Париж, Русская мысль, 1996 Владимир Константинович Буковский Московский процесс Глава 3. Назад в будущее 5. Закон и целесообразность - Уважаемые судьи! Сегодня у меня необычный день: впервые за всю свою жизнь в этом городе я выступаю в суде не в качестве подсудимого, а в качестве свидетеля... Комичность положения усугублялась тем, что и первый раз, выступая в качестве подсудимого в 1967 году, я говорил ровно о том же - о беззакониях, о неконституционности как самой КПСС, так и творимых ею политических репрессий. Настолько то же самое, что теперь, ровно 25 лет Спустя, в Конституционном суде России я мог бы просто повторить свою речь слово в слово, и никто бы этого не заметил. Невольно вспомнилось, как я готовился к этому первому в своей жизни "последнему слову" на суде (до того меня дважды признавали невменяемым и судили заочно), как угрозой голодовки добился кодексов от начальства Лефортовской тюрьмы и даже конституцию СССР заставил их купить, во всем следственном изоляторе КГБ не было ни единого экземпляра. Потом - казенная скука суда и напряженное ожидание конца, когда мне было положено "последнее слово", единственная форма неподцензурного слова тогда в стране. (Впрочем, кто ж их знал: возьмут и прервут, не дадут досказать. Такое тоже бывало.)   И, наконец - кульминация всей драмы, когда, размахивая кагебешной конституцией, я ухитрился проговорить почти полтора часа, ежесекундно ожидая окрика судьи. Так что по вопросу о "неконституционности КПСС" я действительно был экспертом. Но если тогда это считалось "клеветой на общественный и государственный строй СССР", то теперь стало высшей государственной мудростью, поддержанной авторитетом самого президента России. Что мне было делать - радоваться или печалиться? Гордиться тем, что обогнал своих соотечественников на четверть века, или недоумевать, почему столь простая Истина не пришла им в голову за два с половиной десятка лет до этого? Подчеркнуто правозащитный характер нашего движения всегда вызывал массу недоумения и даже нареканий. Не в том было дело, что факты нарушения коммунистической властью своих же собственных законов были кому-то неизвестны, а идея требовать их соблюдения - слишком сложна. Напротив, вряд ли мог найтись в те годы такой человек, который бы всего этого не знал, не видел. Но - зачем? Какой в этом прок? - Вы что, хотите усовершенствовать советскую власть? - язвили советские люди, обычно из числа тех, кто считал, что нас все равно "слишком мало", чтобы к нам присоединяться. - Скажите, а когда же ваше движение, наконец, откажется от ссылок на советские законы и перейдет к открытым действиям? - вторили им на Западе те, кто никогда не жил под пятой режима. Не было никаких способов объяснить определенного типа людям, что правозащитный характер движения - не мимикрия, не тактическая уловка, а так же, как отказ от насилия и подполья, принципиальная наша позиция. И опять не в сложности этой позиции была проблема. Какая уж тут сложность, коли нам всем ежедневно мозолил глаза пример прошлой русской Революции и её результатов? Разве кто-то не понимал уже в шестидесятые, что насилие не ведет к правовому Государству, а подполье - к свободному обществу? Да и с более практической точки зрения - неужто не видно, что если не находится в стране достаточно людей, способных просто требовать положенного им по закону, то откуда же возьмется огромное множество храбрецов, готовых перестрелять и КГБ, и партаппарат, и добрую толику советской армии? А коли наберется в один прекрасный день достаточно требующих, то и стрелять не придется. Словом, все это были отговорки, самооправдания. Не мог советский человек заставить себя чего-то требовать у ядерной сверхдержавы. Украсть мог, потребовать - немели губы. Даже просто отказаться с властью сотрудничать - и то не всякий решался. И должен был кто-то делать это у них на глазах, вполне открыто, даже демонстративно, чтобы развеять мистический, иррациональный ужас перед советской властью, ореол её всесилия. А в этом смысле ничто не могло быть более разрушительным, чем демонстрация её неэффективности, с одной стороны, и незаконности - с другой. Да, наконец - а что же ещё было делать? Разбрасывать листовки или создавать подпольные "партии" из нескольких друзей могли разве что школьники, но даже и они понимали, что это ни к чему не ведет. Нужны были формы легальной оппозиции, которые позволяли бы объединять и растить независимые общественные силы в стране. А легальные, значит, признающие закон, оперирующие в его рамках. Между тем, у режима были свои проблемы с законом, которые он никак не мог разрешить со времен Революции да так никогда и не разрешил. Прежде всего, потому, что идеология вообще, а марксистско-ленинская в особенности, несовместима с понятием "закон". Идеология - это легенда, миф и поэтому неизбежно противоречива, в то время как весь смысл закона - в его внутренней непротиворечивости. Тем более противоречивой была коммунистическая практика, составляя компромисс между идеологией и реальностью. И что "положено", а что - нет на сегодняшний день, знали только на самом верху. Даже секретные инструкции надо было знать, как истолковывать. Далее. Задача идеологии - объяснить все на свете при помощи туманных, не поддающихся точному определению понятий; задача закона - определить все максимально точно, не оставляя по возможности никаких лазеек. И как это примирить? Как, например, кодифицировать "диалектический материализм"? Получится нечто наподобие попытки средневековых схоластов точно высчитать, сколько ангелов может поместиться на кончике иголки. Но самая главная причина несовместимости закона и идеологии в тоталитарном Государстве состоит в том, что здесь, по определению, должна главенствовать идеология, а не закон, и коль скоро она не может править через закон, то оказывается над законом, правит как бы из-за его спины. Точно так же, как партия - носитель идеологии - правит из-за спины остальных государственных структур, оказываясь надгосударственным образованием. Учитывая же глобальные цели этой идеологии (а с нею - и партии), закон просто превращался в фикцию, в отрасль пропаганды, рассчитанную на создание привлекательного образа "самого демократического в мире" социалистического Государства. Особенно это было видно на примере сталинской конституции, написанной исключительно в пропагандистских целях и оттого исключительно удобной для нас. Словом, практически закон существовал лишь на бумаге, страна же управлялась бесконечными инструкциями или решениями, ведомственными, государственными, партийными, очень часто противоречившими друг другу и большей частью секретными. Привести все это в единое непротиворечивое состояние было не под силу даже самой партии. Процветало "телефонное право": звонок партийного босса был новейшим законодательным актом. Справедливости ради следует сказать, что идеология была точно так же несовместима и с другими сферами жизни, например с экономикой или наукой, и ровно по тем же причинам. Закон, право оказались изначально нашим оружием просто потому, что этим оружием пользовались против нас власти. И мы, надо сказать, отточили его до совершенства, до того состояния, когда любой суд над кем-либо из нас оборачивался поражением властей. Настолько, что, в отличие от сталинских показательных процессов, наши суды проводились максимально секретно, скрывались от публики, насколько это было физически возможно, а если и освещались в печати, то лишь в ответ на "клевету буржуазной пропаганды". Конечно, достигнуть такого положения было не просто: требовалась большая выдержка, точность поведения, позволявшие не просто сесть, но сесть "на своих условиях" - с максимальным ущербом для власти, т.е. при максимальном нарушении закона с их стороны. Например, в 1967 году я не просто организовал демонстрацию и сел на три года - нет, я доказывал "теорему" о неконституционности статьи 1903 Уголовного кодекса. Именно так была рассчитана и сама демонстрация, и наши будущие аргументы на следствии, на суде, чтобы власти могли осудить нас только вопреки закону, отбросив всякую видимость легальности. В данном случае - вопреки статье конституции, гарантировавшей свободу демонстраций. И, должен сказать, это мне удалось тогда на славу. Даже начальник Лефортовской тюрьмы открыто признавал, что нас посадили "незаконно", прокуратура под благовидным предлогом отказалась вести дело, а мой следователь КГБ только качал головой и печально вздыхал. Не случайно политбюро пришлось заседать, решая напечатать заметку в газете с элементарной Ложью об этом деле. Для меня этот факт - вроде золотой медали или присуждения ученой степени. Наверно, новым поколениям, не жившим в то время, трудно будет понять, какой практический смысл это все имело. Тем более, что в узко утилитарном смысле практических целей у нас и не было - как у того китайца, перебившего японскую посуду на хабаровской "мельнице". Разумеется, никто из нас не ожидал, что советская власть рухнет от наших судов, самиздата или крошечных, чисто символических демонстраций. И уж, конечно, никто не рассчитывал на "улучшение" режима. Парадокс в том и состоял, что наше движение, оказавшее столь значительное политическое влияние, на самом деле не было политическим- оно было нравственным. Основным нашим стимулом было не желание переделать Систему, а отказ от соучастия в её преступлениях. Все остальное появилось потом как логическое следствие этой позиции. Позиция же "неучастия", в свою очередь, возникла как реакция общества на сталинские репрессии, а точнее - на их хоть и частичное, но все же разоблачение при Хрущёве. Общество, во всяком случае, его лучшую часть, мучил вопрос: "Как же могло совершиться столь чудовищное преступление? Кто виноват?" И оно неизбежно приходило к выводу, что доля вины лежит на каждом, ибо практически все, вольно или невольно, пассивно или активно, были соучастниками. Не только те, кто казнил и пытал, но и те, кто поднимал руку на митингах, "единодушно одобряя" расправы; не только те, кто распоряжался, но и те, кто покорно молчал. Промолчи - попадешь в палачи. Промолчи, промолчи, промолчи... Разумеется, как и в послевоенной Германии, особенно сильно все это повлияло на новые поколения, к преступлениям своих отцов вроде бы непричастные: так уж устроена жизнь, что дети всегда расплачиваются за грехи родителей. И, хоть формально советские вожди не сидели на скамье подсудимых в Нюрнберге, в более широком смысле приговор этого трибунала относился к нам в полной мере. Нам, как и нашим немецким сверстникам, надлежало помнить, что ни мнение окружающего