1926 Эрнест Хемингуэй Фиеста (И восходит солнце) Часть вторая 13 Когда я в то утро спустился вниз к завтраку, Харрис, англичанин, уже сидел за столом. Надев очки, он читал газету. Он взглянул на меня и улыбнулся. — Доброе утро, — сказал он. — Вам письмо. Я заходил на почту, и мне дали его вместе с моими. Письмо, прислоненное к чашке, ждало меня у моего прибора. Харрис снова углубился в газету. Я вскрыл письмо. Его переслали из Памплоны. Письмо было помечено "Сан-Себастьян, воскресенье": "Дорогой Джейк! Мы приехали сюда в пятницу, Брет раскисла в дороге, и я привез её на три дня сюда к нашим старым друзьям, отдохнуть. Выезжаем в Памплону, отель Монтойи, во вторник приедем, в котором часу, не знаю. Пожалуйста, пришлите записку с автобусом, где вас найти в среду. Сердечный привет, и простите, что запоздали, но Брет правда расклеилась, а ко вторнику она поправится, и она почти здорова и сейчас. Я так хорошо её знаю и стараюсь смотреть за ней, но это не так-то легко. Привет всей компании. Майкл." — Какой сегодня день? — спросил я Харриса. — Кажется, среда. Да, правильно: среда. Удивительно, как здесь, в горах, теряешь счет дням. — Да. Мы здесь уже почти неделю. — Надеюсь, вы не собираетесь уезжать? — Именно собираюсь. Боюсь, что нам придется уехать сегодня же дневным автобусом. — Какая обида! Я рассчитывал, что мы ещё раз вместе отправимся на Ирати. — Нам нужно ехать в Памплону. Мы сговорились с друзьями встретиться там. — Это очень грустно для меня. Мы так хорошо проводили здесь время. — Поедемте с нами в Памплону. В бридж будем играть, и потом, там будет замечательная Фиеста. — Охотно бы поехал. Спасибо за приглашение. Но я все-таки лучше побуду здесь. У меня осталось так мало времени для рыбной ловли. — Вам хочется наловить самых крупных форелей в Ирати? — Очень хочется. Там попадаются огромные. — Я сам с удовольствием ещё разок поудил бы. — Давайте. Останьтесь ещё на день. Будьте Другом. — Не могу. Нам правда необходимо ехать в город, — сказал я. — Очень жаль. После завтрака мы с Биллом грелись на солнце, сидя на скамейке перед гостиницей, и обсуждали положение. На дороге, ведущей из центра города к гостинице, появилась девушка. Она подошла к нам и достала телеграмму из кожаной сумки, которая болталась у неё на боку. — Por ustedes? [Для вас? (исп.)] Я взглянул на телеграмму. Адрес: "Барнс, Бургете". — Да. Это нам. Она вынула книгу, я расписался и дал ей несколько медяков. Телеграмма была по-испански: "Vengo jueves Cohn". Я показал телеграмму Биллу. — Что значит Cohn? — спросил он. — Вот дурацкая телеграмма! — сказал я. — Он мог послать десять слов за ту же цену. "Приеду четверг". Не очень-то вразумительно, правда? — Здесь все сказано, что Кону нужно. — Мы все равно поедем в Памплону. Нет смысла до Фиесты тащить Брет и Майкла сюда и обратно. Ответим ему? — Почему же не ответить, — сказал Билл. — Надо соблюдать приличия. Мы пошли на почту и попросили телеграфный бланк. — Что будем писать? — спросил Билл. — "Приедем вечером". Вот и все. Мы заплатили за телеграмму и вернулись в гостиницу. Харрис ждал нас, и мы втроем отправились в Ронсеваль. Осмотрели монастырь. — Это очень интересно, — сказал Харрис, когда мы вышли. — Но знаете, я как-то не умею увлекаться троими вещами. — Я тоже, — сказал Билл. — Хотя это очень интересно, — сказал Харрис. — Я рад, что побывал здесь. Все никак не мог собраться. — Все-таки это не то что рыбу ловить? — спросил Билл. Ему нравился Харрис. — Ну ещё бы! Мы стояли перед древней часовней монастыря. — Скажите, не кабачок ли там, через дорогу? — спросил Харрис. — Или глаза мои обманывают меня? — Смахивает на кабачок, — сказал Билл. — И мне сдается, что кабачок, — сказал я. — Давайте, — сказал Харрис, — попользуемся им. — "Попользоваться" он перенял у Билла. Мы заказали три бутылки вина. Харрис не позволил нам платить. Он хорошо говорил по-испански, и хозяин не взял денег ни с меня, ни с Билла. — Вы не знаете, друзья, как мне приятно было с вами. — Мы отлично провели время, Харрис. Харрис был слегка Пьян. — Право, вы не знаете, как мне приятно было с вами. Я мало хорошего видел со времени войны. — Мы ещё когда-нибудь порыбачим вместе. Вот увидите, Харрис. — Непременно. Мы так чудесно провели время. — А если Распить ещё бутылочку? — Чудесная мысль, — сказал Харрис. — За эту я плачу, — сказал Билл. — А то мы Пить не станем. — Позвольте мне заплатить, для меня это такое удовольствие. — А это будет удовольствие для меня, — сказал Билл. Хозяин принес четвертую бутылку. Наши стаканы ещё стояли на столе. Харрис поднял свой стакан. — Знаете, этим хорошо можно попользоваться. Билл хлопнул его по плечу. — Вы славный, Харрис. — Знаете, меня, собственно, зовут не Харрис, а Уилсон-Харрис. Это одна фамилия, через дефис, понимаете? — Вы славный, Уилсон-Харрис, — сказал Билл. — Мы зовем вас Харрис, потому что любим вас. — Знаете, Барнс, вы даже не понимаете, как мне хорошо с вами. — Попользуйтесь ещё стаканчиком, — сказал я. — Правда, Барнс, вы не можете этого понять. Вот и все. — Пейте, Харрис. На обратном пути из Ронсеваля Харрис шел между нами. Мы позавтракали в гостинице, и Харрис проводил нас до автобуса. Он дал нам свою визитную карточку с лондонским домашним адресом, адресом конторы и адресом клуба, а когда мы сели в автобус, он вручил нам по конверту. Я вскрыл свой конверт и увидел там с десяток искусственных мух. Харрис сам приготовил их. Он всегда готовил их сам. — Послушайте, Харрис... — начал я. — Нет, нет! — сказал он. Он уже слезал с автобуса. — Это вовсе не первосортные мухи. Я просто подумал, что, когда вы будете насаживать их, вы, может быть, вспомните, как хорошо мы провели время. Автобус тронулся. Харрис стоял у подъезда почты. Он помахал нам. Когда мы покатили по дороге, он повернулся и пошел обратно к гостинице. — Правда, Харрис очень милый? — сказал Билл. — Он, кажется, в самом деле хорошо провел время. — Он-то? Ну ещё бы! — Жалко, что он не поехал с нами в Памплону. — Ему хочется рыбу ловить. — Да. И ещё неизвестно, как наши англичане поладили бы между собой. — Вот это верно. Мы приехали в Памплону под вечер, и автобус остановился у подъезда отеля Монтойи. На площади протягивали электрические провода для освещения площади во время Фиесты. Когда автобус остановился, к нему подошло несколько ребят, и таможенный чиновник велел всем сошедшим с автобуса развязать свои узлы тут же, на тротуаре. Мы вошли в отель, и на лестнице я встретил Монтойю. Он пожал нам руки, улыбаясь