| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Романыч | |
Валерий
Романович Полищук, откликавшийся на просто имя – Валера и просто отчество
– Романыч, был моим близким товарищем. С конца
шестидесятых годов и до конца
восьмидесятых он помогал
Михаилу Борисовичу Черненко и мне холить и
пестовать наше детище.
Романыч пришел к нам из Несмеяновского ИНЭОСа – Института элементоорганических соединений, где лет десять пропахал эмэнэсом – младшим научным сотрудником в лаборатории академика Кнунянца, удивлявшего некомпетентную публику тем, что вместо обычной для действительного члена Академии наук пиджачной двойки или тройки носил генеральский мундир. Компетентная знала подоплеку: Кнунянц был военным химиком, то есть специалистом по боевым отравляющим веществам. Как, впрочем, и сам основатель и бессменный директор института Несмеянов, носивший штатский костюм. В пору прихода в ИНЭОС Романыча наука элементоорганика, а точнее часть ее, получившая название металлоорганической химии, стала центральным направлением всей химической науки, начавшей строительство моста, соединяющего неживую природу с живой. С другой стороны, со стороны биологии, в то же самое время этот мост начала строить молекулярная биология, ставшая центральным направлением всей биологической науки. Когда этот мост будет построен, люди овладеют одной из главных тайн природы – тайной жизни. К сожалению, тайны природы интересовали руководителей советского государства лишь настолько, насколько их можно было бы использовать в военных целях, притом достаточно быстро. Перспективы же создания искусственного гемоглобина, инсулина и других жизненно необходимых человеческому организму веществ интересовали их гораздо меньше, как и создание высокоэффективных катализаторов, скажем, для практически полного превращения нефти в бензин. На их век, прикидывали они, нефти хватит, да и крови тоже. Поэтому, когда к середине 60-х годов окончательно выяснилось, что новым оружием тут не пахнет, интерес советского руководства к представляемому Несмеяновым научному направлению исчез, сам он на посту Президента Академии наук был заменен представителем ракетчиков Келдышем, а полноводный финансовый поток, ранее питавший ИНЭОС, превратился в скудный ручеек, и его молодежь оказалась на мели. 2 К тому времени Романыч был уже кандидатом химических наук, но все еще младшим научным сотрудником. На пути к докторской степени и к должности старшего научного сотрудника не виделось ни малейшего просвета, все лаборатории были перегружены научным комсоставом. Коллеги Романыча из числа таких же эмэнэсов кинулись подрабатывать, кто чем мог. Одни репетиторством. Другие совместительством. Третьи, кто покрепче, пошли шабашничать – брали отпуска за свой счет, сбивались в бригады и уезжали куда-нибудь к чорту на рога строить коровник или собирать элеутерококк. Романыч поступил круче – вообще сменил профессию: пришел к нам в журнал. Сперва, пока он занимался «Клубом Юный химик» и «Новостями отовсюду», наша старая гвардия предпочитала звать его Валерой. Но возглавив «Проблемы и методы современной науки», он стал постепенно превращаться в Романыча, кем и стал окончательно для всех нас, когда взял под свое крыло «Жизнь замечательных ученых» и превратил эту рубрику в одну из тех, что определяли нонконформистское лицо журнала. Как-то, в середине семидесятых, в Нижнекамске, столице татарских нефтехимиков, преподавательница тамошнего техникума, готовившего мастеров для гигантского нефтехимического комбината, показала мне бережно переплетенные очерки Романыча – о великом русском химике академике Ипатьеве, эмигрировавшем в Америку в двадцатые годы, о его ближайшем ученике академике Разуваеве, полжизни проведшем в тюрьмах и ссылках, о других создателях научных и технологических основ отечественной промышленности, чьи имена десятки лет вымарывались цензурой из учебников, монографий, справочников, а труды держались в «литературных зонах» – спецхранах. Каким образом нам удавалось пробивать эти сакраментальные очерки в печать. Как только началась Горбаческая перестройка, мы стали выпускать «Библиотеку Химии и жизни», одной из первых книг которой стал сборник этих очерков. 3 Набравшись литературного опыта, Романыч принялся за повести, главными героями которых стали ученые разных исторических эпох, в том числе и наши современники, что вообще-то в СССР, заправилы которого к настоящей интеллигенции относились враждебно, было немалой редкостью и настоящим писательским подвигом, на который отваживались только такие литературные великаны, как Булгаков, Паустовский, Каверин, или такие смельчаки, как Дудинцев. Романыча стали печатать и в других изданиях, вплоть до лучшего в стране литературно-публицистического журнала «Новый мир». И вот, как раз в то время, когда литературная карьера Романыча пошла на крутой подъем, он вдруг получил приглашение вновь вернуться на научную стезю. А именно – в свой родной ИНЭОС, в свою родную лабораторию, где вследствие естественной убыли высвободилось место старшего научного сотрудника. Почему Романыч принял это приглашение, я понял не сразу. Совмещать писательство с серьезной научной работой практически невозможно. Во всей российской истории были известны лишь два примера удачного совмещения физики с лирикой – Михаил Васильевич Ломоносов и Александр Порфирьевич Бородин. И трудно было представить себе, что Романыч всерьез рассчитывал стать третьим подобным исключением из правил. На поверхности виделись две причины. Первая – резкое ухудшение атмосферы в журнале. Вторая – такое же резкое улучшение ее в ИНЭОСе. Дело было в конце 1985 – начале 1986 годов. Самое начало крушения коммунистического режима. Партийные держиморды пытаются дожать недожатое. Реформаторы пытаются прорвать чуть приоткрывшиеся плотины. Что-то удается одним, что-то удается другим. Одним удалось дожать бессменного фактического руководителя журнала Михаила Борисовича Черненко, изгнанного партийными властями, и посадить на его место комсомольского функционера Гену Мальцева. 