходатайствам привлекались, по просьбам Кондратюка и Горчакова, научные общества, управление государственным трестом "Кузбасстрой", а через него Наркомат тяжелой промышленности. Жесткий режим надзора, недоверия, явок "на отметку" угнетал Кондратюка ещё и тем, что как бы подчеркивал его неполноценность для общества. Целый ряд незаурядных инженерных решений, сделанных им в "Кузбасстрое", доказывал обратное, но для того, чтобы снова стать совершенно свободным человеком, требовалось сделать нечто экстраординарное. Таким шансом — хотя он и не сразу поверил в его успех -стал конкурс на проект мощной ветроэлектростанции в Крыму, объявленный Центральным энергетическим советом Наркомата тяжелой промышленности СССР. Инициатива этого конкурса принадлежала наркому Г. К. Орджоникидзе. Рассказывают, что ранней весной 1932 года Григорий (Серго) Константинович побывал по настоянию врачей в Крыму и заметил, что южному берегу Крыма не хватает электроэнергии не только на минимальную освещенность большой Ялты, но и для процедур, связанных с электрическим питанием, даже для демонстрации фильмов отдыхающим. Местное руководство разводило руками — ни тепловых, ни гидроэлектростанций в Крыму ожидать в ближайшее время не приходилось: донбасский уголь уходил на промышленные нужды, а рек, пригодных для строительства гидростанций, поблизости не было. Размышляя о выходе из положения, Орджоникидзе подумал: а не использовать ли для получения электроэнергии морские ветры, дующие над вершиной Ай-Пе-три? Ему виделся мощный ветряк, красиво вписавшийся и пейзаж Крымского побережья, сплошь залитого электрическим светом. Ведь строили же тогда небольшие, маломощные ветряки! Вернувшись в Москву, Орджоникидзе посоветовался со специалистами и, заручившись их поддержкой, предписал объявить конкурс на проект Крымской ветроэлектростанции (ВЭС). С условиями конкурса П. К. Горчакова и Ю. В. Кондратюка познакомил А. П. Дзюба — бывший инженер "Кузбасстроя", перешедший к тому времени в "Запсибэнерго". Вначале Кондратюк занимался разработкой этой идеи без особого энтузиазма, что называется, "для отписки". Но мало-помалу "безумная" идея огромного ветряка увлекла его. Башню для него он сразу же решил строить из железобетона — тем самым не реализованным ещё способом скользящей опалубки, который он предлагал для сооружения башенного шахтного копра. Необходимо было рассчитать устойчивость такой башни для мощных ветров, постоянно меняющих силу и направление,— задача, казавшаяся ему слишком сложной, чтобы он сам смог решить её.   Он обратился к Н. В. Никитину "Мы встретились с Юрием Васильевичем у Петра Кирилловича Горчакова. Мне предложили помочь им в разработке проекта мощной ветроэлектростанции,— вспоминал Николай Васильевич. (Дальнейшие его слова свидетельствуют, что работа началась до освобождения из высылки Кондратюка и Горчакова—А. Р.)-— Я уже знал, что Юрий Васильевич и Петр Кириллович отбывают в Новосибирске ссылку как осужденные. Тогда это не было диковиной. У меня было полно знакомых ссыльных: архитекторы Б. А. Гордеев, С. П. Тургенев, инженер М. Я. Мокшунов и другие". Позднее, в интервью корреспонденту "Литературной России" (11 сентября 1970 года), Н. В. Никитин вспоминал о том, чем Ю. В. Кондратюк привлек его к этой работе: "Рассказал мне о грандиозных перспективах. Это вечное сырье, сказал он о воздушном океане. Энергия этого океана неисчерпаема. Я попросил его объяснить, как он мыслит технологию превращения энергии ветра в электрическую. Мне это было нужно, чтобы понять характер предстоящего строительства. Из беседы с Кондратюком стало ясно, что основные трудности будут связаны именно со строительством. Башня должна быть не только очень высокой, но и вращающейся". "Ветроэлектростанция (ВЭС) Юрия Васильевича состояла из железобетонного трубчатого ствола, который коническим основанием опирался на масляный подпятник. Ствол имел высоту около 150 метров. На высоте 120 метров на стволе был сделан консольный воротник из железобетона. По нему перекатывался поезд из тележек с вертикальными и горизонтальными колесами. На поезде лежали три наклонные расчалки, удерживающие ствол в вертикальном положении, допуская его вращение вокруг центральной оси, чтобы повернуть сооружение по направлению ветра. На вершине ствола установлено машинное отделение с генератором и ветроколесом с четырьмя лопастями, диаметром 80 метров. Юрий Васильевич сам решил задачу оптимального угла наклона расчалок..." Неопределенное положение "высланных в Западную Сибирь" позволяло передвигаться в пределах Запсиб-края, и сначала Ю. В. Кондратюк, с удовольствием ощущая себя "почти свободным", охотно ездит в командировки по Кузбассу. Именно во время них он в рекордный срок спроектировал и построил безопорный подвесной мост через реку Абу в Новокузнецке. Воздвигнутое без особых материальных затрат деревянное сооружение верой и правдой отслужило в тридцатые годы промышленному Кузбассу. Но вскоре, увлекшись не на шутку проектом мощной ВЭС, Ю. В. Кондратюк уже досадует на командировки, на всякую иную работу" отвлекающую его от главного. Он увольняется из "Кузбасстроя" и переходит в августе 1932 года на должность инженера по механизации в краевую контору "Союзмуки". П. К. Горчаков, налаживая связи и организуя поддержку их проекту со стороны "Запсибэнерго", вскоре сообщил об открывшейся возможности для Ю. В. Кондратюка перейти на должность инженера в "Запсибэнерго". Сам П. К. Горчаков до отъезда в Москву работает в "Союзмуке". В сентябре 1932 года, ещё работая в "Союзмуке", Кондратюк подписал вместе с П. К. Горчаковым соглашение на составление эскизного проекта Крымской ВЭС. "Главэнерго" установило им срок представления проекта — ноябрь 1932 года и общее вознаграждение в сумме 5000 рублей. По сути дела — два проектанта включились в конкурсную борьбу с двумя крупнейшими специализированными институтами, находящимися в Харькове (Украинский научно-исследовательский институт промышленной энергетики) и в Москве (Центральный ветроэнергетический институт). Денежное вознаграждение институтам, проделавшим ту же работу, только значительно менее эффективно, было назначено в десять раз больше, чем их конкурентам-одиночкам,— 50 000 рублей. Связав себя контрактом, Ю. В. Кондратюк немедленно переходит на работу в "Запсибэнерго", о чем ставит в известность свое начальство следующей докладной запиской: "Директору "Союзмука". Докладная записка. Кондратюк Юрий Васильевич. Довожу до Вашего сведения, что с сего числа я перешел на работу в "Запсибэнерго" ввиду того, что: 1. Мое использование в "Союзмуке" идет совершен но не по специальности — на составление специфика-ций на материалы и и дальнейшем предполагалось направить меня на длительные объезды мельниц для составления ремонтных и реконструктивных смет, тогда как я сметной работой никогда в жизни не занимался. 2. Назначенный мне Вами оклад 325 рублей совершенно не соответствует моей квалификации. 3. С "Запсибэнерго" я связан работой по проектированию мощного ветроагрегата, каковая при моей службе в "Союзмуке" всегда была бы под угрозой срыва вследствие командировок,— работа же эта имеет весьма крупное значение. Не сданных работ по "Союзмуке" за мной не числится. Юр. Кондратюк. 25.IX.1932 год. Новосибирск". Начальник сектора кадров "Союзмуки" Рожин пытался жаловаться в "Запсибкрайтруд" на "переманивание работников "Сибэнерго", требовал "вернуть" Кондратюка в "Союзмуку", но это ни к чему не привело. Разгневанный начальник издал приказ: "Инженера по механизации производственно-технического сектора тов. Кондратюка за невыход на работу считать с 23 сентября 1932 года дезертиром труда и из списков треста исключить". Так, принятый 1 августа как "гражданин", а уволенный, хотя и с грозной формулировкой, но все же "товарищ", Кондратюк в третий раз за свою жизнь попал в положение "дезертира", на сей раз, к счастью, без последствий. В ноябре 1932 года, по контракту, Кондратюк и Горчаков с помощью Никитина завершили эскизный проект Крымской ВЗС. Взяв специальное разрешение в ОГПУ, Кондратюк выехал с проектом в Москву по командировке "Запсибэнерго". В столице он "отмечается" и сообщает милиции адрес, по которому остановился: Нижнетишинский переулок, 7, кв. 4. Выяснилось, что их соперники сроков не выдержали, их проекты были представлены значительно позднее, и, таким образом, у новосибирских проектировщиков появилось время на обдумывание деталей. 13 декабря 1932 года Ю. В. Кондратюк подает три заявки на изобретения, касающиеся отдельных узлов и сооружений мощной ветроэлектростанции. Если учесть, что лишь одна из них была им подана в соавторстве с Горчаковым, можно предположить, что две из них разработаны и придуманы им в Москве. Авторские свидетельства по всем трем заявкам были выданы в октябре—декабре 1933 года. По представлении всех трех конкурсных проектов в "Главэнерго" началась экспертиза. А вскоре в Новосибирск приходит ходатайство Народного комиссариата тяжелой промышленности. "Новизна и оригинальность целого ряда конструкций в проекте требуют участия авторов в экспертном рассмотрении работы",— гласил документ. 