М. : Издательство Российского общества медиков-литераторов , 1999 .- 251 с. - ISB№  5-89256-0115-5 .- 25 руб. - 500 экз. Майя Михайловна Король Одиссея разведчика: Польша-США-Китай-ГУЛАГ Второй арест В 1949 году Михаил Давыдович попал в ссылку в село Явленка Северо-Казахстанской области. Агнесса готовилась ехать к нему жить. Мы продали дачу, отдали ей деньги по просьбе папы; деньги были нужны для покупки избы. Когда она уже собралась в дорогу, получили телеграмму от соседа Михаила Давыдовича, соквартиранта по углу: “Король выбыл Петропавловск. Синицкий”. Мы поняли – отца арестовали второй раз! Его обвинили в антисоветской агитации. Дело было шито белыми нитками, состряпано грубо, буквально из ничего.   Позже он написал нам, что послужило поводом * * * 2 фев. 55г. Дорогая Майя! Мне Бруша писала, что прокурор спросил ее, кто такой Брушенкевич, а также сказал, что я что-то сотворил в Казахстане, но что – неизвестно. Вношу ясность в оба вопроса. Начну со второго: что я натворил? Я – не вор, не убийца, не вредитель, не спекулянт. Я – преступник совершенно иной категории: я вижу вещи в том свете, в каком они представляются мне, и игнорирую дикторский текст. Я ничего не должен делать, мне достаточно поморщиться по поводу чего-нибудь, как я сразу совершаю преступление. Но, если я не морщусь, а молчу, то тоже подозрительно, и всегда найдется человек, который засвидетельствует мое молчание и даст показания, нужные для протокола. Мы знаем Джамбула по переводам, нас не интересует, так ли он хорош в оригинале, и был ли вообще оригинал. Протоколу важно не то, что я говорил, а то, что слышал свидетель, а слышал он как раз то, что нужно для протокола. Я могу молчать, но, раз свидетель слышал, - ”сознавайся”! Ты пойми, какое несчастье! Когда ты крадешь, есть вещь украденная, когда ты вредительствуешь, есть вещественные доказательства твоего вредительства, а когда тебя обвиняют по п.10 ст.58, то ничего не надо, кроме ушей, которые, якобы, слышали. Какой простор для лжесвидетелей и провокации! И как это удобно для расправы с любым человеком! Вот пример: в феврале–марте 1950 года я пришел в клуб в моей родной Явленке. Меня сразу обступила группа молодежи, участников Отечественной Войны. Задали такой вопрос: какая обувь принята в советской армии? И, несмотря на то, что я был весьма осторожен, я не уловил в вопросе ничего такого, что могло быть перевернуто против меня. Я ответил, что в нашей армии обувь – сапоги и объяснил почему, последовал другой вопрос: а почему у нас на фронте в артилерии выдали ботинки? Я ответил, что иногда не успевают изготовить и доставить достаточно сапог, тогда выдают ботинки. Сразу вопрошающий заметил: чудно получается! 33 года существует советское государство, а, по-вашему, получается, что у нас недостатки, и что правительство не может обеспечить! Я понял: меня наряжают в костюм антисоветского агитатора. Вопрошавшие развернули дело, как следует по инструкции, но провокация не удалась. Наш баянист клуба, бывший ст. лейтенант, брат ст. лейтенанта, работник МГБ соседнего района неожиданно вмешался и грубо заметил: Что Вы крутите! У меня в роте так было, как М.Д. сказал. Не было сапог – выдавали ботинки. Что же тут особенного и чего же вы перекручиваете то, что человек сказал? Таким образом, эта провокация не попала в протокол. Я нигде не бывал и ни с кем не встречался, но нашлись люди, которых я в глаза не видел, и они также говорят, что со мной не говорили, но они случайно вошли в столовую сельпо, в которой я никогда не обедал (я варил сам дома) и случайно подслушали антисоветскую беседу в то время, когда я лежал в больнице. И эти свидетели тоже никогда не обедали в столовой, но на этот раз случайно зашли в столовую. Сколько