Волгоградский государственный педагогический университет
Кафедра истории и теории культуры, издательство "Перемена", Волгоград, 2002		 Составители: Л. В. Щеглова, Н. Б. Шипулина, Н. Р. Суродина
Культура и этнос
Учебное пособие для самостоятельной работы студентов
Часть 1
Часть 2
Часть 3
 
Терминологический словарь

АБОРИГЕНЫ – коренные обитатели той или иной территории или страны, живущие здесь «изначально»; то же, что «автохтоны».
АВТОНОМИЗАЦИЯ – становление самобытности, уникальности этноса.
АВТОНОМИЯ – в этнических отношениях понимается как право самостоятельного управления жизненно важными проблемами своего этноса в соответствии с существующей в данном государстве конституций.
АВТОСТЕРЕОТИПЫ – устойчивые представления этноса о своих качествах.
АВТОХТОННОЕ НАСЕЛЕНИЕ – первоначальное, исконное население какой-либо местности, территории, страны.
АДАПТАЦИЯ – приспособление строения и функций организмов к условиям существования.
АККУЛЬТУРАЦИЯ – процесс усвоения одной этнической группой норм, традиций, культурных ценностей другой этнической группы. Как правило, аккультурация свойственна для малочисленных этнических меньшинств, проживающих в тесном контакте или в одном государстве с крупным этносом. Бывает естественной и насильственной. Следует отличать от ассимиляции. При аккультурации этнический коллектив сохраняет собственную этническую идентичность, этическое самосознание. В процессе аккультурации формируется явление бикультурализма и билингвизма.
АККУЛЬТУРАЦИЯ – процесс приобретения одним народом тех или иных форм культуры другого народа, происходящий в результате общения этих народов.
АКМАТИЧЕСКАЯ ФАЗА – у Л. Гумилева – вторая фаза этногенеза, в которой пассионарное напряжение достигает максимума, период гражданских войн и смут.
АНКЛАВ – территория или часть территории одного государства, окруженная со всех сторон территорией другого государства.
АНТРОПОГЕНЕЗ – раздел антропологии – учение о происхождении человека.
антропология – биологическая наука о происхождении и эволюции физической организации человека и его рас. Иногда понимается как совокупность наук о человеке, включая этнографию, культурную и социальную антропологию.
АПАРТЕИД – принцип раздельного проживания представителей различных этнорасовых групп.
АРЕАЛ – область распространения на земной поверхности какого-либо явления, видов животных, растений, полезных ископаемых и т. п.
АРХЕТИП – неосознаваемая базовая схема представлений, общая для всех людей, независимо от их этнической принадлежности, языка, культурных традиций и т. д.
АССИМИЛЯЦИЯ – тип этнических процессов, представляющих собой взаимодействие двух этносов, в результате которого один из них поглощается другим и утрачивает этническую идентичность. Протекает как естественным путем, так и насильственным, в ходе завоевания отдельных стран и территорий. Нередко ассимиляции подвергаются не завоеванные этносы, а завоеватели, рассеиваясь по значительной территории мелкими группами и сливаясь с местным населением. (Так, группы, завоевавшие в IV в. территорию Северного Кавказа и создавшие в V в. мощное объединение типа союза племен, в VI в. исчезают как этнос, ассимилированные местным населением.) Ассимиляция сыграла чрезвычайно важную роль в становлении этнической структуры современного человечества: практически все этносы в той или иной степени участвовали в ассимиляционных процессах.
БИКУЛЬТУРАЛИЗМ – своеобразный сплав культур различных этносов, возникающий, как правило, в результате аккультурации, при котором между разнородными этническими элементами возникает своеобразное разделение сфер влияния.
БИЛИНГВИЗМ – функционирование двух языков для обслуживания нужд этнического коллектива и его отдельных членов; отличается от простого знания еще одного языка наравне с родным и предполагает возможность пользоваться разными языками в различных жизненных ситуациях.
ГЕНЕЗИС – происхождение, возникновение; процесс образования и становления развивающегося явления.
ГЕНОЦИД – истребление отдельных групп населения по расовым, национальным или религиозным мотивам.
ГЕРМЕНЕВТИКА – истолкование культурных текстов, среди которых могут быть не только письменные источники, но и любые предметы и явления культуры.
ГЕТЕРОГЕННОСТЬ – неоднородность по составу.
ГЕТТО – первоначально часть города, отведенная на поселения евреев; обозначение района города, в котором селятся определенные этнические меньшинства, нередко дискриминируемые или испытывающие социальный дискомфорт в иноэтническом окружении.
ГОМЕОСТАЗ (этнический) – этнос, находящийся в равновесии с природой.
ГОМОГЕННОСТЬ – однородность по составу.
ДЕМОГРАФИЯ – наука о народонаселении, закономерностях его развития, структуре и распределении на определенных территориях.
ДЕПОРТАЦИЯ – насильственное переселение групп населения или даже целых народов с их этнической родины или территории длительного проживания.
ДЕСЕГРЕГАЦИЯ - отмена, устранение сегрегации, отказ от политики, разделяющей население по расовому признаку.
ДЕЭТНИЗАЦИЯ – процесс потери народом или его отдельными представителями своих этнических черт; начинается с потери родного языка, затем – национального самосознания и этнической идентификации.
ДИАСПОРА – пребывание значительной части народа (этнической общности) вне страны его происхождения.
ДИАХРОНИЯ – эволюция, смена состояний во времени.
ДИСКРИМИНАЦИЯ – ограничение или лишение прав определенной категории граждан но признаку расовой или национальной принадлежности, по признаку пола, по религиозным и политическим убеждениям и т. д.
ДИФФУЗИОНИЗМ – направление в этнологии, изучающее пространственные характеристики культуры и заимствование культурных элементов.
ЕВРОПОЦЕНТРИЗМ – идеологическая концепция, согласно которой ведущую роль в развитии современной цивилизации и культуры сыграла Европа.
Идентификация – отождествление, перенесение личностных качеств другого человека на себя, стремление выработать в себе те качества, которыми обладает выбранный образец.
ИММИГРАНТ – иностранец, прибывший в какую-либо страну на постоянное жительство.
ИММИГРАЦИЯ - составная часть миграции населения, характеризующаяся въездом в данную страну.
ИНДЕАНИЗМ – течение, утверждающее, что индейская раса – самая лучшая и высшая, только чистокровные индейцы имеют право жить на индейской земле.
ИНИЦИАЦИИ – посвятительные обряды в первобытном обществе, связанные с переводом юношей и девушек в возрастной класс взрослых мужчин и женщин.
ИНКУЛЬТУРАЦИЯ – процесс вхождения человека в культуру, овладение этнокультурным опытом.
ИНТЕГРАЦИЯ – в межкультурном взаимодействии сохранение разными группами присущих им культурных индивидуальностей, но объединение их в одно общество на иных основаниях.
ИНСТРУМЕНТАЛИЗМ – подход к определению этноса и этничности, не интересующийся объективной основой существования этноса, а лишь той ролью, которую он выполняет в культуре.
КОГНИТИВНАЯ антропология – направление в антропологии, рассматривающее особенности мышления и познания представителями различных этносов и рас в условиях различных культур.
КОЛОНИАЛИЗМ – политическое, экономическое и духовное порабощение стран, как правило, менее развитых в социально-экономическом отношении.
КОЛОНИЗАЦИЯ – активное навязывание своих норм, ценностей и образцов инонациональной культуре.
КОМПЛИМЕНТАРНОСТЬ – взаимная симпатия (антипатия) индивидов, определяющая деление на «своих» и «чужих».
КОНВЕРГЕНЦИЯ – схождение, сближение.
КОНВИКСИЯ – (у Л. Гумилева) – группа людей с однохарактерным бытом и семейными связями, иногда переходящая в субэтнос.
КОНСОЛИДАЦИЯ – упрочение, укрепление, сплачивание отдельных лиц, групп, организаций для усиления борьбы за общие цели.
КОНСОРЦИЯ – (у Л. Гумилева) – группа людей, объединенных на короткое время одной исторической судьбой; либо распадается, либо переходит в конвиксию.
КОНСТРУКТИВИЗМ – подход к определению этноса и этничности, считающий этничность самой широкой категорией социальной идентичности, ситуативным феноменом, подчеркивает договорной характер границ между этническими категориями.
КОРЕННОЙ ЭТНОС – аборигенный народ, ведущий племенной образ жизни.
КОСМОПОЛИТИЗМ – отрицание национальной обособленности, ограниченности и замкнутости, стремление к созданию наднациональных обществ, к миру без государственных границ.
ксенофобия – враждебное отношение к иностранцам и ко всему чужому - языку, образу жизни, стилю мышления и т. п.
культура – специфически человеческий способ жизнедеятельности, заключающийся в реализации таких фундаментальных потребностей, как структурирование и осмысление мира. Это процесс и результат смысло- и целеполагающей деятельности человека.
КУЛЬТУРНЫЙ РЕЛЯТИВИЗМ – утверждение равноправия всех типов культур, отказ от выделенных систем культурных ценностей.
МЕЖЭТНИЧЕСКАЯ КОММУНИКАЦИЯ – обмен между двумя или более этническими общностями, материальными и духовными продуктами их культурной деятельности, осуществляемой в различных формах.
менталитет – (от франц. «мыслительный») привычки сознания и стереотипы поведения, которые самими людьми не осознаются, но лежат в основе их видения мира. Это глубинная и устойчивая структура любой культуры, включающая в себя коллективное сознание и бессознательное.
МИГРАЦИЯ НАСЕЛЕНИЯ – перемещение населения, связанное с изменением места жительства.
НАРОД – субъект истории; совокупность классов и социальных групп общества; население государства, страны, характеризующийся единством генезиса, языка, религии и художественных традиций.
НАРОДНОСТЬ – исторический тип этноса, следующий за племенем и предшествующий нации; возникает в результате смешения племен и образования племенных союзов.
НАЦИОНАЛИЗМ – идеология, общественная психология, политика и общественная практика, сущностью которых являются идеи национальной исключительности, обособленности, пренебрежения и недоверия к другим нациям и народностям.
НАЦИЯ – исторический тип этноса, представляющий собой социально- экономическую целостность, которая складывается и воспроизводится на основе государственности, общности территории, экономических связей, языка, некоторых особенностей культуры, психологического склада и самосознания.
негритюд – учение об особой сущности африканской культуры, ее выделение в качестве идеала и образца, эталона для всех других, прежде всего европейских культур.
ОБСКУРАЦИЯ – фаза в этногенезе (по Л. Гумилеву) – старость этноса, наступающая после 1100 лет его существования.
ОБЫЧАЙ – стереотипизированная форма поведения, связанная с деятельностью, имеющей практическое значение, с регулированием обыденной жизни, нежестко фиксированная программа поведения.
ПАССИОНАРИЙ – (термин Л. Н. Гумилева) человек с повышенной тягой к действию.
ПАССИОНАРНОСТЬ – (термин Л. Н. Гумилева) повышенная тяга к действию.
ПАССИОНАРНЫЙ ТОЛЧОК – (термин Л. Н. Гумилева) мутация, возникающая под действием специфического вида космического излучения и приводящая к появлению пассионарности; может стать спусковым механизмом этногенеза.
ПЛЕМЯ – одна из наиболее древних форм этнической общности, состоящая из родов.
ПРИМОРДИАЛИЗМ – подход к определению этноса и этничности, стремящийся найти объективную основу существования этноса в природе (наиболее общеупотребительны термины КЛИМАТИЧЕСКИЙ или ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ ДЕТЕРМИНИЗМ).
ПСИХИЧЕСКИЙ СКЛАД ЭТНОСА – специфический способ восприятия и отражения членами этнической общности различных сторон окружающей действительности.
РАСА – исторически сложившаяся группа людей, объединенная общностью происхождения, выражающейся в общности наследственных, передаваемых потомству второстепенных внешних физических особенностей.
РАСИЗМ – идеология и общественная психология, сущностью которых являются представления о биологическом превосходстве или, наоборот, неполноценности отдельных расовых групп.
РЕЦИПРОКНОСТЬ – взаимность, сотрудничество между отдаленными родственниками или индивидами, не связанными отношениями родства, способствует выживанию общности этих людей.
РИТУАЛ – церемонии, действия преимущественно религиозного назначения, носящие символический характер; обеспечивает сплоченность общества, предотвращает конфликты и нейтрализует агрессивность; более строгая форма регуляции поведения, чем обычай.
самоидентификация - социально-психологический процесс, представляющий собой осознание социальной группой своей тождественности (единства всех членов на основе каких- либо признаков), а отдельным индивидом — своей принадлежности к определенной группе.
САМОСОЗНАНИЕ – индивидуально-психологический и социально-психологический процесс осознания человеком или социальной группой своих свойств, качеств, положения в системе общественных отношений, интересов, идеалов, ценностей.
СЕГРЕГАЦИЯ – принудительное разделение групп населения по определенному социальному признаку, чаще всего – расовому и этническому. В обществах с узаконенной сегрегацией создается параллельная система социальных услуг (школы, учреждения культуры, транспортные средства и др.), а в отдельных случаях – и специальные территории (резервации) для проживания некоторых этнических групп. В результате возникает полная изоляция этнорасовых групп друг от друга.
СЕПАРАТИЗМ – социально-политические и идеологические устремления к отделению одной части государства от другой.
СЕПАРАЦИЯ – отделение, разделение на составные части; в этнологии — отделение от этноса сравнительно небольшой части, превращающейся со временем в самостоятельный этнос.
СИНКРЕТИЗМ – слитность, нерасчлененность, характеризующая первоначальное неразвитое состояние чего- либо (например, первобытной культуры).
стереотип – схематизированные модели, программы поведения; упрощенный образ какого-либо явления, фиксирующий лишь некоторые, иногда несущественные черты.
СУБЭТНОС - этническая система, возникающая внутри этноса и отличающаяся своими хозяйственными, бытовыми, культурными и другими особенностями.
СУПЕРЭТНОС – этническая система, состоящая из нескольких этносов, возникающих одновременно в одном регионе, связанных идеологически, экономически и политически.
ТИТУЛЬНЫЙ ЭТНОС – народ, давший наименование тому или иному национально-государственному образованию.
ТОПОНИМ – название местности, которое нередко переносится на ее население независимо от этнической принадлежности.
ТОТЕМ – животное, растение, предмет или явление природы, которые у родовых групп служили объектом религиозного почитания.
ТОТЕМИЗМ – первичная форма религии, отождествляющая род или племя с животным или растением, верящая в происхождение своего народа от тотема.
ТРАДИЦИЯ – способ передачи этнического опыта от одного поколения к другому в виде обычаев, порядков, правил поведения.
ТРАНСФЕР – новое истолкование фактов реальности, приписывание им новых значений — защитный механизм, действующий в этнической культуре.
ФЕНОТИП – совокупность всех признаков и свойств организма, сформировавшихся в процессе его индивидуального развития.
ФУНКЦИОНАЛИЗМ – направление в изучении культур, основанное Б. Малиновским; направлено на изучение и выяснение функций каждого элемента культуры.
ХОЗЯЙСТВЕННО-КУЛЬТУРНЫЙ ТИП – определенный комплекс особенностей хозяйства и культуры, складывающийся исторически у разных народов, находящихся на близких уровнях социально-экономического развития и обитающих в сходных условиях среды.
ЭВОЛЮЦИОНИЗМ – направление в изучении культур, первая теория культуры, в основе – эволюционно-прогрессивный характер историко-культурного процесса.
ЭГОЦЕНТРИЗМ – воззрение, ставящее в центр всего мироздания индивидуальное Я человека; крайняя форма индивидуализма и эгоизма.
ЭМИГРАЦИЯ – выезд в силу тех или иных причин граждан из своего государства
ЭТНИЧЕСКАЯ идентификация – причисление себя к группе людей определенной национальности.
ЭТНИЧЕСКАЯ ОБЩНОСТЬ – любая общность, которая складывается на определенной территории среди людей, находящихся между собой в реальных социально-экономических связях, говорящих на взаимопонимаемом языке, сохраняющих на протяжении своего жизненного пути известную культурную специфику и осознание себя отдельной самостоятельной группой.
ЭТНИЧЕСКАЯ ПАРЦИАЦИЯ – разделение единого этноса на несколько более или менее равных частей.
ЭТНИЧЕСКАЯ ФУЗИЯ – слияние нескольких ранее самостоятельных народов, родственных по языку и культуре, в единый новый, более крупный этнос.
ЭТНИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ – форма гражданского, политического или вооруженного противоборства, в которой стороны или одна из сторон мобилизуются, действуют и страдают по принципу этнических различий.
ЭТНИЧЕСКИЙ стереотип – упрощенный, схематизированный, эмоционально окрашенный и чрезвычайно устойчивый образ какой-либо этнической группы или общности, легко распространяемый на всех ее представителей (этнический образ); схематизированная программа поведения, типичная для представителей какого-либо этноса.
ЭТНИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР – целостная структура, отражающая специфику исторически сложившихся свойств психики, которые отличают один этнос от другого, внешнее выражение которого наиболее ярко проявляется в особенностях коммуникативного поведения (темп речи, движения, жесты, дистанция и т. п.).
ЭТНИЧЕСКОЕ МЕНЬШИНСТВО – часть этноса, отделенная от основного этнического массива и проживающая в иноэтничном окружении; не следует отождествлять с малочисленными народами.
ЭТНИЧНОСТЬ – совокупность характерных культурных черт этнической группы; форма социальной организации культурных различий.
этногенез – происхождение народа.
ЭТНОГЕНЕТИЧЕСКАЯ МИКСАЦИЯ – слияние народов, не связанных родством, в новый этнос.
ЭТНОГРАФИЯ – часть этнологии, описательный уровень исследований, фиксирующий культурно-бытовые и социальные отличия между народами и, прежде всего, отличия неевропейских народов от европейских.
ЭТНОКУЛЬТУРНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ – процесс отождествления индивидом себя с этнической общностью, позволяющий ему усвоить необходимые стереотипы поведения, требования к основным культурным ролям.
этнология – наука, изучающая процессы формирования и развития различных этнических групп, их идентичность, формы их культурной самоорганизации, закономерности их коллективного поведения и взаимодействия, взаимосвязи личности и социальной среды.
этноним – название этноса – самоназвание и название, которое ему дают другие народы.
ЭТНОС – устойчивая совокупность людей, обладающих общими психофизиологическими признаками, общностью территории в момент возникновения и на ранних этапах этногенеза, относительно стабильными особенностями культуры (в том числе языка), а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), фиксированном в самоназвании (этнониме).
ЭТНОФОР – индивид как носитель этнического сознания.
ЭТНОЦЕНТРИЗМ – представление о превосходстве своего народа над всеми другими, предпочтение интересов своего этноса перед другими.
ЭТОС – квинтэссенция культуры, система идеалов, ценностей, доминирующих в каждой конкретной культуре и контролирующих поведение ее членов.
язык культуры – средства, знаки, формы, символы, тексты, которые позволяют людям осуществлять коммуникативные связи и ориентироваться в пространстве культуры; универсальная форма осмысления реальности, в которую организуются все вновь возникающие или уже существующие представления, восприятия, понятия, образы и другие смысловые конструкции.

