Александр Раппопорт Траектория судьбы Часть II. Под чужим именем В новой семье   Шмат сала, присланный Сашей, был царским по тем временам подарком и ввел Елену Петровну в заблуждение о житье пасынка в Малой Виске. Сало было выменено Иваном Андреевичем и честно поделено пополам для передачи его дочерям и Елене Петровне с Ниной. Между тем, питание в Малой Виске тоже было на первых порах довольно скудным. Особенно голодно было в доме Лашинских сразу после приезда дочерей и племянницы — в первую зиму и весну 1921 года. И тогда Саша Шаргей... Впрочем, пора уже называть его Юрием, как называли теперь все. Только Иван Андреевич иногда сбивался на имя, к которому он привык. Однажды, например, когда они с... Юрием и племянницей Татьяной были в гостях в семье её будущего мужа, Иван Андреевич, взглянув на темнеющие окна, засобирался домой и произнес: — Ну что ж, Сашенька, нам, наверное, пора. Повисла недоуменная тишина — кого это он так назвал, уж не Юру ли Кондратюка?! Почему? Дядя, как рассказывала потом Татьяна Иосифовна, заметил свою оплошность и нашелся: — Когда он был маленьким,— сказал Иван Андреевич, встав из-за стола и положив руку на плечо "Юрия",— то очень был похож на девочку. И мы часто называли его Сашенькой, а иногда и Аленкой. Это неуклюжее объяснение, однако, не вызвало никаких подозрений, а Иван Андреевич с тех пор стал следить за собой и больше не сбивался. Но вернемся к голоду. Юрий, тогда ещё работавший в ночную смену на мельнице, ставил ночью у зерна фонарь. В мороз на свет прилетало множество воробьев, которых он отлавливал. Иногда этим занимались вместе с Иваном Андреевичем—отлавливали воробьев прямо руками и приносили утром домой штук 40—50. "Вся семья усаживалась скубти и потрошить воробьев. И у нас тогда считался богатый обед",— вспоминала Татьяна Иосифовна. О семье И. А. Лашинского следует сказать особо, так как, объявив Юрия "родичем, хоть и дальним", он тем самым принял его в свою семью на правах родного, девочки считали его старшим братом, он относился к ним с нежностью, долго потом помогал материально своим названым сестренкам. Иван Андреевич был старшим из трех братьев Лашинских — кроме него в семье были Михаил и Иосиф. Михаил со своей семьей жил в 20 верстах от Ровно, неподалеку жил и Иосиф Андреевич, отец Татьяны Иосифовны. Женами всех трех братьев были три родные сестры, из-за этого двойного родства семьи жили дружно. В молодости Иван Андреевич был военным, офицером. Родился он в 1860 году, то есть на 37 лет раньше Шаргея — Кондратюка. С первой женой Иван Андреевич прожил всего лишь три года, как она скончалась. Недолгим был и второй его брак — после смерти второй жены у него остались на руках две дочери — Ольга и Александра. С 8 лет воспитывалась у него в семье и дочь Иосифа Андреевича, рано потерявшая обоих родителей. Когда они приехали к нему в Малую Виску, племянница Татьяна была уже, что называется, девицей на выданье — она окончила в Киеве гимназию. Вскоре старшая дочь Ивана Андреевича, Ольга, вернулась в Киев, где училась, приезжая к отцу только на каникулы. Младшей, Але, было в то время 7 лет. Жили Лашинские в Малой Виске поначалу—-более чем бедно. Мебель — топчаны и скамейки — сколотил Юрий, поскольку ни кроватей, ни столов, ни стульев не было. Верный своим привычкам, он спал на топчане в сшитом самим спальном мешке. Вещей у него никаких не было, одет он был до того худо, что замерзал не только зимой, но и весной. Работая на сахарном заводе, заразился тифом, болел долго, но крепкий организм все же выдержал. Встревоженные Лашинские навещали Юрия в заводской больнице, приносили еду, но когда он поправился и появился дома, то поразил их своим видом — это был в полном смысле слова скелет, обтянутый кожей (он и прежде был очень худым). От неправильного обмена веществ в организме, вызванного скудным питанием, Юрий вскоре снова вынужден был лечь в заводскую больницу — на сей раз с сильным фурункулезом. Выдержал и это, начал поправляться. Весной Лашинские посадили вместе с Юрием возле дома огород   Иван Андреевич одолжил двух курнаседок, появились свои яйца, куры. Соседская свинья опоросилась таким количеством поросят, что двум не хватило сосков — их отдали Лашинским. Юрий сбегал в аптеку, принес соски, устроил поросят в специально сколоченном ящике, туда же поместил котенка и щенка, которых принесла Аля. Все четыре малыша вместе спали там, Юра кормил их из сосок, а потом хохотал, наблюдая за их играми. Жить стало сытнее, и он не преминул при малейшей возможности поддержать продуктами своих киевских родных. Отправить посылку по почте тогда было нельзя, приходилось пользоваться услугами нарочных. Когда кто-нибудь из заводских ехал в Киев, Юрий упрашивал взять передачу для Елены Петровны и Нины. Брали её неохотно — ехали тогда где придется, зачастую— на крыше поезда или на паровозе. Позднее, когда Ю. Кондратюк стал на заводе зарабатывать приличней, он часто посылал в Киев и деньги. Вначале работал на заводе кочегаром заводской котельной, затем там же стал помощником машиниста. Машинист — бывший революционный матрос Феодосии Семенович Сухомлин, приглядываясь к своему помощнику, отметил его смекалку и рационализаторскую жилку. Сам Ф. С. Сухомлин имел большой опыт работы в котельной — был машинистом на линкоре "Ростислав", прежде чем попал сюда. Но о многом из того, что предлагал новичок, едва освоившись в "паровичной" с закрепленным за ним котлом № 16 фирмы "Ферберн" и другими агрегатами, Сухомлин и сам слышал впервые. Результаты внедрения предложений помощника машиниста говорили о прирожденном изобретательском таланте новичка. Он внедрил, сам и разработав, и сконструировав, механические приспособления для очистки топок от золы, придумал способы мощной продувки дымовых труб, дымоходов. Анатолий Владимирович Даценко приводит в своей брошюре "Жизнь в творческом горении" (Киев, 1986) эпизод, который вспоминал житель Малой Виски В. И. Белоус: "У одного из мотористов вышел из строя движок, и все попытки отремонтировать его не давали результатов. Человек опустил руки. Ничего никому не сказав, без лишнего шума, Юрий обстоятельно занялся движком, который, спустя некоторое время, неожиданно для всех известил о своей вновь обретенной исправности треском при запуске. Благодарная жена отчаявшегося было моториста угостила Юрия Васильевича яйцами и лепешками. В лепешках он обнаружил песок, пришёл к хозяйке и отладил её домашнюю мельницу так, чтобы мука получалась чистой". Из помощников машиниста его перевели в машинисты, затем он стал техником по реконструкции двигателей, механиком. Денег он получал все больше, но, будучи крайне неприхотлив, изрядную долю отсылал мачехе и сестре в Киев, отдавал Лашинским "на хозяйство", охотно давал многим взаймы. Часто должники "забывали" вернуть, а он не умел ни спросить с них, ни отказать в следующий раз. Этим, надо сказать, многие бессовестным образом пользовались. Купить что-либо из одежды в Малой Виске было негде, для этого уезжали подальше — в Одессу, в Киев. Юрий одежду "конструировал" себе сам, а шить ему помогала Татьяна Лашинская. Сшили таким образом шапку-ушанку, рубахи-косоворотки. "Юра чертил и кроил, а я шила,— вспоминала Татьяна Иосифовна,— ну и получались такие "шедевры", что люди пугались и лошади шарахались во все стороны. Но Юру это не смущало". В сочетании с его необычной одеждой поведение Юрия Кондратюка, нередко озадачивающее жителей Малой Виски, прочно закрепило за ним репутацию человека "чокнутого", или по меньшей мере странного. В самом деле, двадцатипятилетний молодой человек не курил, в рот не брал спиртного, чурался женщин, спал в мешке, любил сладкое, все свободное время проводил за книгами или что-то писал, нередко что-то вычерчивал или мастерил из колес и железок. Порой он был молчалив, замкнут, казался грустным н даже мрачным, а порой бывал весел, бодр, шутил, играл с девушками в "подкидного" или уезжал на футбольные матчи; болел или сам играл за команду Маловисковского сахарного завода. Любил петь и напевал часто себе под нос что-нибудь соответствующее настроению. Так, возясь с чертежами, пел с начала и до конца "По диким степям Забайкалья", несколько раз повторяя: "...бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах". А рубя дрова, с придыханиями и паузами для удара топором, пел "жестокий" романс: "Если в душу... сомненье вкрадется... что красавица мне не верна... в наказанье весь мир содрогнется... ужаснется и сам сатана!" Дома он нередко приготовлял сам обед   Когда выпадала его очередь, он часто что-нибудь придумывал необычное, например, одновременно готовил на самоваре обед из трех блюд: чай, перловый суп, который варил в закрепленной проволокой на конфорке самовара кастрюле, и яйца, испеченные в углях самовара. Татьяна Иосифовна вспоминала и о том, как Юрий несколько дней провел в погребе, давая пищу разговорам о каких-то проводимых им там экспериментах. Разъяснение этих его "экспериментов" до смешного просто: "Нас пригласили в семью мужа под Новый год,— вспоминает Татьяна Иосифовна.