Юрчак, Алексей Владимирович Это было навсегда, пока не кончилось Глава 6. Разноцветный коммунизм Разноцветный коммунизм King Crimson, Deep Purple, Pink Floyd[216]   Но в те дни в языке и в жизни вообще было очень много сомнительного и странного. Взять хотя бы само имя “Вавилен”, которым Татарского наградил отец, соединявший в своей душе веру в коммунизм и идеалы шестидесятничества. Оно было составлено из слов “Василий Аксенов” и “Владимир Ильич Ленин”. Отец Татарского, видимо, легко мог представить себе верного ленинца, благодарно постигающего над вольной аксеновской страницей, что марксизм изначально стоял за свободную любовь, или помешанного на джазе эстета, которого особо протяжная рулада саксофона заставит 216 Малиновый, темно-фиолетовый, розовый. вдруг понять, что коммунизм победит. Но таков был не только отец Татарского, — таким было все советское поколение пятидесятых и шестидесятых, подарившее миру самодеятельную песню и кончившее в черную пустоту космоса первым спутником — четыреххвостым сперматозоидом так и не наставшего будущего. Виктор Пелевин{401}   Идеологическое оружие   Западная рок-музыка была не просто популярна среди советской молодежи 1970-х годов — она стала неотъемлемым элементом советской Культуры, частью повседневности. Эта музыка была настолько своей для большинства молодых людей и настолько не воспринималась ими как что-то чужеродное и экзотическое (в отличие от джаза в более ранние периоды), что к концу 1970-х годов партийное руководство осознало, что популярность этой музыки простым подражательством Западу со стороны кучки незрелой молодежи уже не объяснишь. Вопросов было множество. Почему советская молодежь слушает эту музыку в таких количествах? Как она её понимает? Как её распространение влияет на идеологическое воспитание молодежи? Задается ли молодежь вопросом о моральных ценностях и взглядах западных рок-звезд? Чтобы ответить на эти вопросы, в начале 1980-х годов под руководством двух известных социологов молодежи, Светланы Иконниковой и Владимира Лисовского, в молодежных аудиториях в разных уголках страны прошли дискуссии о рок-музыке. В ходе этих дискуссий социологи пытались вызвать аудиторию на диспут, делая различные провокационные заявления. Они говорили: в современном мире идеологическая борьба между капитализмом и Социализмом достигла апогея, поэтому рок-музыку нельзя рассматривать как чисто культурное явление, не отдавая себе отчет в том, что она является идеологическим орудием мирового капитала. Социологи приводили в пример известных рок-музыкантов, поменявших, по их словам, былые прогрессивные взгляды на реакционные буржуазные убеждения. Например, утверждали социологи, всемирно известные Джоан Баез и Боб Дилан, ранее записывавшие “песни протеста”, включая песни против войны во Вьетнаме, к концу 1970-х годов изменили своим политическим взглядам и перешли в лагерь империалистов и приняли участие в антисоветской пропаганде. К досаде социологов, их высказывания, сделанные в жанре авторитетного Дискурса, не особенно трогали молодежные аудитории. Вместо дискуссии они натыкались на один и тот же вопрос: “А почему Нас должна волновать связь музыки с Политикой?”{402} Завершив поездку, социологи пришли к пессимистическому выводу: советской молодежи сегодня присуща опасная наивность в политических вопросах и неспособность распознавать прямую связь между буржуазной Культурой и Политикой антикоммунизма. Действительно, как Мы видели в главах 3 и 4, в этот период любые ассоциации с “Политикой” воспринимались большинством советской молодежи как неинтересные, не важные, не имеющие к её жизни отношения. Но это говорило, конечно, не о “политической наивности” молодых людей, а о том, как в советском Контексте было сконструировано Понятие политического. Утверждение партийных социологов о том, что необходимо вникать в антисоветскую политическую позицию западных рок-звезд, подразумевало, что высказывания и противников, и сторонников советского авторитетного Дискурса следует понимать буквально. Но советская молодежь, как Мы знаем, обычно не воспринимала авторитетный Дискурс буквально. Именно поэтому в советском Контексте больше, чем в любом другом, важна была именно музыка западных рок-групп, а не буквальный Смысл их песен, текстов или политических позиций. Музыкальная составляющая рок-музыки, которая меньше, чем языковые высказывания, поддается буквальной интерпретации, могла с большей легкостью восприниматься как часть “глубоких истин”, — а буквальный Смысл песен, лозунгов и политических высказываний воспринимался как что-то неважное[217]. Отвечая партийным социологам, что их интересует музыка как таковая, а не её связь с Политикой, молодые люди лишь повторяли уже знакомую Нам формулу: им казались важнее “глубокие истины”, выходящие за рамки конкретной политической Системы, а не “ясные истины”, являющиеся её частью. Поэтому отказ советской молодежи обнаруживать связь рок-музыки с Политикой был не проявлением политической наивности, а, напротив, выражением конкретной политической позиции. Причем важным элементом этой политической позиции было, как это ни парадоксально, нежелание признавать её как “политическую” — в том Смысле, который вкладывался в Понятие политического в советском Контексте. В конце главы 4 Мы назвали эту необычную политическую позицию 217 О различии между “глубокими истинами” и “ясными истинами”, или между “истинной” и “правдой” в советском Контексте, см, главу 4. Политикой вненаходимости. В следующей, главе 7, Мы рассмотрим её подробнее. Конечно, то, что партийные социологи неверно интерпретировали политическое состояние советской молодежи, особого удивления не вызывает. Интереснее другое: само появление подобных исследований, с их необычно пессимистическими выводами, указывает на изменения в структуре партийной Критики западных культурных влияний на рубеже 1970–1980-х годов. В прежние годы эта Критика акцентировалась на относительно небольших и изолированных группах “отщепенцев” и тех, кого советские социологи называли “девиантной” молодежью, а советская печать изображала морально разложившимися безнравственными элементами или необразованными лентяями, не имеющими ничего общего с “нормальным” большинством (яркими примерами были стиляги, фарцовщики, валютчики; см. главу 5). А в Критике нового типа, напротив, признавалось, что отрицательное влияние западной Культуры распространилось среди большинства советской молодежи, став скорее Нормой, а не отклонением от неё. Эти перемены в организации Критики повлияли и на то, как в ней объяснялись причины критикуемых явлений. Западная массовая Культура все больше описывалась не как образчик упаднических буржуазных вкусов, а как специально сконструированное идеологическое оружие, которое буржуазный мир использует в Холодной войне против Социализма. Эта смена критического акцента прослеживается в советской печати тех лет. 19 марта 1981 года в газете “Комсомольская правда” вышла статья под заголовком “Перед стеной оказалась сегодня популярная музыка на западе”, в которой утверждалось, что музыка новых западных звезд, в отличие от популярной Культуры прошлого, “почти полностью лишена бескомпромиссного отношения к порокам буржуазного мира”. Эта музыка стала орудием буржуазной Идеологии — она превратилась в “музыку-наркотик, музыку-снотворное, музыку-обман”, которая призвана уводить “слушателей в мир невыполнимых иллюзий”. Такая мутация современной рок- и поп-музыки неизбежна, продолжала статья, поскольку буржуазная массовая Культура является всего лишь “уродливым отпрыском неравного брака между искусством и бизнесом”{403}. Итак, новая Критика отличалась от Критики прежних лет, во-первых, тем, что в ней признавалось влияние западной рок- и поп-музыки на всю советскую молодежь, и, во-вторых, тем, что эта Культура теперь называлась идеологическим оружием капитализма. Как и прежде, влияние западной Культуры в советском обществе проявлялось в морально-этической деградации человека, однако теперь считалось, что эта деградация была специально спланирована на Западе и направлена на нормальное большинство советской молодежи[218]. В предыдущей главе прослеживается, как с первых послевоенных лет до середины 1980-х годов внутри советской Системы возник и развивался культурный Феномен воображаемого Запада. Существование воображаемого Запада стало возможным благодаря внутренним парадоксам самой позднесоветской Системы. Мы показали, что авторитетный Дискурс коммунистической партии и культурные продукты воображаемого Запада существовали скорее в отношениях симбиоза, чем антагонизма. В 218 В советской “Социологии молодежи” Понятие “девиантного поведения” теперь все больше применялось не к небольшим группам отщепенцев от общей Нормы, а к широким массам (см.: Иконникова и Лисовский 1969; Актуальные проблемы теории и практики 1978). настоящей главе эта идея развивается дальше, но Нас будут особенно интересовать некоторые исключительные проявления этого симбиоза. Их анализ поможет Нам лучше разобраться в идеологической и культурной парадоксальности Системы позднего Социализма, а также в динамике внутренних изменений этой Системы, которые в те годы оставались незаметны или казались не важны большинству советских людей. Как Мы уже говорили в главе 1, в исключениях из общепринятых Норм многие принципы Системы проявляются лучше, чем в самой Норме, поскольку исключение дает Нам возможность объяснить “и общее правило и само себя”{404}. Анализ Нормы способен описать Систему в статическом состоянии, а анализ исключения дает возможность отследить её внутренние мутации и сломы, особенно те, которые остаются незаметны, если оставаться внутри Системы{405}. В качестве относительного исключения из общего правила Мы рассмотрим тех комсомольских активистов и молодых людей, которые искренне верили в идеалы коммунизма и активно участвовали в комсомольской работе именно по этой причине. Но при этом они успешно интегрировали культурные символы и эстетику воображаемого Запада в Систему ценностей, идеалов и риторику коммунизма. Понимание коммунистических ценностей этими молодыми людьми отличалось не только от того, как их понимало большинство советской молодежи, но и от того, как они интерпретировались в выступлениях партийных руководителей. Главными действующими лицами этой главы являются два комсомольских активиста — один из центра (Ленинграда), другой из провинции (Якутска), — у которых искренняя вера в коммунистические идеалы и активная вовлеченность в комсомольскую деятельность совмещалась с любовью к западной рок-музыке. Эти люди были идеальными продуктами советской Системы со всеми её противоречиями. Они были хорошо образованы, имели множество культурных интересов и были воспитаны в духе постоянного стремления к самообразованию и интеллектуальному развитию. Они верили в моральное превосходство коммунистических ценностей и идеалов и при этом стремились культивировать в себе независимость суждений. Все это не только не мешало им страстно увлекаться западной рок-музыкой, но, как Мы покажем, даже способствовало этому увлечению. Активная и искренняя деятельность этих людей на постах комсомольских секретарей способствовала, как ни парадоксально, внутренней детерриториализацш советской Системы. В отличие от предыдущих примеров (в главах 3–5) эта детерриториализация осуществлялась во имя коммунистических идеалов.   Приспособленец   В середине 1980-х годов издание ЦК ВЛКСМ выпустило плакат с надписью: “Приспособленец меняет личину — разоблачи!” Светлый квадрат в центре плаката (в цветном оригинале — красный) символизирует Контекст авторитетного Дискурса, внутри которого герой под маской положительного комсомольского секретаря обращается к аудитории со страстной речью на правильном партийном языке. На герое форменный комсомольский костюм, с комсомольским значком на левом отвороте пиджака; он стоит в подтянутой и уверенной позе; его речь усыпана стандартными коммунистическими фразами, представленными здесь хорошо знакомыми всем названиями героических строек того времени (БАМ, ВАЗ, Уренгой, КАМАЗ, Катек[219]), политических кампаний (гласность, хозрасчет, кооператив) и достижений советской научно-технической модернизации (ЭВМ к ГЭС). 