Фатех Вергасов Александра Михайловна Коллонтай 01 апреля 1872 года — 27 марта 1952 года Коллонтай — Первая в мире жещина-посол. С 1923 года полномочный и торговый представитель в Норвегии, с 1926 — в Мексике, с 1927 — полномочный представитель в Норвегии, в 1930-1945 — посланник, а затем посол СССР в Швеции. Её имя овеяно легендами. Одна из самых загадочных Женщин советской России. До глубокой старости сводила с ума мужчин. Есть такие Женщины, которым Бог не дал таланта быть хранительницей семейного очага. Хотя, казалось бы, всем остальным природа их наградила — и красотой, и грацией, и обаянием, и умением любить, и умом... Но желанием создать семейный уют Шурочка Коллонтай была обделена так же, как бывает иногда человек начисто лишен слуха или голоса.   Александра Михайловна Домонтович (Коллонтай) родилась 01 апреля 1872 года в богатом трехэтажном особняке в семье полковника генерального штаба. Женился он лишь в сорок лет, на Женщине с тремя детьми, которая ушла от мужа. Так что Шура была её четвертым ребенком, но для отца — первым и любимым. В девочке перемешалась русская, украинская, финская, немецкая и французская кровь. Воспитание она получила домашнее, но экзамены на аттестат зрелости в петербуржской мужской гимназии сдала лучше многих гимназистов. Ей было шестнадцать, она обожала танцевать, и её любимым партнерам по танцам был Ванечка Драгомиров. Они были признаны на балах самой блистательной парой. Ей казалось, что она влюблена, но когда Ваня попытался её убедить, что они должны быть вместе навеки, Шурочка подняла его на смех. Ваня пустил себе пулю в сердце. Некоторое время спустя блистательный адъютант императора Александра III сорокалетний генерал Тутолмин просил руки Шуры Домонтович, но получил решительный отказ. Отправляясь по делам в Тифлис, отец взял Шуру с собой. Здесь она проводила время с троюродным братом — черноволосым красавчиком и весельчаком, молодым офицером Владимиром Коллонтаем. Говорили они о Политике и о социальной несправедливости, читали Герцена.   Владимир покорил сердце и ум юной красавицы   Шура вернулась в столицу, но Коллонтай приехал следом и поступил в Военно-инженерную академию. Родители мечтали о другой партии для дочери и не разрешили видеться влюбленным, что, естественно, только разогрело страсть. Чтобы охладить дочь, отец отправил её развеяться в Париж и Берлин под присмотром её сводной сестры. Но переписка между влюбленными не прекращалась, а в Европе Шура узнала про профсоюзы, Клару Цеткин, "Коммунистический манифест", — про все то, что в России было запретным. И именно сладость запретного плода заставила её заявить — выхожу замуж за Коллонтая! Они были счастливой и красивой парой. Муж был мягок и добр, старался во всем ей угождать, он был горазд на выдумки и забавы. Упрекнуть его было не в чем, но она хотела чего-то другого. Чего? Она сама не знала. Шура начала работать в публичной библиотеке, где собирались столичные вольнодумцы. Её сыну, Мише, не исполнилось ещё и полугода, а его мать, нахватавшись первых сведений о том, что не все в этом мире гармонично и справедливо, уже была одержима жаждой участвовать в избавлении человечества от вселенского зла. Но пока она ставила перед собой цели попроще. Например, выдать замуж ближайшую подругу Зою Шадурскую за друга мужа офицера Александра Саткевича.   Ради этого она даже придумала жить "коммуной", пригласив и Зою, и Саткевича в свой дом. Надо сказать, что в средствах молодая семья не была стеснена — отец выделил замужней дочери значительное содержание. Вечерами собирались вчетвером, читали вслух социальную публицистику, отобранную Шурой. Зоя слушала страстно, Саткевич внимательно, муж, зевая. Заходили новые друзья хозяйки дома — учителя, журналисты, артисты — и до хрипоты спорили о Политике. Саткевич не пленился Зоей, но зато хозяйка дома полностью и безраздельно завладела его чувствами. Образовался мучительный любовный треугольник. С этого времени Шуру Коллонтай начали безраздельно волновать проблемы свободы любви, семейного счастья, долга, возможности любви к двоим мужчинам. Она теоретизировала, но ни на что не могла решиться. Ей нравились оба. Зоя ушла из "коммуны" и снимала квартиру, где Шура тайно встречалась с Саткевичем. Наконец, она покинула супружескую квартиру, сняла комнаты для себя, сына и няни, но вовсе не для того, чтобы расторгнуть брак с Коллонтаем и вступить в новый. Она не хотела семейного уюта, дом ей нужен был, чтобы делать дело — читать и писать. Саткевич был в её квартире желанным, но редким гостем. 13 августа 1898 года Шура Коллонтай отправилась за границу, оставив сына на попечение родителей.   Ей было двадцать шесть Коллонтай выбрала Швейцарию, чтобы получить образование. Но она заболела нервным расстройством, уехала в Италию, где писала статьи для газет и журналов, которые никто не печатал. Нервное расстройство усилилось, врачи посоветовали вернуться домой. Тогда она в последний раз попыталась жить нормальной женской жизнью в семье. Муж заболел, она ухаживала за больным. Но роль заботливой жены ей наскучила, а возобновившиеся свидания с Саткевичем ставили перед ней неразрешимые проблемы. Коллонтай уехала в Швейцарию. Она записалась в семинар профессора Геркнера, много читала, её статьи появились в солидных журналах. Она писала о Финляндии — о проектируемых реформах, об экономике, о рабочем движении, и стала авторитетным экспертом по этой стране. Шура быстро приобретала новые связи — подружилась с Розой Люксембург, с Плехановым и его женой. Изредка она приезжала в Петербург, встречалась с другом, но не с мужем. Мать умерла, сын жил с дедом. Саткевич мечтал жениться на Шурочке, потому что гражданский брак для полковника был неприемлем. Но она была категорически против. Она уже приспособилась к другой жизни. Она познакомилась с Каутским и Лафаргами, стала знатоком русского рабочего движения и специалистом по Финляндии. Когда умер отец, возникло множество бытовых проблем. Ей в наследство перешло имение, которое приносило большие доходы, позволявшие безбедно жить в Европе. Ей нужны были деньги, но заниматься их добыванием, обременять себя финансовыми отчетами не хотелось. Она поручила все дела по имению Саткевичу. К тому времени к их отношениям привыкло даже строгое начальство полковника, и Шура и Александр уже ни от кого не таились. Дом отца продали, Коллонтай сняла хорошую квартиру, верная подруга Зоя жила с ней в качестве домработницы. Она готовила, стирала, гладила и шила, а кроме того, писала для газет очерки, фельетоны, рецензии. Шура Коллонтай предпочитала только творчество — она была уже автором трех книг по социальным проблемам, много писала о женском движении, о пролетарской нравственности, которая придет на смену буржуазной. В 1905 году А. Коллонтай обнаружила в себе ещё один талант — талант оратора. Включившись в агитационную работу нелегалов, она с пафосом выступала на рабочих собраниях. На одном из них она познакомилась с соредактором первой легальной газеты социал-демократов в России Петром Масловым, которого отчаянно критиковал Ленин. Пухленький, рано начавший лысеть русский экономист произвел на Шуру неизгладимое впечатление. Она говорила только о нём, и Петр Маслов — степенный, расчетливый — бросился в омут любви, хотя и состоял в законном браке. Маслов получил возможность прочитать цикл лекций в Германии. Коллонтай приехала на учредительный съезд социал-демократов в Мангейм, где круг её знакомых в высшей элите европейской социал-демократии значительно расширился. Но, главное, в Берлине, где она остановилась на несколько дней, её ждал Маслов. А в Петербурге Петр смертельно боялся огласки, тайные свидания радости не приносили. Но популярного экономиста снова пригласили в Германию, а Коллонтай — на конгресс Интернационала.   