|
| |
|
Минск.:
"Пропилеи", 2000. - 200с.,
ISBN
985-6329-29-9 |
Усманова,
Альмира Рифовна
|
|
Умберто Эко: парадоксы интерпретации
Апология эстетики серийных форм
|
52
Для Эко, как в свое время и для французского теоретика Эдгара Морена,
нет ничего преступного в том, что Критик втайне наслаждается объектом
собственного анализа и восхищается тем, как виртуозно он сделан. Но
какое отношение имеют масс-медиа к эстетике?
Сегодня зрители революционного в свое время фильма С. Кубрика
Космическая Одиссея: 2001 чаще всего оказываются разочарованными -
причина в том, что после этого фильма были сделаны другие, более
изощренные фильмы, вытеснившие из культурной памяти источник.
"Масс-медиа генеалогичны, но они не имеют памяти, поскольку, когда
появляется целый ряд имитаций оригинала, никто уже не помнит, с чего все
началось, в результате главу рода могут принять за младшего внука"1.
Однако почему подобного вытеснения и забывания не происходит с
классическими искусствами типа литературы или живописи (ведь мы,
кажется, все ещё способны отличить Караваджо от караваджистов)? Видимо,
потому, что масс-медиа не изобретают, они основаны на техническом, а не
интеллектуальном совершенстве. К тому же их быстрое развитие влечет за
собой и изменение горизонта ожиданий зрителей и параметров оценки.
В 60-х гг. Эко был уверен в том, что китч - это не искусство, а всего
лишь "идеальная пища для ленивой аудитории", которая желает получать
удовольствие, не прилагая к тому никаких усилий, будучи уверенной, что
наслаждается подлинной репрезентацией мира, тогда как на самом деле она
в состоянии воспринимать лишь "вторичную имитацию первичной власти
образов"2. В этот период он склонен скорее отождествлять китч с массовой
Культурой в целом, что все
ещё предполагает наличие некоего образца,
эстетического канона (авангардное искусство, например). Одним из
критериев такого разделения выступает "всеядность" и конъюнктурность
китча, с одной стороны, а с другой - неприемлемость сообщения в качестве
критерия
--------------------------
1 Eco U. Travels in Hyperreality. Р. 145.
2 Eco U. The Open Work (Harvard University Press, 1989). Р. 183.
53
качества, элитарность художника в авангардистском искусстве. Проблема,
однако, заключалась в том - и со временем это стало очевидно, во всяком
случае для самого Эко, - что китч паразитировал на успехах авангарда,
обновлялся и процветал на его творческих находках. Примирение китча с
авангардом состоялось в постмодернистской Культуре. Постмодернизм учился
у массовой Культуры разнообразным техникам стимулирования восприятия,
учитывающим различия между "интерпретативными сообществами". Она
взрастила его, сформировала его язык и затем подверглась самой
беспощадной Критике с его стороны.
Тогда Эко, вряд ли подозревая о возможности такого сложного симбиоза,
разводил их по разные стороны барьера: в то время как авангард
поворачивается к объекту своего дискурса, китч сосредоточен на реакциях,
которые произведение должно пробуждать в своей аудитории, и
рассматривает это как смысл своего существования. Здесь обнаруживаются
истоки амбивалентности постмодернизма, заинтересованного в порождении
значений, но ставящего их в зависимость от реакции аудитории. По внешним
признакам постмодернизм можно легко перепутать с китчем, однако если
китчу не удавалось соблазнить интеллектуальную публику (китч не способен
"развлекать, не отвлекаясь от проблем"3), то постмодернизм, напротив,
рассчитывает именно на такую аудиторию, которая способна оценить иронию,
"сделанность" произведения, отследить в нём интертекстуальные коды, то
есть развлекаться и одновременно получать новое знание. Для того чтобы
такой контакт стал возможен, чтобы Текст был прочитан адресатом,
постмодернизм вырабатывает определенные принципы организации сообщения.
В более поздних работах Эко обращается к анализу взаимоотношений между
различными формами авангардистского искусства и их интерпретативным
сообществом, а затем - к трансформации самих этих форм и соответственно
отношений произведения с аудиторией в постмодернистской культуре4.