большинства, ни приказ начальства, ни даже угроза собственной жизни не снимают с нас ответственности за наш выбор. Но, в отличие от них, для нас это означало конфронтацию с нашим все ещё не разгромленным Рейхом, с нашими эсэсовцами, с которыми, к тому же, весь западный мир стремился "мирно сосуществовать". Словом, ни о каких практических целях мы и мечтать не могли. Даже определить, что можно считать победой, никто бы не взялся. Нашей задачей было постоянно противопоставлять писаный закон его неписаной идеологической интерпретации, вынуждая власть максимально раскрыть свою антизаконную сущность. А уж что из этого получится для тебя лично - о том лучше было не задумываться. Ничего, кроме максимального срока, все равно получить было нельзя. Поэтому, вне зависимости от практических результатов, важно было сделать все от тебя зависящее, чтобы потом сидеть свой срок с чистой Совестью. Со временем так победа и стала восприниматься - как право сказать потомкам: - Я сделал все, что мог. Теперь же, просматривая 25 лет Спустя документы ЦК по нашим делам, я просто поражался: практически любой из них можно было класть на стол суда, словно многие десятилетия наше движение только тем и занималось, что готовилось к этому Конституционному суду над КПСС. Да и началось это движение, по крайней мере, формально, с первой нашей демонстрации в 1965 году под лозунгом: "Уважайте вашу конституцию!" - и с требования гласности. Нарочно не придумаешь! * * * Тогда, в декабре 65-го, мы дали первый открытый бой режиму. Поводом послужило "дело Синявского и Даниэля", наделавшее в ту пору много шума, дело двух писателей, тайком издававших на Западе свои книги. Курьезность же ситуации состояла в том, что от страны требовалось, как при Сталине, "единодушно осудить отщепенцев и перевертышей", никогда даже в глаза не видев их книг. Тут-то и появилось это словечко - "гласность". Наш главный "законник" Алик Вольпин вычитал его, должно быть, в Уголовно-процессуальном кодексе, в разделе о "гласности судебного разбирательства". "Разбирательство дел во всех судах открытое, за исключением случаев, когда это противоречит интересам охраны государственной тайны. Закрытое судебное разбирательство, кроме того, допускается по мотивированному определению суда по делам о преступлениях лиц, не достигших шестнадцатилетнего возраста, по делам о половых преступлениях, и также по другим делам в целях предотвращения разглашения сведений об интимных сторонах жизни участвующих в деле лиц. Приговоры судов во всех случаях провозглашаются публично" Лозунг этот казался безопасным: даже самым благонамеренным гражданам не даете прочесть их книги, так проведите хотя бы "гласным суд" над ними, чтобы мы могли все сами узнать. Требование застало режим врасплох - такого ещё не бывало, чтобы советский человек что-то требовал. Пришлось им изобретать свою "гласность". В настоящее время Комитетом госбезопасности, совместно с Отделом Культуры Центрального Комитета и Союзом писателей СССР готовятся соответствующие публикации в печати, в которых будет раскрыт истинный характер "литературной деятельности" СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ. В целях обеспечения более подробной Информации общественности и пресечения аналогичной деятельности со стороны отдельных враждебно настроенных лиц, представляется целесообразным дело СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ рассмотреть в открытом судебном заседании Верховного Суда РСФСР и осудить преступников за изготовление и распространение литературных произведений, содержащих клеветнические измышления на советский государственный и общественный строй, по части 1 статьи 70 УК РСФСР к лишению свободы, - писали в ЦК глава КГБ Семичастный и генеральный прокурор Руденко 23 декабря 1965 года (а ЦК милостиво соглашался), почти за два месяца до суда. - Судебный процесс предполагается провести в начале февраля 1966 года под председательством председателя Верховного Суда РСФСР тов. СМИРНОВА Л. Н. с участием государственного обвинителя - помощника Генерального прокурора СССР тов. ТЕМУШКИНА О. П. в зале судебных заседаний Верховного Суда РСФСР, вмещающем 100 человек, и пригласить на процесс представителей советско-партийного актива и писательской общественности. По нашему мнению, было бы целесообразным участие в судебном процессе общественного обвинителя из числа литературных работников. В этой связи считали бы необходимым поручить Союзу писателей назвать кандидатуру на роль общественного обвинителя. После окончания судебного процесса дать соответствующие публикации в печати и по радио. Просим рассмотреть. Но это были лишь общие пожелания. Конкретную разработку советского понятия "гласность" представил совсем другой человек, 20 лет Спустя ставший зодчим "гласности" при Горбачёве, - Александр Яковлев, в ту пору заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК. Фигура теперь вполне историческая, не зная прошлого которой - не понять всех корней горбачевской "гласности". Вот как он определил тогда понятие "открытый суд": Имеется в виду, что судебное заседание будет проходить в присутствии представителей трудящихся, партийно-советского актива, писателей и журналистов гор. Москвы; порядок их приглашения обеспечивает МГК КПСС. В связи с предстоящим судебным процессом считаем необходимым доложить предложения об освещении этого процесса и печати и по радио: 1. Репортажи своих корреспондентов из зала суда, а также специальные сообщения ТАСС о ходе судебного процесса ежедневно публикуют газета "Известия" и "Литературная газета". Редколлегии газет "Правда" и "Комсомольская Правда", "Советская Культура" и "Советская Россия" по своему усмотрению) могут публиковать заметки собственных корреспондентов из зала суда. Все остальные газеты публикуют о судебном процессе лишь официальные сообщения ТАСС; по радио о ходе судебного процесса передаются отчеты ТАСС и отдельные корреспонденции из газет. АПН совместно с КГБ при Совете Министров СССР поручается подготовка соответствующих статей о процессе для опубликования за рубежом. Корреспонденты указанных газет, ТАСС и АПН проходят в зал суда (без фотоаппаратов) по служебным пропускам, выдаваемым КГБ при Совете Министров СССР. Иностранные корреспонденты на судебный процесс не допускаются. 2. Для подготовки официальных сообщений и просмотра корреспонденции о ходе судебного процесса образовать специальную пресс-группу в составе т.т. ... (отдел Культуры ЦК КПСС, отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС, отдел административных органов ЦК КПСС, КГБ при СМ СССР). Вроде бы обо всем позаботился, все предусмотрел. Добротно подобранной публикой "приговор суда был встречен аплодисментами". Постаралась и пресса, и партийные организаторы, и КГБ. Осуждение в уголовном порядке СИНЯВСКОГО и ДАНИЭЛЯ одобрительно воспринято советской общественностью. В адрес суда, редакции газет в ходе судебного разбирательства поступило большое количество писем и телеграмм от советских граждан с требованиями строго наказать клеветников, - гордо докладывал КГБ о проделанной работе. Но, всем их усилиям вопреки, уже расходились по стране тысячи листочков папиросной бумаги с текстами "последних слов" подсудимых, и все знали, они не признали себя виновными! Нарастали протесты, негодовал мир, возмущался расправой. Работала наша гласность. Что было делать Яковлеву, кроме как ещё громче взвыть: В целях разъяснения существа судебного процесса над Синявским и Даниэлем, а также разоблачения клеветнических измышлений буржуазной прессы (...) считали бы целесообразным осуществить следующие мероприятия: - в творческих организациях, в редакциях газет и журналов, и издательствах (...) на гуманитарных факультетах высших учебных заведений, в художественных вузах, в научно-исследовательских учреждениях гуманитарного профиля провести Информации и разъяснительные беседы, привлекая в качестве докладчиков и выступающих авторитетных деятелей литературы, искусства и науки; - поручить Политиздату срочно издать материалы процесса (обвинительное заключение, речи государственного и общественных обвинителей, приговор и др.) с целью ознакомления партийного и творческого актива, а также корреспондентов газет социалистических стран и органон печати компартий капиталистических стран; - опубликовать в "Литературной газете" и "Известиях" письмо от имени Секретариата правления Союза писателей СССР, в котором бы содержался ответ на выступления зарубежных писателей и деятелей Культуры по поводу процесса; - редакциям газет "Известия", "Комсомольская Правда", "Литературная газета", "Советская Культура" опубликовать отклики читателей, а также видных представителей литературы, искусства и науки, одобряющие приговор суда и осуждающие антисоветскую деятельность Синявского и Даниэля (...); - редакциям газет "Правда", "Известия", "Литературная газета", "Комсомольская Правда", журнала "Коммунист" опубликовать теоретические статьи о марксистском понимании вопроса о свободе и ответственности личности в условиях социалистического общества. Комитету по радиовещанию и телевидению при СМ СССР подготовить и передать на зарубежные страны: - выступления представителей советской общественности в поддержку приговора суда по делу Синявского и Даниэля; - беседу видного советского юриста с обоснованием правильности приговора с точки зрения советского законодательства... - материалы, разоблачающие клеветнический характер писаний Синявского и Даниэля, их призывы к террору, злостные антисемитские высказывания, широкое использование их произведений в целях холодной воины (...) - материалы, показывающие моральную нечистоплотность, политическое двурушничество Синявского и Даниэля; - комментарии и беседы о свободе творчества в СССР и преследовании прогрессивных деятелей искусства на Западе. И пошел расползаться по всему миру скандал. Как при Сталине, по всем предприятиям проводились собрания, требовалось "единодушно осудить" писателей, не читавши их книг. Сотни тысяч людей в СССР были принуждены выбирать между Совестью и благополучием. Иные отказывались, большинство соглашалось - ведь тех, кто отказывался, было "слишком мало"... Да и какой смысл? Улучшать советскую власть? Так вырабатывался прототип всех наших последующих судов, своего рода эталон партийной гласности: "открытые" процессы за закрытыми дверями, со специально подобранной публикой, с горсткой друзей подсудимых и иностранных корреспондентов у входа. И, конечно же, с неизменно оглушительным ревом яковлевской пропаганды после каждого суда, которая все равно не могла заглушить нашей гласности, но лишь