Владимиру Набокову в 1999 году -- 100 лет. Но уже 21 год, как он умер. Мы -- почти все -- навсегда опоздали в Монтре, и город этот теперь стоит для русских пустой. Глупо, обидно. Но что ж делать? А вот наш корреспондент Игорь Свинаренко не растерялся и отправился на знаменитый озерный берег, чтобы своими глазами взглянуть на скучную швейцарскую действительность, окружавшую под конец жизни великого писателя

...Благополучного изгнанья
Я снова чувствую покров
В. Набоков

Легко догадаться, что весь город Монтре готовится к славному юбилею. Центр будущих торжеств -- отель Montreux Palace, в котором Набоков прожил 15 лет. Идя, как говорится, навстречу круглой дате, русский скульптор Рукавишников подарил отелю монумент. Памятник перед входом изображает качающегося на венском стуле Набокова -- как раз в тот момент, когда мебель стоит на двух ножках и непонятно куда вот-вот упадет вместе с седоком -- не на этот ли "бентли", который подъезжает к шикарному подъезду с автоматической дверью-вертушкой? Еще один монумент навстречу 100-летию изваял местный скульптор Бернар Баво. Но скромнее: это бюст.
-- Зачем? --- спросил я Баво.
-- Чтоб увековечить Набокова!
Это по-французски звучит не так угрюмо и стыдно, но, напротив, очень даже изящно: demortaliser.
Монтре-Палас -- это дворец, его построили в 1815-м. И уже тогда все здесь было очень богато. Тут всегда устраивали самую вызывающую роскошь. Ну вот смотрите: "Монтре-Палас" первый во всей округе провел электричество. Задолго до победы исторического материализма -- в 1906 году! -- постояльцы имели удовольствие наслаждаться лампочкой Ильича (или как она там тогда называлась?).

"Благополучное изгнание"

Зачем он тут поселился, почему он тут жил?
Это все семейные дела, это трогательно: в Италии учился сын (на оперного певца), хотелось к нему поближе. Дмитрий Набоков мне рассказывал про отца:
-- Он был очень чувствителен к живописи, к природе, к красоте натуры. А тут из его окна открывался дивный вид с отражением гор, который каждый день менялся. Кроме того, поблизости чудные горы с бабочками. И, главное, ему удавалось спокойно и хорошо писать.

Правда, это было дорогое удовольствие:

-- На деньги, что он потратил на "Монтре-Палас" за все годы, можно было купить замок. Но не в этом дело, а дело в удобстве. В удобстве не иметь ответственности, забот, слуг...
Это, конечно, было разительным контрастом с нищенской эмигрантской юностью в Европе. Дмитрий хорошо помнит, как его отец тогда запирался в совмещенном санузле бедной съемной квартирки и там сочинял свои великие произведения -- сидя на биде.

На старости лет Бог послал ему этаж в дорогом отеле, с дорогим пейзажем, бесплатно видным из окна всегда... Он тут рассматривал виды, сочиняя тексты с раннего утра. Можете себе представить: в полпятого утра человек подхватывался и кидался работать. Он прямо в постели начинал сочинять! И так часа три он писал, а после перерыв на часик -- бритье, завтрак, Journal de Geneve.

И опять за сочинительство

Сочинял он по-разному -- сначала стоя за конторкой, потом, уставши, сидя, а как откроется второе дыхание -- опять в полный рост. А в 10.30 на прогулку. После нее второй завтрак, за которым доводилось ему принять и Bordeaux.

А там и час дня: самое время для сиесты. С трех до шести -- еще один подъем, с перерывами на просмотр почты и на первое пиво. За которым в 19.00 неукоснительно следовало второе пиво. Ну и беседы, игры, обмен впечатлениями насчет прошедшего дня, далее в постель, в которой писатель любил еще читать до половины одиннадцатого.