Чтобы обосновать свой тезис о сближении массовой Культуры с авангардным
(интеллектуальным) искусством, показать,
---------------------------
3 Эко У.
Заметки на полях. С. 456.
4 Русскоязычному читателю известны некоторые Тексты Умберто Эко,
посвященные постмодернистской эстетике: См.: Эко
У. Инновация и повторение. Между эстетикой
модерна и постмодерна //
Философия эпохи постмодерна. Минск, 1996 Эко У.
Заметки на полях.
54
что в эпоху масс-медиа классические критерии эстетического сообщения
оказываются не актуальны, Эко предлагает поразмышлять над оппозицией
"повторение - инновация" в новой культурной ситуации (отличной от той, в
которой Вальтер Беньямин впервые эксплицитно сформулировал саму проблему
повторения-репродуцирования как ключевую для современной эстетики).
Модернистским критерием оценки художественной значимости являлись
новизна и высокая степень информативности. Соответственно для модернизма
повторение ассоциировалось с ремесленничеством (или с промышленностью),
коль скоро речь шла о воспроизведении чего-либо во множестве экземпляров
согласно некоей модели. Для модернистского художника существует лишь
оригинал - и в том смысле, что он не имеет "близнецов" в энном
количестве, но у него также нет и "родителей", - то есть оригинал, по
определению, не является повторением чего-то другого. К тому же важна
техника - истинно художественная техника, которая в отличие от
промышленного способа воспроизводства также должна быть уникальной. На
этом принципе основана вся новоевропейская эстетика, различающая
искусство и ремесленничество, хотя классической теории - от античности
до средневековья - это деление не известно. "Одним и тем же термином
(tekhne) пользовались для обозначения труда парикмахера или
судостроителя, художника или поэта. Классическая эстетика не стремилась
к инновациям любой ценой: наоборот, она часто рассматривала как
"прекрасные" добротные копии вечного образца"5, в то время как модернизм
был с самого начала настроен на отрицание предшествующих образцов.
Это объясняет, "почему модернистская эстетика выглядит столь суровой по
отношению к продукции масс-медиа. Популярная песенка, рекламный ролик,
комикс, детективный роман, вестерн задумывались как более или менее
успешные воспроизведения некоего образца или модели. В качестве таковых
их находили забавными, но не художественными. К тому же этот избыток
развлекательности, повторяемость, недостаток новизны воспринимались как
своего рода коммерческая уловка (продукт должен удовлетворять запросы
потребителя), а не как
--------------------------
5 Эко У.
Инновация и повторение. Между эстетикой модерна и постмодерна.
С. 52.
55
провокационная презентация нового (и сложного для восприятия)
мировидения"6. Продукты масс-медиа ассимилировались промышленностью в
той мере, в какой они являлись серийными продуктами, а этот тип
"серийного" производства считался чуждым художественному изобретению.
Эко предлагает проанализировать повторение, копирование, избыточность и
подчинение предустановленной схеме в качестве основных характеристик
масс-медийной "эстетики". Действительно, телевизионная реклама,
детектив, любой сериал культивируют приемы повторения (о чем писали
также и франкфуртские теоретики), без которых они, в принципе,
немыслимы. Зрителю или читателю, как это ни покажется странным, знание
интриги и предсказуемость повествования доставляют немало удовольствия.
Но, говорит Эко, это старый прием, который изобрели отнюдь не масс-медиа
и уж тем более не в XX веке. Большинство романов XIX века были
"повторяющимися" и "серийными" (вспомним, например, о Дюма с его
мушкетерами), Песнь о Роланде - предполагала, что все его читатели
прекрасно осведомлены о том, что приключилось с Роландом (Ариосто
оставалось лишь подумать о способе наррации), то же самое можно было бы
сказать о Тристане и Изольде - одна и та же История с небольшими
вариациями излагалась различными авторами. Наконец, Шекспир с его
Гамлетом, который представляет собой результат смешения нескольких более
ранних версий той же Истории. Более того, Эко полагает, что именно эта,
по большому счету, не-оригинальностъ иногда являлась причиной
"культовости" того или иного произведения7.