— Брат мужа жил и работал на заводе много лет с семьей и, конечно, имел хозяйство. И с питанием у них было хорошо. Так вот, нас угостили чаем с бисквитом. Когда мы пришли домой, Юра сказал: "Вот питательная штука. Ты умеешь такую печь?" Я ответила: "Нет". Тогда он сказал: "Попроси рецепт. Мы напечем и передадим сестренке в Киев". Я взяла, рассказала Юре рецепт на 10 желтков. Он высчитал на 60. Ввиду того, что лето было жаркое, а мы пекли бисквит лишь летом, когда смогли приобрести такое количество яиц,— то Юра сидел в погребе и взбивал белки и растирал желтки несколько дней, Отсюда и легенда о погребе". Он, Юрий Кондратюк, впоследствии признавшийся в собственной склонности к необычным и грандиозным проектам, проявил эту склонность и при создании "грандиозного" бисквита. Когда к Тане приходили её подружки-сверстницы, её названый брат, на которого они с любопытством поглядывали, спешно ретировался: уединялся в другой комнате или уходил в библиотеку. Он, лихо распевавший о "неверных красавицах", всячески избегал женского общества. А ведь был молод и недурен собой! Личная жизнь? Нет, он не имел на неё никакого права. И потому, что будущее его было зыбким и неопределенным, так как в любое время тайна его прошлого могла оказаться раскрытой — и что тогда?! И потому, что полностью и властно его подчинило себе Дело, ради которого он жил. О тайне своего имени, мучившей его, он однажды рассказал Татьяне, когда они были наедине. И она, и дядя, который тоже был посвящен в это, никогда и ни о чем больше его не расспрашивали, не возвращались к больной теме, видя, как он переживает свою вынужденную "роль". Татьяна Иосифовна на всю жизнь запомнила тот разговор. И как Юрий мрачно замолчал, рассказав ей все, она тоже, ошарашенная, молчала, а потом он с мукой не сказал,— простонал, уже и не к ней, а к самой своей судьбе, кажется, обращаясь: — Зачем?! Зачем это было сделано? Я хочу носить свое имя! Но все шло своим чередом, он был Юрием Кондратюком — и жизнь продолжалась. А цель его жизни оставалась недостигнутой. Быт, минимальный достаток — все это, войдя в свою колею, властно напомнило ему о Деле, к которому он должен был вернуться. И он вернулся.   Третья рукопись Наполеон Бонапарт однажды изложил свою оригинальную точку зрения на сущность гениальности. "Гений,— сказал он,— состоит в умении отличить трудное от невозможного". Иными словами — то, что обычный человек считает невозможным, гениальный находит способ осуществить, преодолевая при этом препятствия, другим кажущиеся непреодолимыми. Никто не признавал Ю. В. Кондратюка при жизни гением, а ведь то, что ещё в первых своих рукописях он уверенно считал возможным полёт к другим планетам, большинство его современников находило пустой фантазией, а те немногие, кто верил в эту идею, как в реальность, ограничивались в основном теоретическими рассуждениями! В предисловии к своей третьей рукописи Ю. В. Кондратюк писал: "Автор надеется, что ему удалось представить задачу завоевания Солнечной системы не в виде теоретических основ, развитие которых и практическое применение подлежат науке и технике будущего, а в виде проекта, хотя и не детализированного, но уже с конкретными цифрами, осуществление которого вполне возможно и в настоящее время для нашей современной техники после серии не представляющих каких-либо особых затруднений предварительных экспериментов; осуществление это притом, от предварительных экспериментов начиная и кончая полётом на Луну и Марс, потребовало бы, насколько об этом можно судить заранее, меньшего количества материальных средств, нежели сооружение одного дредноута". При передаче профессору Б. Н. Воробьеву в 1938 году рукописи сам автор поставил на ней 1920 год. Затем сделал приписку: "Переписана и проредактирована в 1923-1924 годах". 1920 год—'время его жизни в Смеле у Радзевичей. 1923-1924 годы — относятся к жизни его в Малой Виске. В июне 1925 года Ю. В. Кондратюк написал предисловие к рукописи, написанной черными чернилами на больших, нестандартных листах бумаги и, как и первые две рукописи, не имеющей титульного листа с названием. В этом предисловии он, в частности, пишет: "О существовании на ту же тему труда инженера Циолковского автор узнал лишь впоследствии и только недавно имел возможность ознакомиться с частью статьи "Исследования мировых пространств реактивными приборами", помещенной в журнале "Вестник воздухоплавания" за 1911 год. Причем убедился в приоритете инженера Циолковского в разрешении многих основных вопросов". Можно себе представить, каково было его состояние, когда он читал эту статью, вторая часть которой так и осталась для него тогда недоступной! "Это драма, драма идей!" — мог бы повторить он, если бы знал тогда слова А. Эйнштейна... Вслед за этим он, тем не менее, готовит свою работу к публикации, впервые называя её "статьей": "Из приводимой статьи, однако, не были выброшены параграфы, заведомо уже не представляющие новизны, с одной стороны, чтобы не нарушать цельности изложения..." "В 1925 году, когда работа уже подходила к концу и когда мне удалось, наконец, разыскать "Вестник воздухоплавания" за 1911 год с частью работы К. Э. Циолковского,— писал Кондратюк в письме Н. А. Рыни-ну,— я, хотя и был отчасти разочарован тем, что основные положения открыты мною вторично, но в то же время с удовольствием увидел, что не только повторил предыдущее исследование, хотя и другими методами, но сделал также и новые важные вклады в теорию полёта". О том, что появилось в третьей рукописи по сравнению с предыдущими, Ю. В. Кондратюк рассказал в том же письме несколькими строками раньше: "...Во всех главах была проведена более основательная математическая мотивировка, подобран довольно ; полный химический материал, разработана гл. VIII о сопротивлении атмосферы при отлете, обоснована расчетами возможность благополучного планирующего спуска и сделаны и другие, менее важные дополнения". Он настаивает на том, что его скоростной метод расчета, то есть исходящий из скоростей и ускорений, а не из работы, как у Циолковского, является "более легким и продуктивным". В этом было отличие его выводов, сделанных иным, чем у Циолковского, методом. Науку движут иноходцы. Нелеп им строй, Как и табун, Их шаг особый не собьется От гула ропчущих трибун. И в самом деле, Что им ропот?— Пусть даже свист, Молчанья грохот! — У них свой ход, Свои дороги, Хотя, как будто, Те же ноги... Он шёл своей "иноходью", своей дорогой, это вселяло в него уверенность и силу. Но "молчанья грохот" становился для него нестерпимым. Какова фактическая ценность всей его работы? Пора бы узнать об этом, но сделать это можно было единственным способом — опубликовав свой труд. В его положении это означало решиться на многое: поставить на рукописи и тем самым дать труду своей жизни чужое имя, привлечь к себе внимание, в том числе и внимание властей, для него опасное, что, быть может, закончится раскрытием обмана и его наказанием, вероятно, суровым... Да, нужно было решиться. И он решился, потому что другого выхода для себя не видел.   Кое-что о характере героя Дисциплина ученого заключается в том, что он посвящает себя поискам истины. Эта дисциплина порождает желание идти на любые жертвы — будь то жертвы материальные, моральные или даже в крайнем (хотя и не беспрецедентном) случае жертва собственной безопасностью. По большей части это внутренняя дисциплина, которая зависит прежде всего от того, как ученый относится к науке, а не от внешних обстоятельств, в которых протекает его научная работа. Норберг Винер Произнеся слово "гений", попробуем дерзнуть хотя бы отчасти истолковать его природу, в противном случае нам пришлось бы лишь с почтением взирать на него, не пытаясь проникнуть в его сущность, понять особенности. Гения судят по достойным его делам. Возьмем лишь одно, наиболее показательное из сделанного Ю. В. Кондратюком,— создание проекта полёта на Луну и другие планеты Солнечной системы. Мы знаем, что в наше время человечество осуществило такие полеты и с благодарностью вспомнило при этом имя Ю. В. Кондратюка. Мы знаем теперь, что он писал ещё в 1919 году, что такой полёт осуществим. Верил, "достигнув в 1917 году первых положительных результатов". Но веру в космический полёт можно высказать в различной форме. Например, в такой: И будут быстры корабли, Что полетят от мира к миру, В волнах межзвездного эфира Гонцами легкими Земли. Это четверостишие взято из стихотворения "Звездному брату", написанного в 1918 году поэтом из Владивостока Александром Ярославским. Стихи, вошедшие в книгу "Звездный манифест", были написаны в стенах тюрьмы, куда его бросили интервенты за революционную агитацию. Удивляет в этих стихах и провидческая определенность, и слово "корабли", быть может, впервые по отношению к будущим космическим кораблям, примененное. И все же — это только стихи   Идея, если можно так выразиться, в голом виде. По ним не вычертишь ни точную траекторию полёта, ни конструкцию космического корабля. Мы уже читали о том, что "Из пушки на Луну" Жюля Верна и описания техники прилетевших на Землю марсиан Герберта Уэллса "не произвели" на Ю. В. Кондратюка особого впечатления из-за их явной для него научно-технической несостоятельности. Означало ли все это, что Ю. Кондратюк не был ни поэтом, ни фантастом по складу своего ума и характера? Нет, скорее, даже наоборот: и то, и другое было ему не чуждо. Знавшая Ю. В. Кондратюка в уже зрелые годы, Зоя Матвеевна Ценина свидетельствовала, что он "хорошо знал творения Пушкина и Бальзака, Репина и Бетховена, преклонялся перед талантом Леонардо да Винчи и Льва Толстого". А по свидетельству очевидца, старожила Малой Виски Н. П. Лугового, Кондратюк не только любил поэзию, но и писал стихи сам, как минимум, однажды их слышали его друзья в авторском исполнении. "Я уверен, что, если бы он послал их в какую-либо редакцию, они были бы напечатаны...", - вспоминал Н.П.