Лирический дневник (1935-2008) Валентин Рич Прикосновение Часть 1 Пробы пера   Прямо надо мною облачко висит. Лентой голубою реченька блестит. Чуть шуршат, качаясь, рядом камыши. На лужайке пусто. В поле ни души. Только в небе знойном ястреба кружат. Да в селе за полем петухи кричат. И берез прибрежных неподвижна тень. Все как-будто молвит: «Что за чудный день!» *** Заря расплавила рубины на влажных листьях тополей. И потекли ручьи огней живою кровью тополиной. *** Зима подкралась, словно тать в нощи. Вчера в просветы тучи еще врывался теплый лучик, распространяя благодать почти что летнюю. А нынче весь полог неба как завинчен. И Дед Мороз, к зиме привычен, к ней приложил свою печать. Померк зеленый цвет газона. Последний лист сорвался с клена. Ледком покрылось небо луж. В Москву пришла эпоха стуж. *** Летят сосульки с крыши, пугая голубей. А солнышко все выше, а небо все синей. Звенит, не умолкая, сверкая, как слюда, веселая, живая, весенняя вода. *** Был рассвет Как вишневый сироп на свет На Севере диком На севере диком, на полюсе самом, Где снежная вьюга метет, Один горемычный медведь косолапый, Сопя, свою лапу сосет. И снится ему, что на юге далеком, Где только лишь в погребе лед, Папанин, страдая от зноя жестоко, Слезу раскаленную льет. Эй, Бетси «Бетси, нам грогу стакан...» Застольная песня Бетховена Постой! Встать не пытайся, пока водки все просит нутро. Последний разочек, эй, Бетси, тащи-ка ведро! Стаканов нам не надо – мы пьем из ведер прямо. Ей-богу, зачем нам стаканы? Мы их еще спьяну сожрем. Ей-ей, славная водка. К чертям всё, что не в глотке! Кто там кидает селедку? Ну дайте ж ему по зубам! В башке легко так стало – мозгов как не бывало. За друга готов хоть в бутылку. Да жаль, что туда мне не влезть. Теперь выпьем за Бетси еще, выпьем за Бетси, за нос курносенькой Бетси, за всех, кто нам водки поднес! А если не хотите, вы все к чертям катите – могу и один налакаться. Эй, Бетси!.. (Падает под стол) Реклама Когда гнетущая тоска удавом к сердцу подберется, Когда приятеля рука в беде нежданной отвернется, Когда изменит вам любовь, Когда у вас не станет брата, Купите крымского муската, И радость жизни к вам вернется Вновь! Массандра. Мускат розовый ликёрный № 23 Крутится петух …Жил Дурак на свете. Думал, что он умный. Приходило время – ел, работал, спал. Грусть ли набегала, он грустил бездумно. Радость ли случалась, радостно сиял… Мир повернут раком: помрачнела рожа, опустились руки, спекся аппетит. Если парень соня – больше спать не может. Если парень бодрый – без просыпу спит. Свет сошелся клином на какой-то стерве, и мозги, как шапка, стали набекрень. Каждое словечко дергает за нервы, и подохнуть рад бы каждый божий день крутится петух вокруг кудахтающей курицы, с воплями по крышам носятся коты, тихо бродит парень по вечерней улице,- всё одно и то же. Люди суть скоты. Serenada Не в небе огромном разгрохался гром, А я с патефоном стою под окном. Печали внимая, на окна гляжу. Танго вынимаю и вновь завожу. Но грустного мрака уж полон весь дом.. Лишь лает собака за вашим окном. Не слышно привета. Пустынен балкон. И тщетно ответа мой ждет патефон   Первый поцелуй Попытка поэмы Был майский день – такой чудесный! На небе темноголубом Сияло солнце. Майской песней Был полон мир. А в мире том Нам нужно отыскать героя. Ну так и быть, без дальних слов (Пойдемте пушкинской тропою!), С ним познакомить вас готов. Он звался Валей… Ну и что же? На имя это ведь похоже. Да и притом уж мне давно Знакомым кажется оно. Итак примите и любите. Он добрый парень. Он брюнет. Ему шестнадцать скоро лет. Он черноглаз. И не поэт, Хоть построчить порой любитель. Ну, вот для первого знакомства, Пожалуй, хватит, а потом, – Чтоб не обилось потомство На эгоизм и вероломство, - Я доскажу вам все о нем. Друзья! В начале сей поэмы Сверкало солнце. Но сейчас, Покуда длился мой рассказ, Уж вечереет. И от темы Не отклоняясь ни на миг, Пойдем на следующий стих. Все полно шума, полно света – Светло совсем как будто днем. Взлетают яркие ракеты, Летят сверкающим дождем, И образуя в небе арки, Трещат и гаснут над водой… Вы догадались? Да, мы в парке! Но что наш делет герой? Сказать могу вам по секрету, Что он не дале, как вчера, Достал на праздник два билета. И после, с самого утра Все умывался, одевался. И, предвкушая вечер сей, Был тих и дома не ругался На радость матери своей. Но где же он? Ага,поймали! Но вы, быть может, не узнали Героя нашего пока?.. Ну не валяйте дурака. Так вот же он! Глаза сияют, Румянец шеки озарил… А рядом с ним… Да, я забыл Вам рассказать, что он любил. От нас он это не скрывает, Но от нее… Избави Бог! Ведь он считал, что лишь сапог Такие вещи открывает, И что сначала он узнает, Как, что и почему Она. И да поможет им луна! Я вижу, вы развеселились, хоть говорю вам наугад. Они еще не объяснились. Вы рады? Я – так очень рад. Они танцуют. Звуки тают. И лает зычный саксофон. Им все на ноги натупают. Но не мешает им трезвон. И стройный стан своей подруги Обняв. И в очи глядя ей, Почти не слыша джаза звуки, А потому совсем без муки, Наш Валентин танцует с ней. И спутав «па» и повороты, Они несутся средь толпы, Вполне довольны, и заботы Не омрачают их черты. В шестнадцать лет танцуют долго. И мы, чтоб слишком не устать, Пойдем пока на «Волга-Волга», А после их найдем опять. В кино толкучка, духотища, Как на экваторе, жарища. И все ж, по правде говоря, В кино мне нравится, конечно. В носу там можно ковырять – И абсолютнейшее беспечно А вам что нравится в кино? Ведь вкусы разные бывают. Быть может, то, что там темно? Да не смущайтесь! Все ведь знают И никому там не мешают, Лишь честным зрителям, – как я. А потому душа моя, Терзаясь пагубным примером И обучась дурным манерам, Совсем забыла про кино. И впечатление одно Оттуда вынес я, тоскуя, - Что нет кино без поцелуев, Ни на экране, ни в кино. Но свет зажегся. Все поднялись. Чуть покраснев, заулыбались. А мы опять в поход собрались К героям нашим. Ведь сейчас Уже довольно поздний час, И их найти сейчас не шутка, Не фунт изюму, так сказать. Но посвященному… Минутку Вы подождите. Или пять – Никак не больше. Ну пойдем, Героя нашего найдем. Парк опустел. Затихли звуки. Лишь шопот слышен тут и там. И по темнеющим углам Сплетенные мелькают руки. Пойдем в Нескучный сад быстрее, На набережной иль в аллее, Он там. И ясно – не один. И сам себе не господин. Луна сквозь ветви золотится На черном бархате небес. Весенний ветер веет в лица И шелестит листвою лес. И с шаловливою волною Играет месяц золотой. Мир полон тайною ночною. Мир полон трепетной мечтой. Пришли! Вы видите там нишу? Там есть скамейка. Там они. Не опоздали ль мы? Но тише… Они сидят совсем в тени. Увы, обмануты надежды – Вам не увидеть ничего. Но напрягать не стоит вежды: Я про героя моего Вам рассказать и так сумею. Хоть и боюсь, что не посмею. Но вы не бойтесь – я нахалом Бываю редко. И сейчас Приличен будет мой рассказ. Валюшка (к своему герою Питаю нежность я порой) Сидел с поникшей головою, Уныло взор потупив свой. Его мне, право, очень жалко. Он страха полон был, хоть зной Пылал в душе младой так жарко. Он от любви, конечно, млел, Поцеловать ее хотел, Но и подвинуться не смел. А как же наша героиня? Ну как она стерпеть могла? Ведь, говоря по правде, ныне Смелее дева, чем была. (Да и была ль еще, не знаю – Об этом знает лишь мудрец, Который в этом деле спец, А я халтурить не желаю... ) Она сидела, улыбаясь. В душе немножко издеваясь, Рукою косу теребя, А в общем, искренно любя. Но время шло. Она грустнела. Скажите, сколько можно ждать? Она тихонько «Дружбу» спела, И губки начала кусать. Потом сказала: - Хватит, Валя! Уж нам пора идти домой… (О, бедный,бедный наш герой!) Потом она, конечно, встала. И от обиды чуть дыша, Пошла тихонько, неспеша. Он плелся рядом, и с тоскою Глядел на профиль дорогой. И чуть светился под луною Пушистый локон золотой. Но вы не ждите, друг-читатель, Что объяснится он легко. Он трусит – милый мой приятель. Мне просто стыдно за него. И молча, сумрачно, печально Они отправились домой. И грустен был ночной покой. Но вот на площади вокзальной Остановился их трамвай. Она сказала: «Вылезай». Он вылез. И досады полны Они пошли по мостовой. Им вслед задумчиво и сонно Глядел унылый постовой.. Вот и подъезд. Эх, Валентинка, Ты что же автора подвел? И эту славную блондинку, С которой целый день провел? Она же любит! Ну… Смелее! Дерзай!.. И тут наш ловелас Вдруг произнес, зарей алея, Слова, которые до нас Произносились столько раз… Она глядела с обожаньем В глаза горящие его. Схватила за руки… Лобзанье… Ну, хватит. Больше ничего. Пока довольно. Я считаю – Пора закончить этот стих. Давайте лучше пожелаем, Чтоб не ругали мамы их.   