Оригинальность масс-медиа заключается в том, чтобы рассказать одну и ту
же Историю разными способами, но эти способы отличны от тех приемов,
которые использовались авторами "серийных" романов в XIX веке: мы имеем
дело с различными приемами вариаций. Вариации историчны, и благодаря им
-----------------------
6 Эко У.
Инновация и повторение. Между эстетикой модерна и постмодерна.
С. 53.
7 Как это случилось, например, с Гамлетом. Т. С. Элиот утверждал, что
Гамлет является повторением ранних версий, позаимствованных Шекспиром у
других авторов, что сказывается в несовершенстве его композиции. Эко
полагает, что двусмысленность и "оригинальность" этого произведения
являются результатом тех проблем, которые испытывал его автор, пытаясь
совместить различные топосы в одном Тексте (Eco U. "Casablanca: Cult
Movies and Intertextual Collage", in Faith in Fakes. Travels in
Hyperreality (Minerva, 1995). Р. 201).
56
ни одна "копия не является на самом деле таковой - "все дело в этих
маленьких отличиях", как говорил небезызвестный персонаж Квентина
Тарантино.
За конкретными примерами Эко обращается к тому историческому периоду
(нашему), "в котором воспроизведение и повторение кажутся доминирующими
во всех видах художественного творчества и где становится трудно
разграничить повторение в масс-медиа и, скажем, в высоком искусстве"8.
Для эстетики постмодерна, отличие которой от любой другой эстетической
системы состоит прежде всего в специфике её базисных категорий,
ключевыми являются понятия повторения и воспроизведения. В Италии эта
дискуссия недавно расцвела под знаменем "новой эстетики серийности" (Эко
предлагает в данном случае использовать "серийность" как очень широкое
понятие или, если угодно, как синоним "повторительного искусства").
Постмодернистская эстетика немыслима также вне категорий рецепции, что в
рамках постмодернистской парадигмы гораздо более важно, чем онтология
художественного Текста. И здесь ключевыми понятиями, с легкой руки Эко,
становятся категории наивного и критического зрителей. Постмодернистские
теоретики согласны в том, что автор снял с себя всякую ответственность
(или его насильно её лишили?) за конечный результат восприятия Текста,
передав функцию символического центра своему читателю-зрителю, которому
приходится выбирать собственную стратегию по упорядочиванию
текстуального универсума, в результате чего Текст выражает его видение
мира. Известны различные способы прочтения, которые свойственны
различным "интерпретативным сообществам" (С. Фиш). Выделяют как минимум
два типа аудитории читателей (две "субкультуры", в терминологии Ч.
Дженкса) - в терминологии Эко это наивный и критический реципиенты.
Первый является "заранее уготованной жертвой собственной стратегии
высказывания" и пользуется произведением как "семантической машиной";
второй представляет собой критического, искушенного читателя, который
готов участвовать в игре, предложенной автором, и сознательно
направляется в расставленные для него ловушки9.
Одним из приемов распознавания этих двух типов реципиентов является
характерный для постмодернистской наррации
-------------------------------
8 Эко У.
Инновация и повторение. Между эстетикой модерна и постмодерна.
С. 56.
9 См.: Эко У.
Заметки на полях. С. 437.
57
прием: речь идет об ироническом цитировании "общего места" - топоса,
который распространился в сфере массовой коммуникации сравнительно
недавно. Вспомним кадры Смерти арабского великана в Искателях
потерянного ковчега и появление одесской лестницы в Бананах Вуди Аллена.
Какая связь между этими двумя цитатами? Как в одном случае, так и в
другом зритель, чтобы уловить намек, должен знать исходные топосы. В
случае с великаном мы имеем дело с типичной для этого Жанра ситуацией
топос, используемый в Бананах, появляется в первый и последний раз в
единственном произведении (в Броненосце Потемкине). Становясь
впоследствии цитатой, он превращается в настоящий пароль для
кинокритиков и кинолюбителей.
В обоих случаях топосы запечатлены в "энциклопедии" зрителя они
являются частью сокровищницы коллективного воображаемого, и именно в
этом качестве их используют. С той лишь разницей, что в Искателях
потерянного ковчега топос цитируется для того, чтобы опровергнуть (то,
чего ждет зритель исходя из своего опыта, не происходит), в то время как
в Бананах топос вводится из-за его неуместности (лестница не имеет
никакого отношения к остальному содержанию фильма).