Луговой. Эварист Галуа, гениальный математик XIX века, убитый в 20 лет на дуэли и оставивший в ночь перед дуэлью человечеству основы современной алгебры, был революционером. Политика, революционная борьба увлекала его больше, чем математика, во всяком случае — не меньше. Юрий Кондратюк был ученым, мыслителем по природе своего таланта. Он рано осознал свое призвание и подчинил ему всю оставшуюся жизнь, стараясь не распыляться на все остальное, к чему он, быть может, также был способен. Раннее и мощное развитие научного склада ума — можно сравнить с известными примерами: Норберт Винер овладел элементами высшей математики в 14 лет, Альберт Эйнштейн —в 16, Лев Ландау в 12 лет умел дифференцировать, а в 13 — интегрировать. Кондратюк освоил элементы высшей математики в 16 лет, но помимо чисто математически-логических и абстрактно-умозрительных решений имел к тому времени целый перечень "изобретений", исследований и разработок. Д. К. Максвелл в своем докладе "О соотношении физики и математики" сказал, что существуют такие люди, которые всецело могут быть поглощены эстетикой чистых математических величин. Кондратюка абстрактные математические теории перестали интересовать довольно рано. У него был практический склад научного мышления. Дерзким воображением ставя себе задачи из ряда кажущихся человечеству невыполнимыми, он с азартом первооткрывателя отделял в них трудное от невозможного, то есть, говоря словами Наполеона, проявлял гениальность. Облекая выделенные им идеи "трудных" задач (он, например, не занимался полетами за пределы Солнечной системы, считая их на данном этапе выходящими за пределы разумного и возможного) математическими расчетами и решением частных проблем, Кондратюк, по существу, создавал мир новой человеческой науки, тесно связанной с реальными и грандиозными проектами "завоевания межпланетных пространств". Науки, втянувшей в свою орбиту физику и математику, химию и биологию, проблемы которых он решал в тесной связи с новой, предлагаемой им человечеству, деятельностью. Он видел пользу своей работы в её реализации не в отдаленном будущем, как это случилось, а в ближайшем. Был ли он наивен, утверждая, что межпланетный полёт можно осуществить ещё в двадцатые годы? Чтобы уверенно судить о его правоте или неправоте, нужно было уже тогда проверить реальность его предложений, как выяснилось впоследствии, вполне реальных при нынешнем развитии техники. Александр Гумбольдт говорил, что "долг каждого человека — занять в жизни такое место, которое позволит ему наилучшим образом служить своему поколению". Подчеркнем— своему. В служении наилучшим образом своему поколению видел свой долг и призвание Ю. В. Кондратюк. И он не мог, не желал ждать. Перепечатав на машинке свою маловисковскую рукопись и озаглавив её после некоторых раздумий попроще — "О межпланетных полетах", он решает сам отвезти свой труд ву, в издательство. Одновременно принимает решение сменить место жительства, навсегда оставив Малую Виску, где он, Александр Игнатьевич Шаргей, стал Юрием Васильевичем Кондратюком. 17 августа 1925 года в Кировоградском военкомате появилась запись о том, что Юрий Васильевич Кондратюк, рядовой запаса, снят с воинского учета в связи с переменой места жительства. Ему исполнилось 28 лет, по документам же Кондратюка — 25... Издательский марафон Хватит ли сил у тебя вести тяжелейшую битву, Разум и сердце твои, чувства и мысль примирить? Ф. Шиллер Для него стало привычной потребностью заезжать по дороге к родным. Но в Полтаве уже не было в живых ни бабушки, ни дедушки, ни их сына Владимира Акимовича, уехал Саша маленький, одиннадцатилетний его брат Толя Даценко жил с матерью — второй женой отца — Марией Ивановной. Кондратюк решил заехать только в Киев. Но и там, остановившись на сутки, боялся причинить родным неприятности — Елена Петровна при муже называла его Юрой. В комнатке их, где они жили тогда втроем, было тесно. Юрий отправился ночевать к знакомым мачехи — Кистяковским, ночь провел в комнате с будущим профессором Киевского университета, а тогда молодым человеком, Сашей Кистяковским. Александр Богданович поделился позднее с Анатолием Владимировичем Даценко воспоминаниями о той восхитившей его встрече. Гость познакомил его со своей работой, "и юношу-хозяина более всего поразил "контраст между космическим полётом и ручным трудом", с помощью которого предлагалось производить измельчение опорожненных топливных баков ракеты для использования их материала как горючего". Речь шла, очевидно, о замечательном предложении Кондратюка употреблять как топливо для двигателей некоторые металлы и металлоиды, их водородные соединения. Тогда оно только начинало оформляться — как идея сжигания в качестве топлива промежуточных ступеней. И вот Ю. В. Кондратюк — в столице. Где он жил в Москве в тот приезд — осталось неизвестным. Уезжая из Малой Виски совсем, он ещё не обрел ни нового места работы, ни нового адреса. В Госиздате (ГИЗе) его выслушали, труд смотреть не стали, порекомендовали обратиться в Главнауку, сопроводив рукопись данными о себе. Он решил сначала "обзавестись" такими данными: ходил, присматривая работу, но вскоре понял, что это — безнадежное занятие. В одном месте, услышав, что он работал на мельнице, посоветовали обратиться в акционерное общество "Хлебопродукт". Там предложили поехать на станцию Крыловская Владикавказской железной дороги и устроиться механиком на элеватор "Хлебопродукта". Кондратюк согласился, получил подъемные и, написав на рукописи новый свой адрес, отнес её в Главнауку. Это было ведомство, руководящее работой академий и НИИ, научных обществ, издательств, библиотек и т. д., с широким кругом как подведомственных отраслей, так и полномочий. Научные библиотеки — в этом Юрий Васильевич уже успел убедиться, просиживая в них все свободное время,— были богаты, нужную литературу было легко найти, выдавали её сравнительно быстро. Если бы так же работали и остальные подразделения Главного управления научных, научно-художественных и музыкальных учреждений при Наркомпросе СССР, сокращенно называемого Главнаукой, то ответ пришлось бы ждать недолго. Но секретарь, принявший от него рукопись под расписку, аккуратно ставя в журнале регистрации входящий номер, объяснил, что её направят на отзыв крупному специалисту в данной области, с ней познакомятся и другие работники Главнауки. И только в том случае, если рукопись все одобрят, тогда... С тем Кондратюк и ушел. Шла уже осень — похолодало. В тот же день он уехал к месту нового своего назначения на Северный Кавказ. Владимир Панфилович Лавров, помощник механика, приютил нового механика Крыловского элеватора на первых порах у себя. Кондратюк быстро освоил новую работу и, приглядевшись к механизмам элеватора, сделал ряд усовершенствований, позволивших значительно механизировать и облегчить работу. Уже в январе 1926 года он подал четыре заявки на изобретения в области элеваторной техники, в апреле — ещё три заявки, в августе — ещё одну! Все они были внедрены на Крыловском элеваторе, а по трем из них Юрию Васильевичу выдали патенты на изобретения. Его могучий талант изобретателя буквально заполонил старое элеваторное хозяйство лавиной технических новинок   Он предлагает и внедряет, чаще всего собственноручно изготовляя, нужные приспособления: оригинальной конструкции полиспаст — устройство, напоминающее лебедку и состоящее из системы подвижных и неподвижных блоков, с помощью его значительно облегчалась подкатка вагонов для погрузки, выполняемая прежде вручную; приспособление для автоматического прекращения движения транспортера при заполнении приемной камеры; регулятор подачи зерна на ленточный транспортер; приемную коробку к ленточному транспортеру, автоматически регулирующую равномерную подачу зерна к нории; приспособление для устранения переполнения ковшей в нориях; счетчик к автоматическим весам на элеваторах; пульт управления технологическими операциями на элеваторе, с помощью которого включались те или иные процессы; устройство для отбрасывания зерна к задним стенкам вагона... Получив, например, патент на последнее изобретение, Кондратюк стал размышлять над ещё более совершенным. В чем была суть проблемы? Вагоны загружались зерном из выпускной трубы элеватора через двери. При этом, чтобы заполнить весь вагон, приходилось вручную "отлопачивать" зерно от дверей к задним стенкам. Юрий Васильевич изготовил приспособление к выпускной трубе элеватора в виде крыльчатого колеса, заключенного в кожух, при вращении своем отбрасывающего зерно к задним стенкам вагона. При этом створчатое дно, на пружине подвешенное к кожуху, придавало потоку зерна нужное направление. Однако созданное приспособление его не удовлетворило. Зерно отбрасывалось им недостаточно далеко, так как, при трении со створчатым дном, скорость его гасилась. И через несколько месяцев после первого он изобретает другой вид отбрасывателя, принципиально иной. На конце выпускной трубы элеватора он помещает теперь короткий ленточный транспортер на барабанах. Скорость движущейся ленты обеспечивала сильный отброс падающего на неё зерна, а высота и дальность полёта отбрасываемого зерна легко регулировалась изменением угла наклона транспортера. Владимир Панфилович Лавров, помощник механика, как и другие работники элеватора, привык видеть своего "шефа" в неизменной брезентовой робе, вечно возящегося с какими-то механизмами, перепачканного, запыленного. Он рад был и такому механику, и такому жильцу, но при его немалом семействе Кондратюку в доме Лаврова было тесновато, и вскоре Юрий Васильевич снял себе комнату в доме П. Ф. Варваровой на Рабочей улице. — Пришла я однажды домой,— вспоминала спустя многие годы Варвара Владимировна Самодова, тогда шестнадцатилетняя Варенька Варварова,— и увидела незнакомого, несколько странного человека. Мама сказала, что это наш квартирант — Юрий Васильевич. И представила меня. Он очень быстро и как-то просто вошел в нашу семью. После работы из дому никуда не уходил, а если уходил, то в библиотеку или на почту и скоро возвращался. После обеда чаще всего садился к своему столу, что-то писал, чертил. Но бывало — за обедом или ужином вдруг срывался с места и широкими шагами ходил по комнате, щелкая пальцами и теребя волосы. Брови у него сдвигались, глаза щурились, темнели. Потом бросался к столу, что-то вновь быстро писал, вычерчивал... И Вареньке, и её младшей сестре Асе Варваровой их квартирант казался довольно странным человеком: спал не на кровати, а в теплом длинном мешке, ходил всюду в брезентовом костюме, хотя получал приличную зарплату, да и премии за изобретения были немаленькие. Но вместо того, чтобы купить себе приличный костюм и теплое пальто, Юрий Васильевич мгновенно рассылал львиную долю своих заработков родным, друзьям в Малую Виску и в Киев... Как и в Малой Виске, в Крыловской оказалось немало охотников брать у него взаймы, часто без отдачи... Он много внимания уделял, отдыхая, девочкам, помогал им делать уроки, объясняя непонятное, учил играть в шахматы, читал им вслух, увлеченно рассказывал о звездах и планетах, показывая их на ночном небосводе. Однажды у Владимира Панфиловича во время его дежурства на элеваторе случилась крупная неприятность, которая в то время могла обернуться для него серьезной бедой. Она казалась непоправимой — с элеваторного громоотвода кто-то срезал обязательно полагающийся по нормам грозозащиты золоченый наконечник. Узнав об этом, Кондратюк бросился домой к Лаврову и мгновенно нашел выход: взяв у его жены золотое обручальное кольцо, он расплавил его в тигле и вместе с Владимиром Панфиловичем вновь изготовил золоченый наконечник громоотвода. Поистине, отвел удар от семьи своего помощника! А чему были посвящены вспышки его вдохновенного труда, о которых рассказала Варвара Владимировна?   