Дуглас С-47 делает вираж. Внизу, насколько хватает глаз, раскинулось кладбище руин. Смотрю на часы. По времени мы уже должны быть над Берлином. Панорама внизу похожа скорей на учебный макет, чем на город. В косых лучах заходящего солнца резко бросают узорчатые тени выгоревшие стены-скелеты. Когда мы бились на берлинских улицах, то как-то не замечались масштабы разрушений. Теперь же, с высоты, Берлин кажется мертвым городом из ассирийских раскопок. Не видно людей на улицах, не видно движения автомашин. Только выжженные кирпичные коробки зияют провалами окон без конца и края.

 

Вот оно — лицо тотальной войны! Хаос развороченного бетона и обугленного кирпича, известковая пыль, мертвым саваном осевшая на когда-то цветущую метрополь III-ей Империи. Симфония войны! Она была для немцев симфонией и ласкала их уши, когда гремела воздушными армадами Геринга над крышами Лондона и Парижа. — Deutschland, Deutschland uber alles — любил распевать Михель, отбивая такт пивной кружкой, а после очередного — шоппена убежденно добавлял: Uber alles in der Welt...

 

Нет, по видимому, беспристрастная справедливость оказалась выше пивного шовинизма!

 

Наш самолет медленно кружит над городом, как будто показывая нам распростертого у наших ног побежденного врага. Как много победных парадов и фанфар гремело здесь. Кондоры, легионы, фюреры всех мастей. Блеск и мишура. А теперь... Sic transit gloria mundi... Вы слишком часто выигрывали сражения, чтобы всегда проигрывать войны.

 

Впервые я познакомился с Берлином по книгам. В моем представлении он был городом, где поезда ходят точнее, чем часы, а люди подобны часовым механизмам. Если Париж был для меня вечно Ликующим, если Вена казалась мне безмятежно Поющей, то Берлин представлялся в моем воображении вечно Нахмуренным городом, городом без улыбки, городом, где людям недоступно понятие L'art de vivre. Лично мы встретились впервые в апреле 1945 года. В месяц распускающихся почек на липах и любви в сердцах возлюбленных. В месяц когда кровь быстрей течет по жилам, как пишут поэты. Тогда кровь, действительно, быстрей текла по жилам. Но гнала её не любовь, а ненависть. Текла она не только по жилам, но и по каменным мостовым Берлина.

 

Убивать — это чертовски неприятное занятие. Забывать и прощать неприятные вещи — это похвальное качество. Но для этого надо сначала победить. А пока по тебе ещё стреляют из каждой подворотни. Раньше я даже не мечтал, что когда-либо увижу своими глазами Германию или Берлин. Это было слишком маловероятно для советского человека. Война стерла границы. Война бросила людей в водоворот жизни, времени и пространства. И вот я, одна из песчинок в этом водовороте истории, стою в Берлине, таком простом и обыденном в этих развалинах, в грохоте боя.

 

Первая встреча несколько напоминала американскую дуэль по типу вальд-веста. Хороши были все средства для того, чтобы убить друг друга. Убитый солдат, лежащий посреди улицы, при прикосновении взрывался и уже мертвый мстил победителям. Мина-ловушка! По одиночным солдатам стреляли из фауст-патронов, нормально предназначенных для борьбы с танками. А русские танки, не обращая внимания на призывающие к порядку надписи, врывались вниз по лестницам в подземелья берлинского метро и бешено танцевали в темноте, изрыгая круговой огонь. Война — до пяти минут после двенадцати.

 

Сегодня я снова возвращаюсь в Берлин. На языке официальных документов: демилитаризировать Германию в соответствии с пунктами союзных договоров держав-победительниц. Печально, что опять приходится знакомиться с Берлином не в качестве туриста, гостя или друга, а в качестве победителя. О коллективной ответственности не может быть и речи, но в какой то мере придется отвечать каждому. Люди есть люди. Но сегодняшний человек — это общественное животное и его трудно отделить от общества. Общество нагрешило, а расплачиваться приходится всем, хотя многие искренне убеждены, что они не виноваты. На всякий предмет можно смотреть с разных точек зрения.

 

В таких случаях всегда права точка зрения победителя

 

Для того, чтобы мыслить таким образом, нужно рассматривать вещи с какой-то возвышенной точки зрения. Тем более трудно понять это тем, для кого недавно ещё все было — uber alles а теперь лежишь носом в грязи и чувствуешь на своей спине чужой солдатский сапог победителя. Для меня же, с высоты полета нашего — Дугласа, это очень ясно видно. В особенности, когда внизу расстилается безжизненное пепелище по старой памяти именуемое Берлином.

 

Майор мед. службы смотрит в соседнее круглое окошечко на медленно плывущую панораму Берлина. Лицо его задумчиво и выражает сожаление. Он поворачивается ко мне и говорит: — Жили себе люди. Чего им, спрашивается, было нужно!? По-видимому он думает о том же, что и я.

 

Аэропорт Адлерсгоф. На окраинах взлетного поля, как огромные стрекозы, торчат хвостами кверху Юнкерсы с паукообразной свастикой на фюзеляже. Теперь они приземлились надолго. Над зданием аэропорта смотрит в небо голая флаг мачта без флата. В диспетчерской дежурный летчик-лейтенант, говоря сразу по трем телефонам, успевает одновременно успокаивать артиллерийского полковника, у которого походная жена потерялась в воздухе где-то между Москвой и Берлином.