12 февраля 1933 года соавторы прибыли в Москву. Дав необходимые пояснения экспертной комиссии, они на довольно продолжительное время оказались предоставленными самим себе — комиссия рассматривала проекты их конкурентов. Разрешение на выезд в Москву, выданное им в ОГПУ, пришлось дважды продлять. Для этого в ПП ОГПУ Запсибкрая поступили ходатайства на бланке Наркомата тяжелой промышленности, подписанные председателем Центрального энергетического совета при Наркомтяжпроме А. Н. Долговым. "3 марта 1933 год. Срочно. Как Вам уже известно, ЦЭСом "Главэнерго" в настоящее время проводится экспертиза проектов мощных электродвигателей. Предварительная стадия изучения проектов — экспертная — уже заканчивается, и с середины марта в ЦЭСе будут проведены их рассмотрение и окончательная оценка. Уже в результате первой стадии проектирования наметились перспективы того огромного значения, которое ветроиспользование может получить для нашей энергетики. Настоящая экспертиза призвана сказать решающее слово, которое несомненно окажет влияние на судьбу ветроиспользования на значительном отрезке времени. Ввиду этого, а также ввиду полной новизны и оригинальности целого ряда конструкций проектов, присутствие авторов при их разработке является безусловно необходимым. Поэтому ЦЭС "Главэнерго" просит не отказать в продлении разрешения инженерам Горчакову П. К. и Кондратюку Ю. В.— авторам одного из наиболее интересных и многообещающих проектов — на пребывание их в Москве до конца экспертизы, то есть до 1.04.33 г." "Просим разрешить пребывание в Москве тт. Горчакова и Кондратюка — авторов одного из наиболее интересных проектов до мая сего года..." Параллельно Наркомат тяжелой промышленности СССР в лице А. Н. Долгова и, вероятно, не без участия самого С. Орджоникидзе ходатайствует об освобождении Кондратюка и Горчакова от наказания высылкой и прикреплении их для работы к Наркомтяжпрому. Начальник экономического управления ОГПУ Миронов дважды посылает соответствующие отношения в судебную коллегию ОГПУ в Москве. Наконец, 27 апреля 1933 года заседание коллегии ОГПУ выносит решение: Кондратюка и Горчакова "досрочно освободить с прикреплением для работы к Наркомтяжпрому с использованием в городе Харькове". "Освободить с прикреплением" — это было похоже на новую высылку, гораздо больше, чем на полную свободу. К радости примешивалась невольная горечь. Вот так, до самого конца жизни, Юрий Васильевич был обречен жить, по меткому выражению В. И. Севастьянова, "на птичьих правах". Пока экспертная комиссия рассматривала и сравнивала конкурирующие проекты, у Кондратюка выдалось немало свободного времени. Первым делом он навестил В. П. Ветчинкина, рассказал ему о работе, которая привела его в Москву. Владимир Петрович слушал с большим интересом и, будучи специалистом по аэродинамике, предложил свои услуги в качестве консультанта. Ветчинкин рассказал Юрию Васильевичу о том, что работами Кондратюка в области теории межпланетных полетов очень заинтересовались в ГИРДе. - Да, они писали мне, да я не ответил, был... занят,—пробормотал Юрий Васильевич. - Вам обязательно нужно с ними повстречаться! — воскликнул Ветчинкин.—Дело принимает практический оборот! Не этого ли вы всю жизнь добивались?! Он взял с Кондратюка слово, что тот обязательно побывает в ГИРДе. —- Я уверен, что они предложат вам интересную и достойную Вас работу. В МосГИРДе Юрий Васильевич побывал, по свидетельству очевидцев, дважды. Это объяснялось и его интересом к людям и к тематике работ этой организации, и душевной борьбой, в результате которой он не без сожаления, но твердо отказался от лестного предложения заменить скончавшегося в марте первого руководителя МосГИРДа, а в последнее время руководителя бригады разработчиков жидкостного ракетного двигателя Фридриха Артуровича Цандера. Свидетелем первого посещения Ю. В. Кондратюком ГИРДа был тогдашний молодой гирдовец, ныне профессор Новосибирского электротехнического института Леонид Эдуардович Брюккер. Он рассказал, что в беседе с Юрием Васильевичем участвовали многие конструкторы ГИРДа, а также начальник отдела кадров МосГИРДа, который и пригласил гостя работать над созданием ракетной техники. Ветчинкин был прав — ему, Кондратюку, предложили интереснейшую и достойную его работу. Более того, ему предложили заняться делом, которое он считал делом своей жизни! Каково же ему было произнести свое "нет" этим с восхищением глядящим на него людям!.. Начальник МосГИРДа Сергей Павлович Королев10 лично пригласил Кондратюка вторично посетить ГИРД. Юрия Васильевича принял он и секретарь парторганизации МосГИРДа, ведущий инженер Н. И. Ефремов. По свидетельству последнего, Ю. В. Кондратюк пробыл в ГИРДе несколько часов. В общих чертах его ознакомили с тематикой ГИРДа, обрисовали перспективы, показали лабораторию. И снова Юрий Васильевич отказался перейти на работу в ГИРД. Он объяснил это занятостью важной работой, которую курирует сам Серго Орджоникидзе. Гирдовцы сочли это вполне уважительной причиной, не догадываясь, что причина отказа Кондратюка от дела, к которому он всю жизнь стремился,— практического строительства ракетных кораблей, не оставляет им надежд заполучить к себе выдающегося ученого и по окончании им работы, выполняемой по заданию С. Орджоникидзе. Истинная причина его отказа заключалась в том, что, поняв, сколь строгую проверку документов особым отделом РККА ему придется пройти, устраиваясь в ГИРД, Кондратюк немедленно осознал всю невозможность этой затеи. Напомним, что лишь 27 апреля состоялось решение судебной коллегии ОГПУ о досрочном освобождении его от высылки в Западную Сибирь "с прикреплением для работы к Наркомтяжпрому с использованием в городе Харькове". Он ещё не знал об этом решении -узнал, по-видимому, лишь посетив в начале мая наркома тяжелой промышленности С. Орджоникидзе. В ГИРД же Ю. В. Кондратюк пришёл, имея на руках в качестве документов лишь "вид на жительство" в .Новосибирске и справку ОГПУ о разрешении на пребывание в Москве до мая 1933 года... Нет-нет, это, увы, невозможно... Хватит одной лишь не снятой с него судимости, не говоря уже обо всем, что откроется при тщательной проверке его документов! Ведь он даже не имел понятия, как звали родителей человека, чьими документами он пользовался... Тревожное чувство овладело им — а не засекретят ли проект Крымской ВЭС? Не начнут ли и тут проверять документы? Он присел на скамейку, раскрыл подаренный ему Горчаковыми большой раскладной портфель, вынул из него заветную папку-скоросшиватель, где были подколоты его рукописи, письма, книжки, клочки бумаги с одному ему ведомыми набросками — все, что до сих пор связывало его с ракетной техникой. Почему он не отдал свои рукописи гирдовцам? Ведь они никогда уже ему, видимо, не пригодятся! Он отказался даже консультировать гирдовцев, как это делал Ветчинкин. Ведь консультантов, надо полагать, тоже проверяют — ГИРД стал секретной организацией, финансируемой Управлением военных изобретений РККА, за его работой следил сам М. Тухачевский11! Что же делать? Отнести им? А как объяснить, что он поставил для себя крест на этих работах? В задумчивости листал он папку, пока не наткнулся на письмо Циолковского, которому так и не ответил. "Калуга, ул. Циолковского, № 1, от Циолковского",— прочитал он обратный адрес. Надо же, живет на улице собственного имени! Почетный профессор Академии воздушного флота имени Жуковского, почетный член всяческих обществ, корифей и основоположник. А не съездить ли на денек к нему в Калугу? Все равно в праздники никто не вызовет... Впоследствии он рассказывал об этой встрече Никитину. Его поразила и убогая обстановка домика, где сил великий ученый, и немощность хозяина, его глухота, к которой он, гость, впрочем, быстро приспособился, говоря в раструб слуховой трубы. Но главное — его поразило, что и Циолковский был обречен остаться теоретиком, хоть и прославленным. Он-то думал, что возле него тоже кипит какой-нибудь ГИРД! — Слишком много почестей и никакого дела. Даже модель дирижабля не могли построить! — горько рассказывал Кондратюк. Впрочем, к самому К. Э. Циолковскому Кондратюк ни уважения, ни доверия не потерял. Через два года Константина Эдуардовича не стало. А когда в печати появились сообщения об организации музея К. Э. Циолковского в Калуге, Юрий Васильевич отправил туда экземпляр своей книжки с надписью: "Музею Циолковского в Калуге. Направляю Вам свою книжку с просьбой включить её в экспонаты музея начинателя идей межпланетных сообщений. Юр. Кондратюк 5.IX.38. г." Музейный экспонат — книжка чудака. Ну уж если кто и посмеется над ней, то не в музее Циолковского... А пока он возвращался из Калуги в Москву, вспоминал последнее рукопожатие Циолковского, его фигуру на пороге домика, почти такого же, каким был его домик на Нерчинской в Новосибирске. Москва отдыхала после первомайского буйства красок. Праздник он пропустил, но ничуть не жалел об этом. Не торопясь Юрий Васильевич дошел до гостиницы, где на него налетел взволнованный Горчаков: — Юра! Господи, куда ты пропал, невозможный ты человек?.. Наш проект признали лучшим, харьковский тоже прошёл, а москвичей зарубила экспертиза. Завтра мы идем на прием к самому Орджоникидзе! Ты меня слышишь, Юра? Заснуть в эту ночь долго не удавалось. Допоздна проговорив с Горчаковым, который рассказывал ему, как проходила экспертиза, как было отмечено техническое превосходство их проекта над "институтскими" проектами, как ленинградские и московские эксперты "зарубили" проект, разработанный Центральным ветроэнергетическим институтом, тем самым, который пытался ставить сибирякам палки в колеса и взять их проект под свой контроль и экспертизу, Юрий Васильевич потом долго лежал с открытыми глазами. В окно заглядывал молодой майский месяц, словно обещая начальной своей фазой полный цикл новой жизни. Итак, завтра их встретят как победителей. А что же дальше? Кто будет составлять рабочую документацию, делать технический проект? Проводить всю эту громадную работу, которую не в силах хорошо сделать целые институты? Он пытался представить себе Серго Орджоникидзе. Грузин с пышными усами, портрет его он помнил смутно. Сразу же перед его глазами встал портрет другого усатого грузина. Он вспомнил, как, ища в газетах возможную информацию о ходе конкурса, совсем недавно — в январе 1933 года — наткнулся на кусок речи Сталина "О работе в деревне", отчего-то вздрогнул и нашел глазами причину ударившего в сердце холода: "...