Хрестоматия
Клод Леви-Стросс

Три вида гуманизма

К. Леви-Стросс рассказывает о науке этнологии, занимающейся исследованием общества с первобытных времен. Первые работы, посвященные первобытным обществам, восходят к 1860 г., когда Ч. Дарвин стал изучать проблему биологической эволюции человека. По мнению К. Леви-Стросса , этнология не является ни частной наукой, ни наукой новой, как о ней принято думать.

этнология – самая древняя и самая общая форма того, что мы называем гуманизмом. Потому что никакая часть человечества не может понять себя иначе, как через понимание других народов. этнология – это область новых цивилизаций и новых проблем. Эти цивилизации не дают в наши руки письменных документов, так как у них вообще нет письменности. А так как уровень их технического развития, как правило, очень низок, они не оставили нам и памятников изобразительного искусства. Поэтому у этнолога возникает необходимость вооружить свой гуманизм новыми методами исследования, применимыми как в гуманитарных, так и в естественных науках. После аристократического гуманизма эпохи Возрождения и буржуазного гуманизма XIX века этнология знаменует собой – для законченного космоса, каким стала наша планета, – появление универсального гуманизма

Большинству из нас антропология представляется наукой новой, свидетельством изощренной любознательности современного человека. В нашей эстетике произведения первобытного искусства заняли место менее 50 лет тому назад. Интерес к самим первобытным обществам немного более древнего происхождения - первые работы, посвященные их систематическому изучению, восходят к 1860 г., т.е. к той эпохе, когда Ч. Дарвин поставил проблему развития применительно к биологии. Эта эволюция, по мнению его современников, отражала эволюцию человека в плане социальном и духовном.
Думать об этнологии таким образом - значит заблуждаться относительно реального места, которое занимает в нашем мировоззрении познание первобытных народов. этнология не является ни частной наукой, ни наукой новой: она - самая древняя и самая общая форма того, что мы называем гуманизмом.

Когда в конце Средневековья и в эпоху Возрождения люди вновь открыли для себя греко-римскую античность и когда иезуиты превратили латынь и греческий язык в основу образования, возникла первая форма этнологии. Эпоха Возрождения нашла в античной литературе не только забытые понятия и способы размышления, она нашла средство поставить во временную перспективу свою собственную культуру, сравнить собственные понятия с понятиями других времен и народов.

Критики классического образования ошибаются относительно его природы. Если бы занятия греческим и латынью сводились к простому овладению рудиментами мертвых языков, в них, действительно, было бы немного пользы. Но - и учителя начальной школы хорошо это знают - через посредство языка и чтения текстов ученик проникается методом мышления, который совпадает с методом этнографии (Я назвал бы его "техникой переселения").

Единственное отличие классической культуры от культуры этнографической относится к размерам известного в соответствующие эпохи мира. Человеческий космос был ограничен в начале эпохи Возрождения пределами Средиземноморского бассейна. О существовании других миров можно было только догадываться. Но, как мы уже сказали, никакая часть человечества не может понять себя иначе, как через понимание других народов.

В XVIII - начале XIX в. с прогрессом географических открытий прогрессирует и гуманизм
 
Еще Руссо и Дидро пользуются всего лишь догадками об отдельных цивилизациях. Но в картину мира уже начинают вписываться Индия и Китай. Своей неспособностью создать оригинальный термин наша университетская наука, которая обозначает изучение такого рода культур термином "неклассическая философия", признается в том, что речь идет все о том же гуманистическом движении, заполняющим новую территорию (подобно тому как для древних метафизикой называлось все то, что шло после физики). Проявляя интерес к последним из находящихся в упадке цивилизаций, к так называемым примитивным обществам, этнология выступает как третий этап в развитии гуманизма. Этот этап является одновременно последним, поскольку после него человеку не остается ничего открыть в себе самом, по крайней мере, экстенсивно (потому что существует иного рода глубинное исследование, конца которому не видно).