219 “Комсомольские стройки” — стройки, в которых принимал активное участие Комсомол: Байкало-Амурская магистраль (БАМ), Волжский автомобильный завод (ВАЗ), Камский автомобильный завод (КАМАЗ), Камско-Ачинский топливно-энергетический комплекс (КАТЕК) и газопровод в Северо-Западной Сибири (Уренгой). Рис. 31. “Приспособленец меняет личину — разоблачи!” Художник А. Уткин  Однако за пределами светлого квадрата, в окружающем черном пространстве, герой показывает свое “истинное лицо” приспособленца, преклоняющегося перед материальными ценностями буржуазного строя. Здесь он напоминает героев с карикатур “Крокодила”, которые Мы видели в главе 5: он одет в американские джинсы, с нашивкой в виде американского флага над правым коленом, на нем западные кроссовки, а его ноги скрещены в непринужденной “западной” позе. Это черное пространство символизирует буржуазный Дискурс, состоящий из названий западных брендов и лейблов, написанных латинским шрифтом, в отличие от кириллицы партийного языка во внутреннем светлом квадрате. Буржуазный Дискурс на плакате занимает гораздо больше места и находится (в буквальном Смысле) “за спиной” советского партийного языка. Такое расположение призвано продемонстрировать якобы скрытую истинную суть героя: партийный язык служит для него ширмой, за которой прячутся его буржуазные интересы. За каждой партийной фразой на плакате прячется буржуазная фраза: БАМ превращается в Montana (марка западных джинсов, популярная в те годы у советской молодежи), Кооператив — в aperitiv[220], ЭВМ — в money, ГЭС — в Camel, ВАЗ — в FIAT, Уренгой — в whisky, Катек в KENT и так далее. Присутствуют здесь и Pepsi, beer, Adidas, video, Sony, heavy metal, знаки иностранной валюты (доллара и фунта стерлингов) и название советского магазина Beriozka, торгующего за валюту. Влияние “западной Культуры” сводится здесь к продуктам потребления и деньгам. Все эти буржуазные символы были действительно хорошо знакомы советской молодежи того времени. Тезис плаката очевиден: этот комсомольский активист является приспособленцем, который скрывает за маской честного коммуниста свое истинное буржуазное лицо и низменные интересы. Главным объектом этой Критики был Феномен “двуличности” и “притворства”, якобы распространившийся в комсомольской среде. В прежние годы интерес к западной поп-Культуре трактовался иначе. Стиляг, например, представляли не только как исключение из общего правила, отличное от нормального большинства молодых людей, но и как что-то нахально показное и всеми легко узнаваемое — их было сразу видно по “попугайскому виду”, “порнографическим шляпам”, “развязному поведению” (см. главу 5). В новой Критике конца 1970-х — начала 1980-х годов интерес к западной Культуре предстает как что-то скрытое, личное, не всегда заметное невооруженным взглядом. Стиляга выставлял свое прозападное “я” напоказ; новый приспособленец скрывал его под маской комсомольского активиста. Стилягу следовало приструнить; нового приспособленца следовало разоблачить, Согласно этой Критике, тип приспособленца в среде советской молодежи был относительно новым явлением конца 1970-х — начала 1980-х годов. Однако, как Мы видели в главе 5, воображаемый Запад был неотъемлемой частью комсомольской жизни на протяжении всего периода позднего Социализма, начиная с послевоенных лет. То, что интерес к “западной Культуре” среди комсомольцев попал в поле зрения партийной Критики именно в начале 1980-х, говорит не столько о переменах в настроении самой молодежи (скажем, о Неожиданно появившемся интересе к воображаемому Западу), сколько о переменах в Логике самой партийной Критики (а именно в осознании партийным руководством того, что Смыслы и способы социалистического существования, особенно среди молодежи, выходят из-под партийного контроля). И тем не менее, какой бы новой ни казалась эта Критика, в ней воспроизводился давно знакомый подход. Как и прежде, проблема понималась на уровне внутренней психологии отдельной личности, а не советской Системы вообще. Если интерес к буржуазной Культуре был проявлением двуличности субъекта (согласно агитационному плакату) или проявлением его незрелости (согласно партийным социологам), то можно было обойтись без анализа того, как в действительности проявляется “влияние буржуазной Культуры” в советском Контексте. А в действительности “буржуазная Культура”, и особенно западная рок-музыка, в 1970–1980-х годах совсем не всеми и не обязательно воспринималась как что-то, противоречащее “советским ценностям”, а подчас даже переплеталась с ними самым причудливым образом. И в этом переплетении ценностей в действительности было гораздо больше риска для советской Системы, чем в “двуличии” или “наивности” приспособленцев.   Примерный перечень   Итак, к началу перестройки руководство ВЛКСМ признало, что меры по предотвращению влияния буржуазной Культуры на советскую молодежь, которые применялись на протяжении многих лет, не приносят плодов. Необходим был новый, более эффективный подход. Журнал “Молодой коммунист”, издававшийся для комсомольского актива, писал, что руководство Комсомола оказалось не информировано о том, насколько широко по всей стране распространяются магнитофонные записи западных групп и Информация о них. “Мы не заметили, — писал автор журнала, — как в масштабах страны возникла огромная субкультура, представители которой имеют общие интересы, занятия и каналы обмена Информацией. У них даже появились неформальные клубы, объединяющие все слои молодежи — студентов, школьников, рабочих, инженеров, — и возникли специализированные самиздатовские журналы, такие как “Ухо”, “Рокси” и “Кот”, в которых журналисты-любители печатают статьи о музыкальных записях западных и советских рок-групп и переводы статей из западной музыкальной прессы”. Эти журналы, продолжала статья в “Молодом коммунисте”, копируются по многу раз на печатных машинках или методом фотографической пересъемки[221], и их копии расходятся по всей стране, подобно музыкальным записям. В заключение “Молодой коммунист” рекомендовал руководству ВЛКСМ на местах повысить контроль за культурными интересами молодежи и попытаться остановить бурное распространение магнитофонных записей западной рок-музыки[222]. Однако способы выполнения этой задачи сводились, как и прежде, к применению тех же методов, которые уже применялись ранее и уже не дали никаких результатов. Одним из таких методов было запрещение не всей западной рок-музыки, а лишь её конкретных образцов — некоторых рок-груп, некоторых альбомов и некоторых песен. Поскольку контролировать домашнее магнитофонное копирование музыкальных записей Комсомолу было не под силу, борьба с нежелательной музыкой сфокусировалась на более легком контроле за репертуаром танцевальных дискотек и местных, официально зарегистрированных ВИА. Сам по себе такой контроль, естественно, мало что давал, ведь молодежь сталкивалась с западной рок-музыкой чаще всего не на дискотеках или концертах, 221 Ксерокопирующая техника все ещё находилась под строгим контролем Государства и, как правило, была недоступна. 222 Макаревич 1987: 21 (автор этой статьи — лишь однофамилец музыканта Андрея Макаревича). а дома или в гостях, где эта музыка звучала в магнитофонных записях. Тем не менее в эти годы горкомы и райкомы Комсомола во всех областях СССР стали получать перечни с названиями западных музыкальных рок-групп и рок-композиций, которые не следовало включать в репертуар концертных и танцевальных мероприятий. Одна из таких директив, под названием “Примерный перечень зарубежных музыкальных групп и исполнителей, в репертуаре которых содержатся идейно вредные произведения”{406}, датирована январем 1985 года. В документе говорилось: “Рекомендуем использовать эти сведения для усиления контроля за деятельностью дискотек. Данной Информацией необходимо обеспечить все ВИА и молодежные дискотеки района”. Приводится перечень из тридцати восьми “зарубежных музыкальных групп и исполнителей, в репертуаре которых содержатся идейно вредные произведения” и даются разъяснения того, в чем именно заключается их идейный вред. Эта и другие подобные инструкции были частью метадискурса Идеологии, который, как и в прежние годы позднего Социализма, оставался скрыт от большинства советских граждан[223]: конкретная копия документа, которую Мы рассматриваем, была послана из Областного комитета ЛКСМ Николаевской области Украины, адресована лично “Секретарям ГК, РК[224] ЛКСМ” и снабжена отметкой “Для служебного пользования”. Даже сам факт распространения подобных инструкций оставался неизвестен широкой публике до конца перестройки[225]. 223 См. главы 2, 3. 224 Городских комитетов и районных комитетов ЛКСМ. 225 Подобные закрытые документы ВЛКСМ стали обсуждаться в советской печати Однако, поскольку советская культурная Политика, как Мы не раз видели, была принципиально непоследовательна — пропагандируя творческий подход к культурному развитию, она одновременно пыталась ограничить нежелательные последствия этого подхода (см. главу 5), — перечень неприемлемых для дискотек записей оказался не только абсолютно неэффективным способом контроля за распространением западной рок-музыки, но даже способствовал её дальнейшему распространению. Сам факт того, что в перечне давался ограниченный список “идейно вредных” групп, а не запрещалось исполнять и воспроизводить западные рок-композиции в принципе, означал, что среди огромного количества этой музыки, ходящей в записях по стране, лишь небольшая часть является “идейно вредной”. А значит, в прослушивании большинства западных рок-групп никакой проблемы и идеологической опасности нет. Рис. 32. “Примерный перечень зарубежных музыкальных групп и исполнителей, в репертуаре которых содержатся идейно вредные произведения”, 1985 г.  То, как Понятие “идейного вреда” расшифровывалось в подобных документах, также способствовало нормализации западной рок-музыки в советском Контексте. Этот вред определялся несколькими более-менее абстрактными фразами (см. рис. 32): панк, насилие, вандализм, эротизм, религиозное мракобесие, религиозный мистицизм, расизм, неофашизм, культ сильной личности, секс, гомосексуализм, национализм, антикоммунизм, антисоветская пропаганда. В двух случаях он определялся гораздо конкретнее: Миф о советской военной угрозе, а также Извращение внешней Политики СССР (“Агрессия СССР в Афганистане”). Конкретные группы и даже альбомы получили в этом перечне ту или иную характеристику, что, по-видимому, означает, что среди референтов ЦК ВЛКСМ были люди, которые слушали довольно много западных рок-групп и обращали особое внимание на слова их песен или на тексты, напечатанные на альбомах и вкладках. Эти люди интерпретировали Смысл песен западных групп буквально, обращая внимание на их слова, что, естественно, не отражало того, как большинство советских слушателей воспринимало эти композиции и альбомы (см. главу 5). Примером служит альбом британской группы Pink Floyd “The Final Cut”, который был обозначен в списке не по названию, а по году выпуска — “1983”. Идейный вред этого альбома формулировался в комсомольском документе так: “Извращение внешней Политики СССР (“Агрессия СССР в Афганистане”)”. Это извращение сводилось к одной строке в одной из песен альбома, “Get Your Filthy Hands Off My Desert” (“Убери свои грязные руки от моей пустыни”). В этой песне советская военная операция в Афганистане упоминалась следующим образом:   Brezhnev еook Afghanistan, Begin took Beirut, Galtieri took the Union Jack, And Maggie, over lunch one day, Took a cruiser with all hands, Apparently, to make him give it back. Брежнев взял Афганистан, Бегин взял Бейрут, Галтиери взял себе Юнион Джек[226], А Мэгги[227], как-то на обед, Взяла его крейсер и весь личный состав, Наверно, чтобы он вернул ей флаг[228].   226 Флаг Великобритании. 227 Маргарет Тэтчер, премьер-министр Великобритании. 228 Речь идет о следующих вооруженных конфликтах: войне в Афганистане, которую Советский Союз начал в 1979 году, при Брежневе; войне Израиля с Ливаном, начавшейся в 1982 году при Менахеме Бегине; войне за Фолклендские острова между Аргентиной и Великобританией, разразившейся в 1982 году после того, как аргентинский президент Леопольдо Галтиери захватил Фолклендские (Мальдивские) острова, считавшиеся суверенной территорией Британии, а британский премьер Маргарет Тэтчер направила британский флот для отражения этой атаки. В результате был потоплен большой аргентинский крейсер “Генерал Белграно” со всем личным составом на борту, из которых 323 человека утонуло, что вызвало Критику в адрес Тэтчер даже в самой Великобритании, — в том числе Проблема, очевидно, заключалась в строке “Брежнев взял Афганистан” — точнее, в том, что советско-афганская война, которая именовалась на советском авторитетном Дискурсе как “братская помощь Советского Союза афганскому народу”, в тексте песни сравнивалась с израильской оккупацией Ливана и войной Великобритании с Аргентиной, которые советское руководство характеризовало как “империалистические войны”. Однако то, что комсомольская Критика была направлена лишь на один конкретный альбом группы Pink Floyd (в списке выделен лишь альбом “1983”) и, более того, на конкретный факт, который фигурировал лишь в одной строке одной песни с этого альбома, вновь выдает знакомый Нам парадокс советской культурной Политики. Такой подход давал понять, что другие альбомы группы Pink Floyd могут быть вполне приемлемы не только для частных коллекций, но и для проигрывания на комсомольских дискотеках. И действительно, в те годы некоторые композиции Pink Floyd и Информация об этой группе распространялись средствами самого Государства. В 1980 и 1981 годах советский ежемесячный музыкальный журнал “Кругозор”[229], имеющий тираж 500 тысяч экземпляров, опубликовал положительную статью об этой группе и поместил несколько её композиций на прилагающемся к журналу гибком диске[230]. Ещё важнее был другой факт: то, и в песне Pink Floyd. 229 В каждом номере “Кругозора” печатались статьи и интервью, связанные с зарубежной музыкой различных стилей, и в каждый вкладывалась пара мягких дисков с образцами этой музыки. Подробнее о журнале “Кругозор” см.: McMichael 2005a; 2005b. 230 В 1980 году “Кругозор” вышел с двумя мягкими дисками, включавшими песни “Time”, “On the Run” и “Money” с альбома “The Dark Side of the Moon” 1973 года. В 1981 году “Кругозор” вышел с ещё двумя композициями группы — “Another что запрещающий список делал акцент на буквальном Смысле текстов, который для большинства молодых людей был непонятен или не так важен, означало, что всерьез эту Критику мало кто воспринимал, включая комсомольских секретарей на местах, которые сами увлекались западным роком. Это также означало, что проводить аналогичную критическую оценку творчества других рок-групп по аналогии с Критикой в этом документе (то есть анализировать буквальный Смысл их песен) никто из комсомольских секретарей, адресатов этого документа, был не в состоянии. Все это делало подобные критические кампании крайне неэффективным способом контроля за распространением западного рока. Конечно, реальный “идейный вред” этой музыки для советской Системы заключался совсем не в буквальном Смысле какой-то отдельной строки или целой песни, а в той роли по созданию воображаемых миров внутри советской Системы, которую эта музыка играла.   