Москва, Российско-французское совместное издательство "ДЭМ", 1994 год Александр Семёнович Феклисов За океаном и на острове Гипертекстовая версия книги Лукавая политика союзников и кое-что об эмиграции Хотя после выступления посла К. А. Уманского мы допускали возможность нападения фашистской Германии на нашу Родину, тем не менее война для час, как и для всех советских граждан, началась неожиданно. В субботу 21 июня 1941 г. я лег спать в полночь. В воскресенье в семь часов утра дежурный по генконсульству разбудил меня и сообщил: Гитлер развязал против нас войну. Я не сразу осознал смысл этих слов. Включил приемник. Все радиостанции мира только и передавали сообщение о нападении немцев на СССР, о начавшихся жестоких боях. Когда я спустился вниз, сотрудники генконсульства были на своих рабочих местах. Между собой почти не разговаривали. К нам без конца звонили по телефону и приходили американские корреспонденты. Однако никаких интервью мы не давали. Генконсул Федюшин провел совещание, где объявил, что мы находимся на военном положении, и потребовал строжайшей дисциплины. Через три дня состоялось собрание сотрудников генконсульства, на котором решили в зависимости от состава семьи добровольно отчислять двадцать пять — сорок процентов зарплаты в фонд Победы над фашистской Германией. До 22 июня правящие круги США, как я уже отмечал, относились к Советскому Союзу враждебно. В прессе и по радио постоянно велась антисоветская пропаганда. Среди американцев было много выходцев из Германии. В стране действовали около двадцати немецких консульств, массовая организация "Немецкий бунд", в которую входили влиятельные личности, в том числе некоторые члены конгресса. На митинги этой организации собиралось по двадцать — тридцать тысяч человек. В США издавалось много профашистской и откровенно фашистской периодики, книг; работали кинотеатры, где шли исключительно германские кинофильмы, в том числе документальные ленты о выступлениях фюрера и военная хроника, прославлявшая блицкриг. Профашистские организации действовали до декабря 1941 г. — дня начала войны между Германией и США. Правда, когда гитлеровцы напали на Советский Союз, реакция правящих и монополистических кругов была неоднозначной. Какая-то часть приветствовала агрессию, хотя редко кто делал это открыто. Прогитлеровски настроенными оказались автомобильный король Генри Форд, мультимиллионер Джозеф Кеннеди, отец будущего президента Джона Кеннеди, другие миллионеры, которые имели большие интересы в самой Германии и странах, оккупированных Гитлером. К этим враждебным силам примыкали монополисты, желавшие, чтобы СССР и Германия обескровили друг друга, а затем США и Англия уничтожили бы советскую державу. Среди них был и влиятельный сенатор, позднее ставший президентом США, Гарри Трумэн, который 23 июня 1941 года во всеуслышание объявил сокровенные цели этих кругов: если они увидят, что выигрывает Германия, то следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то следует помогать Германии, и, таким образом, пусть немцы и русские убивают друг друга как можно больше. Еще в более циничной форме заявление Трумэна представила реакционная газета Нью-Йорк дейли ньюс, выходившая многомиллионным тиражом. На своих страницах она изобразила Советский Союз и гитлеровскую Германию в виде двух змей, образовавших клубок и пожирающих друг друга. Под рисунком стояла надпись: "Не мешай им съесть друг друга". Существование в США и Англии влиятельных прогитлеровских и антисоветских группировок дало основание личному советнику президента Ф. Д. Рузвельта Гарри Гопкинсу написать: "Поразительно много людей, не желающих помогать России и не способных усвоить своими тупыми головами стратегическое значение советско-германского фронта". Среди правящих кругов США находились и люди с умеренно либеральными взглядами, во главе которых стоял президент Рузвельт. Они понимали необходимость и важность союза с СССР в борьбе за Победу над странами фашистского блока. Рузвельт неоднократно заявлял, что он не всемогущ, что проводит политику, которая, по его словам, являлась "равнодействующей всей системы политических сил в США", но точку её приложения он сдвигал чуть-чуть влево. В целом политика американского президента при существовавшей расстановке политических сил в США была благожелательной в отношении Советского Союза. В большинстве своём простые американцы, как и народы других стран, с первых дней войны относились к СССР с сочувствием. Однако и среди них встречались такие, кто под влиянием многолетней антисоветской пропаганды и угрозы безработицы не проявлял симпатий к борьбе советского народа против фашизма.   Могу привести один из многих фактов, подтверждавших это Весной 1942 года я пришёл на советское торговое судно. Капитан пожаловался, что американские рабочие медленно выполняют ремонтные работы, и указал на группу парней, которые, вместо того чтобы трудиться, загорали на палубе. Я обратился к ним, призывая поскорее отремонтировать корабль. Сказал о том, что в Советском Союзе люди проливают кровь в борьбе с нашим общим врагом — Гитлером. Один из бездельников прошипел: — Вы что, хотите, чтобы мы быстро закончили ремонт, а потом снова сидели на скамейке в Центральном парке без работы? Капитан и я разъяснили, что сейчас другое время, работы у них будет много. Говорили, что если мы быстро не покончим с Гитлером, то некоторых из них призовут в армию и пошлют на фронт. Выслушав все это, загоравшие встали и нехотя поплелись к своим рабочим местам. Прогрессивные организации проводили митинги, на которых присутствовало большое число американцев. Выступавшие требовали открытия второго фронта против Гитлера. В США была создана организация "Рашн уор релиф" — "Комитет помощи русским в войне", во главе которой правительство поставило своих надежных людей, чтобы они направляли её деятельность по чисто благотворительному руслу и не давали встать на просоветские позиции. На. собранные деньги "Рашн уор релиф" приобретала и направляла Красной Армии, советскому народу лекарства, медицинские препараты и аппаратуру, продукты питания, одежду. Всего за время войны Советскому Союзу была оказана помощь на сумму более полутора миллиардов долларов. С конца 1941 года США начали поставки в СССР по ленд-лизу, продолжавшиеся до сентября 1945 года. Их общая стоимость составила девять с половиной миллиардов долларов, тогда как другим своим союзникам американцы оказали такую помощь более чем на тридцать шесть миллиардов. В Советский Союз поставлялись самолеты-истребители; фронтовые бомбардировщики, имеющие небольшой радиус действия; танки, орудия; транспортные средства; продовольствие, одежда, обувь и некоторые другие товары. Эти поставки, конечно же, оказали помощь СССР в борьбе с фашистскими агрессорами, но отнюдь не повлияли существенным образом на исход борьбы на советско-германском фронте. Поставки по ленд-лизу, вместе с британскими и канадскими, составили около четырех процентов советского промышленного производства в военные годы 1. ----------------------- 1 Дипломатический словарь, том 2, изд. "Наука", 1986 г., стр. 139. — Примечание автора Из добытых нашей разведкой секретных документов явствовало, что руководители США и Англии тайно договорились о том, чтобы оказывать Советскому Союзу помощь материалами и некоторой военной техникой, пригодными лишь для оборонительных операций. Под различными предлогами союзники отказывали СССР в поставке наступательного и новейшего оружия — бомбардировщиков дальнего действия, автомашин-тягачей для тяжелой артиллерии, радиотехнических устройств и тому подобного. Я сам был очевидцем, как на пирс прибыла партия автомашин грузоподъемностью в двенадцать тонн и американские военные представители запретили её грузить на советские пароходы, заявляя, что машины, дескать, привезли сюда ошибочно. В конце 1942 года в США прилетела через Аляску группа наших известных летчиков во главе с Героем Советского Союза М. М. Громовым, чтобы получить и перебазировать в СССР обещанные двадцать стратегических бомбардировщиков. Однако американская сторона отказалась выполнить данное ранее обещание, выдвинув ряд надуманных предлогов. Известно также, что, несмотря на имевшуюся официальную договоренность между союзниками не вступать в сепаратные переговоры с представителями гитлеровской Германии, США и Англия через представителей своих разведок, по крайней мере с конца 1943 года, начали устанавливать контакты в Швейцарии, Швеции и других странах с представителями фашистской Германии. Это еще один штрих к политике наших союзников в ходе второй мировой войны. Мне хорошо запомнился прилет в США в первых числах июля 1942 года народного комиссара иностранных дел СССР В. М. Молотова. Вначале он на сутки остановился в Нью-Йорке, где жил в здании генконсульства. Его сопровождали лишь помощник и ответственный сотрудник нашей разведслужбы К. М. Кукин.   