 

— Да, да... Половина уже отгружена... Вторая идет двумя — Дугласами завтра... Накладная приложена..., — кричит он толи в трубку телефона, толи по адресу нетерпеливого артиллериста.

 

К стоящему рядом со мной лейтенанту-летчику подходит человек в форме подполковника. По-видимому для надежности он выбрал чин пониже. Ещё за пять шагов приложив руку к козырьку, с изысканной улыбкой вежливости подполковник робко осведомляется:

 

— Будьте любезны, тов. лейтенант, не скажите ли Вы мне где здесь находится хозяйство Бугрова? (В то время большинство воинских частей носили условное название — хозяйство с добавлением фамилии командира части.)

 

Он понижает голос до шепота, как будто выдает секрет. Лейтенант ошеломленно смотрит на погоны подполковника, стараясь понять, что у него: обман слуха или обман зрения. Затем также недоуменно он осматривает подполковника с ног до головы. Подполковник смущается все больше и виновато, тоном беспомощного интеллигента, добавляет:

 

— Видите ли у нас приказ, а куда ехать мы не знаем

 

Лейтенант, как рыба в воздухе, раскрывает рот, потом снова закрывает. Что за чучело? Уже не переодетый ли диверсант? Я тоже заинтересовываюсь подполковником. На нём новое солдатское обмундирование, новые солдатские сапоги, солдатский ремень. Каждый офицер скорее носил немецкий трофейный пояс, чем солдатский ремень. На плечах подполковника красуются новенькие полевые погоны. Нормальные офицеры, даже на фронте, предпочитали золотые погоны, а после окончания войны, трудно было найти фронтового офицера с полевыми погонами. За плечами подполковника неуклюже болтается вещевой мешок. Офицеры обычно не любят вещмешки и при переезде чаще всего выбрасывают их. Пояс подполковника приземлился где-то на бедрах, бросая прямой вызов всем сержантам советской армии и напрашиваясь на зуботычину. Вся форма сидит на нём, как на корове седло. Под левой рукой он неловко прижимает топорщащуюся новенькую шинель, как будто боясь, чтобы её не украли. На заду внушительный наган в брезентовом кабуре. Определенно человек всерьез воевать собрался! Потом, что это за обращение к лейтенанту? Настоящий подполковник согласно устава никогда не приветствует лейтенанта первым. Если надо, то подзовет лейтенанта к себе.

 

И безо всяких — Будьте любезны...

 

Невдалеке стоит группа таких же комичных существ, обвешанных мешками и чемоданами, за которые они старательно держатся, как на московском вокзале. Я обращаюсь к офицеру-летчику и спрашиваю, показывая на подполковника и его спутников:

 

— Что это за типы?

 

Тот усмехается и отвечает:

 

— Демонтажники. Их там так напугали, что они тут ступнуть боятся. В уборную идут и чемоданы с собой тащат. Чего они дураки боятся? Здесь в Германии не воруют, а просто берут. Ведь их самих сюда для этого послали. Нарядили их всех в полковников и подполковников, а они в Армии в жизни не были. Наводят панику на солдат своими погонами и сами ещё больше пугаются. Да и нас с толку сбивают.

 

— А в общем безобидные ребята. Подштанники с Германии снимают, — продолжает он. — Их коллеги, что раньше приехали, уже так обжились, что вместе с демонтированным оборудованием даже коров на Дугласах домой переправляют. А уж газовые печки и рояли — это в порядке вещей. Я сам на трассе Москва-Берлин работаю. Насмотрелся!

 

Наш разговор прерывается странным шумом автомотора. Неподалеку, дрожа всем телом, изрыгает синий газ маленькая открытая автомашина. На крыльях её развеваются красные треугольные вымпелы. За рулем сидит коренастый майор и напропалую шурует рычагами и педалями. Шея его покраснела от непривычной работы. Майор делает несколько диких воплей сиреной, толи призывая на помощь, толи предлагая окружающим убраться подальше от машины во избежание последствий. Он пытается пустить автомашину то сразу включая четвертую скорость, то задний ход. Машина судорожно прыгает на месте, не понимая чего от нее хотят. Бедные шестеренки! Не поможет вам и крупповская сталь против человеческой дурости. Наконец несчастная жертва срывается с места и исчезает в облаках дыма и пыли, чуть не сбив по пути бетонный купол, врытый в землю у ворот аэродрома. Я обращаюсь к тому же летчику и спрашиваю:

 

— А это что за троглодит?

 

Тот молчит некоторое время, как будто предмет не стоит разговора. Затем с презрением, свойственным людям воздуха к пехотным офицерам, нехотя отвечает:

 

— Комендантская шпана. Наводят здесь чистоту и порядок.

 

Потом подумав, чем ещё можно выразить свое пренебрежение к людям, украшающим машины красными флажками, добавляет:

 

— До войны копал картошку где-нибудь в колхозе. Десять таких остолопов в землю сыграли, а одному дураку повезло — в майоры вылез. Ну теперь и куролесит. Хочет отыграться за всю свою собачью жизнь. Погоны снимут — опять в пастухи пойдешь. Он замолкает, считая разговор исчерпанным.