своей обычной смущенной улыбкой. — Ваши друзья здесь, — сказал он. — Мистер Кэмпбелл? — Да. Мистер Кон, мистер Кэмпбелл и леди Эшли. Он улыбался, словно хотел ещё что-то сказать. — Когда они приехали? — Вчера. Я оставил для вас ваш старый номер. — Вот спасибо. Вы дали мистеру Кэмпбеллу номер с окнами на площадь? — Да. Те комнаты, которые мы с вами выбрали. — А где они сейчас? — Они, кажется, пошли смотреть, как играют в пелоту. — А что Быки? Монтойя улыбнулся. — Сегодня вечером, — сказал он. — Сегодня в семь часов привезут вильярских, а завтра — мьюрских. Вы все пойдете смотреть? — Непременно. Они никогда не видели выгрузки Быков. Монтойя положил мне руку на плечо. — Значит, там увидимся. Он снова улыбнулся. Он всегда улыбался так, точно бой Быков был нашей с ним личной тайной, немного стыдной, но очень глубокой тайной, о которой знали только мы. Он всегда улыбался так, точно для посторонних в этой тайне, которую мы одни с ним понимали, было что-то непристойное. Не следовало открывать её людям, которым не дано понять её. — Ваш друг тоже aficionado? — Монтойя улыбнулся Биллу. — Да. Он нарочно приехал из Нью-Йорка, чтобы увидеть праздник святого Фермина. — Неужели? — Монтойя вежливо удивился. — Но он не такой aficionado, как вы. Он опять смущенно положил мне руку на плечо. — Такой же, — сказал я. — Он настоящий aficionado. — Но все-таки не такой, как вы. Aficion значит "Страсть". Aficionado — это тот, кто страстно увлекается боем Быков. Все хорошие Матадоры останавливались в отеле Монтойи, то есть те, что были aficionado, останавливались у него. Матадоры, работающие только ради денег, иногда останавливались, но никогда не заезжали во второй раз. Хорошие Матадоры приезжали каждый год. В комнате Монтойи висели их фотографии с собственноручными надписями. Они были подарены либо Хуанито Монтойе, либо его сестре. Фотографии тех Матадоров, которых Монтойя признавал, висели в рамках на стене. Фотографии Матадоров, лишенных aficion, Монтойя держал в ящике стола. На многих были самые лестные надписи. Но это не имело значения. Однажды Монтойя все их вынул из ящика и бросил в корзину. Он не желал хранить их у себя. Мы часто говорили с ним о Быках и о Матадорах. Я останавливался в отеле Монтойи уже несколько лет подряд. Разговор наш никогда не бывал длинным. Нам просто доставляло удовольствие обменяться мнениями. Нередко люди, приехавшие издалека, прежде чем покинуть Памплону, заходили на несколько минут к Монтойе, чтобы поговорить о Быках. Все это были страстные любители боя Быков. Такие всегда могли получить номер, даже когда отель был переполнен. Монтойя иногда знакомил меня с ними. Сперва они держались очень чопорно и относились ко мне, как к американцу, с насмешливым недоверием. Почему-то считалось, что американцу недоступна подлинная Страсть. Он может притворяться или принимать возбуждение за Страсть, но не может быть настоящим aficionado. Когда же они убеждались в подлинности моей Страсти — а для этого не существовало ни пароля, ни каких-либо обязательных вопросов, скорей всего, это была своего рода устная проверка, некий искус, во время которого вопросы ставились осторожно, с недомолвками, — тогда они так же смущенно клали мне руку на плечо или говорили: "Buen hombre" [хороший человек (исп.)]. Но чаще они старались коснуться меня. Казалось, это прикосновение нужно им, чтобы удостовериться в моей aficion. Матадору, который страстно любил бой Быков, Монтойя прощал все. Он прощал нервные припадки, трусость, дурные, необъяснимые поступки, любые прегрешения. За Страсть к бою Быков он прощал все. Так, он сразу простил мне всех моих друзей. Он не подчеркивал этого, просто нам обоим было как-то неловко говорить о них, как неловко говорить об участи лошадей на арене боя Быков. Билл прямо поднялся наверх, как только мы вошли, и теперь мылся и переодевался в своей комнате. — Ну что, — сказал он, — наговорился по-испански? — Он сказал мне, что Быков привезут сегодня вечером. — Давай разыщем наших и пойдем туда. — Ладно. Они, должно быть, сидят в кафе. — Билеты взял? — Взял. На все выгрузки. — А это интересно? — Он перед зеркалом натягивал кожу на лице, проверяя, не осталось ли невыбритых мест под челюстью. — Интересно, — сказал я. — Быков по одному выпускают из клетки в корраль, а Волы поджидают их и не дают им бодаться, а Быки кидаются на Волов, и Волы бегают вокруг, как старые девы, и стараются унять их. — А они бодают Волов? — Бодают. Иногда Бык прямо кидается на Вола и убивает его. — А Волы ничего не могут поделать? — Нет. Они стараются подружиться с Быками. — А на что они вообще, Волы? — Чтобы успокоить Быков, не давать им ломать рога о каменные стены или бодать друг друга. — Приятное, должно быть, занятие — быть Волом. Мы спустились вниз, вышли из отеля и зашагали через площадь к кафе Ирунья. На площади одиноко стояли две будки для продажи билетов. Окошечки с надписями "Sol, Sol y Sombra, Sombra" [солнце, солнце и тень, тень (исп.)] были закрыты. Они откроются только накануне Фиесты. Белые плетеные столики и кресла кафе Ирунья стояли не только под колоннами, но занимали весь тротуар. Я поискал глазами Брет и Майкла. Они оказались здесь. Брет, Майкл и Роберт Кон. Брет была в берете, какие носят баски. Майкл тоже. Роберт Кон был без шляпы и в очках. Брет увидела нас и помахала рукой. Пока мы подходили к их столику, она, сощурившись, смотрела на нас. — Хэлло, друзья! — крикнула она. Брет сияла от радости. В рукопожатии Майкла чувствовалась дружеская теплота, Роберт Кон пожал нам руки потому, что мы только что приехали. — Где вы пропадали? — спросил я. — Я привез их сюда, — сказал Кон. — Какая чушь, — сказала Брет. — Мы давно бы приехали, если бы не вы. — Никогда бы вы не приехали. — Какая чушь! А вы оба загорели. Посмотрите, какой Билл черный. — Хорошая ловля была? — спросил Майкл. — Нам так хотелось приехать. — Хорошая. Мы жалели, что вас нет. — Мне хотелось приехать, — сказал Кон, — но я решил, что нужно их привезти. — Привезти нас! Какая чушь! — Правда, хорошая была ловля? — спросил Майкл. — Много наловили? — Бывали дни, по десятку на брата. С нами был один англичанин. — По фамилии Харрис, — сказал Билл. — Не знавали такого, Майкл? Он тоже был на войне. — Вот счастливец! — сказал Майкл. — Веселое было времечко. О, кто вернет мне те лучезарные дни! — Не ломайся. — Вы были на войне, Майкл? — спросил Кон. — Ещё бы! — Он доблестно сражался, — сказала Брет. — Расскажи им, как твоя лошадь понесла