Никакой специальной охраны с ним не было За несколько часов до прибытия Молотова вице-консул П. П. Пастельняк собрал молодых консульских работников и поручил им охранять здание. Он расставил посты, объявил расписание дежурств. В конце инструктажа кто-то спросил: — Каким образом и чем мы будем защищать наркома в случае нападения местных фашистов на генконсульство? Помолчав, П. П. Пастельняк серьезно ответил: — Защищать нужно будет грудью   На этом инструктаж завершился. Днем Молотов знакомился со специально подготовленными для него материалами, беседовал с генконсулом Е. Д. Киселевым, резидентом В. М. Зарубиным и председателем советской закупочной комиссии, а ночным поездом в купированном вагоне выехал в Вашингтон. В столице он несколько раз встречался с президентом Ф. Д. Рузвельтом и ответственными представителями его администрации. Затем возвратился в Нью-Йорк и оттуда вылетел в СССР. В день отлета в десять часов утра нарком встретился с сотрудниками генконсульства. В зале для приёмов мы образовали круг, в центре которого стоял Молотов. В общих чертах он рассказал о международной обстановке, обрисовал положение на фронтах и сформулировал новые задачи. Затем стал отвечать на вопросы. Я, по своей дипломатической неопытности, задал вопрос: — Ожидается ли улучшение отношений США с СССР после ваших бесед в Вашингтоне? Молотов пристально посмотрел на меня. Его взгляд был холодным, жестким. И тут я почувствовал легкий шлепок по спине. Это Зарубин предупреждал: не задавай, мол, бестактных вопросов. Но было поздно. — А как вы думаете, зачем я приехал в Вашингтон? — резко отреагировал Молотов. — Не знаю, — тихо, упавшим голосом ответил я.   Воцарилась напряженная тишина. Но нарком прервал затянувшуюся паузу. Сославшись на Рузвельта, он сказал, что США никак не могут оправиться от предательского удара японцев по Пёрл-Харбору. Американские и английские вооруженные силы пока терпят поражение в сражениях на Тихом океане и в Юго-Восточной Азии. Вашингтон предпринимает все возможное, чтобы переломить ход японо-американской войны, мобилизует людские ресурсы, быстро наращивает военное производство. Больших поставок требует Великобритания. Тем не менее Рузвельт и его сторонники понимают, что судьба второй мировой войны решается на советско-германском фронте. Поэтому США будут увеличивать масштабы поставок по ленд-лизу, несмотря на то что в стране имеются влиятельные круги, выступающие против этого. Была достигнута договоренность о том, что США в первую очередь пошлют те материалы и оборудование, в которых Советский Союз нуждается острее всего. Через три часа Молотов военным самолетом вылетел через Восточную Канаду и Гренландию в Англию, откуда, после переговоров с Черчиллем, ему предстоял очень опасный перелет на советском самолете через линию фронта в Москву. Вскоре стало известно, что на встрече с сотрудниками генконсульства в Нью-Йорке Молотов почему-то скрыл от нас, что в ходе переговоров в Вашингтоне президент Рузвельт дважды подтвердил наркому свое обещание открыть второй фронт в 1942 году, а начальник штаба сухопутных сил Дж. Маршалл заверил его о наличии у США достаточных возможностей для этого. 12 июля 1942 г. было опубликовано официальное коммюнике о завершившемся визите Молотова в США. В нём указывалось, что сторонами "была достигнута полная договоренность в отношении неотложных задач создания второго фронта в Европе в 1942 году". Британское правительство также подписало англо-советское соглашение с аналогичной формулировкой по этому вопросу. Одновременно Черчилль направил Сталину секретную памятную записку, в которой сообщал, что открытие второго фронта в Европе в указанные сроки будет разумным только при благоприятных условиях. Эта записка, как показали дальнейшие события, явилась очередным лукавым ходом Черчилля в отношении Советского Союза. 13 июля 1942 г. был опубликован текст советско-американского соглашения. Газета "Правда" в передовой статье писала: "...1942 год должен стать годом окончательного разгрома гитлеровских полчищ..." Известие о полной договоренности с Англией и США об открытии второго фронта в Европе вселяло надежду на быстрый конец войны. Но радость была преждевременной   Правящие круги Великобритании и Соединенных Штатов не сдержали союзнического слова. Черчилль в своих письмах и при личной встрече со Сталиным в августе 1942 года выдвигал много надуманных причин о невозможности открыть второй фронт в 1942 году. В присутствии официального представителя США А. Гарримана Черчилль заявил, что широкое вторжение на Европейский континент Англия и США начнут весной 1943 года. И снова наши союзники не выполнили своего обещания. Они высадили войска в Нормандии лишь 6 июня 1944 г. — через три года после нападения фашистской Германии на СССР, когда исход войны был уже предрешен. Смысл затягивания создания второго фронта теперь стал абсолютно ясен из опубликованных недавно архивных документов. Он состоял в том, что правящие круги США и Англии преследовали в войне и такую цель — обескровить СССР в его единоборстве с Германией и её сателлитами, чтобы затем навязать свою волю как обессиленным участникам войны — советскому государству и фашистскому рейху, так и всему миру. Война заставила советских граждан трудиться гораздо больше, чем в мирное время. В том числе и нас, сотрудников нью-йоркской резидентуры. Сейчас я удивляюсь, как мы могли справляться со значительно возросшим объемом обязанностей. Спрашиваю себя: "Что помогало нам выполнять их?" Несомненно, это было возможно прежде всего благодаря осознанию огромной ответственности и пониманию того, что своей активной работой мы будем содействовать Победе. Разум и совесть подсказывали, что мы должны прилагать максимум усилий, духовных и физических, чтобы выполнять задания Центра оперативно, четко, проявляя инициативу, творческий подход, старание и сноровку. Сотрудники резидентуры трудились по шестнадцать — восемнадцать часов в сутки. Жизнь состояла из работы и сна. стыдно было много отдыхать, когда на Родине шла непрерывная битва не на жизнь, а на смерть. По указанию резидента я, как и другие товарищи, много занимался обеспечением отправки грузов в СССР, а также безопасности советских командированных граждан и моряков. Учитывая, что этот участок являлся надежным прикрытием моей разведывательной деятельности и имел большое значение для пополнения моего политического, оперативного и жизненного опыта, я расскажу об этом периоде чуть подробнее. После вступления США в войну и начала поставок по ленд-лизу торгово-экономические связи с СССР начали быстро расширяться. В Соединенные Штаты стали приезжать советские специалисты по приемке военного снаряжения, промышленного оборудования и товаров. Среди них встречались и те, кто всего лишь шесть — восемь месяцев назад уехали отсюда, когда свертывались торговые отношения. Это были великолепные знатоки своего дела, владевшие английским языком, прекрасно изучившие местные условия. К 1944 году в советской закупочной комиссии и Амторге 1 ----------------------- 1 Амторг — акционерное общество, учрежденное в 1924 году в Нью-Йорке; комиссионер — поставщик экспорта советских товаров в США и импорта американских товаров в СССР. в Нью-Йорке работало около двух с половиной тысяч человек, да еще столько же в Вашингтоне, где размещался руководящий аппарат комиссии. Консульской работы с этой категорией советских людей было много   Каждый день приходили на приём десять-двадцать человек. Важный участок — обслуживание советских торговых судов. На восточном побережье в 1942-1945 годах их всегда находилось от пяти до двадцати. Некоторые, нуждавшиеся в большом ремонте, стояли по три-пять недель. На каждый пароход после его прибытия приходил представитель генконсульства, чтобы ознакомиться с положением на нём, проверить, в порядке ли мореходные книжки у команды и судовая документация. В первую очередь выясняли, нет ли среди моряков больных, чтобы в случае надобности оказать им медицинскую помощь, поднять их настроение. Представители генконсульства выступали перед моряками с докладами о международном положении, рассказывали о положении на фронтах, политической обстановке в США, советско-американских отношениях. Моряки задавали массу вопросов, поскольку во время многодневного плавания они фактически были оторваны от всего мира. Их особенно интересовала информация о военных действиях, чем объясняется задержка открытия второго фронта. Мы рассказывали о борьбе советских людей, о том, что в мире растет международная поддержка СССР, и призывали моряков работой на совесть помочь Родине и приблизить день Победы над врагом.   Такие выступления поднимали моральный дух моряков, учили их разбираться в сложной и не особенно искренней дипломатии Лондона и Вашингтона. В войну на торговых судах плавало немало моряков со слабым здоровьем, которых в мирное время не выпустили бы в рейс. Но они держались стойко, трудились изо всех сил, не жаловались на болезни. Бывали случаи и тяжелых заболеваний, в том числе психических. Таких пациентов отправляли в американские больницы. Помню, как однажды с группой моряков и представителями закупочной комиссии и Амторга я присутствовал на кремации умершего советского моряка. Когда печальный ритуал закончился, к нам подошел владелец крематория и с серьезным выражением на лице по-деловому сказал: "Большое вам спасибо, пожалуйста, приходите опять". Эти слова резанули слух, но никто ничего ему не ответил. Мы безмолвно вышли за ворота этого малоприятного учреждения. Уже в автобусе представитель Амторга, много лет проработавший в США, сказал: — Этот хозяйчик говорит такое всем живым, оказавшимся в его заведении. Его можно понять: у него конкуренция, а бизнес есть бизнес Многие советские моряки были свидетелями событий, происходивших в нашей стране, кое-что знали о ходе боев. Поэтому корреспонденты американских газет, журналов и радиокомпаний стремились взять у них интервью и получить информацию из первых рук. Моряков приглашали на вечера в русские, украинские и другие эмигрантские организации, а также в американские семьи. Посольство считало такого рода представительско-пропагандистскую работу политически важной и придавало ей должное значение. Генеральный консул поручил мне заняться этим участком, предупредив, чтобы я организовывал встречи только с такими представителями прессы и общественности, которые освещали бы нашу политику в благоприятном духе, и чтобы для этой цели подбирались кандидаты среди советских моряков, которые могли бы достойно представлять советский народ.   