Студент и смерть Где и когда, не помню, жил-был студент. Мильон в стране моей огромной живет таких, как он. Он книг прочел громаду, ночей не досыпал, но все прочесть, что надо, никак не успевал. Не раз, ответив правильно на каверзный вопрос, шагал студент с экзамена, ворча себе под нос: «Да разве так бы я сумел, да разве так бы смог, когда в запасе бы имел хотя б один денек!». Но как там ни было, прошли пять институтских лет, и вот с отличием диплом наш получил студент. И стал он строить города и проводить пути, - и полетели поезда, где раньше не пройти, и раздается звонкий плеск, где был один песок, и рвется в небо новый лес, прохладен и высок... Он шел по белу свету, чтоб все на свете сметь. Но... к бывшему студенту пришла Старуха-смерть. Пришла – не постучалась однажды прямо в дом. И встала, подбоченясь, перед его столом. - Что ж, ты пожил не худо, да видно нет стыда; давно тебе отсюда пора идти туда! - С ума сошла, старуха!- ответил ей студент.- Я сам единым духом покину этот свет. Но чуточку попозже, но капельку потом: сперва доделать должен еще один я дом. Согласна? Будь здорова!.. Но день промчался, скор. И Смерть пришла. И снова студент пустился в спор. - Я не тебя боюся: заела, скажут, лень. Зашла бы ты, бабуся, на следующий день!... За днем идет неделя, у Смерти бледный вид. Уж ноги еле-еле Старуха волочит. Потом лишилась речи и потеряла слух. Потом – ничто не вечно - Смерть испустила дух... Я вам все это рассказал, как рассказали мне. Не очень складно, может быть, но правильно вполне. Еще не так бы я сумел, еще не то бы смог, когда в запасе бы имел хотя б один денек.   Всё течёт Обыкновенная история Ночь была, и звезды были, - Всё, как следует в романе. Ну, а то, что было с ними, Называлось расставанье. Он шептал ей, Синеокой, Про любовь и про разлуку, Целовал ей жадно губы И сжимал тихонько руку. Синеокая слезами Затопить весь мир пыталась, И клялась в любви великой, И опять же, целовалась. Звезды мелочно мерцали. Тучки в небо лезли боком. Наконец, они расстались. Он уехал в край далекий. Мы о ней сперва расскажем – О его подруге милой. Ей сначала было грустно. Ей сначала все постыло. Побледнела, похудела Синеокая сначала, Ничегошеньки не ела И кино не посещала. Но едва планета наша Раз пятнадцать повернулась, Загорелись очи ярче И веселье вновь вернулось. Загорелись очи ярче. Словно фары рассиялись. Близлижащие объекты Распалить они пытались. В это время Бедолага (Про кого – уразумели?) Топал маршем по дороге, Так, что пар валил с шинели, Так, что искры выбивали Из камней его подковки. Он спешил узнать на почте, Нет ли писем от плутовки. Но напрасны ожиданья. И плетется он обратно. И ему всё Мирозданье Удивительно отвратно... Год да год – всего два года Пролетели, пробежали. Дорогая дорогого Поджидала на вокзале. Но – другая дорогая. И – другого дорогого. А о тех, что были раньше, Мы не скажем вам ни слова. Потому что в этом роде Каждый сто историй знает. ... И в природе, и в народе Всё течет, всё изменяет...   Две волны Вторая попытка поэмы Там, где всегда стояло лето и коротки бывали ночи, где упирались в небо горы, лежал ледник, томясь от зноя. А солнце жаркими лучами его с утра до самой ночи палило яростно. Казалось, будто ледник тихонько плачет. И слезы чистыми ручьями блестели, падая в морщины горы огромной, и разбившись на два потока звонкоструйных, они, сверкая, по ущелью неслись стремительным каскадом. Но на пути их каменистом вдруг встали вековые скалы стеной гранитной и закрыли дорогу в пышные долины. И пенясь в ярости бессильной, ручьи слились в поток единый, и вместе, с силою двойною, на скалы кинулись. Но твердо стояли серые граниты, не поддаваясь бурным водам ручья шумливого. Широко разлилось озеро. И солнце в нем умывалось рано утром. А по ночам огромный месяц гляделся в воду, улыбаясь. Но в обе стороны разлившись, себе нашла дорогу к морю вода бурливая. Но снова на два потока разделиться пришлося ей. И в одиночку потоки путь свой продолжали. Один из них, гремя камнями, волной искристою сверкая, пробил скалистые преграды и наконец проник в долину. И он поплыл рекой спокойной под крышей джунглей густолистых. Там низко ветви наклонялись к прозрачным водам. Пели птицы, в ветвях порхая и сверкали своим роскошным опереньем. Он был могуч и многоводен, но редко солнце проникало на дно его, и временами ему бывало одиноко. Тогда он хмурился, и волны рябили светлую поверхность и глубь могучего потока. Он вспоминал ручей тот звонкий, чьи волны нежно так ласкали его волну и помогали разбить препятствия в дороге. И загрустил поток могучий, и он решил, - когда достигнет соленых вод морской стихии, найти во что бы то ни стало в ее волнах родные струи. Но не смогла его подруга достигнуть ласковой долины. Скатившись бурно по ущелью, попали воды голубые в пустыню знойную, и солнце спалило жаркими лучами волну прохладную, а ветер разнес тот пар по всей пустыне. А на безбрежном океане и до сих пор тоскливо ходит волна бездомная. Но тщетны ее усилия. И вечно ей суждено по океану носиться в поисках напрасных родной волны. И одиноко, под завыванье урагана, бросаться грудью на утесы… *** Отлетели бездумные ночи. Отошли беззаботные дни. Где вы, глупо-наивные очи? Где вы, детских улыбок огни? Мне не жаль вас, хоть капельку грустно. Жизнь, как буря, стучится в окно. Там полно, где вчера было пусто. И пылает, где было темно. Сердцу тесно, и мыслей – без счета. Но чего-то недвижна рука. Так, как прежде, писать - неохота. По иному – не в силах пока. *** Ключевский был моим ключом. Толстой им был. И Достоевский. А впрочем, чаще просто Невский или Мясницкая. Причем, Едва ли книги отпирали Мне те заоблачные дали, Такой вселенской глубины, Как улиц дщери и сыны.   Утренний ветер Было небо отсилы размером в мое окно. Но вот его прочертило ласточкино крыло, но вот его тучей накрыло, молнией рассекло,- и сразу бескрайним миром, Вселенной стало оно. *** Как после зимы мертвящей, в разгульный весенний гул впервые по-настоящему я окна души распахнул. И солнце брызнуло светом в запутано-пыльный застой. И сердце омылось ветром, неистовым, как прибой. И сон глуховато-притворный, и мир моего мирка смыла волной животворной вешняя жизни река. *** Утренний ветер летит по белу свету. Он порождает задор и аппетит. Без остановки крутится планета, И утренний ветер навстречу ей летит. Просыпайтесь, люди! Поднимайтесь, люди! В мире наступает самый главный час. Все у нас будет, если сами будем, Если сами будем – и Земля при нас. Ночь отступает под натиском рассвета. Утренний ветер с души сдувает сор. Без остановки крутится планета, И утренний ветер летит во весь опор! *** Солнцу передали свою вахту звезды. Вот уж теплым светом залита река. А в бездонном небе, легкие, как воздух, в золоте купаясь, мчатся облака. На пригорке роща стряхивает дрему, ветви расправляет, тянется к лучам. Зяблики и чижики вьют себе хоромы. И грачи над пашней весело кричат. *** Здравствуй, жизнь! И все на свете, здравствуй,– что лежит пока еще вокруг, словно заколдованное царство, ждущее умелых, смелых рук !   