Комсомольское разноречие   Андрей (1954 г. р.), секретарь комитета Комсомола одного из ленинградских НИИ, о котором речь шла в главе 3, как и тысячи его сверстников, увлекся англо-американской рок-музыкой ещё в школьные годы, в конце 1960-х. Небольшой фрагмент воображаемого мира, возникавшего среди его сверстников при прослушивании этой музыки, можно увидеть на рисунке, который Андрей нарисовал в 1968 году, в возрасте 14 лет. На нем изобраBrick in the Wall (Part 1)” и “The Trial” с альбома “The Wall” 1979 года. Все эти вещи вполне попадали в разряд Критики буржуазной Системы, что и способствовало их выпуску. жена несуществующая рок-группа, которую Андрей выдумал сам и которой дал имя The Boys from a Morgue (“Мальчишки из морга”). Рис. 33. Рисунок Андрея К. воображаемой рок-группы The Boys from a Morgue, которую он придумал (1968 г.)  В 1971 году, окончив школу, Андрей поступил в Ленинградский горный институт. Там он встретил множество других любителей западной рок-музыки и включился в активный обмен магнитофонными записями и пластинками. Он вспоминает: У Нас была настоящая музыкальная тусовка… Это были времена Led Zeppelin. Классные ребята!! Deep Purple только начинали. The Animals. К счастью, Мы застали настоящую основу рока!{407} В институте Андрей занялся организацией студенческих вечеров и дискотек, которые проводились под эгидой комитета Комсомола, от которого райком требовал выполнения плана по организации культурных мероприятий для студентов института. Музыкальные связи Андрея пришлись весьма кстати. По его словам, когда в комитете узнали, что у меня есть круг знакомых среди коллекционеров, они с радостью отдали организацию музыки на этих мероприятиях мне[231]. Андрей познакомился с организаторами аналогичных мероприятий в других институтах, а вскоре и с музыкантами из ленинградских “любительских” рок-ансамблей раннего периода советского рока — таких, как легендарные “Мифы” и “Аргонавты”[232]. Он стал приглашать их играть на студенческих вечерах и, по его словам, пользуясь появившимися связями в райкоме Комсомола, даже помог “Аргонавтам” принять участие в рок-фестивале в Таллине в 1976 году[233]. Статус “любительских” коллективов давал возможность этим группам включать в 231 Ср. с взаимоотношениями между организаторами джазовых концертов и комитетами Комсомола институтов в 1950-х годах (см. главу 5). 232 Обе группы были среди наиболее популярных первых рок-групп Ленинграда, существовавших ещё до образования “Аквариума”. До начала 1970-х годов большинство любительских групп имело русские названия и исполняло песни на русском языке, что несколько изменилось в 1970-х годах (см. ниже). 233 Фестиваль проходил в марте 1976 года в Таллинском политехническом институте. На этом фестивале Андрей впервые услышал питерскую группу “Аквариум”, образованную четырьмя годами ранее. свой репертуар музыку, которую профессиональные ансамбли, выступающие на официальных концертах, исполнять не могли. Кроме того, репертуар этих групп на студенческих вечерах обычно контролировался меньше, чем репертуар коллективов, зарегистрированных в филармониях, благодаря тематике подобных мероприятий — обычно они приурочивались к различным советским праздникам: Первомаю, Дню Победы, годовщине Великой Октябрьской социалистической революции и, в случае Горного института, ко Дню советского геолога. Кроме того, способствовала некоторому ослаблению контроля за репертуаром и дружба Андрея с членами институтского комитета Комсомола. Позже Андрей стал принимать более активное участие и в других видах комсомольской деятельности, проводимой комитетом, а к концу института сам был избран в члены комитета. Как Мы уже видели в главе 3, Андрей отличался от многих из своих сверстников тем, что он вполне искренне верил в коммунистическую идею и в роли члена комитета Комсомола относился к комсомольской деятельности активно и всерьез — по крайней мере, к той её части, которую он называл “работой со Смыслом” (см. главу 3). По окончании института Андрей поступил на работу младшим научным сотрудником в один из ленинградских научно-исследовательских институтов (НИИ) и вскоре и там стал членом комитета Комсомола. Одним из мотивов для вступления в комитет было желание Андрея продолжать заниматься организацией рок-концертов и молодежных дискотек — благодаря его членству в комитете Комсомола эти мероприятия могли получить идеологическую и материальную поддержку: подходящую комсомольскую тематику, под эгидой которой их легче было проводить, помещение, техническое оснащение, даже транспорт. Другим мотивом Андрея для вступления в комитет Комсомола было стремление участвовать в некоторых видах комсомольской деятельности, которые он считал важными, — организации общественных мероприятий, решении социальных вопросов и так далее. Как упоминалось в главе 3, когда предыдущий секретарь комитета Комсомола этого НИИ, Александр, в 1982 году ушел со своего поста “на повышение” в райком (где он занял пост инструктора), на освободившееся место секретаря комитета Комсомола НИИ был избран Андрей. В ноябре 1982 года Андрей должен был выступить со своей первой речью в качестве секретаря комитета на отчетно-перевыборном собрании перед большой аудиторией рядовых комсомольцев института. Некоторые фрагменты этой речи и то, как Андрей её писал, Мы подробно разбирали в главе 3. Теперь рассмотрим другой аспект этого выступления, имеющий отношение к теме распространения буржуазной Культуры среди советской молодежи. Зная, что он должен отреагировать на кампанию тех лет против растущего влияния буржуазной Культуры, Андрей вставил в свою речь соответствующие формулировки: Одним из важнейших направлений работы Комсомола является идейно-политическое воспитание молодежи. Формирование марксистско-ленинского мировоззрения, непримиримого отношения к буржуазной Идеологии и морали, воспитание юношей и девушек в духе советского патриотизма и социалистического интернационализма — вот первейшие задачи, стоящие перед идеологическим активом нашей комсомольской организации{408}. Как Мы видели при анализе этого отрывка в главе 3, каждая фраза в нем практически полностью повторяет стандартную фразеологию партийных текстов того времени. Так, в приведенном выше отрывке из статьи “Комсомольской правды” за 1981 год говорилось об отсутствии у современных западных рок-музыкантов “бескомпромиссного отношения к порокам буржуазного мира”{409}. На рубеже 1970–1980-х годов эта фразеология повторялась повсюду — в массовой печати, партийных документах, выступлениях руководства ВЛКСМ, брошюрах советских социологов молодежи и так далее. Андрею эти формулировки были, безусловно, хорошо знакомы[234]. В своей речи он заявил, что формирование “непримиримого отношения к буржуазной Идеологии и морали” должно стать одной из “первейших задач” комсомольской организации института. Комитет Комсомола, который он возглавляет, заявил Андрей, обязан бороться с любыми проявлениями буржуазной Идеологии и морали среди комсомольцев института, включая распространение западной рок-музыки. Андрей выступал с этой речью перед комсомольцами НИИ — теми самыми молодыми людьми, которые ходили на его дискотеки и танцевали под записи западных групп, которые он лично подбирал. Многие из этих молодых людей знали Андрея как знатока рок-музыки. На дискотеках он часто сам объявлял в микрофон названия композиций и иногда добавлял интересную Информацию о рок-группах, почерпнутую из зарубежных музыкальных изданий, которые имели хождение среди коллекционе234 См. другие примеры этой риторики из различных источников во главе 2. 234 См. другие примеры этой риторики из различных источников во главе 2. ров. В начале осени 1982 года он позаимствовал у одного из своих друзей специальный номер западногерманского музыкального журнала Musik Express 1981 года, посвященный музыке в стиле хеви-метал (рис. 34). Журнал был привезен советским моряком из ФРГ. Потратив много времени, Андрей, который в школе изучал немецкий язык, перевел с немецкого на русский длинную, на четыре страницы, статью из журнала, заголовок которой он несколько косноязычно перевел как, “Майкл Шенкер. Возвращение из падения в ад”. В статье рассказывалось о творчестве известного западногерманского рок гитариста Майкла Шенкера, игравшего с английской группой UFO и немецкой группой The Scorpions. Текст своего перевода Андрей распечатал на печатной машинке комитета Комсомола — той самой машинке, на которой он распечатал текст своего выступления на большом комсомольском собрании того же года. Рис. 34. Западногерманский журнал Musik Express (Heavy Metal Special. 1981. № 1) Рис. 35. Перевод Андрея К. статьи “Майкл Шенкер. Возвращение из падения в ад”  Ставя записи группы The Scorpions на дискотеках Андрей зачитывал отрывки из своего перевода. Майкл Шенкер, несмотря на проблемы с наркотиками и алкоголем, продолжал виртуозно играть и считался одним из лучших гитаристов в стиле тяжелого рока в мире. В какой-то момент, читал Андрей, “наркотическая зависимость Майкла стала действительно тяжелой. Он начал смешивать таблетки с кокаином и алкоголем”. Но в конце концов ему удалось преодолеть эту жуткую напасть. Прочтя этот отрывок, вспоминает Андрей, перед тем как включить на полную громкость очередную композицию The Scorpions, он зачитывал в микрофон заключительный абзац перевода: Жизнь для Майкла переменилась. Никакой больше подруги, никаких женщин, ни капли спиртного, никаких наркотиков. Что же тогда привязывает Майка к жизни? Конечно же, то же самое, что и тебя и меня, — “тяжелый метал!”{410}. В “Примерный перечень” идейно вредных западных рок-групп и исполнителей, который рассылался ЦК ВЛКСМ (см. выше), группа The Scorpions была включена. Она характеризовалась в нем как проповедник насилия. Хотя конкретный перечень, который Мы привели выше, был датирован январем 1985 года (двумя с половиной годами позже, чем перевод статьи о группе The Scorpions, который Андрей сделал и публично зачитывал в конце 1982-го), аналогичные перечни и инструкции циркулировали в райкомах Комсомола и раньше, и уж точно в течение всего конца 1970-х — начала 1980-х. Андрей рассказывает о комсомольских документах, которые он получал из райкома и в которых западные рок-группы, особенно группы, играющие тяжелый рок, критиковались как проповедники насилия и буржуазной Культуры. Однако он не обращал серьезного внимания на эту Критику, ведь, как и большинство рядовых комсомольцев и членов комитета Комсомола из его НИИ, он не воспринимал слишком буквально ни Смысл западных песен, ни высказывания на авторитетном языке в комсомольских циркулярах. Как Мы видели в главе 3, для многих комсомольских секретарей и комсоргов Смысл реально существующего Социализма был гораздо шире и гибче, чем то, как он интерпретировался в инструкциях и указаниях вышестоящих комсомольских органов. Многие из этих секретарей разделяли идеологические поручения на буквальные и формальные — на то, что Андрей называл “работой со Смыслом” и “чистой проформой” (см. главу 3). Выполнение пустой рутинной работы позволяло им заниматься более важной и интересной, с их точки зрения, работой со Смыслом. К последней Андрей относил организацию всевозможных социальных программ и культурно-политических мероприятий — музея ветеранов войны, детского сада для молодых семей, поэтических вечеров, театральной студии и комсомольских дискотек. С одной стороны, Андрей может показаться наивным, аполитичным и некритически мыслящим молодым человеком, фигура которого была нарисована двумя советскими социологами в вышеупомянутом исследовании — ведь его действительно не интересовало то, что они называли связью между западной рок-музыкой и Политикой антикоммунизма. С другой стороны, Андрей может показаться двуличным “приспособленцем”, похожим на героя вышеприведенного агитационного плаката, который прячет свое преклонение перед буржуазной Культурой под маской комсомольского активиста. Однако ни первая, ни вторая интерпретация не способны объяснить, почему Андрей участвовал в комсомольской работе активнее большинства своих сверстников, с энтузиазмом воспринял избрание секретарем комитета Комсомола НИИ и до конца перестройки искренне верил в идею коммунизма (при этом всегда недолюбливая партийных аппаратчиков). Если его желание стать комсомольским секретарем, а позже вступить в ряды КПСС и было связано с карьерными соображениями, все же чистым карьеризмом его не объяснить. Также и его любовь к западной рок-музыке не свести к проявлению аморальной “некоммунистической” сущности приспособленца. В отличие от “приспособленца” с агитационного плаката, который якобы скрывал свой истинный язык (западных брендов) под маской притворного языка (советских лозунгов), Андрей оперировал обоими этими языками вполне искренне, интегрируя их, меняя их Смыслы, разводя их по разным Контекстам, но не выбирая, какой из них истинный, а какой ложный. Вспомним, что до перестройки Андрей, по его собственным словам, “безусловно верил в то, что партия — это единственная организация, которая действительно знает, что надо делать” (см. главу 3). При этом он всегда “разделял партию на простых людей и партийный аппарат” — первая группа, по его мнению, включала большинство людей, “которые честно работали и были хорошими, умными и душевными”, а вторая включала бюрократическую группу аппаратчиков, “прогнивших изнутри и искажавших хорошие идеи и принципы”{411}. Вспомним также, как Андрей относился в те доперестроечные годы “к самой идее коммунизма”, а также к Ленину, который для него олицетворял эту идею (см. главу 3). Он вспоминает: Мы воспитывались с сознанием того, что Ленин был чем-то святым. Ленин был символом чистоты, искренности, мудрости. Без вопросов. Мне казалось, что все проблемы в нашей жизни были вызваны более поздними искажениями изначальных ленинских принципов, порочным и кровавым режимом Сталина, этим умалишенным Брежневым и так далее. Я был уверен, что, если Мы вернемся к истинным идеям Ленина, все снова встанет на свои места. В