колхозы могут превратиться на известный период в прикрытие всякого рода контрреволюционных деяний, если в колхозах будут заправлять эсеры и меньшевики, петлюровские офицеры и прочие белогвардейцы, бывшие деникинцы и колчаковцы. При этом следует иметь в виду..." Да, следует иметь в виду возможность в любое время быть опознанным: "Ловко, ловко вы, Александр Игнатьевич, замаскировались! Ну, да сколько веревочке ни виться..." Может быть, вот она — чудом выпавшая счастливая возможность раскрыться, скинуть с себя этот проклятый груз — взять да и признаться во всем завтра наркому. Ну и что? У него и времени-то нет выслушивать, да и не его это дело, вызовет "огэпэушников", а те — по старой "дружбе" влепят "вышку" без суда и следствия... Ладно, завтра поглядим, на каком свете мы живем — уже на том или ещё на этом.   Жизнь продолжается Кондратюку очень понравился Серго Орджоникидзе— по нему было видно, что человек он увлеченный, а Юрий Васильевич ничто так не ценил в людях, как увлеченность делом. Об их проекте Серго говорил горячо, словно уже видел залитое электрическим светом Крымское побережье. Живо интересовался Григорий Константинович и самими проектантами, помрачнел, услышав о их все ещё действующем "минусе" — "Это мы,считайте, уладили...", задумчиво улыбаясь, полистал подаренную ему книжку Кондратюка... "Вот вы какие, оказывается!.. Ну что ж, оборудуем для нормальной жизни Землю, так и межпланетные пространства начнем... завоевывать. Циолковского знаете? Ваш единомышленник, между прочим!" Конкурс, между тем, продолжался. Два эскизных проекта, прошедшие экспертизу, должны были разрабатываться далее и быть представлены в виде технических проектов. Этими проектами были харьковский — инженера Д. Я. Алексапольского и новосибирский — Ю. В. Кондратюка и П. К. Горчакова. Григорий Константинович предложил сибирякам отправиться в Харьков и продолжить работу над своим проектом там, в непосредственной близости от конкурентов и при поддержке и финансовом обеспечении Украинского научно-исследовательского института промышленной энергетики (УНИИПЭ). Заручившись согласием сибиряков, С. Орджоникидзе тут же продиктовал машинистке и подписал им письмо на имя уполномоченного Наркомата тяжелой промышленности при Совнаркоме Украинской ССР. Д. И. Петровского: "Для работы по проектированию мощной ветроэлек-тростанции направляются в Харьков инженеры Горчаков П. К. и Кондратюк Ю. В. Тов. Горчаков и Кондратюк будут работать при институте Промэнергетики. Прошу оказать им необходимое содействие в выполнении порученной им работы. Народный комиссар тяжелой промышленности С. Орджоникидзе". Пожелав авторам проекта успехов, С. Орджоникидзе просил их побывать перед отъездом у председателя Центрального энергетического совета при Наркомтяжпроме — Александра Николаевича Долгова. У него, к тому же, хранился их эскизный проект, дальнейшая разработка которого предстояла в Харькове. А. Н. Долгов также снабдил их личным письмом к Д. И. Петровскому: "Дорогой Данила Иванович! Недавно в Центральном энергетическом совете под моим председательством рассматривались результаты экспертизы трех эскизных проектов мощных ветросиловых установок, разработанных по поручению Главэнерго в Москве, Харькове и Новосибирске. Мы признали, что проекты института Промэнергетики и инженеров Горчакова и Кондратюка, которые работали в Новосибирске, полностью заслуживают дальнейшей разработки. Желательно так поставить дело, чтобы обе параллельно работающие группы проектировщиков имели возможность постоянного сотрудничества и взаимных консультаций, поскольку вопрос чрезвычайно сложный и потребует в отдельных своих деталях коллективной работы. Инженеры Горчаков и Кондратюк были приняты т. Орджоникидзе, который очень заинтересовался как самим делом, так и положением инженеров, о котором они смогут рассказать Вам особо. По моему совету, основанному на заключении ЦЭК, он направил их в Харьков для совместной с институтом Промэнергетики работы над проектами мощных ветросиловых установок. Поскольку от академика Г. Ф. Проскуры я уже имею телеграфное уведомление о принципиальном согласии на эту комбинацию, очень прошу Вас помочь упомянутым инженерам устроиться в Харькове и позаботиться об их бытовых условиях..." Письмо датировано 9 мая 1933 года. В институте УНИИПЭ в Харькове Кондратюк и Горчаков появились в первых числах июня. Можно предполагать, что по дороге из Москвы в Харьков Кондратюк заезжал к киевским родственникам. "В УНИИПЭ при гидроотделе были созданы ветро-секции "А" и "Б",— рассказывает в своей книжке, посвященной биографии Ю. В. Кондратюка*, её исследователь Б. И. Романенко.— Первая работала под научным руководством инженера Д. Я. Алексапольского, а вторая — под научным руководством Ю. В. Кондратюка (заведующим ветросекции "Б" был назначен П. К. Горчаков). Был вызван из Новосибирска Н. В. Никитин. В небольшой конструкторский коллектив ветросекции "Б" вошли также Л. А. Лифшиц, А. А. Даманский, Афросимов, Шкабара, Полякова, Вислицкая и другие, и работа закипела". -------------------------- * Б. И. Романенко. Юрий Васильевич Кондратюк.— M. Знание, 1988. Из воспоминаний Николая Васильевича Никитина: "В июне 1933 года я получил от Юрия Васильевича письмо из Харькова с сообщением, что проект ВЭС признан на конкурсе лучшим. Юрий Васильевич приглашал меня принять участие в разработке технического проекта и приехать для этого в Харьков. Ю. В. и Горчаков уже работают в Харькове в институте Промэнергетики. 2 июля 1933 года я приехал в Харьков. Юрий Васильевич и Горчаковы жили в гостинице на Сумской улице. Здесь же и меня поселили. Свое увольнение из ПП ОГПУ я не оформил (боялся, что не пустят), поэтому тут же пришлось писать в Новосибирск ходатайство о моем увольнении. Горчаков был мастер писать такие бумаги. Он раздобыл целый особняк на той же Сумской. Это было чудное здание из одной большой комнаты, в которой зимой поставили большую железную печку. Здесь мы и начали делать технический проект. Откуда-то появились сотрудники: Л. А. Лифшиц, Козеев, К. Шеманский, механик А. А. Даманский и другие, всего человек 6-8. Скверное это было время. На тротуарах, ступеньках лестниц сидят голодающие люди — от дряхлых стариков до грудных детей. Они опухли от голода и обильно украшены зеленкой. Клянчат кусочек хлеба. Для меня с женой вскоре нашлась комната в пригороде Лыповый Гай. Утром идешь перелеском на вокзал. Лежат десятки трупов, их складывают на грузовик. Поперек Сумской протянуто красное полотнище: "Спасибо товарищу Сталину за счастливую жизнь". Кроме служащей карточки Петр Кириллович отхлопотал нам столовую, где мы обедали (на это он тоже был мастер). Постный "супчик" и "бифштекс" из рубленого... хлеба, но главное — это кусок настоящего хлеба. Голодающие всю ночь стоят в очереди за хлебом. Длинный, длинный хвост. Люди стоят плотно друг к другу, чтобы никто не мог втиснуться. Иногда от плотного сжатия очередь теряет устойчивость и выпучивается в сторону, люди падают. Эти мрачные картины и подтянутые животы не портили нашего настроения. Работа ладилась. Мне пришлось делать все строительные чертежи и рассчитывать, и вычерчивать, и копировать. Очень трудно давалась динамика. Юрий Васильевич считал совершенно необходимым рассмотреть динамическое действие ветровой нагрузки. Он отлично чувствовал, что порывы ветра могут вызвать усилия, совершенно отличные от усилий при статическом действии ветра, но помочь мне в расчетах не мог, так как теории колебаний не разумел. Мне же пришлось считать и конструировать ветро-колесо и воротник башни с тележками. Юрию Васильевичу понравилась конструкция поезда тележек под расчалки, которую я придумал. У Юрия Васильевича появилась новая мысль: поставить на ствол второй агрегат с ветроколесом под расчалками. Удвоить мощность ВЭС! Одновременно с нами в Промэнергетике разрабатывался другой конкурсный проект ВЭС. Мощность нашей станции удваивается — вот "сюрприз" нашим конкурентам! Но это нужно держать пока в секрете! Все это подогревало наш энтузиазм. Какие-то изменения внес Ю. В. в электрическую часть. Помню разговоры о "вращающемся статоре" и "неподвижном роторе", но в суть дела я не вникал. Вместо 5000 кВт в агрегате стало 6000 кВт, а всего 12000 кВт". Члены небольшого, но дружного коллектива, руководимого Ю. В. Кондратюком, отличались не только высоким энтузиазмом и энергией, но и тем, что прекрасно дополняли друг друга как специалисты. "Ю. В. очень быстро подобрал коллектив людей с самыми разнообразными специальностями, которые были нужны для такой сложной и новой работы,— писал Н. В. Никитин в письме Я. Е. Шаевичу.— У Юрия Васильевича была особая способность распознавать работников. Иногда, правда, он ошибался, но после этого тупицу или лентяя изгонял немедленно. Для этого употреблялся П. К. Горчаков. Все мы горели энтузиазмом. Иначе и быть не могло, когда делом руководил Юрий Васильевич. Он был душой всего проекта". Бывший техник-конструктор харьковской группы Кондратюка Л. А. Лифшиц вспоминает с восхищением и тот период работы, когда их небольшая группа делала огромную расчетно-конструкторскую работу, и самого Юрия Васильевича, "который всегда поражал нас глубиной своих познаний в самых различных науках: математике, физике, механике, аэродинамике, термодинамике, электротехнике, химии, теории упругости, строительном деле. Он прочно усвоил основные принципы каждой науки и свободно ими оперировал. В то же время он не стеснялся признаться, если чего-нибудь не знал". И ещё Л. А. Лифшиц вспоминал: "Этот человек сочетал в себе бесконечную жизнерадостность с полнейшим пренебрежением ко всяким жизненным удобствам. Работал он очень много, часто забывая о времени". "Личная жизнь Юрия Васильевича в это время была очень нескладная,— писал Н. В. Никитин.