 

Спустя некоторое время нам удается связаться по телефону со Штабом Советской Военной Администрации и вызвать автомашину. В сумерках летнего вечера мы въезжаем в Карлсхорст — резиденцию СВА. Главный Штаб Советской Военной Администрации в Германии разместился в зданиях бывшего Саперного Училища в одном из предместий Берлина — Карлсхорста. Месяц тому назад здесь был подписан один из наиболее знаменательных исторических документов наших дней. 8 мая 1945 года представители Союзного Верховного Командования, маршал Жуков и главный маршал авиации Теддер с одной стороны, и представители Германского Верховного Командования, с другой стороны, в зале здания, где сегодня помещается Отдел Политсоветника, подписали Акт о безоговорочной капитуляции Германских Вооруженных Сил на суше, на море и в воздухе. Здесь фельдмаршал Кейтель в последний раз с бессмысленной прусской спесью махнул своим маршальским жезлом, прежде чем скрепить своей подписью бесславный конец гитлеровской империи.

 

Несколько трехэтажных казарменного типа зданий, неравномерно разбросанных по двору и окруженных чугунной стрельчатой оградой. Характерный тихий пригород восточной окраины Берлина. Остенд. Как и в большинстве европейских столиц — это пролетарская часть города.

 

Отсюда мы будем перевоспитывать Германию

 

На следующий день после моего прибытия в Карлсхорст, я представился начальнику Отдела Кадров СВА полковнику Уткину. Очутившись в кабинете полковника, я по всем правилам устава лихо щелкнул каблуками и с рукой у козырька отрапортовал:

 

— Майор Климов по приказу Главного Управления Кадров РККА прибыл в Ваше распоряжение. Разрешите предъявить документы, тов. полковник?

— Давайте сюда, что у Вас есть, — сделал знак рукой полковник.

 

Я достал из полевой сумки мои документы и протянул их полковнику. Вскрыв запечатанный сургучными печатями объемистый пакет, он начал просматривать мои многочисленные характеристики и анкеты.

 

— А, да... С присвоением звания — референт дипломатической службы, — читает полковник по документам. — Тогда у нас для Вас много работы найдется. Где бы Вы хотели работать?

— Там, где я могу принести больше пользы — отвечаю я.

— Ну, например, в Правовом отделе — издавать новые законы для Германии. Или в Отделе Политсоветника? Впрочем это слишком скучно, — говорит полковник, не дожидаясь моего ответа. — А что Вы скажете об Управлении Государственной Безопасности?

 

Отказ от столь почетного предложения равносилен признанию в собственной нелояльности или самоубийству. Но работа в тайной полиции меня мало прельщает, я уже вышел из возраста, когда увлекаются детективными романами. Я щупаю почву в поисках благовидного отказа:

 

— В чем будет заключаться работа, тов. полковник?

— В основном то же, что и в Сов. Союзе. Без работы сидеть не будете. Скорее наоборот.

 

Не знаю, понял ли полковник свою собственную игру слов или это получилось у него непроизвольно. Во всяком случае, — сидеть наоборот — это довольно частое явление среди работников МВД. Лучше уж не — сажать и не — сидеть, думаю я и отвечаю:

 

— Тов. полковник, если Вы спрашиваете о моем желании, то я думаю, что рациональнее всего было бы использовать меня в области промышленности. В моей гражданской специальности, я — инженер.

— Это нам тоже нужно. Посмотрим, что у нас есть подходящее для Вас.

 

Полковник роется в списках штатного состава, потом снимает трубку телефона:

 

— Товарищ генерал? Извините, что я беспокою Вас. Полковник выпрямляет спину и оттягивает назад (плечи, как будто стоит перед невидимым генералом. Зачитав ему данные из моего личного дела, он заканчивает:

 

— Так, прикажете представить его Вам сейчас? Слушаюсь!

 

Затем, обращаясь ко мне, он говорит:

 

— Ну, вот. Пойдемте. Я представлю Вас заместителю Главноначальствующего по Экономическим Вопросам.

 

Таким образом на второй день моего пребывания в Карлсхорсте я очутился в кабинете генерала Шабалина.

 

Огромная, выстланная коврами, комната

 

Спиной к окнам — письменный стол, величиной с футбольное поле. К этому столу, в форме буквы Т, прислонен второй длинный стол, покрытый красным сукном: неотъемлемая принадлежность кабинетов крупного начальства, место для конференций. За столом седая голова. Квадратное энергичное лицо. Глубоко запавшие серые глаза. Тип волевого исполнителя, но не интеллигента. Под генеральскими погонами, на темно-зеленом кителе незначительное число орденских лент, но зато на правой стороне груди — красный с золотом значок в виде флажка: Член ЦК ВКП(б). Итак не боевой генерал, а старый партработник. Генерал не торопясь изучает мое личное дело, время от времени трет нос и покуривает сигарету, как будто меня нет в комнате.

 

— А Вы того... надежны? — спрашивает он неожиданно и сдвигает очки на лоб, чтобы лучше рассмотреть меня.

— Как жена Цезаря, тов. генерал, — отвечаю я.

— Говорите по-русски. Я загадок не люблю, — генерал опускает очки со лба и снова углубляется в изучение моего личного дела.

— Так, а почему Вы до сих опор не член партии? — спрашивает он, не поднимая глаз от бумаг.

