| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Трофеи | |
Все
войны
ведутся для того, чтобы захватить чужое имущество или отстоять от захвата
свое. В ходе
Второй Мировой войны Советский Союз
выступил сперва в роли захватчика, захватив часть Румынии – Бессарабию,
часть Венгрии – Буковину и Закарпатье, часть Польши – Западную Украину и
Западную Белоруссию, часть Финляндии – Карельский перешеек и Петсамо, а
также полностью Литву, Латвию, Эстонию.
Затем он сам стал жертвой более сильного на тот момент захватчика, отобравшего не только все перечисленные земли, но и огромную часть собственно советской территории – вплоть до Ленинграда, Москвы, Сталинграда и Большого Кавказского хребта. Затем, как известно, перевес сил снова оказался на стороне Советского Союза, и он не только возвратил всё свое собственное и захваченное им прежде, но вдобавок захватил еще огромную территорию Восточной и Центральной Европы, распространив свое влияние вплоть до Адриатики и Альп. Лично мне во Второй Мировой войне с чужим имуществом не повезло, хотя находился я в рядах Красной Армии шесть лет – с октября 1940 и по ноябрь 1946 года. В январе 1943 года, когда наша батарея, переправившись в Шлиссельбурге через Неву вслед за прорвавшей блокаду пехотой и полевой артиллерией, несколько недель простояла рядом с немецким военным складом, мне перепали было немецкие солдатские кожаные сапоги, выглядевшие куда доброкачественнее моей родной кирзы. Но воспользоваться этим замечательным трофеем я не смог. 2 Несмотря на то, что сапоги были на два-три номера больше моих, подъем у них был настолько низкий, что даже в простой портянке, не говоря уж о зимней шерстяной, выданной нам перед отправкой на фронт, нога моя пролезть в немецкий сапог не смогла. Как сказал бы, наверно, в этом случае римский легионер: Что можно Юпитеру, то нельзя быку. Кроме сапог, в том военном складе были еще снаряды для немецких зенитных орудий. К нашим пушкам они не подходили по калибру и заинтересовали нас совсем с другой стороны. Мы знали, что, в отличие от нашей зенитной артиллерии, в немецкой дистанционная трубка на снарядах устанавливалась не вручную, гаечным ключом, а без приложения рук, автоматически, с помощью часового механизма, которым был снабжен каждый их снаряд. Вот это словосочетание –«часовой механизм» – и возбудило в нас необычайную энергию. Слив недельную порцию «наркомовского пайка» в одну канистру, мы под предводительством старшины направились к складу и приволокли оттуда на санях двадцать снарядов. Аккуратно вывинтив капсюли-детонаторы с гремучей ртутью, сперва вытащили из гильз тротиловую начинку, а затем принялись разбирать сами снаряды в поисках часов. К величайшему нашему разочарованию, ничего похожего на «Павла Буре», «Лонжин», «Омегу» или, на худой конец, на будильник или хотя бы на ходики, там не оказалось. Однако назвать этот наш поход совсем безрезультатным было бы не совсем верно. Сторожившие склад часовые рассказали нам, что тротиловые макароны, которыми набиты немецкие снарядные гильзы, взрываются только от капсюля-детонатора с гремучкой, а без взрывателя они представляют собой отличное топливо для буржуйки. Так что, пока мы не снялись с той позиции у склада, и потом еще недели две, мы могли не заботиться о дровах, наши землянки всегда были теплыми и сухими, а стоявшие в них железные печки, накаленные трофейным тротилом, – полупрозрачными от адского жара. Поскольку наша бригада была направлена в Германию уже после моей демобилизации, воспользоваться данным каждому воину-освободителю правом раз в месяц отправлять на родину посылку из вражеской берлоги я не смог. Но бригадное начальство во главе с полковником Киселевым организовало что-то вроде экспортно-импортной фирмы, отечественным подразделением которой руководил, как ни странно, бывший мой батарейный повар Митька Шандер. Очевидно, победители сильно превысили положенные нормы грабежа побежденных, потому что в конце 1947 года бригада была расформирована, командир ее счел за благо, не дожидаясь трибунала, пустить себе в лоб пулю из собственного пистолета, а через некоторое время по приговору суда получил свою пулю, правда, не в лоб, а в затылок и наш Митёк. 