случайностей! Таких свидетелей везде уйма, и любого можно приспособить к любому делу в качестве слушателя. И недорого обойдется! И какую дикую чушь сочиняют эти свидетели и их инструктора! Но, ничего, это годится для супа №10 для меню 58. Разве прокуроры и судьи не знали этого? Врут, знали! Но они подчинялись инструкциям господ Берия и Абакумова. А там это нужно, чтобы держать всех в. страхе и постоянном беспокойстве. Палачам, шакалам и прочим скотам хорошо живется в такое время. Другой пример: весь май 1950 года я был на разъезде с труппой для обслуживания посевной в районе. Я оставил мой угол и по приезде валялся в клубе на стульях, у родителей нашей уборщицы, у колхозников, у моего старого соквартиранта-бухгалтера сельпо, который уже имел какую-то собачью будку. Я замерзал на полу, и кости ныли. И вот я ему под настроение рассказал содержание повести одного еврейского писателя. И это попало в протокол, как моя антисоветская агитация. Вот краткое содержание. Один богатый еврей до такой степени увлекся накоплением богатства, что ничего не замечал вокруг себя. Он никому не помогал, нищих выгонял и жил только для своего богатства. А жена у него была добрая женщина, и она часто плакала, и просила Бога, чтобы он смягчил сердце ее огрубевшего мужа. И вот однажды летом, в пятницу перед сном этот богач пошел купаться. Он хорошо плавал, нырял и увлекся этим. Когда вышел из воды, то своего платья не нашел. Не идти же голым по местечку! Он подождал сумерек и задами, огородами добрался до своего дома. Ворота были уже заперты, и ставни закрыты. Он крепко постучал, слуга спросил, кто стучит. Он его обругал и приказал открыть немедленно. Слуги открыли ворота и отлупили его, на крик выбежала хозяйка, жена. Слуги ей объяснили, что какой-то голый человек прибежал, себя называет хозяином, требует впустить его в дом. Хозяйка сказала, что, по-видимому, это душевнобольной и приказала вынести ему старое платье хозяина. Слуги так сделали и заперли ворота. Жена его не узнала! Без сил он подошел к ставням, заглянул в щель. Он обомлел! За столом сидел его двойник. Жена, дети беседовали с ним, как с родным мужем и отцом. Он побежал к раввину, но тот его не признал хозяином Шаей, а сказал, что Шая вечером был в синагоге и много пожертвовал для бедных. Он побежал к помещику, с которым тоже имел дела. Тот его не признал. Бедный Шая потерял рассудок. Он стал нищим, бродил по местечкам, собирая милостыни. Все знали его пункт помешательства. Прошло много лет, и он однажды вместе с другими нищими попал в свое местечко на богатую свадьбу. Выходила замуж его родная дочь. По обычаю невеста в день венчания даёт обед для нищих, угощает их, дарит подарки, танцует с ними. Это – символ молодого счастья к несчастью других... И вот этот Шая сидит в своем доме, за своим столом, видит свою жену, дочь, и он – чужой среди них, не узнаваемый никем. Он один со своим горем, и нет ему утешения. Заныло сердце, он упал в обморок. Его перенесли в спальню и раздели. Когда он пришел в себя, перед ним стоял двойник, переодетый в нищенское платье. Он сказал: “Хватит тебе страдать, ты искупил свои грехи и вернулся в свой дом”. Двойник исчез. Когда вошла жена, он улыбался, его лицо сияло счастьем, но слезы лились из глаз. Жена ему сказала, что он неожиданно потерял сознание за обедом. Вошли дети. Все были довольны, что у отца прошел обморок. Он им ничего не сказал о своей мучительной долгой жизни, но понял, что был наказан Богом, и просветленный вернулся в свою семью, в свой дом, Мой друг слушал очень внимательно   Надо сказать, что я лучше это рассказывал, чем описал здесь. Закончил я так: хотел бы и я дожить до своего счастья, чтоб кончились мои скитания по тюрьмам, лагерям и