— Ага, вот и значок заговорил, — думаю я про себя вслух и отвечаю: — Не чувствую ещё себя достаточно подкованным, товарищ генерал.

— Старая интеллигентская отговорка. Когда же Вы почувствуете себя подкованным? — раздается голос из-за письменного стола.

 

Я отвечаю сугубо партийным трафаретом: Беспартийный большевик, тов. генерал

 

Во всех щекотливых случаях самый лучший выход — это отгородиться каким либо сталинским крылатым словцом. Такие формулировки не дискутируются и не вызывают дальнейших вопросов.

 

— Вы имеете какое-либо представление о Вашей будущей работе здесь? следует очередной вопрос.

— Постольку, поскольку это касается промышленности, тов. генерал.

— Одного знания промышленности здесь мало. Имеете Вы допуск к секретной работе?

— Все выпускники нашей Академии автоматически получают этот допуск.

— Где Вы получили допуск?

— ГУК РККА (Главное Управление Кадров Красной Армии.) и Иностранный Отдел ЦК ВКП(б).

 

Эти слова производят впечатление на генерала

 

Он сверяется с документами, спрашивает о моей предыдущей работе в промышленности и службе в Красной Армии. Затем, по-видимому удовлетворенный и приняв положительное решение, он говорит:

 

— Вы будете работать со мной в Контрольном Совете. Хорошо, что вы знаете языки. Специалисты у меня ничего не понимают в языках, а переводчики не понимают специальных вопросов.

 

После этого генерал начинает первый инструктаж.

 

— Вы никогда не работали заграницей? Нет. Вы должны наперед, раз и навсегда, запомнить, что все Ваши будущие сотрудники в Контрольном Совете — это агенты капиталистических разведок. Никаких личных знакомств, никаких личных разговоров. Я думаю, что Вы знаете это, но все-таки напоминаю Вам. Меньше говорите, больше слушайте. Кто много разговаривает, тому мы язык с корнем вырываем. Нам стены все докладывают. Не забывайте об этом. Он подкрепляет свое отеческое наставление многозначительным взглядом. Я выражаю полное согласие. Про себя я думаю: Однако, лексикон характерный. Видно у генерала в прошлом богатый опыт работы в МВД.

 

— Вполне возможно, что Вас попытаются завербовать для работы в какой-либо иностранной разведке. Что Вы будете делать в этом случае? -спрашивает генерал.

— Я соглашусь, — отвечаю я. — Предварительно хорошенько поторговавшись и создав реальные условия.

— Ну, а потом?

— Потом я докладываю об этом моему начальству. В данном случае Вам.

— Вы в карты играете? — спрашивает генерал дальше.

— Нет.

— Пьете?

— В пределах дозволенного.

— Ну, это растяжимое понятие. Как насчет женщин?

— Холост.

— Посмотреть на Вас, майор, так прямо Иисус Христос, — генерал глубоко вдыхает синий дым сигареты, задумчиво выпускает дым в сторону. — Плохо, что Вы не женаты.

 

Его слова понятны мне лучше, чем он думает. В Академии существовал строгий закон: холостых на работу заграницу не посылали. Оккупированные страны, Правда, в счет не шли. Очень часто отдельные офицеры среди учебного года вызывались к Начальнику Академии, получали приказ об откомандировании на работу заграницу и приказ зарегистрировать брак. Это было обычным явлением и люди, предвидящие возможность посылки заграницу, уже заранее подбирали себе кандидатов в супруги и... заложники.

 

— Так вот, майор, — заканчивает генерал. — Будьте осторожны с этими молодчиками в Контрольном Совете. Здесь Вы на передовой линии послевоенного фронта. Теперь идите и познакомьтесь с моим старшим адъютантом.

 

Когда я берусь за ручку обитой войлоком и клеенкой двери, генерал спрашивает меня вдогонку:

 

— Как Вы попали в эту Академию? Он в первый раз позволяет себе слегка улыбнуться, показывая, что это вопрос личного порядка.

 

Я чувствую, что генерала это интересует больше, чем он старается показать. — Может специально подослали, — думает генерал про себя "Потом ещё нарвешься на неприятности".

 

Я отвечаю, что в Академию я попал в порядке фронтового набора

 

Это удовлетворяет генерала и он отпускает меня. Я выходку из кабинета в приемную, где за столом сидит человек в форме майора. Старший адъютант генерала читает на моем лице положительный исход аудиенции и протягивает мне руку:

 

— Майор Кузнецов. После непродолжительной беседы я спрашиваю адъютанта, что представляет из себя работа в аппарате генерала.

— Моя работа — это давить стул до трех часов ночи вместе с хозяином, а Ваша работа — сами увидите, — отвечает майор Кузнецов с усмешкой.

 

Вскоре я имел первую возможность познакомиться с работой аппарата заместителя Главноначальствующего СВА. При этом мне невольно вспомнился инструктаж генерала о необходимости бдительности при контакте с союзниками.

 

Однажды утром дверь генеральского кабинета стремительно распахнулась и из нее выбежал шустрый маленький человек в форме майора:

 

— Товарищ Климов, генерал просит Вас на минутку к себе. В манере маленького майора было нечто, обычно характеризующее человека, привыкшего к аккуратной работе.

 

Генерал взял из рук незнакомого майора папку с документами и протянул её мне:

 

— Разберитесь в этих бумагах. Возьмите машинистку, имеющую допуск к секретной работе, и продиктуйте ей содержание материала. Работать в помещении Секретной Части. Копирку не выбрасывать, а сдать после работы. Когда кончите — доложите мне.