на Пикадилли. — Не хочу. Я уже четыре раза рассказывал. — А мне ни разу не рассказывали, — сказал Роберт Кон. — Не хочу рассказывать. Это бросает тень на меня. — Расскажи им про твои медали. — Не хочу. Этот случай бросает черную тень на меня. — А что это за история? — Брет вам расскажет. Она рассказывает все случаи, которые бросают на меня тень. — Ну, Брет, расскажите. — Рассказать? — Я сам расскажу. — Какие вы получили медали, Майкл? — Никаких медалей я не получал. — Совсем никаких? — Не знаю. Должно быть, я получил все медали, какие полагаются. Но я никогда не просил, чтобы мне их выдали. А потом устроили грандиозный банкет и ждали, что приедет принц Уэльский, и в билете было написано, чтобы быть при знаках отличия. Ну, ясное дело, у меня их не было, я заехал к своему портному, показал билет, он проникся уважением ко мне, я воспользовался этим и говорю ему: "Достаньте мне медали". Он говорит: "Какие, сэр?" А я говорю: "Все равно, какие-нибудь. Дайте мне несколько штук". А он говорит: "Какие вы получали медали, сэр?" А я говорю: "Почем я знаю? Неужели вы думаете, что я трачу время на чтение армейских бюллетеней? Дайте мне любые, только побольше. Выберите сами". Он и дал мне медали, знаете, маленькие такие, целую коробку, а я сунул коробку в карман и забыл про них. Ну, поехал я на банкет, а в тот вечер убили сына Вудро Вильсона, и принц не приехал, и король не приехал, и знаков отличия не полагалось, и все пыхтели, снимая их с себя, а мои лежали у меня в кармане. Он сделал паузу и ждал, чтобы мы засмеялись. — Это все? — Все. Может быть, я плохо рассказал. — Очень плохо, — сказала Брет. — Но это неважно. Мы все засмеялись. — Ах да, — сказал Майкл, — вспомнил. На банкете была тоска смертная, я не выдержал и ушел. Вечером, попозже, я нашел у себя в кармане коробку. Что это такое? — подумал я. — Медали? Дурацкие военные медали. Я взял и срезал их — знаете, их нашивают на такую колодку — и роздал. Каждой девчонке по медали. Так сказать, на память. Они были потрясены. Вот это вояка! Раздает медали в кабаке. Такому все нипочем. — Расскажи до конца, — сказала Брет. — По-вашему, это не смешно было? — спросил Майкл. Мы все смеялись. — Очень смешно было. Ей-богу. Так вот — портной пишет мне письмо с просьбой вернуть медали. Присылает человека за ними. Полгода письма пишет. Оказывается, кто-то принес ему медали, чтобы он их почистил. Какой-то военный. Страшно дорожил ими, чуть с ума не сошел. — Майкл помолчал. Печально кончилось для портного, — сказал он. — Да что вы говорите! — сказал Билл. — А я-то думал, что вы его просто осчастливили. — Удивительный портной. Сейчас этому трудно поверить, глядя на меня, сказал Майкл. — Я платил ему сто фунтов в год, чтобы не приставал. И он никогда не присылал счетов. Мое банкротство сразило его. Это случилось сейчас же после истории с медалями. Оттого и письма были такие сердитые. — А как вы обанкротились? — спросил Билл. — Двумя способами, — сказал Майкл. — Сначала постепенно, а потом сразу. — А из-за чего? — Из-за друзей, — сказал Майкл. — У меня была куча друзей. Вероломных друзей. А кроме того, у меня были кредиторы. Я думаю, ни у кого в Англии не было столько кредиторов, как у меня. — Расскажи им про суд, — сказала Брет. — Этого я не помню, — сказал Майкл. — Я был чуточку Пьян. — Чуточку! — воскликнула Брет. — Ты был Пьян в стельку! — Удивительный случай, — сказал Майкл. — На днях встретил своего бывшего компаньона. Предложил поднести мне стаканчик. — Расскажи им про своего ученого адвоката, — сказала Брет. — Не хочу, — сказал Майкл. — Ученый адвокат тоже был Пьян. Вообще это мрачная тема. Мы идем смотреть, как выгружают Быков, или нет? — Пошли. Мы подозвали официанта, расплатились и отправились на другой конец города. Я пошел было с Брет, но Роберт Кон нагнал нас и пошел возле Брет с другой стороны. Так мы и шли втроем — мимо ayuntamiento с развевающимися на балконе флагами, и дальше, мимо рынка, и по крутой улочке, ведущей к мосту через Арго. Много народу шло вместе с нами смотреть Быков, экипажи спускались под гору и переезжали через мост, и над толпой пешеходов высились кнуты, лошади и кучера. Пройдя мост, мы свернули на дорогу, ведущую к корралю. Мы прошли мимо винной лавки, где в окне висело объявление: "Хорошее вино, 30 сентимо литр". — Вот куда будем ходить, если останемся без денег, — сказала Брет. Когда мы проходили мимо лавки, Женщина, стоявшая в дверях, посмотрела на нас. Она крикнула что-то через плечо, и три девушки подошли к окну и уставились на нас. Они смотрели на Брет. У ворот корраля два контролера обирали билеты у входящих. Мы прошли в ворота. За оградой росли деревья и стояло низкое каменное здание. В конце двора виднелась каменная стена корраля с отверстиями, которые, словно бойницы, шли по фасаду каждого из двух загонов. К стене была прислонена лестница, и люди поднимались по ней и становились на широкие перегородки между загонами. Когда мы по траве под деревьями подходили к лестнице, мы прошли мимо больших, выкрашенных серой краской клеток, в которых стояли Быки. В каждой клетке было по одному Быку. Они приехали поездом из кастильской ганадерии, и их на вокзале выгрузили с товарных платформ и привезли сюда, чтобы выпустить из клеток в корраль. На каждой клетке была обозначена фамилия и клеймо владельца ганадерии. Мы влезли на лестницу и примостились на стене, откуда виден был корраль. Каменные стены были выбелены, на земле постлана солома, и вдоль стен стояли деревянные кормушки и корыта для воды. — Посмотрите туда, — сказал я. За рекой, на плато, поднимался город. Древние валы и крепостные стены были сплошь усеяны людьми. Три ряда укреплений чернели людьми, словно три наведенные тушью линии. Выше, в окнах домов, повсюду виднелись головы. На деревья, у края плато, взобрались мальчишки. — Они точно ждут чего-то, — сказала Брет. — Они хотят видеть Быков. Майкл и Билл стояли на противоположной стене загона. Они помахали нам. Запоздавшие зрители стояли за нами, нажимая на нас, когда их теснили сзади. — Почему они не начинают? — спросил Роберт Кон. К одной из клеток привязали мула, и он потащил её к воротам в стене корраля. Служители корраля, вооруженные ломами, подталкивали и приподымали клетку, чтобы она стала прямо против ворот. На стене уже стояли другие люди, готовясь открыть ворота корраля и дверцу клетки. Открылись ворота в задней стене корраля, и, крутя головой, поводя тощими боками, вбежали два Вола. Они стали рядом недалеко от