те годы [конец 1970-х — начало 1980-х] многие думали, что, если бы Ленин был жив, он бы исправил все то плохое, что происходило{412}. Не случайно несколькими годами позже, в конце 1980-х, уже во время перестройки, Андрею было очень трудно примириться с новым критическим Дискурсом, объектом которого постепенно оказались КПСС, коммунистическая идея и сам Ленин. Андрей говорит о постепенной потере идеалов, которую он пережил в период перестройки: Идея о том, что Ленин знает ответы на все вопросы, выходила из меня постепенно, капля за каплей. Сначала я что-то прочитал, затем что-то показали по телевизору, рассказали по радио. Один штрих за другим, стал вырисовываться новый портрет. Оказалось, что Ленин был таким же, и слава богу ещё, что он дольше не пожил. Что он был действительным инициатором, автором всего, а Сталин был просто его логическим продолжением. Для меня лично прийти к этому осознанию было очень долгим и мучительным процессом. Ленин был последним символом, в котором я разочаровался{413}. Итак, до перестройки Андрей искренне верил в нравственное превосходство коммунизма и в возможность его построения. Верил он и в безусловную верность идей Ленина. При этом он не любил то, что он называл “партийным аппаратом”, — высокопоставленных партийных карьеристов, относившихся, по его мнению, к идее коммунизма чисто формально и потому искажающих её. И одновременно он горячо любил западную рок-музыку, собирал записи рок-групп и пропагандировал их на молодежных дискотеках, которые ему удавалось организовывать под эгидой комитета Комсомола. Хотя Андрей об этом особенно не задумывался, очевидно, что в его сознании идеи Ленина и музыка Led Zeppelin не обязательно противоречили друг другу. Каким бы необычным ни казалось такое сочетание идеалов, интересов и занятий, его вряд ли следует считать абсурдным. Скорее, пример Андрея иллюстрирует многообразие смысловых сдвигов и реинтерпретаций, которые характеризовали Систему позднего Социализма, частью которой он был. В предыдущей главе Мы видели, что дискурсивная формация позднего Социализма, в которой формировалось и распространялось представление о воображаемом Западе, включала в себя самые разные высказывания и формулировки, многие из которых не совпадали и даже противоречили друг другу. Деятельность Андрея в качестве комсомольского руководителя, его выступления на комсомольских собраниях, приверженность коммунистическим идеалам, нелюбовь к комсомольской проформе, увлечение западными рок-группами — все это было частью реальной и неоднородной дискурсивной формации, в которой жило поколение Андрея в конце 1970-х — начале 1980-х годов. Эти разнообразные Дискурсы и практики могут показаться противоречащими друг другу только в том случае, если их интерпретировать буквально, как констатирующие высказывания. Однако, как Мы видели, отношение Андрея к ним было иным — он далеко не всегда воспринимал их как констатирующие высказывания, как безусловное и точное описание реальности. Вместо этого он интерпретировал их по-разному в зависимости от Контекста, в котором они существовали. Авторитетные высказывания он иногда читал напрямую, а иногда воспринимал как Ритуалы, Смысл которых заключался лишь в повторении их формы. Такое повторение не было бессмысленным, поскольку оно давало возможность возникать и распространяться другим интересам, Смыслам и видам деятельности, многие из которых не совпадали с буквальным Смыслом Идеологии. Вспомним, как именно Андрей занимался воспроизводством формы подобных высказываний. Он составлял свои авторитетные тексты, пользуясь общими принципами авторитетного Дискурса, которые он усвоил из практики комсомольской деятельности (см. главу 3). В большинстве текстов присутствовали стандартные фразеологические “блоки”, типа “непримиримое отношение”, “буржуазная мораль”, “дух советского патриотизма и социалистического интернационализма”, “идейные враги” и так далее. Кроме того, тексты и выступления на этом языке имели стандартную дискурсивную форму — в них использовалось множество номинативных конструкций, выстроенных в длинные фразы без глаголов. Риторически эти тексты строились по принципу замкнутой логической структуры (см. подробнее в главе 2). Контексты, в которых эти тексты циркулировали (комсомольские собрания, выступления партсекретарей, газетные передовицы, агитационные материалы), тоже были сугубо ритуализованными. Благодаря частой повторяемости этих стандартных высказываний в ритуализованных Контекстах Андрей и его молодая аудитория с легкостью узнавали их принадлежность к фиксированному авторитетному Дискурсу, который чаще всего не следовало интерпретировать буквально. Эта специфика авторитетного Дискурса давала Андрею и его слушателям возможность воспринимать партийно-комсомольскую Критику “буржуазной Культуры” по-разному. С чем-то они могли соглашаться, читая эту Критику буквально. Например, Андрей, будучи гораздо более активным комсомольцем, чем большинство его сверстников, вполне искренне соглашался с официальными высказываниями о том, что при капитализме часть искусства неизбежно коммерциализируется, в чем ничего хорошего, по его мнению, не было (этот факт, как он знал, критиковался и многими западными рок-музыкантами, например Джоном Ленноном). Он мог вполне согласиться и с партийными высказываниями о том, что капитализм повинен в империалистических и неоколониальных войнах. Но другую часть Критики западной Культуры он, как и большинство представителей его среды, воспринимал как чистую формальность, игнорируя её буквальный Смысл. Например, Критику западной рок-музыки как морально ущербной и антисоветской, которая часто звучала в авторитетных текстах, он с легкостью игнорировал. С другой стороны, и сами песни западных рок-групп или статьи о них Андрей обычно не интерпретировал буквально (так, как они воспринимались в их исходном “западном” Контексте). Для Андрея они являлись проявлениями иного, воображаемого мира, который был неотъемлемой частью здешнего, советского Контекста, а не высказываниями о некоем настоящем, реальном Западе, которые следует интерпретировать дословно. Истории о наркотической зависимости западных рок-звезд воспринимались Андреем не как реальный рассказ или описание реальной жизни “на Западе”, а как нечто фантастическое и потому вызывающее скорее любопытство, чем ощущение моральной несовместимости этой жизни с советской действительностью. Как и в случае со звучанием песен на не совсем понятном английском языке, эти Истории про рок-музыкантов имели характер “пустых” символических оболочек (см. главу 5), крайне важных для процесса создания своего собственного воображаемого Запада. Не случайно интерес к Историям о проблемах рок-звезд с наркотиками и алкоголем и даже восторженное упоминание этих Историй на комсомольских дискотеках не помешали Андрею организовать активную кампанию по борьбе с пьянством в общежитии его института. Очевидно, что участие Андрея в этом дискурсивно-идеологическом разноречии{414} неверно было бы рассматривать как безусловный признак двуличия или приспособленчества. Сам Андрей заметил впоследствии, во время серии наших интервью в 1994 году, что все его тексты начала 1980-х — и комсомольские выступления, наполненные антибуржуазным пафосом, и переводы статей о западных рок-группах, наполненные восторгом к западной Культуре, — были для него в те годы одинаково важны. В них отражались его интересы и идеалы, его активная, ответственная и относительно независимая позиция по отношению к своей и общественной жизни. Не случайно все эти тексты годами хранились в одной и той же папке его личного архива, помеченной просто “1982 год”. В райкоме Комсомола отношение к разным видам деятельности Андрея среди молодежи было аналогичным. Хотя он активно пропагандировал музыку, которая время от времени называлась “идейно вредной”, райком считал его одним из лучших секретарей комитетов Комсомола в районе, ссылался на его комсомольскую работу как на пример творческого подхода и наградил Андрея двумя почетными грамотами “За активную работу по коммунистическому воспитанию молодежи”.   Письма с полюса холода   В этой и предыдущей главах Мы столкнулись со множеством примеров того, как явления, артефакты и Смыслы “буржуазной” западной Культуры могли сосуществовать в советской жизни с авторитетным Дискурсом партии и Комсомола, меняя и смещая друг друга, и как эти явления и этот Дискурс вместе влияли на жизнь советской молодежи того периода. Большинство людей, разделяющих убеждения и интересы Андрея, не особенно задумывалось о том, почему советский и “буржуазный” миры, западные культурные формы и коммунистическая риторика одновременно являются частью их существования. Они легко интегрировали эти миры, создавая вид советской действительности, который не совпадал с его авторитетными описаниями. Однако были и те, кто задумывался об этом и даже страстно спорил с друзьями о том, нет ли какой-то моральной проблемы в таком сосуществовании идеологических и культурных Смыслов и форм. Возможно, такие люди тоже были исключением из правила. Но именно по этой причине их рассуждения и действия могут пролить свет на Систему позднего Социализма под необычным углом и осветить её с незнакомой стороны. Контекст позднего Социализма, с его постоянным повторением идей о коммунистическом будущем, легко совмещался с культурными формами, в которых важна была экспериментальность эстетики и открытость будущему. К этим формам относились американский джаз и рок-музыка, благодаря их нацеленности на слом существующих эстетических канонов и институциональных Норм, на практику музыкального самообразования и на постоянное обновление эстетических течений. Важно было и то, что в этих музыкальных формах центральную роль играл не буквальный Смысл высказывания, а звуковая и импровизационная составляющая. В джазе она была более очевидна, но она была и в роке 1970-х годов — особенно в арт-роке и прогрессив-роке, делающих акцент на сложных инструментальных проигрышах, вокальных импровизациях, необычности звучания. Рок-композиции таких групп были отмечены атмосферой экспериментаторства и открыты для новых интерпретаций и ходов. Кроме того, рок-музыка в этот период быстро менялась. Её сложно было описать известными канонами и Нормами. Эта черта рок-музыки сделала её особенно притягательной для молодых советских слушателей (вспомним, что тексты большинства зарубежных песен были им не только непонятны, но и не слишком важны — см. главу 5). Рок-композиции хорошо гармонировали с творческим процессом создания новых, Неожиданных Смыслов и зон существования внутри советской Системы (к таким зонам могли относиться и воображаемый Запад, и пространство коммунистического будущего). Даже наиболее “идеалистическая” часть советской молодежи, которая искренне и активно верила в коммунизм, могла воспринимать несоветские звуки зарубежных рок-групп как вполне совместимые с идеей о будущем обществе. И не важно было, насколько политическая позиция самих западных рок-групп совмещается или не совмещается с идеями о коммунистическом будущем. Молодые советские идеалисты вполне могли создавать свой собственный образ коммунистического будущего — гораздо более космополитичный и экспериментальный, чем “светлое будущее” в стандартных партийных выступлениях. Примеры подобной творческой интеграции коммунизма и западного рока можно встретить в дневниках и личных письмах представителей последнего советского поколения. Ниже представлены выдержки из писем, посланных в середине 1970-х годов молодым человеком по имени Александр (1959 года рождения) сначала из далекого Якутска, а позднее из Новосибирска его ленинградскому другу Николаю (тоже 1959 года рождения)[235]. Александр и Николай родились в Якутске и до восьмого класса учились в одном классе якутской школы. С первого класса они стали близкими друзьями. В 1974 году, в возрасте 15 лет, Николай с родителями переехал жить в Ленинград и последние два года школы заканчивал уже там. После окончания ленинградской школы в 1976 году он со второго раза (в 1977-м) поступил в ленинградский технический вуз (на факультет компьютерных Систем). А Александр продолжал жить в Якутске до окончания школы и летом 1976-го сразу поступил на математический факультет Новосибирского университета и переехал в Новосибирск. 235 В главе 5 Нам уже приходилось встречаться с выдержками из этих писем. В течение первых нескольких лет после отъезда Николая из Якутска в Ленинград (с 1974-го по 1978-й) друзья вели активную переписку. За эти три с половиной года они написали друг другу тридцать восемь писем, в среднем посылая одно письмо каждые полтора месяца. Друзья обсуждали в этих письмах широкий спектр тем: от идей коммунизма и философии до искусства, математики, поэзии, дружбы, нравственности, любви, Комсомола и так далее. Особое место в переписке занимало обсуждение западной рок-музыки. Мы рассмотрим только письма, которые Александр посылал Николаю, сначала из Якутска в Ленинград, а затем из Новосибирска в Ленинград (ответные письма Николая не сохранились)[236]. Родители Александра были родом из Якутска. Его отец работал механиком на заводе, а мать — врачом в районной поликлинике. Александр был воспитан на коммунистических идеалах и относился к идее коммунизма с необычной для его поколения серьезностью. Возможно, атмосфера далекого провинциального города, в которой вырос Александр, меньше располагала к отстраненному или ироничному отношению к советской реальности, которое встречалось в больших городах Центрального и Северо-Западного регионов (см. главы 4 и 7). В то же время Александра нельзя причислить к чистым “активистам”, которые повторяли партийную риторику без тени сомнения (Мы их встречали в главе 3). Сам Александр считал себя человеком не только с твердыми коммунистическими принципами, но и с независимыми взглядами 236 Письма взяты из домашнего архива Николая и цитируются с разрешения обоих корреспондентов. Для того чтобы проследить развитие некоторых тем в этой переписке, письма не всегда цитируются в хронологическом порядке. Это позволяет рассмотреть их как часть единого, связанного Дискурса, что особенно важно, если учесть, как часто друзья переписывались. — он не всегда и не во всем соглашался с мнением партийных руководителей, советской прессы или своих учителей и порой недвусмысленно заявлял об этом. В школе, а затем в университете Александр с активностью занимался общественной работой и всегда избирался на руководящие комсомольские посты. В те же годы, сначала в Якутске, а затем в Новосибирске, он всерьез увлекся западной рок-музыкой, обменивался пластинками и магнитофонными записями, получал их по почте от друзей из Москвы и Ленинграда, а также покупал и продавал их “с рук” через знакомых. В 1973 году, в возрасте 14 лет Александр, как и весь его класс, вступил в Комсомол. Он сразу активно включился в комсомольскую работу и вскоре стал комсоргом класса, а в следующем году — секретарем комитета Комсомола школы. Весной 1975 года, в конце девятого класса, он был вновь переизбран на пост секретаря. В письме Николаю от 25 апреля 1975 года Александр с гордостью писал: Меня избрали на второй срок секретарем комитета Комсомола <номер> школы. Сейчас крепко въелся, вгрызся в комсомольскую работу, бегаю, требую, убеждаю, составляю, регулирую, отчитываю, организовываю и т.