Но имеется и другая сторона проблемы. Зона охвата первых двух видов гуманизма – классического и неклассического – была ограничена не только количественно, но и качественно. Античные цивилизации исчезли с лица земли и доступны нам лишь благодаря текстам и памятникам культуры. Что касается народов Востока и Дальнего Востока, которые продолжают существовать, метод их исследования оставался тем же, потому что считалось, что цивилизации столь отдельные могут заслуживать интереса лишь благодаря своим наиболее рафинированным продуктам.

Этнология - это область новых цивилизаций и новых проблем. Эти цивилизации не дают в наши руки письменных документов, так как у них вообще нет письменности. А так как уровень их технического развития, как правило, очень низок, они не оставили нам и памятников изобразительного искусства. Поэтому у этнолога возникает необходимость вооружить свой гуманизм новыми орудиями иссле-дования.

Этнологические методы являются одновременно более грубыми и более тонкими, чем методы предшественников этнологии, филологов и историков. Общества эти чрезвычайно трудно доступны, и для того чтобы в них проникнуть, этнолог должен ставить себя вовне (физическая антропология, технология, предыстория), а так же глубоко проникать внутрь, потому что он отождествляется с группой, в которой живет, и должен уделять особое внимание, так как он лишен других сведений, тончайшим нюансам психической жизни туземцев.

Этнология во всех отношениях выходит за пределы традиционного гуманизма. Поле ее исследования охватывает всю обитаемую землю, а ее методология аккумулируют процедуры, относящиеся как к гуманитарным, так и к естественным наукам.

Три следующих один за другим вида гуманизма интегрируют и продвигают человеческое познание в трех направлениях: во-первых, в пространственном отношении, наиболее "поверхностном" (как в прямом, так и в переносном смысле); во-вторых, в наборе средств исследования: мы начинаем постепенно понимать, что, если по причине особых свойств "остаточных" обществ, которые стали предметом ее изучения, антропология оказалась вынужденной выковать новые орудия познания, они могут плодотворно применяться к изучению других обществ, включая и наше собственное; в-третьих, классический гуманизм был ограничен не только своим объектом - пользовавшиеся его благодеяниями люди также составляли привилегированный класс. Даже экзотический гуманизм XX в. был связан с промышленными и торговыми интересами, которые его питали и которым он обязан своим существованием. После аристократического гуманизма эпохи Возрождения и буржуазного гуманизма XIX в.
 
Этнология знаменует собой - для законченного космоса, каким стала наша планета, - появление универсального гуманизма. Ища источник своего вдохновения в обществах наиболее униженных и презираемых, она провозглашает, что ничто человеческое человеку не чуждо, и становится, таким образом, столпом гуманизма демократического, противостоящего всем предыдущим видам гуманизма, которые были созданы для привилегированных цивилизаций. Мобилизуя методы и инструментарий, заимствованный из всех наук, и ставя все это на службу человеку, этнология хочет примирить человека и природу в едином всеобщем гуманизме.

Пер. с фр. М. К. Рыклина
Опубликован редакцией Электронного журнала Личность. Культура. Общество

Cсылки: Technique de depaysement. Более подробное разъяснение этого понятия см. в книге Леви-Стросса "Грустные тропики" (Levi-Strauss C. Tristes tropiques. P., 1955.) -- Прим. перев.
E-mail: info@psf.ru
Дата публикации: 13.03.2002

Обоснование перевода
Руднев В. П.

1. Общие замечания

Настоящее издание представляет собой первый полный перевод на русский язык повестей А. А. Милна о Винни Пухе. В отличие от "Алисы" Л. Кэрролла, где с самого начала ее бытования на русском языке был заложен переводческий плюрализм…, позволявший подходить к этому произведению творчески не только писателям, но и филологам…, ВП до сей поры известен русскоязычным читателям в единственном переводе Б. Заходера и практически все тридцать с лишним лет своего бытования на русском языке числится по разряду сугубо детских книг. Однако, несмотря на то, что перевод Б. Заходера неполон (отсутствуют предисловия к обеим книгам, глава Х первой книги и глава III второй) и в очень сильной степени инфантилизирован, его достоинства и роль в русской словесности послевоенного времени неоценимы. ВП вошел в пословицы и анекдоты, стал неотъемлемой частью речевой деятельности у поколения, к которому принадлежит автор этих строк, и у тех, кто чуть старше и моложе его. Заходеровский ВП был единственным "Винни Пухом", которого мы знали; тем сложнее задача, которую поставили перед собой переводчики в данном издании.

С одной стороны, нам жаль было расставаться с заходеровским ВП, с другой - необходимо было освободиться от его языкового давления и постараться представить милновские повести по-другому… Тогда мы поступили по известному принципу: "Когда не знаешь, что говорить, - говори правду". Мы стали исходить прежде всего из интересов автора, Алана Александра Милна. И там, где эти интересы были, как нам казалось, соблюдены, мы не ломились в открытую дверь, удовлетворяясь тем, что есть, там же, где, как нам казалось, перевод перебарщивал в ту или иную сторону, мы проявляли соответствующую активность. О том, что у нас получилось, мы вкратце расскажем ниже.

2. Аналитический перевод

В целом концепция перевода, которую мы отстаиваем не только применительно к ВП…, можно назвать концепцией аналитического перевода. Аналогия здесь в первую очередь не с аналитической философией…, а с аналитическими языками, которые в противоположность синтетическим языкам, передают основные грамматические значения не при помощи падежей и спряжений, а при помощи предлогов и модальных слов, так что лексическая основа слова остается неприкосновенной. (Классический пример аналитического языка - английский, синтетического - русский.) Аналитический и синтетический переводы соотносятся примерно так же, как театр Брехта соотносится с театром Станиславского.
 
Синтетический театр Станиславского заставляет актера вживаться в роль, а зрителя - забывать, что происходящее перед ним происходит на сцене. Аналитический театр Брехта стремится к тому, чтобы актер отстраненно, рефлексивно относился к своей роли, а зритель не вживался в ситуацию, а анализировал ее, ни на секунду не забывая, что происходящее существует только на сцене. Основная задача аналитического перевода - не дать читателю забыть ни на секунду, что перед его глазами текст, переведенный с иностранного языка, совершенно по-другому, чем его родной язык, структурирующего реальность; напоминать ему об этом каждым словом с тем, чтобы он не погружался бездумно в то, что "происходит", потому что на самом деле ничего не происходит, а подробно следил за теми языковыми партиями, которые разыгрывает перед ним автор, а в данном случае также и переводчик (такое понимание существа и задач художественного текста идет от концепции эстетической функции языка, разработанной в трудах Я. Мукаржовского… и P.O. Якобсона…(см. также наши книги [Руднев 1996,1999], где эта точка зрения подробно обоснована).

Задача синтетического перевода, напротив, заключается в том, чтобы заставить читателя забыть не только о том, что перед ним текст, переведенный с иностранного языка, но и о том, что это текст, написанный на каком-либо языке. Синтетический перевод господствовал в советской переводческой школе, так же как театр Станиславского - на советской сцене. Ясно, что аналитический перевод во многом близок основным установкам аналитической философии, в частности, идее о том, что язык членит мир специфическим образом, внимательному отношению к речевой деятельности в принципе и, в конечном счете, признанию того, что язык вообще является единственной реальностью, данной человеческому сознанию. В соответствии с этим план выражения при переводе ВП (аналитический перевод) соответствовал плану содержания - задаче, которая заключалась в том, чтобы показать, как соотносится ВП с философией обыденного языка. Для достижения этих целей прежде всего следовало вывести ВП из того "дошкольного" контекста, куда он был помещен, создать эффект отстраненности. Для этого нужно было найти стилистический ключ, во-первых, не чуждый духу оригинала, во-вторых, хорошо известный русскому читателю и, в-третьих, достаточно неожиданный и парадоксальный.

4. Собственные имена

Следующим шагом на пути к реализации аналитического перевода явилась выработка принципов отношения к языковой игре и собственным именам. Языковая игра имеет в ВП не столь большое значение, как в "Алисе". При переводе мы придерживались следующего правила. Там, где русскоязычная аналогия напрашивалась или ее нетрудно было найти, мы переводили на русский. В иных случаях мы оставляли английский вариант и комментировали его. Это коснулось прежде всего имен "индивидных концептов", виртуальных существ - таких, как Heffalump или Woozle.
Важность слова Heffalump проанализирована нами в предыдущей статье. Здесь мы остановимся подробнее на Woozl'e. Если перевести его на русский язык, как сделал Заходер - Буки и Бяки, - то получается забавно, но пропадает эффект загадочности, а главное, семантическая глубина. Слово Woozle, которое ничего не значит, обладает тем не менее богатой коннотативной сферой. Это прежде всего puzzle (загадка); weasel (ласка - животное); далее, по мнению составителей книги [Milne 1983}, bamboozle (обманывать, мистифицировать); waddle (ходить, переваливаясь); waul (кричать, мяукать); whale (нечто огромное, колоссальное); wheeze (тяжелое дыхание, хрип); whelp (детеныш, отродье); whezz (свист, жужжание); wild (дикий, буйный, необузданный); wolf (волк); wool (шерсть). В результате, если суммировать эти семантические составляющие, получится следующее: "нечто загадочное, обманчивое, ходящее вразвалочку, с тяжелым дыханием; огромное, кричащее или мяукающее; покрытое шерстью; дикое; может быть, детеныш волка или ласки'. Это описание как нельзя более подходит к тому, что, вероятно, себе представляли Пух и Поросенок, когда говорили про "настоящего" Woozl'a. Теперь подставим на их место Буку и Бяку и увидим, какой жалкий получается эффект. По тем же или сходным принципам мы сохранили в тексте некоторые английские слова или фразы, иногда даже оставляя их без комментария в силу их тривиальности (например, Л Happy Birthday! или How do you do!) или же, давая перевод в комментарии. Роль этих слов и выражений - напоминать время от времени читателю, в какой языковой среде он находится. Примерно теми же принципами мы руководствовались при переводе имен главных героев. Имя Winnie-the-Pooh по-русски должно звучать приблизительно как Уинни-де-Пу. Конечно, так Винни Пуха никто не узнает. Между тем, действительно, последняя буква в слове Pooh не произносится, поэтому оно все время рифмуется с who или do. Имя Winnie - женское. Для восприятия Пуха очень важна его андрогинная основа (Крис­тофера Робина Милна в детстве тоже одевали в одежду для девочек). Это соответствует двуприродности Пуха, который, с одной стороны, обыкновенный игрушечный медвежонок, а с другой - настоящий медведь, находящийся в таинственных и одному Кристоферу Робину доступных недрах Лондонского зоопарка... Однако гипокористика Winnie от Winifred в русском языке не стала привычным обозначением англо-американского женского полуимени, как Мэгги от Маргарет или Бетси от Элизабет. "Винни" не читается по-русски как имя девочки. Поэтому мы решили оставить новому Винни Пуху его первую часть английской и в дальнейшем называем его Winnie Пух. Слово the, которое ставится перед прозвищами типа Великий, Грозный, Справедливый и т. п., в данном случае нам пришлось элиминировать, иначе мы должны были бы назвать нашего персонажа Winnie Пухский, что представлялось неорганичным. Имя Пятачок кажется нам слишком слащавым, мы поменяли его на более суровое Поросенок (одно из значений слова Piglet). Высвободив слово пятачок, мы смогли теперь его применять по назначению. Например: "А затем он подумал: "Ладно, даже если Я на Луне, вряд ли имеет смысл все время лежать, уткнувшись пятачком в землю". Имя осла Ееуоге мы "перевели" как И-Ё, придав ему некоторую отстраненность, а его носителю - облик китайского мудреца. Owl из Совы стал Сычом (живет в лесу один, как сыч), что вернуло ему законный английский мужской род. Таким образом, из "дам" осталась только Канга (вариант, более близкий к английскому произношению этого слова) со своим Бэби (вместо Крошки) Ру. Tigger мы транслитеровали буквально как Тиггер (по ассоциации с nigger, так как Тиггер в определенном смысле цветной). Кролик и Кристофер Робин остались без изменений.
5. Стихи
В соответствии с принципами аналитического перевода, строго говоря, здесь следовало давать литературный подстрочник и оригинал в комментариях. Мы пошли по более рискованному пути, исходя из положения о том, что поэзия - это дверь в иные возможные миры и здесь Медведь Пух, инспирированный Бог Знает Кем, начинает знать и понимать Вещи, которые ему в его повседневной речевой деятельности недоступны. Это рассуждение позволило нам придать виннипуховской поэзии (а заодно и всему переводу) заметный (и желательный) постмодернистский оттенок. Говоря конкретно, мы поступали следующим образом. Там, где более важным казался формальный метрический план, мы сохраняли метрику за счет большей вольности лексико-семантического плана. В тех случаях, где, как нам казалось, семантика была важнее, мы варьировали метрику. Мы переводили Виннипуховы стихи русскими стихотворными размерами с русскими метрико-семантическими аллюзиями. Наиболее интересные случаи мы прокомментировали. Поэтому, если читатель в ямбах, хореях, амфибрахиях, гексаметрах и танках Winnie Пуха услышит реминисценции из Пушкина, Лермонтова, Ахматовой или Высоцкого, пусть не удивляется: в Настоящей Поэзии Все Возможно. Как заканчивал свою книгу Кристофер Милн: "Я склонен думать, что Пух понял. Надеюсь, что теперь поймут и остальные"... Мы тоже на это надеемся.