В предварительных беседах с журналистами, которые обращались ко мне за разрешением поговорить с моряками, я прямо заявлял, что если они напишут объективные статьи, без антисоветских комментариев, то устрою им встречу. В противном случае, извините, ничего не выйдет. Как правило, журналисты соглашались с таким условием. Обычно они брали интервью у моряков в моем присутствии, и я нередко выступал в роли переводчика. Опыт показал, что такие встречи были очень полезными, так как ребята простым языком, правдиво, в доходчивой форме и с конкретными примерами рассказывали о героической борьбе Красной Армии, о том, на какие жертвы идет наш народ, чтобы одержать Победу над общим врагом. Они прямо, без дипломатических выкрутасов, заявляли корреспондентам, а следовательно, через их издания многим миллионам жителей США, что никакая помощь не может заменить второй фронт в Европе. Очень успешно выступала и давала интервью американским журналистам штурман парохода "Двина" Валентина Орликова, миниатюрная, стройная женщина, всегда одетая в чистую, хорошо отглаженную форму. У нее были темно-русые волосы и выразительные глаза, речь её отличалась искренностью и какой-то задушевностью, что сразу подкупало собеседника. От всего её внешнего облика и манер веяло изяществом и женственностью, хотя она постоянно вращалась среди мужчин, занимавшихся тяжелым физическим трудом. Какие бы каверзные вопросы ни задавали ей корреспонденты, она всегда спокойным тоном давала обстоятельные, четкие ответы. При этом не изображала из себя всезнайку и, если чего не ведала, откровенно признавалась. Во время первого интервью ей задали такой вопрос: — Как вам, маленькой женщине, удается командовать мужчинами? Она очень толково объяснила, в чем состояли её обязанности. Привела пример, как пришлось маневрировать во время первой в её жизни атаки фашистской подводной лодки, как она смотрела на приближающуюся торпеду, как увела судно от нее. — Страха не чувствовала, — говорила Валентина, — было огромное напряжение. Зажмурилась. Считала до пятнадцати. Пронесло. А слушают её подчиненные потому, что понимают: от того, как четко выполнят распоряжения, зависит судьба парохода и всех людей на нём. В конце полуторачасового интервью, во время которого Валентина блестяще ответила на все вопросы, один из корреспондентов пробасил: — Теперь до меня дошло, почему моряки исполняют все ваши команды Муж Орликовой плавал вторым помощником капитана на другом судне. Судьба сводила их очень редко. За время войны её пароход трижды приходил в США, и каждый раз корреспонденты стремились побеседовать с отважной женщиной. Валентина Орликова после войны стала капитаном дальнего плавания, служила на рыболовецком флоте Мурманска. Ей присвоили звание Героя Социалистического Труда. Торговые суда в войну были вооружены, на них стояли счетверенные зенитные пулеметы, пушки, а также орудия для стрельбы по вражеским подводным лодкам и надводным кораблям. В военные годы плавание в Атлантике между США и Мурманском было очень опасно — равносильно участию в боевых действиях на фронте, только сражения происходили не на суше, а на безбрежных океанских просторах. Чтобы не допустить прибытия военных грузов в Мурманск и Архангельск, Гитлер выделил для уничтожения союзных торговых судов, направляющихся в эти порты, подводные лодки, надводные корабли и пикирующие бомбардировщики. Эти силы находились на военно-морских базах и аэродромах Норвегии. Подводные лодки в так называемых "волчьих стаях" располагались на путях следования советских и союзных торговых судов. Получив сведения от своих разведок (военно-морской и военно-воздушной) о движении союзнических судов, фашистское командование направляло на их уничтожение "волчьи стаи", пикирующие бомбардировщики, а иногда надводные военные корабли. Морские сражения обычно происходили в районе между Исландией и Мурманском, около Медвежьих островов. На всю жизнь врезалась в мою память картина отправки в апреле 1942 года из порта в штате Нью-Джерси нашего теплохода "Старый большевик". На мостике стоял капитан Иван Иванович Афанасьев, бывалый морской волк, лет пятидесяти пяти — шестидесяти, среднего роста,подтянутый, жилистый, всегда ходивший в чистой наглаженной морской форме. Лицо у него было продолговатое, морщинистое, кожа темная от загара, обветренная, волосы светлые и редкие. В своих движениях, как и в решениях, он был нетороплив, говорил тихим уверенным голосом. За свои профессиональные знания и хорошие человеческие качества капитан пользовался авторитетом у команды. В этот раз трюмы "Старого большевика" заполнили взрывчаткой, на палубе закрепили фюзеляжи и крылья американских истребителей, зачехленные брезентом. Корабль загрузили до отказа. Наверху остались небольшие проходы, через которые мы протискивались лишь поодиночке, а свободные места были только вокруг зенитных орудий и пушек. В беседе с представителем Амторга Лузановым и со мною Иван Иванович сказал: — Это не корабль, а пороховая бочка. Не дай Бог, если во время фашистского нападения снаряд попадет в трюмы — мы сразу взлетим на воздух. Капитан, видимо, предчувствовал, что рейс будет очень трудным   И не ошибся. Команде "Старого большевика" пришлось выдержать жесточайший бой с подводными лодками и пикирующими бомбардировщиками. Героический подвиг советского судна подробно описан в романе В. Пикуля "Реквием по конвою PQ-17". В Нью-Йорке мне посчастливилось встречаться с представителями еще одной категории советских людей, которые в годы войны проявляли поражавшие человеческое воображение смелость, мужество и хладнокровие на водных просторах Атлантики. Это были офицеры советского военно-морского флота, прибывавшие в США за быстроходными морскими катерами-охотниками. Маленькие корабли развивали по тем временам колоссальную скорость — до пятидесяти узлов. Они не предназначались для дальних переходов. Тем не менее наши моряки взялись перегонять их из США в Мурманск своим ходом. Американцы, узнав об этом, вначале просто не поверили. В их головах никак не укладывалось, как может такой кораблик пересечь Атлантический океан и дойти до Мурманска, преодолев более пяти тысяч миль. По просьбе наших моряков американцы ставили на катера дополнительные баки для горючего и станковые пулеметы. Команда состояла из четырех-пяти человек. Даже в порту, где нет больших волн, катера так раскачивались во все стороны, что матросам приходилось, как циркачам, постоянно балансировать, чтобы не упасть. Сделав необходимые запасы провианта, катера группами в шесть—восемь единиц отправлялись в рейс и летели, как чайки, едва касаясь волн. Они делали стоянки на Ньюфаундленде, в Исландии, Северной Ирландии и прибывали в Мурманск (иногда в составе конвоя, идущего из Англии). Когда мы провожали катера вместе с представителями ВМС США, последние, глядя на уходившие в океан кораблики, качали головой и признавались: — Камикадзе! Ни один американский моряк не отважится на такой переход Немало времени в моей работе занимал приём постоянно проживающих в США советских граждан. Это были очень разные люди как по своему социальному положению, так и по тому, каким образом их занесло в США. Хотя они, имея совзагранвиды, формально считались советскими гражданами, НКИД СССР отказывался удовлетворить их неоднократные ходатайства о возвращении на Родину. Многие из соотечественников принадлежали к так называемой экономической, или дореволюционной, эмиграции. Они приехали в США из царской России на заработки, в поисках работы, а впоследствии по разным причинам так и не смогли возвратиться домой. Являясь истинными патриотами, живя надеждой все же вернуться на Родину, они не принимали американского гражданства, несмотря на то что советский паспорт доставлял им массу трудностей и неприятностей: американские власти относились к ним с подозрением, на работу в правительственные и другие солидные учреждения их не брали; они подвергались гонениям со стороны реакционных элементов. Среди постоянно проживающих в США советских граждан были представители творческой интеллигенции — музыканты, художники, актеры. Они выехали из Советского Союза в 20—30-е гг. Десятка два человек из числа имеющих совзагранвиды приехали в США накануне войны и даже в течение первого военного года. Это люди, бежавшие от захвативших Западную Европу фашистов. Одна семья, например, проживала в Австрии, но когда страну оккупировали гитлеровские войска, перебралась во Францию. Немцы вторглись и туда. Тогда семья бежала через Испанию и Португалию в Северную Африку, а оттуда с помощью родственников перебралась в Америку. Несмотря на то что большинство постоянно проживавших в США советских граждан не могли найти хорошо оплачиваемую работу, они регулярно вносили не только взносы за продление совзагранвидов, но и делали посильные пожертвования в фонд помощи Красной Армии. Лишь некоторые из них сумели добиться разрешения поехать в Советский Союз добровольцами, чтобы участвовать в борьбе с врагом, — большинству наше правительство отказало. Я знаю три случая, когда взрослым детям эмигрантов, не желавшим воевать в рядах армии США, было разрешено вернуться в Советский Союз и они на торговых советских судах покинули Соединенные Штаты. Американцы обычно вносили свои пожертвования в фонд помощи советскому народу через упомянутую мной организацию "Рашн уор релиф". Однако постоянно проживающие за океаном советские граждане и некоторые выходцы из Советского Союза предпочитали приносить пожертвования лично в генконсульство, где им выдавалась официальная квитанция о сдаче денег, которую они берегли как символ своего патриотизма и с гордостью показывали друзьям. Очень трогательно было наблюдать, как уже состарившиеся соотечественники, выехавшие из России до Октябрьской революции, регулярно приносили деньги в генконсульство, порою с трудом выкраивая их из пенсии, и старались поговорить с советскими представителями. В беседах рассказывали, как тяжело они переживают свалившееся на нашу Родину несчастье, отступление войск, гибель солдат и гражданского населения.   