д. и т.п. В общем, с головой ушел в дело. Тема Комсомола возникала в переписке друзей довольно часто, но их мнения не всегда совпадали. Весной 1975 года Николай написал из Ленинграда, что в его школе комсомольская работа сводится к бессмысленной рутине и к ней никто не относится всерьез. На что Александр ответил из Якутска (13 мая 1975 года): Ты пишешь (цитирую): “только зря время проводить на собраниях”. А ведь и от рядовых комсомольцев зависит комсомольская жизнь школы. Приди на комитет и заяви, что в школе ведется не интересная, а принудительная комсомольская работа. Короче, вступай в Комсомол, мой совет. Школа общественной жизни, пройденная в Комсомоле, поможет тебе в жизни, в этом я уверен. Александр считал (так же, как секретарь комитета Комсомола НИИ Андрей К., которого Мы обсуждали выше), что в комсомольской работе кроме пустой проформы и бессмысленных Ритуалов присутствует важная составляющая и что личная активная позиция способна сделать эту часть работы основной, преодолев скуку формализма. Как Мы уже отмечали, такое отношение к Комсомолу отличало Александра от большинства людей его поколения — “нормальных людей”, которые предпочитали существовать в отношениях вненаходимости к Системе, которые ходили на комсомольские собрания, не слишком вникая в Смысл происходящего, или вообще избегали Комсомола (см. главу 3). По поводу наиболее пассивных из этих людей Александр высказался в том же письме: Что касается некоторых комсомольцев, которые так только называются, то их я больше ненавижу, чем кого-либо. Далее в письме он развил эту тему, с юношеским пафосом написав о своем отношении к коммунистической идее и о своей готовности воплотить её на практике: Я верю в коммунизм, моя вера непоколебима. Она такая громадная, что её с лихвой бы ещё хватило на нескольких человек. Но это не тупая вера, не слепая вера. Я не люблю особенно высоких слов, но скажу одно: строительство коммунизма — задача моей жизни. Но чтобы строить его, надо его знать, и знать не только теорию, а воплощать теорию в жизнь. Вот почему я вступил в Комсомол, вот почему для меня дорого все, связанное с ним. Помимо своей деятельности на посту секретаря комитета Комсомола школы Александр имел много других интересов. Во многих из них он достиг немалых успехов. Он хорошо учился и был лучшим в классе по математике, литературе и английскому языку. Его успехи в математике были настолько впечатляющими, что он попал в состав городской сборной на школьную математическую олимпиаду республики Якутии. 5 апреля 1975 года он писал Николаю: На математической олимпиаде я занял 4-е место (среди физматов и обыкновенных[237]). Команда города <Якутска> заняла первое место во всех 3-х олимпиадах <по Якутии”, чего раньше почти не было. Команда математиков, несмотря на то что один из команды получил “О” баллов, все равно заняла 1-е место. И не мудрено, ведь в команде Корнилов (1-е городское, 2-е республиканское место), Шашкина (4-е республиканское место) и я. Динга (наш математик) обещает, что на будущий 237 То есть среди как обычных школ, так и специализированных физико-математических, где преподавалась более сложная программа по математике и физике. Александр учился в обычной школе, но после уроков занимался в школьном математическом кружке по расширенной программе и был достаточно подготовлен, чтобы соревноваться с учениками специализированных физ.-мат. школ. год Мы выступим ещё лучше и получим рекомендации[238]. Кроме математики, Александр много читал, писал стихи, надеясь когда-нибудь их опубликовать[239], и много занимался английским языком. В последнем он преуспел не меньше, чем в математике, и попал в сборную школы на городскую олимпиаду по иностранным языкам. В следующем письме, от 25 апреля 1975 года, он писал: Недавно была олимпиада по английскому (городская), я выступал за десятый класс (в нашей школе 10-х нету)[240], занял в двух видах первые места, и в одном второе; общее первое место. Кстати, когда я шел на олимпиаду, я не рассчитывал даже войти в десятку сильнейших, однако… Спустя год, летом 1976-го, Александр окончил десятый класс в другой якутской школе и поступил на математический факультет Новосибирского университета. В августе он переехал жить в Новосибирск. Тем временем в Ленинграде Николай провалил вступительные экзамены на факультет вычислительной техники одного из ленинградских технических вузов и вместо этого поступил в техникум, собираясь потратить год на подготовку к повторному поступлению в вуз следующим летом. В своих письмах осенью и в начале зимы 1976 года Александр, 238 Рекомендации к приему на математический факультет университета после школы. 239 Несколько лет спустя подборка его стихов вышла в новосибирском литературном журнале. 240 В то время Александр учился в девятом классе, но соревновался с учениками десятых из других школ. который всегда учился на отлично и при этом успевал заниматься в математическом кружке и работать секретарем комитета Комсомола, давал своему другу советы о том, как лучше готовиться к вступительным экзаменам. 4 декабря 1976 года Александр изложил в письме подробный план подготовки, включив в него перечень литературы по линейной алгебре, дифференциальному исчислению, физике, литературе и философии, а также список вопросов, о которых Николаю стоило подумать. Александр писал: Я считаю, что ты не теряешь год. Ты, наоборот, его приобретаешь. Ты должен сейчас понять, где твое место, прозондировать почву вокруг себя, ощутить свою направленность. А для этого у тебя в распоряжении целый год! (правда, уже меньше). А теперь можно ли за этот год что-нибудь существенное сделать? Да, можно. Каким образом? Кроме занятий в техникуме, ровно 8 часов самостоятельной учебы в' течении 6-ти дней. В воскресенье — полный отдых. Эти 8 часов распредели так: Первые 4 часа: математика — Теория: С. Феферман “Числовые Системы”, Э. Мендельсон “Основы линейной алгебры” Практика (конкретные практические навыки): Г. Фихтенгольц “Курс дифференциального и интегрального исчисления”, ч. 1 и 2 2 часа: физика — “Фейнмановские лекции по физике”[241] 2 часа: философия, литература — Ленин “Материализм и эмпириокритицизм”[242] Философия древних греков (Сократ, Диофант и др.) Гегель, Фейербах Конечно, Маркс и Энгельс В общем, что заинтересует. Обратим внимание, что в пространном плане занятий и списке литературы, составленном Александром, раздел философии и литературы включает не только обычные работы Ленина, Маркса и Энгельса, но и оригинальные труды древних греков и немецких идеалистов, что было необычно для большинства советских нефилософских факультетов, где эти философы преподавались в критическом пересказе. Более того, как было замечено выше, хотя Александр был убежден в верности коммунистической идеи (по крайней мере, согласно его собственным заявлениям, сделанным в предыдущих письмах), он 241 Курс лекций знаменитого Ричарда Фейнмана (Richard Feynman), нобелевского лауреата по физике, прочитанный им в Калифорнийском технологическом институте (Cal Tech) в 1961–1963 годах и издававшийся в СССР в 1960-хи 1970-х годах (с тех пор курс много раз дополнялся и переиздавался, в том числе и по-русски). 242 Работа 1908 года, включенная в советский канон марксизма-ленинизма и изучавшаяся в вузах. Полное название: “Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии”. Являлась ленинской Критикой “ревизионистских” течений в марксизме. считал, что человек должен не слепо следовать курсу партии, а прийти к пониманию коммунизма самостоятельно, читая разную, в том числе “буржуазную”, литературу и критически переосмысляя её. В конце своего письма, в секции, посвященной философии, Александр писал: Не бойся задавать вопросы, которые считаются аполитичными[243] (конечно, про себя) и решать их. Старайся думать, почему именно Маркс прав, а не западные идеологи. А может быть, наоборот? Кстати, вот вопрос достойный обсуждения: “что такое искусство, каковы его цели?” Хотя Александр предостерег Николая от публичной постановки критических вопросов в отношении марксизма-ленинизма, он советовал эти вопросы обязательно задавать и не обязательно соглашаться с официальными ответами на них. Александр прекрасно понимал, как функционирует советский авторитетный Дискурс. Как и многие его современники, он проводил различие между стандартными Ритуалами авторитетного Дискурса, которые следовало воспроизводить не задумываясь об их констатирующем Смысле, и другими идеалами, Смысл которых был для него крайне важен и которые, по его мнению, честный человек не мог не разделять. Для Александра автоматическое повторение стандартных клише авторитетного Дискурса и критическая рефлексия по поводу Смысла коммунистических идей были двумя абсолютно различными видами деятельности. Они не только не противоречили друг другу, но первое было необходимым условием существования второго. По его мнению, нравственный и мыслящий человек должен был уметь делать и то и другое. Эта позиция явно отличалась от позиции ярых “активистов” — например, знакомого Нам молодого активиста Леонида (из главы 3), который говорил языком газетной передовицы, повторяя партийные высказывания дословно во всех Контекстах и никогда не осуществляя их критической оценки, чем вызывал недоумение своих ровесников. Последний вопрос в письме Александра — “что такое искусство, каковы его цели?” — отражает его интерес к взаимоотношениям между эстетикой, способностью критически мыслить и верой в коммунистическую идею. То, как Александр дает ответ на этот вопрос в других письмах, объясняет, почему для него любовь к рок-музыке и приверженность идеям коммунизма были совместимы.   Критический подход к рок-музыке   Александр и Николай начали собирать магнитофонные записи западных рок-групп ещё в 1973 году, когда они оба учились в восьмом классе якутской школы. Друзья часто обсуждали эти записи и после отъезда Николая, в 1974 году, продолжали это делать в своих письмах. Александр был активным поклонником англо-американского рока, но его отношение к этой музыке было сложным, как, впрочем, и его отношение ко многим вещам. Он не был пассивным слушателем, а пытался разобраться в эстетике рока, его культурных корнях, его психологическом воздействии на слушателя. Но самое главное, он пытался доказать себе и другим, что эстетика западной рок-музыки хорошо подходит к идеалам коммунистического будущего, в которое он верил. Как не раз отмечалось выше, парадоксы советской культурной Политики проявлялись в том числе в двусмысленном отношении Государства к западному року и джазу. О некоторых образцах этой музыки советская пресса писала вполне положительно, связывая их с народной Культурой или прогрессивными политическими движениями. Другие образцы осуждались как примеры буржуазной псевдокультуры, нарушающей нормальную гармонию звука и физиологию слуха и вызывающей психические и моральные отклонения. Подобные критические высказывания о вредном воздействии рок-музыки существовали и ранее. В главе 5 Мы цитировали статью начала 1960-х годов, в которой “легкая музыка” советской эстрады противопоставлялась “безвкусной” музыке западного рок-н-ролла, “полной диких звуков, конвульсивных ритмов и отвратительных стонов”, которые пробуждают “в человеке лишь чрезмерную распущенность и мрачное безразличие”{415}. Иногда эта Критика отходила на задний план, иногда она вновь оживала. В конце 1970-х годов, после некоторого затишья появился целый ряд статей о вредном воздействии рок-музыки на человека — в частности, о разлагающем воздействии низких частот, высокой громкости и искаженных звуков на человеческую физиологию и психологию. Поскольку Александр не просто любил рок-музыку, но и живо интересовался тем, как она “работает”, подобные попытки научного анализа её воздействия, несмотря на их критическую направленность, были ему всегда интересны. В своих размышлениях о влиянии рок-музыки на человека он даже пользовался критическим языком этих статей, при этом, однако, полностью переосмысляя их анализ и выводы с тем, чтобы доказать, что рок-музыка и коммунизм эстетически совместимы и даже схожи, а не противоположны. В письме Николаю от 13 августа 1975 года Александр писал, напрямую цитируя критический Дискурс советской прессы: Рок-н-ролл — это музыкальный наркотик, без последствий чаще всего (а иногда и не такой безобидный…). И вот в чем дело. Как ты знаешь, современные поп-ансамбли не могут обходиться без усилителей, и часто звуки бас-гитары переходят границы улавливаемой Нами частоты (нижние границы), т.