Печатается по: Винни Пух и Философия обыденного языка. Алан Александр Милн. Winnie Пух. Дом в медвежьем углу. Перевод с английского Т.А.Михайловой и В. П. Руднева Аналитические статьи и комментарии В.П.Руднева. 3-е издание, исправленное, дополненное и переработанное. АГРАФ. Москва, 2000.
 
Судьба России
Опыты по психологии войны и национальности
Бердяев Н. А.
 
Первобытная культура
Тайлор Э. Б.

Обсуждая отношения между дикой и цивилизованной жизнью, можно найти нечто поучительное в подразделениях человеческого рода. Большой интерес представляет в этом отношении классификация языков по семействам. Без сомнения, язык сам по себе еще недостаточная путеводная нить для происхождения народа, как свидетельствуют примеры евреев в Англии и тех четвертей негритянского населения в Вест-Индии, говорящих на английском языке как на родном.
 
Но все-таки при обыкновенных обстоятельствах общность языка указывает, как правило, на общность предков. Как путеводитель в истории цивилизации язык доставляет еще лучшие свидетельства, чем в области этнологии, так как общность языка в большинстве случаев предполагает и общность культуры. Человеческая группа, настолько господствующая, чтобы сохранить или навязывать свой язык, обыкновенно более или менее сохраняет или навязывает и свою цивилизацию.
 
Таким образом, общее происхождение языков индусов, греков и германцев, без сомнения, в значительной мере зависело от общности предков, но еще теснее оно связано с их общей социальной и умственной историей, с тем, что профессор Макс Мюллер удачно называет их "духовным родством". Удивительная устойчивость языка часто дает нам возможность открывать у племен, отдаленных одно от другого во времени и в пространстве, следы общей цивилизации.

Печатается по: Тайлор Э. Б. Первобытная культура. М.: Политиздат, 1989

Закат Европы
 Шпенглер О.

Культура зарождается в тот момент, когда из первобытно-душевного состояния вечно-детского человечества пробуждается и выделяется великая душа, некий образ из безобразного, ограниченное и преходящее из безграничного и пребывающего. Она расцветает на почве строго ограниченной местности, к которой она и остается привязанной, наподобие растения. культура умирает после того, как эта душа осуществит полную сумму своих возможностей в виде народов, языков, вероучений, искусств, государств и наук и, таким образом, вновь возвратится в первичную душевную стихию. Ее жизненное существование, целый ряд великих эпох, в строгих контурах отмечающих постоянное совершенствование, есть глубоко внутренняя, страстная борьба за утверждение идеи против внешних сил хаоса и внутренней бессознательности, где угрожающе затаились эти проти-воборствующие силы.

…Несоизмеримое различие фаустовской и русской души обнаруживается в некоторых словесных звучаниях. Русское слово для «Himmel” – «небо», то есть отрицание (н). Человек Запада смотрит вверх, русский смотрит вдаль, на горизонт. Так что порыв того и другого в глубину следует различать в том отношении, что у первого это есть страсть порыва во все стороны в бесконечном пространстве, а у второго – самоотчуждение, пока «оно» в человеке не сливается с безграничной равниной. Точно так же понимает русский и слова «человек» и «брат»: человечество также представляется ему равниной. Русский астроном – ничего более противоестественного быть не может. Он просто не видит звезд; он видит один только горизонт. Вместо небесного купола он видит небесный откос. Это есть нечто, образующее где-то вдали с равниной горизонт. Коперниканская система для него смехотворна в душевном смысле, что бы там она ни значила в смысле математическом.

“Schicksal” звучит как фанфары, «судьба» внутренне подламывается. Под этим низким небом не существует никакого «Я». «Все виноваты во всем», то есть «оно» на этой бесконечно распростершейся равнине виновно в «оно» – вот основное метафизическое ощущение всех творений Достоевского. Потому и должен Иван Карамазов называться убийцей, хотя убил другой. Преступник несчастный – это полнейшее отрицание фаустовской персональной ответственности.
 
В русской мистике нет ничего от того устремленного вверх горения готики, Рембрандта, Бетховена, горения, которое может дойти до штурмующего небеса ликования. Бог здесь – это не глубина лазури там, в вышине. Мистическая русская любовь – это любовь равнины, любовь к таким же угнетенным братьям, и все понизу, по земле: любовь к бедным мучимым животным, которые по ней блуждают, к растениям, и никогда – к птицам, облакам и звездам. Русская «воля», наша “wille” значит прежде всего отсутствие долженствования, состояние свободы, причем не для чего-то, но от чего-то, и прежде всего от обязанности личного деяния. Свобода воли представляется здесь таким состоянием, в котором никакое другое «оно» не отдает приказания, так что можно отдаться собственной прихоти.

Печатается по: Шпенглером О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 2. Всемирно-исторические перспективы. М.: Мысль, 1998.

Истоки истории и ее цель
 Ясперс

VI. Специфика западного мира

Наука и техника возникли у романо-германских народов. Тем самым эти народы совершили исторический прорыв. Они положили начало подлинно мировой, глобальной истории человечества…
То, что на Западе выступает как совершенно иное, вносящее в развитие радикальное изменение, должно было бы опираться на какой-либо всеохватывающий принцип. Полностью постичь этого нельзя. Но, быть может, существуют какие-либо признаки, позволяющие осознать это своеобразие Запада.

1. Уже географически Запад обладает определенной спецификой. В отличие от замкнутых континентов Китая и Индии территория Запада характеризуется чрезвычайным разнообразием. Разнородное членение на полуострова, острова, пустыни и оазисы, области средиземноморского климата и мир высокогорья, сравнительно большая длина побережья соответствуют многообразию языков и народов, которые творили здесь историю по мере того, как они сменяли друг друга в своей деятельности. Страны и народы Запада имеют своеобразный облик. Духовный характер Запада можно характеризовать еще рядом черт.

2. Западу известна идея политической свободы. В Греции - правда, только кратковременно - существовала свобода, не возникавшая более нигде. Содружество свободных людей устояло под натиском универсальной деспотии, тотальной организации, облагодетельствовавшей народы. Тем самым полис заложил основу всего западного сознания свободы - как реальность свободы, так и ее идеи. Китай и Индия не знают подобной политической свободы…

3. Ни перед чем не останавливающаяся рациональность открыта силе последовательной логической мысли и эмпирической данности, которые должны быть всегда и всем доступны. Уже греческая рациональность отличается от восточного мышления известной последовательностью, позволившей заложить основы математики и завершить формальную логику…

4. Осознанная внутренняя глубина бытия личности обретает у древнееврейских пророков, греческих философов, римских государственных деятелей непреложность, служащую мерилом во все времена…

5. Для западного человека мир в своей реальности необходимым образом существует.

Западный мир, подобно другим культурам, знает, правда, расщепление человеческой сущности: с одной стороны, жизнь в ее дикости, с другой - далекая от мира мистика; с одной стороны, нелюди, с другой - святые. Однако Запад делает попытку избежать подобного расщепления, найти выход в самой структуре мира, не только созерцать истину в идеальном царстве, но и осуществить ее, с помощью идей поднять действительность до необходимого уровня.

Запад знает с неопровержимой достоверностью, что он должен формировать мир. Он ощущает смысл реальности мира, смысл, в котором заключена беспредельная задача - осуществить познание, созерцание, воплощение этой действительности мира в нем самом, из него самого. Мир нельзя сбросить со счетов. В нем, а не вне его утверждает себя западный человек.
Тем самым стало возможным познание действительности мира, постигающее крушение в том глубоком смысле, который еще не есть окончательное истолкование. Трагическое становится действительностью и сознанием одновременно. Только Западу известна трагедия.

6. Запад, подобно всем другим культурам создает образ всеобщего. Однако это всеобщее не застывает здесь в догматической жесткости непреложных институтов и представлений и не ведет к жизни, где господствует кастовая система или космический порядок. Западный мир не становится стабильным в каком бы то ни было смысле.

Движущие силы беспредельной динамики Запада вырастают из "исключений", прорывающих здесь всеобщее. Запад отводит определенное место исключению. Он допускает в ряде случаев совершенно новую жизнь и деятельность - и затем иногда столь же решительно уничтожает их. Человеческой природе удается здесь иногда достигнуть вершин, которые отнюдь не получают всеобщего признания, к которым, быть может, едва ли кто-нибудь стремится. Однако эти вершины, подобно светящимся маякам, дают Западу многомерную ориентацию. В этом коренятся постоянное беспокойство Запада, его постоянная неудовлетворенность, его неспособность довольствоваться завершенным.

Так, в случайных на первый взгляд ситуациях, в результате предельного напряжения сил возникли возможности, кажущиеся невозможными. Такова, например, пророческая религия иудеев, бессильных в состоянии политического упадка перед борющимися империями, отданных во власть силам, всякое сопротивление которым было заранее обречено. Таков расцвет где-то на краю мира политических сил нордической культуры и эпоса исландцев, противящихся какой бы то ни было государственной регламентации.

7. Несмотря на свою свободу и лояльность, Запад дошел до предельного напряжения сил вследствие претензии на исключительную истинность вероисповеданий, основывающихся на Библии (в том числе и ислама). Такие тотальные притязания в качестве принципа, длительно определяющего характер исторического развития, возникали только здесь, на Западе.