Личное сочеталось с общественным Тем временем бурная революционная деятельность Коллонтай не осталась без внимания властей. Её арестовали, но выпустили под залог. Пока она укрывалась у писательницы Щепкиной-Куперник, друзья приготовили ей заграничный паспорт, и она сбежала. Её разлука с Петербургом на этот раз растянулась на восемь лет. Вскоре за ней последовал Петр Маслов, правда, ему пришлось взять с собой семью. Тайная любовь продолжилась в Берлине. Но Шура, как и большинство русских эмигрантов, не могла усидеть на одном месте. Для Коллонтай домом была она сама, крыша над головой и стол для работы. Но, главное, она великолепно знала несколько европейских языков и легко адаптировалась в любой стране. Роман с Петром Масловым начал тяготить Шуру Коллонтай, поскольку превратился в тривиальный адюльтер, а о браке с ним она и слышать не хотела. Она уехала в Париж, сняла комнату в скромном семейном пансионе. Но Петр бросился за Шурой, прихватив, как всегда, свое семейство. Он приходил к ней каждый день, но ровно в половине десятого торопился домой. Её это угнетало. На траурном митинге у могилы Лафаргов Коллонтай заметила на себе пристальный взгляд молодого мужчины — прямой, открытый, властный взгляд. После похорон он подошел, похвалил её речь, поцеловал ручку. "Он мне мил, этот веселый, открытый, прямой и волевой парень", — писала она немного позже. Тогда они долго бродили по городу, зашли в бистро. Она спросила, как его зовут. Александр Шляпников, революционер-пролетарий. Ночью он привез её в пригород, в скромный дом для малоимущих, где снимал убогую комнату. Ему было двадцать шесть, ей — тридцать девять.   Утром последовали объяснение и разрыв с Петром Масловым. Решили с Санькой уехать в Берлин, но она ещё задержалась в Париже — прибыл муж, Владимир Коллонтай. Не читая, Шура подписала заготовленные его адвокатом документы о разводе, где всю вину брала на себя. Теперь её бывший муж мог спокойно жениться на любимой Женщине, с которой давно жил и которая любила их с Шурой сына Мишу. Коллонтай писала Зое, что безмерно счастлива с новым другом. Только с ним она по-настоящему почувствовала себя Женщиной. Теперь, живя с пролетарием, она считала, что стала лучше понимать жизнь и проблемы рабочих. Шляпников выполнял ответственные поручения Ленина, поэтому не часто бывал дома. Когда же им удавалось подольше жить вместе, Шура замечала, что друг начинает её раздражать. Мужчина, который при всей непритязательности все-таки требовал минимального ухода и внимания, был обузой. Он мешал ей работать, писать статьи и тезисы лекций.   Имение денег давало всё меньше Мировая война застала Коллонтай с её сыном, Мишей, в Германии. Они вместе отдыхали в это лето в курортном городке Коль-груб. Их арестовали, но через два дня её выпустили, так как она была врагом того режима, с которым Германия вступила в войну. С трудом удалось вызволить Мишу, и они выехали из страны. Шура отправила сына в Россию, а сама уехала в Швецию, где был в то время Шляпников. Но из Швеции её выслали за революционную агитацию без права возвращения когда-либо. Выгнали навсегда.   Она остановилась в Норвегии. Наезжавший иногда Шляпников тяготил её, кроме того, Саткевич сообщил о своей женитьбе. Её это расстроило. Сказывались и долгая разлука с Россией, и бездеятельность. У неё началась депрессия, она писала о своем одиночестве и ненужности. И в этот момент её пригласили с лекциями в США, к тому же сам Ленин поручил ей перевести его книгу и попытаться издать в Штатах. Коллонтай выполнила его задание, да и лекции имели бешеный успех. Она объехала 123 города, и в каждом прочитала по лекции, а то и по две. "Коллонтай покорила Америку!" — писала газета. Она устроила Мишу, через своих знакомых, на военные заводы США, что освободило его от призыва в действующую армию. Мать решила поехать вместе с сыном. Шляпников хотел присоединиться — она не позволила ему. Это был разрыв. Коллонтай находилась в Норвегии, когда в России царь отрекся от престола. Ленин сам написал Шуре, чтобы она спешно возвращалась на Родину, а потом дал ей через своих людей деликатное поручение. На вокзале в Петербурге её встретил Шляпников, сразу взял один из чемоданов. Предполагалось, что в нём были деньги, которые Ленину выделило Германское правительство на революцию в России. Вскоре приехал и сам Ленин в пресловутом пломбированном вагоне в окружении ближайших соратников. Коллонтай уже была избрана в исполком Петроградского Совета, поэтому, узнав о болезни бывшего мужа, она едва нашла время его навестить, но прийти на его похороны она не смогла — была целиком поглощена революционной работой.   Газеты следили за каждым её шагом, называя её Валькирией Революции. Про её вдохновенные речи на митингах складывались легенды. Толпа всюду встречала её восторженными криками. Её ошеломительный ораторский успех побудил Ленина доверить ей самое трудное — воздействовать на матросов, которые совершенно не поддавались большевистской агитации. Коллонтай отправилась на военные корабли. Её встретил председатель Центробалта матрос Павел Дыбенко, богатырь и бородач с ясными молодыми глазами. Он на руках перенес Шуру с трапа на катер.   С этого дня он сопровождал её во всех поездках, но роман развивался довольно медленно. Вряд ли её смущала разница в возрасте — он был на семнадцать лет моложе. Все говорили, что в двадцать пять она выглядела на десять лет старше, а когда ей стало за сорок, она казалась двадцатипятилетней. Дыбенко был выходцем из неграмотной крестьянской семьи, он отличался лихостью, буйным темпераментом и импульсивностью. Она решила, что встретила человека, предназначенного ей судьбой. Молва о пылкой любви Валькирии Революции со знаменитым вождем балтийских матросов дошла едва ли не до каждого российского гражданина. "Это человек, в котором преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия, — писала Коллонтай про Дыбенко. — В нём, в его страстно нежной ласке нет ни одного ранящего, оскорбляющего Женщину штриха". Однако она писала о нём и другое — "Дыбенко несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть... У них кружится голова". Она поехала к нему на фронт. Дыбенко переводили из одной части в другую — Шура следовала за ним. Но быть "при ком-то" она не хотела, это ранило её самолюбие. Дыбенко получил приказ разгромить Колчака, Коллонтай вернулась к своей работе в женотделе ЦК и женской секции Коминтерна заместителем Арманд. В то время Коллонтай уже очень многое поняла в революции. В дневнике она писала, что рабочие жестоко разочарованы, но в статьях призывала работниц к новым усилиям на пути строительства новой жизни. И несмотря на все намерения порвать с Павлом, она продолжала с ним встречаться. Но её мучила ревность. Ей скоро пятьдесят, и она чувствовала молодую соперницу рядом с ним. Однажды она ждала его до поздней ночи, а когда он пришел, упрекнула его. Павел пытался застрелиться, ранил себя. Оказывается, та девушка поставила ультиматум — "Или я, или она".   