Некоторые были выходцами из районов, оккупированных фашистами   Особенно трудно и больно было разговаривать с такими соотечественниками в первый период войны, когда фашисты быстро продвигались в глубь нашей страны — к Москве, Ленинграду, Сталинграду. Они с болью и надеждой спрашивали, когда же будет остановлено продвижение немцев, когда же начнут изгонять врагов с родной земли. Мало успокаивающего могли мы тогда сказать соотечественникам. Объясняли отступление внезапным нападением немцев, тем, что против Советского Союза брошена вся мощь военной машины Германии, Италии, Румынии, Венгрии, Финляндии, используется весь промышленный потенциал Западной Европы. Говорили, что враг будет измотан, остановлен и разбит. Возможно, они и не очень-то верили нашим словам, но все же благодарили нас за то, что мы душевно поговорили и теперь они чувствуют облегчение. А некоторые доверчиво добавляли: — Вы поймите меня, ведь мне не с кем поговорить — дети стали американцами, а вокруг нас живет так много антисоветчиков, они злорадствуют, что Красная Армия отступает. Мне очень тяжело. Помню, как в середине октября 1941 года в генконсульство в очередной раз принес деньги в фонд помощи Красной Армии пожилой русский мужчина. В беседе со мною он стал выражать опасение, не захватят ли фашисты Москву. На глазах у него навертывались слезы. Он их то и дело вытирал платком и говорил прерывистым, дрожащим голосом. Ругал союзников за предательскую политику пассивного выжидания. Я его успокаивал как мог, хотя у самого на душе кошки скребли. В конце беседы земляк встал и сказал: — После разговора с вами у меня как будто немного отлегло от сердца. Два дня я чувствовал себя плохо и не ходил на работу. Сейчас пойду. Перед Великой Отечественной войной в США насчитывалось множество эмигрантских организаций, издававших более ста газет на украинском, литовском, русском, армянском и других языках народов СССР. Часть этих организаций и их печатных органов были просоветскими, но большинство — против Москвы. Успешную работу по украинской и литовской эмиграции, весьма многочисленной и организованной, вели Пастельняк и представитель Литовской ССР Павелас Ратомскис 1. --------------------------- 1 После войны П. Ратомскис был министром иностранных дел Литовской ССР. — Примечание автора Они часто встречались с руководителями прогрессивных организаций и снабжали их материалами для печати. Менее организованная русская эмиграция имела в Нью-Йорке два клуба и издавала три газеты. Прогрессивная эмиграция, состоявшая главным образом из трудового люда, объединялась вокруг газеты "Русский голос", которая поддерживала политику Советского Союза. Интеллигенция — писатели, художники, актеры — группировалась вокруг газеты "Новое русское слово", которая имела широкий круг читателей, так как на её страницах помещались интересные материалы об истории России, её литературе, искусстве. В мирное время газета имела устойчивую антисоветскую направленность. В годы войны стала перепечатывать некоторые статьи и сообщения из советской периодики, а также публиковала комментарии собственных корреспондентов в духе сочувствия советскому народу, патриотизма и ненависти к гитлеровской Германии. Газета даже проводила кампанию по сбору средств в помощь Красной Армии. Только монархистская группа Рыбакова, издававшая газету "Россия", да русские фашисты — серебрянорубашечники — во главе со своим "фюрером" Вонсяцким без каких-либо изменений продолжали антисоветскую линию и ратовали за поражение Советского Союза в войне. Американские органы правопорядка таким организациям никаких препятствий не чинили. Однако большая часть эмиграции в эти тяжелые для нашей Родины годы относилась к Советскому Союзу, Красной Армии с сочувствием. Но не все лояльные по отношению к своей Родине эмигранты из Советского Союза набирались мужества, чтобы открыто прийти в наше представительство и сделать пожертвования. Особенно трудно было тем, кто занимал определенное положение в США.   Некоторые боялись последствий и поэтому оказывали помощь Родине тайно Всемирно известный композитор, дирижер и пианист Сергей Васильевич Рахманинов несколько раз передавал в генконсульство часть сборов от своих концертов через доверенное лицо. Вместе с деньгами посредник сообщал генконсулу заверения композитора в его искренней преданности и любви к Родине. В первый год войны наш генеральный консул в Нью-Йорке Евгений Дмитриевич Киселев, большой любитель музыки, установил добрые отношения с деятелями культуры из числа русской и европейской эмиграции. Он не раз устраивал для них скромные приёмы. Среди тех, кто, демонстрируя свою поддержку Советскому Союзу, приходил на такие вечера, были всемирно известные дирижеры Артуро Тосканини и Бруно Вальтер, русский композитор Александр Тихонович Гречанинов и советский гражданин Николай Андреевич Малько, бывший главный дирижер Мариинского театра в Петрограде. Иногда на этих приёмах играл зять Артуро Тосканини, знаменитый пианист Владимир Горовиц, окончивший киевскую консерваторию, пел выдающийся бас Поль Робсон, выступали и другие артисты.   Запомнилось, что на этих приёмах Гречанинов всегда плакал, и семидесятисемилетнего композитора уводила дочь из зала приёмов и в вестибюле успокаивала отца. Рахманинов на эти вечера не приходил. О нём я не раз беседовал с русскими эмигрантами, и в частности с Николаем Малько, который лично знал Сергея Васильевича с дореволюционных лет по совместным выступлениям в Петрограде и за границей. Картина складывалась такая: Рахманинов болезненно переживал разрыв с Родиной и нападение фашистской Германии на Советский Союз. Но по своей природе он был весьма замкнутым человеком и всегда уходил от разговоров на политические темы, особенно если они касались Советского Союза. Малько высказывал мысль, что, возможно, Рахманинов не заявлял открыто о своих патриотических чувствах еще потому, что ведущие музыкальные деятели СССР забыли его, ни разу не пытались установить с ним контакт, а тем более пригласить в Россию. В связи с этим интересна история самого Малько. В 1928 году он выехал в заграничную командировку для пропаганды советской музыки. Перед отъездом его принимал нарком просвещения А.В. Луначарский. Находясь за границей, дирижер оставался гражданином СССР и регулярно продлевал свой советский паспорт. Первые пять лет Малько направлял в Москву отчеты о своей деятельности по пропаганде советской музыки. Однако никаких ответов или замечаний оттуда не получал. — Когда в 30-х годах начались политические процессы в Москве, — рассказывал Малько, — я посчитал, что советская музыкальная элита, видимо, не захотела поддерживать со мной переписку. Это огорчало меня, но я продолжал оставаться советским гражданином и сейчас, как видите, часто прихожу в консульство... Рассказывая о Рахманинове, Малько подчеркивал, что ему понятно чувство обиды, которое возникло у великого композитора. Именно она, эта обида, обостренная природной замкнутостью и нерешительностью, не позволила Рахманинову открыто выступить с заявлением в поддержку Советского Союза. Советский гражданин, эстонский пианист Владимир Падва, пришедший в консульство осенью 1941 года, чтобы продлить свой совзагранвид и внести пожертвования в фонд помощи Красной Армии, сообщил мне, что 1 ноября Рахманинов дает концерт в знаменитом зале Карнеги-холле. Падва рекомендовал побывать на концерте и послушать игру великого маэстро. Я последовал доброму совету. Все места в зале были заняты. На концерт пришли в большинстве своём люди состоятельные. В первом отделении Рахманинов исполнял произведения Моцарта, Бетховена, Шумана и Баха. Во втором маэстро играл свои вещи. Запомнилось появление Рахманинова на сцене. Выйдя из-за кулис, он направился к роялю большими, размеренными шагами. Зал встретил его аплодисментами. Подойдя к инструменту, он повернулся лицом к публике, поклонился и, откинув фалды фрака, сел на стул. Расслабленно опустил длинные руки, которые свисали чуть ли не до пола. Закрыв глаза и наклонив голову, замер на несколько секунд, затем, словно очнувшись, начал играть. На сцене Рахманинов все делал неторопливо, как бы машинально, не проявляя никаких эмоций и признаков того, что он замечает присутствующих в зале. Он играл без нот, легко, слегка раскачиваясь туловищем взад и вперед. После окончания каждой пьесы раздавались бурные аплодисменты. Отвечая на них, Рахманинов поднимался со стула, поворачивался к залу, клал ладонь левой руки на крышку инструмента и движением одной лишь головы благодарил публику. Я сидел в третьем ряду и внимательно рассматривал великого пианиста   Лицо его было продолговатое, землистого цвета, выражавшее усталость и суровость; нос большой, глаза впалые, тусклые, волосы с проседью, коротко подстрижены. Чувствовалось, что он то ли сильно устал, то ли болен, то ли чем-то расстроен. Я испытывал сочувствие и жалость, глядя на изможденного великого артиста. И догадывался, почему у маэстро в тот вечер не было вдохновения и творческого горения, почему у него было унылое, тягостное настроение. Это объяснялось, по-моему, длительной, изводящей его тоской по Родине, которая в то время терпела тяжкие поражения в войне против фашистских захватчиков. Через два или три месяца волею судьбы я еще раз оказался свидетелем на этот раз необычного музыкального выступления Рахманинова. С малых лет, приученный дедом, я каждую неделю ходил в баню попариться. Делал это иногда и в Нью-Йорке.   