Этот распорядок дня я списал с текста, собственноручно составленного Владимиром Набоковым. Как и положено ценному документу, он под стеклом вывешен в квартире Дмитрия Набокова в Монтре. Смысл этой бумаги был такой: Вера Набокова как-то улетела в Америку к больной родственнице, и для временного ведения хозяйства в отель была поселена сестра писателя. Так это все для того, чтобы она ориентировалась в жизни.

А в ресторан он редко спускался, ну разве когда гости приедут. За обедом, бывало, чуть примет белого местного вина, допустим Dole, -- его и сейчас можно заказывать. Брали на обед обычно курицу, или гуся, или утку, куда реже бифштекс. Любил он здешнюю рыбу из озера. Ризотто он также уважал.
А без гостей -- так обедали наверху у себя. Что подавали? Простые вещи: суп, второе, компот. Так мне описывала типовое меню будничного обеда сестра писателя Елена Сикорская, когда мы с ней встречались в Женеве

350 франков за ночь в набоковском номере

Разумеется, директор отеля Ханс Видеман страшно любит Набокова:
-- Россия -- огромная! Набоков -- великий! Он столько сделал для нас -- это просто фантастика...

Для кого -- для нас? Видимо, он имеет в виду свой гостиничный бизнес.

-- А книжки Набокова -- вам какие больше нравятся?
-- Так я ж их не читал! Но я Набоковым восхищаюсь...

А девушка из public relations -- она как раз недавно вышла замуж, и заметно легкое неудобство, которое причиняет ей хождение на высоких шпильках, -- сказала и вовсе великое:

-- Вы разве не понимаете? Ведь он это предсказал! Он пророк, просто пророк.
-- А вот музей в его комнате почему не делаете?
-- Да вы что! Знаете, сколько желающих пожить в ней? За месяц надо заказывать... Почему одни русские? И китайцы там тоже любят селиться

Забавно, что это стоит всего 350 франков (меньше 300 долларов). Причем Набоков на цену никак не влияет. Еще смешнее то, что эта комната едва ли не самая дешевая во всем отеле! Ну, можно еще найти за 250. А так-то нормальные люди -- я имею в виду шейхов, принцев, султанов, Майкла Джексона и т. д., -- они берут suite за 2500.

Впрочем, Набоков все равно был ловчее: он арендовал восемь номеров. Почти целый этаж

Машинка Жаклин

Набоков, правда, не во всех восьми комнатах жил; одну, например, занимала Жаклин Кайе. Его его англо-французская секретарша. Представьте, он ее переманил у пятизвездного отеля! Там платили 18 франков в час, а наш Набоков дал 30 и вопрос сразу решил. Она печатала письма, которые ей диктовала мадам (так она называет Веру Набокову), и еще романы.

-- Месье их писал карандашом на карточках вроде почтовых. Они были сложены в коробки из-под обуви, -- рассказывает слабым голосом мадам Кайе. Ей 85, она подустала от жизни и на встречу опоздала на час -- но ведь пришла же! Какая молодчина эта бабушка, какой у нее задушевный беззлобный голос, какая благородная у нее старость!

-- Сначала я печатала одну копию, он еще правил, редактировал, а после я еще печатала, несколько раз -- ну не десять, нет, но четыре-пять -- это точно.

На лето Набоковы уезжали в горы, куда-нибудь в Давос. Господи, это ж все равно что жить в Сочи, а в отпуск в Ялту тащиться. И брали с собой секретаршу!

-- Жаклин, скажите, он был тут счастлив?
-- О, да. Он, конечно, потерял родину, он много потерял. Но он был счастлив с мадам. И у него ведь была слава!

Жаклин жалеет только об одном:

-- Моя пишущая машинка, на которой я работала для месье! Я бы очень хотела получить ее обратно! Но мне не отдают. На ней теперь работает мадам Беатрис, секретарша Димитри (она имеет в виду Дмитрия Набокова).

Без папарацци

-- 100 лет Набокову? Для города это дата, но для истории Набоков слишком молод, -- рассказывает городская архивистка мадам Люти.