стены, головой к воротам, откуда должен был появиться Бык. — Вид у них невеселый, — сказала Брет. Люди на стене нагнулись и открыли ворота корраля. Потом они открыли дверцу клетки. Я перегнулся через стену, пытаясь заглянуть в клетку. Там было темно. Кто-то постучал по клетке железным прутом. Внутри точно взорвалось что-то. Бык шумел, всаживая рога направо и налево в деревянные доски клетки. Потом я увидел темную морду и тень от рогов, и, стуча копытами по гулким доскам, Бык ринулся в корраль, заскользил передними ногами по соломе, остановился, дрожа всем телом, со вздувшимися горбом шейными мышцами, и, задрав голову, оглядел толпу на каменных стенах. Оба Вола попятились к стене, опустив голову, не спуская глаз с Быка. Бык увидел Волов и кинулся на них. Один из загонщиков, стоявший за кормушкой, громко крикнул, хлопая шляпой по деревянным доскам, и Бык, забыв о Волах, повернул, подобрался, подскочил к кормушке и стал быстро-быстро бодаться правым рогом, стараясь всадить его в загонщика. — Господи, как он хорош! — сказала Брет. Бык стоял как раз под нами. — Посмотрите, как он умеет пользоваться рогами, — сказал я. — У него левый и правый удар, как у боксера. — Неужели? — Посмотрите. — Не могу уследить. — Подождите. Сейчас выпустят другого. В воротах уже стояла вторая клетка. В дальнем углу корраля загонщик отвлекал внимание Быка, прячась за дощатую загородку, и, пока Бык смотрел в его сторону, ворота открыли, и второй Бык ворвался в корраль. Он кинулся прямо на Волов, и два загонщика выбежали из-за досок и стали громко кричать, стараясь перехватить его. Они кричали: "а-а! а-а! Торо!" и размахивали руками, но Бык не повернул; Волы стали боком, чтобы принять удар, и Бык всадил рога в одного из них. — Отвернитесь, — сказал я Брет. Но она смотрела на Быка как зачарованная. — Вот и отлично, — сказал я, — если вам не противно. — Я видела, — сказала она. — Я видела, как он ударил сначала левым, потом правым рогом. — Молодец! Вол как упал, так и остался лежать, вытянув шею, отвернув голову. Внезапно Бык оставил его и ринулся к другому Волу, который все время стоял в дальнем углу корраля, крутя головой и следя за Быком. Вол неуклюже побежал, Бык нагнал его, легонько толкнул в бок, отвернулся и свирепо, со вздувшимся загривком, посмотрел на усеявших стены людей. Вол подошел к нему и сделал вид, что хочет обнюхать его, и Бык несколько раз небрежно боднул Вола. Потом Бык обнюхал Вола, и они вместе рысцой побежали к первому Быку. Когда следующий Бык вышел из клетки, все трое — оба Быка и Вол — стояли вместе, сдвинув головы, выставив рога против вновь прибывшего. В несколько минут Вол подружился с Быком, успокоил его и присоединил к стаду. Когда выгрузили последних двух Быков, все стадо собралось в одном месте. Вол, которого сшиб первый Бык, поднялся на ноги и стал, опираясь о каменную стену. Быки не подходили к нему, и он не пытался присоединиться к стаду. Мы слезли со стены вместе с толпой и ещё раз взглянули на Быков через отверстия в стене корраля. Теперь все они стояли смирно, опустив головы. Выйдя за ворота, мы взяли экипаж и поехали в кафе. Майкл и Билл пришли через полчаса после нас. По дороге они несколько раз заходили Выпить. Мы все сидели за столиком в кафе. — Удивительно все-таки, — сказала Брет. — А последние Быки так же хороши для боя, как первые? — спросил Роберт Кон. — Они, мне кажется, слишком быстро успокоились. — Они все друг друга знают, — сказал я. — Они страшны только в одиночку или по двое, по трое. — То есть как это только? — сказал Билл. — По-моему, они всегда достаточно страшные. — Бык испытывает желание убить, только когда он один. Конечно, если бы ты вошел к ним, ты тем самым, вероятно, отделил бы одного из них от стада, и тогда он был бы опасен. — Это слишком сложно для меня, — сказал Билл. — Пожалуйста, Майкл, никогда не отделяйте меня от стада. — Знаете, — сказал Майкл, — это все-таки изумительные Быки. Вы видели, какие у них рога? — Ещё бы, — сказала Брет. — Я раньше понятия не имела, какие они. — А вы видели, как он забодал Вола? — спросил Майкл. — Замечательно! — Невесело быть Волом, — сказал Роберт Кон. — Вы так думаете? — сказал Майкл. — А мне кажется, что вам понравилось бы быть Волом. — Что вы хотите сказать, Майкл? — У них очень покойная жизнь. Они всегда молчат и трутся возле Быков. Всем стало неловко. Билл засмеялся. Роберт Кон обиделся. Майкл продолжал болтать: — По-моему, вам понравилось бы. Могли бы спокойно молчать. Послушайте, Роберт, скажите хоть слово, нельзя же просто сидеть и молчать. — Я говорил, Майкл. Разве вы не помните? Я сказал о Волах. — Ну скажите ещё что-нибудь. Скажите что-нибудь смешное. Вы же видите, нам всем очень весело. — Перестань, Майкл. Ты Пьян, — сказала Брет. — Нет, я не Пьян. Я говорю серьезно. Я желал бы знать, долго ещё Роберт Кон будет, как эти Волы, тереться возле Брет? — Замолчи, Майкл! Покажи, что ты хорошо воспитан. — К черту воспитание! Кто вообще хорошо воспитан, кроме Быков? А правда, Быки чудесные? Понравились они вам, Билл? Отчего вы молчите, Роберт? Что вы сидите здесь с похоронной физиономией? Предположим, что Брет спуталась с вами. Ну и что ж? Она путалась со многими, почище вас. — Замолчите, — сказал Кон. Он встал из-за стола. — Замолчите, Майкл. — Пожалуйста, не становитесь в позицию, как будто вы собираетесь ударить меня. Не испугаете. Скажите мне, Роберт, какого черта вы таскаетесь за Брет, как несчастный Вол какой-то? Разве вы не видите, что вы лишний? Я всегда знаю, когда я лишний. Почему же вы не знаете, когда вы лишний? Вы приехали в Сан-Себастьян, где никто вас не ждал, и таскаетесь за Брет, как несчастный Вол какой-то. По-вашему, это хорошо? — Замолчите. Вы пьяны. — Может быть, я и Пьян. А вы почему не пьяны? Почему вы никогда не Напиваетесь? Не очень-то вам весело было в Сан- Себастьяне. Никто из наших знакомых не приглашал вас к себе. И что же, они не правы, по-вашему? Скажите. Я даже сам просил их. Но они не захотели. Так что же, не правы они, по-вашему? Скажите. Ну отвечайте же. Правы они или нет? — Отстаньте, Майкл. — По-моему, они правы. А по-вашему, не правы? Что вы таскаетесь за Брет? Что у вас за манеры? Как вы думаете, каково это мне? — О манерах ты лучше помолчал бы, — сказала Брет. — У тебя у самого изумительные манеры. — Пойдемте, Роберт, — сказал Билл. — Чего ради вы за ней таскаетесь? Билл встал из-за стола и потянул Кона за рукав. — Не уходите, — сказал Майкл. — Роберт Кон хочет заказать вина. Билл ушел с Коном. Кон был изжелта-бледен. Майкл продолжал болтать. Я молча сидел и слушал. Брет казалась рассерженной. — Послушай, Майкл, — прервала она его, — перестань дурака валять. Это не значит, что он неправ, — сказала она, повернувшись ко мне. Майкл сразу заговорил спокойным тоном.   