3 Вообще-то, кое-какие немецкие вещи – посуда, ткани, телефункеновские радиоприемники – завелись в первые послевоенные годы во многих московских домах. Но настоящие трофеи в первый раз я увидел у нашего соседа по лестничной площадке, человека, никогда не воевавшего, по профессии искусствоведа – настоящего, а не «в штатском». Он появился в ведомственном доме, в котором жила семья моей жены после того, как ее отец, руководивший строительством Новокраматорского завода тяжелого машиностроения, был переведен на работу в Москву, в Строительный отдел Совнаркома, в годы войны, когда почти все остальные жильцы квартир, выходящих на нашу лестницу, находились в эвакуации. Поэтому никто в доме не знал, куда подевались прежние жильцы этой квартиры и каким образом в ней оказался человек, ни к какому строительству отношения не имевший. Поговаривали, что он отдал за нее коменданту дома 200 000 рублей – деньги в ту пору фантастические, первый советский легковой автомобиль «Газик» стоил 9 000. Выглядел наш сосед солидно, представительно – был полноват, лысоват, любезно раскланивался с нами, когда мы сталкивались на лестничной площадке или в лифте. Правда, случалось это нечасто, потому что из своей квартиры он выходил очень редко. Зато гости к нему тянулись вереницей, с самого раннего утра и до позднего вечера, такие же представительные, как сам хозяин, иногда штатские, но чаще военные, по большей части в полковничьих и генеральских смушковых папахах. На второй год после окончания войны у соседа появилась сожительница – дородная красавица, а вместе с ней атмосфера скандала, нередко сопровождаемая непривычным для нашего дома звуковым оформлением. Однажды, зимним вечером, когда я возвращался с работы и подходил к нашему парадному, на третьем этаже распахнулось окно, оттуда по пояс высунулась полуголая женская фигура и раздался визг: «Спасите, убивают!» Я вбежал в подъезд, не дожидаясь лифта, перепрыгивая через ступеньки, помчался вверх по лестнице и, добежав до нашей площадки, столкнулся с выскочившим из своей квартиры соседом, который вцепился в меня обеими руками и чуть ли не силком втащил к себе, бормоча: «Будьте свидетелем… Будьте свидетелем… Я ее и пальцем не трогаю…» 4 В это время в прихожую продолжали доноситься визгливые призывы о помощи. Когда мы вошли в спальню, полуголая скандалистка умолкла, сползла с подоконника, накинула на себя шелковый лиловый халатик, изобразила на своем дородном лице приветливую улыбку и не спеша удалилась в ванную. – Извините, ради бога, – продолжал, между тем, бормотать сосед. – Она, в общем-то, неплохая женщина… Только помешана на манто… У нее уже двенадцать штук – норки, котики, выхухоль, платиновые лисы… Но сегодня на Столешниковом она увидела гвоздь сезона – рыжую лисичку и зашлась! Хмыкая что-то невнятно, я попытался отцепиться. Но сосед, видимо, опасаясь продолжения атаки, все время оказывался между мной и выходной дверью. И когда мне все же удалось приблизиться к ней вплотную, настойчиво предложил: – В кои веки попали к нам, так уж побудьте немного, поглядите на наши художества! Тут я в первый раз огляделся по сторонам и прямо-таки опешил: все стены, от пола до потолка, вплотную были увешаны картинами, да какими! Не будучи большим знатоком, я сходу мог распознать в них творения с детства знакомых по Третьяковке великих мастеров, а приглядевшись, различить в уголках картин подписи. Маковский. Нестеров. Куинджи. Брюллов. Ге. Репин. Саврасов. Кустодиев. Васильев. Петров-Водкин… – Вы бы видели, в каком состоянии мне их приносят, – бормотал, между тем, новоявленный Али-баба. – Без рам, без подрамников, сложенные пополам, а то и в четыре раза, с царапинами, трещинами, подтеками, осыпавшиеся, с замазанными подписями… Ретировавшись наконец, я столкнулся с выходившим из лифта полковником, бросившим на меня из-под кустистых бровей весьма недоброжелательный взгляд. Из-под мышки у него торчало нечто крупногабаритное, завернутое в шинельное сукно. Устоял бы я от соблазнов легкого обогащения, если бы закончил войну в Германии, не знаю. К счастью, моя бригада была оставлена для защиты ленинградского неба, когда части Ленинградского фронта, разгромив летом 1944 года окружавшие город гитлеровские войска, погнали их на Запад. Правда, как только война для нас закончилась, застоявшиеся зенитчики нескольких батарей, за неимением близлежащих вражеских территорий, занялись сбором трофеев на территориях, населенных соотечественниками. Так, например, поступил один из взводных ванек одной из батарей нашего Краснознаменного третьего дивизиона – орден Красного знамени был получен дивизионом за участие в боях по прорыву блокады под Невской Дубровкой, Шлиссельбургом, Синявином. Этот лейтенант вместе с двумя ранее отбывавшими срок сержантами ограбил четыре квартиры в Лесном – прежде, чем их застукали и отправили в трибунал. Кто бы что ни объявлял, я убежден – на самом деле все войны ведутся для того, чтобы так или иначе поживиться за чужой счет Источник Оглавление |
|