Перевод - Руткевич А.М. Карл Густав Юнг Об Архетипах коллективного бессознательного гипертекстовая версия Гипотеза о существовании коллективного бессознательного принадлежит к числу тех научных идей, которые поначалу остаются чуждыми публике, но затем быстро превращаются в хорошо ей известные и даже популярные. Примерно то же самое произошло и с более емким и ши роким понятием “бессознательного”. После того как философская идея бессознательного, которую разрабатывали преимущественно Г.Карус и Э. фон Гартман, не оставив заметного следа пошла ко дну, захлестну тая волной моды на материализм и эмпиризм, эта идея по прошествии времени вновь стала появляться на поверхности, и прежде всего в ме дицинской психологии с естественно-научной ориентацией. При этом на первых порах понятие “бессознательного” использовалось для обоз начения только таких состояний, которые характеризуются наличием вытесненных или забытых содержаний. Хотя у Фрейда бессознатель ное выступает — по крайней мере метафорически — в качестве дейст вующего субъекта, по сути оно остается не чем иным, как местом скоп ления именно вытесненных содержаний; и только поэтому за ним при знается практическое значение. Ясно, что с этой точки зрения бессоз нательное имеет исключительно личностную природу (В своих поздних работах Фрейд несколько изменил упомянутую здесь позицию:инстинктивную психику он назвал “Оно”, а его термин “Сверх-Я” стал обозначать час тью осознаваемое, частью бессознательное (вытесненное) коллективное сознание.), хотя, с другой стороны, уже Фрейд понимал архаико-мифологический характер бес сознательного способа мышления. Конечно, поверхностный слой бессознательного является в извест ной степени личностным. Мы называем его личностным бессозна тельным. Однако этот слой покоится на другом, более глубоком, веду щем свое происхождение и приобретаемом уже не из личного опыта. Этот врожденный более глубокий слой и является так называемым коллективным бессознательным. Я выбрал термин “коллективное”, поскольку речь идет о бессознательном, имеющем не индивидуальную, а всеобщую природу. Это означает, что оно включает в себя, в проти воположность личностной Душе, содержания и образы поведения, ко торые cum grano salis являются повсюду и у всех индивидов одними и теми же. Другими словами, коллективное бессознательное идентично у всех людей и образует тем самым всеобщее основание душевной жиз ни каждого, будучи по природе сверхличным. Существование чего-либо в нашей Душе признается только в том случае, если в ней присутствуют так или иначе осознаваемые содержа ния. Мы можем говорить о бессознательном лишь в той мере, в какой способны удостовериться в наличии таких содержаний. В личном бес сознательном это по большей части так называемые эмоционально ок рашенные комплексы, образующие интимную душевную жизнь лич ности. Содержаниями коллективного бессознательного являются так называемые Архетипы. Выражение “Архетип” встречается уже у Филона Иудея (dc Opif. mundi, §69) по отношению к Imago Dei в человеке. Также и у Иринея, где гово рится: “Mundi fabricator non a semetipso fedt haec, sed de aliens archetypis transtulit” . В Corpus Henneticum Бог называется to arcetupon fvV.У Дионисия Ареопагита это выражение употребляется часто, например в De Caelesli Hierarchia. С. II, §4: ai aulai arcetupiai, а также в De Divinis Nominibus. Хотя у Августина слово “Архетип” и не встречается, но его заменяет “идея” — так в De Div. Quaest, 46: “Ideae, quae ispae formatae non sunt... quae in divina intelligentia continentur*. “Архетип” — это пояс нительное описание платоновского eidoV. Это наименование является верным и полезным для наших целей, поскольку оно значит, что, гово ря о содержаниях коллективного бессознательного, Мы имеем дело с древнейшими, лучше сказать, изначальными типами, т.е. испокон ве ку наличными всеобщими образами. Без особых трудностей примени мо к бессознательным содержаниям и выражение “representations collectives”, которое употреблялось Леви-Брюлем для обозначения сим волических фигур в первобытном мировоззрении. Речь идет практиче ски все о том же самом: примитивные родоплеменные учения имеют дело с видоизмененными Архетипами. Правда, это уже не содержания бессознательного; они успели приобрести осознаваемые формы, кото рые передаются с помощью традиционного обучения в основном в виде тайных учений, являющихся вообще типичным способом передачи коллективных содержаний, берущих начало в бессознательном. Другим хорошо известным выражением Архетипов являются мифы и сказки. Но и здесь речь идет о специфических формах, передаваемых на протяжении долгого времени. Понятие “Архетип” опосредованно относимо * Подобным образом использовался “Архетип” алхимиками, например. • Hennetis TrismefisU tract-aur. (Theatr.Chem.,1613, IV, 718): “Ut Deu” omnem divinitatis suae thesaurum... in ae tanquam archetype absconditum... eodem modo Satumus occulte согрогчи metalloricuffl simulacra in ae circiimferens. У Вигнеруса ( Tract, de igne el sale // Theatr. Chem., 1661, VI. 3) мир является “ad archetypi sui cimilitudinem factus”" а потому называ ется “magnus homo” (“homo maximus” у Сведенборг”). к representations collectives, в которых оно обозначает только ту часть психического содержания, которая ещё не прошла какой-либо сознательной обработки и представляет собой ещё только непосредст-венную психическую данность. Архетип как таковой существенно от-личается от исторически ставших или переработанных форм. На вы-сших уровнях тайных учений Архетипы предстают в такой оправе, ко-торая, как правило, безошибочно указывает на влияние сознательной их переработки в суждениях и оценках. Непосредственные проявления Архетипов, с которыми Мы встречаемся в сновидениях и видениях, на-против, значительно более индивидуальны, непонятны или наивны, нежели, скажем, мифы. По существу, Архетип представляет то бессоз-нательное содержание, которое изменяется, становясь осознанным и воспринятым; оно претерпевает изменения под влиянием того индиви-дуального сознания, на поверхности которого оно возникает (Для точности необходимо различать "Архетип" и "архетипическое представление". Архетип сам по себе является гипотетическим, недоступным созерцанию образом, напо-добие того, что в биологии называется "patlem of behaviour". См. Theoretische Ubericgunecn zuffl Wesen des Psychischen // Von den Wurzein de* Bewusstseins. Zurich, 1954.). То, что подразумевается под "Архетипом", проясняется через его со-отнесение с мифом, тайным учением, сказкой. Более сложным оказы-вается положение, если Мы попытаемся психологически обосновать, что такое Архетип. До сих пор при исследовании мифов удовлетворялись солярными, лунарными, метеорологическими и другими вспомогательными пред-ставлениями. Практически не обращалось внимания на то, что ми-фы - в первую очередь психические явления, выражающие глубин-ную суть Души. Дикарь не склонен к объективному объяснению самых очевидных вещей. Напротив, он постоянно испытывает потребность или, лучше сказать, в его Душе имеется непреодолимое стремление приспосабливать весь внешний опыт к душевным событиям. Дикарю недостаточно просто видеть, как встает и заходит Солнце, - эти на-блюдения внешнего мира должны одновременно быть психическими событиями, т.е. метаморфозы Солнца должны представлять судьбу Бо-га или героя, обитающего, по сути дела, в самой человеческой Душе. Все мифологизированные естественные процессы, такие, как лето и зима, новолуние, дождливое время года и т. д. не столько аллегория (Аллегория есть парафраза сознательного содержания: символ, напротив, является наилучшим выражением лишь предчувствуемого, но ещё не различимого бессознатель-ного содержания.) самих объективных явлений, сколько символические выражения внут-ренней и бессознательной драмы Души. Она улавливается человече-ским сознанием через проекции, т.е. будучи отраженной в зеркале природных событий. Такое проецирование лежит у самых оснований, а потому потребовалось несколько тысячелетий истории культуры, что-бы хоть как-то отделить проекцию от внешнего объекта. Например, в астрологии дело дошло до абсолютной дискредитации этой древнейшей "scientia intuitiva", поскольку психологическая характерология не была отделена от звезд. Тот, кто ещё верит сегодня - или уверовал зано-во-в астрологию, почти всегда возвращается к древним предрассуд-кам о влиянии созвездий. Но каждому, кто способен исчислить горо-скоп, должно быть известно, что во времена Гиппарха Александрий-ского день весеннего равноденствия был установлен в 0' Овна. Тем са-мым любой гороскоп основывается на произвольно выбранном знаке Зодиака, так как со времен Гиппарха весеннее равноденствие смести-лось в силу прецессии по меньшей мере к началу Рыб. Субъективность первобытного человека столь удивительна, что са-мым первым предположением должно было бы быть выведение мифов из его душевной жизни. Познание природы сводится для него, по суще-ству, к языку и внешним проявлениям бессознательных душевных процессов. Их бессознательность представляет собой причину того, что при объяснении мифов обращались к чему угодно, но только не к Душе. Недоступным пониманию было то, что Душа содержит в себе все те об-разы, из которых ведут свое происхождение мифы, что наше бессозна-тельное является действующим и претерпевающим действия субъек-том, драму которого первобытный человек по аналогии обнаруживал в больших и малых природных процессах (Ср. funs und Kerenyi. Einfuhrung in das Wescn dcr Mythologic. 1942. 100). "В твоей груди звезды твоей судьбы", - говорит Зени Валленштейну; чем и довольствовалась вся астрология, когда лишь немногие знали об этой тайне сердца. Не было достаточного её понимания, и Я не ре-шусь утверждать, что и сегодня что-либо принципиально изменилось в лучшую сторону. Родоплеменные учения священно-опасны. Все тайные учения пыта ются уловить невидимые душевные события и все они претендуют на высший авторитет. Это в ещё большей мере верно по отношению к гос подствующим мировым религиям. Они содержат изначально тайное сокровенное знание и выражают тайны Души с помощью величествен ных образов. Их храмы и священные писания возвещают в образе и слове освященные древностью учения, сочетающие в себе одновремен но религиозное чувство, созерцание и мысль. Необходимо отметить, что чем прекраснее, грандиознее, обширнее становится этот передава емый традицией образ, тем дальше он от индивидуального опыта. Что-то ещё чувствуется, воспринимается Нами, но изначальный опыт поте рян. Почему психология является самой молодой опытной Наукой? По чему бессознательное не было уже давно открыто, а его сокровища представали только в виде этих вечных образов? Именно потому, что для всего душевного имеются религиозные формулы, причем намного более прекрасные и всеохватывающие, чем непосредственный опыт. Если для многих христианское миросозерцание поблекло, то сокро вищницы символов Востока все ещё полны чудес. Любопытство и же лание получить новые наряди уже приблизили Нас к ним. Причем эти образы — будь они христианскими, буддистскими или ещё какими-нибудь, — являются прекрасными, таинственными, пророческими. Конечно, чем привычнее они для Нас, чем более они стерты повседнев ным употреблением, тем чаще от них остается только банальная внеш няя сторона и почти лишенная смысла парадоксальность. Таинство не порочного зачатия, единосущность Отца и Сына или Троица, не явля ющаяся простой триадой, не окрыляют более философскую фантазию. Они стали просто предметом веры. Неудивительно поэтому, что рели гиозная потребность, стремление к осмыслению веры, философская спекуляция влекут образованных европейцев к восточной символике, к грандиозным истолкованиям божественного в Индии и к безднам фи лософии даосов Китая. Подобным