— Был у него номер в гостинице, но ночевал он довольно часто где попало, у нас, своих сотрудников". Далее в письме Я. Е. Шаевичу Никитин написал, а потом, поколебавшись, зачеркнул фразу: "Был короткий и не удачный, наверное, единственный в его жизни роман". На одном из сохранившихся фотоснимков того периода Кондратюк снят с группой сослуживцев на отдыхе. Среди них — женщина, имя которой неизвестно. В группе Кондратюка она не работала. "Как-то в воскресенье мы все большой компанией поехали за город купаться,— рассказывает в своих воспоминаниях Н. В. Никитин.—У Юрия Васильевича была знакомая, у которой мы остановились и пили чай. Юрий Васильевич не признавал никаких спиртных напитков, даже пива. — Раз попробовал, убедился, что голова хуже работает, глупости это... Юрий Васильевич был крепкий, жилистый, прекрасно плавал — в отличие от Горчакова, который насмешил нас: надел дамские панталоны вместо трусов и ладошкой плескал себе воду на толстый живот. Шуму и смеху мы произвели в этом пруду очень много. Помню, Юрий Васильевич недоумевал: — Что за идиотство — "отдыхание"! Как это можно пребывать в полном бездействии длительное время? Я думаю, что за всю свою жизнь он не имел ни одного отпуска". Осенью 1933 года Юрий Васильевич посетил Полтаву. Был он там всего один день и из родных видел лишь тетку — вторую жену Владимира Акимовича Даценко Марию Ивановну. Он побывал у неё на Сретенской, 11 и, как уже рассказывалось выше, проговорил с ней довольно долго, не заметив, что уселся на горячий, только что вынутый из духовки, пирог. Увы, в эти тревожные годы он вынужден был соблюдать правила конспирации, посещая родных в Полтаве и Киеве. Боялся, что его узнают посторонние, донесут — и тогда плохо будет не только ему, но и близким ему людям. Он все же не избежал встреч с людьми, знавшими его прошлое. Ведь теперь он находился на своей истинной родине — на Украине! Но встречи эти произошли годом позднее. А пока в Полтаве он повстречался по просьбе своей харьковской сотрудницы Татьяны Поляковой с её отцом. Н. В. Поляков оказался инженером, к тому же изобретателем, поэтому беседа их оказалась для обоих и увлекательной, и полезной. На Николая Витальевича она произвела столь сильное впечатление, что он помнил её и спустя много лет. Чем ещё были заняты краткие часы отдыха Юрия Васильевича в Харькове? Чтение, редкие походы в театр, беседы с друзьями, в основном — вечерние и ночные. Вот, пожалуй, все. Харьковская "гвардия" Кондратюка относилась к своему лидеру с огромным уважением и любовью. Н. В. Никитин: "Я так любил Ю. В. Кондратюка, что, конечно, постараюсь сообщить Вам все, что я знаю о нем..." Л. А. Лифшиц: "Память об этом необыкновенном человеке мне неизмеримо дорога. Считаю своим счастьем, что в начале своей трудовой деятельности встретился с Ю. В. Кондратюком и под его непосредственным влиянием формировался как инженер и человек". В своих воспоминаниях, опубликованных в журнале "Сибирские огни" (1960, № 3), Л. А. Лифшиц писал, что Ю. В. Кондратюк для него "был и навсегда останется не только замечательным ученым и изобретателем, не только близким другом и наставником, но и совершенным идеалом человека в самом благородном смысле слова". И далее: "Юрий Васильевич был так хорошо воспитан, что к нему вполне подходило определение, которое вкладывал Чехов в понятие "воспитанный человек": "Воспитанные люди уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Они чистосердечны и боятся лжи, как огня... Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают. Они не унижают себя с той целью, чтобы вызвать в других сочувствие... если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой..." О подлинной воспитанности, интеллигентности Юрия Васильевича Л. А. Лифшиц рассказывает, и оперируя конкретными примерами: "При обсуждении какого-то вопроса нам потребовался один документ. Я с юношеской неразборчивостью в выражениях, свойственной, к сожалению, и многим "солидным" людям, сказал: "Можно послать за ним Варвару Аркадьевну" (нашего секретаря). Юрий Васильевич тут же меня поправил: "Варвару Аркадьевну можно попросить, но не послать". "Он любил веселые каламбуры и анекдоты, но не терпел похабщины. Никогда я не слышал от него нецензурного слова, да и другие не решались бы рассказывать при нем что-либо неприличное". О. Н. Горчакова: "К женщинам он относился с большим уважением. Он не переносил пошлых разговоров и анекдотов. Однажды в присутствии женщин один всеми уважаемый немолодой инженер позволил себе прочесть стихи очень вольного содержания. Так как это была латынь, никто из женщин ничего не понял. Юрий Васильевич, знавший латынь, изменился в лице, подошел к этому человеку и сказал: "За то, что вы осмелились сейчас сказать в присутствии женщин, бьют по физиономии. Убирайтесь отсюда немедленно!" Мы онемели, никто не подозревал, что Юрий Васильевич способен на такой поступок — он был миролюбив, кроток и мягок". Ольга Николаевна в самом начале работы в Харькове как-то сказала Кондратюку, что не верит в победу над сильным конкурентом. Ведь не может же так повезти во второй раз, говорила она, один раз повезло, эскизный проект получился, но удача дважды подряд не приходит. Это была, конечно, чисто женская логика, но Кондратюка она словно подстегнула, он с ещё большим упорством размышлял над тем, как достичь такого эффекта, какой конкурентам оказался бы не по силам. В техническом совете института, возглавляемом академиком Георгием Федоровичем Проскурой, часто обсуждали ход проектирования. Проскура пытался нащупать уязвимые места проекта сибиряков, вступал в жаркую полемику с Кондратюком, в которой последний всегда одерживал верх. Юрий Васильевич обычно предпочитал не пользоваться готовыми формулами для расчетов, а сам выводил их в каждом отдельном случае. Многих членов техсовета и экспертов это настораживало— не может быть, говорили они, чтобы в расчетах этого "самоучки" не было ошибок. Но расчеты были точны, выводы Кондратюк доказывал твердо, не поддаваясь на замену спора обвинениями и оправданиями. Юрий Васильевич всегда умел отличать в полемике резкость от грубости и отвечал на довольно резкие и необоснованные порой нападки корректно, по существу, сохраняя в тоне ответа пиетет по отношению к именитым оппонентам. Работа тем временем шла к завершению, и превосходство проекта Ю. В. Кондратюка над проектом Д. Я. Алексапольского было очевидным. Проект харьковчан по-прежнему предусматривал строительство станции мощностью в 5 000 кВт при довольно больших затратах. Труднейшим моментом работы над проектом Ю. В. Кондратюка был расчет высотной железобетонной башни для грандиозного ветряка. Им занимался Н. В. Никитин. Башня по замыслу должна быть не только очень высокой — 165-метровой!—но и вращающейся. Юрий Васильевич изобрел гидравлическую шарнирную пяту, на которую через коническое основание ставилась башня. Никитин придумал специальный механизм для её свободного поворота, рассчитал действие ветровых нагрузок. Методики расчета применительно к подобным вращающимся объектам тогда не существовало. Пришлось исследовать все виды динамических действий ветровой нагрузки на невиданное сооружение. Как пригодилось это Николаю Васильевичу Никитину в дальнейшем, когда он проектировал Останкинскую телебашню! А пока он один вычерчивал все узлы башни. "Тогда техников или чертежников не полагалось. Инженер сам все чертил, и это было совсем не плохо,— вспоминал Никитин.— Мне же пришлось делать и главный лист проекта — перспективу. Во-первых, не было архитектора, а во-вторых, очень трудно было воссоздать весь облик сооружения из огромной груды чертежей, которые были всеми нами сделаны". Уже в декабре 1933 года радостно возбужденный Юрий Васильевич приносит к Горчаковым целую пачку фотографий, сделанных с главного листа проекта. В правом углу снимка, на котором изображен грандиозный ветряк, написано: "Проект ветроэлектростанции на 12000 кВт". Один из снимков Кондратюк с торжеством подписывает Ольге Николаевне Горчаковой: "Дорогой Ольге Николаевне — фоме неверной и лукавой. Июль— декабрь 1933 год. Юр. К." "В феврале 1934 года технический проект был закончен,— писал в своих воспоминаниях о Ю. В. Кондратюке Н. В. Никитин.— Я сподобился вычертить перспективу, отмыть её сепией, на пейзаж духу не хватило". Дата на фотоснимке, подаренном Горчаковой, свидетельствует о том, что проект был готов раньше. Увы, в воспоминаниях, написанных уже в семидесятые годы о тех далеких тридцатых годах, не мудрено было ошибиться в датах. Проект поступил на экспертизу в январе 1934 года. Ещё одно свидетельство, датированное ошибочно, содержит письмо Татьяны Иосифовны Лашинской-Мар-кевич, написанное в августе 1975 года Борису Ивановичу Романенко. Она сообщает, что вместе со своим мужем И. М. Маркевичем весной 1935 года встретила на улицах Харькова Ю. В. Кондратюка. Такая встреча действительно имела место, о чем свидетельствуют подаренные супругам Маркевич книжка и фотография Кондратюка с его автографами. Но произошла она не позднее марта 1934 года. Автограф Кондратюка на по-царенной им книжке — предельно конспиративен и даты не имеет: "Т. и И. М. на память об Малой Виске от автора Юр. К." Работавшие в Эртиле на строительстве комбината супруги Маркевич приезжали в Харьков к брату мужа. Тогда-то и произошла на улице их случайная встреча с Ю. В. Кондратюком. Они знали его как А. И. Шар-гея ещё по Малой Виске, где он им открылся. И сейчас он очень обрадовался встрече, питая к ним полное доверие. Их разговор происходил втроем на квартире у брата И. М. Маркевича. Т. И. Лашинская-Маркевич вспоминает, что Кондратюк рассказал им о своем житье-бытье в Харькове. "Ему дали квартиру, так он уступил её сослуживцу, потому что тот семейный,— писала Татьяна Иосифовна.