The main love story Незабвенной памяти Мары Манучаровой 1 (1938 – 1940) …Еще тела мы не сплетали, еще не шли мы до конца. В ночное небо не взлетали еще ракетами сердца. Но жадно рук искали руки. Пыланье щек. Дрожанье век. Амуры снаряжали луки. Во мне рождался человек… *** Я у ночей не требовал пощады. Бежали дни и таяли во мгле. Мир так велик! А мне так мало надо – одну тебя на всей большой Земле. Одну тебя – чтоб вечно ветры пели, чтоб реки солнца лились в небеса, чтоб вместе плыть, и не страшиться мели, и поднимать тугие паруса. Одну тебя... Я обошел полсвета. Всходило солнце. Приходила ночь. Я в одиночку снова ждал рассвета, И мне никто ничем не мог помочь. Пусть долог путь до спрятанного клада. Пусть он сокрыт в Кощеевом дупле. Но мир так мал, а мне так много надо – Вселенную на крохотной Земле. *** Метет метель и мокрый снег бросает в лица нам. А мы идем, рука в руке, подставив грудь ветрам. Твои запушены глаза, и тает снег на них. И серебристая вода летит с волос твоих. Никто не скажет наперед, что будет нам судьбой… Всегда бы так, за годом год, идти вдвоем с тобой! *** Ты входишь в жизнь дорогою широкой. Весенний ветер о любви поет. Кругом друзья. А на небе высоком твой новый друг – твой быстрый самолет. Забудь, отбрось минутные страданья. Ты любишь жизнь. И любит жизнь тебя. Иди вперед, куда влекут мечтанья. Под яркий свет сияющего дня. Ласкает грудь кипучий ветер мая. Зазеленел, зацвел родимый край. Со мной – иль нет, будь счастлива, родная! Люби, цвети, борись – и побеждай! *** Реже лазурная просинь ловит ликующий луч. В небе туманится осень пасмурной дымкою туч. Дышут ветра туманом, долгую грусть тая. Вот и расстаться пора нам, светлая зорька моя. Ветер тосклив, как прощанье. Дай же в последний раз сердце согреть сияньем жарких, как солнце, глаз. Рвется упрямое сердце в безостановочный бег... Дай ему так согреться, чтоб не остыть вовек! *** На вагонную полку заброшенный, Я с тоскою в окошко гляжу. И сквозь слезы на сердце встревоженном, Улыбнуться пытаясь, твержу: Пусть одно за другим препятствия На пути нашем ставит жизнь, Пусть одно за другим ненастья Нас клонить пытаются вниз, Пусть уносятся рельсов извилины, Где б я ни был, тобой буду жить, Мы – вдвоем, и все грозы бессильны Наше юное счастье разбить... ... А поезд глотал перегоны. А день понемножку гас. Качался, как люлька, вагон мой, В сизых сумерках мчась. Дыма патлатую косу Ветер трепал, распушив. И отстукивали колеса новый какой-то мотив. *** Да, что ты там не говори, а жизнь выкидывает штуки! Вчера я грыз гранит науки, грызу сегодня сухари. *** Нас утро встречает горохом, горохом встречает обед. И сверхоглушительным бздёхом несется гороху привет. И ахая, и охая, и вечером, и днем мы жадно суп гороховый жрем, жрем, жрем! *** Опять проклятое радио орет про чужое счастье, про теплую негу комнат, про то, что беды не в счет. А я…Я даже не знаю, в чьей наше счастье власти? . Помнит о нас - не помнит? Ждет или не ждет? Я вспоминаю даты. Радости. Невзгоды. Все, что было хорошего. И что не успело быть… Зверски храпят ребята из комендантского взвода. Я радио выключил – вон его! Но как мне тебя включить? *** Эй, мети, мети, февральский ветер! Заметай к прошедшему следы!.. Нынче снова мы одни на свете – Я да сердце, скованное в льды. Я да сердце, полное метелью... Не впервой терять нам торный путь. Не впервой нам ночевать под елью На снегу, в полуночную жуть. Нынче так, но знаю, - завтра снова Буйной ширью налетит весна, И в разливе солнца золотого Чашу жизни будем пить до дна! *** В эти дни по московским улицам Под апрельским ослепительным небом Струятся упоительные запахи, Прозрачно желтеют мимозы, И встречаясь с тугими волнами солнца, Бездонной синью неба Наполняются твои глаза. *** Как мир сегодня ярок! Свет льется через край. Весна и мне в подарок прислала месяц май. В нем ветра опахала, в нем зори краше роз, в нем лунные опалы, и бриллианты рос... Но я гляжу с укором На эту благодать. В весенние уборы Мне некого убрать. *** Здесь невозможны невода и парусов размах. Здесь никакая не вода в песчаных берегах. А изумрудное стекло, блистая, как алмаз, со всей земли сюда стекло, в гигантский медный таз. *** Мороз и солнце! День фартовый! А ты все дрыхнешь, хрен моржовый! Вставай, орясина! Подъем! Вчера весь день комбат наш злился и строгим арестом грозился. А нынче, погляди кругом, - его уж нет, сержантов тоже. Давным давно, побривши рожи, они отправились гулять. Ну чем не жизнь... ..?! *** Дело не в том, где тебя я увидел и как, И какие глаза у тебя, и губы какие… Дело в том, что я счастлив, как круглый дурак, будто счастье свалилось на землю впервые. Если б синее небо вдруг раскололось в громах. и кипящее море разлилось, бурля под ногами, я по этому морю, в солдатских моих сапогах, будто новый Христос, прошагал бы, сияя глазами!   Война Май сорокового Май это солнце! Май это ветер! Май это жизни расцвет и веселье!.. ...Май сорокового. Матери и дети лондонских подземелий. Бледное тельце на темном граните. Маски застывшие лиц. Тельце, от страха замри – в зените рокот воздушных убийц. А потом, когда рокот становится неслышен и смолкает лай зенитных батарей, ищут матери детей погибших, а дети – засыпанных матерей. Ты нужен Ты нужен, ты очень нужен своему расчету. Если тебя не будет, кто будет держать в перекрестье цель? Ты нужен, ты очень нужен своей невесте. Если тебя не будет, кого она будет ждать в мире, где каждая женщина кого-нибудь ждет? Ты нужен, ты очень нужен даже врагу. Если тебя не будет, в кого разрядит он свой автомат? Из "Боевого листка" Помни, товарищ, всегда об одном: назад – ни дорог, ни троп. Родина – каждый оставленный дом, позиция и окоп. Песня Бой затих. Орудья замолчали. Завтра снова в грохот огневой. Так затянем, друже, как певали мы когда-то над Москва-рекой. Цель ясна. Слова приказа твёрды. Сердце чисто, и глаза светлы. Мы размечем вражеские орды, словно буря – мутные валы. А потом, когда закончим биться, когда враг повержен будет в прах, мы пройдем по улицам столицы со слезами счастья на глазах. *** Война велась не на экране. Кого обманет бравый вид? Там каждый был хоть чем-то ранен и в каждом кто-нибудь убит. Сказка венского леса Фотография кинозвезды Одни болеют в детстве корью. Другие плачут под огнем. А он - любил Милицу Корьюс, и знать не знавшую о нем. И в Тетюшах, и в Голливуде жизнь одинаково груба, и очень редко знают люди тех, для кого они судьба. Как обольстительно, как смело, в огромной шляпе набекрень, она ему с экрана спела в последний невоенный день! ... Мы проснулись с тобой в лесу, Потом шинелька, да обмотки, да ржавый брустверный песок. Штыками проткнутые глотки. Свинцом продавленный висок… Он до конца хранил ту тайну. Ему бы жить еще да жить. А карточку нашли случайно, когда сбирали хоронить. Потом сошлись друзья-солдаты, - чтоб на помин его души… Один спросил: «Не старовата?», другой ответил: «Не греши!». А мне все кажется… Ей-богу, когда б сумели дать ей знать, она бы упросила Бога еще немного обождать, - чтоб позабыв про всяких прочих, забросив напрочь все дела, хотя б еще один разочек она ему бы спеть смогла: ... Мы проснулись с тобой в лесу, цветы и деревья пьют росу… Шёл солдат Не домой, не на парад ранним утром шел солдат. Шел солдат. Упал солдат. Не дошел. Не встал солдат. Словно смерч осыпал зерна, налетев на колос вдруг. Лег вокруг пустыней черной перерытый смертью луг. А когда к далеким звездам улетел сраженья дым, уцелевшая береза ветви свесила над ним. Что блеснуло? Дождь? Роса ли? Материнская слеза? Два листка, крутясь, упали медяками на глаза... ... Эх, Расея, ты, Расея! Уж войне-то третий год. И не пашет, и не сеет, Только жнет она, да жнет... Третий год судьбу пытаю у курносой на виду. Ты прости, земля родная, если тоже не дойду. Если тоже не дойду, если тоже упаду… *** В этих днях ничто не пропадет, Не падет кладбищенскою пылью. Было болью, значит, будет былью. И к живым живое доползет. В этих днях ничто не пропадет. Будет былью, значит, станет новью. Это нашей нынешнею кровью Красит небо завтрашний восход. *** Вдалеке от семей, от квартир Мы подняли заветный бокал. Старый тост: «За того,кто в пути!» Никогда еще так не звучал. Раз сегодня в крови горизонт, Значит завтра плескаться ветрам! И к далеким счастливым векам Нашей поступи гул донесет. *** В кружке с облезлой эмалью стынет наркомовский спирт. С пьяной моей печалью завьюженный вечер слит. Вьется снежная стая, свивается мыслей спрут. Кружку мою поднимаю за тех, которых не ждут. За тех, у кого от любимых давно остыли дома. Чье счастье неразрешимо, - как теорема Ферма.   