 

В приемной я на ходу спросил у адъютанта: — Что это за майор?

 

— Майор Филин. Работает в — Тэглихе Рундшау, — ответил тот.

 

Запершись в комнате Секретной Части, я начал разбираться в папке с документами. Часть листков была напечатана по-английски, часть по-немецки. Какие-то таблицы, столбики цифр. Впереди приложен листок, напечатанный по-русски. В углу красный гриф — Секретно. Неизвестный осведомитель докладывает:

 

— Агентурной службой установлены следующие обстоятельства похищения агентами американской разведки сотрудников Имперского Института Экономической Статистики проф. Д. и д-ра Н. К вышеуказанным немецким научным работникам явились агенты американской разведки и предложили им дать некоторые показания американским властям. Немцы, проживающие в советском секторе Берлина, отказались дать показания. После этого Д. и Н. были насильно похищены и вернулись домой только несколько дней спустя.

 

— После своего возвращения проф. Д. и д-р Н. были опрошены нашей Агентурной Службой и дали следующие показания: — В ночь на... июля мы были насильно похищены офицерами американской разведки и переброшены самолетом в Штаб-Квартиру Американской Экономической разведки в Висбадене. Там мы в течение трех дней были опрашиваемы офицерами разведки... (следует перечисление имен). Данные, которыми интересовались офицеры Американской разведки указаны в приложении.

 

Дальше приложены таблицы материалов Имперского Института Экономической Статистики. Материалы отпечатаны большим тиражом на гектографе и по своему содержанию не представляют особой секретности. По-видимому они были отпечатаны ещё до капитуляции и служили для внутреннего немецкого употребления. Несмотря на факт — насильственного похищения немецкие ученые предусмотрительно взяли эти материалы из архивов Института и вручили одну копию американцам, а позже, с такой же предусмотрительностью, вторую копию — русским.

 

Более интересными оказались документы на английском языке

 

Вернее не сами документы, а факт их наличия. Это были копии стенограммы опроса немецких профессоров в Висбадене и копии тех же самых материалов Института, но уже на английском языке. Наша Агентурная Служба не слишком доверяет показаниям немцев и следует обычному перекрестному методу проверки. Американские документы не имели положенных штампов, номеров и сопроводительных адресов. Эти документы пришли от американцев, но не официальным путем. Следовательно наша Агентурная Служба имеет свою невидимую руку в американском Центре Экономической разведки. Майор Филин действительно привык к аккуратной работе. — Тэглихе Рундшау занимается довольно своеобразной журналистикой.

 

Через несколько дней из американской Главной Квартиры в Берлин-Целендорфе в адрес генерала Шабалина поступил объемистый запечатанный пакет. В это время Контрольный Совет ещё практически не работал и союзники только знакомились друг с другом. В приложенном сопроводительном письме американцы вежливо уведомляли, что в порядке обмена экономической информацией они препровождают настоящим пакетом для сведения советской стороны некоторые информационные материалы по германской экономике. Дальше я нахожу те же самые таблицы, которые с такими предосторожностями и — насильственными похищениями поступили от майора Филина. На этот раз со всеми положенными штампами, адресами и списком распределения копий.

 

Материал оказался значительно полнее, чем папка майора Филина. Там, где у нас стоял гриф — секретно, американцы, по-видимому, не видят никаких секретов и дружески предоставляют материал советской стороне.

 

Я захожу в кабинет генерала и показываю материал и адрес отправителя — Economical Inteligence Division Генерал просматривает знакомый материал, задумчиво чешет карандашом за ухом и говорит: — Что это они в друзья напрашиваются? Действительно, материал тот же самый. Потом бормочет сквозь зубы:

 

— Это какой-то трюк. Все равно они все шпионы.

 

Экономическое Управление Штаба СВА разместилось в здании бывшего немецкого госпиталя св. Антония. Госпиталь построен по последнему слову техники, умело обрамлен в зеленую рамку небольшого парка, скрывающего здание от взоров людей и уличного шума. В парке создана видимость дикой природы. Похрустывает прошлогодняя хвоя под ногами. Напротив входа в Управление гнутся к земле обремененные плодами ветви диких карликовых яблонь. Генеральский шофер Миша в ожидании хозяина переваливается с боку на бок в траве неподалеку от автомашины.

 

Протянув кверху руку, он от скуки срывает маленькое ярко-красное яблочко

 

— Товарищ майор, идите сюда — я Вам что-то покажу! — зовет он меня, когда я прохожу мимо.

— Смотрите вон туда! — он указывает пальцем в высокую крону дерева неподалеку. — Видите — около самого ствола сидит?

 

Я стараюсь рассмотреть указываемый предмет, но не вижу ничего, кроме лучей солнца, пробивающихся сквозь ветви дерева.

 

— Сейчас увидите, — шепчет Миша.

 

Он осторожно поднимается на ноги, берет с земли небольшой камень и бросает его в темно-зеленую крону дерева. Из чащи листьев поднимается крупная птица, неторопливо помахивая крыльями, перелетает на соседнее дерево.

 

— Видали, товарищ майор? — качает головой Миша, — Не боится, чертяка. Видно не привык, чтобы в него камнями швыряли.