…Именно то обстоятельство, что на Западе не возникло господство одной силы, а государство и церковь находились в постоянном соперничестве, выдвигали тотальные притязания, которые смягчались лишь в следствие неизбежности компромиссов, быть может, и дало Западу благодаря постоянному духовному и политическому напряжению его духовную энергию, его свободу, его склонность к неуставным поискам, способность к открытиям, глубину его опыта, столь отличную от состояния единения и сравнительного отсутствия напряжения во всех восточных империях, от Византии до Китая.

8. В мире, не замкнутом во всеобщем, но всегда направленном на всеобщее, в мире, где исключения прорываются на поверхность и получают признание в качестве истин, а притязания на исключительность исторической религиозной истины вбирают в себя то и другое, напряжение неминуемо должно достигнуть крайних пределов. Отсюда свойственная Западу решительность, в силу которой проблемы доводятся до своего логического конца, до полной ясности, до выяснения всех возможных альтернатив, в силу которой осознаются принципы и устанавливаются позиции глубочайшей внутренней борьбы.

9. Мир напряженностей является, быть может, одновременно предпосылкой и следствием того факта, что только на Западе в таком количестве известны самобытные индивидуальности в таком разнообразии характеров - от еврейских пророков и греческих философов до великих христианских мыслителей, до деятелей XVI - XVIII вв. …Греки и персы, деление Римской империи на Западную и Восточную, западное и восточное христианство, Западный мир и ислам, Европа и Азия (она, в свою очередь, делится на Ближний, Средний и Дальний Восток) - таковы последовательно сменяющие друг друга образы этого противоречия, в рамках которого культуры и народы сближаются друг с другом и отталкиваются друг от друга.

Печатается по: Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Республика, 1994

Современность между Востоком и Западом
Лотман Ю. М.

Расположение той или иной культуры (географическое, политическое, типологическое) оказывается постоянно действующим фактором, который то спонтанно и неосознанно для самой культуры, то открыто и даже подчеркнуто определяет пути ее развития. Географический фактор в этой связи особенно интересен, ибо таит в себе некое исходное противоречие. С одной стороны, географическое положение той или иной культуры изначально задано и до некоторой степени определяет своеобразие ее судьбы, которая неизменна на всех этапах развития. С другой стороны, именно этот фактор не только делается важнейшим элементом самосознания, но оказывается наиболее чувствительным к динамике доминирующих процессов данной культуры.
 
Такие особенности, как материковое расположение (в центре, на побережье) данной культурной ойкумены, место на военно-политической карте эпохи или же в религиозном пространстве греха и святости, задают как бы «географическую судьбу» культуры, некие константные мифы и столь же постоянную борьбу в ней между «мифологической» географией и географией «реальной». Таким образом, являясь описанием самого стабильного, казалось бы, закрепленного в своей неподвижности фактора нашей ойкумены, география наиболее чутко реагирует и на самые различные аспекты социально-культурной истории.

Достаточно вспомнить роль географической мифологии в реальной судьбе культуры Древней Греции или историю того, как Рим в качестве культурного символа то сливался с реальным географическим Римом, то перемещался в Византию (а в пределах русской политико-географической философии XV—XVI веков — даже в Москву). Можно было бы назвать много исторических случаев, когда право передвинуть политико-мифологическую географию по пространству географии реальной превращалось в остро-конфликтные религиозные, политические или военные проблемы. Таким образом, соотношение реальной географии и географии мифологической (политической, религиозной и т.д.) неизменно является важным фактором в динамике культуры.

В пределах русской культуры географический фактор исторически играл роль своеобразного индикатора, одновременно и высвечивающего детали культурного глобуса, и стимулирующего проявление скрытых в нем конфликтов. В структуре географии русской культуры исторически борются две модели, причем столкновение их — один из доминирующих конфликтов культурного пространства России. Одну из них можно определить как центристскую. В основе ее лежит представление о том, что Москва расположена в центре религиозной и культурной ойкумены, что центр всемирной святости (или, соответственно, — культуры, мировой революции и т.д.) находится в Москве, Москва же есть центр России. Таким образом, мировая модель культуры строится по концентрическому принципу. Следствием этого является конструирование антимодели — центра греховности, культурного разложения или опасного, агрессивного центра, являющегося исконным, по своему месту во Вселенной, врагом России. В годы революции буржуазный мир представлялся в образе крепости, расположенной в центре некоего пространства, а революционный мир — силой, которой исторически суждено взять крепость Зла, разрушить ее и на ее останках возвести вечный мир социальной гармонии.

…Та же идея получила пространственное и политическое воплощение в перенесении Петром I столицы в Петербург — город, располагавшийся в тот момент практически за пределами государства, или же в скором будущем превратившийся в пограничный. Исключительные климатические трудности, потребовавшие многочисленных человеческих жертв при создании города, с точки зрения Петра, полностью компенсировались декларативным поворотом столицы к Европе. Географическое положение Петербурга и Москвы сразу же начало восприниматься современниками как полемическое противопоставление «западного» Петербурга «восточной» Москве. Пушкин включил в петербургскую поэму «Медный всадник» слова, содержавшие целую культурно-политическую концепцию:
И перед младшею столицей // Померкла старая Москва, // Как перед новою царицей // Порфироносная вдова

Основание новой столицы на западном рубеже государства было не только воплощением планов и идеалов основателя, но и определило всю дальнейшую судьбу города и в историко-политической реальности России, и в ее культурно-государственной мифологии. Начиная с этой эпохи, такие противоположные характеристики, как древнее/новое, историческое/мифологическое, получали черты противопоставления концентрического/эксцентрического, исконного/чужеземного. За этим противопоставлением тянулась антитеза двух коренных государственно-культурных моделей.
«Восток» и «Запад» в культурной географии России неизменно выступают как насыщенные символы, опирающиеся на географическую реальность, но фактически императивно над ней властвующие.

…Здесь возможно провести не лишенное интереса сопоставление. Почти параллельно с Пушкиным мифологизация пространства активно проявляется в творчестве Меримо. Экзотика, фантастика и мифология Меримо всегда точно приурочены к географическому пространству и неизменно окрашены в отчетливые тона couleur locale. «Корсиканский» миф, литературно-мифологическая Испания, Литва последовательно появляются на страницах повестей Меримо. Острота достигается тем, что литературная география Меримо неизменно воплощается в пересечении двух языков: внешнего наблюдателя-европейца (француза) и того, кто смотрит глазами носителей резко отличных точек зрения, разрушающих самые основы рационализма европейской культуры. Острота позиции Меримо заключается в его подчеркнутом беспристрастии, в том, с какой объективностью он описывает самые субъективные точки зрения. То, что звучит как фантастика и суеверие для персонажа-европейца, представляется самой естественной правдой для противостоящих ему героев, воспитанных культурами разных концов Европы. Для Меримо нет «просвещения», «предрассудков», а есть своеобразие различных культурных психологий, которое он описывает с объективностью внешнего наблюдателя.

Так, «Фрегат Паллада» Гончарова, по сути дела, концентрирует внимание не на том культурном пространстве, которое пересекает путешественник, а на восприятии путешественником этого пространства (в данном случае на подчеркнутом объективизме этого восприятия). Гончаров не просто объективно изображает пространство, пересекаемое фрегатом, совершающим кругосветное путешествие из Петербурга во Владивосток, — он декларирует, что интерес к разнообразию культур, открытость «чужому» есть реальная специфика русского сознания. При этом впечатление повествователя, наблюдающего чужой для него мир, пересекается с впечатлениями других людей — например, матросов… Пространство корабля на глобусе культуры как бы олицетворяет собой Россию с двойной разделенностью: на мир матросов и морских офицеров. Это пространство перемещается из мира западного в мир восточный, в обоих случаях сохраняя и свою специфику, и способность понимать внешнее пространство, не будучи от него отгороженным. В это пространство включен еще и путешественник, как бы объединяющий все пространства — ибо он внутренне отождествлен с любым из них. Он дает как бы высшую точку зрения культуры.

Основной смысл пространственной модели «Фрегата Паллады» — в низвержении романтической экзотики. Разрушение штампов в антитезе далекое/близкое, чужое/ /свое, экзотическое/бытовое создает образ общего совместного движения всех культурных пространств Земли от невежества к цивилизации. Отсюда экзотика часто оборачивается некультурностью, а цивилизация — жестоким бессердечием. Эти противопоставления, по мнению Гончарова, должны быть сняты единой моделью, в которой динамика и прогресс положительно противостоят статике. Антитеза романтического Востока и «лишенной поэзии» цивилизации, многократно повторяемая в литературе до Гончарова, заменяется противопоставлением застоя и развития.

Дихотомия Востока и Запада в русской культуре то расширяется до пределов самой широкой географии, то сужается до субъективной позиции отдельного человека. Г. Гейне однажды написал: «Когда мир раскалывается надвое, трещина проходит через сердце поэта». Мы можем сказать, что, когда мир раскалывается на Восток и Запад, трещина проходит через сердце русской культуры.
Отношение к западному миру было одним из основных вопросов русской культуры на всем протяжении послепетровской эпохи. Можно сказать, что чужая цивилизация выступает для русской культуры как своеобразное зеркало и точка отсчета, и основной смысл интереса к «чужому» в России традиционно является методом самопознания.

Своеобразие русского переживания западноевропейских идей отчасти состоит в том, что одни и те же слова и, казалось бы, полностью совпадающие концепции коренным образом меняют свой смысл в зависимости от того, пишутся и воспринимаются они в Западной Европе или в России. В этом смысле русский «европеец» (западник) — лицо, чрезвычайно далекое от реального носителя европейских идей и даже во многом ему противоположное. Европейский читатель принимает на веру миф о том, что русский западник действительно адекватно отражает европейские идеи, а русский славянофил — носитель «подлинно русских начал» и противостоит западной цивилизации. На самом деле истинное славянофильство — направление, представляющее собой русское отражение идей немецкого романтизма. Это утверждение ни в коей мере, однако, не унижает его ори-гинальности и органичности для России.

Печатается по: Знамя. 1997. № 9

Кто такой индеец?
Шеминский Ян (польский этнограф ХХ века)
Известно, что миллионов двадцать – восемь процентов населения Латинской Америки – индейцы. В некоторых странах континента индейцев вообще нет: в Уругвае, на Антильских островах; в других – Чили, Аргентине, Бразилии, Сальвадоре, Коста-Рике – их очень мало. Зато в таких странах как Гватемала, Боливия, Эквадор, Перу, Парагвай, индейцы составляют большинство населения.
Все эти данные широко известны, повсюду приводятся и, очевидно, соответствуют истине.

Неизвестно только одно – кто такие индейцы, или, точнее формулируя вопрос, - кого можно считать индейцем?

В 1492 году ответ на этот вопрос был предельно прост: индейцем называется каждый неевропеец, встреченный в Новом Свете. Ныне утверждать, что индеец – это человек, предки которого жили в Америке до Колумба, - значит не сказать ничего: ведь под это определение попадают и мексиканский интеллигент, с гордостью говорящий о своих предках-ацтеках (обычаи которых ему абсолютно чужды, а язык непонятен), и эквадорский крестьянин, на наш взгляд, ничем не отличающийся от своих соседей, которых он тем не менее презрительно называет “indios”, и боливийский шахтер, и нагой охотник из Амазонки.