все больше подрывала доверие к официальной печати. Удивляться ли, что даже дети предпочитали слушать западные радиостанции? И с самого начала так установилась линия фронта в этом противостоянии: наша гласность против их "гласности", закон против идеологии. Разве кто-то мог этого "не понимать" или "не знать", если режим требовал от своих подданных не просто молчаливой покорности, а вполне активного одобрения? Конечно, все они все понимали, всё знали. Но после нескольких "оттепельных" лет, когда поговорить о гражданской Совести и нравственной ответственности было даже модно, страна покорно вернулась к своему обезьяньему состоянию: ничего не слышать, ничего не видеть и ничего не говорить. Общество предпочло прикинуться слепоглухонемым, чтобы потом, как и после Сталина, иметь возможность опять притворно изумляться: "Как же это могло случиться? Кто виноват?" И если была у нашей гласности хоть какая-то реальная цель - так это лишить его такого комфорта в будущем. Ни навязывать людям свои решения, ни втягивать их в свою деятельность никто из нас не считал себя вправе - это должно было оставаться делом Совести каждого. Зато, в отличие от сталинских времен, оправдаться незнанием тоже никто уже не мог, ни на Востоке, ни на Западе. Как ни странно, несмотря на такую философски-этическую нашу позицию, её политический эффект вначале был чрезвычайно велик. Последовавшие за делом Синявского-Даниэля процессы, в особенности дело Гинзбурга-Галанскова, вызвали целую бурю протестов внутри страны, своего рода "цепную реакцию". Прямые репрессии оказались не только бесполезны, но и вредны для режима: чем больше было процессов, тем больше людей присоединялось к протестам. Да и в лагерях изменилась атмосфера: попавший туда не исчезал больше бесследно, не исключался из жизни, но присоединялся к общему сопротивлению. Сведения о голодовках, забастовках, петиции и даже литературные произведения политзэков стали регулярно просачиваться наружу, словно в насмешку над идеей изоляции. Более того, лагеря оказались как бы связующим звеном для различных групп возникающего в разных концах страны движения. Там и мы узнавали друг друга, а через нас - наши родственники и друзья. Судебные расправы, таким образом, просто теряли смысл: они способствовали росту и консолидации вначале весьма разрозненного, стихийного движения, превращая его в серьезную политическую силу. Этого урока режим никогда не забыл. Вся последующая история наших взаимоотношений - история поисков режимом иных форм борьбы с нами и наших поисков ответа на их новые формы. Аресты и суды стали лишь крайней, вынужденной мерой, и очень часто заставить их пойти на это было для нас своего рода победой. Предпочтение отдавалось иным средствам, от психушек и кампаний клеветы ("компрометации", как их называли чекисты) до высылки за границу. Характерно, что в 1977 году режим даже попытался "кодифицировать идеологию" в новой конституции СССР, впервые за всю историю своего существования открыто записав в статье 6-й: "Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической Системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу. Вооруженная марксистско-ленинским учением, Коммунистическая партия определяет генеральную перспективу развития общества, линию внутренней и внешней Политики СССР, руководит великой созидательной деятельностью советского народа, придает планомерный, научно обоснованный характер его борьбе за победу коммунизма...". Так они отчасти приняли предложенные нами правила игры. Вот, дескать, теперь на конституцию не сошлетесь! Все по закону. Но и это им не помогло: мы уже и раньше начали ссылаться на Всеобщую декларацию прав человека ООН, на пакты о гражданских правах, а затем - на Хельсинское соглашение. Всегда найдешь, на что сослаться, было бы желание. Любопытно, однако, что правозащита - этот, казалось бы, самый трудно усваиваемый аспект нашей философии - стала со временем необычайно популярна. К концу 70-х, просматривая самиздатские документы, я просто поражался тому, с какой аккуратностью ссылались в своих петициях на неё тонкости закона даже простые работяги. "Качать права" стало вдруг невероятно модно. Не преминул воспользоваться этим и режим, оказавшись на краю гибели. Режим дряхлел, режим дышал на ладан, и надо было как-то спасаться "партийной элите". Тогда-то и появился "Либерал" Яковлев, главный прораб перестройки. Вдруг запестрели газеты нашими лозунгами двадцатилетней давности: "правовое Государство", "период застоя" и, конечно, гласность. Целые куски из наших самиздатских работ стали вдруг появляться в официальной печати, а то и в партийных решениях, разумеется, без кавычек и без упоминания авторов. А "раскрепощенное" общество, старательно пряча глаза, делало вид, что только теперь все это узнало. Ликовал Запад, поражаясь свободомыслию партийной элиты. Партийная "глазность" - как произносили это словечко зачарованные иностранцы - их вполне устраивала, она стала последним писком западной моды, хотя никто так и не понял, что это значит. Тем более никто не вспоминал про нас - мы даже приехать в Москву не могли: до 1991 года наши имена все ещё значились в "черных списках" КГБ. Формально мы все оставались "особо опасными государственными преступниками", "вялотекущими шизофрениками" и агентами империализма. Но и это никого не смущало. Смешные птицы, кого они надеялись обмануть? Историю? Логику? Самих себя? Ведь даже и без наших имен гласность контролю не поддавалась, а закон все равно не совмещался с идеологией. Всего-то и понадобилось несколько лет без репрессий, несколько лет относительной свободы обмена мнениями, как режим рухнул. Уже к началу 1990 года, нарастая, словно снежный обвал в горах, пронеслась волна забастовок и массовых демонстраций из конца в конец бескрайней страны. И требовали эти люди не хлеба, не денег, хоть и того и другого не было в достатке. Нет, они требовали отмены 6-й статьи Конституции - той самой статьи, утверждавшей господство КПСС над каждой общественной структурой в стране, о котором я говорил на суде 1967 года, размахивая гебешным экземпляром конституции. И, признаюсь, увидев это: перемазанных, как черти, угольной пылью шахтеров, полуголодных людей, целые семьи, со стариками и детьми, - но требующих не расправы, а изменения конституции, - я готов был расплакаться. Будто кадры кинофильма, пронеслись в моем мозгу три десятилетия, и лагерные бараки, и камеры Владимирской тюрьмы, и пахнущие карболкой коридоры психушек, и московские переулки, где я рос, с детства ощущая себя заброшенным в тыл врага. Все это вдруг наполнилось смыслом, нашло свое место в общей стройной симфонии образов, звуков, запахов... Остальное было вопросом года-двух, не более. Последовавший крах режима, распад Союза явились лишь логическим завершением. И, словно дожидавшийся этого, Верховный суд Российской Федерации тотчас же прислал мне две справки об отмене моих приговоров 1967 и 1972 годов "за отсутствием состава преступления". Обе они были датированы одним и тем же числом - 5 декабря 1991 года, Днем Конституции, в который мы устроили свою первую демонстрацию за 26 лет до этого. А Яковлев теперь в отставке, Политикой не занимается. Он теперь заведует Комиссией при президенте России по реабилитации репрессированных. Как если бы в 1945 году реабилитацией жертв Освенцима заведовал Геббельс. * * * Разумеется, большая часть документов ЦК по нашим процессам не содержала для меня каких-то открытий. О чем-то мы знали уже тогда, о чем-то догадывались, кое-что стало известно позже. И, тем не менее, впечатление они производили сильное: все-таки догадываться - это одно, а видеть документ, со всеми подписями и печатями, где предмет твоих догадок изложен черным по белому их непередаваемым казенно-партийным языком, - совсем другое. Да и уровень, на котором эти решения принимались, был, как я уже говорил, гораздо выше, чем мы предполагали. Понятно, что все вопросы решались партией, но предположить, что на уровне ЦК, а то и политбюро, казалось нам слишком нескромным. Тем более, памятуя эзопов язык документов нацистского руководства в Германии, никак не ожидал я такого откровенного и циничного пренебрежения правовыми нормами. Задолго, иногда за несколько недель до суда, решали они, кого сажать, а кого миловать, нимало не стесняясь записанного в конституции принципа независимости судей. Даже санкции на обыски получали в ЦК, а не в прокуратуре. Они действительно, в прямом смысле, были над законом, не только не стесняя себя какими-либо юридическими соображениями, но и ежедневно перекраивая законы по своему усмотрению. Все остальные учреждения только проштамповывали их решения. Вот в апреле 1968 года, вскоре после процесса Гинзбурга-Галанскова, разъярившись на наших друзей, слишком активно защищавших осужденных, политбюро решает с ними расправиться: Выступая в роли пособников наиболее реакционной части представителей буржуазной прессы и радио, они систематически снабжают их клеветническими материалами, пытаются проводить частным образом пресс-конференции для иностранцев, подстрекают антиобщественные элементы к политически вредной деятельности, инспирируют изготовление и распространение враждебных по своему содержанию писем, заявлений, "протестов", провокационно ведут себя по отношению к органам власти. Казалось бы, в чем проблема? Ну, судите и их, как Гинзбурга с Галансковым, заступаясь за которых они уже сделали больше этих двоих. Тем более, что и в документе отмечается: Таким образом, поведение указанной группы лиц приобретает все более дерзкий характер, а безнаказанность их действий вызывает у многих граждан недоумение. Но сажать да судить их сейчас ЦК не с руки: ...