Однажды пошел в русские бани на углу Второй улицы и Второй авеню. Войдя в большой предбанник, неожиданно услышал стройное хоровое пение на русском языке. Я разделся на лежаке, указанном мне банщиком, и стал оглядывать помещение и находившихся там людей. В предбаннике стояло лежаков тридцать, на многих из них сидели завернувшиеся в простыни пожилые мужчины. Они слаженно, профессионально пели русские и украинские песни. На крайнем лежаке ко мне спиной сидел старик и аккомпанировал певцам на гитаре. Я подошел к стойке бара, заказал стакан пива и поинтересовался у бармена, что это за люди. — Как, вы их не знаете? — удивленно спросил тот. — Это же всемирно известный хор донских казаков во главе с его руководителем Сергеем Жаровым И указал мне на небольшого роста мужчину, сидевшего рядом с гитаристом. Только тут я разглядел, что гитаристом был Сергей Васильевич. Затем бармен сообщил, что хористы частенько наведываются в баню и, когда есть настроение, поют. Изредка сюда приходит Рахманинов, и тогда хор поет под его руководством. Казаки исполнили несколько песен. Потом хористы затянули песню "Вечерний звон". И тут Рахманинов, до того тихо подыгрывавший на гитаре, преобразился. Он несколько раз останавливал певцов, энергично и властно указывал, какие места надо петь медленнее, какие быстрее, какие тише, какие громче, требовал выдерживать паузы, соблюдать темп. Рахманинов встал, отложил в сторону гитару и стал дирижировать. Видно было, что маэстро во власти вдохновения. Несколько минут он терзал хор своими замечаниями, пока, наконец, позволил исполнить "Вечерний звон" от начала до конца без пауз. Затем маэстро попросил повторить песню еще раз. Каждую фразу, каждое слово песни артисты пели отчетливо, протяжно, какими-то взволнованно-трепетными, щемящими душу голосами, в которых слышалась глубокая тоска. Я был потрясен. Столь задушевно, искренне и красиво могли исполнять песню только артисты, покинувшие Родину и осознавшие, как тягостно им жить без нее. Такого проникновенного и красивого пения я никогда не слышал. Закончив пение, Рахманинов и хористы оделись, выпили в баре по чарочке водки и вышли в темноту промозглого зимнего нью-йоркского вечера. Рахманинов умер в конце марта 1943 года в Калифорнии. Перед смертью он завещал похоронить себя в родных местах под Новгородом. Как мне рассказывал генконсул Киселев, вначале предполагалось, что гроб с прахом композитора будет отправлен на одном из советских торговых судов из Сан-Франциско во Владивосток и далее до предполагаемого места захоронения. Однако антисоветские русские эмигранты были против и уговорили жену композитора Наталью Александровну не делать этого. Затем некоторое время в кругах русской эмиграции говорили о намерении семьи похоронить Рахманинова на русском кладбище в Сан-Франциско. Однако жена и дочери в конце концов приняли решение предать тело земле на кладбище Консико в маленьком городке Вальхалле недалеко от Нью-Йорка. Не могу не рассказать еще об одном случае, имеющем некоторое отношение к русской эмиграции в Нью-Йорке. На самой фешенебельной улице Нью-Йорка — Пятой авеню, между Пятьдесят девятой и Шестидесятой улицами, находился небольшой ювелирный магазин "Старая Русь". В нём продавались изделия из золота, драгоценных камней и фарфора. Это были большей частью предметы, ранее принадлежавшие царскому двору, богатым князьям, фабрикантам. Магазин держал некий А. Золотницкий Один квартал отделял магазин от советского генконсульства, и мы каждый день проходили мимо него. У его витрины всегда стояло несколько человек. Через три-четыре месяца после нападения фашистской Германии на Советский Союз хозяин магазина неожиданно выставил на витрину небольшую картину "Русские казаки в Берлине, 1814 год", под которой на ватмане черной тушью по-английски было написано: "Повторится ли история?". Интересно было наблюдать, как реагировали американцы, рассмотрев картину и прочитав надпись   В 1941-м и в начале 1942 года большинство прохожих скептически улыбались, не веря, что такое может произойти. Постепенно витрина стала привлекать все большее внимание, вызывать горячие дискуссии, особенно в дни окружения и уничтожения армии Паулюса под Сталинградом. Некоторые открыто утверждали, что история повторится, только вместо казаков первыми в Берлин придут советские танкисты. О картине "Русские казаки в Берлине" газета "Нью-Йорк таймс" поместила короткую заметку, что привлекало еще больше людей к витрине магазина Золотницкого. После Победы советских вооруженных сил на Курской дуге летом 1943 года американцы, останавливавшиеся перед картиной, комментировали: "Теперь все ясно. История повторяется". Но однажды один прохожий возразил, подчеркнув, что произойти это сможет лишь в том случае, если союзники откроют второй фронт в Европе: Советский Союз в одиночку с Гитлером не справится. Раздался дружный смех. И я помню такую реплику: "Союзникам нужно торопиться, а то русские не только в Берлин, но и в Париж опять придут". В последние дни войны, когда каждому стало ясно, что первыми в Берлин войдут советские войска, прохожие останавливались возле витрины все реже, некоторые с явным недовольством смотрели на картину, и на их лицах можно было прочесть сожаление и немой вопрос: "Почему же не американцы первыми войдут в Берлин?" 9 мая 1945 г. Золотницкий убрал картину. В годы второй мировой войны в США проводилось множество различных митингов, устраиваемых политическими, профсоюзными, женскими, молодежными и различными эмигрантскими организациями. Главной целью была моральная и материальная поддержка военных усилий советского народа. Американцы, не одурманенные антисоветской пропагандой и сознававшие, что фашизм является врагом всего человечества, требовали, чтобы США и Англия вели более активные военные действия против Германии. Во время митингов обычно происходил сбор пожертвований в фонд помощи Красной Армии. На важных митингах выступали посол Советского Союза, генеральный консул или специально приезжавшие из СССР видные общественные деятели. Любили слушать писателей Илью Эренбурга и Константина Симонова, народного артиста СССР Соломона Михоэлса, Героев Советского Союза снайперов Людмилу Павлюченко и Владимира Пчелинцева, секретаря Московского комитета комсомола Николая Красавченко. Их яркие, страстные речи оказывали влияние на американское общественное мнение. На таких крупных митингах иногда присутствовали представители правительства США, а также финансовых магнатов — Рокфеллера, Дюпонов, Мелонов. Они тоже выступали за необходимость координации действий союзников, подтверждали готовность помогать СССР. Иногда прямо там, на трибуне, передавали от имени своих корпораций чеки на суммы пятьдесят — сто тысяч долларов в фонд помоши Советскому Союзу. Для них это были, в общем-то, мизерные суммы, ибо война приносила им миллиардные прибыли. Как правило, все мероприятия, на которых мне пришлось присутствовать, представляя советское генконсульство, проходили без каких-либо эксцессов. Запомнились лишь две встречи при не совсем обычных обстоятельствах. Радиовещательная компания Си-би-эс прислала письмо генконсулу с просьбой направить советского представителя для программы "Воюющие союзники", в которой должны были принять участие также представители США, Великобритании и Франции. Тот поручил это мне. Через несколько дней состоялась репетиция, на которую я пришёл, выучив наизусть пятиминутную речь. Ведущий программы и четыре представителя союзнических стран сели за стол. В зале, рассчитанном на тысячу двести человек, находилось около тридцати мужчин и женщин, которые должны были вечером стать заводилами оваций. Ведущий произнес вступление и дал первое слово представителю Франции, потом — Англии. Перед началом их выступлений исполнялись национальные гимны, "Марсельеза" и "Боже, храни короля". Когда ведущий назвал мою фамилию, я подошел к трибуне. В этот момент из динамика вместо ожидаемого гимна Советского Союза "Интернационал" полилась мелодия "Дубинушки". Меня всего передернуло. Повернувшись