ссылкам, чтоб я, наконец, покончил со своей одинокой, нищенской жизнью и вернулся бы в свою семью. В этот же день мой бухгалтер рассказал повару сельпо, и в редакции повара или его инструктора, концовка получалась вот какая: – Король сказал, что ему надоело быть нищим актером среди нищей публики. А это уже – охаивание советской действительности! Это попало в протокол, об этом я писал поначалу, это записывалось и с серьезным видом вносилось в мое дело. А насчет Брушенкевича дело вот как выглядит: Те, которые приписали мой псевдоним в качестве моей второй фамилии, отлично знали, что это – литературный псевдоним, но сделали это для того, чтобы я всюду был подозрителен для окружающих Король, он же Брушенкевич – человек с двумя фамилиями – жулик или того хуже. Когда меня в 1950 году вновь посадили, началась возня с этой фамилией и моими именем и отчеством. Фамилию Брушенкевич сняли с меня, но заинтересовались, почему фамилия у меня русская, а литературные псевдонимы еврейские: Брушенкевич, Маевич, Фейгин и др. Объяснил. Видно, не смогли выжать из этого национализма и космополитизма, да и не нужно было! Материал уже готов по другому настрою. Поехали дальше: почему меня зовут Михаилом Давыдовичем. Объяснил. Тогда мне было предложено именоваться по-еврейски. Я согласился и назвал себя Михоэль. Следователь для удобства произношения тут же переименовал меня в Михеля Дувидовича. Я запротестовал и напомнил, что антисемиты всегда любили переименовывать наши имена: Мойшу в Мовшу, Якова в Янкеля и т. д. Я попросил записать меня Михоэль бен Довид и никаких “ич”. Следователь заявил, что “бен” звучит по-арабски, как арабское слово, я объяснил, что это значит – сын. Но следователь был честный и хороший парень, он почувствовал в этом запах, неподходящий для коммуниста. Назавтра сказал, что решил оставить прежние имя и отчество. В 1952 году меня повезли в Москву, и там опять ожил Брушенкевич, а, когда уехал, Брушенкевич опять отпал. Люди, которые призваны делать зло, делают такие вещи. Они грубеют, дичают, вырождаются в скотов. Да, чему удивляться! В Москве, в столице, где ЦК Партии и Правительсто, группу профессоров заставили сознаться, что они – шпионы и убийцы, применяя к ним “несоветские методы”. Я знаю, что кроется под этими скромными словами! Что же тогда говорить о Явленках, Покровках, Петропавловсках и др.? Стоит ли удивляться, что там были свои маленькие Берия, Абакумовы, Меркуловы? Эти люди не знали, что такое моральное и антиморальное, стыд и бесстыдство, хорошее и плохое. Все, что они делали, оправдывалось, якобы, великой целью, а на самом деле потому, что это было выгодно. Неужели этого не знают прокуроры? И если они действительно не знают, я лучше подожду здесь, пока кошмары ужасной ночи скроются перед солнцем. 6 февр. 55 г. Бруше ... В дополнение к моему заявлению сообщаю еще пару деталей. Свидетель обвинения Покулис, которого не было на следствии и на суде, этот поручик Киже, не имеющий фигуры – брат известной латышской певицы Покулис. Эта певица – депутат Верховного Совета, вытаскивала своего брата-фашиста. Когда кончилось следствие, надо было подписать специальный документ об окончании следствия. Я отказался подписать, пока не будут удовлетворены мои четыре требования. На три сразу согласились, но на четвертом уперлись... Я настаивал, чтобы было указано, кто такой Покулис. Начальник следственного отдела ответил, что это не мое дело. Я заявил: Покулис – старший лейтенант знаменитой латышской дивизии, которая в составе армии Гитлера совершила много преступлений. Убийства евреев и поляков, карательные экспедиции – работа этих латышских палачей. Начальство мне отвечает: это не относится к делу, он свидетель по Вашим преступлениям, а