— А сам говорил: ночую у него, а иногда у кого-нибудь из сотрудников". Он не стремился иметь свою квартиру, не интересовался женщинами, а наоборот, избегал их... Он говорил: "Чемодана с меня достаточно. Я живу там, куда пошлют, и, как видите, на одном месте не сижу".   На вопрос мужа: "Почему вы не обзаведетесь семьей и квартирой?" — он с горечью отвечал: "Вам этого не понять. У меня такое чувство, что мне нет места на земле. Я хочу быть самим собой". Муж сказал: "Хорошо бы вам самому об этом открыться, потому что это какая-то нелепость". Юра ответил: "Да, да! Это было бы очень хорошо. Но я боюсь, что попаду к такому человеку, который все исказит и припишет мне черт те что... И я не могу решить этот вопрос..." Он очень переживал это свое несчастье". Этим несчастьем было чужое, навсегда приросшее к нему имя. Москва Приговор?.. Полагаю, что обычный, как издавна повелось... Одиночество. И. Бергман "В марте 1934 года мы закончили проект и всей группой оказались не у дел,— писал Н. В. Никитин в письме Я. Е. Шаевичу.— Институту Промэнергетики мы не нужны. Зарплату нам сразу срезали. Квартиры оплачивать перестали. Я очутился в незнакомом и чужом городе. В конце марта мы с женой выехали в Москву. Без денег. Без перспектив". Экспертная комиссия под председательством крупнейшего ученого, специалиста по теории упругости и строительной механике, будущего академика Б. Г. Га-леркина, рассматривала проект в Ленинграде. А члены группы Ю. В. Кондратюка тем временем перебирались в Москву — один за другим. "Я приехал в марте,— вспоминал Н. В. Никитин,— и определился на работу на строительство вагоноремонтного завода в Лианозово. На первых порах мы с женой жили в проходной будке, в крохотном клоповнике. Потом нас поселили в специально построенном по моему проекту щитовом бараке: в первом этаже строительная лаборатория, я её начальник, на втором — большая комната с террасой и крохотная кухня. Здесь бывал у меня Юрий Васильевич". В журнале "Социалистическая индустрия" (1934, № 1—2) под рубрикой "Проекты и планы" Кондратюк и Горчаков публикуют статью: "Проект наиболее мощной в мире ветроэлектростанции". 24 апреля корреспондент "Правды" пишет из Харькова заметку об окончании ими технического проекта и, в частности, сообщает: "Испытание в Харькове одной из основных деталей, шарнира, на котором должна стоять вся установка, показало прекрасные результаты. По утверждении проекта предполагается в этом году начать постройку станции на вершине Аи-Петри в Крыму, где уже выбрана соответствующая площадка". Экспертиза продолжалась до июня 1934 года и в целом, как писал Юрий Васильевич в своей докладной записке, дала "...нашему проекту вполне положительную оценку". Но и после того как авторы послали вторичный доклад наркому С. Орджоникидзе, который распорядился отпустить средства на рабочее проектирование, эксперты продолжали свою деятельность. "Осенью 1934 года,— писал Никитин,— мне пришлось поехать в командировку в Ленинград с претензиями по проекту завода, который мы строили. Юрий Васильевич попросил меня встретиться с экспертами по проекту ВЭС. Я встретился с инженером Голушкевичем, давал ему разъяснения по динамическим расчетам. К моему изумлению, как мне показалось, расчеты он признал удовлетворительными". Почему Н. В. Никитин был изумлен такой оценкой эксперта? Видимо, немало было и заочных отрицательных отзывов. Яро бомбардировали проект электротехники. Особенно досаждал Кондратюку, по свидетельству Н. В. Никитина, член-корреспондент АН СССР М. А. Шателен. Нестандартные решения, исходящие от "самоучек", он отвергал начисто, не затрудняя себя серьезными аргументами. Когда в 1934 году появился указ об установления ученых степеней доктора и кандидата наук, Юрий Васильевич говорил Никитину: — Сделайте все, что сможете,— добивайтесь ученой степени. Жить куда легче. Конечно, он хотел облегчить и судьбу собственных идей, так как видел, кожей, что называется, ощущал, что в спорах с ним различные ученые имели на своей стороне зачастую лишь одно преимущество — ученое звание. Забегая вперед, скажем, что сам Юрий Васильевич Кондратюк внес такой огромный вклад в развитие науки и техники, что многие люди, не знакомые со всеми перипетиями его судьбы, зачастую и сейчас уверены в том, что у него было солидное ученое звание, передаче новосибирского телевидения, например, его дважды назвали академиком. Это, разумеется, казус. А вот факты, относящиеся к его "остепенению": в 1936 году консультант рабочего проекта ВЭС и старый друг Кондратюка профессор Владимир Петрович Ветчинкин вместе с ещё одним крупным ученым, имя которого, к сожалению, осталось неизвестно, выдвинули кандидатуру Ю. В. Кондратюка на представление к званию доктора технических наук по совокупности работ без защиты докторской диссертации и минуя промежуточную ступень кандидата наук. Для ВАКа потребовалась характеристика на Юрия Васильевича. И она была написана. Её явная необъективность и недоброжелательность сыграли решающую роль — в ученой степени Кондратюку ВАК отказал. Чем же была вызвана эта недоброжелательность? Какие вообще враги могли быть у этого чистого, мягкого и умного человека? Недоброжелательство можно объяснить лишь теми же причинами, по которым когда-то его коллеги по "Хлебострою" состряпали ложное обвинение во "вредительстве",— низостью, лютой завистью к тем, кто сильнее, умнее, талантливее. И если авторы тяжких обвинений, сломавших судьбу Ю. В. Кондратюка, нам теперь известны, то и авторы "характеристики" должны быть тут названы. "Мы не знаем никаких его научных заслуг, заслуживающих присвоения такой высокой ученой степени!" — вопили они. Но, понимая, что заслуги Юрия Васильевича в ВАК представлены, нашли ещё один смехотворный аргумент: соискатель, видите ли, не вел в свободное время никакой общественной работы! Подписали характеристику секретарь парткома Центроэнергостроя Баранов и управляющий этой же организации Г. Д. Цюрупа. Тот самый Цюрупа, который помогал Кондратюку собрать в созданной по указанию С. Орджоникидзе проектно-постро-ечной конторе "Строительство Крымской ветроэлектро-станции" необходимых для дальнейшей работы людей. Не мудрено, что и собирали этот коллектив почти год, и разгромили его после смерти С. Орджоникидзе в кратчайшие сроки... Не присвоили ученой степени и П. К. Горчакову, за которого, по-видимому по просьбе Ю. В. Кондратюка, также ходатайствовал В. П. Ветчинкин. 22 декабря 1936 года профессор Ветчинкин пишет характеристику-отзыв П. К. Горчакову на соискание звания кандидата технических наук без защиты диссертации. Завершается этот документ словами: "Весьма возможно, что по совокупности работ — другие работы его мне не известны — П. К. Горчаков достоин присуждения степени доктора технических наук без защиты диссертации". Достоин ли Ю. В. Кондратюк — Владимир Петрович не сомневался. Из воспоминаний Н. В. Никитина: "В ноябре 1934 года Юрий Васильевич вручил мне письмо, напечатанное на четвертушке. Штамп: Центроэнергострой. Москва, Неглинная, 6/2. Инженеру Никитину Н. В. Москва. Савеловская линия, станция Лианозово. Строительство вагоноремонтного завода. "Ввиду того, что Вы принимали активное участие в составлении эскизного проекта мощной ветроэлектро-станции в 1932 году, просим Вас в -качестве руководителя строительной группы, с окладом 900 рублей в месяц, принять участие в составлении рабочего проекта мощной ветроэлектростанции 10000 кВт для Крыма. В случае Вашего принципиального согласия будет возбуждено ходатайство об увольнении Вас с места Вашей теперешней работы. Управляющий Центроэнергостроя Г. Д. Цюрупа. 16.Х.34 год". В марте 1935 года я перешел на работу в Центро-энергострой. Здесь, на Неглинной, расположилась небольшая группа проектировщиков. Из Харькова приехал Л. А. Лифшиц, появились новые люди, в частности Б. А. Злобин, которому для дипломного проекта пригодилась перспектива ВЭС, которую я изготовил в Харькове". О Борисе Алексеевиче Злобине12 стоит сказать особо. Сохранился его потрепанный "Трудовой список" -документ-предшественник нынешних трудовых книжек. На первой странице "Трудового списка" напечатано постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР о "Трудовых списках", а первой под этим постановлением стоит подпись А. Д. Цюрупы — заместителя Председателя Совнаркома СССР, брата Г. Д. Цюрупы. Александр Дмитриевич Цюрупа, старый большевик и видный государственный деятель, скончавшийся в 1928 году, разумеется, ничуть не причастен к неблаговидным действиям своего брата в начале тридцатых годов. Но последний, вероятно, ощущал поддержку "сверху" ещё долгое время. Но вернемся к "Трудовому списку" Б. А. Злобина. Окончив 10-ю Совшколу имени Карла Маркса в Новосибирске (почти одновременно с Н. В. Никитиным, окончившим 12-ю Совшколу имени К. Тимирязева в том же Новосибирске), Борис вынужден был пойти работать. В семье было семь детей, да ещё родители его воспитывали двух осиротевших сестер. Он стал строителем, заочно окончил курсы техников-строителей и в этом качестве поступил на работу в "Союзхлеб", где с 1929 по 1930 год работал под началом Ю. В. Кондратюка. За этот короткий срок он зарекомендовал себя толковым, изобретательным, работящим техником-конструктором, вместе с Кондратюком кочевал по стройкам элеваторов и зерноскладов, работая в "Хлебострое" вплоть до ареста всей его "верхушки", к которой он тогда, к счастью, не относился.   В 1931 году Б. А. Злобин поступил учиться в Московский инженерно-строительный институт и ко времени новой встречи с Юрием Васильевичем — уже в Москве — готовился к написанию дипломного проекта. Ю. В. Кондратюк, по свидетельству Л. А. Лифшица, не различавший своих сотрудников по "рангам" и должностям, а относившийся к каждому как к соавтору, предложил Б. А. Злобину, имевшему к тому времени уже ряд собственных изобретений в области строительной техники, место в своей группе. 