ППЖ Прощались и прощались – Надолго, навсегда. Друг дружке обещались Не плакать никогда. Ах, эти расставанья! Война, война, война... Ах, эти обещанья! Копейка им цена. Как-будто шалый ветер и молодую прыть хоть что-нибудь на свете нам сможет заменить. Как-будто бы ребята из нашего полка не мертвым сном объяты, а просто спят пока... Прощались и прощались – Надолго, навсегда. Друг дружке обещались Не плакать никогда. А будущее зыбко. А губы точно лед. А Золотая рыбка к нам больше не придет. *** В нашем туговаримом крошеве вопрос о любви особенно нелеп. Мы встретились просто, сошлись еще проще, словами подсахарив дела хлеб. И ложь станет правдой в безмолвии ночи, среди добела раскаленных ласк. А впрочем, пожалуй, мы лгали не очень. Ведь мы и днем не опускали глаз. Мы просто были нужны друг другу. Как водка в далекой дороге зимой. Как жаркий костер в леденящую вьюгу. Как хлеба кусок на стоянке ночной… Довольно игрушек. Окончены танцы. Старая пластинка заиграна до дыр... ... Только в груди все не хочет уняться глупого сердца щемящий волдырь. *** Мы так умны, что можем все понять. Так молоды, что жить, наверно, сможем, когда разлуки черную печать навечно на сердца свои наложим. Сейчас я здесь.Потом меня не будет. Но будет петь все так же соловей. Потом сюда придут чужие люди. И кто-то назовет тебя своей. И кто-то поведет тебя по саду, где льнет к веранде тонкая лоза, где на рассвете яблони в слезах… А ты опять чему-то будешь рада. Что из того, что так почти всегда кончается все самое святое? Что к нам идет незрячая беда? Что наше счастье, как беда, слепое? Что из того, что мне не согревать продрогшие доверчивые плечи? Мы так умны, что можем все понять. Но никому от этого не легче. *** Щуки ли нет? Или щучьего нету веления? Греет другого сейчас глаз твоих солнечный свет. Я все бы отдал тебе, но, к сожалению, кроме меня самого, у меня ничего нет. Петрокрепость Как броненосец, выдержавший бой, идет на рейд – пробитый, но живой, не поднимая траурного крепа, - на Ладогу выходит Петрокрепость, взрезая грудью вспененный прибой. Летит Нева, без устали шумя, со всех сторон охватывая остров. И блещет волн стальная чешуя меж берегов по-августовски пестрых. И в озаренной солнцем вышине проносит ветер клочья черной ваты… Уже покрыты мхом зеленоватым зияющие шрамы на стене. На выжженной разрывами земле уже коврами расстелились травы. И в пушечном расколотом стволе лишайник вырос меж нарезов ржавых. А на зубце старинной угловой, сражениями выщербленной башни тот самый вымпел рдеет над Невой, что в час победы водрузили наши. …По горло в непроглядной бездне вод, огня и стали выдержав свирепость, видавшая все виды Петрокрепость через года в бессмертие плывет… Марш Мы скоро вернемся в родные края. И будет на улицах свет! Ведь нет нам родней, чем любимая! Любимей, чем родина, нет! Позывные Позывные разные бывают – те, что входят в телефонный код. Широка фантазия штабная: рыбы,звери,птицы, - все идет. Вот, бывало, поднасядут «гости», и кричишь в оглохший микрофон: «На севрюгу огурцов подбросьте!» «Щука, щука, моську просит слон!» Отгремели годы огневые. Скоро вновь, Победой озарен, я увижу улицы родные, я найду ближайший телефон. Радостью великой ошарашен, от волненья просто сам не свой, я скажу тихонько: «Дайте Машу»,- самый лучший в мире позывной. Люда Калашникова А еще была младший лейтенант Люда Калашникова, Комсорг нашего полка. Она почему-то невзлюбила нового начштаба – Молодцеватого майора Нудьгу, Который лично мне очень нравился. Он прибыл к нам в артиллерию с Балтики, Из отряда торпедных катеров И носил шикарную морскую форму (впоследствии выяснилось, что майора списали с флота за пьянство). Я долго убеждал Люду Калашникову (и ее маму), Что он отличный офицер, И вообще человек редкого ума и редкой души. И наконец убедил. А он куда-то исчез (со своим офицерским аттестатом). А когда у нее вырос Удивительно большой живот, Я стал водить ее под руку, Чтоб она не поскользнулась (зимой в Питере часто бывает гололедица ). И меня принимали то за ее мужа, То за ее вестового (она все еще ходила в военной форме, ее гражданскую одежду выменяли на продукты ). И никого (во всяком случае так мне тогда казалось ) Я не любил столь горячо. И ничто (во всяком случае, так мне тогда казалось) Не могло доставить мне большего счастья, Чем возможность вести ее (ставшую вдруг такой неуклюжей ) По обледенелым панелям (так в Питере почему-то называют тротуары ) Еще немноголюдных улиц, Начинавших отходить от удушья блокады. А потом к Люде Калашниковой Вернулся откуда-то молодцеватый майор Нудьга (со своим офицерским аттестатом ). А меня демобилизовали, И я уехал домой, в Москву.   The main love story Незабвенной памяти Мары Манучаровой 2 (1944 – 1964) Низкое небо рвут золоченые шпили. В сером граните хмуро чернеет Нева. За чугунным ажуром листвою на землю поплыли алые клены. Желтая никнет трава. Ничего не хочу, ничего не желаю – поверьте! Только б знать, что глаза у далекой, как прежде, горят. Очень трудно встречаться с какой бы то ни было смертью. Даже если в агонии только сад... *** Отодвинув тьмы ночной границу, над землей сияние плывет – словно крылья сказочной Жар-птицы озарили черный небосвод. Миг назад распахнуты, как веер, полыхали, звезды заслоня, а сейчас опять ушли на север бледной лентой жидкого огня… Это беспрестанное движенье, этот свет в затерянном краю, это неуемное горенье, – мне любовь напомнили твою. Точно так же то темно, то ясно. Так же то тревожно, то легко. Так же ослепительно прекрасно. Так же бесконечно далеко. *** Словно чудище допотопное, у перрона залег состав, над бесчувственными вагонами искры желтые разметав. А слепые глаза оконные залил сумрак, такой густой, будто все на свете влюбленные зачернили ту ночь тоской. Звенья лязгнули растревоженно, унося тепло твоих рук. И казалось, все в мире сложено из разлук. *** И снова ночь. И снова духота. На стенку лезь и рви руками ворот. А за окном распахнутым ветра – там полной грудью дышит город. Взгляни туда – на светлый парапет, где лунный луч наводит желтый глянец, на золото сверкающих планет и невских волн безмолвный танец. Представь себе далекие пути, что к Ней ведут... И не ведут, хоть тресни! Закрой окно И штору опусти. И задохнись стихами или песней *** Сберегу твои очи синие, Твоих губ неизбывный жар. Пронесу ледяными пустынями нашей первой любви пожар. Ни пурги снеговые ярости, ни солдатский крутой разгон не смутят души моей ясности, не затушат святой огонь. *** И за что судьбой коварной В наказание нам дан Наш с тобой эпистолярный Неоконченный роман? *** Спасибо, любуш, за носки! Они – спасенье от тоски. Груз жизни легче нам нести, когда в тепле конечности *** Солдат пришел с большой войны. Пришел к своей любимой. Его глаза опалены. Шинель пропахла дымом. Еще не веря, что пришел, что наяву все это, он гладит платья тонкий шелк, ее теплом согретый. Как он мечтал, когда, грозясь, побоище гремело, живым вернувшись, рассказать про все, что наболело!.. Про ту тоску, в которой мерз, - ее возьмите смерьте. Про ту любовь, что он пронес через дыханье смерти... Пришел, и слов найти не смог – не выразишь такое. И только гладит теплый шелк обветренной рукою. *** Ночь надавила на веки влажной своей темнотой. Гордое слово «навеки» сказано было тобой. В клятвы ночные не верю. Вечность – к чему она мне? Будь хоть полвека моею – буду доволен вполне. *** На том, что я сейчас скажу, лежит оттенок прозаизма – для тех, кому всего дороже слепых страстей Девятый вал. Неразделенная любовь есть разновидность мазохизма. А человек рожден для счастья, - как Чехов правильно сказал.   *** Минуты счастья, как солдаты, что грудью ослепляли дот, - пришли и освятили даты, и пали, сжав кричащий рот. А мы не знали. Каждый вечер был мир, как вечность, нам широк. Бутылка в пене - точно гейзер! И пробка - пулей в потолок! Но гаснет, гаснет, гаснет пена... Куда идти, зачем идти, - когда моря не по колено и не до светлых звезд пути?..   Когда моря не по колено Как другие, не умею. Как умею, не могу. Я от этого немею, леденею на бегу. Вот такие, брат, невзгоды. Десять бед – один ответ. Годы мчатся. Мчатся годы. Голос есть,- а песен нет. *** Голуби нынче в холе. Голуби нынче в теле. Еле-еле взлетели. Они променяли волю на уголок под крышей. Тихо живут – как мыши. …Были другие птицы – чайки, орлы, синицы… Были они, да сплыли. Голуби их сменили. *** Пятью пять двадцать пять. Надоело бедовать. Шестью шесть тридцать шесть. Надо пить и надо есть. Что в желудке, то в душе, - дважды два четыре. С милым рай не в шалаше, с милым рай в квартире. Кто добром не наделен, выйди вон! *** Каждый хочет быть богаче – чтобы все, как у людей. Хочет чина. Хочет дачи. Хочет белых лебедей. Каждый хочет быть, к тому же, очень даже неплохим… Только как из этой лужи выйти чистым и сухим? *** ... Ну потоп – ну что потоп? Затопило? Хлещет? Приключалися потом И похлеще вещи. Я не Ной. И ты не Ной. Не добыть ковчега. Раздевайся и не ной, И шуруй до брега. Влево – вправо не бери, Сил не трать впустую. От зари и до зари Двигай напрямую. Что тебе хвала, хула? Доплывешь – твоя взяла! А потоп... Ну что потоп? Кто доплыл. А кто потоп. *** Не так Вселенная страшна, как человек бывает страшен, - когда не пахарь среди пашен, а беспросветная мошна. Ему бы – соло на трубе! Мудрец! Почти что небожитель! А он, как снегоочиститель,- гребет к себе, гребет к себе. *** Бесчисленная орава скакала по головам. Куда, вы, люди? Куда вы? Ведомо ль это вам? Кто-то взвыл по-волчьи. Кто-то шепнул: «К ней!» А остальные молча нахлестывали коней. *** Так было.Так есть.Так, наверное, будет: с высокой душой неразлучна сума. Чем выше люди, тем ниже дома. Чем выше дома, тем ниже люди. *** Хоть трудно соответствовать тому, что говоришь, еще трудней ответствовать за то, о чем молчишь. О чем ты, как оскопленный, стремишься не давать колодою подтопленной в памяти всплывать.   Рулетка «Бог в кости не играет». Эйнштейн Печет сапожник пироги, пирожные и торты. Тачает повар сапоги, бюстгалтеры и шорты. Потенциальный зубодер селедку ловит в море. А самый лучший полотер протер штаны в конторе. Те, что без голоса, поют, А тенора в балете. Неряхи создают уют. А взрослых учат дети – акселеранты, что отцов пообгоняли в росте... ... Боюсь, что все же Саваоф, увы, играет в кости. *** Чую запахи – Солнца, снега, моря. Слышу – тучи шуршат, задевая вершины дубов. Вижу – люди расцветают от радости, сохнут от горя. Знаю наощупь – трепет родившихся слов. Весь необъятный мир, что под небом живет и греется, оплаканный ливнями, освистанный ветром, - я пропускаю через обыкновенное сердце – размером чуть более дециметра. На это прекрасное чудо, творимое каждые сутки, несмотря ни на какие труды и заботы, мне судьба отпустила сорок четыре минутки – когда иду на работу и когда возвращаюсь с работы. Все формации шли на слом. Крестьянские войны. Революции. Стачки. А человек, как и был, остался ослом, прикованным к своей ежедневной тачке. *** Года не те. И жизнь не та. И по всему по этому погасла звездочка-мечта, что станем мы поэтами. Ну, что ж, простимся и простим. Без горя. И без горечи. Все стало четким и простым, как после белой ночи. Земле не надобно прикрас, она и так прекрасна. Свой вечный путь, без громких фраз, вершит она всечасно, из года в год и день за днем, хоть знает, вероятно, что и на Солнце, как на всем, подчас бывают пятна. Крутись, Земля моя, крутись! Без этого не обойтись... *** Выпил водки. Поел ухи. Опохмелился. Ушел. Зачем писать стихи, если и так хорошо?   Гренада «Мертвое тело наземь сползло. Товарищ впервые оставил седло.» Михаил Светлов Отпел запевала «Гренаду» и молча отправился …жить. И все же, ребята, не надо, не надо о песне тужить. Все будет опять, как бывало - невзгоды и годы не в счет. И время родит запевалу, который за нас допоет. К вопросу о результативности Джане Манучаровой Ты права. Ты права. Ты права, что я – трава. Не картофель. Не злак. И не мак. А просто так. Но пока, но пока Все валяют дурака, – Результат! Результат! А на кой, скажи, он ляд? История любви Выродок Меня учили: Можно любить только раз в жизни. Меня учили: Можно любить лишь одну женщину. Меня учили: Любовь подчиняется закону сохранения вещества – Сколько прибудет в одном месте, Столько убудет в другом. Или все это вранье, или я - жуткий выродок, Потому что, сколько помню себя (А я себя помню примерно с четырех лет), Я всегда был в кого-то влюблен. Я влюблялся столько раз, Сколько женщин хотя бы на секунду Останавливали на мне свой взгляд. А кроме того, множество было случаев, Когда меня не останавливало Даже отсутствие этого останавливания. А первой моей любовью была тетя Оля – Воспитательница младшей группы нашего детского сада, Помещавшегося на первом этаже Дома номер двадцать два по Садово-Спасской улице. До сих пор помню тяжелый пучек на ее затылке И теплую ладонь на моем... Все это немножко огорчало мою жену, Которую я пылко, нежно, глубоко и неизменно Люблю всю мою жизнь – С тех пор, как меня посадили с ней за одну парту В девятом классе «б» Средней школы № 272 Ростокинского района города Москвы, Расположенной, кстати, на той же Садово-Спасской улице. Я много раз объяснял моей милой жене Абсолютную естественность того, Что мне бесконечно нравятся Все женщины вместе И каждая в отдельности. Что нельзя не любить их тяжелые пучки, Их теплые руки. Что никак не может быть, Чтобы любовь подчинялась Закону сохранения вещества. А если подчиняется, То, значит, я просто жуткий выродок. Но эти мои резоны почему-то слабо ее убеждают. Впрочем, с последним, кажется, Она готова в душе согласиться. *** Лунный свет тихо льется на прибрежные ивы, И в молчанье ленивом спит река. Лишь колышет осоку теплый, ласковый ветер И плывут серебристые облака. Чуть колеблется лодка, и блестящие капли С весел падают в воду. Мы молчим. Говорить нам не нужно - и без слов нам понятно, Что покой этой ночи нерушим; Что счастливей минуты мы с тобой не видали, И любовь наша радостна и легка. Лунный свет тихо льется на прибрежные ивы, И в молчанье ленивом спит река. *** Все посерело. Все пожелтело. Все приуныло. Все помрачнело. Листья опали, Увяли цветы. Птицы отпели И улетели. Скоро и ты Вдаль унесешься, Забудешь меня, Дорогая птаха моя. *** Пройдут года… И снова, может быть, столкнутся наши жизни. И тогда мы прошлое улыбкою помянем, А сквозь улыбку слезы набегут. Так туча, покидая небо И открывая золотое солнце, На память о прошедшей буре Роняет дождевые капли... *** Я пил любовь из полного бокала, и опьянев, был счастья полон я. Любовь влекла, манила и сверкала, златые сны и радости тая. Но те восторги были лишь мгновенье. Пришло похмелье, словно тяжкий сон. И лишь одно гнетущее сомненье глубоко в сердце мне оставил он. Неужто мы и впрямь зовем любовью лишь опьяненье женской красотой и пьем бокал с своей кипучей кровью, напополам разбавленной мечтой? *** Обиды кровные поправ, Смирился я давно. Кто виноват из нас, кто прав, Мне, право, все равно. Судить возможно только там, Где разум – царь и бог. В любви же, каждый знает сам, Как разум наш убог. Тут не докажешь нипочем, Того, что не верблюд. Я виноват уж в том одном, Что я тебя люблю. *** Она сказала мне: - Мой милый, сбрей бородищу и усы. Ведь глядя на твой вид унылый, остановилися часы! Я, как всегда,послушным был и бороду с усами сбрил. …Ушла любовь моей любезной. Но я все так же поутру секирой острою, железной уныло свои щеки тру.   