образом чувство и дух античного че ловека были захвачены в свое время христианскими идеями. И сейчас немало тех, кто поначалу поддается влиянию христианских симво лов — пока у них не вырабатывается кьеркегоровский невроз. Или же их отношение к Богу вследствие нарастающего обеднения символики сводится к обостренному до невыносимости отношению “Я” — “Ты”, чтобы затем не устоять перед соблазном волшебной свежести необы чайных восточных символов. Искушение такого рода не обязательно оканчивается провалом, оно может привести к открытости и жизнен ности религиозного восприятия. Мы наблюдаем нечто сходное у обра зованных представителей Востока, которые нередко выказывают за видное понимание христианских символов и столь неадекватной вос точному духу европейской Науки. Тяга к вечным образам нормальна, для того они и существуют. Они должны привлекать, убеждать, очаро вывать, потрясать. Они созданы из материала откровения и отобража ют первоначальный опыт божества. Они открывают человеку путь к пониманию божественного и одновременно предохраняют от непосред ственного с ним соприкосновения. Благодаря тысячелетним усилиям человеческого духа эти образы уложены во всеохватывающую систему мироупорядовающих мыслей. Они предстают в то же самое время в ви де могущественного, обширного, издревле почитаемого института, ка ковым является церковь. Лучше всего проиллюстрировать это на примере одного швейцар ского мистика и затворника, недавно канонизированного брата Нико лая из Флюэ. важнейшим переживанием которого было так называе мое видение троичности. Оно настолько занимало его, что было изображено им либо, по его просьбе, другими на стене кельи. В приходской церкви Заксельна сохранилось изображение видения, созданное тогдашним художником. Это разделенная на шесть частей мандала, в центре которой находится коронованный нерукотворый образ. Нам известно, что брат Николай пытался исследовать сущность своего видения с помощью иллюстрированной книжки какого-то немецкого мис тика и неустанно трудился над тем, чтобы придать своему первопереживанию удобопонимаемую форму. На протяжении многих лет он н за нимался именно тем, что Я называю “переработкой символа”. На раз мышления брата Николая о сущности видения повлияли мистические диаграммы его духовных руководителей. Поэтому он пришел к выводу, что он, должно быть, увидел саму святую Троицу. Simmum bonunum, саму вечную любовь. Такому истолкованию соответствует и вышеуказанное изображение в Заксельне. Первопереживание, однако, было совсем иным. Он был настолько “восхищен”, что сам вид его стал страшен окружающим, изменилось его лицо, да так, что от него стали отшатываться!, его стали бояться. Увиденное им обладало невероятной интенсивностью. Об этом пишет Вёлрлин: “Все приходившие к нему с первого взгляда преисполнялись жуткого страха. О причине этого страха он сам говорил что видел и про низывающий свет, представленный человеческим лицом. Видение бы ло столь устрашающим, что он боялся, как бы сердце не разорвалось на мельчайшие части. Поэтому-то у него, оглушенного ужасом и поверженного на землю, изменился и собственный вид, и стал он для других страшен”. Были все основания для установления связи между этим видением и апокалиптическим образом Христа (Апок.,1, 13), который по своей жуткой необычности превзойден лишь чудовищным семиглазым агн цем с семью рогами (Апок., 6). Трудно понять совпадение этой фи гуры с евангельским Христом. Видение брата Николая же в его время стало истолковываться особым образом. В 1508 г. тенист Карл Бовиллус писал своему другу: “Я хотел бы исправить тот лик, который привиделся ему на небе в звездную ночь, когда он предавался молитве и созерцанию. А именно, человеческий лик с устрашающим взглядом, полным гнева и угрозы” и т.д. Это истолкование вполне соответствует современной амплификации (Апок., I, 13). Ненужно забывать и о других видениях брата Николая, например, Христа в медвежьей шкуре, Господа и его Жены — с братом Николаем как сыном и т. п. В значительной своей части они выказывают столь же далекие от Догма тики черты. С этим великим видением традиционно связывается образ Троицы в заксельнской церкви, а также символ круга в так называемом “Трак тате паломника”: брат Николай показал навестившему его паломнику этот образ. Бланке полагает, вопреки традиции, что между видением и образом Троицы нет никакой связи. Мне кажется, что в данном слу чае скептицизм заходит слишком далеко. Интерес брата к образу круга должен был иметь основания. Подобные видения часто вызывают смя тение и расстройство (сердце при этом “разрывается на части”). Опыт учит, что “оберегающий круг”, мандала, издавна является средством против хаотических состояний духа. Вполне понятно поэтому, что брат был очарован символом круга. Но истолкование ужасного видения как богооткровснного не должно было им отвергаться. Связь видения и об раза Троицы в Заксельне с символом круга кажется мне весьма вероят ной, если исходить из внутренних, психологических оснований. Видение было, несомненно, возбуждающим страх, вулканическим. Оно прорвалось в религиозное миросозерцание брата Николая без дог матического введения и без экзегетического комментария. Естествен но, оно потребовало длительной работы для ассимиляции, чтобы при вести в порядок Душу и видение мира в целом, восстановить нарушен ное равновесие. Это переживание истолковывалось на основе непоко лебимой в то время догматики, которая доказала свою способность ас симиляции. Страшная жизненность видения была преобразована в прекрасную наглядность идеи Троицы. Не будь этого догматического основания, последствия видения с его жуткой фактичностью могли бы быть совсем иными. Вероятно, они привели бы к искажению христиан ских представлений о Боге и нанесли величайший вред самому брату Николаю, которого признали бы тогда не святым, а еретиком (если не психически больным), и вся его жизнь, возможно, закончилась бы кру шением. Данный пример показывает полезность догматических символов. С их помощью поддаются формулировке столь же могущественные, сколь и опасные душевные переживания, которые из-за их всевластности вполне можно назвать “богооткровенными”. Символы дают пере житому форму и способ вхождения в мир человечески-ограниченного понимания, не искажая при этом его сущности, без ущерба для его вы сшей значимости. Лик гнева Божьего (можно встретить его также у Якоба Бёме) плохо сочетается с новозаветным Богом — любящим От цом небесным. Видение легко могло стать источником внутреннего конфликта. Нечто подобное присутствовало в самом духе времени конца XV в., когда Николай Кузанский своей формулой comlexio oppositorum пытался предотвратить нараставшую угрозу церковного раскола. Вскоре после этого у многих заново рождавшихся в проте стантизме происходит столкновение с переживанием яхвистического бога. Яхве — это божество, содержащиеся в котором противоположно сти ещё не отделились друг от друга. Брат Николай обладал определен ными навыками и опытом медитации, он оставил дом и семью, долго жил в одиночестве, глубоко заглянул в то темное зеркало, в котором отразился чудесный и страшный свет изначального. Развивавшийся на протяжении многих тысячелетий догматический образ божества в этой ситуации сработал как спасительное лекарство. Он помог ему ассими лировать фатальный прорыв архетипического образа и тем самым из бегнуть разрушения его собственной Души. Ангелус Силезиус был не настолько удачлив: его раздирали внутренние контрасты, ибо к его времени гарантированная догматами крепость церкви была уже поко леблена. Якобу Бёме бог был известен и как “пламя гнева”, и как истинно со кровенный. Но ему удалось соединить глубинные противоположности с помощью христианской формулы “Отец — Сын”, включив в неё свое гностическое (но в основных пунктах все же христианское) мировоззре ние. Иначе он стал бы дуалистом. Кроме того, ему на помощь пришла алхимия, в которой уже издавна подготавливалось соединение проти воположностей. Но все же не зря у него изображающая божество мандала (приведена в “Сорока вопросах о Душе”) содержит отчетливые следы дуализма. Они состоят из темной и светлой частей, причем соот ветствующие полусферы разделяются, вместо того чтобы сходиться. Формулируя коллективное бессознательное, догмат замещает его в сознании. Поэтому католическая форма жизни в принципе не знает психологической проблематики. Жизнь коллективного бессознатель ного преднаходится в догматических архетипических представлениях и безостановочно протекает в ритуалах и символике Credo. Жизнь коллективного бессознательного открывается во внутреннем мире ка толической Души. Коллективное бессознательное, каким Мы знаем его сегодня, ранее вообще никогда не было психологическим. До христиан ской церкви существовали античные мистерии, а они восходят к седой древности неолита. У человечества никогда не было недостатка в могу щественных образах, которые были магической защитной стеной про тив жуткой жизненности, таящейся в глубинах Души. Бессознательные формы всегда получали выражение в защитных и целительных обра зах и тем самым выносились в лежащее за пределами Души космиче ское пространство. Предпринятый Реформацией штурм образов буквально пробил брешь в защитной стене священных символов. С тех пор они рушатся один за другим. Они сталкиваются, отвергаются пробужденным разу мом. К тому же их значение давно забыто. Впрочем, забыто ли? Может быть вообще никогда не было известно, что они означали, и лишь в Но вое время протестантское человечество стало поражаться тому, что ни чего не знает о смысле непорочного зачатия, о божественности Христа или о сложностях догмата о троичности? Может даже показаться, что эти образы принимались без сомнений и рефлексии, что люди относи лись к ним так же, как к украшению рождественской елки или краше ным пасхальным яйцам — совершенно не понимая, что означают эти обычаи. На деле люди как раз потому почти никогда не задаются воп росом о значении архетипических образов, что эти образы полны смысла. Боги умирают время от времени потому, что люди вдруг обна руживают, что их боги ничего не значат, сделаны человеческой рукой из дерева и камня и совершенно бесполезны. На самом деле обнаружи вается лишь то, что человек ранее совершенно не задумывался об этих образах. А когда он начинает о них думать, он прибегает к помощи то го, что сам он называет “разумом”, но что в действительности пред ставляет собой только сумму его близорукости и предрассудков. История развития протестантизма является хроникой штурма обра зов. Одна стена падала за другой. Да и разрушать было не слишком трудно после того, как был подорван авторитет церкви. Большие и ма лые, всеобщие и единичные, образы разбивались один за другим, пока наконец не пришла царствующая ныне ужасающая символическая ни щета. Тем самым ослабились и силы церкви: она превратилась в твер дыню без бастионов и казематов, в дом с рухнувшими стенами, в кото рый ворвались все ветры и все невзгоды мира. Прискорбное для исто рического чувства крушение самого протестантизма, разбившегося на сотни деноминации, является верным признаком того, что этот тре вожный процесс продолжается. Протестантское человечество вытолк нуто за пределы охранительных стен и оказалось в положении, кото рое ужаснуло бы любого естественно живущего человека, но просве щенное сознание не желает ничего об этом знать, и в результате по всюду ищет то, что утратило в Европе. Изыскиваются образы и формы созерцания, способные действовать, способные успокоить сердце и уто лить духовную жажду, — и сокровища находятся на Востоке. Само по себе это не вызывает каких-либо возражений. Никто не принуждал римлян импортировать в виде ширпотреба азиатские культуры. Если бы германские народы не прониклись