15 октября 1934 года — согласно записи в "Трудовом списке" — Б. А. Злобин зачислен на должность инженера-проектировщика, став таким образом одним из первых сотрудников проектно-построечной конторы "Строительство Крымской ветроэлектростан-ции" в Москве, образованной при тресте Теплоэнерго-строй, а в дальнейшем (с 1938 года) относившейся к Теплоэлектропроекту. В 1935 году в контору влились приехавшие из Харькова Л. Лифшиц, К. Шеманский, И. Козеев, Н. Никитин. Появились и новые люди. К 1936 году коллектив состоял из 30 человек. Консультировали проект В. П. Ветчинкин, В. М. Келдыш, П. Л. Пастернак, В. А. Константинов, Б. Б. Кажинский. В Ялте был создан филиал конторы, где работала строительная группа "Крым—Аи-Петри". Дважды — в 1935 и 1936 годах — туда выезжал Ю. В. Кондратюк, для изучения "розы ветров" в районе строительства. "Он смеялся над записями скорости ветра по крошечному прибору,— вспоминал Н. В. Никитин.— Ю. В.Кондратюк говорил: "Нужно иметь представление о действии ветра на большое сооружение. Скорость ветра может быть совершенно разной в двух точках на расстоянии полуметра". Позднее на полигоне под Москвой Юрий Васильевич самолично смонтировал прибор, "имеющий в своей основе шарнирный квадратный лист фанеры со специальным противовесом, обеспечивающим ему период колебаний в 1 секунду. Колебания этого щита фиксировались самопишущим прибором и позволяли получить представление о действии ветрового потока на объект с площадью сопротивления в 2 м2". Ю. В. Кондратюк сам снимал показания с этого прибора и руководствовался этими опытными данными. Создание уникального сооружения — самой мощной в мире ветроэлектростанции, равной которой не создано и по сей день, встретило активное сопротивление "специалистов". "Начали мы рабочие чертежи, и сразу началась новая экспертиза,— вспоминал Н. В. Никитин. - В двадцатых годах была издана книжечка Г. Форда, в которой он писал: если я хочу отклонить под благовидным предлогом предложение, я передаю его экспертам". Снова эксперты заявляют, что строить ВЭС по проекту Кондратюка "нерентабельно", снова ловко жонглируют бездоказательным "есть мнение", противопоставляют титулованных "ученых" всему многолетнему труду "непрофессионалов". Выведенный из себя, Юрий Васильевич пишет статью под названием "Экспертиза", в которой язвительно предсказывает, .какое заключение написали бы в свое время такие вот горе-эксперты, попадись им проект автомобиля, самолета или швейной машины "Зингер". Сквозь иронию и насмешку этого блестящего памфлета пробивается и собственная боль автора проекта: "Вот башня для ветродвигателя. "Она будет стоить миллионов пять рублей и ни в коем случае не меньше трех". Почему? Ведь смета на неё проверена и пересоставлена крупным специалистом в данной области ("пятимиллионное" заключение было составлено совсем не специалистом по подобному строительству и даже не экспертом, а так — пришлось к слову довольно ответственному технику на довольно ответственном заседании) и ограничивается максимум тремястами тысячами рублей. Напрасный вопрос". И далее он прямо называет причину подобных экспертных заключений   Он видит её не в трудности экспертизы по принципиально новым техническим решениям. Перечислив целый ряд "курьезных" (вернее безобразных) случаев экспертного "суждения", которые отложились в его памяти за несколько последних лет, Ю. В. Кондратюк пишет: "Причина — в почти полной безответственности эксперта в случае дачи им отрицательного суждения, как бы мало оно ни было обосновано. Действительно... башня будет выстроена, пята загружена, материал, возможно, удастся изготовить и с пользой применить, а кто вспомнил тогда или вспомнит про людей, неверными отзывами мешавших реализовать эти предложения? Никто, кроме разве самого автора иногда в бессонную ночь. А тем более кто бы их вспомнил, кроме автора, если бы вследствие отрицательных отзывов, оставшихся без должного отпора, эти объекты так и не выстроились бы? А причин, реально толкающих к даче экспертом отрицательных суждений, сколько угодно. Во-первых, страх отвечать за неудачный объект в случае его осуществления на основании положительного отзыва эксперта. Страх этот особенно силен у тех, кто наедине с собой, невзирая на высокое иногда звание, прекрасно все же понимает, что он не имеет оснований по наличию своих ресурсов полагаться на свои собственные суждения, когда их нельзя подкрепить достаточно аналогичным примером из практики или суждением другого, авторитетного специалиста. Затем, очень часто с положительным отзывом по объекту связана последующая возня и беспокойство по его реализации. Затем, наконец, очень часто отраслевым высшим техническим органам приходится давать заключения по предложениям в этой же области, исходящим из провинциальных органов или из совсем побочных источников, и тут в дело замешиваются "самолюбие", и техническое чванство, и соперничество, А дать отрицательный отзыв так легко и просто, когда дело касается нового предложения,— и никаких последствий". Предваряла статью "Экспертиза" выдержка из книги Г. Форда, о которой писал Н. В. Никитин. Рукопись статьи передала Борису Ивановичу Романенко в 1974 году сестра Ю. В. Кондратюка — А. И. Шаргея — Нина Игнатьевна Шаргей, а ей она досталась от самого автора, очевидно, не раз побывавшего в те годы в Киеве. Б. И. Романенко подготовил публикацию статьи в журнале "Изобретатель и рационализатор" (№ 7, 1979), где "Экспертиза" появилась с указанием авторства Ю. В. Кондратюка, а позднее он же, Б. И. Романенко, обнаружил статью за подписями Кондратюка и Горчакова опубликованной в газете "За индустриализацию" (3 марта 1935 года). Статья "Экспертиза", к сожалению, оставалась весьма актуальной ещё долгие годы, а быть может, она актуальна и по сей день. Во всяком случае, весной 1961 года, когда уже заканчивалось бетонирование фундамента под Останкинскую башню в Москве, автором проекта которой был Н. В. Никитин, а соавтором и главным инженером проекта Б. А. Злобин, экспертиза добилась остановки и консервации строительства, подвергая бесконечным экспертизам расчеты фундамента, глубина залегания которого казалась "специалистам" — без всяких аргументов, подтвержденных расчетами,— "несолидной" и опасной. "Невозможно подсчитать,— писал в своей книге о московской телебашне "Н=533" журналист К.Барыкин,— сколько здоровья и сил унесла у авторов башни консервация строительства". Никитин все же победил своих оппонентов, Останкинская башня была воздвигнута. Люди добрым словом поминают её авторов, и никто уже не вспоминает имена экспертов. А башне Крымской ВЭС не суждено было подняться, хотя бетонное кольцо фундамента, в закладке которого участвовал Б. А. Злобин, было уложено. Оно до сих пор сохранилось на Аи-Петри — грустный памятник несвершившимся человеческим замыслам. "Конструкция ветроэлектростанции, к сожалению, не осуществленная,— пишет в монографии о Н. В. Никитине Ю. Дыхо-вичный,— могла бы стать гордостью отечественной строительной техники" (Ю. Дыховичный. Н. В. Никитин. Жизнь и творчество. М., Стройиздат, 1977. С. 72). Что же произошло? В Москве, казалось, все препятствует нормальной работе группы. Сопротивление ей шло даже на бытовом уровне. Л. Лифшица, например, даже отказывались прописать на время окончания рабочего проекта. Сохранилось письмо в 28-е отделение милиции, подписанное за начальника конторы ВЭС Ю. В. Кондратюком: "Инженер Лифшиц Л. А., один из авторов-изобретателей первой мощной ветроэлектростанции, вызван в Москву для окончания проектирования означенной станции. Данная работа ведется по распоряжению наркома С. Орджоникидзе, и инженер Лифшиц как изобретатель обязан принимать участие в проектировании. Ввиду того, что окончание проекта задерживается на 1-1,5 месяца, просим прописать его на данный срок, после чего вся контора переводится в город Ялту, Начальник конторы ВЭС Юр. Кондратюк". А в мае 1936 года на докладной записке Лифшица, доведенного до отчаяния из-за отсутствия жилья, резолюция Кондратюка предлагает "ввиду невозможности в настоящий момент предоставить Вам жилплощадь в Москве и в Ялте" временно, "до перевода бюро в Ялту", вернуться в Харьков. Почему Кондратюк, а не Горчаков занимался бытовыми вопросами сотрудников? Ведь Кондратюк, как явствует из приложенного им к собственной резолюции штампика, был всего лишь начальником технического отдела конторы! Кондратюку приходилось заниматься всеми этими вопросами из-за того, что П. К. Горчаков в то время был в Ялте — он был назначен главным инженером строительства Крымской ВЭС. "В Москве П. К. Горчаков получил (через С. Орджоникидзе) отдельную квартиру,—вспоминает Н. В. Никитин.— Юрий Васильевич ютился по углам частных квартир". Да, многое в поведении П. К. Горчакова и мне кажется по меньшей мере странным, даже предосудительным. В мою задачу не входит ни обелить, ни добавить черной краски в его портрет, уже написанный более "догадливыми" исследователями. Полагаю, что только с неопровержимыми фактами и документами в руках можно утверждать, что он был "злым гением" Кондратюка. У меня нет ни таких фактов, ни таких документов. Есть другое — факт дружеского отношения самого Кондратюка к Горчакову и его семье, подтвержденный дружескими надписями О. Н. Горчаковой, письмом ей же с фронта, записками самого Горчакова, видящего в Кондратюке настоящего товарища, наконец, всей их жизнью в течение многих лет бок о бок, включая страшные годы заключения и "высылки". Заканчивая разговор о Петре Кирилловиче Горчакове - в дальнейшем его пути с Кондратюком разошлись, но дружественные отношения сохранились,— коротко расскажу о дальнейшей его судьбе. 