Коллонтай выходила друга и простилась с ним навсегда Коллонтай давно не нравилось то, что творилось в большевистской партии. Она чувствовала, что внутрипартийная борьба добром не кончится, и решила спрятаться. Её люто ненавидел Зиновьев. По его просьбе Сталин отправил Шуру в Норвегию, по сути, в почетную ссылку. В Норвегии её другом, помощником и советником стал Марсель Боди, французский коммунист, секретарь советской миссии. Очевидно, он и был последней любовью Александры Коллонтай. В нём был европейский лоск и почтительность, и он был на двадцать один год младше Шуры. Через некоторое время она стала главой советской дипломатической миссии в Норвегии, а потом первой в мире Женщиной-послом в Швеции. В Швецию ей писали и Дыбенко, и Шляпников. Иногда она ездила на тайные, тщательно законспирированные встречи с Боди. В России свирепствовал террор. Письма друзей были полны уныния. В один из приездов в Москву её вызвал Ежов — спрашивал о Боди. Она оборвала с французом всякую связь. Потом Коллонтай узнала об аресте Шляпникова и даже не пыталась помочь, понимала — бесполезно. Его расстреляли в 1937 году. Потом арестовали Саткевича. Семидесятилетнего профессора казнили по постановлению, подписанному Ежовым. Дыбенко арестовали как "участника военно-фашистского заговора" и расстреляли в июле 1938 года. "Жить — жутко", — писала Коллонтай. Готовилось дело об "изменниках-дипломатах", в списке была и её фамилия. Но громкого процесса не последовало, дипломатов "убирали" тихо. Коллонтай почему-то уцелела. В марте 1945 года Молотов сообщил телеграммой в Швецию, что за послом прилетит специальный самолет. Во Внуково Шуру встретил внук Владимир. Петр Маслов умер своей смертью в 1946 году. Коллонтай умерла, не дожив пяти дней до восьмидесятилетия. Её похоронили рядом с Чичериным и Литвиновым.   Как её только ни называли! "Демон 8 Марта", "Валькирия революции", "Эрос в мундире дипломата", "Сексуальная революционерка", "Женщина красных" — всё это о ней, об Александре Михайловне Коллонтай. При этом она была ещё и Женщиной, которая любила, изменяла и страдала в декорациях непростого революционно-военного времени. Отказав 40-летнему генералу, Шурочка стала знаменитой 19 марта по старому стилю (1 апреля по новому) 1872 года в богатом трехэтажном особняке на одной из улиц старого Петербурга — Средне-Подьяческой, — в семье полковника генерального штаба Михаила Домонтовича родилась девочка. Его первый ребенок и четвертый — в семье. Полковнику было уже за 40, когда он увел из семьи 35-летнюю мать троих детей Александру Мравинскую. Она же без ума влюбилась в красивого, статного, черноволосого украинца и потом не один год добивалась развода со своим первым мужем, военным инженером. В результате последний взял всю вину на себя (в судебном постановлении было написано, что Мравинский прелюбодействовал), чтобы дать возможность бывшей жене вторично выйти замуж. Новорожденную назвали в честь матери — Александрой. В детстве Шура часто слышала, что она — "дитя любви", поскольку брак родители зарегистрировали почти перед самым её рождением. Дом, в котором она родилась и росла, принадлежал её дяде, старшему брату отца. Он был известным человеком, сенатором, одним из авторов закона об отмене крепостного права. Дядя занимал весь верхний этаж дома, почти полностью уставленный книгами на многих языках, и Шура привыкла видеть дядю читающим. Семья жила в достатке — офицерское жалованье отца и доходы от родового имения на Черниговщине вполне его обеспечивали, но без особой роскоши. Так, например, у них не было собственного выезда, который отец считал "излишеством и прихотью". На всю жизнь запомнила Шура гостиную, задрапированную зеленым плюшем, с такой тяжелой мебелью, что ей не под силу было сдвинуть даже стул, и белую изразцовую печь. Освещался дом свечами и керосиновыми лампами, которыми пользовались очень экономно, поэтому вечером он погружался в полутьму. Гости в доме Домонтовичей бывали редко, спать там ложились рано, а вставали чуть свет. Шура была ещё совсем маленькой, когда отцу присвоили генеральское звание. Тогда же — видимо, вследствие конфликта со старшим братом — он решил съехать на казенную квартиру. Она была, конечно, меньше дома, но все равно просторная, со множеством комнат и находилась в расположении Кавалерийского училища — по дороге на Петергоф. Вскоре для Шуры взяли гувернантку, мисс Годжон, которая на долгие годы стала для девочки настоящим другом и человеком, имевшим на неё большое влияние — даже большее, чем отец и мать. Когда Шура подросла и надо было решить вопрос о её образовании, на семейном совете решили не отдавать её в славившиеся суровыми нравами российские учебные заведения — чересчур впечатлительная. Но и отправлять за границу не стали — там воспитание, напротив, слишком уж вольное.   Шуру решили обучать и воспитывать дома Каждое лето семья Домонтовичей проводила в имении деда, которое перешло к матери после его смерти. Мыза Кууза находилась недалеко от Петербурга, на берегу Финского залива. Здесь Шура, её сводные сестры и гостившие на даче подруги от души танцевали на балах, а потом до утра перешептывались, поверяя друг другу нехитрые девичьи секреты. У Шуры не было школьных друзей, поэтому она общалась с детьми сослуживцев отца. Одним из них был Ваня — сын генерала Драгомирова. Шура очень любила танцевать, Ваня же был прекрасным партнером, и на всех вечеринках они неизменно становились лучшей танцевальной парой. На какое-то мгновение Шуре показалось, что она влюбилась. Потом поняла — не меньше ей нравятся и другие мальчики её круга. Зато сам Ваня увлекся не на шутку! Однажды, когда в самый разгар очередного бала, они вышли в сад, признался ей в своем чувстве. Но девушка не была готова ответить на его любовь. Когда спустя некоторое время Ваня попытался вернуться к объяснению в любви, Шура просто подняла его на смех. А несколько дней спустя случилось страшное и непоправимое — Ваня Драгомиров застрелился из отцовского пистолета. Он оставил записку, которую Шуре не показали, но, как сказала ей по секрету мисс Годжон, записка была о ней и для неё... Трудно сказать, насколько сильно девушка переживала произошедшую трагедию. Но, судя по тому, что до конца жизни Александра Михайловна вспоминала эту историю в своих дневниках, душевная рана оказалась более чем глубокой. Родные старались отвлечь Шуру от мрачных мыслей, и тут так кстати пришло приглашение сослуживца отца генерала Дондукова погостить в его ялтинском поместье. Утопавший в зелени роскошный дом на высоком черноморском берегу принял в то лето множество гостей — весь цвет петербургского общества. Пляжи, прогулки на лошадях, пикники постепенно вытеснили из памяти Шуры неприятные воспоминания. Быстро пролетевший месяц закончился прощальным балом. Весь вечер Шура протанцевала с самым знатным из гостей — адъютантом императора Александра III генералом Тутолминым. Ему было 40 лет, о его храбрости ходили легенды, он был начитан и образован, говорил с Шурой о Политике, литературе, истории, декламировал стихи и цитировал классиков. За полночь, когда разгоряченные гости вышли освежиться в парк, Тутолмин... сделал Шуре предложение. Позже, уже в Петербурге, она узнала, что родители все знали о чувствах императорского адъютанта — с ними он обо всем договорился заранее. Она отказала Тутолмину. В противовес родительским доводам приводила свой, единственный, но, на её взгляд, самый важный аргумент — "Я его не люблю!". О предложении генерала, которому хотели понравиться лучшие барышни Санкт-Петербурга, равно как и о том, что ему отказали, быстро узнал весь высший свет. Шура сделалась знаменитой. Изящная, с благородными манерами и веселым нравом, она даже удостоилась быть представленной императрице. "Если бы в семье мне не оказывали такого сопротивления, я бы отказалась от Коллонтая" С Владимиром Коллонтаем Шура познакомилась в Тифлисе, куда, направляясь по делам службы, взял её отец. Черноволосый красавец-офицер был сыном двоюродной сестры отца, вдовы ссыльного поселенца и участника польского восстания 1863 года Людвига Коллонтая, а стало быть, приходился Шуре троюродным братом. Они часами гуляли по Тифлису, катались верхом по его окрестностям и, не говоря ни слова о любви, страстно полюбили друг друга. После отъезда Домонтовичей из Тифлиса Владимир приехал следом за ними в Петербург и поступил в Военно-инженерную академию. Молодые люди тайно виделись чуть ли не каждый день. Все закончилось тем, что отец Шуры вызвал к себе племянника и без обиняков сказал — "Вы не пара для моей дочери! И если вы благородный человек и действительно любите Шуру, то лучшее, что вы можете сделать, — это навсегда исчезнуть из её жизни!". — "Судьбу Александры Михайловны, — ответил гордый поляк, — я не буду решать даже с её отцом! Мы любим друг друга. И, когда я выучусь и стану инженером, будем вместе!". Владимиру отказали от дома, но Шура продолжала с ним встречаться. Их свидания устраивали её подруги, они же приносили Шуре любовные записки. "Романтика нашей несчастной любви нравилась молодежи", — напишет она в своих воспоминаниях. Шуру отправили развеяться за границу — в Париж и Берлин. Но переписка с Владимиром не прекращалась — письма шли до востребования, и никто ничего не мог с этим поделать. Приехав, она категорически заявила родителям — "Выхожу за Коллонтая!". Ничего не оставалось, как назначить день свадьбы. Александра одержала первую в своей жизни победу. Казалось бы, речь идёт о всепоглощающей, сильной любви. Но спустя много лет в одной из своих "Записок на лету" Александра Михайловна написала — "Если бы мне не оказывали дома такого сопротивления, я, возможно, и отказалась бы от Коллонтая". Свадьба Александры и Владимира была омрачена страшным событием — за час до венчания Шура узнала, что её учитель, 50-летний Владимир Острогорский, пытался покончить с собой. Он отравился угарным газом, в последний момент самоубийцу удалось спасти, но он навсегда остался калекой. Причиной всему опять, как и в истории с Ваней, была Александра — кто бы мог подумать, что уже пять лет учитель был тайно и безнадежно влюблен в свою ученицу? Адресованное Шуре письмо, в котором Острогорский объяснял свое намерение свести счеты с жизнью, она сожгла... Молодые люди отправились в свадебное путешествие. Меньше чем через год у Александры и Владимира родился сын, названный в честь деда Михаилом. Заботы о новорожденном на какое-то время отвлекли молодую мать от прочих мыслей. Дабы не обострять отношения с родителями Александры, которые так и не смирились с кандидатурой зятя, молодожены съехали на квартиру. Хоть отец и определил Шуре ежемесячное содержание в размере 300 рублей (в то время эта сумма составляла половину оклада, получаемого губернатором!), организация быта целиком и полностью легла на неё. Пожалуй, только тут Шура поняла, как чужды ей все эти "мещанские интересы" — семья, уют. Даже уход за ребенком её ужасно раздражал. Следующим увлечением Александры стала коммуна   Вместе с её мужем, военным инженером Коллонтаем, на строительстве Михайловского артиллерийского училища работал его однокашник, приятель по академии Александр Саткевич. Будучи холостяком, он снимал маленькую холодную комнатку в казенном доме. Коллонтаи пригласили его пожить в своей большой и уютной квартире. Следом за Александром туда же переехала и подруга Шуры Зоя Шадурская. Молодые люди решили жить вместе, коммуной, дескать, так веселее. На самом же деле, поначалу все это затевалось с единственной целью — выдать Зою замуж за Саткевича, которого, с легкой руки Александры, все стали называть Дяденькой. Вот только вышло все по-другому... Позже, вспоминая годы жизни с Коллонтаем, Александра Михайловна признается, что никогда не любила мужа. "В те годы Женщина во мне ещё не была разбужена, — напишет она. — Наши супружеские отношения я называла "воинской повинностью", а он, смеясь, называл меня рыбой. Но я любила на него смотреть, мне он весь нравился, и даже было жалко его, точно жизнь его обидела". Вскоре выяснилось, что незамужняя Зоя мало интересует Саткевича, — всеми его помыслами завладела хозяйка дома. К тому же Шура как могла кокетничала с "квартирантом", распаляя его все больше и больше. Любила ли она его? Пожалуй, ни тогда, ни позже Александра и сама себе не могла внятно ответить на этот вопрос. В те годы модно было увлекаться сразу двумя, и она увлеклась, призывая себе в единомышленники Чернышевского, Байрона и Гёте, которые не чужды были этой проблемы. Саткевич, вероятно, мучимый угрызениями совести, хотел, "чтобы все было по-хорошему", и откладывал объяснение с Коллонтаем, а последний, прекрасно зная о происходящем, прощал любимой жене все. Александра же чувствовала себя виноватой и с мазохистским удовольствием упивалась этим чувством — "Я уверяла обоих, что их обоих люблю — сразу двух. Любить двоих — не любить ни одного, я этого тогда не понимала". И они жили втроем — Зоя оказалась четвертой лишней и уехала. В апреле 1898 года Александра ушла от мужа — для себя, сына и няни она сняла новую квартиру на Знаменской улице. Но и за Саткевича она замуж не собиралась, она вообще не хотела впредь связывать себя какими-либо отношениями. Свобода и только свобода! 