Не только изобретениям в области элеваторной техники! Много позже, готовя к изданию свою работу, Ю. В. Кондратюк указал в предисловии, что намеренно не включает в публикацию две написанные им главы. Почему? Ответ он дал такой: "В 1921 году я пришёл к весьма неожиданному решению вопроса об оборудовании постоянной линии сообщения с Землей в пространство и обратно, для осуществления которой применение такой ракеты, как рассматривается в этой книге, необходимо только один раз. В 1926 году я пришёл к аналогичному разрешению вопроса о развитии ракетой начальной—1500—2000 м/сек — скорости её улета без применения грандиозного артиллерийского орудия — тоннеля, или сверхмощных двигателей, или вообще каких-либо гигантских сооружений. Указанные главы не вошли в книгу: они слишком близки уже к рабочему проекту овладения мировыми пространствами — слишком близко для того, чтобы их можно публиковать, не зная заранее, кто и как этими данными воспользуется". Что же это за "весьма неожиданное решение вопроса об оборудовании постоянной линии сообщения с Землей в пространство и обратно, для осуществления которой применение... ракеты... необходимо только один раз"? Главы, о которых пишет Кондратюк, видимо, утеряны навсегда. Но даже по этому краткому описанию им своей идеи можно сделать интересное предположение. Существует идея космического лифта, с которой 31 июля 1960 года выступил в "Комсомольской правде" тридцатилетний аспирант Ленинградского технологического института имени Ленсовета Юрий Николаевич Арцутанов. Его статья называлась "В космос на электровозе".   В 1965 году в Ленинграде вышла книга В.Петрова и П. Юревича "Фантастика или реальность?", посвященная идее Ю. Арцутанова. А в 1966 году о приоритете на эту идею заявили четверо американских ученых: Джон Д. Айзеке, А. Дайн, X. Брэднер и Д. Бэчус в статье "Удлинение спутника с превращением его в "небесный крюк", опубликованной журналом "Сайнс". В защиту первенства СССР в идее создания космической подъемной машины нового типа выступил научный публицист Владимир Львов — тот самый, со статьи которого о Ю. В. Кондратюке в "Комсомольской правде" начался мой поиск материалов о жизни и деятельности ученого. В его книге "Молодая вселенная" (Лениздат, 1969) была помещена глава "Лифт в небо", рассказывающая и о сути космического лифта, и о приоритете на идею о нем Ю. Арцутанова. Журнал "Сайнс" полностью перепечатал его выступление, и американские ученые — авторы космического лифта — на страницах этого же журнала признали приоритет советских ученых. Идея космического лифта подробно излагается Владимиром Львовым в его книге, и интересующихся ею горячо советую её прочитать. Коротко же говоря, она сводится к использованию "стационарного" спутника, то есть искусственного спутника планеты, полный оборот которого вокруг неё полностью совпадает с периодом её вращения. Такой спутник постоянно находится над одной и той же точкой планеты. Предлагается оборудовать "лифт" между планетой и таким спутником, постоянную жесткую связь, по которой можно будет без ракеты выводить на его траекторию большое количество грузов. "Когда именно созреет техническая возможность для космических лифтов, пока сказать трудно,— пишет В. Львов,— в нашу эпоху, во всяком случае, не приходится зарекаться насчет сроков, и отнюдь не исключено, что проектом займутся вплотную ещё до конца столетия. Ясно одно. Перед нами — величайшей важности принципиальный шаг, второй после ракеты Циолковского теоретический вклад в технику космического транспорта".   Не этот ли, важнейший, шаг был сделан Ю. В. Кондратюком в двух так и не опубликованных им из осторожности главах? В апреле 1926 года он, наконец, получил пакет из Москвы, из Главнауки. Тут же, на почте, он вскрыл его. Здесь оказался отзыв на его работу. Кондратюк читал, и волна радости поднималась в нем по мере прочтения: "Отзыв инженера-механика В. П. Ветчинкина6 на статью Ю. Кондратюка "О межпланетных путешествиях". "В предисловии автор статьи указывает, что ему так и не удалось ознакомиться с достижениями иностранных ученых в этой области, не удалось даже достать основных работ Циолковского. Но это не помешало Ю. В. Кондратюку получить результаты, достигнутые всеми исследователями межпланетных путешествий в совокупности, что следует считать очень важной заслугой. В то же время совершенно оригинальный язык автора статьи и необычные для ученых выражения и обозначения дают основание полагать, что автор является самоучкой, изучившим дома основы математики, механики, физики и химии. Оба указанные обстоятельства убеждают в том, что механик Ю. Кондратюк представляет из себя крупный талант (типа Ф. А. Семенова, К. Э. Циолковского или А. Г. Уфимцева), заброшенный в медвежий угол и не имеющий возможности применить свои способности на надлежащем месте. Переходим к самой работе... (Опустим здесь подробный анализ работы В. П. Ветчинкиным, давшим автору ряд дельных советов и замечаний.—А. Р.) Работу тов. Кондратюка можно напечатать и в том виде, какой она имеет сейчас. В дальнейшем можно было бы соединить его работу с работой других авторов по тому же вопросу (К. Э. Циолковский, Ф. А. Цандер7, я и, вероятно, ещё и другие) с тем, чтобы издать хороший коллективный труд; но такая книга не может быть написана быстро, и ради сохранения приоритета за СССР не следует откладывать печатания готового труда из-за возможного написания нового, более хорошего... Кроме напечатания работы тов. Кондратюка, самого его следует (в случае его согласия) перевести на службу в Москву, ближе к научным центрам; здесь его таланты могут быть использованы во много раз лучше, чем на хлебном элеваторе, здесь и сам Кондратюк мог бы продолжать свое самообразование и работать плодотворно в избранной им области. Такие крупные таланты-самородки чрезвычайно редки, и оставление их без внимания с точки зрения государства было бы проявлением высшей расточительности. В. Ветчинкин. Москва, 12.IV.26 г." Рукопись вместе с отзывом В. П. Ветчинкина поступила в Главнауку, где с ней, очевидно, долго знакомились и другие её работники. Юрий Васильевич, окрыленный отзывом Ветчинкина, с нетерпением ждал результатов. 17 октября 1926 года — через полгода после отзыва В. П. Ветчинкина — в газете "Вечерняя Москва" появилась заметка: "Новый проект межпланетных путешествий. Работы молодого советского ученого. В Главнауку поступила работа молодого ученого тов. Кондратюка "О межпланетных путешествиях". Автор высказывает в ней ряд мыслей о строительстве и деталях ракеты, предназначенной для межпланетных сообщений, Ознакомившись с работой, Главнаука признает, что в ней содержится много интересных предложений, являющихся результатом фундаментального изучения автором вопроса. Однако, по мнению Главнауки, вопрос о создании такой ракеты пока может иметь значение лишь для исследования верхних слоев атмосферы, ультрафиолетового излучения Солнца и др. Главнаука решила отпустить на издание работы тов. Кондратюка необходимые средства, поручив её редактирование компетентному ученому. Одновременно с этим, Главнаука высказывается за создание тов. Кондратюку условий для продолжения работы в этой области". Между тем, Юрий Васильевич, ожидая вестей из Москвы, не сидел сложа руки   Он упорно работает над окончательным вариантом рукописи и завершает её. Под строками, впоследствии ставшими последними строками его книги, автор помечает на ней: "Станция Крыловская Владикавказской ж. д., элеватор "Хлебопродукта", Отправив готовую рукопись в Москву, Кондратюк с нетерпением ожидает вестей из столицы об её издании. Но опубликовать его труд не торопятся. Через много лет, вспоминая весь изнурительный издательский марафон, который он выдержал, Юрий Васильевич писал в письме профессору Н. А. Рынину: "В 1925 году я получил отзыв профессора Ветчинкина, прямо ошеломивший меня своей высокой оценкой моей работы (по традиции я от "профессоров" заранее не склонен был ожидать ничего хорошего), и со дня на день стал ожидать её издания, но последовала основательная волокита Главнауки и ГИЗа — рассмотрения, пересмотрения, ассигнование денег и отобрание их обратно, протянувшаяся два с половиной года... Главнау-ка отказала не только в ассигнованных ею ранее небольших деньгах на издание, но даже и в организационной помощи (издать за мой счет в какой-либо из приспособленных для научных целей типографий) — печатать же в журналах я не хотел, не видя возможности сократить свой труд и в то же время не рассчитывая на напечатание полностью". Следует заметить, что год получения отзыва Ветчинкина Юрий Васильевич здесь указал неправильно — им был 1926, да и профессором В. П. Ветчинкин тогда ещё не был, он стал им в 1928 году, но суть дела Кондратюк изложил верно. После более чем двухлетней волокиты с так и не состоявшимся в Москве изданием его книги интерес Главнауки к Ю. В. Кондратюку и его работе совершенно пропал. Есть немало документальных свидетельств того, что судьбой рукописи интересовался и занимался тогдашний куратор "Главнауки" Л.