20 октября 1945 года П. К. Горчаков, работавший главным инженером "Всекохудожника" (Кузнецкий мост), был вновь арестован органами НКВД и осужден Особым совещанием на 5 лет по статье 58-10 (антисоветская агитация). В июле 1950 года был освобожден, но, получив "минус", не имел права вернуться в Москву. Работал в Караганде, затем в Могилеве — главным инженером СМУ "Главстроя". В 1953 году по амнистии вернулся в Москву совершенно больным человеком и, проработав всего один год в конторе "Центростроймашсбыт", умер 21 декабря 1954 года. Но вернемся в Москву, где, в отсутствие Горчакова, Юрий Васильевич Кондратюк беспомощно и бесполезно бился за жилплощадь для своих сотрудников. Собственного жилья Ю. В. Кондратюк не имел ни в одном городе, да, кажется, и не добивался его. Вспомним его разговор в Харькове с Т. И. Маркевич и её мужем. Ведь, в отличие от Горчакова, Никитина, Лифши-ца и других, ему не требовалось думать о крыше над головой для своей семьи, а к собственной персоне он в этом смысле относился без всякого почтения, отличаясь уже отмеченным Л. А. Лифшицем "полным безразличием ко всяческим жизненным удобствам". "Мне пришлось уехать жить в Загорск,— вспоминал Н. В. Никитин.— Здесь у нас образовался филиал проектной конторы: Б. А. Злобин, К. Шеманский, С. Чернов. Здесь мы и работали, выезжая за зарплатой в Москву. Юрий Васильевич часто бывал в Загорске. Штаб был в моей квартире на Трудовой улице. Сохранилось несколько фотографий. Все обещали нам квартиру в Москве — и никак". По найденным и опубликованным Б. И. Романенко данным, на специальном совещании по Крымской ВЭС, состоявшемся ещё 20 ноября 1934 года, то есть через месяц после организации проектно-построечной конторы, и проходившем у управляющего трестом энергострой Г. Д. Цюрупы (все того же!), "было принято решение обеспечить Ю. В. Кондратюка в течение двух месяцев однокомнатной квартирой". Но ни в течение этих двух месяцев, ни в последующие 6 лет жизни в Москве квартиры он так и не получил. Несмотря ни на что, коллектив под руководством Кондратюка продолжал работать. В Теплоэнергострое появляется А. П. Дзюба—тот самый инженер, который предложил Ю. В. Кондратюку и П. К. Горчакову участвовать в конкурсе на лучший проект Крымской ВЭС. Он теперь тоже занимается проектированием ВЭС, правда, небольших и без железобетона — преимущественно на металлических мачтах. "Сотрудников у него нет, поэтому он делает эту работу нашими силами,— писал Н. В. Никитин.— В те времена возможна была такая ситуация: работать в двух отделах одной и той же конторы и получать две зарплаты. Деньги нам нужны: квартира стоит дорого и жизнь в Загорске тоже. Переделывается проект ветроколеса. Вместо 4-х лопастей — 3. Пытаюсь сосчитать влияние вращающегося колеса на усилия в стволе. Теперь-то я знаю, что это была сложнейшая задача, которую для самолетов решали экспериментальным путем. Тонем в трудностях. В феврале 1937 года умер С. Орджоникидзе, который был энтузиастом мощных ВЭС и который оказывал этому делу большую поддержку". Теперь мы знаем, что С. Орджоникидзе не умер, а покончил с собой, не в силах примириться с удушливой атмосферой уродливых, не имеющих ничего общего с интересами страны и народа, поисков "врагов" и расправ над "шпионами", "троцкистами", "вредителями", "диверсантами", "террористами" и прочими, и прочими, и прочими... Сразу же после смерти С. Орджоникидзе проект Ю. В. Кондратюка и П. К. Горчакова, над которым шла работа уже пять лет, одобренный рядом экспертиз, утвержденный наркомом лично, был объявлен без всяких объяснений "не тем, что требуется в настоящее время". Требовалось, по решению руководства "Глав-энерго", сооружение в два раза менее мощной ВЭС. Проект предлагается переделать на одноярусный, мощностью в 5000 кВт. Отстаивать свою позицию в 1937 году инженеру без специального высшего образования, с отметкой о заключении по 58-й статье и с сомнительным прошлым, до которого методами следствия 1937года докопаться было не так уж и трудно?!.. "Юрий Васильевич начинает сдаваться и соглашается с тем, что нужно начинать с меньших ВЭС и постепенно увеличивать масштаб,— вспоминал Никитин.— Это уже совсем другое дело, и это означает, что Ю. В. потерпел поражение. Конечно, это было большим ударом для него". А в 1938 году "Главэнерго" принимает решение о прекращении проектирования и строительства мощных ВЭС вообще. В результате прекращаются работы по переделке проекта на 5000 кВт, контора Крымской ВЭС закрывается, на её месте образуется ветросектор треста "Теплоэлектропроект", затем ПЭК ВЭС, что означает "Проектно-экспериментальная контора ВЭС". Её начальником назначен инженер И.Д.Егоров (П.К.Горчаков после ликвидации конторы Крымской ВЭС перешел работать в другую организацию), начальником технического отдела по-прежнему остался Ю. В. Кондратюк. Б. А. Злобин, находившийся с 1 марта 1938 года на строительной площадке Крымской ВЭС в Ялте, сразу; же после решения о прекращении строительства возвращается в Москву, а вскоре переходит на работу по проектированию теплоэлектростанций. "Я уволился с 1 сентября 1937 года,—писал Никитин,— и поступил на работу в проектную мастерскую строительства Дворца Советов, где вскоре получил квартиру. Юрий Васильевич хотел сохранить связи со своими старыми сотрудниками. Предложил мне написать указания о динамических расчетах. Я делал эту работу в вечернее время. Тогда для этого не требовалось разрешения. Изредка приезжал в ПЭКВЭС, показывал работу Юрию Васильевичу, сдавал в оформление, но даже это было уже трудно. Не оформленная работа валяется у меня по сие время. ПЭКВЭС была в состоянии агонии. Дзюбу арестовали. Я пытался получить авторское свидетельство на систему регулирования ветроколес. Сохранился положительный отзыв об этом изобретении от Юрия Васильевича и отказ — от экспертизы". В агонии была не только ПЭК ВЭС — вся страна   Шёл 1938 год. В марте прошёл громкий процесс по делу "право-троцкистского блока", в газетах публиковались чудовищные самооговоры, сделанные старыми большевиками-ленинцами под влиянием "особых методов" следствия: Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым, Н. Н. Крестинским и другими. В последние дни июня Юрий Васильевич узнал от Ветчинкина, что 27 июня арестован Сергей Павлович Королёв — бывший начальник ГИРДа, влившегося затем в состав Реактивного научно-исследовательского института, где он руководил отделом ракетных летательных аппаратов. Вместе с ним арестован целый ряд видных конструкторов-ракетчиков: В. П. Глушко, Г. Э. Лангемак, И. Т. Клейменов и другие. Тревога за судьбу своих трудов, посвященных ракетной технике, овладевает Юрием Васильевичем. 2 июля 1938 года под предлогом консультации по ВЭС он навещает Бориса Никитича Воробьева, биографа, редактора и исследователя творчества К. Э. Циолковского, автора трудов по истории авиации, ракетостроения и космонавтики. Кондратюк дарит ему свою книжку, а 5 июля передает на сохранение рукописи, являющиеся её черновыми вариантами, а также юношеские свои работы, среди которых первая рукопись, посвященная полетам в мировое пространство, которую он помечает 1916 годом, и рукопись "Тем, кто будет читать, чтобы строить". На своей книжке, подаренной Б. Н. Воробьеву, Юрий Васильевич начертал самую длинную дарственную надпись из всех, когда-либо им написанных: "Пытливость, инициатива и энергия всегда стремятся занять место на передовых позициях в борьбе за овладение силами природы. Многоуважаемому Борису Никитичу от автора на память о скрещении дорог и в области завоевания межпланетных пространств, и в области овладения будущей основой энергетики на земле — энергией ветра. 2.VII.38 г. Москва. Юр. Кондратюк". Среди переданных Б. Н. Воробьеву рукописей не было тех двух глав, которые Юрий Васильевич не включил в свою книжку. Не было и каких-либо рукописей, написанных после её издания. Был лишь "архив". Существовали ли эти рукописи и если да, то куда они подевались? Этот вопрос пытались решить едва ли не все исследователи творчества Ю. В. Кондратюка, строя различные предположения. В основном, они вращаются вокруг версии о том, что эти рукописи Юрии Васильевич оставил при себе. Вспоминают, что всегда лежали в его походном чемодане, что в складном портфеле, который он всегда носил с собой, были подшиты на скоросшивателе его книга, а также какие-то бумаги и документы. Но, если Ю. В. Кондратюк опасался ареста, он не мог не подумать о судьбе рукописей и дорогих для него реликвий, в числе которых были письма и книжка Циолковского. Вспомним судьбу её и вернемся ещё раз к рассказу Алевтины Семеновны Геженцевой (Пыжовой), которая и сейчас проживает в Новосибирске: "Незадолго до войны, когда я была уже значительно старше, Кондратюк появился у нас снова и сказал: "Ирина Алексеевна! (мать А. С. Пыжовой-Геженце-вой.— А. Р.) Очень Вас прошу — сохраните это!" И передал маме довольно объемистую пачку. Там было несколько книг, в том числе его книга и книга К. Э. Циолковского с автографом автора, несколько общих тетрадей. Я видела, когда он приходил, но время не запомнила, помню только, что это было весной или осенью". Из всей этой пачки, переданной Пыжовыми представителям горкома партии (по рассказу А. С. Геженцевой они специально приходили к ним впоследствии), сохранилась лишь книжка Циолковского, оставшаяся у Пыжовых. Итак, Ю. В. Кондратюк побывал в Новосибирске "перед войной".   Когда это могло быть и с чем это было связано? Сотрудник музея Циолковского в Калуге, куда Ирина Алексеевна, мать А. С. Пыжовой, направила книжку Циолковского и воспоминания о Кондратюке, В. С. Зотов, писал Пыжовым в письме: "Я знаю, при каких обстоятельствах осталась у Вас брошюра Константина Эдуардовича. Обстоятельства очень грустные..." Могла бы пролить свет на эту историю сама Ирина Алексеевна Пыжова, но её давно нет в живых. А её воспоминания, отправленные в музей К. Э. Циолковского, пока не обнаружены. Как видим, этот штрих из биографии Ю. В. Кондратюка (посещение перед войной Новосибирска.