к ведущему, я спросил, почему не исполняют советский гимн. Он ответил, что у них нет пластинки и что они решили пустить популярную русскую народную песню. Я отошел от трибуны и заявил, что без исполнения гимна моей страны выступать не могу, и покинул студию. Шёл пешком, чтобы успокоиться. По дороге все думал о том, как же не любят нашу страну американские реакционеры. Через двадцать минут я был в генконсульстве. Дежурный передал мне, чтобы срочно зашел к шефу. Когда я вошел в кабинет Киселева, там находилась женщина — представитель компании Си-би-эс. Она приехала на автомашине и уже сообщила генконсулу в дипломатичной форме, что я отказался от выступления и тем самым поставил под угрозу срыва важную политическую программу радиостанции. Не скрывая досады, я рассказал Киселеву, как все было, и предложил не участвовать в передаче. Генконсул заметил, что Си-би-эс уже принесла извинения по поводу происшедшего, что в студии нашли нужную пластинку и просят, чтобы советский представитель пришёл на репетицию сейчас, так как о предстоящей передаче уже объявлено во всех газетах. Евгений Дмитриевич сказал американке, что он полностью одобряет мои действия, потому что мы не можем допустить даже малейшей дискриминации советского народа, несущего основную тяжесть борьбы с фашизмом. Вечером мы собрались на десять минут до начала программы   Американец и англичанин словом не обмолвились о случившемся на репетиции, а француз, пожав мою руку, одобрил мой поступок и сказал, что в данной ситуации он сделал бы то же самое. Летом 1943 года после Курской битвы редакция газеты "Новое русское слово" прислала генеральному консулу приглашение посетить собрание читателей, на котором в торжественной обстановке будет вручен чек на пятьдесят тысяч долларов для передачи Советскому правительству. Генконсул Киселев ответил, что он, к сожалению, из-за большой занятости не может лично воспользоваться их любезным приглашением, но вместо него обязательно прибудет другой представитель консульства. И назвал мою фамилию. В назначенное время я пришёл в русский клуб на западной стороне Манхэттена, в районе Сто сороковых улиц. Перед входом в здание меня встретил молодой человек, который, после любезного приветствия, сказал: — Если вы не возражаете, то я хотел бы вас представить трем князьям, конечно бывшим, которые приняли активное участие в сборе средств и подготовке сегодняшнего собрания Я не возражал. Мы вошли в здание, сняли пальто, и молодой человек провел меня в комнату, где находились князья и еще три-четыре человека из руководства "Нового русского слова". Все встали. В комнате был накрыт стол — бутерброды и бутылка смирновской водки. Я обратил внимание, что справа от меня, около стены, стояли три старика. Один из них в царской военной форме. Я сразу догадался, что это и есть князья, и подумал: "Как же я буду их называть — господин, князь, мистер?" Первым мне представили князя Разумовского. В форме царского генерала, старый, белый как лунь, морщинистый, он стоял прямо, руки по швам, с высоко поднятой головой. На его груди было много начищенных до блеска царских орденов и медалей. Здороваясь с ним за руку, я произнес: — Здравствуйте, рад с вами познакомиться. Князь, судя по всему, тоже волновался перед встречей, может, первой в его жизни, с советским человеком и не знал, что ответить. Он наклонил голову, потом слабым старческим голосом сказал: — Здравствуйте, здравствуйте... И замешкался. Чувствовалось, что князь не знает, как меня назвать — то ли "господином", то ли "товарищем" Второй князь — плотный, подтянутый, седоватый мужчина лет шестидесяти пяти, в темно-сером костюме. Он спокойно поздоровался, назвал меня "мистером", произнеся это слово чисто по-английски. Его взгляд говорил о том, что хотя он и пришёл сюда, но это еще не означает, что он все одобряет в СССР. Третий князь оказался самым молодым. Полнеющий, только начинающий седеть, высокого роста, с красивым лицом мужчина. Когда я сделал шаг в его сторону, он стоял со сдержанной улыбкой на лице, сложив руки в замок на животе и вращая большими пальцами один вокруг другого. Как только наши взгляды встретились, он, оставаясь в той же позе, неожиданно для меня сам себя представил: — Бывший князь Владимир Кудашев. В настоящее время никаких препятствий большевикам не чиню Все громко рассмеялись, а Кудашев, сдержанно улыбаясь, подал мне руку. Тут же бразды правления перешли к нему. Он сказал, что по русскому обычаю гостя встречают угощением, и предложил выпить всем по рюмке русской водки. — За скорую Победу нашей Родины над фашистской Германией! Пока другие продолжали закусывать, он сообщил мне намеченный порядок собрания   Все присутствующие в комнате идут в зал и садятся на сцене за стол президиума, я — рядом с князем Разумовским, являющимся дальним родственником фельдмаршала Голенищева-Кутузова. Будут два кратких выступления от русской колонии, а после вручения чека они хотели бы, чтобы несколько слов сказал я. По окончании официальной части состоится концерт самодеятельности. Мы прошли в небольшой заполненный до отказа зал. Кудашев открыл собрание и произнес искрометную краткую вступительную речь. После него слово взяла одна писательница. К сожалению, память моя не сохранила её фамилию. Она страстно говорила о чувстве негодования, охватившем русскую колонию, когда Гитлер напал на Россию, и о том, что эмигранты, как истинные патриоты, все "распри позабыв", стали вести работу по оказанию помощи героическому русскому народу, чтобы хоть на малую толику умерить его страдания. В конце выступления она вручила мне чек на собранные деньги. Речь писательницы была доброжелательной, патриотической, но она избегала произносить слова "советский" и "Красная Армия". Советский Союз она называла Россией. По окончании официальной части члены президиума спустились в зал и устроились в первом ряду, я — рядом с князем Кудашевым. Начался концерт самодеятельности. Играл небольшой оркестр русских народных инструментов, выступали хор и солисты — главным образом дети эмигрантов, никогда не видевшие Отечества своих родителей и знавшие его только по книжкам и рассказам взрослых. Они с душой пели русские народные песни. Мне понравилось их исполнение, и я искренне аплодировал артистам. Потом доморощенный конферансье объявил следующий номер — русскую народную песню "Бублики" — и назвал исполнителей. Зал замер в ожидании чего-то необычного. На сцену вышли парень с девушкой в русских национальных костюмах и стали танцевать под аккомпанемент гармошки. Танцуя, выступавшие напевали куплеты с антисоветским душком. Я повернулся к князю Кудашеву и спросил: — Это что, специальный номер для советского гостя? Кудашев задал встречный вопрос: — А вам это не нравится? — Это же антисоветчина, — ответил я Тогда князь взобрался на сцену, встал между исполнителями и, махая руками, недовольным голосом прокричал: — Вы, глупцы, прекратите свои нечестивые песни и пляски! Прекратите, прекратите! Вы оскорбляете соотечественников, сражающихся с нашим злейшим врагом В зале раздались аплодисменты. Вначале робкие, они быстро перешли в овацию, в которой потонули отдельные неодобрительные голоса. Куплетисты исчезли за кулисами. Когда мы выходили из зала, Кудашев стал заверять меня в том, что он не знал о подготовке "нечестивого номера", иначе он уговорил бы организаторов не показывать его. Я поблагодарил князя за его благородство за то, что он взял на себя смелость остановить куплетистов. — Это была просто реакция порядочности с моей стороны в отношении Родины, — заметил князь. — Вы знаете, все русские эмигранты, признают они СССР или нет, сейчас исполнены гордости, ходят с высоко поднятой головой. Победы Красной Армии над казавшимся несокрушимым гитлеровским вермахтом морально возвысили всех русских. И это чувствуют даже американцы. Представительская деятельность — подготовка речей, поездки в разные города, выступления и присутствие на митингах и собраниях — требовала большого напряжения сил, отнимала много времени. Но польза от нее была несомненная — она давала возможность находить друзей Советского Союза, которые могли оказать важную секретную помощь, а также пополняла мои знания, обогащала опыт общения с иностранцами, что немаловажно для успешного ведения разведки. Тогда я четко понял: только постоянное и добросовестное выполнение официальной работы способствует успешному осуществлению разведывательных заданий. И наоборот, пренебрежение обязанностями по "прикрытию" отрицательно сказывается на разведывательной деятельности.   В резидентуре В 1941 году в резидентуре насчитывалось тринадцать человек, включая трех технических сотрудников. В годы войны возможности заменять разведчиков регулярно, как в мирное время, не было, и они работали бессменно четыре-пять лет. Так случилось, что в Нью-Йорке часто менялись резиденты, потому что они были самыми активными разведчиками, о их деятельности становилось известно противнику и им приходилось покидать страну. Дело в том, что в те годы резидент обычно считался не только начальником, но и ведущим разведчиком. Он проводил особо важные вербовки и имел на связи наиболее ценных агентов. Считалось, что только активно работающий резидент мог правильно руководить подчиненными ему людьми, быть для них авторитетом в оперативных вопросах.   