Она мне спокойно и терпеливо объясняет, что достигло в ее глазах статуса истории. Это люди ранга, допустим, Карамзина (который тут бывал в 1789-м), или там Пьера Чайковского (1878), или же молодого Леона Толстого (1857). Кто еще? Ну, например, Игорь Стравинский, который тут всю зиму 1910-го прокочевал по разным пансионам. И как война началась, так он первым делом сюда устремился, думал тут пересидеть суровые дни. Дни затянулись... Он уехал на ПМЖ во Францию: там русскому легче работу найти нормальную. До войны тут бывали Ида Рубинштейн с Михаилом Фокиным, а еще Дягилев с Нижинским. А Пьер Кропоткин чего стоит?

-- Так что ж, это микроклимат всех тянул сюда?
-- В основном да. Но и еще здешний менталитет! Наши люди уважают чужой покой на генетическом уровне. Чаплин тут жил по соседству в Веве, так даже к нему не приставали на улицах. Тут ведь полная дискретность (вот как это сказать по-русски? У нас, кажется, такого слова не бывает. -- И. С.) Никаких, знаете ли, папарацци! Набокову это очень нравилось.

Тогда на набережной так же просто было услышать русскую речь, как сейчас английскую. Русские были очень шумные, давали богатые банкеты. Потом они отправляли сюда детей в частные школы. И сейчас там много русских детей, -- сказала мадам Люти, глядя куда-то в глубь лесов на горах вокруг.

-- А у вас тут обсуждают, откуда у русских из бедной страны столько денег?

Она смотрит на меня с улыбкой, жалея наивного иностранца, который не понимает особенностей швейцарского гостеприимства в частности и западного сервиса вообще:

-- Какая ж нам разница, на чем клиенты разбогатели? Это ваши дела. А мы тут всех принимаем вежливо и не лезем в их секреты. После революции сотни аристократов вернулись в Монтре. Они помнили, что тут хорошо. Но упустили из виду свою новую бедность, а с ней где ж хорошо? Графья пошли в официанты, в кухарки. Богатые швейцарские лавочники нанимали русских дворян в слуги, и они учили детей ларечников хорошим манерам. Это было в общем недорого.

В 15 минутах ходьбы до кладбища

Как видите, из набоковского номера даже музея не сделали! Разве что весь этаж провозглашен мемориальным и официально именуется "Набоковский". В коридоре фотокарточки: писатель с набыченным лицом, в шортах, в гольфах, стоит облокотившись на рояль, на котором еще уместился огромный букет в вазе. Тут сразу много пролетает перед нашим мысленным взором -- и известная его любовь к теннису, и менее знаменитая ненависть к музыке...

Вот еще фото: он все в тех же шортах, с раскинутыми для объятия руками -- как будто рыбацким жестом показывает пойманную рыбу. А вот, внимание, исторический, знаковый кадр! Над шахматной доской. Крупный план, легко все рассмотреть. У него очень западное лицо -- такое умиротворенное, ни тени вечного русского вопроса на нем, ни мысли единой о кризисе, плевать на все...

Рядом с ним жена, Вера, -- эффектная блондинка.

Вот так и надо устраиваться в жизни! Чтоб в молодости - - скитания, революции, утрата имений и особняков, и любовь... романтика, как будто взятая из дешевого дамского романа. А после покой, райский климат еще при жизни, легкость и прозрачность, прогулки по набережной тихого чистого озера, тихое увядание, угасание в пятизвездном отеле, а в 15 минутах пешком -- ухоженное, все в кипарисах, сухое уютное кладбище.

Если остаться в Монтре, вся суета быстро забудется, и сам не заметишь, как пролетят все оставшиеся тебе в этой жизни годы, и из почти полного покоя ты незаметно переместишься в покой абсолютный.

Начинаешь вникать и угадываешь: это будет остро и пронзительно, быстро, противно и легко -- как стакан водки залпом после долгого воздержания

Домовой

www.pseudology.org