до глубины Души христианством, называемым сегодня “чужеродным” , то им легко было бы его отбро сить, когда поблек престиж римских легионов. Но христианство оста лось, ибо соответствовало имевшимся архетипическим образам. С ходом тысячелетий оно стало таким, что немало удивило бы своего осно вателя, если б он был жив; христианство у негров или индейцев дает повод для исторических размышлений. Почему бы Западу действи тельно не ассимилировать восточные формы? Ведь римляне отправля лись ради посвящения в Элевсин, Самофракию и Египет. В Египет с подобными целями совершались самые настоящие туристические воя жи. Боги Эллады и Рима гибли от той же болезни, что и наши христианские символы. Как и сегодня, люди тогда обнаружили, что ранее со всем не задумывались о своих богах. Чужие боги, напротив, обладали нерастраченной мана. Их имена были необычны и непонятны, деяния темны в отличие от хорошо известной скандальной хроники Олимпа. Азиатские символы были недоступны пониманию, а потому не каза лись банальными в отличие от собственных состарившихся богов. Без оглядное принятие нового и отбрасывание старого не превращались тогда в проблему. Является ли это проблемой сегодня? Можем ли Мы облечься, как в новое платье, в готовые символы, выросшие на азиатской экзотической почве, пропитанные чужой кровью, воспетые на чуждых языках, вскормленные чужими культами, развивавшиеся по ходу чужой исто рии? Нищий, нарядившийся в княжеское одеяние, или князь в нищен ских лохмотьях? Конечно, и это возможно, хотя может быть в Нас са мих ещё жив наказ — не устраивать маскарад, а шить самим свою одежду. Я убежден в том, что растущая скудость символов не лишена смыс ла. Подобное развитие обладает внутренней последовательностью. Те ряется все то, о чем не задумываются, что тем самым не вступает в ос мысленное отношение с развивающимся сознанием. Тот, кто сегодня пытается, подобно теософам, прикрыть собственную наготу роскошью восточных одежд , просто не верен своей истории. Сначала приложили все усилия, чтобы стать нищими изнутри, а потом позируют в виде те атрального индийского царя. Мне кажется, что лучше уж признаться в собственной духовной нищете и утрате символов, чем претендовать на владение богатствами, законными наследниками которых Мы ни в коем случае не являемся. Нам по праву принадлежит наследство хри стианской символики, только Мы его где-то растратили. Мы дали пасть построенному нашими отцами дому, а теперь пытаемся влезть в вос точные дворцы, о которых наши предки не имели ни малейшего поня тия. Тот, кто лишился исторических символов и не способен удовлет вориться “эрзацем”, оказывается сегодня в тяжелом положении. Перед ним зияет ничто, от которого он в страхе отворачивается. Хуже того, вакуум заполняется абсурдными политическими и социальными идея ми, отличительным признаком которых является духовная опустошен ность. Не удовлетворяющийся школьным всезнайством вынужден честно признаться, что у него осталось лишь так называемое доверие к Богу. Тем самым выявляется — ещё более отчетливо — растущее чув ство страха. И не без оснований — чем ближе Бог, тем большей кажет ся опасность. Признаваться в собственной духовной бедности не менее опасно: кто беден, тот полон желаний, а желающий навлекает на себя судьбу. Как верно гласит швейцарская поговорка: “За богатым стоит один дьявол, за бедняком — два”. Подобно тому как в христианстве обет мирской бедности применим по отношению к благам мира сего, духовная бедность означает отречение от фальшивых богатств духа — не только от скудных остатков великого прошлого, именуемых сегодня “протестантской церковью”, но также от всех экзотических соблазнов. Она необходима, чтобы в холодном свете сознания возникла картина оголенного мира. Эту бедность Мы унаследовали уже от наших отцов. Мне вспоминается подготовка к конфирмации, которую проводил мой собственный отец. Катехизис был невыразимо скучен. Я перелистал как-то эту книжечку, чтобы найти хоть что-то интересное, и мой взгляд упал на параграфы о троичности. Это заинтересовало меня, и Я с нетерпением стал дожидаться, когда Мы дойдем на уроках до этого раздела. Когда же пришел этот долгожданный час, мой отец сказал: “Данный раздел Мы пропустим, Я тут сам ничего не понимаю”. Так бы ла похоронена моя последняя надежда. Хотя Я удивился честности мое го отца, это не помешало мне с той поры смертельно скучать, слушая все толки о религии. Наш интеллект неслыханно обогатился вместе с разрушением наше го духовного дома. Мы убедились к настоящему времени, что даже с постройкой самого большого телескопа в Америке Мы не откроем за звездными туманностями эмпирей, что наш взгляд обречен на блужда ние в мертвой пустоте неизмеримых пространств. Не будет Нам лучше и от того, что откроет математическая физика в мире бесконечно мало го. Наконец, Мы обращаемся к мудрости всех времен и всех народов и обнаруживаем, что все по-настоящему ценное уже давно было выска зано на самом прекрасном языке. Подобно жадным детям Мы протяги ваем руку к этим сокровищам мудрости и думаем, что если Нам удаст ся их схватить, то они уже наши. Но Мы не способны оценить то, что хватаем, руки устают, а сокровища все время ускользают. Они перед Нами, повсюду, насколько хватает глаз. Все богатства превращаются в воду, как у того ученика чародея, который тонет в им самим вызван ных водах . Ученик чародея придерживается спасительного заблужде ния, согласно которому одна мудрость хороша, а другая плоха. Из та кого рода учеников выходят беспокойные больные, верующие в собст венную пророческую миссию. Искусственное разделение истинной и ложной мудрости ведет к такому напряжению в Душе, что из него рож даются одиночество и мания, подобные тем, что характерны для мор финистов, мечтающих найти сотоварищей по пороку. Когда улетучивается принадлежащее Нам по праву родства наслед ство, тогда Мы можем сказать вместе с Гераклитом, что наш дух спу скается со своих огненных высот. Обретая тяжесть, дух превращается в воду, а интеллект с его люциферовской гордыней овладевает престо лом духа. Patris potestas над Душой может себе позволить дух, но ни как не земнорожденный интеллект, являющийся мечом или молотом в руках человека, но не творцом его духовного мира, отцом Души. Это хорошо отмечено Клагесом, решительным было восстановление при оритета духа и у Шелера — оба мыслителя принадлежат к той мировой эпохе, когда дух является уже не свыше, не в виде огня, а пребывает внизу в виде воды. Путь Души, ищущей потерянного отца, — подобно Софии, ищущей Бюфос , — ведет к водам, к этому темному зеркалу, лежащему в основании Души. Избравший себе в удел духовную бед ность (подлинное наследие пережитого до конца протестантизма) вступает на путь Души, ведущий к водам. Вода — это не прием мета форической речи, но жизненный символ пребывающей во тьме Души. Лучше проиллюстрировать это на конкретном примере (на месте этого человека могли бы оказаться многие другие). Протестантскому теологу часто снился один и тот же сон: он стоит на склоне, внизу лежит глубокая долина, а в ней темное озеро. Во сне он знает, что до сего момента что-то препятствовало ему приблизиться к озеру. На этот раз он решается подойти к воде. Когда он приближает ся к берегу, становится темно и тревожно, и вдруг порыв ветра пробе гает по поверхности воды. Тут его охватывает панический страх, и он просыпается. Этот сон содержит природную символику. Сновидец нисходит к соб ственным глубинам, и путь его ведет к таинственной воде. И здесь со вершается чудо купальни Вифезда : спускается ангел и возмущает воды, которые тем самым Становятся исцеляющими. Во сне это ветер, Пневма, дующий туда, куда пожелает. Требуется нисхождение чело века к воде, чтобы вызвать чудо оживления вод. Дуновение духа, про скользнувшее по темной воде, является страшным, как и все то, при чиной чего не выступает сам человек, либо причину чего он не знает. Это указание на невидимое присутствие, на нумен . Ни человеческое ожидание, ни волевые усилия не могут даровать ему жизни. Дух живет у самого себя, и дрожь охватывает человека, если дух для него до той поры сводился к тому, во что верят, что сами делают, о чем написано в книгах или о чем говорят другие люди. Когда же дух спонтанно явля ется, то его принимают за привидение, и примитивный страх овладева ет рассудком. Так описали мне деяния ночных богов старики племени Элгоньи в Кении, называя их “делателями страха”. “Он приходит к те бе, — говорят они, — как холодный порыв ветра. И ты дрожишь, а он кружится и насвистывает в высокой траве”. Таков африканский Пан, бродящий с тростниковой флейтой и пугающий пастухов. Но точно так же пугало во сне дуновение духа и нашего пастора, па стуха стад, подошедшего в сумерках к поросшему тростником берегу, к водам, лежащим в глубокой долине Души. К природе, к деревьям, ска лам и источникам вод спускается некогда огненный дух, подобно тому старцу в “Заратустре” Ницше, что устал от человечества и удалился в лес, чтобы вместе с медведями бурчанием приветствовать творца. Ви димо, нужно вступить на ведущий всегда вниз путь вод чтобы поднять вверх клад, драгоценное наследие отцов. В гностическом гимне о Душе сын посылается родителями искать жемчужину, утерянную из короны его отца-короля. Она покоится на дне охраняемого драконом глубокого колодца, расположенного в Египте — земле сладострастия и опьяне ния, физического и духовного изобилия. Сын и наследник отправляет ся, чтобы вернуть драгоценность, но забывает о своей задаче, о самом себе, предается мирской жизни Египта, чувственным оргиям, пока письмо отца не напоминает ему, в чем состоит его долг. Он собирается в путь к водам, погружается в темную глубину колодца, на дне которо го находит жемчужину. Она приводит его в конце концов к высшему блаженству. Этот приписываемый Бардесану гимн принадлежит временам, кото рые во многом подобны нашему времени. Человечество искало и жда ло, и была рыба — Levatus de profundo — из источника, ставшего сим волом исцеления13. Пока Я писал эти строки, мне пришло письмо из Ванкувера, написанное рукой неизвестного мне человека. Он дивился собственным сновидениям, в которых он постоянно имеет дело с водой: “Почти все время мне снится вода: либо Я принимаю ванну, либо вода переполняет ватерклозет, либо лопается труба, либо мой дом сдвигает ся к краю воды, либо кто-то из знакомых тонет, либо Я сам стараюсь выбраться из воды, либо Я принимаю ванну, а она переполнена” и т.д. Вода является чаще всего встречающимся символом бессознательно го. Покоящееся в низинах море — это лежащее ниже уровня сознания бессознательное. По этой причине оно часто обозначается как “подсоз нательное”, нередко с неприятным привкусом неполноценного созна ния. Вода есть “дух дольний”, водяной дракон даосизма, природа кото рого подобна воде, Ян, принятый в лоно Инь. Психологически вода оз начает ставший бессознательным дух. Поэтому сон теолога говорил ему, что в водах он может почувствовать действие животворного духа, исцеляющего подобно купальне Вифезда. Погружение в глубины всег да предшествует подъему. Так, другому теологу (Нет ничего удивительного в том, что Мы вновь встречаемся со сновидением теоло га, поскольку священник по самой своей профессии имеет дело с мотивом восхождения. Он должен настолько часто говорить о нем, что напрашивается вопрос о его собственном Духовном восхождении.) снилось, что он уви дел на горе замок Св. Грааля . Он идет по дороге, подводящей, кажется, к самому подножию горы, к началу подъема. Приблизившись к го ре, он обнаруживает, к своему величайшему удивлению, что от горы его отделяет пропасть, узкий и глубоки обрыв, далеко внизу шумят подземные воды. Но к этим глубинам то круче спускается тропинка, которая вьется вверх и по другой стороне. Тут видение померкло, и спящий проснулся. И в данном случае .