13 августа Александра Коллонтай, которой на ту пору исполнилось 26 лет, оставила сына на попечение родителей и отправилась на поиски счастья за границу. "Ни о чем не беспокойся, — сказал ей на прощание благородный Коллонтай, — я тебя понимаю и не сержусь. Устраивай свою жизнь так, чтобы тебе было лучше". Несколько следующих лет не принесли покоя её бунтарской душе. Александра металась между Швейцарией, где собиралась получать образование, и Финляндией, где пришлось лечиться от депрессии, между семьей и грешной любовью. Заболел Владимир — его мучили хронические нарывы в горле, потом умерла мать. Единственной радостью оставались тайные свидания с Саткевичем, но оба понимали, что у этих отношений нет будущего — жить в гражданском браке ему не позволяла военная этика. Хотя это был всего лишь удачный предлог. Александра вовсе не стремилась попасть из огня да в полымя, сменив одного мужа на другого. Сама идея семейной жизни уже тогда была ей постыла. И Коллонтай снова уехала на учебу в Швейцарию, где познакомилась с Розой Люксембург, Георгием Плехановым, Владимиром Ульяновым, Карлом Каутским. Под псевдонимом Эллен Молин Александра вела кочевую жизнь, ничем себя не обременяла и не брала на себя каких-либо серьезных обязательств. Она писала статьи в научные газеты и журналы, а в свободное время увлеченно спорила с друзьями о Политике — похоже, без этих разговоров она уже просто не могла представить свою жизнь. Как и когда генеральская дочь превратилась в "пламенную революционерку" и знатока русского рабочего движения? Что детство и юность кончились, она поняла в 1902 году, когда умер отец. К нему она всегда была привязана больше, чем к матери, и очень переживала. Да и возникло много бытовых проблем, от которых она всегда так бежала — отцовское имение, а вместе с ним и все хозяйственные заботы переходили по наследству только к ней. Александре досталась значительная недвижимость — дом, земля, лес, много различных построек и посевов, а она не знала, что со всем этим следует делать. Отмахнуться, как она привыкла это делать, возможным не представлялось — именно имение было основным источником доходов всей семьи, без этих денег об заграничных путешествиях и классовой борьбе пришлось бы забыть. Наряды и драгоценности всегда были её слабостью. После мужчин 9 января 1905 года вместе со 140 тысячами других манифестантов она участвовала в шествии к Зимнему дворцу. Расстрел мирной демонстрации потряс Александру. Она с головой окунулась в агитационную работу и, выступая перед рабочими на заводах и фабриках, открыла в себе новый талант — талант оратора. А в статьях Коллонтай все чаще и чаще появляется модная в то время "женская" тема. На смену статьям в прессе пришли книги, в которых цензура увидела не просто крамолу, а призыв к вооруженному свержению государственного строя. Началось следствие. Горький, узнав о том, что Коллонтай грозит арест, начал сбор средств для освобождения её под залог. Когда началась слежка, решено было бежать за границу, и по фальшивому паспорту Александра выехала в Финляндию. Однажды в Монтре, где Коллонтай после очередной лекции и выступления на митинге сделала короткую остановку для отдыха, её ожидал сюрприз — бросив все дела, сюда приехала её подруга Татьяна Щепкина-Куперник и её муж — адвокат Полынов. Вечером в гостиничном номере был устроен шикарный ужин, на который Александра надела все свои меха, жемчуга и бриллианты. Прислуживающий за обедом кельнер потерял дар речи, когда увидел "неистовую революционерку", разодетую в пух и прах! Наряды и драгоценности всегда были её слабостью. После мужчин, разумеется. Свою новую любовь, революционера Александра Шляпникова, Коллонтай встретила на похоронах Лафаргов. Садовник, приходивший помогать им два раза в неделю, нашел двух известнейших в мире революционеров мертвыми. Рядом — шприцы с остатками цианистого калия и записка, объясняющая самоубийство — все, что можно, сделано, силы на исходе, исполнять свой революционный долг они больше не могут... Траурный митинг на кладбище Пер-Лашез длился больше часа. Речи, речи, речи... Наконец, дошла очередь и до Александры. Она говорила, ощущая странное беспокойство, как бывает, когда чувствуешь на себе чей-то пристальный взгляд. Это был молодой человек, лицо которого отчего-то показалось ей знакомым. После похорон он подошел к ней и, поздоровавшись, поднес к губам её руку. "Среди товарищей не принято целовать руку, — удивилась Коллонтай, — вы, наверное, не социал-демократ". — "Я большевик, — улыбнулся он в ответ. — А целовать руку красивой Женщине принято всюду!". "Что-то зажглось, — напишет она много лет спустя в своих "Записках на лету", — он был мне мил, этот веселый, открытый, прямой и волевой парень. Мне с ним хорошо". Шляпников был много моложе её, и на какое-то мгновение это её смутило. Но что делать, если их невыносимо тянет друг к другу? "Эх, была не была! — подумала Александра. — В конце концов, живем один раз! И не я ли всегда проповедовала свободную любовь?!". В первый же вечер знакомства они пошли в кабаре, где сидели, тесно прижавшись друг к другу. Едва поспев на последний поезд, поехали в Аньер, где Шляпников снимал маленькую неотапливаемую комнату в доме для малоимущих. Но Александре было не до бытовых удобств — её сжигала страсть   "Сколько тебе лет? — спросила она его на рассвете. Казалось, он смутился — "26". — "А мне, — вздохнула она, — 39...". — "Тебе 18, — твердо сказал он. — Тебе всегда будет 18. Ты моя жена Шурка, а я твой муж Санька. И хватит об этом!". "Зоечка, — писала в те дни Александра своей лучшей подруге, — я безмерно счастлива! Если бы ты только знала, какой замечательный человек стал моим другом! Только теперь я по-настоящему почувствовала себя Женщиной". Они редко бывали вместе. Дороги революционной борьбы, составляющей, как ни дико это сегодня звучит, смысл их жизни, разводили их в разные стороны Европы — Лозанна, Цюрих, Базель, Давос, Женева. Александра читала лекции, принимала участие во всевозможных съездах и конгрессах. Но при первой же возможности бросалась к своему любимому Саньке. Казалось, такое огромное счастье будет всегда... Но оно закончилось так же внезапно, как и началось. Ранней весной 1913 года, когда они, получив возможность провести несколько дней вместе, поселились в Цюрихе, в отеле "Habis Royal", Александра вдруг поняла, что Шляпников... начал её раздражать. Ей все больше хотелось побыть одной. Она откровенно грубила, он же мрачнел и молчал. Потом уехал. "Я не хотел расставаться с тобой, — написал он Александре из Лондона, — потому что ещё очень люблю тебя и потому что хочу сохранить в тебе друга. Я не хочу убивать в себе это красивое чувство и не могу видеть, как ты убиваешь любовь ко мне... Любящий тебя Санька". За этим письмом последовали другие, но Александра на них не отвечала. Она писала новую книгу и целыми днями пропадала в библиотеке. Первая мировая война застала Коллонтай в Германии. Даже прислуга в пансионе, где она жила, грозилась "убить русских шпионов". Пришлось уехать в Данию, потом — в Швецию. В Стокгольме они встретились со Шляпниковым. Только увидев его, Александра поняла, как сильно соскучилась, и с удивлением осознала — она все ещё любит этого человека. Но спустя несколько дней Шляпников ей надоел. "Он мешает мне работать!" — в отчаянии думала Александра. Ленин же считал, что это она отвлекает Шляпникова от революционной борьбы. Странные у них в то время были отношения, кидавшие любовников из одной крайности в другую. В разлуке она скучала, звала его, и Шляпников, бросив все, мчался к своей Шурке. Когда же он, наконец, уезжал, облегченно вздыхала. "Я сейчас, как школьница, оставшаяся без гувернантки, — написала она после очередного его отъезда в своем дневнике. — Одна! Это такое наслаждение! Мне казалось, я просто не вынесу этой жизни вдвоем. Я даже люблю его, нежно люблю. Но до чего я была бы счастлива, если бы он встретил юное существо, ему подходящее". "Разве это Женщина? это Коллонтай" Разрыв был неизбежен. Последней каплей стала