поскольку эта мера может вызвать новую волну демагогических требований со стороны антиобщественных элементов внутри страны и подстрекательских действий буржуазной пропаганды. Отсюда - комплексное решение, чтобы и овцы целы, и волки сыты. Петра Григоренко - отправить на психиатрическую экспертизу. Алику Вольпину разрешить уехать в США на математический симпозиум, куда его тщетно приглашают уже не первый раз, а дальше - лишить гражданства и "закрыть ему въезд в СССР", если он "во время пребывания в США скомпрометирует себя недостойным поведением". Якира, Литвинова и Богораз-Брухман - вызвать в прокуратуру СССР и "в категорической форме потребовать немедленного прекращения антиобщественной деятельности". Предупредить Якира, Литвинова и Богораз-Брухман, что в противном случае они будут лишены прописки и удалены из Москвы. В связи с этим считаем необходимым внести дополнение к постановлению Совета Министров СССР от 15 августа 1966 года N658-211 "Об укреплении паспортного режима в городах Москве, Ленинграде и Московской области" (проект прилагается); - поручить Моссовету (если предупреждение не возымеет действия) на основании дополнения к указанному постановлению Совета Министров СССР принять решение о лишении Якира и Литвинова московской прописки сроком на 2 года; - поручить Министерству охраны общественного порядка удалить Якира и Литвинова из Москвы, определив место жительства Якиру в Тюменской области, Литвинову в Гурьевской области Казахской ССР; - вопрос о лишении прописки и удаления из Москвы Богораз-Брухман рассмотреть дополнительно в зависимости от её поведения после применения указанных санкций в отношении Якира и Литвинова; - подготовить и опубликовать в газете "Советская Россия" в день осуществления санкций в отношении Григоренко, Вольпина-Есенина, Якира, Литвинова и Богораз-Брухман сообщение по этому вопросу. Тут же приложено и "дополнение" в закон о прописке, позволяющее горсоветам: ...без предварительного наложения административного взыскания аннулировать прописку лиц, занимающихся антиобщественной деятельностью, допускающих клеветнические измышления, подстрекающих антиобщественные элементы к политически вредной деятельности, провокационно ведущих себя по отношению к органам власти... Удаление лиц, указанных в настоящем постановлении, производится в 24 часа с момента вынесения решения об аннулировании прописки. Ни одна из этих мер в то время не была законной. Но что им до этого? И политбюро распоряжается все оформить в десять дней, ни с кем даже не консультируясь хотя бы для вида. Ещё не знают о своей новой неограниченной власти над миллионами москвичей и ленинградцев их горсоветы, не ведает руководство "суверенного" Казахстана о ссылке в их республику Литвинова. Тем более не догадывается редакция "Советской России" о новом материале для своих страниц. Совет Министров СССР, как будто бы законное правительство страны, покорно подпишет приложенный черновик своего "постановления", и начнется новая эра, когда любого человека можно будет лишить его жилья нежданно-негаданно, без суда и следствия, в 24 часа. И все это - чтобы выгнать из Москвы трех человек, которых в тот момент было не с руки судить. Я привел этот пример не потому, что он самый вопиющий или жестокий, отнюдь нет. Напротив, он из числа "милостивых". Более того, эти меры в основном так и не были осуществлены: через месяц "шум" на Западе поутих, возникла возможность просто посадить столь рассердивших политбюро граждан, и оно свое решение приостанавливает, опять же не извещая об этом заинтересованные стороны. Так и лежат теперь в архиве должным образом подписанные и проштампованные "законы", так никогда и не увидевшие света. Литвинова и Богораз действительно сослали через полгода, но совершенно по другому поводу и после "законного" суда. Вольпина выпустили в США на его симпозиум... через четыре года, а через пять лет угодил в ссылку и Якир. И тоже по иной причине. Пример этот разителен своей нелепостью да тем чудовищным безразличием к самым элементарным правовым рамкам со стороны верховной власти. Это именовалось у них "социалистической законностью". Любопытно, что в тот же день, 15 апреля 1968 года, политбюро приняло решение ещё о двух людях: Анатолии Марченко и Илье Габае. При абсолютно тех же формулировках и обвинениях, их почему-то предлагалось лишить гражданства СССР и выдворить за границу. Опять же и решение было принято, и указ президиума Верховного Совета подписан, но через месяц передумали. А вскоре нашелся повод арестовать, загнать в лагеря: формально, юридически - уже лиц без советского гражданства! Но о том никто и не вспомнил. Оба они впоследствии погибли трагически: Габай покончил самоубийством, Марченко умер во время голодовки в тюрьме уже во времена "перестройки". Вот ведь игра случая: выслали бы их тогда - оба, наверное, были бы сейчас живы. Конечно, так было лишь вначале. Со временем режим научился обращаться с законом более "аккуратно", а готовить свои "мероприятия" более тщательно. Вот более поздний пример того, как в 1977 году ЦК готовил расправу над участниками Хельсинских групп. С учетом политической и оперативной обстановки пресечение преступной деятельности наиболее активных антисоветчиков представляется целесообразным осуществить разнообразными путями. Имеется в виду в отношении ОРЛОВА Ю.Ф. провести расследование по ранее возбужденному Прокуратурой г. Москвы уголовному делу с тем расчетом, чтобы в последующем привлечь его к уголовной ответственности по ст. 190 УК РСФСР (...) В ходе следствия ОРЛОВА не арестовывать, если он своими действиями не вынудит к этому. ГИНЗБУРГА А. И. представляется необходимым арестовать и привлечь к уголовной ответственности по ст. 70 УК РСФСР, следствие по делу провести по месту жительства в Калужской области. Проживающего в Киеве РУДЕНКО Н. Д. арестовать и привлечь к уголовной ответственности по ст.62 УК УССР (соответствует ст. 70 УК РСФСР), но следствие провести не в Киеве, а в Донецке, для чего имеются процессуальные основания. В связи с тем, что ВЕНЦЛОВА Т. А., 1937 года рождения, бывший научный сотрудник Института истории Академии паук Литовской ССР, ходатайствует о временном выезде по частному приглашению в США, разрешить ему такую поездку. Вопрос о дальнейшей судьбе ВЕНЦЛОВА будет решаться в зависимости от его поведения за рубежом. Подготовка к проведению процессов над ними была ещё более продуманной и ещё менее соответствовала закону. Начать с того, что по соображениям чисто пропагандистским все политические суды в 1977 году были отложены почти на год. Оконченные расследованием уголовные дела подлежали направлению в суд. Однако с учетом проходивших в стране важнейших политических мероприятий (обсуждение и принятие новой Конституции СССР, празднования 60-летия Великого Октября), а также обстановки в связи с Совещанием в Белграде, проведение судебных процессов по указанным делам в 1977 году было признано нецелесообразным. Это пишут в ЦК, испрашивая одобрения, не писаки из "Правды" и даже не глава агитпропа Яковлев - нет, три главных юриста страны: генеральный прокурор Руденко, председатель Верховного суда Смирнов и глава КГБ Андропов. Что же спрашивать с политбюро, с ЦК, если те, на ком лежит ответственность за поддержание законности, понимают её только как придаток идеологии? Для них и понятия такого - законно - не существовало, а было понятие целесообразно, то есть сообразно идеологическим целям. Они, конечно, знали законы - дело тут не в невежестве. Вот, например, по тому же делу Щаранского возникла юридическая неувязка - чуть-чуть перестарались чекисты с обвинением в шпионаже: В соответствии со ст.9 Положения о военных трибуналах данное дело подлежит рассмотрению в Военном трибунале. Однако это обстоятельство может привести к усилению антисоветской кампании, которая в связи с делом ЩАРАНСКОГО проводится реакционными кругами Запада, - пишут они далее. Учитывая изложенное, считали бы целесообразным в порядке исключения изменить подсудность дела на ЩАРАНСКОГО и рассмотреть его Судебной коллегией по уголовным делам Верховного суда РСФСР. Проект постановления Президиума Верховного Совета СССР прилагается. И приложено постановление высшего законодательного органа страны, которое для любого юриста должно звучать абсурдно. В порядке исключения разрешить Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР рассмотреть в первой инстанции уголовное дело на ЩАРАНСКОГО Анатолия Борисовича, обвиняемого в измене Родине в форме шпионажа. Как исполнители просили, так законодатели и сделали, сообразно "социалистической законности", легко и просто, ибо все они знали, что обвинение в шпионаже притянуто за уши в силу своей "целесообразности". Реальная "вина" Щаранского была в том, что он: ...систематически поставлял на Запад клеветническую Информацию о Советском Союзе, которая активно использовалась спецслужбами США под флагом "защиты прав человека" в СССР. Эти данные были использованы также просионистски настроенными конгрессменами США при принятии дискриминационной по отношению к СССР поправки Джексона-Вэника к "Закону 1974 года о торговле". 6. "Без согласия со стороны последнего..." Нетрудно заметить, однако, что самые нелепые нарушения закона режим совершал ровно в силу своего нежелания нас сажать или, по крайней мере, "наказывать по всей строгости закона". Именно поиски альтернативных методов расправы приводили к сбоям в их карательной машине. Идеологическая "целесообразность" никак не хотела совмещаться с законностью, создавая невероятные парадоксы, очевидные даже человеку, совершенно юридически неграмотному. Например, наши высылки, изгнания за границу, "обмены", лишения гражданства - разве о них кто-то не знал? Разве кто-либо сомневался в том, что это просто политическая расправа, не имеющая никакой юридической основы? Разве власть пыталась соблюдать даже видимость законности? Мы уже видели, как произвольно решался этот вопрос в отношении Габая и Марченко в 1968 году: уж было выслали, а потом все-таки передумали. И даже подписанный указ о лишении их гражданства не потрудились отменить. Но и во всех других случаях решение было не менее произвольно, начиная с Валерия Яковлевича Тарсиса - первого в послесталинское время человека, лишенного гражданства по политическим причинам. Выпустив его с визитом в Англию, политбюро ещё не решило, что делать дальше. Но вот КГБ рапортует, что им удалось дискредитировать Тарсиса на Западе: Комитет госбезопасности продолжает мероприятия по дальнейшей компрометации Тарсиса за рубежом, как психически больного человека. В связи с клеветническими антисоветскими заявлениями Тарсиса за границей, а также положительной реакцией советских граждан на проведенные в отношении его мероприятия возвращение его в Советский Союз считаем нежелательным и полагаем целесообразным лишить Тарсиса советского гражданства с закрытием ему въезда в СССР. И политбюро соглашается, а президиум Верховного Совета издает указ. Спрашивается: а если бы у советских граждан была "негативная реакция" на эти "мероприятия", Тарсиса не лишили бы гражданства? И в чем такая реакция должна была проявиться? Ещё причудливей с правовой точки зрения были "обмены", особенно если "меняли" своих на своих: В соответствии с постановлением ЦК КПСС NII129/44-oп от 16 ноября 1978 года Комитетом госбезопасности 27 апреля 1979 года выдворены в США лишенные Президиумом Верховного Совета СССР советского гражданства уголовные преступники Винс, Кузнецов, Дымшиц, Мороз, Гинзбург и осуществлен их обмен на осужденных американскими властями советских разведчиков тт. Черняева и Энгера. Одновременно выехали за пределы СССР еврейские националисты Альтман, Бутман, Залмансон, Пенсон и Хнох, которым дано разрешение на выезд по соображениям оздоровления оперативной обстановки в стране в связи с подготовкой к Олимпийским играм в Москве, - докладывал Андропов. И, как будто это недостаточно забавно, добавляет: - Полученные Комитетом госбезопасности данные свидетельствуют о том, что выдворение из СССР названных выше лиц антисоветские круги за рубежом и антиобщественные элементы внутри страны оценивают как серьезный удар, нанесенный по их планам "расшатывания социализма изнутри". В комментариях из-за рубежа подчеркивается, что Запад потерял в лице Винса, Кузнецова, Альтмана и других антисоветчиков "надежных исполнителей" враждебных замыслов спецслужб и подрывных центров, а также источники злобной клеветы на советскую действительность, внешнюю и внутреннюю Политику Коммунистической партии и Советского правительства. ...