— А что это такое? — спрашиваю я.

— Горлюшка. Дикий голубь, — говорит Миша. — Самая деликатная птица. Он наверное удивляется, когда в него камнем пуляют. У немцев порядок! Если в птицу камнем бросишь, сейчас тебя полицейский за шиворот. У себя дома они порядок соблюдать умеют...

 

Потом, как будто вспомнив что-то интересное, он зовет меня с собой:

 

— Пойдемте, товарищ майор. Я Вам ещё что-то покажу!

 

Мы обходим здание кругом. Миша ведет меня к поросшему густым кустарником холмику неподалеку. Похрустывающая гравием дорожка между кустов. Неожиданно тропа расширяется, образуя площадку. Ветви переплетаются над нашей столовой наподобие свода. Пробивающиеся сквозь листву лучи света создают своеобразную игру света и тени. Обстановка напоминает католическую часовню в заброшенной лесной глуши. Между поросшими мхом камнями стекают струи воды. Струи собираются в крошечный ручеек. Ручеек покорно плещется и исчезает где-то в кустах. Поинтересовавшись происхождением воды, я скоро нахожу водопроводный кран, замаскированный среди камней.

 

Весь этот холм сделан искусственно, но производит впечатление дикой игры природы, ласкающей душу тишины и покоя. Здесь чувствуешь себя вдалеке от земной суеты и печали. В центре природного алтаря вырублена овальная ниша. Из глубины, склонив голову в тихой скорби за грешный мир, белеет фигура Мадонны с младенцем. На пьедестале статуи я разбираю полустертую латинскую надпись. Кто-то из тяжело больных, лежавших однажды в этом госпитале, в благодарность за свое исцеление оставил в назидание одним и утешение другим те чувства и мысли, которые владели им, когда он стоял на грани между жизнью и смертью. Человек, отплативший госпиталю таким подарком, должен был обладать хорошим вкусом.

 

— Что это такое, товарищ майор? Молятся здесь немцы что ли? — спрашивает Миша

 

Он говорит понизив голос, как говорят в церкви или на кладбище.

 

— Да, молятся, — говорю я. — Когда смерть подходит, тогда все вспоминают о Боге.

 

Я объясняю ему значение надписи на статуе Мадонны.

 

— А знаете что, товарищ майор?! Как это Вам сказать. Не знаю почему, а вот приятно здесь. Приятно, что человек не забыл — добром за добро заплатил. Видно у немцев тоже душа есть.

 

В это время Мишу зовут к автомашине и он торопливо убегает

 

Я же направляюсь к зданию Управления. В здании Экономического Управления, начальником которого является генерал Шабалин, разместились входящие в него отделы — Отдел Промышленности, Отдел Торговли и Снабжения, Планово-экономический Отдел, Отдел Сельского Хозяйства, Транспортный Отдел, Отдел Науки и Техники. Кроме того в других зданиях неподалеку находятся Отдел репараций под начальством генерала Зорина и Хозяйственный Отдел генерала Демидова. Оба эти отдела тоже входят в Экономическое Управление и подчинены генералу Шабалину. Хозяйственный Отдел занимается только внутренними делами СВА по всей Германии. Отдел репараций, самый крупный из всех Отделов Экономического Управления, пользуется некоторой автономией и помимо генерала Шабалина поддерживает непосредственную связь с Москвой. Генерал Зорин — экономический генерал, занимавший до войны крупный хозяйственный пост в Москве.

 

Экономическое Управление Штаба СВА по сути дела является Министерством Экономики советской зоны Германии, высшим органом, который должен руководить всей экономической жизнью советской зоны. Поскольку военные действия окончены, основная работа падает теперь на долю экономического — освоения Германии. Когда смотришь на желтое здание Экономического Управления, мирно дремлющее в лучах летнего солнца, трудно представить себе те грандиозные задачи, которые стоят перед этим учреждением. Ведь мы должны на голову перевернуть экономику Германии, самую высокоразвитую экономику в Европе.

 

В день моего прибытия в Карлсхорст личный штат генерала Шабалина состоял всего из двух человек — адъютанта майора Кузнецова и начальника личной канцелярии Виноградова. Согласно штатному расписанию полагалось около пятидесяти человек. В штатном расписании я был оформлен в должности эксперта по экономическим вопросам. Поскольку штат находился ещё в стадии организации, моя работа значительно отличалась от штатной должности. Я сопровождал генерала во всех поездках в качестве адъютанта, а адъютант Кузнецов, хорошо знакомый с делами генерала, так как он служит с ним уже несколько лет, замещал его в Управлении. Этим он был очень недоволен и ворчал:

 

— Вы там с генералом катаетесь, да водку пьете, а я за вас работай. Несмотря на это, многие начальники отделов специально дожидались моментов, когда генерал находился в отъезде, и предпочитали решать свои дела с Кузнецовым. Его виза на проектах приказов достаточна для предоставления их на подпись маршалу Жукову. Когда я однажды спросил у Кузнецова, что из себя представляет Виноградов, он коротко ответил:

 

— Профсоюзник.

— Ну, а все-таки? — поинтересовался я.