не по своим. Я отказался подписать. Прибежал прокурор Жигалов и давай мне угрожать. Я наотрез отказался, и в письменном виде сообщил свое мнение: несколько лет назад, – писал я, - этот гитлеровский бандит убил бы меня как еврея и коммуниста, сегодня тот же самый бандит пытается это сделать с помощью советских органов: он использует в своих фашистских целях советские органы, а советские органы не стесняются использовать его. Фашист, подлый убийца стал защитником советской власти от меня, коммуниста! Он бдителен, чтобы советская власть не пострадала от меня. Когда прокурор прочел это, он сошел с ума от бешенства. Пена била у него изо рта, как у бешеной собаки. – В карцер! – кричал он, – в карцер! Меня увели. Через час опять привели. Вновь ругань, угрозы. К чести следователя, должен сказать, что он в этом безобразии участия не принимал. Только прокурор Жигалов и начальник следственной части. Опять увели. Ночью вызвали и дали мне прочесть документ за подписью начальника Областного Управления МГБ, прокурора и других должностных лиц. В документе указано, что Покулис действительно служил в армии Гитлера, но в звании старшего сержанта. Я опротестовал это. Тогда мне ответили, что он был старшим лейтенантом латвийской армии, а у Гитлера – старшим сержантом. – Значит, – сказал я,– для войны против нас он даже отказался от своего офицерского чина? Мои насильники молчали. Я подписал акт об окончании следствия. И все же я не уверен, что этот документ попал в дело. Они могли его сочинить, а потом порвать. Они считают, что с врагом нечего чикаться, а врагом они считают того, кого хотят. Большие Берия и маленькие старались наловить как можно больше ”врагов”. Эта ловля хорошо оплачивалась. Удивительно ли, что столько оказалось “агитаторов” и “террористов”. Не думайте, что террор – это покушение на чью-нибудь жизнь. Нет! Кто-то слышал (”свидетель”), что кто-то сказал, что, если бы такой-то помер или сгорел... Это называется террор через пункт 17, и 25 лет заключения готово! Сколько я видел таких “террористов”, начиная с самого зеленого возраста и кончая восьмидесятилетними стариками! Другой свидетель – повар сельпо “слышал”, как я сказал, что во Франции много ценностей. А было так: Спросили меня: что богаче – Лувр в Париже или Эрмитаж в Ленинграде? Вопрос был задан для дела провокатором. Я ответил: “Конечно, наш Эрмитаж!”. Тогда последовал такой вопрос: “А в Лувре тоже что-нибудь есть?”. Я ответил, что в Лувре имеются художественные ценности. А в протоколе слово “художественные“ опущено, остались ценности... Вся штука получила политическую характеристику: “Восхваление империалистического строя. Тем более, когда в деле имеется такое преступление, как знание иностранного языка (иностранных языков). Интересно, что провокатор, раскрывший это “преступление” указал, что я в совершенстве владею английским языком, сам не зная ни одного английского слова... Когда я спросил, как он определил мое знание языка, когда он сам его не знает, следователь ответил - “это дело следствия”. - Но, почему знание языка – преступление? – спросил я. Следователь ответил: - Это характерно для вас. Поверь мне: процессы ведьм триста лет назад имеют меньше нелепостей, чем мой. Мне иногда казалось, что я схожу с ума, не может быть, что все это реально... Вот здесь начало моей гипертонии. Я удивляюсь, что выдержал и не потерял рассудка. * * * Михаила Давыдовича осудили на десять лет строгого режима   Особенно усердствовал прокурор Жигалов, который часто вел допросы вместо следователя. Была зима. А зимы в Северном Казахстане лютые. Уже после реабилитации, находясь в Москве, 14 декабря 1957 года отец писал в дневнике: 14 декабря 1950 года – дата в моей жизни. В этот день меня