Мы все были в ладу Друг с другом — Я вовсе не так Пьян, как вам кажется, — сказал он. — Я знаю, что ты не Пьян, — сказала Брет. — Мы все немного Выпили, — сказал я. — Я говорил только то, что думаю. — Но в каких ужасных выражениях, — засмеялась Брет. — Все равно, он дурак. Приехал в Сан-Себастьян, где он никому не был нужен. Он терся возле Брет и глаз не сводил с неё. Меня просто тошнило. — Да, он очень плохо вел себя, — сказала Брет. — Вы поймите. У Брет были любовники и раньше. Она мне все рассказывает. Она давала мне письма этого Кона, но я не стал читать. — Страшно благородно с твоей стороны. — Нет, вы послушайте, Джейк. У Брет были любовники. Но все-таки не Евреи, и они не приставали к ней после. — Отличные были ребята, — сказала Брет. — Но все это чушь, не стоит и говорить. Мы с Майклом понимаем друг друга. — Она давала мне письма Роберта Кона. Я не стал их читать. — Ты никаких писем не стал бы читать, милый. И моих не прочел бы. — Не могу читать писем, — сказал Майкл. — Странно, правда? — Ты вообще не можешь читать. — Нет. Это неправда. Я уйму читаю. Когда я дома, я всегда читаю. — Ты скоро писать начнешь, — сказала Брет. — Так вот, Майкл, не расстраивайся. Нужно с этим примириться. Он здесь, ничего не поделаешь. Не порть нам Фиесту. — Тогда пусть ведет себя прилично. — Он будет вести себя прилично. Я скажу ему. — Лучше вы скажите ему, Джейк. Скажите ему, чтоб он вел себя прилично или убирался отсюда. — Ну да, — сказал я. — Кому же и говорить это, как не мне. — Послушай, Брет. Скажи Джейку, как Роберт тебя называет. Это, знаете, просто перл. — Ой, нет. Не могу. — Скажи. Мы ведь все друзья. Правда, Джейк, мы друзья? — Не могу я этого сказать Джейку. Это слишком глупо. — Тогда я скажу. — Не надо, Майкл. Не валяй дурака. — Он называет её Цирцеей, — сказал Майкл. — Уверяет, что она превращает мужчин в свиней. Замечательно сказано. Как жаль, что я не писатель. — А Майкл хорошо мог бы писать, — сказала Брет. — Как он письма пишет! — Я знаю, — сказал я. — Он писал мне из Сан-Себастьяна. — Это что! — сказала Брет. — Он может ужасно забавно писать. — Это она заставила меня написать. Она притворялась, что больна. — Я и была больна. — Пойдемте, — сказал я. — Ужинать пора. — Как мне держаться с Коном? — спросил Майкл. — Держите себя так, будто ничего не случилось. — Мне-то вообще наплевать, — сказал Майкл. — Я ничуть не смущен. — Если он заговорит об этом, скажите, что вы были пьяны. — Правильно. И что смешнее всего, я, кажется, действительно был Пьян. — Идемте, — сказала Брет. — Вы заплатили за эту отраву? Мне надо до ужина ванну принять. Мы пересекли площадь. Уже стемнело, и вокруг всей площади, под аркадой, светились огни кафе. Мы пошли к отелю по усыпанной гравием дорожке под деревьями. Брет и Майкл поднялись наверх, а я остановился поговорить с хозяином. — Ну как вам понравились Быки? — спросил Монтойя. — Понравились. Хорошие Быки. — Неплохие. — Монтойя покачал головой. — Но они не слишком хороши. — Чем они вам не понравились? — Сам не знаю. Просто у меня такое чувство, что они не очень хороши. — Понимаю. — Но они неплохие. — Да, неплохие. — А вашим друзьям они понравились? — Очень. — Вот и хорошо, — сказал Монтойя. Я поднялся наверх. Билл стоял на балконе своей комнаты и смотрел на площадь. Я подошел к нему. — Где Кон? — У себя в комнате. — Как он? — Да, скверно, конечно. Майкл безобразно вел себя. Он невозможен, когда Пьян. — Он не был Пьян. — Какого черта не был! Я-то знаю, сколько мы Выпили по дороге в кафе. — Он после протрезвился. — Пусть так. Он безобразно вел себя. Я сам не очень-то люблю Кона, и, по-моему, ехать ему в Сан-Себастьян было нелепо, но говорить человеку такие вещи просто непозволительно. — Как тебе Быки понравились? — Очень. Замечательно, как их выводят. — Завтра привезут мьюрских. — Когда Фиеста начнется? — Послезавтра. — Нужно следить за Майклом, чтобы он не Напивался. А то это слишком безобразно. — Пора почиститься к ужину. — Да. Я думаю, будет весело. — А то как же? Ужин в самом деле прошел очень весело. Брет надела черное вечернее платье, без рукавов. Она была очень красива. Майкл делал вид, будто ничего не случилось. Мне пришлось подняться наверх и привести Роберта Кона. Он держался холодно и церемонно, и лицо его все ещё было желтовато-бледное и замкнутое, но под конец он повеселел. Он не мог не смотреть на Брет. По-видимому, это доставляло ему радость. Ему, должно быть, приятно было видеть, что она такая красивая, и знать, что она уезжала с ним и что все об этом знают. Этого никто не мог у него отнять. Билл очень много острил. Острил и Майкл. Они были хорошей парой. Такие ужины я запомнил со времен войны. Много вина, нарочитая беспечность и предчувствие того, что должно случиться и чего нельзя предотвратить. Под влиянием вина гнетущее чувство покинуло меня, и я пришел в хорошее настроение. Все они казались такими милыми людьми. 14 Не знаю, в котором часу я лег. Помню, что я разделся, надел халат и вышел на балкон. Я знал, что я очень Пьян, и, вернувшись в комнату, зажег лампу над изголовьем кровати и стал читать. Я читал книгу Тургенева. Вероятно, я несколько раз прочел одни и те же две страницы. Это был рассказ из "Записок охотника". Я уже раньше читал его, но мне казалось, что я читаю его впервые. Картины природы рисовались очень отчетливо, и тяжесть в голове проходила. Я был очень Пьян, и мне не хотелось закрывать глаза, потому что комната сразу начала бы кружиться. Лучше ещё почитать тогда это пройдет. Я слышал, как Брет и Роберт Кон поднялись по лестнице. Кон попрощался перед дверью её комнаты и пошел по коридору к себе. Я слышал, как Брет зашла в комнату рядом с моей. Майкл уже был в постели. Он пришел вместе со мной час тому назад. Когда она вошла, он проснулся, и они заговорили. Я слышал их смех. Я потушил свет и постарался заснуть. Читать уже не нужно было. Я мог закрыть глаза и не чувствовать головокружения. Но я не мог уснуть. Непонятно, почему в темноте все представляется иначе, чем при свете. Какое там, к черту, непонятно! Когда-то я все это обдумал и целых полгода, ложась спать, не тушил электричества. Нечего сказать — блестящая идея! Впрочем, черт с