Действительно, личный пример руководителя резидентуры психологически сильнее воздействовал на молодых разведчиков, чем слова, и побуждал их энергично включаться в разведывательную работу. До конца апреля 1941 года резидентуру в Нью-Йорке возглавлял Гайк Бадалович Овакимян, в прошлом научный сотрудник, кандидат химических наук. Он прекрасно знал Соединенные Штаты и хорошо владел английским языком. По прикрытию Овакимян являлся инженером-консультантом Амторга. Он сумел завербовать нескольких агентов для научно-технической разведки, которые успешно действовали долгие годы и после его отъезда из США. В апреле сорок первого он был арестован сотрудниками ФБР на месте встречи с одним из его агентов, который, как выяснилось впоследствии, оказался провокатором (на жаргоне разведчиков — "подставой"). Овакимяна выпустили под залог пятидесяти тысяч долларов, и над ним должен был состояться суд. Но после нападения фашистской Германии на СССР по указанию президента Рузвельта провалившегося резидента судить не стали, и в начале июля он выехал в СССР. Затем на должность резидента назначили опытного разведчика Василия Михайловича Зарубина, на которого Центр возложил ответственность за организацию разведывательной работы не только в Нью-Йорке, но и в Вашингтоне. Позднее я узнал, что перед отъездом в США Зарубина вместе с начальником разведки Павлом Михайловичем Фитиным принимал Сталин. Он определил: главные усилия резидентура в США должна направить на то, чтобы помочь выиграть войну, и поставил конкретные задачи: — следить, чтобы Черчилль и американцы не заключили с Гитлером сепаратный мир и все вместе не пошли против Советского Союза; — добывать сведения о военных планах Гитлера в войне против СССР, которыми располагают союзники; — выяснять секретные цели и планы союзников в этой войне; — пытаться узнать, когда западные союзники собираются в действительности открыть второй фронт в Европе; — добывать информацию о новейшей секретной военной технике, создаваемой в США, Англии и Канаде Сталин также отметил, что советское правительство заинтересовано в получении секретной информации и по многим другим вопросам, важно, чтобы это помогало приблизить разгром фашистской Германии и вскрывало тайные планы союзников относительно послевоенного устройства мира. Зарубин родился в 1894 году, коммунист с 1918 года. Активный участник гражданской войны. В 1921 году направляется в органы ВЧК. Через четыре года стал сотрудником внешней разведки. До приезда в Нью-Йорк около тринадцати лет находился на нелегальной разведывательной работе во Франции и Германии. Лично провел ряд ценных вербовок, характеризовался как мужественный, решительный и результативный разведчик. Когда Василий Михайлович прибыл в Нью-Йорк, ему исполнилось сорок семь лет. Среднего роста, полнеющий блондин с редкими волосами, которые он зачесывал назад, всегда носил очки в белой металлической оправе. Обладал недюжинной физической силой, прекрасно играл в теннис. Большой жизнелюб, в компании заводила, любил петь, хорошо играл на различных музыкальных инструментах. Его серые глаза всегда были немного воспалены от постоянной многочасовой работы и чтения огромного количества материалов.   Умел слушать собеседника   Говорил быстро, каким-то трубным голосом. Обладал чувством юмора, любил шутку. В обращении с подчиненными вёл себя просто. Требовал, чтобы его сотрудники были инициативными, смелыми, даже отчаянными. "Смелость города берет", — часто говорил он молодым разведчикам. Он не любил иметь дело с серенькими, боязливыми, во всем умеренными людьми, которые весь свой ум направляют на то, чтобы доказать, что они не могли выполнить трудное задание, так как условия-де не позволяли. Несмотря на постоянную загруженность, Зарубин находил время беседовать с начинающими "охотниками за секретами", особенно с теми, которые только что включились в оперативную работу. Он очень ценил в них самостоятельность, инициативу и творческий подход к делу. Беседуя или читая отчеты о проведенных мероприятиях, радовался и одобрял, когда молодой сотрудник в силу изменившейся обстановки или появления новых, ранее неучтенных обстоятельств инициативно и умело сам вносил коррективы в ранее намеченные планы. И наоборот, выговаривал тем, кто в своих действиях слепо придерживался утвержденных проектов, несмотря на то что сложившаяся ситуация требовала внесения изменений. В то же время Зарубин настаивал, чтобы сотрудники точно и качественно выполняли его распоряжения. Знаю несколько случаев нерадивости и медлительности некоторых разведчиков, которых Василий Михайлович подверг резкой, но справедливой критике, после чего провинившиеся сразу начинали работать более активно и продуманно. Сильной стороной резидента мы считали его огромный опыт оперативной работы, в том числе в нелегальных условиях, и его блестящий профессионализм. Он имел много связей среди иностранцев, успешно вербовал агентов. Лично работал с самой важной агентурой. Беседы, указания, товарищеская критика Зарубина, а самое главное — его практическая деятельность помогали развить у молодых сотрудников самостоятельное оперативное мышление, воспитывали сознательное отношение к работе, желание отдать все силы и знания для успешного выполнения поставленных задач. Проявляя огромную активность, Зарубин, видимо, не всегда уделял достаточное внимание зашифровке своих действий. Его деятельность стала известна ФБР. В конце 1944 года он был объявлен "персоной нон грата" и вынужден выехать в СССР. Под непосредственным руководством генерал-майора Зарубина нью-йоркская резидентура, по оценке Центра, проделала серьезную работу по проникновению в правительственные учреждения и на военно-промышленные объекты США. Это позволило разведке получить ценную документальную информацию, касавшуюся новейших видов оружия, военно-политических планов, в том числе послевоенного переустройства мира. За заслуги перед Родиной Зарубин был награжден орденом Ленина, тремя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и знаком "Почетный сотрудник государственной безопасности", многими медалями. Умер он в 1972 году. Центр долго не мог прислать на место Зарубина равноценную фигуру. Обязанности резидента исполняли сотрудники, которые не обладали большим оперативным опытом, умением работать с людьми. А это было так нужно, ибо условия для советской разведки в Соединенных Штатах ухудшались с каждым месяцем. Около года резидентом оставался Степан Апресян.   В органы разведки он пришёл в 1932 году. В Нью-Йорк Апресян приехал в возрасте тридцати пяти лет. Сотрудники резидентуры уважали его за эрудицию и добрый, покладистый характер. Его старший брат, нарком внутренних дел одной из Среднеазиатских республик, в 1938 году был арестован и расстрелян. Степан тоже угодил под арест. Через год брата посмертно реабилитировали. Апресяна тут же освободили и вновь направили в разведку. Он был талантливым лингвистом. Иностранные языки изучал неимоверно быстро, за три-четыре месяца, и знал их множество, включая такие трудные, как финский, турецкий, арабский. Оперативные документы составлял великолепно: с точки зрения логики, стиля и грамматики они считались безукоризненными. На связи у Апресяна находился агент, встречи с которым для него стали мучением. Расстрел брата, месяцы, проведенные в тюрьме, видимо, не прошли для Степана бесследно. Он стал болезненно нерешительным, за несколько дней до встречи с агентом начинал нервничать. Это состояние отражалось на всем его облике и действиях. Степан весь уходил в себя, невнимательно слушал собеседника. В ходе проверки перед встречей беспокойно осматривался кругом, быстро, почти бегом, большими шагами передвигался по улицам. В 1945 году Степан Апресян был отозван в Москву. В центральном аппарате он проработал до пенсионного возраста и вышел в отставку. Затем поступил на работу редактором в Издательство литературы на иностранных языках, где его очень ценили. Когда в Праге начал выходить журнал "Проблемы мира и социализма", Апресяна пригласили туда. Много лет он жил в Чехословакии, считался незаменимым сотрудником, так как отлично редактировал издания на многих иностранных языках. В резидентуре я чаще всего сталкивался по работе с Л. Р. Квасниковым, А. А. Яцковым, К. А. Чугуновым, С. М. Семёновым, М. А. Шаляпиным.   