— Профсоюзник и все. Ты что, не знаешь, что такое профсоюзник? — покосился на меня Кузнецов

 

Скоро я сам убедился, что такое — профсоюзник. Прежде всего Виноградов гражданский. Он вечно бегает по коридорам с деловым видом, на ходу размахивая листками бумаги. Когда я заглянул в эти листки, то они оказались списками людей, которым полагается специальная гражданская экипировка для работы в Контрольном Совете. На первом месте красовалась фамилия самого Виноградова, хотя делать ему в Контрольном Совете было нечего. Приветствие у Виноградова было не такое как у обычных людей. Для простых смертных у него всегда наготове стахановское — Здорово! с бодрящим взмахом руки, для меня и Кузнецова "Привет! Что нового на горизонте?", для генерала подобострастное — Здравия желаю! хотя это приветствие положено только между военными.

 

Внешне Виноградов не человек, а вулкан. Но если присмотреться, то сразу видно, что вся кипучая деятельность — начальника личной канцелярии концентрируется вокруг отрезов материи, пайков, спиртных напитков, квартир и тому подобного. Все эти блага распределяются Виноградовым, исходя из соображений, какую взаимную выгоду может он извлечь из данного человека. Профсоюзник ведет учет кадров, общественную работу, партийную работу, хозяйственную работу и, кроме того, сует свой нос во все дырки. Не Виноградов, а Совнарком. Смертельно боится он только одного — какой-нибудь конкретной работы.

 

Виноградову уже за сорок лет. Однажды мне под руки попал его послужной список. Правильно определил Кузнецов — профсоюзник и только. Всю свою жизнь он что-то организовывал — то какие-то бригады, то артели, то энтузиазм, то стахановщину. Образования — никакого, зато энергии, нахальства и самомнения — хоть отбавляй. В других странах такие люди обычно останавливаются на профессии коммивояжера, импресарио или зазывалы в цирке. В Советском Союзе они играют немалую роль в государственном аппарате, служа своего рода смазкой в громоздкой машине, поднимая свистопляску вокруг фиктивных понятий — профсоюзы, ударничество, соцсоревнование, энтузиазм. Носится такой пустоголовый болтун, как собака, вокруг отары овец, и своим звонким лаем гонит стадо в нужном направлении.

 

Вскоре на должность начальника секретной части был принят капитан Быстров. Первые несколько дней после своего поступления к нам на службу Быстров спал на столе в помещении секретной части, укрываясь вместо одеяла шинелью.

 

Позже выяснилось, что спал он таким манером по приказу генерала

 

В секретной части не было сейфа и генерал во избежание козней международных шпионов заставлял капитана спать, положив под голову вместо подушки порученные его охране секретные документы.

К Виноградову капитан Быстров относился с нескрываемым пренебрежением, хотя тот был и выше его по должности. Однажды вечером капитан встретил меня на улице.

 

— Пойдем, зайдем к Виноградову! — предложил он мне.

— А что там у него делать? — поинтересовался я, удивленный необычайным предложением.

— Пойдем, пойдем... Посмеемся! Такого и в театре не увидишь, — подмигнул капитан. — Ты его по ночам не встречал?

— Нет.

— Он все ночи напролет по Карлсхорсту как шакал рыскает, барахло по пустым квартирам собирает. Вчера я его на заре поймал — тащит через двор какие-то тряпки, весь в пыли, в паутине. И все себе на квартиру тащит. Теперь у него там музей.

 

Чтобы не обижать нового сослуживца отказом, я последовал за ним. Виноградов приоткрыл нам дверь, поморщился и спросил Быстрова:

 

— Ну — что ты здесь ещё не видал?

— Открывай, открывай, — навалился Быстров плечом на дверь, — Похвались что насобирал!

— Куда тебя черт ломит, — запротестовал Виноградов, — Я уже спать собираюсь.

— Ты — и вдруг спать? — с явной издевкой процедил Быстров. — Неужели уже весь Карлсхорст облазил?

 

В конце концов Виноградов пропустил нас внутрь. Квартира представляла собой любопытное зрелище. Скорее пакгауз, чем жилой дом. Мебели здесь было по меньшей мере, на три квартиры.

Капитан оглядывается кругом в поисках того, что он здесь ещё не видел, затем подходит к запертому буфету: — А тут у тебя что?

 

— Да ничего! Пусто, — с досадой говорит Виноградов.

— Ну-ка открывай!

— Говорят же тебе пусто.

— Открывай, а то сам открою! — Быстров нацеливается сапогом на полированную дверцу буфета.

 

Виноградов хорошо знает, что капитану ничего не стоит привести свои слова в исполнение. Он нехотя достает ключ и отпирает буфет. Внутри полно посуды. Посуда самая разнокалиберная, видно собранная по пустым квартирам.

 

— Побить тебе сейчас все здесь? — предлагает капитан. — И тогда иди жалуйся! А?

— Что ты за сумасшедший человек? Такое добро — и бить? Иди лучше спать! — пытается утихомирить Виноградов расходившегося гостя.

 

Я молча наблюдаю картину

 

Вот этот профсоюзный рупор громче всех трубит о культуре, о заботе о людях, о наших задачах. Он же — первый мародер и шкурник, все помыслы которого ограничиваются рамками личной наживы. Этих людей воспитала и вызвала в жизнь советская система.

 

— Ну показывай ещё свои богатства! — требует Быстров.

— Какие там богатства, — жеманится Виноградов. — Вот, если хочешь, посмотри на люстру.