Аналогичным образом оценивают ситуацию и сами выдворенные. Гинзбург и Винс, например, заявляют, что они считали бы лучшим для себя не быть выдворенными и даже оставаться в заключении, чтобы сохранить связь со средой, в которой они работали. И это все пишется, заметьте, в то время, когда десятки тысяч безуспешно пытаются уехать, а многие из "выдворенных" за то и попали в заключение, что хотели уехать в Израиль. Вспоминается карикатура из "Нью-Йорк таймс" того времени: двое иностранцев в шубах и ушанках стоят на Красной площади и рассуждают: "Ну, теперь все ясно. Тех, кто хочет уехать, - не пускают, а выпускают только тех, кто не хочет". В самом деле, все "выдворенные" на момент обмена находились в заключении. Так что, если улучшать "оперативную обстановку" радикально, следовало бы их выслать сразу, не обременяя себя ни судами, ни следствием. А заодно и всех остальных "надежных исполнителей враждебных замыслов", да и всех заключенных тоже. Особенно если "подрывные центры" заявят, что это будет для них "серьезным ударом". Смешно теперь вспоминать, но ведь примерно так и было. Помню, в 1970-1971 годах, до последнего ареста, я таки помог уехать нескольким еврейским активистам из числа тех, кого по разным причинам никак выпускать не хотели. О моем особом умении среди отказников под конец даже ходили легенды, но я держал свой рецепт в строгой тайне. А делалось это очень просто: пожалев кого-нибудь из ребят, я предлагал разыграть своеобразный театр для КГБ, сделав их якобы своими "подручными". Они должны были мне регулярно звонить и говорить загадочные фразы, приходить ко мне домой якобы тайком. Иногда появляться со мной рядом на людях и о чем-то беседовать с деловым видом, а получив "задание" - быстро исчезать. Обычно игра продолжалась не более месяца, и мой "подручный" получал разрешение на выезд в срочном порядке, хотя до того мог годами сидеть в отказе. Так мы с КГБ "оздоровляли оперативную обстановку". Или вот ещё образчик цековского правотворчества: Орлов Ю.Ф., 1924 года рождения, бывший член-корреспондент Академии наук Армянской ССР в 1978 году был осужден по ч.1 ст.70 УК РСФСР к 7 годам лишения свободы и 5 годам ссылки. В настоящее время отбывает ссылку в Якутской АССР, срок её оканчивается в феврале 1989 года. (...) В целях решения на взаимно приемлемой основе вопроса о Захарове и Н. Данилоффе считаем возможным пойти на выдворение Орлова из страны, освободив его от дальнейшего отбывания наказания и лишив гражданства СССР. Даже ни малейшего усилия не делалось, чтобы придать этому решению хотя бы вид законности. Просто нужно ЦК решить вопрос, который к Орлову и отношения не имеет. Он здесь вроде довеска к посторонней сделке, нечто наподобие сдачи с крупной купюры. И, наоборот, меня, например, "забыли" лишить гражданства и отменить мой приговор, "выдворив" за границу гражданином СССР, даже вручив мне паспорт сроком на пять лет. Вопрос о моем обмене обсуждался в политбюро по крайней мере три раза, последний раз - за три дня до обмена. Был, оказывается, издан и указ ПВС СССР, который оставался в тайне. Предложение выдвинули на обсуждение Андропов, Громыко и Пономарев, и все это важно называлось "О мероприятиях в связи с освобождением тов. Л.Корвалана": Совпосол в Вашингтоне сообщил о согласии чилийских властей передать тов. Л. Корвалана с семьей в Женеве. Имеется в виду, что там же будет передан нами Буковский с матерью. Чилийцы предлагают провести передачу 18 декабря с.г. (т-ма из Вашингтона N3130). Считаем целесообразным дать согласие на эту дату. В Женеву для встречи тов. Л. Корвалаиа желательно направить представителя Международного отдела ЦК КПСС, а также врача. Для доставки тов. Л. Корвалана из Женевы в СССР следует выделить спецсамолет. Этим же самолетом в Женеву будет доставлен Буковский. Представляется необходимым, чтобы передаче Буковского чилийской стороне предшествовало принятие Президиумом Верховного Совета СССР Указа о выдворении его из мест лишения свободы за пределы Союза ССР. Это позволит, не освобождая Буковского из-под стражи и без согласия со стороны последнего, доставить его в Женеву. Вот те на! Значит, только, чтобы "не спрашивать моего согласия" и иметь удовольствие везти меня в наручниках, приняли отдельный указ. А заодно пришлось не отменять мой приговор и оставить мне гражданство СССР: не гражданина, тем более не осужденного, они не могли содержать под стражей. Прошло 16 лет, прежде чем я смог увидеть этот указ, а увидев - только руками развел и расхохотался. С каких это пор прорезалась у них такая щепетильность - спрашивать у нас согласия, можно ли с нами расправиться? И главное: зачем? Что они думали: я драться с ними буду, что ли? Смех, впрочем, весьма относительный - в бесправии и произволе мало забавного. За 70-е - 80-е годы страна "избавилась" таким образом от лучших, часто наиболее талантливых и уж точно наиболее честных деятелей науки, искусства, литературы. Анализ поступающих материалов свидетельствует о том, что Ростропович и Вишневская на протяжении всего периода их пребывания за рубежом с 1974 года занимаются антиобщественной деятельностью, порочат советский государственный и общественный строи и совершают другие действия, недостойные звания советского гражданина. Своими провокационными действиями и клеветническими заявлениями Ростропович и Вишневская неоднократно давали пищу для раздувания на Западе антисоветских инсинуаций, включая злобные нападки на СССР по пресловутым вопросам о "правах человека" и "творческих свободах" в нашей стране. (...) Такое поведение Ростроповича и Вишневской создаст прецедент для подражания другим политически незрелым представителям творческой Интеллигенции. По их примеру уже обратились с заявлениями о выезде на длительное время за границу несколько музыкантов, дирижеров, литераторов, художников и спортсменов. С учетом изложенного представляется целесообразным лишить Ростроповича М. Л. и Вишневскую Г. И. советского гражданства и опубликовать Указ ПВС СССР в Ведомостях Верховного Совета СССР и краткую Информацию по этому вопросу в газете "Известия". Любопытно, что в том же пакете лежат и более ранние документы ЦК о преследовании Ростроповича, в частности о запрещении ему приезжать в СССР на гастроли с Вашингтонским национальным симфоническим оркестром в 1977 году, дирижером которого он тогда был, или вот такой документ: По полученным данным, функционирующей на Западе "Ассоциацией международных встреч по современному искусству" намечено провести в Париже с 27 июня по 3 июля 1977 года конкурс молодых виолончелистов имени РОСТРОПОВИЧА, который объявлен как одно из мероприятий в связи с его 50-летием. Подготовка к конкурсу сопровождается на Западе шумной рекламой. В сложившейся ситуации представляется целесообразным поручить Министерству Культуры СССР проинформировать органы Культуры НРБ, ВНР, ГДР, Кубы, МНР, ПНР и ЧССР о нежелательности участия представителей социалистических стран в упомянутом конкурсе. Все эти документы рассматривались при решении вопроса о гражданстве Ростроповича и Вишневской, и политбюро должно было видеть, что у тех более чем достаточно оснований говорить не только о нарушении прав человека, но о систематической травле. Само же политбюро эту травлю и организовало - а потом лишило их гражданства, обидевшись на их реакцию. А чего же, спрашивается, оно ожидало? Благодарности? Словно движимое стремлением к самоуничтожению, политбюро в те годы не желало считаться ни с чем. Если человек отказывался гнуться перед ними, будь он хоть какой знаменитостью, сколько бы ни было у него заслуг или наград, его вышвыривали из страны. В изгнании оказались и скульптор Эрнст Неизвестный, и режиссер самого известного в стране театра Юрий Любимов, и знаменитый кинорежиссер Андрей Тарковский. Другие, устав от невыносимого партийного надзора, бежали сами или отказывались возвратиться из поездки и становились "предателями", "изменниками", всякое упоминание которых в советской прессе было запрещено. Из библиотек изымались их книги, из энциклопедий - упоминания их имен. Ученые и шахматисты, балетные танцовщики и литераторы вдруг оказались главными врагами режима. Не пощадили и ядерных физиков, коих даже Сталин предпочитал не трогать: Министерство среднего машиностроения внесло предложения о лишении старшего научного сотрудника Объединенного института ядерных исследовании Поликанова С. М. орденов и медалей СССР, звания лауреата Ленинской премии, ученой степени доктора физико-математических наук и об исключении его из членов-корреспондентов Академии наук СССР. Предложение мотивируется тем, что Поликанов С.