Д.Троцкий и это в дальнейшем ей только повредило. Но, несмотря на этот чувствительный удар, Юрий Васильевич продолжал бороться за свое детище. Завязалась его переписка с Владимиром Петровичем Ветчинкиным — единственным человеком, который не потерял в то время веры в необходимость издания работы Кондратюка, всячески ему помогал и поддерживал.   Крупный ученый, известный специалист в области аэрогидродинамики, ученик Н. Е. Жуковского, В. П. Ветчинкин и сам разрабатывал проблемы динамики ракетного полёта, а потому сразу по достоинству оценил труд Ю. В. Кондратюка. Он вызвался быть редактором его книги, ободрял автора и поощрял его в дальнейшей разработке проблем межпланетного полёта, давал дельные предложения по подготовке рукописи к печати. Дело оставалось, казалось, за малым — за издательством, взявшимся бы за публикацию. Но издателей труда Юрия Васильевича все не находилось. В рабочем бушлате Как он жил в это время? Его натура жаждала практических дел, реализации грандиозных и необычных проектов, к которым он всегда тяготел. Но перейти от теории космического полёта к хотя бы предваряющим этот полёт необходимым экспериментам у Кондратюка не было возможности. Оставалось заниматься тем, что предлагала ему его случайная профессия. Случайная? Да, конечно, он не видел в ней никогда своего призвания. Но, став механиком элеваторов, сделал необычайно много, чтобы люди этой профессии запомнили его навсегда. Он мечтал так автоматизировать всю работу элеватора, чтобы всей его деятельностью мог управлять один человек — с диспетчерского пульта. Ему удалось на Крыловской создать пульт управления технологическими операциями, с которого осуществлялся запуск их работы. Его приглашают участвовать в монтаже оборудования Гречишкинского элеватора — там же, на Кубани, затем предлагают поехать старшим механиком на строительство нового элеватора в Северной Осетии. Строительство его на станции Эльхотово ведется ещё неизвестным ему способом, к которому он присматривается с большим интересом — железобетонный корпус элеватора возводится в подвижной опалубке. В октябре 1926 года он переезжает в Эльхотово, а в самом начале следующего года едет в командировку в Сормово, на завод дизельных двигателей. Изучив в короткий срок особенности их конструкции и эксплуатации, Кондратюк, вернувшись в Эльхотово, монтирует электромеханическую часть элеватора, творчески, на ходу придумывая различные усовершенствования, внедряя уже придуманное им в Крыловской. Старший механик Эльхотовского элеватора внешне мало отличался от обычного рабочего, да и "руководил" он все больше механизмами, чем людьми. Не чурался никакой черной работы — его руки, вечно перепачканные машинным маслом, в ссадинах и мозолях, были золотыми руками мастерового. Его неизменным одеянием на работе и дома был грубый брезентовый бушлат, в котором он явно не соответствовал ни облику "начальника", ни, тем более, ученого. Сохранилась фотография, на которой он снят дома, в Эльхотово. А впрочем — "его домом" это нельзя назвать, у него на всю оставшуюся жизнь никогда не будет своего дома. Явно не ему принадлежащие — хозяйские фотографии на белой стене за ним. А сам Юрий Васильевич — ещё молодой, в канун своего тридцатилетия (подлинного!), смуглый, черноголовый и черноусый, но ещё без появившейся у него позднее бородки, сидит, засунув руки в карманы грубой рабочей блузы-бушлата, и смотрит на нас жгучими черными глазами исподлобья, настороженно. Этому снимку суждено было стать первым опубликованным — ещё при жизни Кондратюка — его фотоизображением. Ленинградский ученый в области авиации, ракетной техники и межпланетных сообщений, профессор Николай Алексеевич Рынин, издал в 1928-1932 годах трехтомный труд "Межпланетные сообщения".   Для третьего тома в раздел "Теория космического полёта" он попросил Юрия Васильевича прислать свою автобиографию. Это произошло уже в 1929 году, после выхода в свет многострадальной книжки Юрия Васильевича. Кондратюк направил Н. А. Рынину большое письмо, приложив к нему фотографию, сделанную в Эльхотово. В 1930 году по просьбе К. Э. Циолковского он также посылает ему свой снимок эльхотовского периода — тот же, что и Н. А. Рынину. А пока из Москвы по-прежнему не сообщают ничего конкретного об издании книги, строительство Эльхотовского элеватора завершается, и впереди, очевидно, либо новые стройки, либо возвращение в Крыловскую. Судьба свела Юрия Васильевича здесь, в Эльхотово, с человеком, который на долгие годы, почти до самого конца жизни Кондратюка, стал его ближайшим доверенным лицом. Об этом человеке существуют разные мнения: от уважительного до самого неприязненного. Столь же противоречиво оценивается и его роль в дальнейшей судьбе Юрия Васильевича Кондратюка. Анатолий Владимирович Даценко пишет, например, что "его положительная роль в творчестве Кондратюка неоспорима". "Возможно,— предполагает Виталий Иванович Севастьянов,— он знал его тайну и умело пользовался ею". "Инженер Горчаков,— считает жена Александра Владимировича Доценко, Людмила Ивановна Спрыгина,— предприимчивый делец, старался использовать Ю. В. Кондратюка в своих целях. Есть основания считать, что из-за Горчакова Ю. В. Кондратюку незаслуженно пришлось потерпеть перед судом того времени". Итак, этот человек — Петр Кириллович Горчаков. Будучи руководителем кустового объединения "Хлебопродукт", он принимал Ю. В. Кондратюка на работу в Эльхотово, по достоинству сумел оценить и проделанную им работу, и его самоотдачу, и умелые руки, и светлую голову. Когда строительство Эльхотовского элеватора завершилось, Горчакову поручили возглавить в Новосибирске Сибирскую краевую контору "Хлебопродукт". Он предложил Кондратюку поехать с ним. Юрий Васильевич согласился. Рассказ о П. К. Горчакове, включающий и новые, далеко не безынтересные подробности, ещё впереди   Пока же, вовсе не претендуя на изречение истины в последней инстанции, хочу поделиться и собственным мнением о взаимоотношениях П. К. Горчакова и Ю. В. Кондратюка, тем мнением, под углом которого мы и будем смотреть на личность Петра Кирилловича Горчакова в этой книжке. На мой взгляд, отношение современных "судей" П. К. Горчакова, ловко использовавшего, по их мнению, талант Ю. В. Кондратюка в своих личных, корыстных целях, очень сродни отношению "судей" Л. Ю. и О. М. Бриков, якобы бессовестно пригревшихся возле талантливого Маяковского. И подобно тому, как на отношение к Брикам, которого они в действительности заслужили, указал сам В. В. Маяковский — собственным к ним отношением в предсмертном письме, так и правильному отношению к П. К. Горчакову (и к его семье, с которой Юрий Васильевич сохранил дружеские отношения почти до самой своей гибели, чему свидетельством является его письмо с фронта О. Н. Горчаковой),— учит собственное отношение Ю. В. Кондратюка к нему, неизменно дружеское и уважительное, что засвидетельствовали очевидцы этих отношений.   Нет ни одного свидетельства, говорящего об обратном, о том, что Кондратюк тяготился сотрудничеством с Горчаковым. Что же до "суда того времени", то правильнее было бы сказать, что перед ним пострадали оба — и Ю. В. Кондратюк, и П. К. Горчаков. И не этим ли общим страданием объясняются дружеские отношения двух столь разных людей? На этом мне хотелось бы поставить пока многоточие... Повторяю, мы к этому ещё вернемся. А пока поезд уносит нашего героя с Северного Кавказа в Западную Сибирь. И следует неизбежное — "по пути"... Он ещё полон надежд на благополучное завершение волокиты по изданию его труда в Москве. И с этими надеждами появляется в столичной квартире В. П. Ветчинкина, специально заехав в Москву. Они с нескрываемым интересом приглядываются друг к другу — хозяин квартиры, на удивление Юрия Васильевича, оказавшийся сравнительно молодым — в следующем за их встречей году ему исполнится 40 лет, и он станет профессором, и его гость — странный молодой ученый в брезентовом бушлате, сообщивший тогда Ветчинкину, что высшего образования ему получить не удалось и с трудами иностранных и отечественных авторов по данному вопросу он, к сожалению, не знаком и потому понятия не имеет об общепринятых обозначениях и терминологии.   Тридцатидевятилетний хозяин и двадцатидевятилетний гость вскоре, забыв о разнице в возрасте и положении, увлеченно беседуют о полёте к другим планетам, стремительно делая наброски на листах бумаги и покрывая их столбцами формул. Расставались дружески. Владимир Петрович пообещал написать предисловие к книге Ю. В. Кондратюка и стать её научным редактором, если, разумеется, согласен автор и не будет против Госиздат. Автор, конечно же, не только не против, но и очень рад этому, узнав Владимира Петровича Ветчинкина теперь уже и очно. ГИЗ, который по согласованию с Главнаукой собирается издать книгу Ю. В. Кондратюка, также останавливается на кандидатуре В. П. Ветчинкина как её редактора и 13 апреля 1927 года официально утверждает Ветчинкина в этом качестве. На библиотеки в этот приезд у Ю. В. Кондратюка практически не было времени, кое-какие книги дал ему Владимир Петрович да ещё он совершил пробег по книжным магазинам Москвы. В одном из них, в техническом отделе, Кондратюк сделал ценное для себя приобретение, которое сопровождало его потом всюду. Это был "Инженерный справочник", изданный Московским академическим издательством (МАКИЗом). На титульном листе его указывалось, что "Инженерный справочник для инженеров, техников и механиков" представлял собой "перевод с 48-го немецкого издания "Инженерного календаря Фелянда", под редакцией и с дополнениями инж. Ю. С. Чечет". Этот повидавший виды "Инженерный справочник" 1927 года издания с личными пометками Ю. В. Кондратюка на его страницах ныне хранится в Новосибирском областном краеведческом музее. 