ними, с Женщинами. Черт с тобой, Брет Эшли. С Женщинами так хорошо дружить. Ужасно хорошо. Прежде всего нужно быть влюбленным в Женщину, чтобы иметь надежную основу для дружбы. Я пользовался дружбой Брет. Я не думал о том, что ей достается. Я получал что-то, ничего не давая взамен. Это только отсрочило предъявление счета. Счет всегда приходит. На это по крайней мере можно твердо надеяться. Я думал, что я за все заплатил. Не так, как Женщины, платят, и платят, и платят. Не какое-то там воздаяние или кара. Просто обмен ценностями. Что-то уступаешь, а взамен получаешь что-то другое. Или работаешь ради чего-нибудь. Так или иначе за все, хоть отчасти хорошее, платишь. Многое из того, за что я платил, нравилось мне, и я хорошо проводил время. Платишь либо знанием, либо опытом, либо риском, либо деньгами. Пользоваться жизнью не что иное, как умение получать нечто равноценное истраченным деньгам и сознавать это. А получать полной ценой за свои деньги можно. Наш мир — солидная фирма. Превосходная как будто теория. Через пять лет, подумал я, она покажется мне такой же глупой, как все мои остальные превосходные теории. Может быть, это и не так. Может быть, с годами начинаешь кое-что понимать. Мне все равно, что такое мир. Все, что я хочу знать, — это как в нем жить. Пожалуй, если додуматься, как в нем жить, тем самым поймешь, каков он. Все-таки лучше бы Майкл не вел себя так безобразно с Коном. Майкл не умеет Пить. Брет умеет Пить. Билл умеет Пить. Кон никогда не Напивается. Майкл, когда перейдет черту, нехорош. Мне приятно, когда он оскорбляет Кона. Все-таки лучше бы он этого не делал, потому что после я сам себе противен. Это и есть нравственность — если после противно? Нет, это, должно быть, безнравственность. Смелое утверждение. Сколько чепухи по ночам лезет в голову. Какая чушь, сказала бы Брет. Какая чушь! Когда водишься с англичанами, привыкаешь думать их словечками. Английская разговорная речь — по крайней мере у людей высшего круга — содержит, должно быть, меньшее число слов, чем эскимосский язык. Правда, я понятия не имею об эскимосском языке. Может быть, это прекрасный язык. Ну, скажем, ирокезский. И о нем понятия не имею. Англичане говорят интонационными речениями. Одно речение может выражать все, что угодно. Все-таки они мне нравятся. Мне нравится, как они говорят. Харрис, например. Однако Харрис не принадлежит к высшему кругу. Я снова зажег свет и начал читать. Я читал тот же рассказ Тургенева. Я знал, что, прочтя его сейчас, в состоянии обостренной восприимчивости, вызванном чрезмерным количеством выпитого коньяка, я надолго запомню его, и после мне будет казаться, что все это на самом деле случилось со мной. Этого у меня не отнимешь. Вот ещё кое-что, за что платишь и чего отнять нельзя. Спустя какое-то время, уже под утро, я наконец заснул. Следующие два дня мы провели очень тихо, и скандалов больше не было. Памплона готовилась к Фиесте. На перекрестках рабочие ставили ворота, которыми загораживают поперечные улицы по утрам, когда выпущенные из корраля Быки бегут через весь город к цирку. Рабочие рыли ямы и вкапывали столбы, на каждом столбе был обозначен его номер и надлежащее место. За городом, на плато, служители цирка тренировали тощих лошадей, гоняя их по твердому, спекшемуся на солнце грунту позади цирка. Главные ворота были открыты, внутри подметали трибуны для зрителей. Арену уже укатали и полили водой, и плотники чинили барьер в тех местах, где доски расшатались или дали трещины. С края арены, стоя на ровном, укатанном песке, можно было посмотреть вверх на пустой амфитеатр и увидеть, как старухи подметают пол в ложах. Снаружи уже были поставлены заборы, которые тянулись от последней улицы до входа в цирк, образуя длинный загон; утром, в день первого боя Быков, по этому проходу толпа будет бежать впереди Быков. На окраине города, там, где откроется ярмарка лошадей и рогатого скота, цыгане разбили табор под деревьями. Торговцы вином и водкой сколачивали свои ларьки. На одном ларьке была реклама анисовой водки. Жаркое солнце освещало полотнище с надписью "Anis del Toro", висевшее на деревянных досках. На большой площади в центре города ещё не было видно никаких перемен. Мы сидели в белых плетеных креслах на террасе кафе и смотрели на подходившие автобусы, из которых вылезали крестьяне, приехавшие на базар, потом смотрели, как отъезжают переполненные автобусы, а внутри сидели крестьяне с сумками, где лежало купленное в городе добро. На площади не было других признаков жизни, кроме высоких серых автобусов, голубей и человека, который из кишки поливал улицы и усыпанную гравием площадь. По вечерам бывало пасео — гулянье. После обеда, в течение часа, все красивые девушки и офицеры местного гарнизона, все модники и модницы Памплоны прогуливались по улице, примыкающей к площади, меж тем как террасы кафе наполнялись обычной послеобеденной публикой. Каждое утро я сидел в кафе, прочитывал мадридские газеты, а потом гулял по улицам или отправлялся за город. Иногда Билл гулял со мной. Иногда он писал в своей комнате. Роберт Кон проводил утро за изучением испанского языка или старался попасть в парикмахерскую, чтобы побриться. Брет и Майкл никогда не показывались раньше двенадцати. Потом мы все Пили вермут в кафе. Мы вели тихую жизнь, и никто не Напивался. Раза два я ходил в церковь, один раз с Брет. Она сказала, что хотела бы послушать, как я исповедуюсь, но я объяснил ей, что, во-первых, это невозможно, а во-вторых, вовсе не так интересно, как кажется, и, кроме того, я говорил бы на языке, которого она не знает. Когда мы вышли из церкви, мы встретили Кона, и, хотя было очевидно, что он выследил нас, он держался просто и мило, и мы втроем отправились в цыганский табор, и одна из цыганок погадала Брет. Было прекрасное утро, над горами плыли высокие белые облака. Ночью прошел небольшой дождь, и на плато пахло свежестью и прохладой, и оттуда открывался чудесный вид. Нам всем было хорошо и покойно, и я ничего не имел против Кона. Невозможно было раздражаться в такой чудесный день. Это был последний день перед Фиестой. 