Но попробуйте спросить у большинства этих людей, индейцы ли они, и в тот же момент выяснится, что в Латинской Америке индейцев нет вообще. Дело в том, что мы задали невежливый вопрос: в латиноамериканском обществе (почти везде) назвать кого-нибудь индейцем – серьезное оскорбление.

Во времена испанского владычества словом «индио» называли человека, чье правовое положение крепостного крестьянина в Европе. Если же к слову «индио» добавляли определение «браво» (что по-испански значит «дикий», «воинствующий»), имелся в виду туземец, находящийся вне юрисдикции испанских властей.

В независимых государствах Южной Америки слово «индио» заменили на слово «индихена» – туземец. Статистика обычно сообщает число туземцев и количество людей, говорящих на туземных языках; беда только в том, что в каждой стране критерии того, кто индеец – разные, тем более они разные у счетчиков во время переписи населения. Приводимые данные чаще всего отражают мнение чиновника, проводящего перепись, а не точку зрения того человека, о котором надлежит решать, индеец он или нет. В 1945 году в Гватемале провели анкету: «Кого можно считать индейцем», 88 процентов опрошенных ответили, что считают индейцем каждого, кто говорит в семье на одном из индейских языков, 86 процентов утверждали, что индейца можно распознать по привычкам и обычаям, 76 процентов опознавали индейца по одежде, а 67 процентов отдавали приоритет антропологическим чертам.

Итак, гватемальские жители назвали четыре критерия определения индейца. Но список этот можно продолжить. Слово «индеец может обозначать: а) человека, ведущего свой род непосредственно от доколумбовских американцев; б) человека, говорящего на одном из индейских языков; в) человека, в культуре которого преобладают элементы, признаваемые индейскими, даже если они были приняты от конкистадоров; г) человека, живущего в резервации; д) крестьянина; е) кочевника; ж) нищего; з) человека, носящего «типично индейское» имя (в Мексике, например, Хуан); и) человека, обутого в сандалии. Итак далее, итак далее, итак далее. Причем ни одно из приведенных определений не охватывает всех индейцев, а с другой стороны – включает в себя не только их.

Термин «индеец», однозначный только в момент своего рождения, а именно в 1492 году, в течении столетий менял свое значение в зависимости от того, как в данный период складывались отношения коренного населения с европейскими пришельцами. Правда, это категории людей во все времена была свойственна общая черта - самое низкое общественное положение.

Во время войны из-за района Чако, разыгравшейся между Боливией и Парагваем, индейское – по языку и обычаям - племя чиригуано, живущее в Боливии у самой парагвайской границы, выступило на стороне парагвайцев. Дело в том, что чиригуано видели в парагвайцах соплеменников, ибо и те и другие говорят на языке гуарани, одинаково выглядит, да и враги у них были общие - боливийское правительство. Короче говоря, заведомые индейцы чиригуано признали в парагвайцах братьев.

И все-таки можно ли однозначно ответить на вопрос: «Кого считать индейцем?» Теоретически да. Скорее всего индейцем следует называть человека, который, во всяком случае, считаете себя членом этнической группы, признаваемой индейской. Но что включается в понятие индейской группы?! Пока здесь царит полная путаница…

Печатается по: Вокруг света. 1972. № 2. С. 30

Русский национальный характер
Вышеславцев Б. П.

Далекая таинственная Россия ... ее всегда боялись и не понимали. Теперь она выкинула какую-то невероятную штуку, которая волнует, пугает или восхищает весь мир. И вот она, как будто опозоренная, предательская, [всех возмущающая], стала невероятно популярной, и ее нужно понять. Все заинтересовались ею. Никогда русское искусство, русская мысль не были так популярны в мире, никогда не влияли так на западную культуру, как сейчас. И мы, рассеянные по всем странам, сыны нашей таинственно-загадочной Родины, осуществляем странную миссию — дружиться с разными народами, принимать в [сердце свое их судьбу и нести] им свой трагический опыт.
 
Задача всех [людей] сильных духовных индивидуальностей различных наций состоит сейчас в том, чтобы разрушить стены, разъединяющие народы, чтобы работать для всемирного братства, чтобы создать взаимодействие всех национальных индивидуальностей и дарований. Человечество и каждая душа устали, жить ненавистью и вообще отрицательными аффектами. Сейчас необходима интернациональная мобилизация всех светлых духов, всех, кто хочет возродить честь, любовь к родине, свободе. Им предстоит борьба с разлагающими темными силами меркантильного духа бесчестной корысти и злобы. Мы хорошо знаем этот дух у себя на родине и чувствуем его веяние во всей Европе.

Из того, что пишется и говорится на Западе, Я вижу, что русский народ и русская судьба все еще остается полной загадкой для Европы. Мы интересны, но непонятны; и, может быть, поэтому особенно интересны, что непонятны. Мы и сами себя не вполне понимаем, и, пожалуй, даже непонятность, иррациональность поступков и решений составляют некоторую черту нашего характера.
Я убежден, что народный характер необычайно устойчив, быть может, он даже всегда остается тем же, и самые неожиданные и невероятные колебания судьбы вскрывают только его скрытые, но всегда присутствовавшие потенции; так что из глубокого понимания характера можно прочесть всю его судьбу.

…Характер человека не есть, однако, что-то явное, очевидное; напротив, он есть нечто скрытое. Поэтому трудно понять характер и возможны неожиданности. Как часто люди говорят: «Вот этого Я от тебя никогда не ожидал\» Характер имеет свой корень не в отчетливых идеях, не в содержании сознания, а скорее в бессознательных силах, в области подсознания. Там, в этой подпочве, подготавливаются землетрясения и взрывы, которые нельзя объяснить, если смотреть на внешнюю поверхность (surface exterieure). В особенности это применимо к русскому народу. Все герои Достоевского поражают такими выходками и вспышками. И весь русский народ в целом поразил мир своим революционным извержением. Нужно сказать, что область подсознательного в душе русского человека занимает исключительное место. Он чаще всего не знает, чего он хочет, куда его тянет, отчего ему грустно или весело.

Умеем ли мы вообще хотеть? Да, у нас бывают мгновенные и непреодолимые желания, и в нас [всех] есть жажда жизни, есть Эрос, но мы не можем определить направление хотения. Любимец русской сказки Иванушка-Дурачок, долго лежавший на печи, ни с того ни с сего вдруг вскакивает и кричит: «Эх вы, тетери, отпирайте двери, хочу идти туда, сам не знаю куда».
Но как проникнуть туда, в бессознательное нашего духа? Фрейд думает, что оно раскрывается в снах. Сны суть наши подсознательные устремления. Во сне мы видим то, чего мы боимся, и то, чего мы жаждем. В этом отношении сны не обманывают: они развертывают художественные символы скрытых сил нашей души.

Чтобы понять душу народа, надо, следовательно, проникнуть в его сны. Но сны народа — это его эпос, его сказки, его поэзия... Многих возмущала пошлость и безнравственность сказки. Но сны бывают разные: прозаические, низменные, отвратительные, и — возвышенные, божественные. Сны, как и сказки народа, не выбирают самого красивого и благородного, как это делают стихи поэта; они, напротив, неумолимо правдивы даже в своем цинизме.

Русская сказка показывает нам ясно, чего русский народ боится: он боится бедности, еще более боится труда, но всего более боится «горя», которое привязывается к нему. И горе это как-то страшно является к нему, как будто по его собственному приглашению: возвращается бедняк из гостей, где его обидели, и пробует затянуть песню. Поет он один, а слышит два голоса. Остановился и спрашивает: «Это ты, Горе, мне петь пособляешь?» И Горе отвечает: «Да, хозяин, это Я пособляю». «Ну, Горе, пойдем с нами вместе». «Пойдем, хозяин, Я теперь от тебя не отстану». И ведет горе хозяина из беды в беду, из кабака в кабак. Пропивши последнее, мужик отказывается: «Нет, Горе, воля твоя, а больше тащить нечего». «Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно». Взял мужик сарафан, пропил и думает: «Вот когда пир! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене!»

И непременно нужно было дойти до конца, до предела, чтобы подумать о спасении. Эту тему потом развивал Достоевский. Замечательно тоже, что «горе» здесь сидит в самом человеке: это не внешняя судьба греков, покоящаяся на незнании, на заблуждении, это собственная воля, или скорей какое-то собственное безволие. И пьет русский человек обыкновенно больше с горя, чем ради веселья. Даже его кутеж, его веселье как-то незаметно переходит предел и становится источником расточения материальных и духовных сил, источником «горя».

Но есть еще один страх в сказках и былях, страх более возвышенный, чем страх лишений, труда и даже «горя» — это страх разбитой мечты, страх падения с небес — прямо в болото; множество сказок изображает эту тему Икара в чисто русском смешном обаянии. Как часто мы видим и теперь сны этого типа, сны падения с высоты воздушного замка! И это вещие сны, которые предсказали русскую действительность.

Теперь посмотрим, [о чем мечтает] чего желает русская сказка, каковы бессознательные мечты (reves) русской души. Прежде всего — это искание «нового царства и лучшего места», постоянное стремление куда-то «за тридевять земель». Здесь есть, конечно, нечто общее сказочному миру всех народов: полет над действительным к чудесному, но есть и нечто свое, особенное, какое-то странничество русской души, любовь к чужому и новому здесь, на земле, и за пределами земли: «Града грядущего взыскуем».

Замечательно то, что вся гамма желаний развернута в русской сказке — от самых возвышенных до самых низких. Мы найдем в ней и самые заветные мечты русского идеализма, и самый низменный житейский «экономический материализм». Прежде всего это есть мечта о таком «новом царстве», где распределение будет построено на принципе «каждому по его потребностям», где можно наесться и напиться, где стоит «бык печеный», где молочные реки и кисельные берега. А главное — там можно ничего не делать и лениться. Сказка о дураке-Емеле рассказывает, что он проводит время на печи и на всякое предложение пальцем пошевельнуть для какого-нибудь дела неизменно отвечает: «Я ленюсь!» Но ему, дураку, принадлежит волшебная щука, которая исполняет все его желания. Все работы выполняются сами собою, «по щучьему велению». Из этой сказки взято это популярное выражение, ставшее поговоркой: «по щучьему велению».

Типична в этом отношении сказка о «хитрой науке». Бедная старуха «захотела отдать сына в такую науку, чтобы можно было ничего не работать, сладко есть и пить и чисто ходить». Сколько ее не уверяли, что такой науки нигде в целом свете не найдешь, она не послушала, продала все свое имущество, продала избу и говорит сыну: «Собирайся в путь, пойдем искать легкого хлебать. Учителем этой хитрой науки оказался только сам черт, К нему в плен и попал искатель легкого хлеба. Есть целый ряд сказок, в которых «хитрая наука» оказывается не чем иным, как искусством воровства. При этом счастье обыкновенно сопутствует лентяю и вору. Один вор сделал такую карьеру, что пригодился по своей специальности даже самому царю: а именно — он украл для него невесту. А потом, так как царь был стар, он украл эту невесту у царя.