сон говорит о стремлении под няться к сверкающей вершине и о необходимости сначала погрузиться в темные глубины, снять с них покров, что является непременным ус ловием восхождения. В этих глубинах таится опасность; благоразум ный избегает опасности, но тем самым теряет и то благо, добиться ко торого невозможно без смелости и риска. Истолкование сновидений сталкивается с сильным сопротивлением со стороны сознания, знающего “дух” только как нечто пребывающее в вышине. По видимости “дух” всегда нисходит сверху, а снизу поднима ется все мутное и дурное. При таком понимании “дух” означает вы сшую свободу, парение над глубинами, выход из темницы хтонического. Такое понимание оказывается убежищем для всех страшащихся “становления”. Вода, напротив, по земному осязаема, она является те кучестью тел, над которыми господствуют влечения, это кровь и кро вожадность, животный запах и отягощенность телесной страстью. Бес сознательна та Душа, которая скрывается .от дневного света созна ния — духовно и морально ясного — и той части нервной системы, ко торая с давних времен называется Sympathicuis. В отличие от цереброспинальной системы, поддерживающей восприятие и мускульную дея тельность, дающей власть над окружающим пространством, симпати ческая система, не имея специальных органов чувств, сохраняет жиз ненное равновесие. Через возбуждение этой системы пролегает таинст венный путь не только к вестям о внутренней сущности чужой жизни, но и к деятельности, изучаемой ею. Симпатическая система является наружной частью коллективной жизни и подлинным основанием participation mystique, тогда как цереброспинальная функция возвы шается над нею в виде множества обособленных “Я”. Поэтому она уло вима только посредством того, что ищет пространственную поверх ность, внешность. В последней все переживается как внешнее, в пер вой — как внутреннее. Бессознательна обычно считают чем-то вроде футляра, в котором заключено интимно-личностное, т.е. примерно тем, что Библия называет “сердцем”, что, помимо всего прочего, со держит и все дурные помыслы. В камерах сердца обитают злые духи крови, внезапного гнева и чувственным пристрастий. Так выглядит бессознательное с точки зрения сознания. Но сознание, по своей сущ ности, является родом деятельности большого головного мозга; оно раскладывает все на составные части и способно видеть все лишь в ин дивидуальном обличье. Не исключая и бессознательного, которое трактуется им как мое бессознательное. Тем самым погружение в бес сознательное понимается как спуск в полные влечений теснины эго центрической субъективности. Мы оказываемся в тупике, хотя дума ем, что освобождаемся, занимаясь ловлей всех тех злых зверей, что на селяют пещеру подземного мира Души. Тот, кто смотрит в зеркало вод, видит прежде всего собственное от ражение. Идущий к самому себе рискует с самим собой встретиться. Зеркало не льстит, оно верно отображает то лицо, которое Мы никогда не показываем миру, скрывая его за Персоной, за актерской личиной. Зеркало указывает на наше подлинное лицо. Такова проверка мужест ва на пути вглубь, проба, которой достаточно для большинства, чтобы отшатнуться, так как встреча с самим собой принадлежит к самым не приятным. Обычно все негативное проецируется на других, на внеш ний мир. Если человек в состоянии увидеть собственную Тень и выне сти это знание о ней, задача, хотя и в незначительной части, решена: уловлено по крайней мере личностное бессознательное. Тень являет ся жизненной частью личностного существования, она в той или иной форме может переживаться. Устранить её безболезненно — с помощью доказательств либо разъяснений — невозможно. Подойти к пережива нию Тени необычайно трудно, так как на первом плане оказывается уже не человек в его целостности; Тень напоминает о его беспомощно сти и бессилии. Сильные натуры (не стоит ли их назвать скорее слабы ми?) не любят таких отображений и выдумывают для себя какие-ни будь героические “по ту сторону добра и зла”, разрубают гордиевы уз лы вместо того, чтобы их развязать. Но раньше или позже результат будет тем же самым. Необходимо ясно осознать: имеются проблемы, которые просто невозможно решить собственными средствами. Такое признание имеет достоинство честности, истинности и действительно сти, а потому закладывает основание для компенсаторной реакции коллективного бессознательного. Иначе говоря, появляется способ ность услышать мысль, готовую прийти на помощь, воспринять то, че му ранее не дано было выразиться в слове. Тогда Мы начинаем обра щать внимание на сновидения, возникающие в такие жизненные мо менты, обдумывать события, которые как раз в это время начинают с Нами происходить. Если имеется подобная установка, то могут пробу диться и вмешаться силы, которые дремлют в глубинной природе чело века и готовы прийти к нему на помощь. Беспомощность и слабость яв ляются вечными переживаниями и вечными вопросами человечества, а потому имеется и совечный им ответ, иначе человек давно бы уже ис чез с лица земли. Когда уже сделано все, что было возможно, остается нечто сверх того, что можно было бы сделать, если б было знание. Но много ли человек знает о самом себе? Судя по всему имеющемуся у не го опыту, очень немного. Для бессознательного остается вполне достаточно пространства. Молитва требует, как известно, сходной установ ки, а потому и приводит к соответствующим эффектам. Необходимая реакция коллективного бессознательного выражается в архетипически оформленных представлениях. Встреча с самим собой означает прежде всего встречу с собственной Тенью. Это теснина, уз кий вход, и тот, кто погружается в глубокий источник, не может оста ваться в этой болезненной узости. Необходимо познать самого себя, чтобы тем самым знать, кто ты есть, — поэтому за узкой дверью он неожиданно обнаруживает безграничную ширь, неслыханно неоп ределенную, где нет внутреннего и внешнего, верха и низа, здесь или там, моего и твоего, нет добра и зла. Таков мир вод, в котором свободно возвышается все живое. Здесь начинается царство “Sympaticus”, Души всего живого, где “Я” нераздельно есть и то, и это, где “Я” переживаю другого во мне, а другой переживает меня в себе. Коллективное бессоз нательное менее всего сходно с закрытой личностной системой, это от крытая миру и равная ему по широте объективность. “Я” есть здесь объект всех субъектов, т.е. все полностью перевернуто в сравнении с моим обычным сознанием, где “Я” являюсь субъектом и имею объекты. Здесь же “Я” нахожусь в самой непосредственной связи со всем ми ром — такой, что мне легко забыть, кто же “Я” в действительности. “Я потерял самого себя” — это хорошее выражение для обозначения тако го состояния. Эта Самость (das Selbst) является миром или становится таковым, когда его может увидеть какое-нибудь сознание. Для этого необходимо знать, кто ты есть. Едва соприкоснувшись с бессознательным, Мы перестаем осознавать самих себя. В этом главная опасность, инстинктивно ощущаемая дикарем, находящимся ещё столь близко к этой плероме, от которой он испытывает ужас. Его неуверенное в себе сознание стоит ещё на слабых ногах; оно является ещё детским, всплы вающим из первоначальных вод. Волна бессознательного легко может его захлестнуть, и тогда он забывает о себе и делает вещи, в которых не узнает самого себя. Дикари поэтому боятся несдерживаемых эффек тов — сознание тогда слишком легко уступает место одержимости. Все стремления человечества направлялись на укрепление сознания. Этой цели служили ритуалы “representations collectives”, догматы; они были плотинами и стенами, воздвигнутыми против опасностей бессознатель ного, этих perils of the soul. Первобытный ритуал не зря включал в себя изгнание духов, освобождение от чар, предотвращение недобрых пред знаменований, искупление, очищение и аналогичные им, т.е. магиче ские действия. С тех древнейших времен воздвигались стены, позднее ставшие фундаментом церкви. Стены обрушились, когда от старости ослабели символы. Воды поднялись выше, и, подобные бушующим волнам, ка тастрофы накатываются на человечество. Религиозный вождь индейцев из Таоспуэбло, именуемый Локо Тененте Гобернадор, однажды сказал мне: “Американцам стоило бы перестать теснить нашу рели гию, потому что когда она исчезнет, когда Мы больше не сможем помо гать нашему Отцу-Солнцу двигаться по небу, то и американцы, и весь мир через десять лет увидят, как перестанет всходить Солнце”. Это значит, что настанет ночь. погаснет свет сознания, прорвется темное море бессознательного. Первобытное или нет, человечество всегда сто ит на пограничье с теми вещами, которые действуют самостоятельно и Нами не управляемы. Весь мир хочет мира, и все снаряжаются к войне согласно аксиоме: si vis расеш — para bellum15 — возьмем только один пример. Человечество ничего не может поделать с самим собой, и боги, как и прежде, определяют его судьбы. Сегодня Мы именуем богов “факторами”, от facere — “делать”. Делатель стоит за кулисами миро вого театра, как в больших, так и в малых делах. В нашем сознании Мы господа над самими собой; Нам кажется, будто Мы и есть “факторы”. Но стоит только шагнуть сквозь дверь Тени, и Мы с ужасом обнаружи ваем, что Мы сами есть объект влияния каких-то “факторов”. Знать об этом в высшей степени малоприятно: ничто так не разочаровывает, как обнаружение собственной недостаточности. Возникает даже повод для примитивной паники, поскольку пробуждается опасное сомнение относительно тревожно сберегавшейся веры в превосходство сознания. Действительно, сознание было тайной для всех человеческих сверше ний. Но незнание не укрепляет безопасности, оно, напротив, увеличи вает опасность — так что лучше уж знать, несмотря на все страхи, о том, что Нам угрожает. Правильная постановка вопроса означает напо ловину решенную проблему. Самая большая опасность для Нас про истекает из необозримости психических реакций. С древнейших вре мен наиболее рассудительные люди понимали, что любого рода внеш ние исторические условия — лишь повод для действительно грозных опасностей, а именно социально-политических безумий, которые не представляют каузально необходимых следствий внешних условий, но в главном были порождены бессознательным. Эта проблематика является новой, поскольку во все предшествую щие времена люди в той или иной форме верили в богов. Потребова лось беспримерное обеднение символики, чтобы боги стали открывать ся как психические факторы, а именно как Архетипы бессознательно го. Это открытие кажется пока недостоверным. Для убеждения нужен опыт вроде того, что в виде наброска присутствовал в сновиденьях тео лога. Только тогда будет испытан дух в его кружении над водами. С тех пор как звезды пали с небес и поблекли наши высшие символы, со кровенная жизнь пребывает в бессознательном. Поэтому сегодня Мы имеем психологию и говорим о бессознательном. Все это было и явля ется излишним для тех времен и культурных форм, которые обладают символами. Тогда это символы горнего духа, и дух тогда пребывает свыше. Людям тех времен попытки вживаться в бессознательное или стремление его исследовать показались бы безумным или бессмыслен ным предприятием. Для них в бессознательном не было ничего, кроме спокойного и ничем не затронутого господства природы. Но наше бес сознательное скрывает живую воду, т.