для Александры его реакция на известие о приезде её сына. Она решила поехать с Мишей в Америку. И Шляпников, вернувшийся из очередной поездки, захотел ехать с ними. "Ты будешь лишним, — уговаривала его остаться Александра, — пойми, я хочу несколько месяцев побыть только матерью! Нам надо побыть вдвоем". Но Шляпников посмеялся над её чувствами — "Ты?! Ты будешь сидеть, как курица с яйцом? Но это же смешно, в самом деле! Да и Миша уже взрослый". И, не желая отступать, он взял билет на тот же пароход. И тогда Александра, характера которой тоже было не занимать, обменяла свои билеты на более ранний рейс. По сути дела, они с Мишей просто сбежали от Шляпникова. А его в отеле ждала записка — "Так надо. Когда-нибудь ты поймешь мои материнские чувства. Если хочешь, приезжай. Но потом...". Он не приехал. Написал полное обид и упреков письмо. "Нам просто пришла пора расстаться", — ответила она. После февральской революции Коллонтай вернулась в Россию — этого потребовал от неё Ленин. У него, как выяснилось впоследствии, были на её счет большие планы. Дело в том, что до сих пор ни одному партийному агитатору не удалось склонить на сторону большевиков моряков Балтийского флота. И Ленин доверил эту миссию Александре. Трудно сказать, почему он выбрал её, ведь, согласно морской примете, нога Женщины не ступала на палубу этих кораблей. Был столь высокого мнения об ораторском таланте Коллонтай? Или сделал на неё ставку именно как на привлекательную Женщину? Как бы там ни было, а его расчёт оказался верным. По договоренности с Центробалтом она должна была выступить на крупнейших военных кораблях — "Гангут", "Республика", "Андрей Первозванный". В этой поездке Александру сопровождал председатель Центробалта, молодой матрос Павел Дыбенко. Успех Коллонтай был потрясающим, она буквально взяла в плен слушавших её матросов. Дыбенко на руках переносил её с трапа очередного корабля на катер, а с катера — на причал. Он был молод, красив, отличался лихостью и буйным темпераментом. И она не устояла. О возникшем между ними чувстве они не сказали друг другу ни слова, но вечером того же дня Александра записала в своем блокноте — "Неужели опять?!". Это случилось 28 апреля 1917 года. Дыбенко сопровождал её во всех поездках. А когда вместе с другими большевиками их арестовали, посадив его в Кресты, а её — в Выборгскую женскую тюрьму, писал ей трогательные письма, которые адресовались "гражданке Коллонтай" (у Дыбенко был удивительный почерк — крупный, красивый, со множеством завитушек). Правда, стража отказывалась ей их передавать. А в это время Александра маялась в тюрьме, где не было ни одной политической арестантки, сплошные уголовницы. Она много спала ("Кажется, выспалась за все месяцы напряженной работы"), а в оставшееся время писала письма своей верной подруге Зое. Вскоре Коллонтай и вовсе выпустили под залог. И они с Дыбенко снова встретились. Жизнеописатели Александры Михайловны сходятся во мнении, что этот роман коренным образом отличается от тех, что пережила наша героиня прежде. Почему-то она, образно говоря, не бросилась в объятия Дыбенко, а долго и терпеливо разжигала в его душе страсть. Поначалу они называли друг друга на вы. "Александра Михайловна, — писал ей в то время бравый матросский лидер, — не откажите приехать на обед!". Трудно сказать, что её смущало. И уж наверняка это не была разница в возрасте. У Коллонтай была феноменальная особенность — она не старела   Современники утверждают, что в молодости она выглядела старше своих лет, в 35 казалась 30-летней, а в 45 никто не дал бы ей больше 25-ти. Социальное происхождение Дыбенко, а он был выходцем из крестьянской семьи, её тоже не волновало. Может, она хотела влюбить и покрепче привязать его к себе? Кто знает?.. Очень скоро об отношениях Дыбенко и Коллонтай узнали не только их близкие, но и вся страна. Узнав о том, что Женщина, в которую он когда-то был влюблен, сошлась с революционным матросом Дыбенко, — дочь генерала пала столь низко! — застрелился морской офицер Михаил Буковский. Александра, услышав об очередном самоубийстве, причиной которого невольно стала, воскликнула — "Этого ещё не хватало!". Она готова была всему миру рассказать о своем счастье. Неужели она наконец-то встретила того самого, единственного, кто предназначен ей самой судьбой?! Что по сравнению с этим значили сплетни и пересуды?! А вот Дыбенко, похоже, боялся уронить себя в глазах матросской братии. Говорят, когда его спросили, правда ли, что он променял морское братство на Женщину, её любимый Павлуша ответил — "Разве это Женщина? Это Коллонтай!". И тем не менее за этой чисто мужской бравадой он скрывал любовь к Женщине, лучше которой не было и, он это понимал, не будет в его жизни. Она перевернула ему всю душу! Малейшая разлука становилась для них трагедией. "Где мой Павел? — писала в те дни Александра. — Как я люблю в нём сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нём "жестокого, страшного Дыбенко", и страстно трепещущей нежности — это то, что я так в нём полюбила. Это то, что заставило меня без единой минуты колебания сказать себе — да, я хочу быть женой Павлуши... Павлуша вернул мне утраченную веру в то, что есть разница между мужской Похотью и любовью. Похоть — зверь, благоговейная страсть — нежность. Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Я верю в Павлушу и его звезду. Он — Орел". Вскоре ей понадобились и эта вера, и безграничная любовь. На IV съезде Советов было принято решение "об отставке с поста наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву наступающим германским войскам". Одновременно несколько фронтовых комиссаров обвиняли его в "пьянстве, приведшем к трагическим последствиям". Дыбенко арестовали, по его делу было начато следствие. По законам революционного времени бывшему наркому грозил расстрел. Александра бросилась умолять о свидании, которое было ей разрешено, но под присмотром чекистов. "Счастье мое! — писала она ему тогда. — Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее! То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное — несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец... Меня мучает, что у тебя нет твоей шубы с собою, чтобы ты не озяб, родной, любимый, любимый мой. Мы работаем, чтобы ты скорее снова был с нами". Вместо сердца пуля попала в орден Красного Знамени Работала только она одна. Ленин отослал её к Троцкому, Троцкий — к Крыленко, ведущему следствие против Павла. "А в каком, собственно, качестве, — спросил последний, — вы занимаетесь делами, не имеющими к вам ни малейшего отношения? Кем доводитесь арестованному? Следственная коллегия будет рассматривать ваше ходатайство, когда получит ответы на эти вопросы!". И тогда она поняла, что надо делать. Прямиком отправилась к Дыбенко, право на свидание с которым оставалось за нею. "Хочешь ли ты быть моим мужем?" — спросила она с порога, ничего не объясняя. И, получив утвердительный ответ, ушла, хотя вырваться из железных объятий Дыбенко было непросто. На следующее утро все газеты написали, что Павел Дыбенко и Александра Коллонтай сочетались законным браком, о чем в Книге актов гражданского состояния была сделана первая запись. С тех пор и существовала легенда