е. появляются так называемые инфразвуки, которые определенно влияют на нашу психику. Чем ниже звук, тем сильнее эффект. Правда, слишком низкие звуки действуют подавляюще и могут вообще убить, но до этого в рок-н-ролле не доходит. В советской прессе научные рассуждения об особой природе рок-музыки — например, о том, как низкие частоты и частоты не уловимого ухом диапазона, которые генерируются электрогитарами, влияют на человеческую психику, — были частью Критики этой музыки. Кроме того, эту музыку действительно иногда называли в советских газетах “музыкой-наркотиком” — вспомним статью в “Комсомольской правде” 1981 года, в которой утверждалось, что музыка новых западных звезд, в отличие от популярной Культуры прошлого, превратилась в орудие буржуазной Идеологии, действующее как “музыка-наркотик, музыка-снотворное, музыка-обман” и уводящее “слушателей в мир невыполнимых иллюзий” (см. выше){416}. С другой стороны, официальные публикации конца 1970-х не сводились лишь к Критике рока. В некоторых из них было также немало научных рассуждений о природе музыки, вполне в русле советских традиций популярной научной литературы. Именно так воспринимал их Александр, игнорируя критическую составляющую или переиначивая её Смысл. Ему казалось, что эти публикации лишь доказывали важность рок-музыки как особого художественного средства, способного положительно изменить человека и общество. То, что они позволяли Александру интерпретировать свой интерес к рок-музыке в научных и коммунистических терминах, лишний раз легитимировало этот интерес, делая его вполне сопоставимым с интересами Александра в других областях — математике, иностранных языках, философии, поэзии. К тому же, поскольку Александр ощущал себя относительно независимым комсомольцем, который не во всем соглашается с идеологическим мнением немолодых и нетворческих партийных аппаратчиков и учителей, рок-музыка была для него важна ещё и как проявление своей независимости. В том же письме (13 августа 1975 года) он писал: Что касается моего отношения к рок-н-роллу, то, когда я слышу что-нибудь подобное, я хочу танцевать, танцевать импровизационно, дико, вылить всю энергию лишнюю, получше забыться. Я не люблю тихих записей — не медленных, а тихих. Если рок-н-ролл, то лучше громче. “Кричащих” песен, которые нравятся мне, — много. Обратим внимание, что такое отношение к западной рок-музыке имело много общего с тем, как она воспринималась в те годы другими её поклонниками, для которых, в отличие от Александра, идеи коммунизма были не важны или неинтересны. И для них, и для него рок-музыка была одним из способов создания воображаемого мира вненаходимости, который, в случае Александра, мог включать в себя и идею будущего коммунизма. Связь коммунизма и рок-музыки не только не выглядела для него странной, но и казалась абсолютно очевидной. Уже через несколько предложений после предыдущего отрывка из письма, в котором он самозабвенно писал о любви к громкой и сумасшедшей рок-музыке, Александр вернулся к другой постоянной теме своих писем — комсомольской работе и её связи с Понятием нравственности: “Комсомольские дела — это, скорее всего, долг, дело совести, ведь раз ты комсомолец по билету, то будь им и по уставу”. К концу учебного года, прослушав большую часть записей западной рок-музыки, которая ходила среди его друзей в Якутске, Александр вдруг решил, что западная рок-музыка теряет свой революционный запал и более не важна для коммунистического проекта. При этом его анализ этой музыки вновь отличается не только от того, как её описывал советский авторитетный Дискурс, но и от того, как её понимало большинство советских любителей рока. Пытаясь оценить рок-музыку в историческом Контексте, Александр, вновь с юношеским максимализмом, писал, что теперь больше нет особого Смысла тратить на неё время и энергию. В письме Николаю от 11 марта 1976 года он связывает рок- и поп-музыку, науку и прогрессивные движения, включая коммунизм, подчеркивая, что актуальность музыки в этой связке все более уменьшается: Мне кажется, что поп-музыка переживает кризис, даже можно сказать понемногу теряет значение, отходит на задний план. Максимум приходился на 1967–68-й годы, годы расцвета, так называемого, протеста молодых, всевозможных хиппачей, битников и т.д. Сейчас все это отмирает, хотя ещё довольно много групп. Но заниматься изучением их творчества уже, как мне кажется, не стоит. Тем более углубляться в это глубоко. Быть может, я неправ, но мне кажется, что перед Нами, поколением 70-х, стоят такие грандиозные проблемы, как синтез белковой жизни, управляемая термоядерная реакция, расцвет кибернетики, и распылять время на увлечения (да ещё страстное) гиблым делом — преступление. Сейчас на счету каждая минута. Нужно овладеть громадной суммой знаний, чтобы хотя бы разобраться в сущности основных задач цивилизации. То, что в этой Критике речь идет именно о западной музыке, очевидно из упоминания 1967–1968 годов и движений хиппи и битников. Обратим внимание: когда Александр здесь говорит о потере рок-музыкой её былых революционных качеств, которыми она обладала в 1960-х годах, может показаться, что он вторит партийным социологам, которые тоже уверяли советскую молодежь в том, что сегодня (в 1970–1980-х годах) западная рок-музыка уже растеряла свой былой революционный запал, присущий ей в 1960-х (см. начало главы). Однако если партийные социологи объясняли этот тезис переходом рок-музыкантов в лагерь буржуазии и контрреволюции, то Александр объяснял его тем, что рок-музыка и искусство вообще, оставаясь революционными, все же отстают от современной науки. Он явно не мог согласиться с заявлениями партийных социологов о том, что рок будто бы служит силам империализма и реакции. Как Мы уже видели, Александру удавалось не только совмещать свои разнообразные интересы, но и подводить под них общую философскую, коммунистическую базу. Эта его способность проявилась ещё ярче в последующих письмах. Вскоре после только что процитированного письма Александр вновь начинает писать о рок-музыке как музыке будущего, забыв про Критику, которой он её недавно подверг. Произошло это потому, что, начав учиться на первом курсе Новосибирского государственного университета, Александр открыл для себя большое количество новых западных групп, которых он раньше не слышал. Он узнал о новых направлениях в рок-музыке и понял, что эксперименты в ней продолжаются. Александр переехал в Новосибирск летом 1976 года и с первых же месяцев учебы в университете начал заниматься комсомольской работой, уделяя при этом много времени занятиям математикой и литературой. В письме Николаю от 21 января 1977 года, после окончания первого семестра в университете, он писал из Новосибирска: “Я по-прежнему между двумя полюсами: математикой и поэзией”. Кроме того, в студенческом общежитии университета он познакомился с серьезными любителями западной рок-музыки, приехавшими учиться в НГУ со всех уголков Сибири и Дальнего Востока, и возобновил обмен музыкальными записями. Здесь он столкнулся с гораздо большим числом новых рок-групп и альбомов, чем это было возможно в Якутске. В письмах конца лета и осени 1977 года Александр рассказывал о своих новых интересах в рок-музыке, математике и литературе. 24 августа 1977 года он писал: А теперь немного о моих увлечениях. Я по-прежнему занимаюсь литературой. В музыке для меня произошли кое-какие изменения. Наравне с классикой “строгой” (Бах, Моцарт) и “бит”-классикой (Битлз), я стал буквально уходить с головой в рок. В особенности Uriah Heep[244]. Я боготворю этот ансамбль. Их концерт “Солсбери”[245] — это несомненно шедевр… В математике я уже, кажется, выбрал специализацию. Это часть алгебры — теория колец. За этим абзацем идут две страницы с изложением теории колец с графиками и формулами. В следующем письме, от 7 октября 1977 года, Александр описал механизм обмена рок-музыкой среди студентов Новосибирского университета, в котором он сам активно участвовал, а также указал стоимость пластинок на музыкальной “барахолке”[246]: У Нас на барахолке пластинки продают, но цены довольно приличные. Так “Salisbury” стоит порядка 70 рублей, “Ram”[247] около 50 рублей (нераспечатка), а распечатанные порядка 45–40 (иногда 30 рублей). А как дело обстоит у вас <в Ленин244 Британская группа 1970-х годов, чей музыкальный стиль (с ярко выраженными хоровыми и оркестровыми аранжировками и вокалом) находился на грани между прогрессив-роком, арт-роком и хард-роком. Группа была крайне популярна в Советском Союзе в середине 1970-х годов. 245 Salisbury — альбом группы Uriah Heep, 1971 года (см. ниже). 246 Для сравнения: месячная стипендия студента составляла от 40 до 55 рублей. 247 Альбом Пола и Линды Маккартни, 1971 года. граде>? Кстати, здесь довольно сильно развита Система обмена <пластинками>, а у вас? Николай, ленинградский друг Александра, к этому времени превратился в настоящего битломана и практически никаких групп, кроме “Битлз”, серьезно не признавал. В ответ на такие заявления Николая в его письмах Александр писал, что большинство студентов Новосибирского университета считает музыку “Битлз” устаревшей или, по крайней мере, слишком хорошо знакомой и потому не слишком интересной. Они предпочитают слушать новые английские и, реже, американские группы. Причем их предпочтение отдается одному жанру, который Александр описал в письме от 14 декабря 1977 года: Насчет дискотеки. У Нас в “Академе”[248] есть клуб “Терпсихора”, который устраивает дискотеки в доме Культуры “Юность”, но я там не бываю — некогда. Но у Нас студенты имеют личные коллекции стереозаписей очень многих ансамблей. Надо, правда, сказать, что “битлов” я редко слышу. Чаще здесь слышны Deep Purple, Led Zeppelin, Pink Floyd, Yes, Queen, Wings, King Crimson, Алис Купер, Uriah Heep[249]. реже другие. Из них подчеркнутые мне больше всего нравятся (подчеркивание принадлежит автору письма. — А.Ю.). Александр объяснил, что он предпочитает группы, играющие сложную музыку, а не простые, приятные на 248 Академгородок Новосибирского университета. 249 Все перечисленные группы были английскими, за исключением Элиса Купера (Alice Cooper), который был американцем. Этот неполный список верно передает англоцентризм вкусов советских любителей рок- и поп-музыки 1970-х. слух мелодии. Поэтому ему нравится группа King Crimson и “некоторые композиции” группы Uriah Heep. 8 сентября 1977 года он ответил на письмо Николая: Ты написал о сложности и немелодичности музыки “Uriah Heep”. Но именно это меня и привлекает в этом ансамбле. Некоторые композиции кажутся мне просто воплем моей души, я впадаю в истерику (хотя это громко сказано). Большая часть той музыки, в которую, по его выражению, он и его знакомые “уходили с головой”, относилась к довольно “тяжелым” вариантам английского “прогрессив-рока” и “арт-рока”[250]. Музыка этих групп была непростой и не вписывалась в Понятие приятной мелодичности, а подчас даже специально усложнялась по структуре и звучанию[251]. Для советских слушателей понимать Смысл текстов таких музыкальных композиций было ещё менее важно, чем в случае песен, принадлежащих другим направлениям. Структурные особенности этой музыки позволяли ей с легкостью вырываться из любого конкретного Контекста и открываться для новых необычных интерпретаций и ассоциаций, что делало её похожей на некоторые примеры классической музыки[252] 250 Progressive rock, art rock. 251 Например, члены группы King Crimson, которую Александр любил слушать, так вспоминали о своем эстетическом подходе начала 1970-х: любые музыкальные ходы, которые “имели хоть какой-то намек на популярное звучание, сразу отвергались. Музыка должна была быть сложной, с необычными аккордами, с необычными влияниями. Все, что казалось слишком легким, Мы усложняли, играли в ритме 7/8 или 5/8,…”. Интервью Пита Синфилда (Pete Sinfield) для передачи “Prog Rock Britannia: An Observation in Three Movements”, BBC 4, 2 января 2009 года . 252 Недаром музыка таких групп воспринималась в советском Контексте, по выражению Александра, как “рок-классика”. Альбом “Salisbury”, о которой он и делало её подходящей для создания новых воображаемых миров внутри советской реальности. Этим во многом определяется уникальная популярность подобных групп именно в Советском Союзе и других социалистических странах той эпохи[253]. Но у Александра к этой музыке было ещё и свое особое отношение. Если для большинства любителей рок-музыки в СССР утверждения в советской прессе о буржуазном или антисоветском характере этой музыки были просто неинтересны, то с точки зрения Александра эти заявления носили подрывной характер, поскольку они, как это ни покажется парадоксальным, косвенно способствовали упрощению и выхолащиванию эстетической основы коммунизма. Он все больше склонялся к идее о том, что как раз благодаря экспериментальной эстетике музыкальное звучание этих рок-групп полностью соответствует задаче построения будущего коммунистического общества. В письме от 8 сентября 1977 года он написал по поводу этих групп: Вообще, в музыке я вижу тенденцию отказа от всякой гармонии звуков, но соглашение на гармонию с человеческим разумом, духом. <Для того, чтобы> последовательность звуковых сигналов, каким-либо образом действующих на слух <…> стала музыкой, необходимо, чтобы действие было либо пишет в своем письме, — это лишь один, даже не самый яркий, пример. Такие альбомы укладывались для него в Понятие “классики” по нескольким причинам — в дополнение к музыкально-ритмической сложности, эклектичности и наличию большого числа длинных импровизационных партий, в записи таких альбомов (включая “Salisbury”) часто использовались симфонические оркестры и хоры. 253 Не секрет, что популярность таких групп, как Deep Purple и особенно Uriah Heep, была в те годы и остается сегодня гораздо выше в бывших социалистических странах, чем на Западе. эстетическим (т.