изувечили и довели до такого состояния, в котором я нахожусь. Грудная жаба и гипертония делают свое дело... Я не знал, но догадывался, что наступил второй тур сталинского мракобесия и безумия и что я буду умерщвлен. Сцена суда подтвердила это. Неграмотные палачи разыграли комедию суда. После шести с половиной месяцев тюремного заключения, голодая и холодая в сырых камерах, я был перевезен в “столыпинском вагоне” в Караганду. Поезд пришел ночью 11 декабря. Нас выгрузили из вагона. При высадке нас встретил большой конвой с каким-то офицером. Когда я спускался по лестнице - с седой бородой и слабый, - я услышал возглас: – Товарищ Абррам приехал! “Р” было гортанным. Я посмотрел на того, кто меня так приветствовал. Это был сержант конвоя. Офицер улыбнулся. Я уже знал наш конвой. Меня уже били ногами и прикладами. Но такого антисемитизма я не ожидал. Меня избивали, как “врага народа”, как “контрреволюционера”, но как еврея ударили словом впервые. За все время следования меня несколько раз именовали Абррамом. Нас доставили на вокзал, где мы провели время до утра. Утром повезли в “воронке” в лагерь (Новый Майкадук) и поместили в БУР (барак усиленного режима), который отапливался формально. После трех суток такого содержания нас вывели из лагеря. Подали “воронок”. В нем нас катали два часа, высадили и погрузили в открытую грузовую машину. Принял новый конвой из восьми человек и старшего лейтенанта, командовавшего этим воинством, вооруженным автоматами. Весь конвой и офицер в полушубках, в валенках и в ушанках. На некоторых тулупы. А мы? Кто – в ботинках, кто – в брезентовых туфлях. Сколько градусов мороза было – не знаю, но не менее тридцати! Машина поехала. Куда, не знаем. Как спасти ноги, чтобы не отморозить их. Я шевелю пальцами в ботинках, стараюсь не засыпать. Дремота. Мы остановились. Офицер пошел бриться. Потом опять остановились. Потом поехали, и где-то вновь остановились. Офицер опять ушел – ужинать. Вернулся через час или немного меньше. Подошел к нам и весело спросил: - Не замерзли? Смотрите, если замерзнете, шкуру сниму! Конвой засмеялся. Я уже начал замерзать, но инстинкт самосохранения... Продолжаю жить. Опять зашевелил пальцами ног. Обмочился. Но офицер ушел. На этот раз за покупками. Он был хорошим семьянином и пошел покупать подарки жене и детишкам. Он, видимо, не понимал, что жесток. А, может быть, был сознательно жесток с “врагами народа”. Ему было выгодно верить, что мы – враги. Это оправдывало его жестокость. Не менее трех часов мы добирались до Спасска. Я шевелил пальцами ног. Когда прибыли, я не мог сойти с машины. Меня сняли и поволокли... Ночь провели в бане. Я отогрелся, но был “испорчен”. Меня перевели в барак. Я все время лежал. Мне было холодно. Я не мог согреться. Фельдшер, обходивший бараки, заметил меня, повел в амбулаторию... У меня было давление 245/120. ... Когда в сумерки присматриваешься к людям, они все похожи на душевнобольных. Кто старается во сне найти покой, кто сидит и размышляет. Мусульмане молятся. Полумрак делает наш барак ужасным. “На дне” у Горького чище, светлее, лучше. Мы на дне, а горьковское дно – и не дно, а житейские развлечения в сравнении с нами. Когда приходят офицеры и осматривают барак и его обитателей, они вызывают тяжелые воспоминания, как будто пришли посмотреть на дело рук своих. В особенности – врачи, которые (по глазам видно!) готовы в любое время отравить, уничтожить нас. Мы – их кормовая база, мы – угроза их существования. Неудивительно, что я столько болел, удивительно, что я еще жив и не ушел туда, куда ушли сотни и тысячи таких, как я. Пишу это для того, чтобы вы не беспокоились обо мне. Я подготовлен к смерти и не страшусь ее. Оглавление ГУЛАГ   www.pseudology.org