15 В воскресенье, шестого июля, ровно в полдень, Фиеста взорвалась. Иначе этого назвать нельзя. Люди прибывали из деревень все утро, но они растворялись в городе, и их не было заметно. Площадь под жарким солнцем была так же тиха, как в любой будний день. Крестьяне собирались в винных лавках подальше от центра. Там они Пили, готовясь к Фиесте. Они столь недавно покинули свои равнины и горы, что им требовалось время для переоценки ценностей. Они не могли сразу решиться на цены в дорогих кафе. В винных лавках они получали полной мерой за свои деньги. Деньги ещё представляли определенную ценность, измеряемую рабочими часами и бушелями проданного хлеба. В разгар Фиесты людям уже будет все равно, сколько платить и где покупать. Но в первый день праздника святого Фермина они с раннего утра засели в винных лавках на узких улочках города. Я шел в собор к утренней службе и по дороге слышал их пение, доносившееся из открытых дверей лавок. Они понемножку разгорячались. Служба начиналась в одиннадцать часов, народу в соборе было много. День святого Фермина местный престольный праздник. Выйдя из собора, я спустился под гору и пошел по улице, ведущей к площади. Было около двенадцати часов. За столиком в кафе сидели Роберт Кон и Билл. Мраморные столики и белые плетеные кресла исчезли. Их заменили чугунные столики и крепкие складные стулья. Кафе напоминало военное судно, готовое к бою. Сегодня нельзя было просидеть все утро над газетами, ничего не заказывая. Не успел я сесть, как ко мне подошел официант. — Что вы пьете? — спросил я Билла и Роберта. — Херес, — сказал Кон. — Jerez, — сказал я официанту. Не успел официант принести херес, как над площадью взвилась ракета сигнал открытия Фиесты. Ракета вспыхнула, и серый шар дыма повис высоко в воздухе над театром "Гаяр", на другом конце площади. Серый шар висел в небе, словно только что разорвалась шрапнель, и, пока я смотрел на него, взвилась ещё одна ракета, выпуская струйки дыма под ярким солнцем. Я увидел яркую вспышку света, и в небе появилось ещё одно облачко дыма. Когда взвилась вторая ракета, под аркадой, где минуту назад было пусто, толпилось уже столько народу, что официант едва пробрался к нашему столику, держа бутылку в высоко поднятой руке. Люди со всех сторон устремлялись на площадь, и слышно было, как по улице приближаются дудки, флейты и барабаны. Оркестр играл riau—riau — дудки пронзительно, барабаны дробно, — а за музыкантами, приплясывая, шли мужчины и подростки. Когда музыка замолкала, они все становились на корточки посреди улицы, а когда флейты и дудки взвизгивали и плоские, гулкие барабаны начинали выбивать сухую дробь, они все вскакивали и пускались в пляс. Толпа была такая густая, что видны были только плечи и головы танцоров, ходившие вверх и вниз. По площади, согнувшись, шел человек и играл на свирели, за ним с криком бежали дети и дергали его за полы. Он пересекал площадь, а дети бежали за ним, и он, не переставая дудеть, прошел мимо кафе и свернул в переулок. Мы увидели его бессмысленное рябое лицо, когда он шел мимо нас, играя на свирели, а за ним по пятам бежали дети, дергали его и кричали. — Это, должно быть, местный дурачок, — сказал Билл. — Ох, поглядите-ка! По улице двигались танцоры. Вся улица сплошь была запружена танцорами одни мужчины. Они танцевали под свой собственный оркестр из дудок и барабанов. Это был какой-то союз, и все были в синих рабочих блузах с красными платками вокруг шеи, и на двух шестах несли большое полотнище. Окруженные толпой, они вступили на площадь, и полотнище плясало вверх и вниз вместе с ними. "Да здравствует вино! Да здравствуют иностранцы!" — было написано на полотнище. — Где иностранцы? — спросил Роберт Кон. — Иностранцы — это мы, — сказал Билл. Беспрерывно взвивались ракеты. Теперь все столики были заняты. Площадь пустела, и толпа растекалась по кафе. — Где Брет и Майкл? — спросил Билл. — Я пойду приведу их, — сказал Кон. — Приведите. Фиеста началась по-настоящему. Она продолжалась день и ночь в течение семи суток. Пляска продолжалась, пьянство продолжалось, шум не прекращался. Все, что случилось, могло случиться только во время Фиесты. Под конец все стало нереальным, и казалось, что ничто не может иметь последствий. Казалось неуместным думать о последствиях во время Фиесты. Все время, даже когда кругом не шумели, было такое чувство, что нужно кричать во весь голос, если хочешь, чтобы тебя услышали. И такое же чувство было при каждом поступке. Шла Фиеста, и она продолжалась семь дней. Днем состоялась пышная религиозная процессия. Святого Фермина носили из церкви в церковь. В процессии шли все сановники города, гражданские и духовные. Мы не видели их: толпа была слишком велика. Впереди и позади процессии отплясывали riau—riau. В толпе выделялась группа танцоров в желтых рубашках. Все, что нам удалось увидеть от процессии сквозь густую толпу, заливавшую тротуары и прилегающие к площади улицы, — это деревянных индейцев тридцати футов вышиной и таких же арапов, короля и королеву, торжественно вальсирующих под звуки riau—riau. Все стояли перед часовней, куда за святым Фермином проследовали сановники, оставив у входа военную охрану. Макеты великанов стояли пустые: танцевавшие в них люди стояли возле, а карлики мелькали в толпе со своими пузырями. Мы вошли было в часовню, где пахло ладаном и откуда гуськом выходили люди, чтобы пройти обратно в церковь, но Брет остановили в дверях, потому что она была без шляпы, и мы повернули и пошли по улице, ведущей от часовни к городу. На обоих тротуарах стояли люди, дожидавшиеся возвращения процессии. Несколько танцоров, взявшись за руки, стали танцевать вокруг Брет. На шее у них висели большие венки из белых головок чеснока. Они взяли Билла и меня за руки и поставили в круг, рядом с Брет. Билл тоже танцевал. Все они пели. Брет хотела танцевать, но ей не дали. Они хотели танцевать вокруг неё, как вокруг статуи. Когда пение оборвалось пронзительным riau—riau, они втолкнули нас в винную лавку. Мы подошли к стойке. Брет усадили на бочку с вином. В полутемной лавке было полно мужчин, и все они пели низкими, жесткими голосами. Позади стойки наливали вино из бочек. Я выложил деньги за вино, но один из мужчин собрал монеты и сунул их мне обратно в карман. — Я хочу мех для вина, — сказал Билл. — Здесь рядом есть лавка, — сказал я. — Сейчас пойду куплю. Танцоры не хотели отпускать меня. Трое сидели рядом с Брет на высокой бочке и учили её Пить из меха. Они повесили ей на шею венок из чеснока. Один совал ей в руку стакан. Другой учил Билла песенке. Напевал ему в ухо. Отбивал такт на спине Билла. Я объяснил им, что сейчас вернусь. Выйдя из лавки, я пошел по улице в поисках мастерской, где я видел мехи для вина. На тротуарах толпился народ, у многих лавок ставни были закрыты, и я не мог найти её. Я дошел до самой церкви, оглядывая обе стороны