е. человек получал эстетическое наслаждение), либо психоэстетическим (т.е. помимо его морали, его воззрений, короче, помимо его ума, он получал <…> психоэстетическое наслаждение). Вся (или большая часть) классика оказывает эстетическое <воздействие;”, а лучшие рок-ансамбли — психоэстетическое. Иными словами, ценность хорошей музыки, согласно рассуждениям Александра, заключалась не в красивой мелодике и звучании, которые не вызывают интеллектуальных затруднений и способны привести лишь к примитивному эстетическому наслаждению, а в создании новых Неожиданных ассоциаций, Смыслов и образов на психоэстетическом уровне, за пределами нормативных Понятий красоты, интеллекта и морали. Хорошая музыка, по его мнению, не просто отражает существующие Нормы, а создает новые. В следующем письме Александр развивает эту идею дальше, замечая, что лучшие образцы западной рок-музыки, как и любой музыки, воздействуют на человека не на интеллектуальном уровне, а именно на физиологическом, эстетическом и духовном уровнях. То есть, вместо того чтобы действовать как описание уже знакомых настроений, явлений или чувств, хорошая рок-музыка создает новые, неизвестные ранее ощущения и Смыслы. Поэтому такая музыка, рассуждает он, как и все лучшие достижения искусства, ориентирована в будущее. В письме от 23 ноября 1977 года он пишет: Мне очень странно, что ты не знаешь ансамбля “King Crimson” и его концерта (альбома) Lizarcd[254]. Понимаешь, рок шагнул очень далеко. Это уже не эстрада. Это уже выше, глубже и сильнее эстрады. Например, ансамбль “Yes” и его альбом Relayed[255]. Там есть композиция, которую по праву можно называть музыкой, которой суждено жить в веках… Если композиция настолько глубока по мысли, настолько виртуозно исполнена, что человек попадает под влияние музыки не только физиологически, но и эстетически, духовно, то именно такая музыка имеет будущее. Поэтому есть будущее у Баха, Бетховена, Стравинского, Гершвина. Поэтому есть будущее у рок-музыки. Александр, видимо, имеет в виду знаменитую композицию “Gates of Delirium” (“Врата бреда”) группы Yes — мини-симфонию длиной в 23 минуты, состоящую из нескольких частей. Это мелодически сложное произведение было виртуозно исполнено группой Yes в сопровождении большого числа дополнительных гитаристов, скрипачей, классической духовой секции и вокалистов. Композиция была вдохновлена книгой Льва Толстого “Война и мир”, хотя Александр, скорее всего, этого не знал. Но его сразу привлекло напряжение страстей, пронизывающих эту композицию, и её сложная и постоянно меняющаяся музыкальная структура. Она была прекрасной иллюстрацией тенденций, характерных для новой рок-музыки, которую Александр называл музыкой, обращенной в будущее. В отличие от примитивного реализма благозвучной эстрады, призванной быть “веселой, грациозной и мелодичной”, согласно определению одного советского композитора, которое Мы встречали выше[256], — то есть повторять уже известные, несложные, реалистичные Нормы — настоящая рок-музыка, по мнению Александра, ставила эти Нормы под вопрос. Именно благодаря нестандартности, непредсказуемости и экспериментальности такая рок-музыка, как и любое настоящее искусство, по его мнению, действовала в первую очередь перформативно, выявляя те стороны реальности, которые прямому описанию не поддаются. Делала она это на “психо-эстетическом” уровне чувств, аффекта, интуиции, нестандартного мышления — всего того, что делало рок-музыку близкой философии, поэзии, математической теории колец и идеалам коммунизма.   Эхо будущего   На втором курсе Новосибирского государственного университета, когда Александр особенно интенсивно собирал записи западных рок-групп и Информацию о них, он продолжал вести активную работу в комитете Комсомола. В этом качестве он был выбран в оргкомитет крупного культурно-идеологического мероприятия, которое должно было пройти в Новосибирске в мае 1978 года, — Недели интернациональной солидарности. Александр подробно рассказал об этом событии в письме Николаю, написанном сразу по его окончании. В рамках недели солидарности, писал Александр, в Новосибирске прошло несколько международных фестивалей и конкурсов — “13-я политическая маевка, 4-й конкурс политплаката, конференция по обмену опытом в интернациональной работе и 256 По определению П. Кантора (см. главу 5). много других мероприятий”. И главное, был проведен “международный фестиваль политической песни”, который был для Александра самой важной и интересной частью “недели солидарности”. Он писал: Что такое наш фестиваль? Это до 50-ти коллективов и солистов со всего Советского Союза и делегации зарубежных стран… из Чили, Португалии, Боливии, Эквадора, Зимбабве, Того, Бангладеш, Палестины, ГДР, ПНР, Кубы и Греции. Это три конкурсных и один заключительный концерт. Это толпы людей, жаждущих лишнего билетика, это превращение концертов в митинги, очень живые митинги, когда 1000 людей в одном порыве скандируют: “Когда Мы едины, Мы непобедимы!” Это красные, распухшие от аплодисментов ладони, это прекрасные песни. Девиз нашего фестиваля: “Это хорошие песни. Лучшие люди, которых я знал, умирали за них” (Э. Хемингуэй)[257]. Весь учебный год, с сентября 1977-го по май 1978 года, Александр принимал участие в подготовке Недели солидарности и особенно фестиваля политической песни. Акцент на этом фестивале делался на прогрессивную “музыку протеста”, которая, согласно авторитетному Дискурсу партии, олицетворяла солидарность трудящихся и коммунистов всего мира и была направлена, по словам организаторов фестиваля, “против капитализма, империализма и неоколониализма”. На сцене, где проходили 257 В действительности цитата целиком звучит так: “Лучшие люди, которых я когда-либо знал, умирали за эту песню” (“The best people I ever knew died for chat song”). Её произносит герой повести Хемингуэя “Пятая колонна”, Филип Ролингс, говоря о песне “Bandera Rossa” (“Красный флаг”) итальянских партизан, сражавшихся против Муссолини. выступления, висели лозунги на русском и иностранных языках, которые Александр описал в письме: “Политика маоистов — троянский конь империалистов!” или “Ты “вправо” шагаешь, товарищ Соареш[258]!” Музыкальные концерты, на которых исполнялись песни протеста, перерастали в многотысячные политические манифестации. На них звучали речи, направленные против империализма в целом и против конкретных проявлений буржуазной массовой Культуры, включая музыку многих западных рок-звезд. В заключение фестиваля на площади была проведена грандиозная церемония, пишет Александр, — были сожжены “десятки чучел империалистов в костре размером с трехэтажный дом” под “дружные возгласы “Ура!” и “Вива!”“. Александр испытывал настоящий энтузиазм по поводу международного фестиваля и его антиимпериалистической, антибуржуазной направленности. Тем не менее это не означает, что он соглашался с буквальным Смыслом всех партийных высказываний, лозунгов и речей, которые звучали на фестивале. Прямое противопоставление между “прогрессивной” песней антибуржуазного протеста и “буржуазной” музыкой западных рок-звезд воспринималось Александром не только как явное идеологическое упрощение, но и глубокое заблуждение. Политические песни протеста были важны для него в Контексте конкретного международного мероприятия, с его коммунистической направленностью, которую он разде258 Мариу Соареш — португальский коммунист, позже социалист, участвовавший в борьбе против режима Антониу Салазара. После победы социалистов на парламентских выборах 1976 года он возглавил правительство и ввел жесткие экономические меры, что вызвало Критику со стороны португальских коммунистов и Советского Союза. Советская печать обвиняла Соареша за его поворот “вправо”, к Идеологии буржуазных классов. Лозунг, который цитирует Александр, был частью этой Критики. лял. Александр воспринимал такие песни не столько как музыку, сколько как прогрессивные политические высказывания. При этом с точки зрения чисто формальной эстетики эта музыка ему и его сверстникам совсем не была близка. Никто из них не стал бы активно обмениваться магнитофонными записями с политическими песнями из Чили, Никарагуа и Того и слушать их дома по вечерам. А вот западная рок-музыка, которую партийные функционеры обличали на фестивале за проявление буржуазной Культуры и Политики империализма, оставалась для Александра крайне важна. Он активно искал новые записи и покупал с рук новые пластинки, обсуждал их с друзьями и размышлял об их эстетической важности. Именно западную рок-музыку он слушал по вечерам в течение всех тех месяцев, когда он принимал участие в работе оргкомитета по подготовке политического фестиваля. В отличие от высказываний авторитетного Дискурса партии Александр не только не считал музыку антибуржуазного протеста и “буржуазную” рок-музыку несовместимыми явлениями — он даже не считал покупку этой музыки на черном рынке чем-то противоречащим его коммунистическим идеалам. Неудивительно поэтому, что письмо с восторженным описанием антибуржуазного фестиваля не заканчивалось Историей о сжигании в огромном костре чучел империалистов и капиталистов. Описав эту церемонию, Александр смущенно добавил: “Что-то слишком патриотическое письмо получается” — и тут же перешел на другую тему, начав её с фразы, написанной наполовину по-английски: “Теперь about jeans”. Именно этим абзацем заканчивается его письмо: Теперь about jeans. Если у тебя есть возможность достать, напиши, сколько это будет стоить. Если цена будет подходящей, я переведу тебе деньги. О'Кеу… Размеры я давал тебе, но если ты их потерял, то рост 5–6 (длина от бедра 112 — 110 см); размер 46–48. Этот абзац можно было бы интерпретировать согласно распространенной Модели советского субъекта как притворщика и лицемера[259]. Тогда этот фрагмент выглядел бы как проявление скрытой “истинной” сущности Александра, которая противоречит всему, что он сказал ранее в письме. Этот абзац можно было бы прочесть и через призму партийной Критики тех лет, примером которой был приведенный выше пропагандистский плакат. Тогда Александр мог бы показаться “приспособленцем”, лицемерно скрывающим свое истинное лицо любителя западных джинсов и рок-музыки под маской комсомольского активиста, говорящего языком коммунистических лозунгов или песен интернациональной солидарности трудящихся. Однако эти интерпретации явно не отражают личность Александра. Они слишком узки и упрощенны. Приспособленец на пропагандистском плакате выражается одним языком в публичном Контексте собрания, а другим — в частном Контексте личной жизни. А Александр пишет и об антибуржуазном протесте, и об американских джинсах в одном и том же личном письме своему лучшему другу. В других письмах его искренние рассуждения о коммунизме соседствуют с не менее искренними рассуждениями о музыке английских рок-групп. Александр не притворщик. Он не скрывает свои “истинные” мысли за ширмой “притворного” Дискурса. Он не прячет свое истинное лицо карьериста под маской активного комсомольца. Все его, казалось бы, противоречивые высказывания, занятия, интересы, пристрастия и этические позиции являются частью одного, сложного, истинного “я”. Это “я” — как, впрочем, и “я” любого субъекта всегда и везде — находится в постоянном развитии и становлении; его невозможно свести к какой-то настоящей, непротиворечивой, единственной сущности, которая якобы прячется где-то там внутри, под масками, надетыми поверх. Заключительный абзац письма вновь напоминает Нам, что Александр, как и большинство его сверстников, не воспринимал все высказывания авторитетного Дискурса буквально. Когда он с энтузиазмом и даже восторгом писал о фестивале антибуржуазной солидарности, он не кривил душой. Для него этот фестиваль и его идеи борьбы с пережитками колониализма и империализма были действительно понятны, важны и близки. Однако, повторяя форму авторитетных высказываний, как один из организаторов и участников фестиваля, Александр наделял их также и новыми Смыслами. С его точки зрения рок-музыка и другие формы “буржуазной” молодежной Культуры Запада не противоречили задачам фестиваля, а композиции группы “Кинг Кримсон” не противоречили песням протеста чилийца Виктора Хары. К тому же в музыкальном отношении западная рок-музыка была значительно сложнее, интереснее и менее предсказуемой, чем песни протеста, и потому давала простор для воображения, для мечтаний о новом, включая то, что Александр называл “коммунистическим будущим”. Последний обзац, в котором использованы две английские фразы, about jeans и O'key, напоминает не только о важности в жизни Александра, как и в жизни большинства его сверстников, иного символического пространства — пространства воображаемого Запада, но и о том, что этот воображаемый мир не был прямой противоположностью советского мира и не обязательно находился в антагонистических отношениях к миру активной комсомольской работы и антиимпериалистических фестивалей, в котором жил Александр. Коммунистические ценности, советские лозунги, антиколониальные песни политической солидарности составляли часть коммунистического проекта — ив формальном, и в интеллектуальном, и в нравственном отношении. Американские джинсы, западный арт-рок, сеть обмена и барахолки музыкальных пластинок, а также занятия теоретической математикой и поэзией — все это эстетически и, по выражению Александра, “психоэстетически” было связано в его жизни с одной и той же идеей о лучшем, свободном будущем. Воображаемый Запад и воображаемое коммунистическое будущее были частью единого мира. Александр считал, что его вера в коммунистическую идею давала ему моральное право не соглашаться с консервативными трактовками этой идеи, насаждаемыми партийными аппаратчиками и бюрократами. Он не только не был приспособленцем сам, но критиковал за приспособленчество некоторых партийных и комсомольских бюрократов и преподавателей. Чуть ранее, когда Александр и Николай ещё были школьниками, Николай рассказал в письме своему другу о чрезвычайно строгом отношении в его ленинградской школе к внешнему виду учеников. Мальчикам не разрешалось носить длинные волосы, а девочкам делали замечание за ярко-красный цвет накрашенных ногтей и короткие школьные платья. На одном из комсомольских собраний школы учителя резко раскритиковали внешний вид многих учеников, назвав его проявлением крайнего бескультурья и наивного подражания буржуазной западной моде, которые недостойны образа советского школьника. В ответном письме Александру, 25 апреля 1975 года, Николай писал, что он рассказал своим одноклассникам в Якутске о том, … в чем и как вас заставляют ходить в школу. Сначала началась ржачка, а потом все вам посочувствовали. На всякий случай — Мы солидарны с вами в отношении одежды в споре (если такой будет или есть) с учителями. Кстати, я — секретарь комитета Комсомола средней школы № [номер школы] — полностью не согласен с вашими учителями насчет одежды и волос. Считаю, что им надо напомнить следующие строки: “В человеке все должно быть прекрасно: и лицо (!), и одежда (!!!), и душа, и мысли” (Чехов А.