е. ставший природой дух. Тем самым была повреждена и природа. Небеса превратились в физикалистическое мировое пространство, а божественный эмпирей стал лишь пре красным воспоминанием о былом. Наше “но сердце пылает”, наше тай ное беспокойство гложут корни нашего бытия. Вместе с Вёлюспой Мы можем спросить: О чем шепчется Вотан с черепом Мимира? Уже кипит источник16. (Halb zog sie ihn, halb sank er hin Und ward nicht mehr gesehn .) Обращение к бессознательному является для Нас жизненно важным вопросом. Речь идет о духовном бытии или небытии. Люди, сталкива ющиеся в сновидениях с подобным опытом, знают, что сокровище по коится в глубинах вод, и стремятся поднять его. Но при этом они ни когда не должны забывать, кем они являются, не должны ни при каких обстоятельствах расставаться с сознанием, тем самым они сохраняют точку опоры на земле; они уподобляются — говоря языком притчи — рыбакам, вылавливающим с помощью крючка и сети все то, что плава ет в воде. Глупцы бывают полные и не полные. Если есть и такие глуп цы, что не понимают действий рыбаков, то уж сами-то они не ошибут ся по поводу мирского смысла своей деятельности. Однако её символи ка на много столетий старше, чем, скажем, неувядаемая весть о Свя том Граале. Не каждый ловец рыбы является рыбаком. Часто эта фигу ра предстает на инстинктивном уровне, и тогда ловец оказывается вы дрой, как Нам это известно, например, по сказкам о выдрах Оскара А.Х. Шмитца. Смотрящий в воду видит, конечно, собственное лицо, но вскоре на поверхность начинают выходить и живые существа; да, ими могут быть и рыбы, безвредные обитатели глубин. Но озеро полно призраков, водяных существ особого рода. Часто в сети рыбаков попадают русал ки, женственные полурыбы-полулюди. Русалки зачаровывают: Русалки представляют собой ещё инстинктивную первую ступень этого колдовского женского существа, которое Мы называем Анимой. Известны также сирены, мелюзины, феи, ундины, дочери лесного ко роля, ламии, суккубы, заманивающие юношей и высасывающие из них жизнь. Морализирующие критики сказали бы, что эти фигуры яв ляются проекциями чувственных влечений и предосудительных фан тазий. У них есть известное право для подобных утверждений. Но разве это вся правда? Подобные существа появляются в древнейшие вре мена, когда сумеречное сознание человека ещё было вполне природ ным. Духи лесов, полей и вод существовали задолго до появления вопроса о моральной Совести. Кроме того, боялись этих существ настоль ко, что даже их впечатляющие эротические повадки не считались главной их характеристикой. Сознание тогда было намного проще, его владения смехотворно малы. Огромная доля того, что воспринимается Нами сегодня как часть нашей собственной психики, жизнерадостно проецировалась дикарем на более широкое поле. Слово “проекция” даже не вполне подходит, так как ничто из Души не выбрасывается за её пределы. Скорее, наоборот, сложность Души — а Мы знаем её таковой сегодня — является результатом ряда актов интроекции. Сложность Души росла пропорционально потере одухотво ренности природы. Жуткая Хульдин из Анно называется сегодня “эро тической фантазией”, которая болезненна и осложняет нашу жизнь. Но ту же фантазию Мы ничуть не реже встречаем в виде русалки; она предстает и как суккуб, в многочисленных ведьмовских образах. Она вообще постоянно дает знать о своей невыносимой для Нас самостоя тельности — психическое содержание приходит не по его собственным законам. Иногда оно вызывает очарованность, которую можно принять за самое настоящее колдовство; иногда ведет к состояниям страха, та кого, что может соперничать со страхом дьявола. Дразнящее женское существо появляется у Нас на пути в различных превращениях и одея ниях, разыгрывает, вызывает блаженные и пагубные заблуждения, де прессии, экстазы, неуправляемые эффекты и т.д. Даже в виде перера ботанных разумом интроекций русалка не теряет своей шутовской природы. Ведьма беспрестанно замешивает свои нечистые приворот ные и смертельные зелья, но её магический дар направлен своим ост рием на интригу и самообман. Хотя он не так заметен, но не становит ся от этого менее опасным. Откуда у Нас смелость называть этот эльфический дух “Анимой”? Ведь “Анимой” называют Душу, обозначая тем самым нечто чудесное и бессмертное. Однако так было не всегда. Не нужно забывать, что это догматическое представление о Душе, целью которого является улов ление и заклятие чего-то необычайно самодеятельного и жизненного. Немецкое слово “Душа”, Seele, через свою готическую форму Saiwalo состоит в близком родстве с греческим аюХоа, что значит “подвиж ный”, “переливчатый” — нечто вроде бабочки (греческое V”y7), пере летающий с цветка на цветок, живущей медом и любовью. В гностиче ской типологии аудршлт ywyx-or (душевный человек) стоит между лутисткоа (духовным) и, наконец, теми низкими Душами, которые должны всю вечность поджариваться в аду. Даже совсем безвинная ду ша некрещеного новорожденного, по крайней мере, лишена видения Бога. Для дикарей Душа является магическим дуновением жизни (от сюда — “anima”) или пламенем. Соответствуют этому и неканонизи рованные “речения Иисуса”: “Кто приближается ко мне, приближает ся к огню”. По Гераклиту, на высших уровнях Душа огненна и суха, так что yuch; близкородственно “холодному сухому дыханию” — yucein значит “дышать”, yucroV — это холод, a yucoV — сухость. Жизненна одушевленная сущность. Душа является жизненным на чалом в человеке, тем, что живет из самого себя и вызывает жизнь. За тем вдувает Бог Адаму дыхание жизни, чтобы он стал душою живою. Своей хитроумной игрою Душа приводит к жизни пассивное и совсем к ней не стремящееся вещество. Чтобы возникшая жизнь не исчезла, ду ша убеждает её в самых невероятных вещах. Она ставит западни и капканы, чтобы человек пал, спустился на землю, жил на ней и был к ней привязан; уже Ева в раю не могла не уговорить Адама вкусить от запретного плода. Не будь этой переливчатой подвижности Души, при всем своем хитроумии и великих стремлениях человек пришел бы к мертвому покою. Своеобразная разумность является её поверенным, своеобразная мораль дает ей благословение. Иметь Душу значит под вергаться риску жизни, ведь Душа есть демон — податель жизни, эльфическая игра которого со всех сторон окружает человека. Поэтому в Догмах этот демон наказуется проклятиями и искупается благослове ниями, далеко выходящими за пределы человечески возможного. Небеса и ад — вот судьба Души, а не человека как гражданского ли ца, который в своей слабости и тупоумии не представляет себе никако го небесного Иерусалима. Анима — это не Душа догматов, не anima rationalis, т.е. философ ское понятие, но природный Архетип. Только он способен удовлетвори тельным образом свести едино все проявления бессознательного, примитивных духов, историю языка и религии. Анима — это “фактор” в подлинном смысле этого слова. С нею ничего нельзя поделать; она всегда есть a priori настроений, реакций, импульсов, всего того, что психически спонтанно. Она живет из самой себя и делает Нас живущи ми. Это жизнь под сознанием, которое не способно её интегрировать — напротив, оно само всегда проистекает из жизни. Психическая жизнь по большей части бессознательна, охватывает сознание со всех сторон. Если отдавать себе отчет хотя бы в этом, то очевидна, например, необ ходимость бессознательной готовности для того, чтобы Мы могли уз нать то или иное чувственное впечатление. Может показаться, что в Аниме заключается вся полнота бессозна тельной душевной жизни, но это лишь один Архетип среди многих, да же не самый характерный для бессознательного, один из его аспектов. Это видно уже по его женственной природе. То, что не принадлежит “Я” (а именно мужскому “Я”), является, по всей видимости, женским. Так как “не-Я” не принадлежит “Я” и преднаходится как нечто внеш неё, то образ Анимы, как правило, проецируется на женщин. Каждому полу внутренне присущи и определенные черты противоположного по ла. Из огромного числа генов мужчины лишь один имеет решающее значение для его мужественности. Небольшое количество женских ге нов, видимо, образует у него и женский характер, остающийся обычно бессознательным. Вместе с Архетипом Анимы Мы вступаем в царство богов, ту сферу, которую оставляет за собой метафизика. Все относящееся к Аниме нуминозно, т.е. безусловно значимо, опасно, табуированно, магично. Это змей-искуситель в раю тех безобидных людей, что переполнены благи ми намерениями и помыслами. Им он предоставляет и самые убеди тельные основания против занятий бессознательным. Вроде того, что они разрушают моральные предписания и будят те силы, которым луч ше было бы оставаться в бессознательном. Причем нередко в этом есть доля истины, хотя бы потому, что жизнь сама по себе не есть благо, она также является и злом. Желая жизни, Анима желает и добра, и зла. В эльфической жизненной сфере такие категории просто отсутст вуют. И телесная, и душевная жизнь лишены скромности, обходятся без конвенциональной морали, и от этого становятся только более здо ровыми. Анима верит в kalou kagaJou, а это первобытное состояние, возникающее задолго до всех противопоставлений эстетики и морали. Понадобилось длительное христианское дифференцирование для про яснения того, что добро не всегда прекрасно, а красота совсем не обяза тельно добра. Парадоксальности соотношений этой супружеской пары понятий древние уделяли столь же мало внимания, как и представите ли первобытного стада. Анима консервативна, она в целостности со храняет в себе древнее человечество. Поэтому она охотно выступает в исторических одеждах — с особой склонностью к нарядам Греции и Египта. Можно сопоставить вышесказанное с тем, что писали такие “класси ки”, как Райдер Хаггард и Пьер Бенуа. Ренессансное сновидение, Ipnerotomacchia Полифило и “Фауст” Гёте равным образом глубоко удивили, если так можно сказать, античность. Первого обременила ца рица Венера, второго — троянская Елена. Полный жизни эскиз Анимы в мире бидермайера и романтиков дала Аниела Яффе. Мы не станем приумножать число несомненных свидетельств, хотя именно они дают Нам достаточно материала и подлинной, невымышленной символики, чтобы сделать плодотворными наши размышления. Например, когда возникает вопрос о проявлениях Анимы в современном обществе, Я мо гу порекомендовать “Троянскую Елену” Эрскинса. Она не без глуби ны — ведь на всем действительно жизненном пребывает дыхание веч ности. Анима есть жизнь по ту сторону всех категорий, поэтому она способна представать и в похвальном, и в позорном виде. Жить выпа дает и царице небесной, и гусыне. Обращалось ли внимание на то, сколь несчастен жребий в легенде о Марии, оказавшейся среди божест венных звезд? Жизнь без смысла и без правил, жизнь, которой никогда не хватает её собственной полноты, постоянно противостоит страхам и оборони тельным линиям человека, упорядоченного цивилизацией. Нельзя не отдать ему должного, так как он не отгораживается от матери всех бе зумств и всякой трагедии. Живущий на Земле человек, наделенный животным инстинктом самосохранения, с самого начала своего суще ствования находится в борьбе с собственной Душой и её демонизмом. Но слишком просто было бы отнести её однозначно к миру мрака. К со жалению, это не так, ибо та же Анима может предстать и как ангел света, как “психопомп”, явиться ведущей к высшему смыслу, о чем свидетельствует хотя бы Фауст. Если истолкование Тени есть дело подмастерья, то прояснение Ани Мы — дело мастера. Связь с Анимой является пробой мужества и ог ненной ордалией для духовных и моральных сил мужчины. Не нужно забывать, что речь идет об Аниме как факте внутренней жизни, а в та ком виде она никогда не представала перед человеком, всегда проеци ровалась за пределы собственно психической сферы и пребывала вов не. Для сына в первые годы жизни Анима сливается с всесильной ма терью, что затем накладывает отпечаток на всю его судьбу. На протя жении всей жизни сохраняется эта сентиментальная связь, которая ли бо сильно препятствует ему, либо, наоборот, дает мужество для самых смелых деяний. Античному человеку Анима являлась либо как богиня, либо как ведьма; средневековый человек заменил богиню небесной гос пожой или церковью. Десимволизированный мир протестанта привел сначала к