Этих очень разных людей объединяло одно — все они были беззаветно преданы разведке и нашей Родине Для меня было весьма поучительно наблюдать, как они строили свой рабочий день. Их отличали организованность, трудолюбие, умение использовать каждую минуту для дела. Я часто обращался к ним за помощью, старался перенять все положительное. В целом они сыграли большую роль в моем формировании как разведчика. Поэтому хочу кратко рассказать о них. В 1942 году в резидентуру прибыл заместитель резидента по научно-технической разведке Леонид Романович Квасников. Он родился в 1905 году в семье железнодорожника. Работал строителем, помощником машиниста и машинистом. Окончил институт, по специальности инженер-механик. Три года учился в аспирантуре. В 1938 году его взяли на работу в Иностранный отдел НКВД. Он стал одним из основателей научно-технического направления внешней разведки. Находясь в резидентуре до конца войны, проявил себя способным руководителем. Много времени уделял работе с подчиненными, глубоко и в деталях намечал оперативные мероприятия, что во многом способствовало успешной работе разведчиков. Квасников считался умелым конспиратором. Особенно большое значение он придавал организации надежной скрытой связи с агентурой. Он приучил сотрудников беседовать с ним в резидентуре шепотом, не называть фамилии, псевдонимы и другие личные данные на лиц, о которых шла речь, а писать все это только на бумаге и требовал, чтобы так делали его собеседники. Постоянная забота Леонида Романовича о соблюдении конспирации, несомненно, положительно сказывалась на работе научно-технической линии. Под его руководством резидентура сумела добывать важные разведывательные материалы по использованию энергии атома в военных целях, по авиации и реактивной технике, по радарам, компьютерам и другой электронной аппаратуре. Опытным разведчиком оказался тридцатилетний Семен Маркович Семёнов. Он прибыл в США в 1939 году. Около двух лет проучился в Массачусетсском технологическом институте, после чего его направили на работу в Амторг в Нью-Йорке. За время учебы в институте хорошо изучил английский язык и американскую действительность. Маленького роста, с утиным носом и большими глазами, которые при разговоре с собеседником медленно вращались, как параболические антенны, он быстро сходился с людьми. Вид у него был солидный, и он вполне сходил за средней руки американского бизнесмена. Семёнов легко устанавливал контакты с американцами и иностранцами, умело разрабатывал и вербовал их. Он поддерживал хорошие деловые отношения с агентами и искусно руководил ими, хотя на связи у него были весьма трудные и неуживчивые "секретные помощники". Я помогал Семёнову в работе с агентурой: принимал от него документальные материалы, которые он получал от агентов, а затем возвращал их ему, когда явка завершалась. Отснятые пленки я проявлял, внимательно прочитывал их, составлял аннотацию, которую потом он включал в отчет о встрече с агентом для отправки в Центр. На следующий день он обычно приходил в генконсульство, где я передавал ему пленку с материалами, а он, в свою очередь, рассказывал мне в общих чертах, как прошла очередная встреча. Это было весьма полезное партнерство. Семёнов остался доволен моей помощью, которая освобождала его от лишней траты времени, а главное — подстраховывала и повышала продуктивность работы. Я же был благодарен ему за то, что он щедро делился со мной своим опытом. Запомнились мне его рассказы о работе с агентом по кличке "Хват". Опытный химик, он трудился на одном из заводов компании "Дюпон", передавал нам материалы по нейлону и новейшим видам пороха. Был до мозга костей аполитичным человеком. Свое кредо он неоднократно выражал в таких словах: "Для меня одинаковы демократы, республиканцы, фашисты, коммунисты. Я встречаюсь с вами потому, что мне нужны деньги, чтобы построить дом, дать образование дочери, хорошо её одеть и удачно выдать замуж". "Хват" приходил на встречу и, показывая пакет с материалами, обычно заявлял: — Давай тысячу долларов, тогда получишь В ответ Семёнов спокойным тоном отвечал, что он не может платить такие большие деньги, не показав сначала "кота в мешке" специалистам и не получив их заключения: представляют ли документы для нас интерес или нет. Торг обычно занимал минут двадцать — тридцать. В итоге договаривались, что Семёнов немедленно выдает аванс в две сотни долларов, а через четыре часа возвратит материалы с дополнительной суммой в зависимости от ценности сведений. "Хват" сердито ворчал, но соглашался с предложением, ибо не хотел возвращаться домой с пустыми руками. В то время, как я обрабатывал материалы, Семен Маркович за ужином в ресторане проводил с агентом беседу. Когда "Хвату" возвращали документы, то дополнительно в конверте вручались двести или триста долларов. Получив в общей сложности в два раза меньше, чем он первоначально заламывал, агент приходил в ярость: — Вы обманщики, жулики, бандиты, прохвосты. Я прекращаю с вами все отношения! И быстрыми шагами уходил   Разведчик, догоняя агента, на ходу старался успокоить его и повторял ему условия очередной встречи через месяц, но агент, казалось, никак не реагировал на это. Семёнов рассказывал, что после встреч с "Хватом" он приходил домой вконец измотанным и в течение многих часов не мог успокоиться, так как не знал, придет агент на очередную встречу или нет. Но тот приходил, и все начиналось сначала. На моё замечание, что, может быть, следовало платить "Хвату" столько денег, сколько он просил, чтобы улучшить отношения с ним и избежать нервотрепки, Семёнов ответил: — Во-первых, "Хват" — рвач, и, во-вторых, — это самое главное — Квасников и я считаем, что если мы будем выплачивать агенту значительно большее вознаграждение, то он быстро построит дом, сделает необходимые накопления и прекратит сотрудничество с нами... Центр такую позицию в работе с "Хватом" одобрял. В конце 1943 года Семёнов обнаружил за собой усиленное наружное наблюдение. Он перестал выходить на встречи с агентурой. Однако слежка не прекращалась. По указанию Центра Семёнов был отозван в Москву после пятилетней активной деятельности в США. Впоследствии его командировали во Францию, где он успешно вёл разведывательную работу. Но когда в 1950 году началась чистка МГБ от лиц еврейской национальности, Семёнова, который был евреем, уволили из министерства, не приняв во внимание его прекрасный послужной список. Он пошел работать переводчиком в издательство "Прогресс" и быстро стал мастером своего дела — способный человек нигде не пропадет! Активным сотрудником нью-йоркской резидентуры был мой однокашник по разведывательной школе Анатолий Антонович Яцков. В семнадцатилетнем возрасте он приехал в Москву, работал чернорабочим на стройке, затем слесарем, жил в бараке. В 1937 году окончил Московский полиграфический институт. В США Яцков приехал, зная лишь французский язык, но благодаря способностям и упорству очень быстро, за какой-нибудь год, выучил английский. Каждый день он вёл приём посетителей. Так же как и я, был определен на научно-техническое направление резидентуры. Кроме того, он выполнял ряд заданий резидента по другим линиям, К разведывательной работе относился серьезно, все аспекты предстоящих встреч с агентами всесторонне продумывал. По складу характера любил основательно помозговать, но тугодумом его назвать было нельзя. Ум у него был острый, мысли оригинальные. Яцков был связан с агентами по атомной проблеме. Работа велась через связников, с которыми Яцков встречался в городе. Некоторая часть копий документов передавалась в тайнописи, и Яцкову приходилось долго возиться с реактивами, а затем разгадывать проявившийся английский текст, в котором нередко трудно было прочитать не только отдельные буквы, но и целые слова. Во второй половине 1946 года Яцков несколько месяцев исполнял обязанности резидента. Прямо из Нью-Йорка он был переведен в парижскую резидентуру. По политической линии активно действовали два молодых сотрудника нашей нью-йоркской точки — К.А. Чугунов и М. А. Шаляпин. Чугунов — небольшого роста, со вздернутым носом Глаза глубокие, темно-голубые. Не по годам серьезный, собранный, осторожный, аккуратный. Во время выступлений или бесед мысли излагал неторопливо, логично убедительно. Говорил всегда по делу. Он прекрасно владел английским языком, хорошо знал оперативную обстановку, проблемы внутренней и внешней политики США, расстановку политических сил. Возвратившись со встречи, немедленно садился за изучение полученных материалов, подготовку телеграмм, написание отчета и оперативных писем. Все его материалы были обстоятельными по содержанию, аккуратными по форме, резидент подписывал их почти без исправлений. М. А. Шаляпину в 1941 году исполнилось 26 лет. Выше среднего роста, худощавый, подтянутый; глаза голубые, взгляд серьезный. Настроение у него резко менялось от гневно-сердитого к радостно-веселому. По своему характеру Шаляпин — полная противоположность Чугунову: не мог контролировать и скрывать свои чувства, был импульсивным, резким, нетерпеливым, курил сигареты беспрестанно. Очень любил рискованные операции. Пунктуально выполнял указания резидента. Хотя по своему интеллектуальному развитию он уступал Чугунову, но благодаря рвению, неукротимой жажде добиться результатов работал быстро и успешно. Обладал способностью моментально схватывать суть проблемы и решительными, порой, казалось, неоправданно смелыми действиями, добивался успеха. Шаляпину легко давались иностранные языки. Поэтому впоследствии он командировался в разные страны. Везде работал продуктивно, вербовал ценную агентуру. С годами, однако, он пристрастился к вину, что больше всего противопоказано разведчику. Увлечение спиртным послужило причиной преждевременного увольнения его в отставку. В резидентуре я несколько раз встречал ладно скроенного, красивого, молодого блондина. Позднее я узнал, что это наш разведчик Виктор Александрович Лягин, работавший инженером в Амторге. Он запомнился мне тем, что порой подолгу молча сидел в углу комнаты и напряженно о чем-то думал. Товарищи говорили, что Лягин крайне болезненно переживал наши неудачи на фронте. Вскоре неожиданно для нас он незаметно исчез — уехал в Москву. А через пару лет из газет мы узнали, что Лягин успешно руководил нелегальной разведывательно-диверсионной резидентурой в тылу немецких войск. 5 ноября 1944 года ему было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Своими сослуживцами по нью-йоркской резидентуре трудных военных лет я с полным правом могу только гордиться... Оглавление   www.pseudology.org