— А. Р.) не разгадан и по сей день. Итак, хранителей своих тетрадей и реликвий Кондратюк определил не в Москве, а в Новосибирске. Быть может, он помнил, как надежно в свое время они спрятали в глухой таежной избушке в селе Ингаш его самого. Попасть в Новосибирск он мог по командировке— в Новосибирске находился тогда филиал Тепло-электропроекта, со многими сотрудниками которого он был связан. "Грустными обстоятельствами" передачи рукописей Пыжовым могли служить все события 1938 года: закрытие строительства Крымской ВЭС, крах многолетнего труда Юрия Васильевича, волна арестов и ожидаемый им самим арест... Разумеется, это все лишь предположения, исходящие из единственного факта — передачи Кондратюком семейству Пыжовых своих ценных книг и бумаг. Кстати, до сих пор об этом факте не было известно исследователям биографии и творчества Ю. В. Кондратюка. Осенью, точнее 5 сентября, 1938 года Юрий Васильевич посылает свою книжку созданному музею К. Э. Циолковского в Калуге. В 1938 году он в последний раз сменил свой московский адрес — теперь он проживает в доме № 30 по Скатертному переулку, снимая комнату у Нефедовой (кв. 9). Были ли у него основания опасаться ареста? Ведь с ГИРД, а позднее с РНИИ его ничто не связывало, со многими учеными-ракетчиками он практически даже не был знаком! Опасность, однако, существовала. Сами его труды по ракетной технике в любую минуту могли стать поводом для его обвинения. Ведь на них ещё в 1936 году ссылался арестованный в 1938 году по ложному доносу Валентин Петрович Глушко — основоположник отечественного ракетного двигателестроения, позднее — академик, дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий. В курсе лекций, прочитанных инженером В. П. Глушко в Военно-Воздушной Академии РККА имени Жуковского и изданных в Москве под названием "Жидкое топливо для реактивных двигателей" (Изд. Академии, 1936), Валентин Петрович учил курсантов ВВА, как комбинировать топливо из жидких углеводородов с бором, бериллием и другими металлическими веществами, ссылаясь на книгу Ю. В. Кондратюка. Сергей Павлович Королёв, публично заявивший, что не может поверить, будто Глушко — враг народа, был через несколько дней также арестован. "Во время следствия по моему делу я ничего не мог доказать и объяснить, так как следствие велось в совершенно недопустимой форме и обстановке — вернее сказать, что никакого следствия по существу в то время не производилось,— писал впоследствии С. П. Королёв.— Меня обвинили во вредительстве в области новой техники, где я работал в то время. Более нелепое и неправдоподобное обвинение трудно себе представить, так как работа в области новой техники всегда была целью моей жизни и любимым делом"*. -------------------------- * Из заявления С. П. Королёва на реабилитацию//Огонек.— 1987.— № 6.— С. 19. Разве не мог сказать то же самое и Ю. В. Кондратюк? Разве не писал он почти теми же словами: "...стало целью моей жизни" в письме К. Э. Циолковскому? Биографы Ю. В. Кондратюка выражают сожаление по поводу того, что он не принял предложения С. П. Королёва и не перешел в ГИРД. Но кто знает, какая судьба ожидала бы его даже в том случае, если бы его туда приняли, невзирая на судимость и путаные анкетные данные. Судьба Королёва и Глушко, уцелевших и принесших славу отечественной космонавтике, или судьба Г. Э. Лангемака, И. Т. Клейменова и других, погибших безвинно в застенках НКВД в том же, 1938, году?! Юрий Борисович Румер, профессор-физик, сидевший вместе с С. П. Королёвым и А. Н. Туполевым в одной камере спецтюрьмы № 156, которую они называли "золотой клеткой" за то, что там заставляли работать, лишая всего остального, возможного на воле (давали даже требуемую техническую литературу, запрещая, однако, художественную), рассказывал автору этих строк в 1978 году о талантливом ракетчике Георгии Васильевиче Кореневе, попавшем в заключение вместе с Королёвым и Глушко и державшемся на допросах столь дерзко, что, несмотря на явную его невиновность, ему пришлось испить чашу страданий, связанных с самым суровым обращением тюремщиков, до дна. "Сергей Павлович с восхищением говорил о способностях этого человека,— вспоминал Юрий Борисович,— а его характер называл похожим на характер Юрия Васильевича Кондратюка. Когда Георгия Васильевича Коренева освободили, он узнал телефон С. П. Королёва, бывшего тогда уже крупным руководителем, и позвонил ему. Королёв сказал ему, что без всяких разговоров принимает его к себе на работу, сейчас же высылает за ним машину, и они все обсудят при встрече, которой он, Королёв, будет очень рад. Когда машина подошла к месту работы Королёва, Сергей Павлович по телефону извинился: у него сейчас, вот-вот, заканчивается совещание, он просит Георгия Васильевича подождать немного в машине. Коренев подождал ровно 20 минут, потом вышел из машины и ушел, заявив шоферу: "Много чести для Сергея, чтобы я ждал его больше 20 минут!" Чем напомнил С. П. Королёву этот гордый и неуступчивый человек Ю. В. Кондратюка? Быть может, Королёв вспомнил твердую неуступчивость Кондратюка, ни в какой форме не соглашавшегося сотрудничать с ГИРДом?.. К счастью, в 1938 году для Юрия Васильевича все обошлось — ареста он избежал, но можно представить, сколько раз он ожидал его, прислушиваясь к шуму подъезжающих к дому № 30 по Скатертному переулку машин. Так жили тогда очень многие, он не был исключением. Но он, быть может, лучше многих осознавал, сколь ничтожного повода достаточно для того, чтобы стать арестованным, осужденным. В этом плане у него уже был жизненный опыт. Но и опасаясь ареста, он не сидел сложа руки. В строжайшей тайне продолжал размышлять над теорией космического полёта — на это указывают некоторые свидетельства очевидцев, находившихся с ним в контактах в те годы. Среди них Б. И. Романенко, например, называет С. В. Руженцова, И. 3. Кирьяна, утверждавшего, что Ю. В. Кондратюк написал новую работу, посвященную полетам за пределы Земли, "но боится её опубликовать, дабы его не посчитали за безумца!" С июля по сентябрь 1938 года Кондратюк подает три заявки на изобретения, связанные с устройством ветряных двигателей, две из них — в соавторстве с И. 3. Кирьяном, М. В. Келлером, П. К. Горчаковым. В журнале "Электрические станции" за 1939 год [(№ 10—11) печатается статья Горчакова и Кондратюка "Основные характеристики и перспективы ветроэнергетики". В 1939 году вместе с тремя соавторами Ю. В. Кондратюк получает авторское свидетельство на изобретение двухлопастного ветродвигателя — последнее в его жизни авторское свидетельство, последнее признанное изобретение. А 10 октября 1940 года подает последнюю заявку на изобретение: "Устройство для объединения мощности нескольких ветряных колес". Высокий, сутулый, сильно поседевший за последние годы, Юрий Васильевич внешне все более напоминает знаменитого Рыцаря Печального Образа — Дон Кихота. Друзья так его и называют, имея в виду не только внешнее сходство, но и некоторое чудачество, и рыцарскую верность мечте — полетам к другим мирам, о которых он иногда вдохновенно рассказывает. Но воевать теперь этому Дон Кихоту приходится не с ветряными мельницами, а наоборот — за то, чтобы всюду появлялись ветряки — источники драгоценной и дешевой энергии. Проекты Ю. В. Кондратюка в период его работы в ПЭК ВЭС при тресте Волгоэлектросетьстрой и ранее — в ветросекторе при Теплоэлектропроекте отличались оригинальностью и продуманностью деталей. Ещё в 1934 году Ю. В. Кондратюк размышлял о том, как поднять ветродвигатели с помощью аэростата, и придумал, подал авторскую заявку на привязной аэростат специального назначения. Для чего ему нужно было поднять ветродвигатели? На высоте ветер значительно сильнее, а воздух спокойнее, внизу же турбулентное состояние воздуха мешает равномерной работе винтов. В ветросекторе под руководством Ю. В. Кондратюка разработали оригинальный проект ветроэлектростанции на дирижабле. На раме, подвешенной к дирижаблю вместо моторной установки, укреплялось 12 ветродвигателей, которые направляли вырабатываемую электроэнергию по проводам на землю. Дирижабль соответствующим образом жестко укреплялся и ориентировался по направлению ветра на высоте 1000—1500 метров, где дули сильные ветры. В ПЭК ВЭС Ю. В. Кондратюк и его группа создали проекты цельнометаллических автоматических вет-роэлектростанций, мощностью в 100 и 250 кВт — в основном для нужд сельского хозяйства в районах с недостаточным энергетическим обеспечением. В ноябре 1940 года в проектный отдел ПЭК ВЭС пришёл работать Б. И. Романенко. Вместе с Ю. В. Кондратюком он работал чуть более полугода, вместе с ним с началом войны ушел в народное ополчение защищать столицу. Страшное слово "война" застало Юрия Васильевича на строительной площадке под Москвой. На окраине поселка "Дружба" между платформами Перловка и Тайнинская Северной железной дороги полным ходом шли работы по сооружению электростанции мощностью в 100 кВт — ВЭС-2-Д-20. 60-метровая металлическая решетчатая башня для ВЭС уже была установлена на фундамент, готовились монтировать на ней ветроагре-гаты. "Но грянула Великая Отечественная война,— пишет Б. И. Романенко,— начались налеты фашистской авиации на столицу, и башню велели положить, дабы она не была лишним ориентиром для фашистской авиации". Юрий Васильевич возвратился в Москву, а оттуда очень скоро отправился добровольцем на фронт. "Ему не пришлось прощаться с родным домом, с женой, с семьей — у него их просто никогда не было. В сущности, он был очень одинок",— так писал я в 1980 году в сценарии фильма о Ю. В. Кондратюке. Я тогда ещё не ведал, что ошибаюсь...   Содержание Наука   www.pseudology.org