18 апреля 1927 года Кондратюк пишет письмо В. П. Ветчинкину, в котором сообщает о своих соображениях по поводу редактирования и издания его труда. "В 1927 году,— писал много позже Юрий Васильевич,— по совету В. П. Ветчинкина мною была изменена на более обычную и удобопонимаемую система обозначений и отчасти терминология, вставлен не приводившийся мною ранее вывод ф[ормулы] 4 и исправлена ошибка в ф[ормуле] 6 (влияние масс непорциональиого пассива). Он же обратил мое внимание на огромное значение конструкторской разработки "горелки"— извергающей трубы, вследствие чего мною и была написана и вставлена гл. IV". Таким образом, он проделывает немалую работу над рукописью   И — заметим — в свободное от основной работы время, которого у него тогда практически не было. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно полистать старую книгу приказов, или, как их именовали тогда, "постановлений", написанных от руки и часто не очень грамотно, по Сибирской краевой конторе Всесоюзного государственного акционерного общества "Хлебопродукт". Перенесемся вместе с нашим героем в Западную Сибирь. Контора Сибирского краевого отделения "Хлебопродукта" находилась тогда в Новосибирске, и владения её простирались довольно широко, охватывая не только районы Западной, но и Восточной Сибири. С севера Томской области до предгорий Алтая, от Омска до Иркутска—таким был тогда огромный район, где возле речных причалов и железнодорожных станций, а часто и просто на пересечении проселочных дорог вставали одно за другим высокие, по преимуществу деревянные, сооружения — элеваторы. Они должны были повсюду заменить обычные хлебные амбары, служившие крестьянам-единоличникам, так как складирование хлеба в больших количествах неизбежно требовало высокой механизации работ. Вот такую механизацию подъема, передвижения, проветривания, охлаждения, сушки, взвешивания, сортировки и выгрузки зерна должны были обеспечить эти похожие на неприступные замки величественные и таинственные сооружения. Латинское слово "элеватор" означает в переводе — подъемный аппарат. По иронии судьбы, человек, знающий, как построить подъемный аппарат для преодоления земного притяжения и полёта к другим планетам Солнечной системы, должен был строить совсем другие подъемные аппараты... И он строил — элеваторы, зернохранилища, амбары для хлеба. Его опыт механизации элеваторов Кубани и Северного Кавказа был здесь, в Сибири, как нельзя более кстати. Его первым в Сибири объектом оказался строящийся в поселке Рубцовка (ныне город Рубцовск Алтайского края) деревянный самотечный элеватор — один из четырех крупнейших тогда в Сибири элеваторов, емкостью в 100 000 пудов. Ю. В. Кондратюка назначили туда техником. Если полистать подшивку газеты "Красный Алтай" за 1927 год, в глаза бросятся заголовки: "Сибэлеваторстрой — пионер в деле постройки в СССР линейных механизированных элеваторов"; "Скоро начнется постройка четырех элеваторов по 100000 пудов"; "Крупное элеваторное строительство в Сибири"; "100 пудов зерна — в три минуты"... Механизация, рационализация, крупное строительство— все это было по душе Ю. В. Кондратюку. Пригодилось и его доскональное знание применявшейся в то время элеваторной техники, и его богатый опыт её эксплуатации, и, конечно, его изобретательность, уже увенчанная к тому времени успешным внедрением изобретенных им технических новинок и выдачей изобретателю патентов. Очевидно, первой его работой в Рубцовке остались довольны, во всяком случае, в дальнейшем ему поручается уже не один, а сразу несколько объектов. "Постановление № 35 от 12 сентября 1927 года... § 4. Техник по постройке элеваторов Кондратюк Ю. В., согласно его просьбе, переводится из Рубцовки на работу по механизации амбаров в Бийске, Рубцовке, По-спелихе и Шипуново с местожительством в Новосибирске". Ещё через две недели появляется постановление № 41 от 26 сентября 1927 года, в котором в связи с организацией технического отдела, занимающегося проблемами правильной эксплуатации построенных и введенных в действие элеваторов, Ю. В. Кондратюка именуют уже "техником-механиком", прикрепленным к техническому отделу "в помощь специальную для учета эксплуатации элеваторов". "Постановление № 41 от 26 сентября 1927 года... § 8. Техника-механика Кондратюка Ю. В. полагать в штате Сибконторы и производить выплату жалования с 1 сентября. На... техника-механика возлагается: технический надзор за элеваторами и механизированными амбарами, равно и техническое руководство ими. § 9. Техника-механика Кондратюка Ю. В. с 26 (27) сентября полагать в командировке: Бийск, Барнаул, Рубцов-ка, Шипуново, Поспелиха для инструктирования по механизации хлебных амбаров". "Постановление № 49 от 12 октября 1927 года... § 6 ...считать прибывшим из командировки, согласно удостоверению № 66 (командировочное удостоверение.— А. Р.) ...§ 12... полагать в командировке с 14 октября". Возвращается он из очередной командировки по Алтаю 1 ноября 1927 года, а с 3 ноября — вновь в отъезде: "на места оборудования амбаров для наблюдения за ходом работ". 10 ноября — прибыл, с 15-го (постановление № 62, § 6) вновь отправляется по наблюдаемым объектам. Вернувшись 21-го, 23 ноября уезжает, возвращается 26 декабря, а с 28-го командируется (постановление № 73, § 9) "на станции Иссик-Куль и Мо-скалейка для участия в комиссии по приемке элеваторов". Теперь попробуйте найти "брешь" в его рабочем расписании, когда он мог бы заниматься спокойно, и ни на что не отвлекаясь, своей рукописью!   Да он за весь год и "дома-то" был считанные дни! Его "домом" чаще были то вагон на колесах, то временно снятый угол в местах назначения по очередному командировочному удостоверению. Список его разъездов не поредел и в начале 1928 года, но мы остановимся пока, чтобы ещё раз напомнить, что именно в те трудные для него дни горячей работы на алтайских элеваторах и зернохранилищах он и завершил работу над своей рукописью, внеся в неё все те изменения, дополнения, уточнения, которые он делал по просьбе редактора — В. П. Ветчинкина. Когда рукопись была совершенно готова, отредактирована и подготовлена к печати, Владимир Петрович Ветчинкин написал к ней предисловие. Оно датировано им 4 декабря 1927 года. В. П. Ветчинкин, в частности, писал: "Предлагаемая книжка Ю. В. Кондратюка, несомненно, представляет наиболее полное исследование по межпланетным сообщениям из всех писавшихся в русской и иностранной литературе до последнего времени. Все исследования проделаны автором совершенно самостоятельно, на основании единственного полученного им сведения, что на ракете можно вылететь не только за пределы атмосферы, но и за пределы земного тяготения. В книжке освещены с исчерпывающей полнотой все вопросы, затронутые и в других сочинениях, и, кроме того, разрешен ряд вопросов первостепенной важности, о которых другие авторы не упоминают. К числу которых относятся: предложение использовать озон вместо кислорода; металлическое горючее; формула, доказывающая, что ракета, не сбрасывающая баков или не сжигающая их, вылететь за пределы земного тяготения не сможет; автор предложил крылатую ракету для использования крыльев при отлете и при посадке на Землю; обстоятельно исследовал проблему межпланетной промежуточной базы и её ракетно-артиллерийского снабжения; вывел формулу летающей лаборатории и многое другое... Предлагаемая книжка будет служить настольным справочником для всех, занимающихся вопросами ракетного полёта. Принимая во внимание, что Ю. В. Кондратюк не получил высшего образования и до всего дошел совершенно самостоятельно, можно лишь удивляться талантливости и широте взглядов русских механиков". Казалось бы, дальше все должно произойти уже без особых усилий со стороны автора: он свое дело сделал, книга готова, отредактирована, получила восторженный отзыв и самое горячее благословение крупного специалиста — В. П. Ветчинкина. Чего же ещё?.. Но и в 1928 году книга не появилась на свет. Более того, все радужные надежды Кондратюка, связанные с Главнаукой и ГИЗом, вскоре лопнули, как мыльный пузырь. Продолжалась та "доброкачественная волокита", о которой уже сказано выше: "рассмотрения и пересмотрения". Рукопись дали на отзыв другим ученым. Прекрасный отзыв В. П. Ветчинкина, которого кое-кто склонен был рассматривать как опасного конкурента появившимся многочисленным "ракетчикам", сыграл в дальнейшем роль, обратную логически предполагаемой. Работу Кондратюка стали свысока "разносить" недоброжелатели Ветчинкина. Дело доходило до абсурда — так, например, один из основоположников гелиобиологии А. Л. Чижевский, ровесник Ю. В. Кондратюка и страстный поклонник Циолковского, объявил, что никакого Кондратюка вообще никогда не существовало, его-де "выдумали" В. П. Ветчинкин и другие "враги" Циолковского. То-то бы возликовал тогда Александр Леонидович, если бы узнал, что Ю. В. Кондратюк в действительности — не Кондратюк! Из письма Ю. В. Кондратюка Н. А. Рынину: "Попутно препровождаю Вам любопытный, классический отзыв одного ученого, показывающий, что не перевелись ещё зубры, которые будут с тупым упрямством хаять идею межпланетного сообщения, как и всякую новую идею, до тех самых пор, пока не будет установлено регулярное сообщение с мировыми пространствами и пока холодные страны не будут обогреты перехваченными за тысячи верст от Земли солнечными лучами". В марте 1928 года ГИЗ после долгой канители окончательно отказался издавать книгу Ю. В. Кондратюка. Главнаука тоже "умыла руки", отказав не только в средствах, но и в любой другой помощи. Труд всей жизни Юрия Васильевича стоял на грани катастрофы. Он просил Главнауку подыскать ему какую-либо приспособленную для издания подобных научных трудов типографию и разрешить издать в ней книгу за его собственный счет — отказали и в этом. Что было делать? В Новосибирске была типография, в которой никогда не печатали научных трудов с формулами, в наборе отсутствовали математические символы, знак интеграла, например. Но Юрий Васильевич, не видя никакого другого выхода, обратился туда. Отзыв и предисловие В. П. Ветчинкина произвели впечатление, хотя содержание книги осталось для руководства типографии тайной за семью печатями. Ну что ж, если крайлит разрешит и этот чудак-человек заплатит за издание из своего кармана, то небольшим тиражом можно и издать. Сибкрайлит подписал книгу Юрия Кондратюка "Завоевание межпланетных пространств" в печать 21 сентября 1928 года. К тому времени Юрию Васильевичу удалось отложить на её издание некоторые сбережения. Каким образом? Естественный вопрос, на который исследователи его творчества, включая и автора этих строк, давали ранее не совсем соответствующие истине ответы. 