М. установил связи с иностранными корреспондентами и снабжает их клеветническими материалами, используемыми западной прессой в антисоветских целях, примкнул к группе лиц, известных своей антиобщественной деятельностью, и участвует в проводимых ими враждебных выступлениях... Постановлением ЦК КПСС от 25 августа 1978 года Поликанову с семьей разрешен выезд на постоянное жительство в капиталистическую страну. Единственный, кого выслать так и не решились, был Сахаров - его сослали без суда в Горький, просто так, ни на каком законе не основываясь и даже не вспомнив "законодательство", придуманное в 1968 году для Якира, Литвинова и Богораз об административном выселении из Москвы и Ленинграда. В целях предупреждения враждебной деятельности Сахарова, преступных контактов с гражданами капиталистических Государств и возможного в этой связи нанесения ущерба интересам советского Государства признать необходимым ограничиться в настоящее время выселением Сахарова Андрея Дмитриевича в административном порядке из города Москвы в один из районов страны, закрытый для посещения иностранцами. Установить Сахарову А. Д. режим проживания, исключающий его связи с иностранцами и антиобщественными элементами, выезды в другие районы страны без особого на то разрешения соответствующего органа Министерства внутренних дел СССР. Контроль за соблюдением Сахаровым А. Д. установленного режима проживания возложить на Комитет государственной безопасности и МВД СССР. Может ли кто-нибудь объяснить мне, почему эта власть абсолютно ничего не могла сделать по законам, которые сама же и придумала? * * * Чтобы получить хоть какое-то представление о том, как работали мозги членов политбюро при решении таких вопросов, приведу протокол их заседания, на котором решался вопрос о Солженицыне (цитирую по публикации в "Русской мысли"): Брежнев. Во Франции и США, по сообщениям наших представительств за рубежом и иностранной печати, выходит новое сочинение Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ". Мне говорил тов. Суслов, что Секретариат принял решение о развертывании в нашей печати работы по разоблачению писаний Солженицына и буржуазной пропаганды в связи с выходом этой книги. Пока что этой книги ещё никто не читал, но содержание её уже известно. Это грубый антисоветский пасквиль. Нам нужно в связи с этим сегодня посоветоваться, как нам поступить дальше. По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посягнул на самое святое - на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть, на все, что дорого нам. В свое время мы посадили в тюрьму Якира, Литвинова и других, осудили их и затем все кончилось. За рубеж уехали Кузнецов, Аллилуева и другие. Вначале пошумели, а затем все было забыто. А этот хулиганствующий элемент Солженицын разгулялся. На все он помахивает, ни с чем не считается. Как нам поступить с ним? Если мы применим сейчас в отношении его санкции, то будет ли это нам выгодно, как использует против нас это буржуазная пропаганда? Я ставлю этот вопрос в порядке обсуждения. Хочу просто, чтобы мы обменялись мнениями, посоветовались и выработали правильное решение. Косыгин. По этому вопросу есть записка товарища Андропова. В этой записке содержится предложение о выдворении Солженицына из страны. Брежнев. Я беседовал с тов. Андроповым по этому вопросу. Андропов. Я считаю, что Солженицына надо выдворить из страны без его согласия. В свое время выдворили Троцкого из страны, не спрашивая его согласия. Брежнев. Очевидно, сам Солженицын такого согласия не даст. КИРИЛЕНКО. Можно его вывезти без его согласия. Подгорный. Найдется ли такая страна, которая без согласия примет его к себе? Брежнев. Надо учитывать то, что Солженицын даже не поехал за границу за получением Нобелевской премии. Андропов. Когда ему предложили поехать за границу за получением Нобелевской премии, то он поставил вопрос о гарантиях возвращения его в Советский Союз. Я, товарищи, с 1965 года ставил вопрос о Солженицыне. Сейчас он в своей враждебной деятельности поднялся на новый этап. Он пытается создать внутри Советского Союза организацию, сколачивает её из бывших заключенных. Он выступает против Ленина, против Октябрьской Революции, против социалистического строя. Его сочинение "Архипелаг ГУЛАГ" не является художественным произведением, а является политическим документом. Это опасно. У нас в стране находятся десятки тысяч власовцев, оуновцев и других враждебных элементов. В общем, сотни и тысячи людей, среди которых Солженицын будет находить поддержку. Сейчас все смотрят на то, как мы поступим с Солженицыным, применим ли мы к нему санкции или оставим его в покое. Мне недавно звонил тов. Келдыш и спрашивал, почему мы не предпринимаем мер в отношении Сахарова. Он говорит, что если мы будем бездействовать в отношении Сахарова, то так будут вести себя дальше такие академики, как Капица, Энгельгардт и другие. Все это, товарищи, очень важно, и решать эти вопросы мы должны сейчас, несмотря на то, что происходит общеевропейское совещание. Я считаю, что мы должны провести Солженицына через суд и применить к нему советские законы. Сейчас к Солженицыну едут многие зарубежные корреспонденты, другие недовольные люди. Он проводит с ними беседы и даже пресс-конференции. Допустим, что у нас существует враждебное подполье, и что КГБ проглядел это. Но Солженицын действует открыто, действует нахальным образом. Он использует гуманное отношение Советской власти и ведет враждебную работу безнаказанно. Поэтому надо предпринять все меры, о которых я писал в ЦК, то есть выдворить его из страны. Предварительно мы попросим наших послов прозондировать у правительств соответствующих стран, могут ли они его принять. Если мы сейчас его не выдворим, то он будет продолжать свою враждебную деятельность. Вы знаете, что он написал враждебный роман "Август 14-го", написал пасквиль "Архипелаг ГУЛАГ", теперь пишет "Октябрь 17-го". Это будет новое антисовет-ское произведение. Поэтому я вношу предложение выдворить Солженицына из страны в администра-тивном порядке. Поручить нашим послам сделать соответствующий запрос в ряде стран, которые я называю в записке, с целью принять Солженицына. Если мы не предпримем этих мер, то вся наша пропагандистская работа ни к чему не приведет. Если мы будем помещать статьи в газетах, говорить о нем по радио, а не примем мер, то это будет пустым звуком. Надо определиться, как нам поступить с Солженицыным. Брежнев. А если его выдворить в социалистическую страну? Андропов. Едва ли, Леонид Ильич, это будет принято социалистическими странами. Ведь мы подарим им такого субъекта. Может быть, нам попросить Ирак, Швейцарию или какую-то другую страну? Жить за рубежом он может безбедно, у него в европейских банках на счетах находится 8 млн. рублей. Суслов. Солженицын обнаглел, оплевывает советский строй, Коммунистическую партию, он замахнулся на святая святых - на Ленина. Вопрос времени, как поступить с Солженицыным: то ли его выдворить из страны, то ли судить по нашим советским законам - это надо сделать. Для того, чтобы осуществить ту или иную меру в отношении Солженицына, надо подготовить наш народ, а это мы должны сделать путем развертывания широкой пропаганды. Мы правильно поступили с Сахаровым, когда провели соответствующую пропагандистскую работу. По существу, больше нет уже злобных писем относительно Сахарова. Миллионы советских людей слушают радио, слушают передачи об этих новых сочинениях. Все это воздействует на народ. Надо нам выступить с рядом статей и разоблачить Солженицына. Это обязательно надо сделать. По решению, принятому Секретариатом, имеется в виду опубликовать одну-две статьи в "Правде", в "Литературной газете". Народ будет знать об этой книге Солженицына. Конечно, не надо развертывать кампании вокруг этого, а несколько статей напечатать. КИРИЛЕНКО. Это только привлечет внимание к Солженицыну. Суслов. Но и молчать нельзя. Громыко. Солженицын - это враг, и я голосую за самые строгие меры в отношении его. Что касается проведения пропагандистских мер, то их надо дозировать. Надо внимательно их продумать. Но нельзя отказаться и от таких шагов, которые предлагает тов. Андропов. Если мы его насильно без согласия выдворим из страны, то надо иметь в виду, что это может буржуазная пропаганда обратить против нас. Выселить с согласия было бы хорошо, но он не даст такого согласия. Может быть, нам немножко потерпеть ещё какое-то время, пока идет европейское совещание? Даже если какая-то страна и согласится, то сейчас его выселять было бы нецелесообразно, потому что против нас может быть развернута широкая пропаганда, и это не поможет нам при завершении общеевропейского совещания. Я имею в виду подождать три-четыре месяца, но ещё раз говорю, что в принципе я за строгие меры. Солженицына сейчас надо окружить кордоном с тем, чтобы он эти месяцы был изолирован, чтобы не допускал к нему людей, через которых он может нести пропаганду. В ближайшее время предстоит визит Леонида Ильича на Кубу. И это тоже сейчас не совсем выгодно для нас, потому что будут помещать много различного рода материалов против Советского Союза. Внутри страны нужно принять необходимые меры пропагандистского характера по разоблачению Солженицына. Устинов. Я считал бы начать работу по осуществлению предложений, которые внес тов. Андропов. Вместе с тем надо опубликовать пропагандистские материалы, разоблачающие Солженицына. Подгорный. Я бы хотел поставить вопрос таким образом: какую административную меру принять в отношении Солженицына: или его судить по советским законам внутри страны и заставить его отбывать наказание у нас, или, как предлагает тов. Андропов, выдворить его из страны. То, что Солженицын враг, наглый, ярый и что он ведет за собой отщепенцев, - это бесспорно. То, что он делает все это безнаказанно, это тоже для нас всех ясно. Давайте посмотрим, что будет более выгодно для нас, какая мера: суд или высылка. Во многих странах - в Китае открыто казнят людей; в Чили фашистский режим расстреливает и истязает людей; англичане в Ирландии в отношении трудового народа применяют репрессии, а мы имеем дело с ярым врагом и проходим мимо, когда обливают грязью все и вся. Я считаю, что наш закон является гуманным, но в то же время беспощадным по отношению к врагам, и мы должны его судить по нашим советским законам в нашем советском суде и заставить его отбывать наказание в Советском Союзе. ДЕМИЧЕВ. Конечно, шум за рубежом будет, но мы уже опубликовали несколько материалов о новой книге Солженицына. Нам нужно дальше развертывать пропагандистскую работу, так как молчать нельзя. Если в своем произведении "Пир победителей" Солженицын говорит, что он пишет так потому, что обозлен на советскую власть, то теперь в книге "Архипелаг ГУЛАГ", которую он написал в 1965 году, он с большей наглостью, с большей откровенностью выступает против советского строя, против партии. Поэтому мы должны дать резкие выступления в нашей печати. Это, по-моему, не повлияет на разрядку международной напряженности и на общеевропейское совещание. Суслов. Партийные организации ждут, социалистические страны тоже ждут, как мы будем реагировать на действия Солженицына. Буржуазная печать сейчас вовсю трубит об этой книге Солженицына. И нам молчать нельзя. КАТУШЕВ. Все мы однозначно определяемся в оценке действии Солженицына. Это - враг, и с ним нужно поступить соответствующим образом. Видимо, мы не уйдем от того, чтобы не решать вопрос с Солженицыным сейчас, но его надо решать в комплексе. С одной стороны, использовать всю нашу пропаганду против Солженицына и, с другой стороны, нам нужно предпринять меры в соответствии с запиской тов. Андропова. Можно, очевидно, по постановлению Верховного Совета выселить его за пределы нашей страны и сказать об этом в печати. Он посягнул на наш суверенитет, на наши свободы, на наши законы и должен понести за это наказание. Переговоры о выдворении Солженицына, очевидно, займут 3-4 месяца, но, повторяю, решать этот вопрос нужно в комплексе и выдворять его из страны чем скорее, тем лучше. Что касается нашей печати, то со статьями в ней нужно выступить. КАПИТОНОВ. Я хотел бы порассуждать по этому вопросу так: если мы выдворим Солженицына за пределы страны, то как поймет это наш народ. Могут, конечно, быть всякие недомолвки, пересуды и т.