о браке номер один, от которого ведёт отсчёт история советской семьи. На самом деле никакой записи не было, да и самой книги тогда ещё не существовало. Спасибо фиктивному сообщению, теперь Александра могла спасать Павла на правах законной жены. И чудо свершилось — Дыбенко отпустили, правда, только до суда, "под поручительство законной жены". Но едва выйдя на свободу, Дыбенко тут же уехал в Курск, там находились части верных ему балтийцев. Потрясенная Александра, обещавшая, что он никуда не уедет и будет послушно являться на допросы, сбежала в Петербург. И только когда Ленин лично подтвердил, что ни о каком аресте не может быть и речи, оба беглеца вернулись в Москву. Суд над Дыбенко состоялся в Гатчине, его оправдали. Радость победы её Орел разделил не с ней, а со своими друзьями-балтийцами. Конечно, это был не разрыв, но первая, всерьез ранившая её размолвка. Александра приняла предложение сформированной в ЦК агитбригады отправиться на теплоходе "Самолет" по Волге. Дыбенко, узнав об этом, поручил неотлучно находиться около неё своему другу, матросу Львову. Они встретились вновь лишь спустя несколько месяцев, перед отправкой Павла на фронт, и страсть вспыхнула с новой силой. "Мой бесконечно, нежно любимый, — писала она ему в дни разлуки, — всю эту неделю я провела в безумной, лихорадочной работе. Когда работаешь, не чувствуешь так остро разлуки с тобой, но стоит работе оборваться — и на сердце заползает тоска. Не люблю приходить в свою холодную комнату одинокой Женщины. Я опять одна, никому не дорогая, будто снова должна бороться с жизнью, не ощущая ничьего тепла. Ты же далеко, мой мальчик...". В те безумные дни красно-белого террора они встречались урывками. Он воевал в Украине, она работала в Москве. "29 декабря 1918, — писала в дневнике Коллонтай. — Ворвался Павел, привез выкраденные у белогвардейцев документы — и снова уехал на фронт". Он по-прежнему очень сильно любил её, при малейшей возможности передавая в голодную Москву продукты. "Родной, — благодарила его в письме Александра, — опять ты меня балуешь, я получила гуся. Спасибо, спасибо!". А весной 19-го она узнала, что Павел ей изменяет   Приехав в Симферополь, где находились возглавляемые им части, она нашла в кармане его френча любовные письма. Одно заканчивалось словами "твоя, неизменно твоя Нина", подпись под другим была неразборчивой. В третьем было написано — "Дорогая Нина, любимая моя голубка...". Выдержка не изменила ей и тут — Александра не стала рвать на себе волосы и бить посуду, просто переложила письма из внутреннего кармана во внешний — он должен был узнать, что она их читала. И ушла. Вернувшись, нашла его записку — "Шура, я иду в бой, может, не вернусь. Помни, что ты для меня единственная. Только тебя люблю. Ты мой ангел, но ведь мы с тобой вечно врозь". — "Умом понимаю, — написала она в дневнике, — а сердце уязвлено. Самое больное — зачем он назвал её голубкой, ведь это же мое имя. Он не смеет его никому давать, пока мы любим друг друга. Но, может быть, это уже конец? Выпрямись, Коллонтай! Не смей бросать себя ему под ноги! Ты не жена, ты человек!". Он забрасывал её письмами, но она не отвечала. Хотя в глубине души очень их ждала. Узнав, что Коллонтай в Киеве, Дыбенко заехал туда по дороге в Москву. Примирение было страстным — с мольбами о прощении, слезами и клятвами. Он попросил её поехать к его родителям под Новозыбков — хотел показать им любимую Женщину. Это был очередной взлет их любви. "Мы с Павлом словно снова нашли друг друга, — писала она. — Стоим у плетня, смотрим на гоголевский пейзаж окрест и ждем минуты, когда снова останемся вдвоем". Со временем размолвок становилось все больше, промежутки между примирениями делались все длиннее. Александра была уверена, что у Павла есть другая Женщина, но это не волновало её так, как прежде. Дыбенко жил в Одессе (его назначили начальником черноморского сектора Одесского военного округа), поэтому виделись они редко. Время от времени она его навещала, но легче от этого не становилось. В один из таких приездов Александре сказали, что у её Павла есть "красивая девушка", а стало быть, она, недавно справившая 50-летие, должна отступить. Они поссорились прямо на улице. "Между нами все кончено, — сказала ему Коллонтай, — в среду я уеду в Москву!". Дыбенко резко развернулся и вошел в дом. Он шел слишком быстро, и у Александры мелькнуло смутное подозрение. Она бросилась следом, но опоздала — раздался выстрел. Дыбенко лежал на полу, по френчу стекала струйка крови. К счастью, рана оказалась несмертельной — вместо сердца пуля попала в орден Красного Знамени. Александра мужественно выхаживала Павла, попутно давая показания различным партийным комиссиям по поводу его "непартийного поступка". Позже она узнала, что в тот злосчастный вечер "красивая девушка" поставила Дыбенко перед выбором — либо она, либо Коллонтай.   Она навещала его, когда Александра моталась по парткомам... Коллонтай написала Сталину, рассказала о своем желании порвать с Дыбенко и попросила отправить её на работу за границу. Павел к тому времени выздоровел, и её совесть была спокойна — она оставляла здорового человека, к тому же за ним было кому ухаживать. Ответ пришел незамедлительно — "Мы назначаем вас на ответственный пост за границу. Немедленно возвращайтесь в Москву. Сталин". Вдогонку полетело его отчаянное письмо — "Ты покидаешь меня, а я был наивен, Шура... Твой Павел никогда никому не принадлежал и никогда не будет принадлежать, ты ведь всё понимаешь, ты должна понять...". Она не ответила. А в дневнике написала — "Я убегаю не от Павла, а от той "я", что чуть не опустилась до роли ненавистного мне типа влюбленной и страдающей жены". Она была верна себе. Павел ещё приедет в Норвегию, в которую уехала работать Александра, но это будет эпилог их любви. В 51 год, в чужой стране, на пике дипломатической карьеры она поняла, что беременна Конечно же, в 50 лет жизнь не заканчивается! Она ещё заведет в Норвегии роман с французом Марселем Боди. Кстати, когда после отъезда Дыбенко она поняла, что беременна (в чужой стране, в 51 год, при полном разрыве с Дыбенко — это могло стать финалом её дипломатической карьеры!), именно он помог ей, определив в частную клинику при французской военной миссии. Она напишет много статей о любви и ревности. "Глупо, глупо делают Женщины, каждое свое увлечение "поэтизируя", переводя возлюбленного в мужа, — писала она. — Тогда-то и наступает всему конец. Чем богаче личность, тем любовь многограннее, красивее, богаче, тем меньше места для узкого сексуализма. В будущем любовь будет разлита во всем. Любовь — это творчество, выявление лучших сторон своего "я", дает удовлетворение. Любовь без возможности себя проявить — мука". После смерти Ленина начнется жестокая борьба за власть, но Коллонтай останется от неё в стороне. Она сделает прекрасную дипломатическую карьеру, в течение 25 лет успеет побывать послом Советского Союза в Норвегии, Швеции и Мексике. А там, в далеком Союзе, один за другим уходили из жизни те, кого она когда-то любила — в 1937 году был казнен Шляпников, в 1938-м — Дыбенко. Но что она могла поделать? Чем помочь?.. 