нездоровой сентиментальности, а потом к обострению мо ральных конфликтов, что логически вело к ницшеанскому “по ту сто рону добра и зла” — именно вследствие непереносимости конфликта. В цивилизованном мире это положение ведет, помимо всего прочего, к ненадежности семейной жизни. Американский уровень разводов уже достигнут, если не превзойден во многих европейских центрах, а это означает, что Анима обнаруживается преимущественно в проекциях на противоположный пол, отношения с которым становятся магически усложненными. Данная ситуация или по крайней мере её патологиче ские последствия способствовали возникновению современной психологии в её фрейдовской форме — она присягает на верность тому мне нию, будто основанием всех нарушений является сексуальность: точка зрения, способная лишь обострить уже имеющиеся конфликты. Здесь спутаны причина и следствие. Сексуальные нарушения никоим обра зом не представляют собой причины невротических кризисов; послед ние являются одним из патологических последствий плохой сознатель ной приспособленности. Сознание сталкивается с ситуацией, с задача ми, до которых оно ещё не доросло. Оно не понимает того, что его мир изменился, что оно должно себя перенастроить, чтобы вновь приспосо биться к миру. “Народ несет печать зимы, она неизъяснима”, — гласит перевод надписи на корейской стеле. И в случае Тени, и в случае Анимы недостаточно иметь о них поня тийное знание или размышлять о них. Невозможно пережить их содер жание через вчувствование или восприятие. Бесполезно заучивать на изусть список названий Архетипов. Они являются комплексами пере живаний, вступающих в нашу личностную жизнь и воздействующих на неё как судьба. Анима выступает теперь не как богиня, но проявля ется то как недоразумение в личностной области, то как наше собст венное рискованное предприятие. К примеру, когда старый и заслу женно уважаемый ученый семидесяти лет бросает семью и женится на рыжей двадцатилетней актрисе, то Мы знаем, что боги нашли ещё одну жертву. Так обнаруживается всесилие демонического в нашем мире — ведь ещё не так давно эту молодую даму легко было бы объявить ведь мой. Судя по моему опыту, имеется немало людей определенного уровня интеллектуальной одаренности и образования, которые без труда улавливают идею Анимы и её относительной автономности (а также Анимуса у женщин). Значительно большие трудности приходится пре одолевать психологам — пока они прямо не столкнутся с теми сложны ми феноменами, которые психология относит к сфере бессознательно го. Если же психологи одновременно и практикующие врачи, то у них на пути стоит соматопсихологическое мышление, пытающееся изобра жать психические процессы при помощи интеллектуальных, биологи ческих или физиологических понятий. Но психология не является ни биологией, ни физиологией, ни какой-либо иной Наукой вообще, но только Наукой, дающей знания о Душе. Данная Нами картина неполна. Она проявляется прежде всего как хаотическое жизненное влечение, но в ней есть и нечто от тайного зна ния и сокровенной мудрости — в достойной удивления противополож ности её иррационально-эльфической природе. Я хотел бы здесь вер нуться к ранее процитированным авторам. “Она” Райдера Хаггарда на звана им “Дочерью Мудрости”; у Бенуа царица Атлантиды владеет за мечательной библиотекой, в которой есть даже утраченная книга Платона. Троянская Елена в своем перевоплощении изымается мудрым Симоном-магом из борделя в Тире и сопровождает его в странствиях. Я не зря сначала упомянул об этом весьма характерном аспекте Анимы, поскольку при первой встрече с нею она может показаться всем чем угодно, только не мудростью (Я ссылаюсь здесь только на общедоступные литературные примеры вместо клини ческого материала. Для наших целей литературных примеров вполне достаточно.). Как мудрость она является только тому, кто находится в постоянном общении с нею и в результате тяжкого труда готов признать (Имеется в виду вообще встреча с содержаниями бессознательного. Она представля ет собой главную задачу процесса интеграции.), что за всей мрачной игрой человеческой судь бы виднеется некий скрытый смысл, соответствующий высшему позна нию законов жизни. Даже то, что первоначально выглядело слепой не ожиданностью, теряет покров тревожной хаотичности и указывает на глубинный смысл. Чем больше он познан, тем быстрее теряет Анима характер слепого влечения и стремления. На пути хаотичного потока вырастают дамбы; осмысленное отделяется от бессмысленного, а когда они более не идентичны, уменьшается и сила хаоса — смысл теперь во оружается силою осмысленного, бессмыслица — силою лишенного смысла. Возникает новый космос. Сказанное является не каким-то но вым открытием медицинской психологии, а древнейшей истиной о том, что из полноты духовного опыта рождается то учение, которое пе редается из поколения в поколение. Мудрость и глупость в эльфическом существе не только кажутся од ним и тем же, они суть одно и то же, пока представлены одной Анимой. Жизнь и глупа, и наделена смыслом. Если не смеяться над первым и не размышлять над вторым, то жизнь становится банальной. Все тогда приобретает до предела уменьшенный размер: и смысл, и бессмыслица. В сущности, жизнь ничего не означает, пока нет мыслящего человека, который мог бы истолковать её явления. Объяснить нужно тому, кто не понимает. Значением обладает лишь непостигнутое. Человек пробуж дается в мире, которого не понимает, вследствие чего он и стремится его истолковать. Анима и тем самым жизнь лишены значимости, к ним неприложимы объяснения. Однако у них имеется доступная истолкованию сущ ность, ибо в любом хаосе есть космос и в любом беспорядке скрытый порядок, во всяком произволе непрерывность закона, так как все су щее покоится на собственной противоположности. Для познания этого требуется разрешающий все в антиномических суждениях разум. Об ратившись к Аниме, он видит в хаотическом произволе повод для дога док о скрытом порядке, т.е. о сущности, устройстве, смысле. Возникает даже искушение сказать, что он их “постулирует”, но это не соответствовало бы истине. Поначалу человек совсем не располагал холодным рассудком, ему не помогали Наука и философия, а его традиционные религиозные учения для такой цели пригодны лишь весьма ограничен но. Он запутан и смущен бесконечностью своих переживаний, сужде ния со всеми их категориями оказываются тут бессильными. Человече ские объяснения отказываются служить, так как переживания возни кают по поводу столь бурных жизненных ситуаций, что к ним не под ходят никакие истолкования. Это момент крушения, момент погруже ния к последним глубинам, как верно заметил Апулей, ad instar voluntariae mentis . Здесь не до искусного выбора подходящих средств; происходит вынужденный отказ от собственных усилий, природное принуждение. Не морально принаряженное подчинение и смирение по своей воле, а полное, недвусмысленное поражение, сопровождаемое страхом и деморализацией. Когда рушатся все основания и подпоры, нет ни малейшего укрытия, страховки, только тогда возникает воз можность переживания архетипа, ранее скрытого в недоступной истол кованию бессмысленности Анимы. Это Архетип смысла, подобно то му как Анима представляет Архетип жизни. Смысл кажется Нам чем-то поздним, поскольку Мы не без оснований считаем, что сами придаем смысл чему-нибудь, и с полным на то правом верим, что огромный мир может существовать и без нашего истолкования. Но каким образом Мы придаем смысл? Откуда Мы его в конечном счете берем? Формами придания смысла Нам служат исторически воз никшие категории, восходящие к туманной древности, в чем обычно не отдают себе отчета. Придавая смысл, Мы пользуемся языковыми мат рицами, происходящими, в свою очередь, от первоначальных образов. С какой бы стороны Мы ни брались за этот вопрос, в любом случае не обходимо обратиться к истории языка и мотивов, а она -ведет прямо к первобытному миру чуда. Возьмем для примера слово “идея”. Оно вос ходит к платоновскому понятию eidoV, а вечные идеи — первообразы; к en uperouraniw topw (занебесному месту), в котором пребывают транс цендентные формы. Они предстают перед нашими глазами как imagines et lares или как образы сновидений и откровений. Возьмем, например, понятие “энергия”, означающее физическое событие, и об наружим, что ранее тем же самым был огонь алхимиков, флогистон — присущая самому веществу теплоносная сила, подобная стоическому первотеплу или гераклитовскому pur aei zwon (вечно живому огню), стоящему уже совсем близко к первобытному воззрению, согласно ко торому во всем пребывает всеоживляющая сила, сила произрастания и магического исцеления, обычно называемая mana. Не стоит нагромождать примеры. Достаточно знать, что нет ни од ной существенной идеи либо воззрения без их исторических прообра зов. Все они восходят в конечном счете к лежащим в основании архетипическим праформам, образы которых возникли в то время, когда сознание ещё не думало, а воспринимало. Мысль была объектом внут реннего восприятия, она не думалась. но обнаруживалась в своей явленности, так сказать, виделась и слышалась. Мысль была, по сущест ву, откровением, не чем-то искомым, а навязанным, убедительным в своей непосредственной данности. Мышление предшествует первобыт ному “сознанию Я”, являясь скорее объектом, нежели субъектом. По следняя вершина сознательности ещё не достигнута, и Мы имеем дело с предсуществующим мышлением, которое, впрочем, никогда не обна руживалось как нечто внутреннее, пока человек был защищен симво лами. На языке сновидений: пока не умер отец или король. Я хотел бы показать на одном примере, как “думает” и подготавли вает решения бессознательное. Речь пойдет о молодом студенте-теоло ге, которого Я лично не знаю. У него были затруднения, связанные с его религиозными убеждениями, и в это время ему приснился следую щий сон. Он стоит перед прекрасным старцем, одетым во все черное. Но зна ет, что магия у него белая. Маг долго говорит ему о чем-то, спящий уже не может припомнить, о чем именно. Только заключительные сло ва удержались в памяти: “А для этого Нам нужна помощь черного ма га”. В этот миг открывается дверь и входит очень похожий старец, только одетый в белое. Он говорит белому магу: “Мне необходим твой совет”, бросив при этом вопрошающий взгляд на спящего. На что бе лый маг ответил: “Ты можешь говорить спокойно, на нем нет вины”. И тогда черный маг начинает рассказывать свою историю. Он пришел из далекой страны, в которой произошло нечто чудесное. А именно, земля управлялась старым королем, чувствовавшим при ближение собственной смерти. Король стал выбирать себе надгробный памятник. В той земле было много надгробий древних времен, и самый прекрасный был выбран королем. По преданию, здесь была похоронена девушка. Король приказал открыть могилу, чтобы перенести памят ник. Но когда захороненные там останки оказались на поверхности, они вдруг ожили, превратились в черного коня, тут же ускакавшего и растворившегося в пустыне. Он — черный маг — прослышал об этой истории и сразу собрался в путь и пошел по следам коня. Много дней он шел, пересек всю пустыню, дойдя до другого её края, где снова на чинались луга. Там он обнаружил пасущегося коня и там же совершил находку, по поводу которой он и обращается за советом к белому магу. Ибо он нашел ключи от рая и не знает, что теперь должно случиться. В этот увлекательный момент спящий пробуждается. В свете вышеизложенного нетрудно разгадать смысл сновидения: старый король является царственным символом. Он хочет отойти к вечному покою, причем на том месте, где уже погребены сходные “до минанты”. Его выбор пал на могилу Анимы, которая, подобно спящей красавице, спит мертвым сном, пока жизнь регулируется законным принципом (принц или princeps). Но когда королю приходит конец (Ср. мотив “старого короля” в алхимии.), жизнь пробуждается и превращается в черного коня, который ещё в платоновской притче служил для изображения несдержанности страст ной натуры. Тот, кто следует за конем, приходит в пустыню, т.