д. Что мы этим покажем - свою силу или слабость? Я думаю, что мы во всяком случае своей силы этим не покажем. Мы пока что идеологически его не развенчали и народу по существу о Солженицыне ничего не сказали. А это надо сделать. Нужно прежде всего начать работу по разоблачению Солженицына, вывернуть его наизнанку, и тогда любая административная мера будет понятна нашему народу. СОЛОМЕНЦЕВ. Солженицын - матерый враг Советского Союза. Если бы не внешнеполитические акции, которые осуществляет сейчас Советский Союз, то можно было бы, конечно, вопрос решить без промедления. Но как то или иное решение отразится на наших внешнеполитических акциях? Но, очевидно, при всех случаях мы должны сказать народу о Солженицыне все, что надо сказать. Надо дать острую оценку его действиям, его враждебной деятельности. Конечно, у народа возникнет вопрос, почему не предпринимают мер по отношению к Солженицыну? В ГДР, например, уже напечатали статью о Солженицыне, в Чехословакии - тоже. Я не говорю о буржуазных странах, а наша печать молчит. По радио мы слушаем о Солженицыне очень много, о его произведении "Архипелаг ГУЛАГ", а наше радио молчит, ничего не говорит. Я считаю, что молчать нам нельзя, народ ждет решительных действий. В печати нужно дать острые материалы по разоблачению Солженицына. Очевидно, надо договориться с социалистическими странами и с компартиями капиталистических стран о мерах пропагандистского характера, которые они бы проводили у себя в странах. Я считаю, что Солженицына надо судить по нашим законам. ГРИШИН. Тов. Андропову, очевидно, следует искать страну, которая согласилась бы принять Солженицына. Что касается разоблачения Солженицына, то это надо начинать немедленно. КИРИЛЕНКО. Когда мы говорим о Солженицыне как об антисоветчике и злостном враге советского строя, то каждый раз это совпадает с какими-то важными событиями, и мы откладываем решение этого вопроса. В свое время это было оправдано, но сейчас откладывать решение этого вопроса нельзя. То, что написали о Солженицыне, - это хорошо, но писать о Солженицыне надо, как здесь уже говорили товарищи, более солидно, остро, аргументировано. Например, писатель ПНР Кроликовский написал о Солженицыне очень хорошую разоблачительную статью. Сейчас Солженицын все более и более наглеет. Он не одиночка, он контактируется с Сахаровым. За рубежом он имеет контакты с НТС. Поэтому настал момент взяться за Солженицына по-настоящему, но чтобы после этого последовало бы выселение его из страны или другие административные меры. Андрей Андреевич говорит, как бы эта мера не обернулась против нас. Но как бы она ни обернулась против нас, а так оставлять нельзя этот вопрос. Враги вставляют нам палки в колеса, и молчать об этом мы не можем. Даже многие буржуазные газеты сейчас выступают о Солженицыне и заявляют, что его, очевидно, будут судить по советским законам, и что он уже подпадает под действие закона о нарушении конвенции об охране авторских прав, к которой мы присоединились. Я за предложение, которое выдвинул тов. Андропов. В газетах нужно дать статьи, но очень аргументированные, обстоятельные. Косыгин. У нас у всех, товарищи, общее мнение, и я полностью присоединяюсь к сказанному. Несколько лет Солженицын пытается хозяйничать в умах нашего народа. Мы его как-то боимся трогать, а между тем все наши действия в отношении Солженицына народ приветствовал бы. Если говорить об общественном мнении, которое создается за рубежом, то нам надо рассуждать так: где будет меньше вреда - или мы его разоблачим, осудим и посадим, или мы будем ждать ещё несколько месяцев, потом выселим в другую страну. Я думаю, что для нас будет меньше издержки, если мы поступим сейчас в отношении его решительно и осудим по советским законам. Очевидно, статьи о Солженицыне в газетах надо дать, но серьезные. Солженицын куплен буржуазными компаниями, агентствами и работает на них. Книга Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ" - это махровое антисоветское произведение. Я беседовал с тов. Андроповым по этому вопросу. Конечно, социалистические страны Солженицына не примут. Я за то, чтобы попытаться тов. Андропову прозондировать в капиталистических странах вопрос, какая из них может его принять. Но, с другой стороны, нам нечего бояться применить к Солженицыну суровые меры советского правосудия. Возьмите вы Англию. Там уничтожают сотни людей. Или Чили - то же самое. Нужно провести суд над Солженицыным и рассказать о нем, а отбывать наказание его можно сослать в Верхоянск. Туда никто не поедет из зарубежных корреспондентов: там очень холодно. Скрывать от народа нам нельзя. Статьи в газетах надо поместить. Подгорный. Солженицын ведет активную антисоветскую работу. В свое время менее опасных врагов, чем Солженицын, мы высылали из страны или судили, а к Солженицыну пока мы подойти не можем, все ищем подхода. Последняя книга Солженицына не дает никаких оснований для снисхождения к нему. Надо, чтобы эта мера, конечно, не повредила проведению других акций. У Солженицына есть немало последователей, но проходить мимо его действий нельзя. Я считаю, что любую нашу акцию народ поддержит. Статьи в газетах нужно публиковать, но очень аргументированные и убедительные. Сейчас о нем много знают и о последней книге тоже уже знают. Ведут передачи "Голос Америки", "Свободная Европа" и другие радиостанции. И у нас, и за рубежом ждут, какие же меры примет Советское правительство к Солженицыну. Он, конечно, не боится и полагает, что к нему никаких мер не будет принято. Я считаю, что, даже несмотря на общеевропейское совещание, нам нельзя отступать от того, чтобы не применять мер по отношению к Солженицыну. И даже независимо от того, что происходит общеевропейское совещание, надо провести меру суда над Солженицыным, и пусть знают, что мы проводим в этом отношении принципиальную Политику. Мы не даем никакой пощады врагам. Я считаю, что мы нанесем большой ущерб нашему общему делу, если не предпримем мер к Солженицыну, даже несмотря на то, что за рубежом поднимется шум. Будут, конечно, всякие разговоры, но интересы нашего народа, интересы Советского Государства, нашей партии нам превыше всего. Если мы не предпримем этих решительных мер, то нас спросят, почему мы таких мер не предпринимаем. Я хочу высказаться за то, чтобы провести над Солженицыным суд. Если мы его вышлем, то этим покажем свою слабость. Нам нужно подготовиться к суду, разоблачить Солженицына в печати, завести на него дело, провести следствие и передать через Прокуратуру дело в суд. ПОЛЯНСКИЙ. До суда его можно арестовать? Андропов. Можно. Я советовался по этому вопросу с Руденко. Подгорный. Что касается выселения в какую-то другую страну, то без согласия этой страны этого делать совершенно нецелесообразно. Андропов. Мы начнем работу по выдворению, но одновременно заведем на него дело, изолируем его. Подгорный. Если мы его вышлем за границу, то и там он будет нам вредить. Громыко. Надо, очевидно, нам остановиться все же на внутреннем варианте. Андропов. Я считаю, что если мы будем затягивать дело по отношению к Солженицыну, то это будет хуже. Подгорный. Можно и растянуть дело с Солженицыным, скажем, затянуть следствие. Но пусть он это время находится в тюрьме. ШЕЛЕПИН. Когда мы три месяца тому назад собирались у тов. Косыгина и обсуждали вопрос о мерах, которые должны приниматься по отношению к Солженицыну, то пришли к выводу, что административных мер принимать не следует. И тогда это было правильно. Теперь сложилась другая ситуация. Солженицын пошел открыто против Советской власти, Советского Государства. И сейчас нам, я считаю, выгодно до окончания европейского совещания решить вопрос о Солженицыне. Это покажет нашу последовательную принципиальность. Если мы проведем эту акцию после европейского совещания, то нас обвинят, что мы на самом совещании были неискренними, когда принимали решение, что уже начинаем нарушать эти решения и т.д. У нас чистая и правильная линия. Мы не позволим никому нарушать наши советские законы. Высылка его за границу, по-моему, эта мера не является подходящей. Пo-моему, не следует впутывать иностранные Государства в это дело. У нас есть органы правосудия, и пусть они начинают расследование, а затем и судебный процесс. Брежнев. Вопрос в отношении Солженицына, конечно, не простой, а очень сложный. Буржуазная печать пытается связать дело Солженицына с проведением наших крупных акций по мирному урегулированию. Каким образом нам поступить с Солженицыным? Я считаю, что лучший способ - это поступить в соответствии с нашими советскими законами. ВСЕ. Правильно. Брежнев. Наша Прокуратура может начать следствие, подготовит обвинение, подробно расскажет в этом обвинении, в чем он виновен. Солженицын сидел в свое время в тюрьме, отбывал наказание за грубое нарушение советского законодательства и был реабилитирован. Но как он был реабилитирован? Его реабилитировали два человека - Шатуновская и Снегов. В соответствии с нашим законодательством надо лишить его возможности связи с заграницей, пока ведется следствие. Следствие нужно вести открыто, показать народу его враждебную антисоветскую деятельность, осквернение нашего советского строя, очернение памяти великого вождя, основателя партии и Государства В. И. Ленина, осквернение памяти жертв Великой Отечественной воины, оправдание контрреволюционеров, прямое нарушение наших законов. Его нужно судить на основании нашего закона. Мы в свое время не побоялись выступить против контрреволюции в Чехословакии. Мы не побоялись отпустить из страны Аллилуеву. Все это мы пережили. Я думаю, переживем и это. Нужно дать аргументированные статьи, дать строгий и четкий ответ на писания такого журналиста, как Олсон, опубликовать статьи в других газетах. Я беседовал с тов. Громыко относительно влияния наших мер в отношении Солженицына на общеевропейском совещании. Я думаю, что это не окажет большого влияния. Высылать его, очевидно, нецелесообразно, так как никто его не примет. Одно дело, когда Кузнецов и другие убежали сами, а другое дело, когда мы выселяем в административном порядке. Поэтому я бы считал необходимым поручить КГБ и Прокуратуре СССР разработать порядок привлечения Солженицына к судебной ответственности и с учетом всего того, что сказано было здесь, на заседании Политбюро, принять соответствующие меры судебного порядка. Подгорный. Надо его арестовать и предъявить ему обвинение. Брежнев. Пусть товарищи Андропов и Руденко разработают всю процедуру предъявления обвинения и все, как следует, в соответствии с нашим законодательством. Я бы считал необходимым поручить т.