1928 Год   Сам Ю. В. Кондратюк 1928 год в своих автобиографических заметках ничем не выделил. Между тем, проследить его жизнь и творчество, едва упоминая год, непосредственно предшествовавший изданию его книги, было бы ошибкой. Невольно, из-за скудности данных, собранных об этом времени, в эту ошибку впали все его биографы. Готовил книгу к печати, чего там, дело ясное — был занят. Да, готовил, но где и как? В начале 1928 года он ездит принимать механизированные амбары в Бийске (постановление № 78, § 5, командировочное удостоверение № 127), потом в Рубцовку и Поспелиху (постановление № 87, § 10, командировочное удостоверение № 146). Затем в книге постановлений его имя встречается лишь в связи с новыми назначениями, но не с командировками. По просьбе Ю. В. Кондратюка его переводят "в распоряжение элеваторного отдела", с постоянной работой в Новосибирске. К тому времени и П. К. Горчаков, и многие сослуживцы Ю. В. Кондратюка по "Хлебопродукту", переименованному 28 июня 1928 года в "Союзхлеб", были в курсе, что все свободное время молодой механик проводит за расчетами и чертежами, не имеющими никакого отношения ни к элеваторам, ни вообще к земным делам. Ксения Андреевна Веретина, работавшая в то время курьером "Хлебопродукта", вспоминала, что нередко заставала утром на работе Юрия Васильевича, просидевшего ночь напролет за расчетами. "Мил человек", как прозвали Кондратюка с её легкой руки, только смущенно улыбался, объясняя, что засиделся за решением интересной "задачки", и, предупреждая разные её "охи" да "ахи", дарил ей испорченные им чертежи на кальке. Калька тогда изготовлялась не из бумаги, а из тончайшего батиста, пропитанного для прозрачности специальным раствором. Хорошо прокипятив её, Ксения становилась обладательницей батистовых косынок, а то и рубашек, сшитых из таких кусков. В марте Юрий Васильевич подал одну за другой две заявки на новые изобретения в области элеваторной техники. Первая — на ковш для элеватора-транспортера— заявлена 20 марта 1928 года, вторая — на ворот с приводом от двигателя — 23 марта. Особенно ценным изобретением оказался элеваторный ковш, прозванный специалистами "ковшом Кондратюка". Он давал значительно большую, чем ранее применявшиеся ковши, производительность элеваторных конвейеров-норий, отличался оригинальностью, простотой и изящностью решения. Как сказано в описании к патенту, ковш этот "вместо сплошной передней стенки имеет один или несколько щитков... разделенных между собой, а также и от дна ковша промежутками". При движении ковша вверх зерно не высыпалось, удерживаемое этими щитками, а также "естественным откосом" между щитками и дном. Ковш Кондратюка зачерпывал зерно в промежутки, набирая значительно больший объем, чем обычный, и легко опорожнялся. Это значительнейшее изо всех изобретений Ю. В. Кондратюка в области элеваторной техники получило в дальнейшем довольно большое распространение на элеваторах страны. Но окончательное решение о выдаче Ю. В. Кондратюку патента на изобретение ковша для элеватора-транспортера появилось только 31 декабря 1929 года, следовательно, премиальные за то изобретение он получил только в 1930 году, и эти деньги им получены уже значительно позднее расчета с типографией за издание его труда. Сбережения, которые Ю. В. Кондратюк сумел собрать для издания за свой счет, складывались иначе, Он сам рассказал об этом в письме Н. А. Рынину довольно недвусмысленно: "К счастию, из машинистов мне к этому времени удалось выдвинуться в механики и конструкторы, вследствие чего я получил возможность собрать средства на собственное издание книги в Новосибирске, без чего неизвестно, когда бы увидела свет моя работа..." С 1 мая 1928 года Юрия Васильевича утвердили в должности районного механика и повысили оклад со 160 до 200 рублей (постановление № 135, § 4), осенью его назначили заведующим проектно-монтажным отделом, затем — заместителем главного инженера. У него появился отдельный кабинет в конторе, по воспоминаниям очевидцев, постоянно заваленный грудой проектов, чертежей, книг... Во всех этих служебных перемещениях несомненна и очевидна роль начальника Кондратюка— П. К. Горчакова, сделавшего многое, чтобы создать Юрию Васильевичу условия не только для изобретательской деятельности, но и для накопления средств к изданию книги, а также для самой работы над нею. Здесь давайте вернемся от осени 1928 года к совершенно пропущенному нами лету этого же года. В Сибирской краевой конторе Всесоюзного государственного акционерного общества "Союзхлеб" с мая 1927 по 1931 год работал помощником прораба, районным техником, старшим производителем работ по постройке элеваторов, а позднее и заместителем главного инженера опытный строитель Семен Николаевич Пыжов.   Вот что рассказала мне его дочь Алевтина Семеновна:   — Жили мы тогда в Новосибирске на Красноярской улице в большом одноэтажном кирпичном доме, который назывался "домом инженеров". Длинный такой дом, при нем огромный двор. Там жил и Петр Кириллович Горчаков с семьей. С его дочерью Люкой мы были одногодками, у меня даже фотография сохранилась, где мы обе сняты маленькими. Папа был строителем, строил в Рубцовке элеватор, потом в Усть-Каменогорске. Помню, как мы были в Грязинских топях за Ачинском— ездили на лошадях, папа нас с собою брал всюду, потому что командировки его были длительными— на все время строительства. "Хлебопродукт", а потом "Союзхлеб" строили элеваторы и на востоке Сибири, вдоль железных дорог. И вот в 1928 году папа собирался на очередную стройку в деревню Ингаш за Красноярском (ныне станцию Нижний Ингаш). Позднее, уже перед войной, мама рассказала, что Горчаков пришёл тогда к отцу и сказал: "Надо одного человека тебе взять, чтобы он исчез. Мы его проведем прорабом, но он у тебя прорабом работать не будет. Ты создай ему условия, чтобы он сидел и работал и чтобы никто ему не мешал". Мне тогда было 6 лет, но я отлично запомнила нашего постояльца. Мы жили в Ингаше в огромной избе, там была отдельная комната с окном в тайгу. Вообще, помню, вокруг была глухая тайга. Вот в этой комнате и поселился Юрий Васильевич. Папа нам строго-настрого насказал к нему не заходить, не заглядывать и не мешать. Поэтому я видела его только тогда, когда он делал редкие перерывы в работе, и во время еды — питались мы все вместе. Мама пекла пирожки с мясом, помню, что он их очень хвалил. И ещё запомнилось, как он ел. В чай всегда клал столовую ложку сливочного масла и соль. Мне не разрешали выходить из-за стола, и я смотрела на него с ужасом, не могла понять, как можно пить такой чай. Он был высокий, такой черный, лохматый, совершенно не следил за собой... И ещё причиной того, что |я его хорошо запомнила, было то обстоятельство, что он был первым, у кого я увидела велосипед. У руля были какие-то колесики, шестеренки... И вот, когда случался перерыв в работе, он меня иногда сажал на раму и каптал. И эти зубчики шестеренок меня до крови резали, но я молчала — боялась, что, если скажу, он меня больше не посадит. Незадолго до войны, когда я была уже значительно старше, Кондратюк появился у нас снова и сказал "Ирина Алексеевна (жена Семена Николаевича, мать Алевтины Семеновны.—А. Р.)! Очень Вас прошу - сохраните это!" —и передал маме довольно-таки объемистую пачку. Там было несколько книг, в том числе его книга и книга К. Э. Циолковского с автографом автора, несколько общих тетрадей. Я видела, когда он приходил, но время не запомнила, помню только, что это было весной или осенью. Жили мы тогда по адресу: Красный проспект, 14, где сейчас находится Управление водного транспорта. Потом приходили из горкома партии, все забрали, у нас осталась только книжка Циолковского. Куда все это попало — не знаю. Достоверность этого рассказа подтверждают следующие факты: в 1960 году Ирина Алексеевна Пыжова и Алевтина Семеновна Геженцева (Пыжова) направили в редакцию газеты "Известия" письмо и фотографии, где писали о брошюре Циолковского с дарственной надписью Кондратюку. Дом-музей Циолковского в Калуге, заинтересовавшись, вступил с ними в переписку. Сохранились письма научного сотрудника музея В. С. Зотова от 16 октября 1960 года, исх. № 64-а; директора музея В. П. Акимова и В. С. Зотова от 12 декабря 1960 года, в которых работники дома-музея К. Э. Циолковского благодарили Пыжовых "за присланную в дар музею книгу К. Э. Циолковского с автографом Ю. В. Кондратюку и за присланные воспоминания о Юрии Васильевиче Кондратюке". 