4 Другим удалось выдержать напор многочисленных научных карликов из числа партийных функционеров, стремившихся занять директорский пост в ИНЭОСе после смерти Несмеянова, и возвести на него авторитетнейшего институтского завлаба Марка Ефимовича Вольпина. Однако теперь, по прошествии полутора десятков лет стали видны не только поверхностные, тактического порядка, причины возвращения Романыча в науку, но и глубинные, стратегического характера. Тут опять же следует припомнить время, когда это возвращение произошло. С приходом к власти Горбачева крепостные стены коммунистической державы, отделявшие ее народы от остальных пяти шестых земной суши, зазияли трещинами и провалами. Трещинами и провалами покрылось и все здание построенной большевиками тюрьмы народов, все перегородки, полы, потолки. Наиболее динамичные, свободолюбивые, образованные жильцы не преминули всем этим воспользоваться для перестройки собственной жизни. В их первых рядах шли «крепкие научники». Крепкий математик Мавроди соорудил первую в стране финансовую пирамиду МММ. Крепкий химик Ходорковский основал первый частный банк «МЕНАТЕП». Крепкий биолог Бендукидзе – одну из первых частных промышленных корпораций «Биопрогресс». К созданию гигантской финансово-промышленно-информационной империи приступил член-корреспондент Академии наук СССР Березовский. Крепкий физик Франк-Каменецкий улетел в Америку, учить уму-разуму тамошних студентов и аспирантов. Между тем, позорная война в Афганистане все еще продолжалась, порядки в армии продолжали оставаться уголовными, и все семьи, в которых подрастали сыновья, были озабочены прежде всего тем, чтобы уберечь их от отдачи «почетного долга советского гражданина» неизвестно кому. 5 К числу таких семей относилась и семья Полищуков. Сын Романыча Илюша стремительно приближался к призывному возрасту. Всей своей статью он походил на отца – тоже рослый, тоже широкоплечий. В царские времена волне мог бы угодить в кавалергарды. Способностями его бог тоже не обидел. К девятому классу он свободно владел английским, в девятом добавил еще немецкий и французский, в десятом увлекся Востоком. На зимние каникулы съездил в организованный СОХНУТом молодежный лагерь, и стал готовиться к отбытию в Израиль. Не думаю, что он замышлял это наперекор отцу. Как раз в это время Романыч стал проявлять интерес к истории еврейской диаспоры в России, публиковаться в появившихся в Москве и Ленинграде еврейских газетах, сближаться со столичными сионистскими кругами. В общем – строить мостки для перехода с давшего сильный крен корабля советской империи на борт более надежного плавсредства. Но одно дело – прибыть туда, будучи работником мало известного за пределами отечества журнала, и совсем другое – сотрудником одного из крупнейших мировых центров современной науки. К тому же, существовало и такое деликатное обстоятельство, как безусловная заинтересованность израильтян в тематике Кнунянцевской лаборатории, поскольку враги еврейского государства постоянно грозили ему применением химического оружия. Илюша отбыл на «историческую родину» в 1988 году. Через год, отпраздновав свое 50-летие, Романыч отправился «в гости к сыну» – на рекогносцировку. Основательный человек, он все делал основательно. Но как писала в школьном сочинении одна умненькая восьмиклассница, – жизнь это не проход между партами, по которому идешь к доске, хорошо выучив урок. Увидев Романыча после его возвращения из двухмесячной поездки в Израиль, я сразу заметил в нем что-то не то. Загар? Конечно, и загар. Белокожее, как у всех рыжеватых блондинов, лицо Романыча стало темно-коричневым, как у эфиопа. Но дело было не в одном загаре. Обычно все свои эмоции Романыч выражал улыбкой. Она могла быть радостной, могла быть печальной, поощрительной, выжидательной, иронической, наконец – просто вежливой. Но без улыбки я его не видел никогда. Теперь она исчезла. 6 …Поначалу в Израиле все шло как по писаному. Побыв недельку в Иерусалиме и убедившись, что у сына все вроде бы в порядке – учится в университете, живет в университетском кампусе, Романыч направился в Реховот, в Институт Вейцмана, где знакомые по Москве «свои ребята» сразу же поставили его «к станку». А рухнуло все накануне отлета в Москву, когда приехавший попрощаться с отцом Илюша осмелился, наконец, сообщить ему о своем решении покинуть Израиль, в котором он совершенно разочаровался. «Местечковое государство! – Втолковывал сын опешившему отцу. – Никакого единого еврейского народа не существует. Имеются в наличии марокканские евреи, эфиопские евреи, румынские, грузинские, горские, бухарские. И местная аристократия – дерущие нос сабры. Бюрократия – почище советской. Вместо Политбюро – Раввинат…» Согласно медицинской статистике, первый инфаркт миокарда приключается у мужчин в возрастном интервале от сорока до шестидесяти лет. Романычу было пятьдесят. Согласно медицинской статистике, хуже всего переносят инфаркт миокарда здоровяки. Романыч отличался богатырским сложением. Согласно все той же медицинской статистике, среди губителей рода людского инфаркт миокарда занимает первое место. Романыч погиб от инфаркта миокарда. Все получилось по науке. Увы… Источник Оглавление |
|