Сказки в этом отношении беспощадны: они разоблачают все, что живет в подсознательной душе народа, и притом в душе собирательной (collective), охватывающей и худших его сынов. Не забудем, что воровство играет первостепенную роль во всех мифологиях. Вспомним Гермеса и золото Рейна. Но в русской душе есть еще [над] бессознательное чувство, что это путь дьявольский.
Сказка раскрывает все, что тщательно скрыто в жизни, в ее официальном благочестии и в ее официальной идеологии. Она разоблачает социальную вражду и жажду социальной утопии. Вот, например, работник нанимается к купцу задаром, за право дать хозяину по окончании года «щелчок и щипок». Дал он ему щелчок, по истечении года работы, и купец помер. Батрак «взял себе его имение и стал себе жить, поживать, добра припасать, лиха избывать». Затем повторяется постоянная тема о том, как мужик становится первым министром, или даже царем. Обыкновенно после опасных и трудных подвигов он от ран «скоро поправлялся, зелена вина напивался, заводил пир на весь мир; а по смерти царя начал сам царствовать, и житие его было долгое и счастливое».

…Все эти смешные сказочные сны русского народа оказались, однако, вещими и пророческими. Ведь сны раскрывают то, что живет в душе, как постоянно присутствующее, хотя порою скрытое и подавленное желание. И они могут предсказывать будущее, ибо с человеком случается обыкновенно то, чего он больше всего хочет, особенно чего он бессознательно хочет. Вот почему сказки так символичны для судьбы народа.

Наш сон исполнился. «Хитрая наука» о «легком хлебе», ради которой старуха потеряла дом и имущество, оказалась «научным социализмом» Маркса. Он оказался тем «чертом», к которому попал в плен мальчишка, и он научился там, что воровство есть не воровство» а «экспроприация экспроприаторов». «Хитрая наука» сообщила ему, наконец, как попасть в то царство, где можно наесться и напиться, где можно лежать на печи и все будет исполняться «по щучьему велению»: туда нужно смело прыгнуть, выражаясь вульгарно; а на языке строгой науки: «совершить прыжок из царства необходимости в царство свободы». И многое другое исполнилось в этом сне: богач получил «щелчок в лоб» и помер, мужик «по смерти царя начал сам царствовать». Наконец, (поэт мальчишеской наглости Хлестаков, а в сказке) дезертир и шулер Мартышка — воплотил социальную утопию, где «беднота» получает пайки из «казенных магазинов».

…До сих пор Я показывал вам низменное и пошлое в русской сказке. [(К этому меня обязывала правдивость философа и скромность русского человека. Национальная скромность, самокритика и самоосуждение составляют нашу несомненную черту. Нет народа, который до такой степени любил бы ругать себя, изобличать себя, смеяться над собой. Вспомните Гоголя и Достоевского. Но тот же Достоевский верит в высокий дух русского народа. Верим и мы, и наша вера ценна потому, что она прошла через горнило глубочайшего сомнения. Кто из русских не (усомнился) в своем народе в страшный период революции? Впрочем, в революциях все народы страшны.

Тот спасен от низменного к пошлого, кто почувствовал его ничтожество и разразился смехом.)] Смех есть великое освобождение. [Его дал нам и Гоголь, и Чехов, но он есть вообще в русской душе и в русской сказке.] С мудрым юмором показывает она, что конец жадного и завистливого земного благополучия есть «разбитое корыто». Наш великий поэт Пушкин оценил и обессмертил эту тему народной сказки. Сказка хорошо сознает всю пошлость земной утопии сытого рая, как предела желаний, как вершины фантазии, которая притом никогда не сбывается.

…Вот русская форма таинственного мифа об Эросе и Психее. Иван Царевич с его вечными полетами и бесконечными стремлениями — это русский Эрос. Как и Эрос Платона, он рвется прочь от земной бедности и юдоли и жаждет обладания мудростью и божественною красотою. Какова же его Психея, его ненаглядная Василиса Премудрая? Она красота и мудрость запредельная, потусторонняя, до странным образом связанная с красотою сотворенного мира. Вся тварь ей повинуется: по ее мановению муравьи ползучие молотят несчетные скирды, пчелы летучие лепят церковь из воска, люди строят золотые мосты да великолепные дворцы. Русская Психея связана с душою природы, и она же учит людей, как строить жизнь, как творить красоту.

…Есть еще одна сказка, быть может, самая поэтическая, где раскрывается сущность русской души, русской Психеи. Это сказка «о серебряном блюдечке и наливном яблочке». Была обиженная сестрами дурочка, как бы Сандрильона, которая на всех работала. Ей досталось в руки серебряное блюдечко и наливное яблочко такой красоты, что сестры ей начали завидовать. Заманили они ее в лес и убили. На могиле вырос тростник, из которого пастух сделал дудочку, заиграл на ней, и она человеческим голосом все рассказала… …Что же такое это «серебряное блюдечко», которому позавидовали сестры и в котором царь увидал всю красоту мира? Это ведь только серебряное зеркало, в котором отражается весь мир. Но «зеркало вселенной» (miroir de 1'univers) есть душа, так определил ее Лейбниц. И в этой душе отражались не предметы жалких забот, а красота Космоса, вращение светил и хороводы звезд, поистине, как сказал философ «le monde entier plein d'mfinite». Эта душа, умевшая видеть красоту, была единственным сокровищем девушки, которому позавидовали ее сестры. Она же не могла ни гневаться, ни мстить, ибо та душа, которая поднялась к созерцанию мировой гармонии, которая вбирает в себя весь мир и любит весь мир, может только прощать.

И она предлагает царю свое единственное сокровище, свою душу, прямо по слову Христа: «Больше сия любви никто же имать, аще кто душу свою положит за други своя».
[Вот русская Психея, вот Сандрильона, которая может быть достойной невестой принца, невестой Ивана Царевича.] В такую Психею были влюблены наши лучшие писатели: и Пушкин, и Достоевский, и даже Толстой. Таковы ли мы сами? Конечно, нет. Но такими мы хотели бы быть. К этому пределу устремлена наша религия и наша философия. Это то, чего хотел Достоевский в образе своего Зосимы и князя Мышкина, это то, что Соловьев назвал «положительным всеединством» (Pun et le tout positive). И это совершенно национально, ибо об этом говорит простая мужицкая народная сказка.
В ней виден весь русский Эрос, на всех [его низших и высших путях, видно все, что мы любим, к чему стремимся и от чего отвращаемся].

…Но эта мудрость и красота в нашем русском мировоззрении понимается не в смысле абстрактных идей Платона, отрешенных и оторванных от мира, не в смысле вечно недосягаемого идеала, а в смысле конкретной мудрости и красоты, воплощенной в Космосе, в природе, в Душе…

Печатается по: Вопросы философии. — 1995.— № 6.

Духовный смысл сказки
Ильин И. А.

…Сотни и тысячи лет этому отстою национального духовного опыта, укрытого и развёрнутого в русских народных сказках. Пусть история нашего народа насчитывает всего одну тысячу лет; но возраст народа не определяется памятью его истории. Ведь это тысячу лет тому назад наш народ опомнился и начал кое-как помнить себя, - опомнился, приняв христианство и удержав в своей памяти кое-что дохристианское. Но это дохристианское прошлое его, утраченное его памятью, не утратилось в его опыте и в его духе.

…Темы сказок живут в мудрых глубинах человеческого инстинкта, где-то там, в священных подвалах, под семьюдесятью железными столбами, где завязаны узлы национального бытия и национального характера и где они ждут разрешения, свершения и свободы. В эти подвалы национального духовного опыта не проникнуть ни гордецу, ни трусу, ни маловеру, ни криводушному. Но доверчивый и искренний простец, но скромный и храбрый в своей поэтической серьёзности созерцатель – проникают под эти сводов и выводят оттуда рой народных сказок, разрешающих, свершительных и освобождающих. И для него эти сказки не «выдумка» и не «небылица», а поэтическое прозрение, сущая реальность и начальная философия.

…Сказка даёт и гораздо меньше и в то же время гораздо больше, чем дневное сознание. Природа и дневное сознание имеют свою естественную необходимость и свои естественные невозможности; а сказка не связана ни этой необходимостью, ни этими невозможностями. Она имеет свою «необходимость». Её необходимость иная, душевно-духовная, внутренняя, таинственная. Это необходимость сокровенного помысла, предчувствия и сновидения; и ВТО же время это необходимость национальной судьбы, национального характера и национальной борьбы.
Сказка не повинуется законам вещества и тяжести, времени и пространства. Она повинуется законам художественной мечты и законам национально-героического…эпоса. Она повинуется законам всесильного волшебства и запросам сверхчеловеческой национальной силы: она слагается по указаниям пророческого сновидения, волевого порыва и созерцающего постижения.
…Спрашивает человек сказку, а она отвечает ему о смысле земной жизни…

…Что такое счастье? Само ли оно в жизни приходит или его надо добывать? И что нужно, чтобы добыть его? Неужели непременно нужны труды, испытания, опасности, страдания и подвиги, все эти «утруждения великими службами»? И как же слагаются эти испытания и подвиги? И есть ли на свете люди бездольные и бессчастные? И откуда эта бездольность и бессчастность? Можно ли её преодолеть или она суженая, роковая? И в чём же счастье человека? В богатстве ли? Или в любви к свободе? Или, может быть, в доброте и правоте? В жертвенной любви доброго сердца?

…Что такое судьба? Что значит: умным горе, а дуракам счастье? И какие же это такие – дураки? Может они вовсе не дураки? Что это значит: «на роду написано»? И неужели судьбу нельзя одолеть и человеку остаётся покорно сидеть у моря и ждать погоды? Или всякий человек своему счастью кузнец? И как быть человеку в трудную минуту жизни, когда горько плачется и тужится, а ума ни к чему не приложить? Как бы человеку на распутье жизненных дорог, и на тропинках жизненного леса, в беде и в несчастье?..

…А можно ли жить и прожить кривдою на свете? И куда кривда ведёт? Не сильнее ли она, не выгоднее ли правды? Или правда лучше и всегда в конце концов победит? И в чём же тогда понятная таинственная сила правды? Почему содеянное зло всегда или почти всегда возвращается на голову виновника? А если не всегда, то где же справедливость? И почему это так бывает, что посеянное добро, хотя бы маленькое семячко добра, расцветает потом на пути посеявшего человека благоуханными цветами – то благодарности и ответного добра, то пожизненной преданности, то прямо спасения от лютой беды? А если не всегда так бывает, то почему? Не правит ли миром некая таинственная благая сила и каковы законы её?..

…А как быть с неравенством на земле? Ведь люди различны и не равны; есть умные, хитрые и глупые; есть уроды и красавцы, богатые и нищие, цари и мужики, богатыри и карлики. Справедливо ли это? И почему это так устроено? И вправду ли низшие – хуже? Или они, может быть, в чём-нибудь лучше высших – сильнее, храбрее, добрее, умнее, изворотливее, благороднее? А может быть, Иван-Коровий-Сын и есть самый могучий Буря-Богатырь? Разве не бывают злые цари, жестокие богачи – и добрые нищие, великодушные мужики, злые красавицы и добрые уроды? Или разве не бывает так, что чудесная, благородная и ум-ная душа, - душа-красавица, - скрыта в уродливом теле Зверя-лесного-Чуда-морского? И неужели нет путей для её спасения и освобождения? Что же важнее – внешняя оболочка или незримая красота души? И как распознать, как учуять прелестную душу у страшилища и уродливую, злую душу у богатой красавицы? Как не ошибиться? Чему поверить? И кому же надо царствовать в тридесятом царстве – ничтожному глупцу или доброму и мудрому уродцу в рубище?...