е. в ди кую, удаленную от человека землю, образ духовного и морального одиночества. Но где-то там лежат ключи от рая. Но что же тогда рай? По-видимому, Сад Эдема с его двуликим дре вом жизни и познания, четырьмя его реками. В христианской редак ции это и небесный град Апокалипсиса, который, подобно Саду Эдема, мыслится как мандала. Мандала же является символом индивидуации. Таков же и черный маг, находящий ключи для разрешения обремени тельных трудностей спящего, связанных с верой. Эти ключи открыва ют путь к индивидуации. Противоположность пустыня—рай также обозначает другую противоположность: одиночество — индивидуация (или самостановление). Эта часть сновидения одновременно является заслуживающей внимания парафразой “речений Иисуса” (в расши ренном издании Ханта и Гренфелла), где путь к небесному царству указывается животным и где в виде наставления говорится: “А потому познайте самих себя, ибо вы — град, а град есть царство”. Далее встре чается парафраза райского змея, соблазнившего прародителей на грех, что в дальнейшем привело к спасению рода человеческого Богом-Сы ном. Данная каузальная связь дала повод офитам отождествить змея с Сотером (спасителем, избавителем). Черный конь и черный маг явля ются — и это уже оценка в современном духе — как будто злыми нача лами. Однако на относительность такого противопоставления добру указывает уже обмен одеяниями. Оба мага являют собой две ипостаси старца, высшего мастера и учителя, архетипа духа, который пред ставляет скрытый в хаотичности жизни предшествующий смысл. Он — отец Души, но она чудесным образом является и его матерью-девой, а потому он именовался алхимиками “древним сыном матери”. Черный маг и черный конь соответствуют спуску в темноту в ранее упоминав шемся сновидении. Насколько трудным был урок для юного студента теологии! К сча стью для него, он ничего не заметил; того, что с ним во сне говорил отец всех пророков, что он стоял близко к великой тайне. Можно было бы удивиться нецелесообразности этих событий. Зачем такая расточительность? По этому поводу могу сказать только, что Мы не знаем, как этот сон воздействовал в дальнейшем на жизнь студента теологии. Но добавлю, что мне он сказал об очень многом, и не должен был зате ряться, даже если сам сновидец ничего в нем не понял. Хозяин этого сновидения явно стремился к представлению добра и зла в их общей функции; возможно, в ответ на все меньшую разреши мость морального конфликта в христианской Душе. Вместе со своего рода релятивизацией противоположностей происходит известное сбли жение с восточными идеями. А именно nirvandva индуистской филосо фии, освобождение от противоположностей, что дает возможность раз решения конфликта путем примирения. Насколько полна смысла и опасна восточная релятивизация добра и зла, можно судить по мудрой индийской загадке: “Кто дальше от совершенства — тот, кто любит Бо га, или тот, кто Бога ненавидит?” Ответ звучит так: “Тому, кто любит Бога, нужны семь перерождений, чтобы достигнуть совершенства, а тому, кто ненавидит Бога, нужны только три. Потому что тот, кто не навидит Его, думает о нем больше, чем тот, кто любит”. Освобождение от противоположностей предполагает их функциональную равноцен ность, что противоречит нашим христианским чувствам. Тем не менее, как показывает наш пример со сновидением, предписанная им коопе рация моральных противоположностей является естественной исти ной, которая столь же естественно признается Востоком, на что самым отчетливым образом указывает философия даосизма. Кроме того, и в христианской традиции имеются высказывания, приближающиеся к этой позиции; достаточно вспомнить притчу о неверном хозяине дома (Ungetreuen Haushalter) . Наш сон в этом смысле уникален, посколь ку тенденция релятивизации противоположностей является очевид ным свойством бессознательного. Стоит добавить, что вышесказанное относится только к случаям обостренного морального чувства; в иных случаях бессознательное столь же неумолимо указывает на несовме стимость противоположностей. Позиция бессознательного, как прави ло, соотносится с сознательной установкой. Можно было бы сказать, что наше сновидение предполагает специфические убеждения и сомне ния теологического сознания протестантского толка. Это значит, что истолкование должно ограничиваться определенной проблемной обла стью. Но и в случае такого ограничения сновидение демонстрирует превосходство предлагаемой им точки зрения. Его смысл выражается мнением и голосом белого мага, превосходящего во всех отношениях сознание спящего. Маг — это синоним мудрого старца, восходящего по прямой линии к образу шамана в первобытном обществе. Подобно Аниме, мудрый старец является бессмертным демоном, освещающим хаотическую темноту жизни лучом смысла. Это просветленный, учи тель и мастер, психопомп (водитель Души). Его персонификация — а именно “разбиватель таблиц”, не ускользнула от Ницше. Правда, у него водителем Души сделался Заратустра, превращенный из великого духа чуть ли не гомеровского века в носителя и глашатая собственного “дионисийского” просветления и восхищения. Хотя Бог для него и умер, но демон мудрости стал олицетворяющим его двойником, когда он говорит: Единое раздвоилось, и мимо Проходит Заратустра. Заратустра для Ницше больше, чем поэтическая фигура, он являет ся непроизвольной исповедью. Так и он сам блуждал во тьме забывшей о боге, раскрестившейся жизни, а потому спасительным источником для его Души стал Открывающий и Просветленный. Отсюда иератиче ский язык “Заратустры”, ибо таков стиль этого архетипа. Переживая этот Архетип, современный человек сталкивается в сво ем опыте с древнейшим типом мышления, автономной деятельностью мышления, объектом которой является он сам. Гермес Трисмегист или Тот герметической литературы, Орфей из “Поимандреса”22 или родст венного ему “Poimen” Гермы (Раиценштаин понимает “Пастуха” Гермы как конкурирующий с “Поимандресом” христианский текст.) являются последующими формулиров ками того же самого опыта . Если бы имя “Люцифер” не обросло вся кого рода предрассудками, оно полностью подходило бы этому архети пу . Я удовлетворился поэтому такими его обозначениями, как “архе тип старого мудреца” или “Архетип смысла”. Как и все Архетипы, он имеет позитивный и негативный аспекты, в обсуждение которых Я не хотел бы здесь вдаваться. Читатель может найти развитие представле ния о двойственности старого мудреца в моей статье “Феноменология духа в сказках”. Три рассматривавшихся до сих пор архетипа — Тень, Анима и ста рый мудрец — в непосредственном опыте чаще всего выступают персонифицированно. Ранее Я попытался обозначить психологические пред посылки опыта этих Архетипов. Однако сказанное является лишь чисто абстрактной рационализацией. Следовало бы дать описание процесса так, как он предстает в непосредственном опыте. По ходу этого процес са Архетипы выступают как действующие персонажи сновидений г фантазий. Сам процесс представлен Архетипом иного рода, который можно было бы обозначить как Архетип трансформации. Он уже не персонифицирован, но выражен типичными ситуациями, местами, средствами, путями и т.д., символизирующими типы трансформации. Как и персоналии, Архетипы трансформации являются подлинными символами. Их нельзя исчерпывающим образом свести ни к знакам, ни к аллегориям. Они ровно настолько являются настоящими символами, насколько они многозначны, богаты предчувствиями и в конечном сче те неисчерпаемы. Несмотря на свою познаваемость, основополагаю щие принципы, arcai, бессознательного неописуемы уже в силу богат ства своих отношений. Суждение интеллекта направлено на однознач ное установление смысла, но тогда оно проходит мимо самой их сущно сти: единственное, что Мы безусловно можем установить относительно v природы символов, это многозначность, почти необозримая полнота соотнесенностей, недоступность однозначной формулировке. Кроме того, они принципиально парадоксальны, вроде того, как у алхимиков было senex et iuvens simul . При желании дать картину символического процесса хорошим при мером являются серии образов алхимиков. Они пользуются в основном традиционными символами, несмотря на зачастую темное их проис хождение и значение. Превосходным восточным примером является тантристская система чакр или мистическая нервная система в китай ской йоге. По всей вероятности, и серия образов в Таро является потомком Архетипов трансформации. Такое видение Таро стало для меня очевидным после подкрепляющего его доклада Р. Бернулли. Символический процесс является переживанием образа и через об разы. Ход процесса имеет, как правило, энантиодромическую структу ру, подобно тексту “И Цзин”, устанавливающую ритм отрицания и полагания, потери и приобретения, светлого и темного. Его начало почти всегда характеризуется как тупик или подобная ему безвыходная ситу ация; целью процесса является, вообще говоря, просветление или вы сшая сознательность. Через них первоначальная ситуация перево дится на более высокий уровень. Этот процесс может давать о себе знать, и будучи временно вытесненным, в единственном сновидении или кратковременном переживании, но он может длиться месяцами и годами в зависимости от исходной ситуации испытывающего процесс индивида и тех целей, к которым должен привести этот процесс. Хотя все переживается образно-символически, здесь неизбежен весьма ре альный риск (это не книжные опасности), поскольку судьба человека часто зависит от переживаемой трансформации. Главная опасность за ключается в искушении поддаться чарующему влиянию Архетипов. Так чаще всего и происходит, когда архетипические образы воздейст вуют помимо сознания, без сознания. При наличии психологических предрасположений, — а это совсем не такое уж редкое обстоятельст во, — архетипические фигуры, которые и так в силу своей природной нуминозности обладают автономностью, вообще освобождаются от контроля сознания. Они приобретают полную самостоятельность, про изводя тем самым феномен одержимости. При одержимости Анимой, например, больной пытается кастрировать самого себя, чтобы превра титься в женщину по имени Мария, или наоборот, боится, что с ним насильственно хотят сделать что-нибудь подобное. Больные часто об наруживают всю мифологию Анимы с бесчисленными архаическими мотивами... Я напоминаю об этих случаях, так как ещё встречаются люди, полагающие, что Архетипы являются субъективными призрака ми моего мозга. То, что со всей жестокостью обрушивается в душевной болезни, в случае невроза остается ещё сокрытым в подпочве. Но это не уменьша ет воздействия на сознание. Когда анализ проникает в эту подпочву феноменов сознания, обнаруживаются те же самые архетипические фигуры, что населяют и бред психотиков. Last not least бесконечно большое количество литературно-исторических документов доказыва ет, что практически во всех нормальных типах фантазии присутствуют те же Архетипы. Они не являются привилегией душевнобольных. Па тологический момент заключается не в наличии таких представлений, а в диссоциации сознания, которое уже не способно господствовать над бессознательным. Во всех случаях раскола встает необходимость ин теграции бессознательного в сознание. Речь идет о синтетическом про цессе, называемом мною “процесс индивидуации”. Этот процесс соответствует естественному ходу жизни, за время ко торой индивид становится тем, кем он уже всегда был. Поскольку че ловек наделен сознанием, развитие у него происходит не столь гладко, появляются вариации и помехи. Сознание часто сбивается с архетипически инстинктивного пути, вступает в противоречие с собственным основанием. Тем самым возникает необходимость синтеза того и дру гого. А это и есть психотерапия на её примитивной ступени, в форме целительных ритуалов. Примерами могут служить самоидентификация у австралийцев через провидение времен Альчерринга , отожде ствление себя с Сыном Солнца у индейцев Таоспуэбло, апофеоз Гелиоса в мистериях Исис по Апулею и т.