17 марта 1945 года Александра Михайловна прилетела в Москву. Больная (в 42-м она перенесла инсульт), с парализованной рукой, постаревшая, она мало чем напоминала Женщину, сводившую когда-то с ума мужчин. Во Внуково её встречали внук Владимир и машина "скорой помощи". "Где больная?" — спросил приехавший на ней врач. "Больных здесь нет!" — гордо ответила Коллонтай. Последние годы она провела в одиночестве, круг друзей и знакомых сузился до предела. Прекратилась и дружеская переписка, которая всегда доставляла ей удовольствие. Писать было некому... Возникли проблемы и с назначением "товарищу Коллонтай" партийной пенсии — оказалось, что её дипломатических заслуг для этого недостаточно, а свой партийный стаж с 1915 года она доказать не могла — документы оказались утерянными. Она писала письма Сталину и разнокалиберным чиновникам, но они оставались без ответа. Ей все труднее было двигаться, на улицу её вывозили в коляске. Александра Михайловна Коллонтай умерла от сильнейшего сердечного приступа, не дожив пяти дней до своего 80-летия. О её смерти написали все крупнейшие газеты мира, в Советском Союзе скромный некролог был помещен в "непартийных" "Известиях". На гражданской панихиде, происходившей в тесном конференц-зале Министерства иностранных дел, вспомнили, что она была единственной в мире Женщиной-послом. Похоронили Александру Коллонтай на правительственном Новодевичьем кладбище, на "аллее дипломатов" — рядом с Литвиновым и Чичериным.   Людмила Грабенко Библиография   1903 — Жизнь финских рабочих 1906 — Финляндия и социализм 1907 — 1916 — International Socialist Conferences of Women Workers 1908 — Introduction to “The Social Basis of the Women's Question” 1909 — Социальные основы женского вопроса 1912 — Международный пролетариат и война 1912 — По рабочей Европе 1913 — Женский день 1914 — Война и наши неотложные задачи 1914 — Любовь и новая мораль 1914 — 1916 — A Giant Mind, a Giant Will 1915 — Предисловие к книге "Общество и материнство" 1915 — Женщина-работница в современном обществе 1915 — Третий Интернационал — Комминтерн 1915 — Кому нужна война? 1915 — Почему немецкий пролетариат молчал в дни Июля? 1916 — Хотят ли интернационалисты разделиться? 1916 — Статуя Свободы — The Statue of Liberty 1916 — Общество и материнство, книга в 600 страниц 1917 — Ленин в Смольном 1917 — Наша память борцам за свободу 1917 — Наши задачи 1917 — Женщины-борцы в дни Великой Октябрьской революции 1917 — Почему большевики должны победить 1918 — Декрет о защите детей 1918 — Новая Женщина (из книги "Новая мораль и рабочий класс") 1918 — Новая мораль и рабочий класс 1918 — Первые шаги по защите материнства 1918 — В.И. Ленин и Первый съезд Женщин-работниц 1918 — Коммунизм и семья 1918 — Семья и коммунистическое государство 1919 — История женского движения работниц в России 1919 — За что мы боремся? 1919 — Скоро — Художественный очерк. [Очерк] // Творчество. 1919. N 1/3. С.11-13 1920 — Коммунизм и семья 1920 — Коммунизм и семья (более полная версия) 1920 — Международный женский День 1921 — Проституция и борьба с ней 1921 — Половые отношения и классовая борьба 1921 — Женский Труд в развитии экономики 1921 — Работница и крестьянка в Советской России 1921 — Утверждение коммунистической морали в сфере брачных отношений 1921 — Рабочая оппозиция 1921 — Из моей жизни и работы. Воспоминания и дневники 1923 — Женщина на переломе — Тридцать две страницы, Подслушанный разговор, Большая Любовь 1923 — Любовь пчёл трудовых — Любовь трёх поколений, Сёстры и Васелисв Малыгина 1923 — Положение Женщины в эволюции хозяйства 1924 — Война — (Отрывки из дневника 1914 г.). [Дневник] // Звезда. 1924. N 4. С.189-206 1924 — Отрывки из дневника 1914 года 1926 — The Autobiography of a Sexually Emancipated Communist Woman 1927 — Red Love 1927 — Что дала Октябрьская революция Женщине Запада? 1928 — В тюрьме Керенского 1929 — Great Love 1946 — Советская Женщина — полноправный гражданин своей страны 1946 — Ленинские думы о большом и малом 1959 — Воспоминания об Ильиче 1971 — Автобиография сексуально освобождённой Женщины 1971 — Воспоминания об Ильиче 1972 — Избранные статьи 1972 — Избранные статьи и речи 1974 — Из моей жизни и работы. Воспоминания и дневники 1989 — Революция — великая мятежница... — Избранные письма, 1901-1952 / 607,[1] с., [25] л. ил. 21 см, М. Советская Россия 1989 1990 — Летопись моей жизни. М. Прогресс, Хельсинки СН-Кирьят 1993 — Элизабет Шоре. О рецепции Александры Коллонтай в немецкой культуре Коллонтай Александра Михайловна [1872—] — современная писательница. Р. в помещичьей семье. С молодых лет участвовала в революционном движении. Член ВКП (б) с 1915. Вела активную работу в подполье; работала за границей. После октябрьского переворота была членом ЦК ВКП (б), полпредом в Мексике и Норвегии. В 1921—1926 возглавляла "рабочую оппозицию". Имеет ряд крупных работ по женскому вопросу ("Труд Женщины и эволюция хозяйства", "Общество и материнство" и мн. др.).   Как беллетристка выступила впервые в 1923. В статье "Дорогу крылатому Эросу" (журн. "Молодая гвардия", 1923, № 3) Коллонтай строит наивную социологию любви предшествующих общественных формаций, в итоге устанавливая "пролетарскую мораль" в виде "любви-товарищества", полигамного по форме (исходя из "многогранности духа" и "многострунности души"). По существу этические теории Коллонтай ничего общего с пролетарской моралью не имеют. Эту же теорию "новых" форм любовного союза Коллонтай пытается провести в своих беллетристических произведениях. Как художник Коллонтай интереса не представляет. Произведения её являются скорее публицистическими трактатами. Манера письма Коллонтай отличается сентиментальностью, пристрастием к мелодраматическим эффектам и пр. В 1925 Коллонтай выпустила отрывки из дневника 1914, где в форме очерков дана картина жизни германской социал-демократии в первые месяцы войны. Кроме того Коллонтай издала сборник литературно-критических, полупублицистических очерков Новая мораль и рабочий класс [1918], где популяризирует произведения европейской литературы, разрабатывающие тип "холостой Женщины", отстаивающей свое право на свободу чувства. Библиография:   I   Письма в трудящейся молодежи. Письмо 3-е, О "Драконе и Белой птице", "Молодая гвардия", 1923, № 2 (об А. Ахматовой). Там же (1922—1923) и др. статьи Коллонтай по вопросам морали; Любовь пчёл трудовых, Из серии рассказов "Революция чувств и революция нравов", Гиз, М. — Л., 1923; Большая любовь, Повесть, Гиз, М. — Л., 1927; Сестры, Рассказы, Гиз, М. — Л., 1927; Василиса Малыгина, Повесть, Гиз, М. — Л., 1927. II   Автобиографический очерк, "Пролетарская революция", 1921, № 3; Ср. автобиографию в Энциклопедическом словаре Гранат, т. XLI, ч. 1; Виноградская П., Вопросы морали, пола, быта и т. Коллонтай, "Красная новь", 1923, № 6 (16); Буднев Финоген, Половая революция, "На посту", 1924, № 1 (4) — отзыв о сб. "Любовь пчел трудовых"; Лелевич Г., Анна Ахматова. (Беглые заметки), "На посту", 1923, № 2-3 (по поводу ст. Коллонтай об А. Ахматовой). III   Владиславлев И.В., Литература великого десятилетия (1917—1927), т. I, Гиз, М., 1928; Писатели современной эпохи, под ред. Б. П. Козьмина, т. I, ГАХН, М., 1928. Источник Секс Встречи, люди, нравы, судьбы....время   www.pseudology.org