Из яванского фольклора Любовь проходит, если свиданья слишком редки. Любовь проходит, если свиданья слишком часты. Любовь проходит, если страсти слишком мало. Любовь проходит, если страсти слишком много. Но и безо всяких причин Любовь проходит. Торчит в груди моей кинжал Я думал – это не про нас, что было, то прошло. А нам остался только квас, бумага, да стило. Но я ее не избежал. Проснулся поутру, торчит в груди моей кинжал, а вынь его – умру. Подарок Вместо ночи (На которую я так надеялся), Вместо поцелуя (Это уж совсем невинно – поцелуй), Она (Уже трезвым утром, на Крещатике) Подарила мне «Кобзарь», Купив его тут же на лотке (Там продавали также сочинения Ныне здравствующего Председателя Правления СП Украины Товарища Олеся Гончара И безвременно ушедшего от нас Академика Тычины Павла Григорьевича). - Вот, возьмите на память! - Сказала она утешительно. А через четыре часа Я (Недоучка) Впервые (Старый осел) Читал «Кобзарь» по-украински. А когда отрывался от книги, Глядел на облака (Сверху, как Всевышний) И думал: как же это получилось, Что Она, вместо ночи, вместо поцелуя, Подарила мне еще одну Вселенную? И прикрыв рукой намокшие глаза, шептал: «А молодость не вернется, Не вернется нигда…»   ... И вся любовь Подняла на улице тополиную ветку. Над ней покудахтала, как наседка. Поставила дома в хрустальную вазу. Уж лучше б убила сразу! ... Ветка старалась что было силы. Бледные корни в воду пустила. Развесила листьев зеленые уши – есть,мол, на свете добрые души... Через неделю, румяная с морозу, принесла завернутую в целлофан мимозу, вытащила из вазы распустившуюся ветку и в открытую форточку швырнула метко. Улыбнулась в зеркало, поправила бровь. ... И вся любовь! Правила уличного движения Бегут по улице, машинами рычащей. Встречаются голодными глазами. - Какой мужчина! - Какая женщина! И продолжают бежать в разные стороны. Таковы Правила уличного движения в Москве В тысяча девятьсот семьдесят четвертом году От Рождества Христова. Впрочем, всего вероятнее, То же самое и в других городах – В Берлине, в Лондоне, и в Рио де Жанейро, И даже в Хиросиме. Потому что, Как недавно рассказал мне знакомый миллиционер, Правила движения теперь унифицированы В пределах всего Земного шара... Хотел бы я знать, Чёрт побери, Есть ли жизнь на других планетах?!   Марсианин Он менялся на глазах у всех. Это был Том, и Джеймс, и человек по фамилии Свичмен, и другой, по имени Баттерфилд… Рэй Брэбери.«Марсианские хроники» Сто разных лиц во мне живут: Простак и Плут, Король и Шут, и Гулливер, и Лилипут, - любого сыщешь тут. Тут есть Мудрец. Тут есть Глупец. Есть Правдолюбец. Есть и Лжец. Как говорится – швец, и жнец и на дуде игрец. Атлет, что в мускулы одет, кричит : «Физкультпривет!» Слабак, упрятавшись в пиджак, пищит: «Сойдет и так…» Один готов за всех горой – Такой уж он герой. Другой всё думает : «Утрусь». Он просто жалкий трус… Сто разных лиц во мне живут – и хлеб жуют, и воду пьют, и спать ложатся и встают, как всякий прочий люд. Кого же именно сейчас мир обретет во мне, зависит, право, не от наc, решение – во вне. Король – сегодняшний пароль, и вот идет король. Все ждут, чтобы явился шут, и шут уж тут как тут. Я вам открыл большой секрет, всеобщий наш секрет. Иных, чем я, на Марсе нет. …А как у вас, сосед?   Марсианки Песня Не ищи марсианку на Марсе, Что кружится в космическом вальсе, Что горит на космической трассе Угольком в межпланетной золе. Не ищи марсианку на Марсе, Не ищи марсианку на Марсе, Не ищи марсианку на Марсе – Марсианки живут на Земле. Как и мы, они воздухом дышат, Как и мы, они видят и слышат, Как и мы, и читают, и пишут, Как и мы, пьют и воду,и квас. Тоже носят и замшу, и кожу, Тоже в джинсы влезают – и все же, Боже мой, как они непохожи, Как они непохожи на нас! Мы живем, чтобы грезить морями, Мы живем, чтобы править мирами, Чтоб солдатами быть и царями. А не царь – так разбойник и тать. Нас пленяют иные широты. Нас терзают иные заботы. Нас манят эскадроны и роты. Марсианки живут, чтобы ждать. И когда мы с удачей в разлуке, И безмолвны победные трубы, И когда нам и крыть-то уж нечем, И ни охнуть уж нам, ни вздохнуть, – Ждут нас их марсианские руки, Ждут нас их марсианские губы, Ждут нас их марсианские плечи, Ждет нас их марсианская грудь... Не ищи марсианку на Марсе, Что кружится в космическом вальсе, Что горит на космической трассе Угольком в межпланетной золе. Не ищи марсианку на Марсе. Марсианки живут на Земле. Подыщи подходящую рифму У слона тяжелый вес. Если он на грядку влез, Где была его нога, Не растет уж ничего. *** Заказал поэт портрет. Поглядел – похоже. И за это дал поэт Автору гостинец. *** Очень странный генерал Жил во время оно. Ничего не потреблял, Кроме лимонада. *** У черепахи – панцирь. У рыбы – чешуя. И лишь у человека нету ничего. У льва и тигра - когти. Копыта - у коня. И лишь у человека нету ничего. Свой зуб смертельным ядом наполнила змея. А в нашем с вами зубе Нету ничего. Ах, лишь у человека нету ничего – хотя за все в ответе на белом свете я. Двустрочия Государство без цензуры – Словно Папа без тонзуры. *** Кто сам себе не интересен, тому и мир уныл и пресен *** Нас музы посещают натощак. Когда я сыт, мне хорошо и так *** Нам все на что-нибудь годится – И ягода, и ягодица. *** И я бы тоже был непрочь, Когда бы это разрешалось. *** Я люблю тебя, заразу, и частями, и всю сразу   Их нравы Шел Пижон через Дижон - поглазеть на наших жен. Говорят ему: - Пижон, ты не лез бы на рожон! Не послушался Пижон. Не прошел и трех сажен, как супруг одной из жен вынул шпагу из ножен. Этой шпагою сражен, в рай отправился Пижон. На Пижоновой могиле иждевеньем наших жен высотой в четыре мили ... . его сооружен. *** Она живет в Париже, во Франции живет. А я гораздо ближе – у Сретенских ворот. Она глядит с экрана. Глазищи – просто жуть. А я гляжу с дивана. Ни охнуть, ни вздохнуть. Как тих был мир вчерашний, как мил он был и прост… Ах, эти телебашни! Ах, этот телемост! *** Нет, не надо мне борща! Подари мне лучше ночку. Каждый знает – сообща веселей, чем в одиночку. Спрашивают - отвечаем Что такое «Анти-Дюринг»? Это книга, прошлый век. Что такое антидурень? Это умный человек. Что такое антилопа? Поглядите на козу. Что такое антипопа? Это я вам не сказу! Просто так Неотправленное письмо Давным давно, Еще до войны, Еще в школе, Не помню – в девятом или в десятом классе, Толстая тетя Из Отдела народного образования Ростокинского района Прочла нам лекцию на тему «О любви и дружбе», После которой можно было задавать любые вопросы. Ребята долго меня подначивали, И, в конце концов осмелев, Или, точней, окончательно струсив, Я поднялся, осветил зал ушами, И крайне вызывающим тоном спросил: -А может парень дружить с девушкой просто так? Толстая тетя Из Отдела народного образования Ростокинского района Взглянула на меня подозрительно И твердо ответила: «Может»! А потом настало время, Когда парни не так уж часто могли дружить Даже с другими парнями, Потому что едва они успевали Обменяться своими именами И названиями своих городов, Как на