Первый случай напоминает Эко серию комиксов, опубликованных когда-то в
журнале Mad под заголовком "Фильм, который мы хотим посмотреть":
действие происходит где-то на диком Западе бандиты связывают героиню и
оставляют её на железнодорожных рельсах. В чередовании крупных планов мы
видим то приближающийся поезд, то бешено мчащихся спасателей, которые
стремятся опередить локомотив. В конце концов, вопреки всем ожиданиям,
спровоцированным топосом, девушка погибает под колесами поезда. Речь
идет об интригующем приеме, который базируется на допущении, что публика
узнает исходный топос и применит к цитате систему естественных ожиданий
(то есть предвидений, которые по определению должен создавать этот
фрагмент энциклопедической информации), а затем развлечется тем, что его
ожидания не оправдались. На этой стадии простодушный зритель сначала,
будучи обманут, переживает свое разочарование, чтобы затем преобразиться
в критического зрителя, который оценит прием, посредством которого его
"провели"10.
----------------------------
10 См.: Эко У.
Инновация и повторение. Между эстетикой модерна и постмодерна. С. 61.
58
Пример с Бананами представляет собой уровень совершенно иного порядка:
зритель, с которым Текст установил имплицитное соглашение, - не наивный
(который, самое большее, может быть поражен несуразным развитием
событий), это зритель критический, которому нравится иронический трюк с
цитатой и который ощущает вкус к преднамеренной нелепости. В обоих
случаях, однако, имеет место вторичный критический результат: осознавший
цитату зритель начинает иронически переосмысливать сущность приема и
понимает, что его пригласили поиграть с его собственной
энциклопедической компетенцией.
Следует заметить, что феномен "интертекстуального диалога" развивался в
свое время в экспериментальном искусстве и предполагал "образцового
читателя", в культурном отношении весьма изощренного. Тот факт, что
подобные приемы позже получили широкое распространение в сфере
масс-медиа, свидетельствует о том, что медиа предполагают владение
информацией, ранее уже переданной другими медиа.
Текст Инопланетянина "знает", что публике благодаря средствам массовой
информации известно практически все о Рамбальди, Лукасе и Спилберге. В
игре межтекстовых цитат медиа, кажется, отсылают к миру, но в
действительности они отсылают к содержанию других сообщений, переданных
другими медиа. Игра строится, так сказать, на "расширяющейся"
интертекстуальности. Всякое различие между знанием о мире (наивно
понимаемым как знание, получаемое из внетекстуального опыта) и знанием
интертекстуальным фактически исчезает.
Постструктуралистская метафора мира как Текста здесь весьма кстати. Как
показывает Эко, границы реального и вымышленного миров весьма призрачны.
Когда мы сталкиваемся с какой-либо жизненной ситуацией (катастрофа или
ограбление), вместо того чтобы привлечь опыт из повседневной жизни, мы
заимствует его из своей же интертекстуальной компетенции, то есть
используем те "повествовательные схемы" (термин М. Риффатера), которые
нам знакомы из литературы или других медиа. (Например, "ограбление
поезда" - ситуация, "заигранная" благодаря вестернам, а не действиям
реальных нарушителей закона11.) Эко вслед за лингвистами использует
понятие фрейма для обозначения таких культурных клише: находящийся в
11 См.: Солоухина О. В Концепции "читателя" в современном западном
литературоведении // Художественная рецепция и герменевтика. М., 1985.
С. 219.