…Сказка есть первая, дорелигиозная философия народа, его жизненная философия, изложенная в свободных мифических образах и в художественной форме. Эти философские ответы вынашиваются каждым народом самостоятельно, по-своему, в его бессознательной национально-духовной лаборатории. И сказки различных народов отнюдь не повторяют друг друга. Сходны лишь образные темы, Ито лишь отчасти; но не сходны ни вопросы, ни ответы сказок. Каждый народ по-своему томится в земной жизни; накапливает свой особый, - и дорелигиозный, и религиозный опыт; слагает свою особую духовную проблематику и философию; вынашивает своё миросозерцание. И того, кто стучится у дверей, сказка уводит именно к истокам национального духовного опыта, русского человека по-русски укрепляя, по-русски утешая, по-русски умудряя…

…В русских сказках русский народ пытался распутать и развязать узлы своего национального характера, высказать своё национальное мироощущение…, - разрешая лежавшие на его сердце жизненные, нравственные, семейные, бытовые и государственные вопросы. И сказки русские – просты и глубоки, как сама русская душа.

Печатается по: Ильин И. А. Одинокий художник/ Сост., предисл. и примеч. В. И. Белов. – М.: Искусство, 1993. 348 с. – (история эстетики в памятниках и документах)

Понимание культур через посредство ключевых слов
Вежбицкая А.

5. Частотность слов и культура

Хотя разработанность словаря, несомненно, представляет собой ключевой показатель специфических черт различных культур, он, конечно, не является единственным показателем. Родственный показатель, часто не учитываемый, состоит в частоте употребления. Например, если какое-то английское слово можно сопоставить по смыслу с некоторым русским словом, но при этом английское слово является распространённым, а русское используется редко (или наоборот), то данное отличие наводит на мысль об отличии в культурной значимости.
Нелегко получить точное представление том, сколь общеупотребительным является слово в некотором данном обществе… Результаты всегда будут зависеть от размеров корпуса и выбора входящих в него текстов.
Так действительно ли имеет ли смысл пытаться сравнивать культуры, сравнивая частотность слов, зарегистрированную в имеющихся частотных словарях? Например, если мы обнаруживаем, что в корпусе американских английских текстов Кучеры И Франсиса и Кэрролла слово if встречается соответственно 2 461 и 2 199 раз на один миллион слов, тогда как в корпусе русских текстов Засориной соответствующее слово если встречается 1 979 раз, можем ли мы что-либо заключить из этого о роли, которую гипотетический способ мышления играет в указанных двух культурах?
Лично мой ответ состоит в том, что … нет, не можем, и что было бы наивно пытаться сделать это, поскольку различие такого порядка может быть чисто случайным.
С другой стороны, если мы обнаруживаем, что частотность, приводимая для английского слова homeland, равна 5…, тогда как частотность русского слова родина составляет 172, ситуация качественно иная. Пренебрегать различием такого порядка (приблизительно 1:30) было бы ещё более глупо, нежели придавать большое значение различию в 20% или 50%...
В случае слова homeland оказалось, что оба упомянутые здесь частотных словаря английского языка дают одну и ту же цифру, но во многих других случаях приводимые в них цифры значительно различаются. Например слово stupid «глупый» появляется в корпусе C et al. 9 раз, а корпусе K&F – 25 раз; idiot «идиот» 1 раз появляется в C et al. и 4 раза – в K&F; а слово fool «дурак» появляется 21 раз в C et al. и 42 раза – в K&F. Всеми этими различиями, очевидно, можно пренебречь как случайными. Однако, когда мы сравним английские показатели с русскими, вырисовывающуюся картину едва ли можно будет отвергнуть аналогичным образом:

Английский язык (K&F / C et al. ) Русский язык
fool 43/21 дурак 122
stupid 25/9 глупый 199
stupidly 12/0,4 глупо 134
idiot 14/1 идиот 129

Из этих цифр вырисовывается чёткое и ясное обобщение (относительно всего семейства слов), полностью согласующееся с общими положениями, выведенными независимым образом, на основе неколичественных данных; оно состоит в том, что русская культура поощряет «прямые», резкие, безоговорочные оценочные суждения, а англосаксонская культура – нет. Это согласуется с другими статистическими данными…: использование слов terribly и awfully в английском языке и слов страшно и ужасно в русском:

Английский язык (K&F / C et al. ) Русский язык
terribly 18/9 ужасно 170
awfully 10/7 страшно 159
horribly 12/1

Если прибавить к этому, что в русском языке есть также гиперболическое существительное ужас с высокой частотностью 80 и полным отсутствием аналогов в английском языке, различие между этими двумя культурами в их отношении к «преувеличению» станет ещё более заметным.
Аналогичным образом, если мы заметим, что водном английском словаре (K&F) зарегистрировано 132 вхождения слов truth, тогда как в другом (C et al.) – только 37, это различие возможно, поначалу приведёт нас в смятение. Однако, когда мы обнаружим, что цифры для ближайшего русского аналога слова truth, а именно правда, составляют 579, мы, вероятно, в меньшей степени будем склонны пренебречь этими различиями как «случайными».
Всякий, кто знаком как с англосаксонской культурой (в любой из её разновидностей), так и с русской культурой, интуитивно знает, что родина представляет собою… общеупотребительное русское слово и что закодированный в нём концепт культурно-значим – в значительно большей степени, нежели английское слово homeland и закоодированныйы в нём концепт. Не вызывает удивления, что частотные данные, сколь бы они ни были ненадёжны в целом, подтверждают это. Точно так же тот факт, что русские склонны чаще говорить о «правде», нежели носители английского языка говорят о «truth», едва ли покажется удивительным тем, кто знаком с обеими культурами. Тот факт, что в русском лексиконе есть ещё одно слово, обозначающее нечто вроде «truth», а именно истина (79), в отличие от частотности слова правда, не столь поразительно высока, даёт дополнительные свидетельства в пользу значимости указанной общей темы в русской культуре…
6. Ключевые слова и ядерные ценности культуры
Наряду с «культурной разработанностью» и «частотностью», ещё один важный принцип, связывающий лексический состав языка и культуру, - это принцип «ключевых слов»…
«Ключевые слова» - это слова, особенно важные и показательные для отдельно взятой культуры. Например, в своей книге «Семантика, культура и познание»…Я попыталась показать, что в русской культуре особенно важную роль играют русские слова судьба, душа и тоска и что представление, которое они дают об этой культуре, поистине неоценимо…
…Некоторые слова могут анализироваться как центральные точки, вокруг которых организованы целые области культуры. Тщательно исследуя эти центральные точки, мы, возможно, будем в состоянии продемонстрировать общие организационные принципы, придающие структуру и связность культурной сфере в целом и часто имеющие объяснительную силу, которая распространяется на целый ряд областей.
Такие ключевые слова, как душа или судьба, в русском языке подобны свободному концу, который нам удалось найти в спутанном клубке шерсти; потянув за него, мы, возможно, будем в состоянии распутать целый спутанный «клубок» установок, ценностей и ожиданий, воплощаемых не только в словах, но и в распространённых сочетаниях, в грамматических конструкциях, в пословицах и т.д. Например, слово судьба приводит к другим словам, «связанным с судьбою», таким, как суждено, смирение, участь, жребий и рок, к таким сочетаниям, как удары судьбы, и к таким устойчивым выражениям, как ничего не поделаешь, к грамматическим конструкциям, таким, как всё изобилие безличных дативно-инфинитивных конструкций, весьма характерных для русского синтаксиса, к многочисленным пословицам и так далее.

Печатается по: Вежбицкая Анна. Понимание культур через посредство ключевых слов / Пер. с англ. А. Д. Шмелёва. – М.: языки славянской культуры, 2001. – 288 с. – (язык. Семиотика. культура. Малая серия).

Души прекрасные порывы
Вайль П., Генис А.

Японцы, признаваясь в любви, прикладывают ладонь не к сердцу, а к желудку. Они уверены, что душа находится в животе. Поэтому и делают харакири, выпуская душу на волю. Весьма мучительный способ убедиться в своей метафизической сущности.
Белый человек, говоря о возвышенном, похлопывает себя по нагрудному карману, где может находиться авторучка «паркер», носовой платок или даже бумажник, но никак не душа. Она – на три пуговицы ниже.
Можно привыкнуть к любой широте, долготе и рельефу, но пуповина, которая связывает человека с домом, отходит, естественно, от живота, Ане от сердца. Сердце, как выясняется, может быть каким угодно, хоть обезьяньим. А вот желудку не прикажешь. Попробуй его уговорить, что, мол, авокадо – это еда, а не украшение…
Ниточки, связывающие человека с родиной, могут быть самыми разными – великая культура, могучий народ, славная история. Однако самая крепкая ниточка тянется от родины к душе. То есть к желудку.
Это уже не ниточки, а канаты, манильские тросы. О народе, культуре, истории можно спорить до утра. Но разве присутствует дискуссионный момент в вобле?
Нельзя унести родину на подошвах сапог, но можно взять с собой крабов дальневосточных, килек пряных таллиннских, тортиков вафельных, «пралине», конфет типа «Мишка на севере», воды лечебной «Ессентуки» (желательно, семнадцатый номер). С таким прейскурантом (да, горчицу русскую крепкую) жить на чужбине (ещё масла подсолнечного горячего жима) становится и лучше (помидорчиков слабокислых), и веселее (коньяк «Арарат», 6 звёздочек!)
Конечно, за столом, накрытым таким образом, всё равно останется место для ностальгических воспоминаний. То в розовой дымке выплывет студень (правильнее, стюдень) за 36 копеек, то пирожки с «повидлой», то «борщ б/м» (б/м – это без мяса, ничего неприличного). Ещё – горячий жир котлет, ростбиф окровавленный, страсбургский пирог.
Впрочем, пардон. Это уже не ностальгия, а классика. Как говорил пророк нашего безобразного поколения Веничка Ерофеев, «жизнь даётся человеку один раз, и прожить её надо так, чтобы не ошибиться в рецептах».
Наши рецепты взяты, конечно, не из кулинарной энциклопедии «Лярусс», но они обладают несомненным преимуществом: они – наши. Созданные коллективным разумом масс, пропитанные запахом (угаром?) родины. Разве можно от таких вещей открещиваться?
Впрочем всегда найдутся вегетарианцы или атеисты, утверждающие, что души нет вовсе. Но стоит ли говорить о людях, у которых нет ничего святого?

Печатается по: Вайль П., Генис А. Русская кухня в изгнании: Сборник эссе/ Вступительная статья проф. Л. Лосева. – М: Независимая газета, 1995. – 176 с.

Тематика самостоятельных письменных работ
1. Роль психоанализа в исследовании национального характера.
2. Концепции национальной «картины мира».
3. этногенез в концепции Л. Гумилева.
4. Проблема национальной идентичности.
5. Восток – Запад: противостояние или диалог культур?
6. Формы, каналы, способы межкультурной коммуникации.
7. Психологические, экзистенциальные, гносеологические проблемы межкультурной коммуникации.
8. Стихийные и целенаправленные заимствования как результат межкультурного взаимодействия.
9. Этническая и кросс-культурная психология.
10. Личность в этнокультурной целостности. Концепция базовой и модальной личности.
11. Психология аккультурации. Адаптация к инокультурной среде.
12. Пространственно-временной континуум в национальной картине мира
13. Межкультурная коммуникация в советскую и постсоветскую эпохи.
14. Диалог «Россия – Запад»: история и перспективы.
15. Россия и восточные культуры: традиции и современность.
16. Образ Запада в российском сознании.
17. Этнические особенности способа художественного самовыражения.
18. «Культурный шок» и пути выхода из него в концепции американского культурантрополога Филипа Бока
Часть 1
Часть 2
Часть 3
Психология
 
www.pseudology.org