месте тех других Или их самих Раскрывалась черная яма, Мокрая от подпочвенных вод и крови, Умело вырытая миной, снарядом или бомбой. Это продолжалось уже два года, Когда я узнал, что на соседней батарее, Где командиром был бравый капитан Кобенко, Есть ты, Что целыми днями ты стоишь В центре орудийной позиции С биноклем у глаз, Первой предупреждая батарею О появлении в ленинградском небе «Юнкерсов», «хейнкелей» и «мессершмитов», Что ты была ранена под Невской Дубровкой, Где мы потеряли семьдесят шесть человек Из девяносто шести, Что ты не живешь ни с бравым капитаном Кобенко, Ни с кем-либо иным. Ты оказалась похожа на мальчишку, Низенькая и очень худая. Вероятно, в Ленинграде и Ленинградской области, Кроме зимы, бывают еще весна, и лето, и осень, Но в памяти у меня сохранилось Только одно время года – зима. Помнишь, как мы бегали (чтобы не застыть) По обледенелым дорогам среди пустых полей, Окруженных пустыми серыми дотами? И по обледенелым пустым улицам, Окруженным пустыми и серыми, как доты, домами? И говорили, говорили, говорили, Делясь всем, что было у нас, И убеждаясь тем самым, Что все это у нас действительно было. Отцы (мой пропал без вести в сентябре сорок первого под Москвой, от его дивизии не осталось ни одного человека; твой умер от голода в феврале сорок второго), Матери (моя в то время находилась в эвакуации в Казани, а твоя в Омске), Школы (теперь в них разместились госпитали), Друзья (от них не было ни слуху, ни духу), Книги (я говорил: «Аннета» ,- ты говорила «Сильвия»; я говорил :«Корчагин» ,- ты говорила «Овод»; я говорил: «Я шел сквозь ад шесть недель, и я клянусь там нет ни тьмы, ни жаровен, ни чертей» , ты говорила: «Только пыль, пыль, пыль, пыль от шагающих сапог, и отпуска нет на войне солдату.»), Фильмы (ты спрашивала: «А помнишь, как Анка-пулеметчица перешагивает через только что взошедшее солнце, когда уходит в свою последнюю разведку?»,- я отвечал: «А помнишь, как в это время на нее в окно смотрит Петька?»). Только о любви мы не говорили ни разу. А помнишь, Как однажды, Допоздна засидевшись у литсотрудника Армейской многотиражки «Защита Родины», А ранее известного дальневосточного поэта, Семена Бытового, Написавшего о тебе очерк «Дочь Ленинграда», Мы остались у него ночевать? В квартире, Не топленной чуть не всю блокаду, Было холодней, чем на улице. Семен Михайлович предоставил нам громадную, Красного дерева, Кровать, В которой он спал до войны со своей красавицей женой (весь вечер он показывал нам ее фотографии). А еще он предоставил нам меховое одеяло, Из шкур молодых оленей, Блестящее и пушистое. Мы погасили коптилку, Разделись немного (попробуйте согреться в ватнике и ватных штанах!), И легли под это роскошное одеяло, И обнялись, И осторожно согревая друг друга, Долго говорили о том, Как тепло и сытно будет после войны. Пока, незаметно пригревшись, не заснули. Потом война окончилась. И началась борьба с космополитизмом. И я перестал писать знакомым И отвечать на их письма. Ты была единственной, Кто, как ни в чем не бывало, Продолжала посылать мне поздравительные открытки По случаю Нового года, На Первое мая, И в День Победы, И в День Великого Октября. А я не отвечал. А твои письма все равно приходили. И я узнавал из них, что Ленинград отстраивается, Что ты вышла замуж, Что у тебя родилась дочка, Что ты назвала ее Катей… Теперь у меня тоже есть дочка. Ее тоже зовут Катя. А правда, смешно, что у тебя и у меня есть дочка Катя, У каждого своя? Иногда я вспоминаю толстую тетю Из Отдела народного образования Ростокинского района. Ее лекцию. И мой вопрос. И ее ответ. Теперь я и сам знаю - Конечно, парень может дружить с девушкой Просто так… А сегодня ночью Я прочел тебе эту штуку. Верней, много раз принимался за чтение И все никак не мог дочитать до конца. Может – потому, что это было во сне. А может – потому, что конца у нее действительно нет. И никогда не будет.   Романсы Этот майский вечер, точно сводня, невпопад навстречу бросил нас. Ни о чем не спрашивай! Сегодня помолчим с тобой в последний раз. Ни о чем не спрашивай. Не надо. Светлого не опускай лица. Рук твоих тревожную прохладу буду пить губами без конца. А потом опять уйдешь к другому, о котором знать я не хочу. Я, как прежде, провожу до дому, и дорогой снова промолчу. Погляди – совсем сгустились тени. Никаких вопросов ночь не ждет. Ведь никто не спросит у сирени, для чего, душистая, цветет… *** По черному лаку ночного асфальта плывут, отражаясь, огни. Все это уж было, уж было когда-то, в забытые, давние дни. И ветер, что спирта военного крепче. И горькие струи дождя. И в ночь уходящие женские плечи, которых коснуться нельзя. Так пусть эта ночь будет раем кому-то. Ракетой, взметнувшейся ввысь. Бывает, - вся жизнь пролетит, как минута. Бывает минута, - как жизнь. *** Ты помнишь тот безумный год ? И снег, и молния, - все сразу! И нам отказывает разум признать,что время настает расстаться. И в который раз, рука в руке, летим сквозь город. Сквозь мир, распахнутый, как ворот. А мир опять летит сквозь нас. Сквозь годы и сквозь города летим, сплетаясь голосами. Летим – куда ? Не знаем сами. Но разве дело в том, - куда ? *** Небо – уже, ветер – стуже, бьет в окно, стучится в дверь. Дождик шлепает по луже, как огромный мокрый зверь. Стынут люди и чащобы – из бетона и стекла. Очень хочется мне, чтобы ты опять ко мне пришла.   Мужчина и женщина - Я состою не только из себя. Я состою из матового света Твоих зрачков. Из тополя, Что за твоим окном Зеленым ливнем льется прямо в небо. Из голоса, Единственного в мире, Рожденного в твоей гортани. Из Молчания, нас вынесшего вместе В невесомость… - Я состою не только из сегодня. Мое вчера еще не отпустило Меня на волю. Короток мой шаг. И горло заперто… - Я состою не только из себя… - Я состою не только из сегодня… *** Две прямые параллельные линии... Горьше судьбы не знаю поныне я. Одно им видится. В одно им верится. Но не дано никогда им встретиться.. Руки не пожать. В глаза не взглянуть. К груди не прижать. К щеке не прильнуть.   Жалоба холостяка Ах, как плохо одному – руки-ноги ни к чему. И никак я не пойму, где мой путь? Ах, Адам, ты, Адам! Да десять ребер я отдам, лишь бы сделал мне мадам кто-нибудь. Наде Кому-то хочется всего, во что одеться и обуться. А мне – всего лишь одного: к моей любимой прикоснуться. Хоть на секунду, хоть на миг, - чтобы почувствовать на деле, что и в душе ее, как в теле, к которому на миг приник, еще жив отклик на мой клик... *** Спасибо за нашу экскурсию в Божественный карнавал. Спасибо за послевкусие, когда этот сон миновал. И как бы потом ни сложилась житейская чехарда, возносит меня твоя милость отныне и навсегда.   