П.). “Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей” (Пушкин А.С.). В общем, меня там нету, а жаль, вот бы я с ними поспорил, с этими мымрами! Двумя годами позже Николай, окончивший к тому времени школу и теперь учившийся в техникуме, написал Александру о споре, который он и его друзья вели с преподавателем по эстетике. Преподаватель, подобно советским социологам из начала главы, осуждал интерес студентов к западным рок-ансамблям как признак наивности, политической незрелости и отсутствия настоящего вкуса. 21 января 1977 года Александр написал ответ из Новосибирска: Кстати, передай от моего имени учителю эстетики, что нельзя смотреть на окружающий мир с доисторических позиций, а то оттуда, снизу наша жизнь почти не видна, видны лишь пятки и, извини за выражение, наши задницы. Надо, по крайней мере, быть чуть впереди, чтоб заглянуть к Нам в глаза, тем более ей, правительнице человеческих характеров, воспитательнице нравов. Ведь с вершины прекрасно видно, что рок и его братья — это достойные преемники классиков и что “Битлз” — это беспрецедентное явление в нашей жизни, которое, пожалуй, сравнимо с полетами в космос и ядерной физикой по воздействию на человеческий разум. Ведь нельзя воспитывать Нас, не зная, чем Мы живем, чем Мы мучаемся, кого любим и почему любим. Передай ей, что я, любитель Баха, Вивальди, Чайковского, Рахманинова, Щедрина, могу, без оговорок, рядом с ними поставить Пола Маккартни. Если она не понимает этого, то она не учитель живой, развивающейся эстетики, а проповедник догматичной эстетики. А это сродни проповеди религиозной эстетики, эстетики христианской. В своих рассуждениях в этом письме Александр напрямую связал эстетические символы и формы, считавшиеся “буржуазными” и бескультурными, с официальными достижениями советского Социализма (покорением космоса, успехами в ядерной физике) и советским каноном русской, советской и мировой Культуры (Бах, Вивальди, Чайковский, Рахманинов, Щедрин). То, что он поддерживал коммунистические идеалы и использовал для этого стандартные идеологические высказывания, не мешало ему не соглашаться с тем, как эти идеалы интерпретировались консервативными, с его точки зрения, партийными чиновниками и преподавателями. Сравнивая их негибкое понимание коммунистической эстетики с религиозной догмой, Александр настаивал на необходимости переосмыслить коммунизм в новых терминах — недогматичных, экспериментальных, эстетически гибких. Если наиболее косные партийные чиновники видели в зарубежной рок-музыке в первую очередь разлагающее буржуазное влияние, Александр видел в ней особую ориентированность на будущее, которую он также видел и в лучших примерах классической музыки, математических теорий, космических исследований и трудах Маркса и Ленина. Для него ценность этих научных, эстетических и этических областей знания была неотрывно связана с верой в важность работы по построению коммунистического общества. Ориентация на будущее стала центральным организующим моментом всего, о чем Александр думал и писал в это время. В письме от 8 сентября 1977 года, вслед за приведенными выше мыслями о рок-музыке, он продолжил другую дискуссию с Николаем, начатую несколькими письмами раньше. Друзья полемизировали о важности тех или иных теоретических наук — в частности, о значении математической теории колец, в которой Александр начал специализироваться в институте. На замечание Николая о том, что теория колец слишком абстрактна и не имеет прямого практического применения, Александр ответил, что думать следует не о сегодняшнем дне, а о будущем: Дело здесь вот в чем. Развитие фундаментальных наук не спрашивает разрешения у человеческих потребностей к деятельности. Оно необходимо уже потому, что это есть неоспоримая суть, исследование структур, пускай абстрактных. Человеку на то и дан ум, чтобы абстрагировать. Если бы человек каждый раз задумывался, зачем ему думать над тем-то и тем-то, и можно ли будет то, что он придумает, съесть, — то вряд ли бы тот человек стал человеком. Я могу на 100% дать гарантию, что в ближайшие 500–1000 лет то, чем занимаются кольцевики, кому-нибудь пригодится; и я на 101%уверен, что настанет момент, когда кто-нибудь скажет: “А ведь не зря они трудились!” Теория колец и теоретическая наука важны, настаивал Александр, потому что они работают на будущее — причем не сиюминутное, а дальнее, воображаемое и поэтому не менее важное для Нас сегодня. Искусство и музыка важны, на его взгляд, по той же причине. В своей реакции на критические высказывания преподавательницы эстетики, приведенные в предыдущем письме, Александр обвинял её в том, что она не знает молодого поколения, так как сидит в яме, из которой ничего нового не видно. Она не способна выбраться за рамки стереотипов авторитетного Дискурса, не способна размышлять творчески и думать о будущем. Хотя юношеская вера Александра в коммунизм может показаться наивной, провинциальной и не связанной с интересами большинства его сверстников, которые существовали в различных отношениях вненаходимости с советской Системой, в действительности между Александром и этими людьми было много общего. Подобно им, Александру было важно и интересно участвовать в создании новых, непредсказуемых, недогматичных Смыслов, наполнявших его жизнь. И, подобно им, он знал из личного опыта, что заниматься этим можно было при условии, что ты также участвуешь в воспроизводстве стандартных форм авторитетного Дискурса. Именно ощущение того, что значительная часть западной рок-музыки ориентирована в будущее и при этом позволяет человеку переосмыслить это будущее в своих собственных терминах, делало рок-музыку столь привлекательной для Александра не только в эстетическом, но и идеологическом Смысле. Не все западные группы 1970-х годов завладели воображением советской молодежи того времени в одинаковой степени. В эстетике групп, чьи альбомы легче других пересекали политическую и культурную границу Советского Союза и расходились по нему в сотнях тысяч магнитофонных копий, было что-то общее. Многие из них (хотя и не все), как Мы уже отмечали, принадлежали к той или иной разновидности арт-рока, прогрессив-рока или хард-рока; их музыка не отличалась легкостью и мелодичностью; их композиции состояли из многих частей, были насыщены богатыми инструментальными аранжировками, сложным и подчас почти оперным вокалом, импровизационными вставками, частой сменой тональностей, подчеркнутыми гитарными рифами, искаженным звучанием и другими звуковыми эффектами, создающими общую атмосферу ухода от реализма, простой мелодичности, на место которых вставал эксперимент и даже чувство потусторонности. Эти свойства делали большую часть английского рока 1970-х годов столь подходящим материалом для формирования воображаемых миров вненаходимости[260]. Музыка этих групп резонировала в позднесоветском Контексте с чем-то, о чем большинство этих групп, скорее всего, не слишком задумывалось, — с авангардно-экспериментальной, направленной в будущее эстетикой, 260 К таким группам в Советском Союзе в 1970-х годах относились Led Zeppelin, Pink Fleyd, Black Sabbath, Deep Purple, Queen, Uriah Heep, King Crimson, Jethro Tull, Yes, Sweet и многие другие (подавляющее большинство было группами из Англии). При этом появившиеся в то же десятилетие группы, игравшие в стиле панк (Ramones, Sex Pistols, Clash) и new wave (Police, Talking Heads, Elvis Costello), завоевывали советских слушателей с гораздо большим трудом. А популярные на Западе исполнители, ориентированные на концептуальность и сложный Смысл (в поэзии — Боб Дилан и Джони Митчелл, в театрализованных представлениях — Дэвид Боуи), были в советском Контексте относительно маргинальны. которая когда-то была важной частью революционной Культуры и во многом оставалась важной в позднесоветский период[261]. Желание Александра думать о далеком будущем и его тяга к экспериментированию с нестандартными формами в эстетике и науке были напрямую связаны с давней экспериментальной эстетикой революционных лет. Для Александра критическое противопоставление между “лучшими примерами рок-музыки” и советскими эстрадными коллективами, исполняющими приятные и поверхностные мелодии, не являлось противопоставлением между буржуазной и коммунистической Культурами. Для него оба этих вида музыки относились к двум противоположным тенденциям, обе из которых присутствовали в самой советской Системе — одна тенденция была направлена в прошлое, была основана на застывших формах авторитетного Дискурса и негибкой догматичной эстетики, другая тенденция была направлена в будущее, и в ней приветствовались новаторство и эксперимент. Наличие в советской Культуре этой второй составляющей проявлялось и в возникших в те годы советских любительских рок-группах — не только в их музыке, но и в их текстах, и даже названиях. Эти группы в корне отличались от “профессиональных” государственных ВИА (вокально-инструментальных ансамблей), репертуары и эстетика звучания которых контролировались гораздо 261 Некоторые английские группы 1970-х действительно черпали вдохновение в том числе в революционном русском авангарде 1910–1920-х годов. Обусловлено это было, во-первых, тем, что в этот период многие английские рок-музыканты учились в художественных колледжах и институтах искусств и были хорошо знакомы с Историей авангарда, и, во-вторых, тем, что под влиянием протестных движений 1960-х интерес к тому революционному периоду в искусстве возрос. О более глубокой связи эстетики рока с ранним авангардом XX века см.: Marcus 1990. сильнее и были просты и предсказуемы. Это же касалось и названий государственных ВИА — “Поющие гитары”, “Голубые гитары”, “Веселые ребята”, “Песняры”, “Добры молодцы”, “Самоцветы” и так далее. В отличие от них многие любительские рок-группы любили экспериментировать и со звуком, и с текстами, и с названиями, часто опираясь на традиции серьезной русской или зарубежной поэзии. Большинство из них подбирало себе названия, связанные с воображаемыми мирами — с другим временем и пространством, фантастическими существами, иными формами жизни. Если поначалу это были в основном английские названия (см. главу 5), то в 1970-х — начале 1980-х годов стало появляться все больше русских названий — “Аргонафты”, “Мифы”, “Зеркало”, “Аквариум”, “Машина времени”, “Зеленые муравьи”, “Джунгли”, “Зоопарк”, “Кино”, “Странные игры”, “Наутилус Помпилиус”. Нестандартное звучание их музыки преломляло советскую повседневность и трансформировало её Смыслы, что делало эти группы интересными для многих представителей последнего советского поколения. Эта музыка стала ещё одной эстетической формой, которая открывала возможность для творчества и воображения, не требуя при этом ни выражать поддержку Системе, ни находиться в активной оппозиции к ней. Многим любителям этой музыки из последнего советского поколения она позволяла думать о “глубоких истинах” и вечных, универсальных проблемах, а не о конкретных политических реалиях их существования[262]. Людям же, подобным 262 Вспомним слова музыканта из главы 4: “Нас интересуют общечеловеческие проблемы, не зависящие от той или иной Системы или от того или иного времени. То есть они как существовали тысячу лет назад, так и продолжают существовать сегодня — это отношения между людьми, связь между человеком и природой и Александру, эта музыка давала возможность размышлять о воображаемом мире будущего, который отличался от его описания в советском авторитетном Дискурсе, но был, тем не менее, окрашен верой в коммунистическую идею и авангардным желанием разорвать застывшие каноны. Многие современники Александра тоже рассуждали о духе раннего авангарда и футуризма в эстетике современной рок-музыки. Николай Гусев — в позднесоветский период участник знаменитых групп “Странные игры” и “АВИА”, — объясняя свой интерес к западной рок-музыке, тоже подчеркивал её связь с культурным авангардом революционных лет: “Меня всегда интересовал авангард 1920-х годов, который для меня находится на одном уровне с панк-роком в его более серьезных и качественных проявлениях, задачей которого является разрушение всех преград. Советский авангард 1920-х, конструктивизм, Эль Лисицкий и т.д. — все это было огромным прорывом, мощным ударом молота по наковальне”{417}.[263] т.д.” — цит. по: Cushman 1995: 95. 263 Необычные экспериментальные звуки, образы и тексты часто использовались авангардными художниками 1910–1920-х годов в качестве эстетических средств по созданию образа будущего.   Оглавление   www.pseudology.org