т. Андропову, Демичеву, Катушеву подготовить Информацию для секретарей братских коммунистических и рабочих партий социалистических стран и других руководителей братских коммунистических партий о наших мерах в отношении Солженицына. ВСЕ. Правильно. Согласны. Принято следующее постановление: О мерах по пресечению антисоветской деятельности Солженицына А. И. 1. За злостную антисоветскую деятельность, выразившуюся в передаче в зарубежные издательства и информационные агентства рукописей, книг, писем, интервью, содержащих клевету на советский строй, Советский Союз, Коммунистическую партию Советского Союза и их внешнюю и внутреннюю Политику, оскверняющих светлую память В. И. Ленина и других деятелей КПСС и Советского Государства, жертв Великой Отечественной воины и немецко-фашистской оккупации, оправдывающих действия как внутренних, так и зарубежных контрреволюционных и враждебных советскому строю элементов и групп, а также за грубое нарушение правил печатания своих литературных произведении в зарубежных издательствах, установленных Всемирной (Женевской) Конвенцией об авторском праве Солженицына А.И. привлечь к судебной ответственности. 2. Поручить тт. Андропову Ю.В. и Руденко Р.А. определить порядок и процедуру проведения следствия и судебного процесса над Солженицыным А. И. в соответствии с обменом мнениями на Политбюро и свои предложения по этому вопросу представить в ЦК КПСС. О ходе следствия и судебного процесса информировать ЦК КПСС в оперативном порядке. 3. Поручить т.т. Андропову, Демичеву и Катушеву подготовить Информацию для первых секретарей ЦК Коммунистических и рабочих партий социалистических и некоторых капиталистических стран о наших мерах, предпринимаемых в отношении Солженицына с учетом состоявшегося на Политбюро обмена мнениями, и представить её в ЦК КПСС. 4. Поручить Секретариату ЦК определить срок направления этой Информации братским партиям. * * * Как видим, законность вождей совсем не интересовала, и если они вообще вспоминали про закон, то только в связи с его "строгостью". Создается впечатление, что они искренне верили: что бы они ни решили, то и будет законно. Вряд ли кто из них вообще догадывался, что, например, решение о возбуждении уголовного дела может по закону принимать только прокуратура, а "порядок и процедура проведения следствия и судебного процесса" определены Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР и, стало быть, никак не могут определяться ни главой КГБ, ни генеральным прокурором. Да что там закон, если они и с реальностью-то были не в ладах: чего стоит одна их уверенность, что "в Англии уничтожают сотни трудящихся"! Или их утверждение, что они "не побоялись отпустить из страны Аллилуеву". Не говоря уж о ни на чем не основанной уверенности, что народ поддерживает их репрессивные меры. Эти люди жили в мире "социалистического реализма", т.е. в мире собственной пропаганды, которую они объявили реальностью. Характерно, что в это самое время западная пресса была полна рассуждений "советологов" о борьбе "голубей" и "ястребов" в Кремле и, что ещё хуже, западные Политики верили этим легендам. Торжествовал "детант" самый идиотский период послевоенной истории. Но, как легко убедиться из приведенного протокола, единственным "голубем" оказался Андропов, да и тот предпочитал выслать Солженицына не по доброте душевной. Хорошо было политбюро решить, что должны делать другие, не неся при этом никакой ответственности за исполнение решений. Андропов же знал, что все негативные последствия ареста и суда над Солженицыным повесят ему на шею. И он, разумеется, нашел выход, как повернуть решение политбюро на 180 градусов, а точнее говоря, нашел страну, которая согласилась принять Солженицына вопреки его воле. Для Андропова и отчасти для Громыко решение политбюро об уголовном преследовании Солженицына было крайне неприятно. Мало того, что политбюро с ними не согласилось и отвергло их рекомендации - а такое поражение уже само по себе ничего хорошего не предвещало, - но все их хитрые игры в "детант" оказывались под ударом. Что же им оставалось делать, как не обратиться к "партнерам" по этой игре - германским социал-демократам? И те не подвели. Мы ещё вернемся к этой теме гораздо подробнее и увидим, что это все означало да куда вело. Для этого у нас будет ещё целая глава (четвертая). Теперь же достаточно сказать, что в течение месяца ответ был найден: канцлер ФРГ Вилли Брандт 2 февраля вдруг заявил, что Солженицын может свободно и беспрепятственно жить и работать в ФРГ. Как писал позднее Солженицын в своей книге "Бодался теленок с дубом": "сказал - и сказал". Такое заявление БРАНДТА дает все основания для выдворения Солженицына в ФРГ, приняв соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении его гражданства. Это решение будет правомерно и с учетом наличия в отношении Солженицына материалов о его преступной деятельности, - тотчас доложил в ЦК Андропов. Мало того, чтобы уж наверняка добиться своего, Андропов делает ещё две вещи: во-первых, инспирирует доклад своих подчиненных Чебрикова и Бобкова о настроениях в стране в связи с делом Солженицына, где дается понять, что у того довольно много последователей даже среди рабочих, считающих, что он выступает за снижение цен и "против вывоза из страны необходимых народу товаров под видом помощи арабским Государствам". Во-вторых, он обращается с письмом лично к Брежневу, где пишет, что вопрос о Солженицыне "в настоящее время вышел за рамки уголовного и превратился в немаловажную проблему, имеющую определенный политический характер". Уважаемый Леонид Ильич, прежде чем направить это письмо, мы, в Комитете, ещё раз самым тщательным образом взвешивали все возможные издержки, которые возникнут в связи с выдворением (в меньшей степени) и арестом (в большей степени) Солженицына. Такие издержки действительно будут. Но, к сожалению, другого выхода у нас нет, поскольку безнаказанность поведения Солженицына уже приносит нам издержки внутри страны гораздо большие, чем те, которые возникнут в международном плане в случае выдворения или ареста Солженицына. Словом, Андропов добился-таки своего и, конечно, был прав: издержек при выдворении было гораздо меньше. Оттого-то этот вид политической расправы и стал таким распространенным к концу 70-х. Но возникает другой вопрос - об издержках внутренних, вызванных "безнаказанностью поведения" любого из нас, а с тем, что эти издержки больше любых других, никто в политбюро, заметьте, не спорил. Эта высокая оценка эффективности нашей деятельности чрезвычайно любопытна. Она многое объясняет. Система могла существовать только при условии монопольного господства партии над страной, а идеологии - над законом, Логикой, здравым смыслом. Возникновение оппозиции, даже самой незначительной по размеру, даже состоящей из одного человека, означало её конец. Именно это, видимо, и имел в виду один из них, говоря о посягательстве на их "суверенитет". Вот это-то "посягательство на суверенитет" они чувствовали с самого начала нашего движения. Сейчас стало вполне очевидным, что западная пропаганда и группа вышеуказанных лиц, являющихся инструментом в руках наших противников, пытаются легализовать в нашей стране ведение антисоветской работы, добиться безнаказанности за враждебные действия, - писал Андропов ещё в 1968 году после процесса Гинзбурга-Галанскова. Для него наша подчеркнутая открытость, легальность, апелляция к закону были гораздо опаснее любого подполья, заговоров, терроризма. В последние годы спецслужбы и пропагандистские органы противника стремятся создать видимость наличия в Советском Союзе так называемой "внутренней оппозиции", предпринимают меры по оказанию поддержки инспираторам антиобщественных проявлений и объективно содействуют блокированию участников различных направлений антисоветской деятельности, в тревоге сообщал он после возникновения Хельсинских групп в 1976 году. Отдавая на данном этапе приоритет в осуществлении антисоветских целей нелегальным методам подрывной работы, противник вместе с тем пытается активизировать враждебные действия в легальных или полулегальных формах. Аресты и выдворения были, конечно, не единственной формой реагирования режима на эти попытки. Использовался весь арсенал средств, от психушек и кампаний клеветы ("компрометации") до угроз и шантажа. Характерно, что в 1977 году, как мы уже видели, партия даже попыталась закрепить свое монопольное положение конституционно, впервые за всю историю своего существования открыто записав это в статье 6-й новой конституции СССР. Так они обороняли свой "суверенитет" от наших "посягательств", отчасти приняв предложенные нами правила игры. Сказать, что режим не проявлял изрядной гибкости, никак нельзя. И все же, невзирая на все "издержки", обойтись без обычных репрессий тоже не мог. Вместе с тем отказаться в данный момент от уголовного преследования лиц, выступающих против советского строя, невозможно, поскольку это повлекло бы за собой увеличение особо опасных государственных преступлений и антиобщественных проявлений. Так писал Андропов в декабре 1975 года, уже после подписания Хельсинского соглашения, принимая, таким образом, неизбежность "внешних издержек" от его будущего нарушения как наименьшей из двух зол. А "издержки" эти были отнюдь не малыми. Не только "буржуазное" общественное мнение оказывалось настроенным резко против СССР (что ещё можно было как-то списать на "происки империализма"), но и "прогрессивное" тоже. Даже многие коммунистические партии Запада, особенно те, что покрупнее и, стало быть, больше зависят от общественного мнения своих стран, были вынуждены - хоть и с оговорками, и неохотно, - но все же выступать с осуждением такой практики. И, сколь бы притворны ни были эти "осуждения", а угроза раскола в коммунистическом движении, тем более угроза политической изоляции СССР, были вполне реальны. Оглавление   www.pseudology.org