The main love story Незабвенной памяти Мары Манучаровой 3 ( 1964 – 1986 )   Ушел еще один обычный день. Еще одна прочитана страница. Он больше никогда не повторится. Лишь в памяти свою оставит тень. Но в этом новом качестве своем Он будет с нами, пока будем сами. Как жалко, то мы свыклись с чудесами. И счастья своего не сознаем. *** …А как мы любим жен? Как кислородом дышим. Как воду пьем. Как по земле идем. В упор не видим. В двух шагах не слышим. И лишь когда пожар охватит крышу, мы вспоминаем вдруг, что мы вдвоем… - О, воздух мой! Вода моя! Земля! Прости, что говорю тебе об этом – но мой ботинок просит киселя, и не пойму, куда нам деться летом… *** Все реже воздух, коим дышим. Все реже праздники души. Душа лепечет: «Не спеши…» Но мы ее уже не слышим. Нам быта серая скотинка вытаптывает каждый час. Как паутинка,- пуповинка, соединяющая нас… *** Нет ничего обыкновенней сугробов снежных в январе, весенних птичьих песнопений и листопада в октябре. И лишь когда набухнут вены и жизнь пойдет за окоем как это необыкновенно мы невзначай осознаем.. Близь незаметна, как жена. Спешим в кино, в загранку едем, не замечая, что в соседе Вселенная заключена. *** Не вини меня, не вини меня – что я становлюсь «не тот». День ото дня, день ото дня кончается мой завод. Еще не задвинут последний засов, еще мы нужны друг другу. Но движутся стрелки моих часов все медленнее по кругу. *** Есть голубая планета, Далекая, как звезда. Ходят туда не ракеты, А пригородные поезда. Двадцать копеек – билеты. Тридцать минут – езда. Но голубая планета Далека, как звезда. *** Ночь-палач идет опять душу вышибать. До тебя рукой подать, только как подать, если руки за спиной скручены судьбой? Впереди ни зги,ни зги. Хочшь – вой, а хочешь лги. Хочешь – лги, а хочешь – вой. А хочешь – в стенку головой… Руки за спиной скручены судьбой. *** Мне бы ехать сегодня не домой, не домой. Мне бы сесть на троллейбус, на номер двадцать седьмой. На задней площадке полчаса постоять. И глаза ее тревожные увидеть опять… …Ты не бойся. Я сегодня просто очень устал. Я давно на остановку опоздал, опоздал. Опустелые обвисли провода, провода. Не придет он, тот троллейбус, никогда, никогда. *** Жизнь – колебательный процесс. А не прогресс. И может статься, что это вовсе не эксцесс. Наш дом не мог не колебаться… *** Ты любила Монтана. Ты любила Дассена. Но, увы, не могла Дотянуться до Сены. Был Париж не для нас, Но родимые дали, И Сибирь, и Кавказ, Мы с тобой повидали... *** Все реки мира хороши. Все звезды стоют взгляда. Но для одной моей души так много и не надо. Один ручей со светлым дном. Одна звезда над садом. Да сердце верное – одно… Чтоб отзывалось рядом. *** ... Но нет ни речки, ни ручья. а есть вода из крана. Но нет звезды, а есть свеча, горящая, как рана. Нам более не суждено судьбы изведать милость... А «сердце верное одно» вчера остановилось. *** «Темная ночь разделяет, любимая,нас…» Тысячу раз эту песню мы пели с тобою. Замерло сердце, погасли светильники глаз. Только сейчас я и понял, что это такое - темная ночь разделяет, любимая, нас... Все еще будет: рассветы летят, как ракеты, листья лопочут, и пробуют грозы свой бас... Только тебя никогда уж не будет при этом. Темная ночь разделяет, любимая, нас. *** Кружит, кружит ночное воронье. За часом час летит в небытиё... Побудь еще со мною, друг мой милый,- покуда вьюга дней не остудила и в памяти дыхание твое… *** Замело метелью белые леса. Замело метелью воздух голубой. Замело метелью наши голоса. Никогда нам уже не увидеться с тобой. Никуда, никуда, никуда не поплыву. Никуда, никуда, никуда не полечу. Никого, никого, никого не позову. Ничего, ничего, ничего не захочу. Никогда, никогда, никогда, никогда. Никуда, никуда, никуда, никуда. Никого, никого, никого, никого. Ничего, ничего, ничего, ничего. На берегах моей тоски жизнь разомкнула вечный круг. На берегах моей тоски все ждет меня мой бедный друг. И дни последние близки на берегах моей тоски. Молчат промерзшие леса. Застыла инеем роса. И проморожены пески. И тянет стужей от реки. И нету больше сил терпеть весь этот холод, эту смерть… ... Ты ждешь меня, мой бедный друг? Я вышел на последний круг.   Весенняя прогулка вдвоём Посмотри моими глазами, как жизнь продолжает свой бег, как неба синее пламя плавит последний снег. Ногу ставь осторожно, чтоб не мешать ручью… …Здесь выиграть невозможно. Но можно сыграть вничью. И уходя в потемки через безбрежный март, знать, что твои потомки свой принимают старт. Пусть испытают сами сладкую тяжесть век… …Посмотри моими глазами, как тает последний снег. Посмотри, посмотри... *** Смывая тьму, за слоем слой, рассвет качал кювету ночи. И проявился вдруг воочью миг, нам ниспосланный судьбой. Луч света с пляшущей пыльцой являл нам Божескую милость. И на груди моей светилось твое жемчужное лицо. А мы не знали, – что почем. И было все, что сердцу мило. Спасибо, Господи, что было, что слезы лить мне есть о чем. *** Как странно устроена память! Из вереницы лет считанные оставить могут мгновенья след. Первые дочкины ладушки. Шторы сквозная тень. Искры в синей радужке глаз твоих в солнечный день. К той точке пространства Свеча горела на столе... Борис Пастернак К той точке пространства, где мы затеплили свечу, где новую жизнь мы с тобой сотворили когда-то, где сделала ты мою робкую душу крылатой, как ангел господень, к престолу господню, лечу. Чем дальше от яви, чем ближе к небесным полям, тем ниже падение, тем тяжелее расплата. Где прикуп, там сдача; где прибыль, там верная трата. Так мир наш устроен: в итоге – всегда по нулям. В той точке пространства, где наша горела свеча, не видно ни зги. Там царит первозданная стужа. Там черные звезды над черною пропастью кружат, как черные чайки, о смерти беззвучно крича. Но я не звезда и не чайка, и я не кружусь, не кричу. Давно уже знаю – там нет ни крупинки былого. И все-таки снова, и все-таки снова и снова к той точке пространства, где были мы вместе, лечу. *** Как вы находите друг друга, - насос, который гонит кровь, и свет звезды, и ветер с юга, и безнадежная любовь? Зачем так сладко и уныло вы пробуждаете опять то, что когда-то в мире было, и время двигаете вспять? *** Птицы падают с неба. Звери уходят из чащи. В мире сегодняшнем некому встретить зарю. Бренное тело свое покидаю все чаще и чаще и через черную пропасть над миром ушедшим парю. Тихо. Никто не рыдает. И я уж давно не рыдаю. Молча свой путь устремляю к последнему рубежу. Молча, как в давние ночи, к плечу твоему припадаю. Молча, твоими глазами, на вечные звезды гляжу. *** Я лишь теперь сумел понять, Как на дары судьба была богата. Мне посчастливилось поймать зеленый луч последнего заката. *** Еще весеннею одеждой не обновились лес и луг, но вдруг повеяло надеждой, и отлегло от сердца вдруг. Как-будто вновь твое дыханье коснулось моего лица. ... Как в то последнее свиданье – За двое суток до конца.   Последний круг Ирине Эренбург Нет, никогда не стихнет эта боль. Но ты вошла в меня как откровенье. «Спасибо» говорят за хлеб и соль. Не говорят «спасибо» за спасенье.   *** Шагаю, шагаю, шагаю по нашей Москве. Иного не знаю, все время одно в голове: закрыть бы глаза бы - увидеть твое лицо. Мне Курочка-ряба снесла золотое яйцо. *** Мои Девять десятых тихонько ко мне подошли. Одеяло поправили. Подложили повыше подушку. И еще одну жизнь подарили – как в детстве игрушку. И зеленые звезды за окошком на небе зажгли. Тают страхи ночные в рассветной сиреневой мгле. Вот и солнечный заяц запрыгал на шторах крылатых. Мне б и дня не прожить, если б не было вас на земле, мои Девять десятых, мои добрые Девять десятых. *** В этом мире, который был создан не знаю зачем, и который, как ясно теперь, никуда не годится, на одной из вполне заурядных планетных систем нам с тобою назначено было родиться. Мы не знали, куда ты попала, куда я попал, по веленью Творца или только с его разрешенья. Но увидеть друг друга нам кем-то был подан сигнал. И тем самым на миг остановлено было крушенье Мироздания. Радужный мыльный пузырь, раздуваемый верой, надеждой, любовью, в центре мира возник равной миру волшебною новью и повис, как звезда, озаряя межзвездную ширь. Пусть он был по сравнению с прочими звездами мал. Но в бездушной Вселенной, где черный господствует хаос, нам не самая худшая доля досталась: пусть всего лишь на миг, но кому-то подать свой сигнал. Ведь всё, кроме жизни, - такой, в самом деле, пустяк! И кроме любви, без которой и жизни не надо. Она и услада, она и торжественный стяг, который несет знаменосец во время парада. *** Чем оплатить мой долг смогу? Тем, что тебя уберегу от всех скорбей, от всех тревог? Нет, не сумею, видит Бог. Я дал тебе мой первый снег. Остался – мой последний лист. Остался мой недолгий век – все, чем он чист, все, чем он мглист. Возьми его, - чтоб день за днем нам сердце жгло одним огнем, пока не скроет окоём от глаз прохожих нас вдвоём   Оглавление Валентин Исаакович Рабинович   www.pseudology.org