— Сколько ты ночей не спал, пока эту люстру выкопал? — спрашивает капитан.

 

Затем он подходит к вешалке в передней и начинает рассматривать висящее на плечиках пальто с бархатным воротником, которое, судя по фасону, должно быть ровесником Бисмарка.

 

— А это что такое? — дергает капитан музейное пальто за рукав.

— Тише, тише, — шипит Виноградов. — Не порви!

— Э-э-э-х! Тоже мне! — капитан изо всей силы дергает за рукав. Рукав с треском отлетает от пальто. Капитан берется за бархатный воротник.

— Что ты делаешь?! — плаксивым голосом причитает Виноградов. — Я это хотел брату послать.

— Если у тебя брат такой же барахольщик, как ты, — продолжает свою разрушительную работу капитан и открывает воротник, — то ему такая дрянь не нужна.

— Да нет, он бедный.

— У нас бедных нет, — поучает Быстров. — У нас все богатые. Ты что — забыл? А ещё профсоюзник.

 

Капитан запускает руку внутрь стоящего в углу ящика и извлекает оттуда несколько синих картонных пакетов. Разорвав пакет, он разражается смехом. Не могу удержаться от смеха и я.

 

— А это тебе зачем? — сует капитан в нос Виноградову пучок розовых (менструальных) бинтов. — Про запас?

 

Только после долгих уговоров мне удается увести расходившегося капитана из квартиры Виноградова.

 

Первые дни пребывания в Карлсхорсте у меня не было времени смотреть по сторонам. По мере того, как проходят недели я ближе знакомлюсь с окружающей обстановкой. Карлсхорст из соображений бдительности живет на полу осадном положении. Весь район густо оцеплен постами часовых. После девяти часов вечера движение по территории Карлсхорста запрещено даже для военных. Кому необходимо, тот получает соответствующий ночной пароль, каждый вечер передаваемый из Штаба. Часто мне приходится задерживаться на службе вместе с генералом до двух-трех часов после полуночи. Когда мы возвращаемся домой, через каждые пятьдесят метров из темноты звучит голос невидимого часового:

 

— Стой! Пароль?

 

Генерал живет в маленьком коттедже напротив Главного Штаба

 

Здесь расположены квартиры большинства генералов СВА, оцепление здесь ещё строже, требуются особые пропуска. Позже, когда мы освоились с порядками в Карлсхорсте, нам нередко приходилось смеяться одновременному сочетанию невероятной строгости и бдительности с такой же невероятной беспечностью и безалаберностью. Спереди Штаб СВА, где помещается рабочий кабинет маршала Жукова, охраняется как полагается. Зато сзади начинаются песчаные пустыри, граничащие неподалеку с густым лесом. Здесь охраны нет никакой. Человек, знакомый с порядками Карлсхорста, может привести под двери маршала безо всяких пропусков и паролей целую вражескую дивизию.

 

Майор Кузнецов и шофер Миша разместились в соседнем домике рядом с генералом. Под одной крышей с генералом живет вечно хмурый сержант Николай. Исполняет он обязанности денщика, хотя денщиков в советской армии не существует. Кроме Николая, вместе с генералом живет ещё Дуся, — двадцатипятилетняя девушка — репатриантка, бывшая остовка. Она исполняет обязанности горничной. Однажды я спросил Дусю как здесь им жилось при немцах. Она со странной сдержанностью ответила:

 

— Конечно, плохо, товарищ майор

 

Она сказала это искренне, но в её словах звучало что-то недосказанное. Без сомнения она, как и все остальные репатрианты, рада нашей Победе, но есть что-то, что омрачает их радость.

 

Иногда по Карлсхорсту под охраной вооруженных солдат маршируют группы молодых парней. На них советская солдатская форма, но выкрашенная в черный цвет. Это рабочие батальоны из бывших остовцев, которые выполняют здесь строительные работы. Вид у них безрадостный. Они знают, что по возвращении в Советский Союз их не ожидает ничего хорошего.

 

Если не считать Тресков — аллее, где проходит трамвай, и нескольких крупных зданий, занимаемых различными отделами Штаба СВА, Карлсхорст в основном состоит из маленьких домиков — коттеджей, утопающих в зелени деревьев за решетчатыми оградами. Здесь жил преимущественно средний класс немецкого населения.

 

Внешне дома просты и безыскусны — гладкие бетонные кубики под красными черепичными шапками. Зато внутренне устройство, удобства жизни, то, что можно назвать комфортом, все это далеко превосходит то, к чему привыкли советские люди. В Карлсхорсте нас повсюду преследует ощущение непривычной новизны всех предметов. Двери часто носят следы штыков и прикладов, но ручки не болтаются, замки исправно запираются, петли не скрипят. Даже ступени и перила лестниц блистают такой свежей краской, как будто их заново выкрасили к нашему приходу. Неудивительно, что немецкие дома бросаются нам в глаза своей кажущейся новизной. Ведь многие дома в ССОР не ремонтировались ни разу с 1917 года.

 

Мои первые дни в Карлсхорсте я провел в гостинице для приезжающих СВА. Затем, ознакомившись с обстановкой, я просто зашел в пустой домик, спрятавшийся среди зелени деревьев и цветущих кустов. Внутри домика все было в таком виде, как его оставили хозяева. Виноградов здесь, по-видимому, ещё не побывал.

 

Здесь я и поселился...