д. Терапевтические методы комп лексной психологии заключается, соответственно, с одной стороны, в возможно более полном доведении до сознания констеллированного бессознательного содержания, а с другой стороны, в достижении синте за этого содержания с сознанием в познавательном акте. Культурный человек сегодня достиг столь высокого уровня диссоциации и настоль ко часто пускает её в ход, чтобы избавиться от любого риска, что воз никают сомнения по поводу возможности соответствующих действий на основе его познания. Необходимо считаться с тем, что само по себе познание не ведет к реальному изменению, осмысленному практиче скому применению познания. Познание, как правило, ничего не дела ет и не содержит в самом себе никакой моральной силы. Поэтому дол жно быть ясно, в какой мере излечение неврозов представляет собой моральную проблему. Так как Архетипы, подобно всем нуминозным явлениям, относи тельно автономны, их чисто рациональная интеграция невозможна. Для интеграции необходим диалектический метод, т.е. противостоя ние, часто приобретающее у пациентов форму диалога, в котором они, не подозревая об этом, реализуют алхимическое определение медита ции, как colloquium cum suo angelo bono, беседу со своим добрым анге лом. Этот процесс протекает обычно драматически, с различными пе рипетиями. Он выражается или сопровождается символическими сно видениями, родственными тем “representations collectives”, которые в виде мифологического мотива издавна представляют процесс транс формации Души. В рамках одной лекции Я должен был ограничиться лишь отдельны ми примерами Архетипов. Я выбрал те из них, которые играют глав ную роль при анализе мужского бессознательного, и постарался дать самый краткий очерк процесса психической трансформации, в которой они появляются. Такие фигуры, как Тень, Анима и старый мудрец, вместе с соответствующими фигурами женского бессознательного со времен первого издания текста этой лекции описывались мною в пол ном виде в моих работах о символике Самости. Более полное осве щение получили также связи процесса индивидуации и алхимической символики.Ответ Иову ПРИМЕЧАНИЯ Ученик Фрейда, К.Г. Юнг в своей “аналитической психологии” разделяет с фрейдов ским психоанализом убеждение во вторичности повседневных проявлений душевной жизни и установку на обнаружение за ними первичной, бессознательной подоплеки. По сле разрыва с Фрейдом Юнг отыскивал эту психическую первореальность не в безликой сексуальной энергии — либидо, а в иерархии “Архетипов” — универсальных образов, властвующих над человеческим сознанием (Фрейд назвал мистико-романтический сим волизм Юнга “метафизическими мечтаниями”). Архетипы, согласно Юнгу, в равной ме ре населяют сознание и гениев, и рядовых людей, и душевнобольных, а потому не могут служить критерием для отличения невротического бреда от гениальной фантазии. Юнг, как и Фрейд, признавал ограниченность научной психологии в деле анализа искусства. “Тайна творчества, подобно тайне свободы воли, — писал Юнг в статье “Психология и поэзия” (1930), — есть трансцендентальная проблема, не решаемая... в психологии... Творческий человек — загадка, разгадать которую люди будут на разных путях пытаться всегда, и всегда безуспешно”. Это не мешало Юнгу все-таки снова и снова обращаться к художественному творчеству, что вообще характерно для психоаналитического движения. Об Архетипах коллективного бессознательного Статья “Об Архетипах коллективного бессознательного” впервые была опубликована в 1934 г. в ежегоднике “Эранос”. В переработанном виде она вошла в книгу “О корнях бессознательного” (1954). Перевод осуществлен А.М.Руткевичем по изданию: /ung С.С-BcwuBtcs und UnoewuBtcs. Walter Vig. Oltcn. 1971. S. 11 —53. “Творец мира не из самого себя создал это, он перенес из посторонних ему Архетипов”. Изначальный свет. Первичная завеса. “Идеи, которые сами не созданы... которые содержатся в божественном уме”. “Подобно Богу, хранящему все свои божественные сокровища.. в себе как в сокро венном Архетипе... так же Сатурн хранит в себе тайные подобия металлических тел”. “Создан по подобию со своим Архетипом”. Речь идет о получившей распространение в нацистской Германии пропаганде древ-негерманских языческих культов, противопоставляемых “расово чуждому” христианст ву. Напомним, что первое издание статьи относится к 1934 г. Имеется в виду стихотворение Гете “Ученик чародея” — переработка сказки. о Отеческая власть. Бюфос — первый из 30 Эонов в гностической космологии Валентина — “бездна”, нерожденная монада, беспредельный, невыразимый, трансцендентный Бог, ничего не знающий о мире и не вмешивающийся в его дела. София — последний, тридцатый Эон. Её грех заключался в попытке проникнуть (из любопытства) в божественную “бездну”. За это София наказывается падением. Хотя она и не выходит за пределы плеромы, но. соединившись с желанием, она порождает вожделение, бесформенную материю, из гнанную из плеромы. Для искупления греха и возвращения её в плерому всеми Зонами порождается Спаситель-Христос, миссией которого является создание “кеномы”, звезд ного царства — по образу и подобию высшего мира плеромы. “Ибо Ангел Господень по временам сходил в купальню и возмущал воду, и кто пер вый входил в неё по возмущении воды, тот выздоравливал, какою бы ни был одержим бо лезнью” (Иоанн, V, 4). Термин “нуминозное” (numinosum от numen Божество) Юнг берет у Р.Отто, автора книги “Священное” {Olio R. Das Hcilige. Munchen, 1917), в которой феноменологически описывается опыт “божественного” как ужасающего, всемогущего, подавляющего стра хом, но в то же время величественного, дающего полноту бытия. Словом, у Отто речь идет о восприятии сверхъестественного в духе иудео-христианской традиции, причем в её протестантско-лютеровском прочтении. Перед Богом человек чувствует, что он лишь “прах и пепел”, но эта же сила поднимает его. Отто специально подчеркивает трансцен дентность нуминозного, это опыт “иного” (ganz andere). У Юнга о трансцендентном Боге не говорится ничего, а описание опыта запредельного в большей мере напоминает то, что “философы жизни” писали о вызывающем ужас дионисииски-хтоническом (Ницше, Шпенглер). “Поднявшаяся из глубин” рыба, ихтос, ещё в первые десятилетия существования христианства расшифровывалась как “Иисус Христос, Божий сын. Спаситель”. Так как Рыба является знаком Зодиака, христианство ещё в древности понималось как Эон, сто ящий под этим знаком. Наметки поразительной астрологической теологии Юнга содер жатся в публикуемой статье. Николай из Флюэ, Якоб Беме, Ангелус Силезиус видят страшный апокалиптический лик, возвещающий конец христианского Эона. В книге “Ответ Иову” эти мысли были развиты. Бог не только милосерден — таковым он стал в ответ на вопрошание Нова: “Как может человек оправдаться перед Богом?” В процессе боговоплощения на место Отца приходит любящий Сын, но другим ликом Бога является Антихрист, Сатана. В конце Эона, который провиден в самом его начале в “Откровении Иоанна Богослова”, Бог вновь обратил к человеку свой полный гнева и ярости лик. Весь ма вольно толкуя Ветхий и Новый заветы, апокрифы. Юнг пытается представить свое эс хатологическое учение как осмысление 2,5-тысячслетней истории человечества. Его по следние работы полны предупреждений о “дне гнева” (его символами являются даже НЛО). Замок Святого Грааля — Предание о Св. Граале средневековой европейской ли тературы представляет собой наследие древней религии кельтов, но легенда о чаше была переосмыслена в христианском духе (та чаша. что была на тайной вечере; или та, в кото рую Иосиф Ариматейский собрал стекавшую с распятого Христа кровь). В описываемом Юнгом сновидении присутствует волшебный замок Монтсальват, в котором хранится ча ша. Этот замок был целью странствующих рыцарей, и сновидение действительно соот ветствует средневековым представлениям о замке (стоит на скале, отделен пропастью и глубокими водами). В аналитической психологии Юнга Св.Грааль символизирует веч ные поиски человеком внутренней целостности, полноты существования, движение от Эго к Самости. “Если хочешь мира, готовься к войне”. “Велюспа”, или “Прорицание вельвы” — первая книга “Старшей Эдды”. Юнг ци тирует немецкий перевод, далекий от русского, в котором нет речи о кипящем источни ке: “С черепом Мимира Один беседует. Трепещет Игградсиль, ясень высокий, гудит древний ствол, туре вырывается” (См. Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. М., 1975. С. 188). Один (Вотан) шепчется с вещим черепом Мимира перед последней битвой, грядущей “гибелью богов”. “Кипящий источник” — это источник Урд в корнях мирового древа Игградсиль. Под корнями мирового древа пребывают подземные воды, а в них обитают хтонические чудовища, вырывающиеся на волю перед наступлением кон ца света, гибелью богов (Рагнарек). “Она наполовину высунулась из воды, он наполовину погрузился, и больше его уже не видели”. “Прекрасное и доброе”; “калокагатия” — добродетель в античном её понимании, т.е. без четкой границы между красотой и моральностью. Прекрасное лицо, например, могло считаться свидетельством прекрасной Души. В новоевропейской философии кало кагатия (или её ренессансный аналог virtu) противопоставлялась христианской морали, начиная с Ф. Ницше, который оказал значительное влияние на Юнга. “Наподобие самопроизвольного ума”. “Изображения и лары”. Имеются в виду восковые изображения предков и лары — духи-хранители домашнего очага в Древнем Риме. Видимо, имеется в виду притча о работниках на винограднике и их плате (“Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома...”). Матфей, XX, 1. “Поимандрес” — первый трактат корпуса герметических произведений, религиоз но-философских сочинений I-III вв. н.э., приписываемых Гермесу Трисмегисту (антич ный аналог египетского бога Тога). В трактате рассматриваются вопросы о творении все ленной и человека, соединении духа с материей после грехопадения, о пути спасения с помощью гнозиса. “Пастух” “апостолического отца” Гермы (Гермеса), относится к первой половине II в. В первой части трактата приводятся видения гермы, а в двух последующих частях излагаются основные принципы христианской этики. Имя “Люцифер”, означающее на латыни “светоносный”, “приноситель света”, бы ло эпитетом многих античных божеств, чаще всего Венеры — так называлась “утренняя заезда*. Поскольку в латинском переводе Ветхого Завета данный эпитет применялся по отношению к вавилонскому царю, а в Евангелии от Луки говорится: “Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию” (Лука, X, 18), то имя Люцифер уже отцами церкви стало употребляться как синоним сатаны. Старый и молодой подобны Таро (Tarot) — древнейшие гадальные карты (колода из 78 карт с символически ми изображениями). Точное происхождение неизвестно (впервые были описаны в конце XVIII в.), но очевидно присутствие каббалистической и средневековой христианской символики. Существуют различные интерпретации Таро (астрологическая, алхимиче ская, магическая, мистическая). Юнг предложил свою интерпретацию, видя в Таро два аспекта борьбы человека против других и против самого себя: солнечный путь экстравер сии, рационального знания, действия; и лунный путь интроверсии, созерцания, интуи ции. В изображениях карт Таро легко узнаются многие Архетипы Юнга. Альчерринга — “Эра сновидений”, стародавняя эпоха первотворения в мифологии австралийских племен Аранда. Index   www.pseudology.org