59
читательском сознании стереотип восприятия и описания того или иного
предмета12. Любая культурная реалия имеет свой сценарий: возможны
сценарии "вечеринка", "супермаркет", что соответствует некоторым общим
представлениям, но используются также и вполне определенные
интертекстуальные "сценарии", о которых здесь идет речь. Например,
остается очень большая вероятность того, что не только реципиент, но и
сам Текст сознательно "использует" сценарий ограбления поезда - не
согласно этим общим представлениям, а согласно той классической модели,
которую мы можем найти в вестернах (начиная с самого первого - Большого
ограбления поезда Э. Портера (1902 г.))13. К числу таких
интертекстуальных фреймов относится, например, и Эдипов треугольник в
интерпретации Фрейда14. Итак, мы не можем говорить о "Смерти искусства"
в эпоху масс-медиа. Можно утверждать наверняка лишь то, что линия
демаркации между "искусством интеллектуальным" и "искусством
популярным", кажется, совсем исчезла. И если пересмотреть под этим углом
зрения всю Историю Культуры, но интерпретировать
её в современных
терминах, то выяснится, что "элитистской" Критике можно подвергнуть и
многие, на первый взгляд бесспорные, произведения. Эко предлагает свою
классификацию "повторительного" искусства, а именно: retake, remake,
серия, сага, интертекстуалъный диалог15. Исследуя их генеалогию, он
показывает, что, например, Неистовый Роланд Ари-
12 Т. А. ван Дейк определяет "фреймы" как общее "знание", которое
организовано в концептуальные системы. Фреймы имеют, как правило,
конвенциональную природу и описывают то, что в данном обществе является
"характерным" или "типичным". Концептуальные фреймы, или "сценарии",
определенным образом организуют наше поведение и позволяют более или
менее правильно интерпретировать поведение других людей. (См.: Ван Дейк
Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989. С. 16-17).
13 Или, как показывает, например, Ю. Цивьян, ранние русские фильмы по
роману Л. Толстого Анна Каренина воспроизводили сцену самоубийства Анны
не "по Толстому", а "по Люмьерам" (Прибытие поезда на вокзал Ла Сиота).
Только в эту эпоху речь шла не об умышленной реминисценции, а, скорее, о
бессознательном копировании образца, оставившем неизгладимое впечатление
ужаса от надвигающегося на зрителя поезда. (См.: Цивьян Ю. Историческая
рецепция кино. Кинематограф в России (1896-1930). Рига, 1991. С.
165-167.)
-------------------------
14 См.: Eco U. The Role of the Reader (Indiana University Press, 1979).
Р. 21-22.
15 См. более подробно: Эко У.
Инновация и повторение. Между эстетикой
модерна и постмодерна. С. 57-63.
60
осто являлся retake другого Текста - Влюбленного Роланда Боярдо, который
в свою очередь являлся retake бретонского цикла. Шекспир, "оживляя"
многие Истории, очень популярные в предшествующие века, занимался
производством римейков. Романы XIX века в равной степени интенсивно
пользовались приемами саги и серии.
Мы восхищаемся сегодня греческими трагедиями как "безусловными"
образцами высокого искусства, но что если предположить, что трагедии
Софокла дошли до нас благодаря каким-нибудь политическим интригам или
просто как историческая случайность, в то время как многие другие
шедевры уже никогда не будут нам доступны? "Если существовало больше
трагедий, чем те, которые нам известны, и если все они придерживались (с
теми или иными разночтениями) одной и той же схемы, то что произошло бы,
если бы нам удалось сегодня прочитать их все до единой? Наши рассуждения
об оригинальности Софокла и Эсхила остались бы прежними? Нашли бы мы у
этих авторов вариации на злободневные сюжеты там, где мы смутно ощущаем
уникальный и возвышенный способ обращения к проблемам человеческого
существования? Возможно, там, где мы усматриваем подлинную новацию,
древние греки видели лишь "корректную" вариацию на заданную тему, и то,
что казалось им возвышенным, было не открытием, а воспроизведением этой
схемы. Не случайно, говоря об искусстве поэзии, Аристотель особенно
интересовался структурами, а к конкретным произведениям он обращался
лишь за примерами"16.
Так что эстетика "высокого искусства" оказывается более чем
проблематичной, несмотря на всю её легитимность, а то, что нуждается в
теоретической разработке и наброском чего является данный Текст Эко, -
это эстетика серийных форм. Подобный анализ должен не ограничиваться
масс-медиа, но охватывать также и другие виды художественного
творчества: плагиат, цитирование, пародия, ироническая реприза, игра в
интертекстуальность присущи любой художественно-литературной традиции.
Тогда серия перестанет считаться бедным родственником искусства, чтобы
стать художественной формой, способной удовлетворить новую эстетическую
чувствительность.
-----------------------------
16 Эко У.
Инновация и повторение. Между эстетикой модерна и постмодерна.
С. 72.
Содержание
www.pseudology.org
|
|