29 декабря 1960 года сотрудник музея Владимир Семенович Зотов направил Пыжовым ещё одно письмо: "Я послал Вам официальное уведомление о получении Вашего дара. Но официального сообщения недостаточно. К сожалению, по крайнему недостатку времени я не успел написать Вам "обыкновенное", частное письмо, чтобы выразить Вам теплое чувство глубокой признательности... Я знаю, при каких обстоятельствах осталась у Вас брошюра Константина Эдуардовича. Обстоятельства очень грустные, хорошо только то, что книжечка попала в заботливые руки друзей, которые сохранили её для истории, для человечества... ...Одна Ваша фраза: "Я помню Юрия Васильевича как очень скромного, застенчивого и немножко странного человека" — сразу дает яркий образ... "никудышный десятник" был творцом великих идей. И курьезы, которые случались благодаря рассеянности Юрия Васильевича, также имеют свое значение". К "грустным обстоятельствам" мы ещё обратимся.   А пока вернемся в 1928 год. Над чем размышляет, что пишет Кондратюк летом в глухой таежной деревне Ингаш? Об этом мы можем судить лишь по одному документу, написанному им осенью того же года,—второму предисловию к своей книге. На его страницах автор ведет спор с К. Э. Циолковским по практическим результатам от полетов в космическое пространство, прогнозируемым великим калужанином. Кондратюк пишет: "Коснусь основного вопроса этой работы, совершенно неосвещенного в первоначальном изложении,— вопроса об ожидаемых результатах для человечества от выхода его в межпланетные пространства. Пионер исследований данного предмета проф. Циолковский видит значение его в том, что человечество сможет заселить своими колониями огромные пространства Солнечной системы, а когда Солнце остынет, отправится на ракетах для поселения в ещё не остывших мирах. Подобные возможности, конечно, отнюдь не исключены, но это предположения отдаленного будущего, частью чересчур уж отдаленного". Размышляя о футурологических взглядах Циолковского, как видим, он достаточно точно цитирует оппонента. Да, Кондратюк, как мы знаем, познакомился с трудом К. Э. Циолковского в журнале. Но почему он лишь теперь вернулся к размышлениям о них и спору с Циолковским? Логично предположить, что цитируемые Кондратюком взгляды Циолковского в это время, то есть в 1928 году, лежали в напечатанном (или написанном!) виде у него под рукой. Вспомним нашу гипотезу о том, что переписка с Циолковским у Кондратюка могла начаться ранее 1929 года, не от письма ли Циолковского он "завелся"? Заметим, что и данное Кондратюком своему труду название — "Завоевание межпланетных пространств" — в какой-то степени является продолжением полемики с Константином Эдуардовичем, с его "Исследованиями мировых пространств..." Кондратюк настроен более решительно и жаждет практически перейти к практике полетов за пределы Земли. "Посмотрим на проблему выхода человека в межпланетные пространства с более "сегодняшней" точки зрения, чего мы можем конкретно ожидать в ближайшие— максимум—десятилетия, считая от первого полёта с Земли. Если не вдаваться в более или менее обоснованные фантазии, то наши ожидания будут заключаться в следующем: 1. Несомненное огромное обогащение наших знаний с соответствующим отражением этого в технике. 2. Возможное, более или менее вероятное, хотя и недостоверное обогащение нашей техники ценными веществами, которые могут быть найдены на других телах Солнечной системы и которые отсутствуют или слишком редки на земной поверхности. 3. Возможны и иные дары Солнечной системы, которых мы сейчас можем и не предвидеть и которые могут быть и не быть, как, например, результаты общения с предполагаемым органическим миром Марса. 4. Несомненная возможность для человечества овладеть ресурсами, с помощью которых можно будет самым коренным образом улучшить условия существования на земной поверхности — проводить мелиорацию её в грандиозных размерах, осуществляя в недалеком будущем предприятия и такого порядка, как, например, изменение климата целых континентов. Я говорю, конечно, не о чем ином, как об утилизации неисчерпаемых запасов энергии солнечного света, которая так затруднительна в условиях земной поверхности, делающей её менее рентабельной, чем эксплуатация топлива, воды и ветра, и которая, наоборот, будет неизмеримо рентабельнее в пространствах, где отсутствуют атмосфера и кажущаяся тяжесть. Именно в возможности в ближайшем же будущем начать по-настоящему хозяйничать на нашей планете и следует видеть основное огромное значение для нас в завоевании пространств Солнечной системы". Именно в предисловии 1928 года Кондратюк упоминает и две неопубликованные им главы. По всей вероятности, он возвращался к этим главам, размышлял о возможности включить их в свою книгу и принял решение не включать, опасаясь непредсказуемых последствий. "Наконец, последним, сильно беспокоившим меня вопросом являлась метеорная опасность,— писал он 1 мая 1929 года в письме Н. А. Рынину,— лишь несколько дней назад, получив от Я. И. Перельмана8 его книгу "Межпланетные путешествия", я узнал, что иностранные авторы, математически исследовавшие этот вопрос, пришли к благоприятным выводам". Летом 1928 года, накануне выхода его труда, он ещё не познакомился с книгой Я. Перельмана, следовательно, пытался самостоятельно разрешить проблему, размышлял о ней. Разумеется, все это лишь предположения, исходящие из того факта, что все лето 1928 года Юрий Васильевич провел в таежной избушке за Красноярском и, по свидетельству очевидцев, очень плотно работал. Нужно сказать и ещё об одной причине отъезда Кондратюка в Ингаш. Вспомним, что П. К. Горчаков предупреждал Семена Николаевича Пыжова о том, что его гость должен "исчезнуть". На то были довольно серьезные опасения. В мае в Москве начался шумный процесс по так называемому "шахтинскому делу", положивший начало повсеместному поиску "инженеров-вредителей". Инженеры и техники, подозреваемые во вредительстве, объявлялись агентами белоэмигрантского контрреволюционного центра, так называемого "Парижского центра". Эпидемия подозрительности неизбежно коснулась и Кондратюка, занятого не относящимися к элеваторному делу записями, в которых присутствовали "снаряды", "горючее" и многие другие "страшные" термины. Не случайно позднее многие были убеждены, что Ю. В. Кондратюк отбывал заключение "по шахтинскому делу". Возможно, к тому времени П. К. Горчаков уже знал и о прошлом Юрия Васильевича, был посвящен в его тайну. Встревоженный судьбой своей книги, Юрий Васильевич мог поделиться с Горчаковым и своими личными тревогами в это смутное время.   О том, что было дальше, мы знаем Вернувшись в начале осени в Новосибирск, Ю. В. Кондратюк получает повышение по службе, затем ещё одно. Таким образом, П. К. Горчаков подчеркивает свое полное к нему доверие, ставя на карту и собственное благополучие. В отсутствие Кондратюка П. К. Горчаков всячески "проталкивает" его изобретение, не дожидаясь рассмотрения заявки наверху, внедряет "ковш Кондратюка" на ряде сибирских элеваторов и результаты внедрения сообщает в Москву. 20 ноября 1928 года письмом правления научного общества автора изобретения и П. К. Горчакова приглашают в Москву для сообщения об эффективности внедрения элеваторного ковша. Но автору в конце 1928 года не до поездок в столицу, а Горчаков решает приурочить свою поездку к отпуску в 1929 году и тоже не едет. Кондратюк пропадает в типографии все свободное время, но ему приходится и много ездить, решая на местах вопросы, связанные с внедрением его ковша. Не все идет гладко. Ф. Е. Медведев, бывший заведующий бюро эксплуатации Сибирской краевой конторы "Союзхлеб", писал впоследствии: "Разработанный им новый норийный корец (ковш) дал увеличенную производительность против мельничного корца аналогичной емкости... и успешно был внедрен, но не всегда ему сопутствовала удача... круглый, жесткий и гофрированный транспортер не удался".   Кондратюк вникает, отлаживает, вносит необходимые коррективы, а мысли его заняты другим — книгой. Дело движется медленно: непривычные к набору формул, то и дело обнаруживая несоответствие наборной кассы тексту, наборщики к тому же то и дело допускают ошибки, набор приходится делать заново. Типография взвинчивает предварительно условленную оплату за издание, и Кондратюк вынужден согласиться. Пригодился и его высокий оклад в последние месяцы, и неиспользованные отпускные, и премиальные за внедрение... Наконец, в январе 1929 года бесконечно уставший, но счастливый, он привозит в свой кабинет на Потанинской, 24, где располагалась контора, пахнущие свежей типографской краской пачки своей книжки. Сам он был и "художником-оформителем" её, изобразив на обложке книги траекторию разгона реактивного снаряда, стартующего с Земли в космическое пространство. Этот момент — один из важных в его работе. Кондратюк считал, что выгодно не сразу выводить корабль за пределы земного притяжения, а разгонять его предварительно на околоземной орбите по стремительно раскручивающейся спиральной траектории. Именно так стартуют сегодня все космические корабли. Книга вышла тиражом в 2000 экземпляров, сразу став библиографической редкостью. В ней, помимо текста, было 6 развернутых листов-вклеек со схемами и чертежами. Вместе с ними она составляла объем всего в 79 страниц. На титульном листе указано: "Издание автора. Новосибирск, ул. Державина, 7". Это — адрес, по которому он тогда жил. "Автор надеется,— писал Кондратюк,— что ему удалось представить задачу завоевания Солнечной системы не в виде теоретических основ... а в виде проекта, хотя и не детализированного, но уже с конкретными цифрами..." "Юр. Кондратюк" — это имя, стоявшее на обложке тоненькой книжки, почти брошюры, отныне вошло в историю мировой космической техники. Оглавление Наука   www.pseudology.org