улицы. Потом я спросил одного из толпы, и он взял меня за локоть и привел в мастерскую. Ставни были закрыты, но дверь распахнута настежь. Внутри пахло дубленой кожей и горячей смолой. В углу сидел человек и выводил по трафарету надписи на готовых мехах. Мехи пучками свисали с потолка. Приведший меня снял один, надул его, туго завинтил крышку и прыгнул на него. — Видите! Не течет. — Мне нужен ещё один. Только большой. Он снял с потолка большой мех, в который вошел бы целый галлон, и приложил его ко рту. Щеки его сильно раздувались вместе с мехом. Потом он, держась за стул, встал на мех обеими ногами. — На что они вам? Продадите в Байонне? — Нет. Пить буду из них. Он хлопнул меня по спине. — Buen hombre! Восемь песет за оба. Самая дешевая цена. Человек, который выводил надписи на мехах и бросал их в кучу, поднял голову. — Верно, — сказал он. — Восемь песет — это дешево. Я заплатил, вышел на улицу и вернулся в винную лавку. Внутри было ещё темней и очень тесно. Я не увидел ни Брет, ни Билла, и мне сказали, что они в задней комнате. Девушка за стойкой наполнила для меня оба меха. В один вошло два литра. В другой — пять литров. Все это стоило три песеты и шестьдесят сентимо. Кто-то стоявший рядом со мной и кого я видел первый раз в жизни, пытался заплатить за вино, но в конце концов заплатил я. Тогда он угостил меня стаканом вина. Он не позволил мне угостить его в ответ, но сказал, что не откажется промочить горло из нового меха. Он поднял большой пятилитровый мех, сжал его, и вино струей полилось ему в самое горло. — Ну вот, — сказал он и отдал мне мех. В задней комнате Брет и Билл сидели на бочках, окруженные танцорами. Каждый держал руку на плече соседа, и все пели. Майкл сидел за столиком вместе с какими-то людьми без пиджаков и ел с ними из одной чашки рыбу, приправленную луком и уксусом. Все они Пили вино и макали хлеб в масло с уксусом. — Хэлло, Джейк, хэлло! — крикнул Майкл. — Идите сюда. Разрешите познакомить вас с моими друзьями. Мы тут слегка закусываем. Майкл познакомил меня со всеми сидящими за столиком. Они подсказывали ему свои фамилии и послали за вилкой для меня. — Перестань объедать их, Майкл! — крикнула Брет со своей бочки. — Нет, зачем же я лишу вас обеда, — сказал я тому, кто протягивал мне вилку. — Ешьте, — сказал он, — для того поставлено. Я отвинтил крышку большого меха и пустил его по кругу. Все по очереди Выпили, высоко держа мех в вытянутых руках. Снаружи, покрывая пение, доносилась музыка проходившей процессии. — Как будто процессия идет? — спросил Майкл. — Nada, — сказал кто-то. — Это ничего. Пейте. Поднимите мех. — Где они вас разыскали? — спросил я Майкла. — Кто-то привел меня сюда, — ответил Майкл. — Мне сказали, что вы здесь. — А где Кон? — Он раскис! — крикнула Брет. — Его куда-то убрали. — Где он? — Не знаю. — Откуда нам знать? — сказал Билл. — По-моему, он умер. — Он не умер, — сказал Майкл. — Я знаю, что он не умер. Он просто раскис от Anis del Toro. Когда Майкл сказал: Anis del Toro, один из сидевших за столиком достал мех из-за пазухи и протянул его мне. — Нет, — сказал я. — Нет, спасибо. — Пейте. Пейте. Подымите мех! Я отхлебнул. Водка отдавала лакрицей, и от неё по всему телу разливалось тепло. Я чувствовал, как у меня становится тепло в желудке. — Где же все-таки Кон? — Не знаю, — сказал Майкл. — Сейчас спрошу. Где наш Пьяный товарищ? спросил он по-испански. — Вы хотите видеть его? — Да, — сказал я. — Я не хочу, — сказал Майкл. — Это вот он хочет. Владелец анисовой водки вытер губы и встал. — Пойдемте. В одной из задних комнат Роберт Кон спокойно спал на сдвинутых бочках. Лицо его было едва видно в темноте. Его накрыли чьим-то пиджаком, а другой подложили ему под голову. С его шеи на грудь спускался большой венок из чеснока. — Не будите его, — прошептал приведший меня. — Пусть проспится. Два часа спустя Кон появился. На его шее все ещё болтался венок из головок чеснока. Испанцы приветствовали его криками. Кон протер глаза и засмеялся. — Я, кажется, вздремнул, — сказал он. — Что вы, и не думали, — сказала Брет. — Вы просто были мертвы, — сказал Билл. — А не пойти ли нам поужинать? — спросил Кон. — Вы что, есть захотели? — Да. А что? Я проголодался. — Поешьте чесноку, Роберт, — сказал Майкл. — Поешьте. Кон не ответил. Он выспался и был совершенно трезв. — Пойдемте ужинать, — сказала Брет. — Мне ещё нужно принять ванну. — Идем, — сказал Билл. — Доставим Брет в отель. Мы попрощались со множеством людей, пожали множество рук и вышли. На улице было темно. — Как вы думаете, который теперь час? — спросил Кон. — Уже завтра, — ответил Майкл. — Вы проспали два дня. — Нет, правда, — сказал Кон, — который час? — Десять часов. — Сколько мы Выпили! — Вы хотите сказать, сколько мы Выпили. Вы-то спать улеглись. Когда мы шли к отелю по темным улицам, мы видели, как в небо взвивались ракеты. А когда подходили к отелю, в конце переулка увидели площадь, запруженную густой толпой, обступившей танцоров. Ужин в отеле подали обильный. Это была первая трапеза по удвоенным на время Фиесты ценам, и к обычному меню прибавили несколько блюд. После ужина мы пошли в город. Помню, что я решил не ложиться всю ночь, чтобы в шесть часов утра посмотреть, как Быки побегут по улицам. Но мне очень захотелось спать, и около четырех часов я лег и уснул. Остальные не ложились. Моя комната была заперта, а я не мог найти ключ и улегся на одну из кроватей в комнате Кона, этажом выше. Всю ночь на улицах шумела Фиеста, но я был такой сонный, что это не помешало мне спать. Разбудил меня треск разорвавшейся ракеты — сигнал, что на окраине города Быков выпустили из корраля. Сейчас они промчатся по всему городу, устремляясь в цирк. Я спал тяжело и, просыпаясь, чувствовал, что опоздал. Я накинул пальто Кона и вышел на балкон. Внизу, подо мной, узкая улочка была безлюдна. На всех балконах теснились зрители. Вдруг улицу залила толпа. Люди бежали все вместе, сбившись в кучу. Они пробежали мимо отеля и свернули к цирку, потом появились ещё люди, они бежали быстрее, а позади несколько человек отставших уже пробежали во весь дух. После них образовался небольшой просвет, и затем по улице, крутя рогами, галопом промчались Быки. Минута и все исчезло за углом. Один из толпы упал, скатился в канаву и лежал неподвижно. Но Быки пронеслись мимо не заметив его. Они бежали плотным стадом. После того как Быки скрылись из виду, со стороны цирка донесся рев толпы. Рев долго не умолкал. И наконец — треск разорвавшейся ракеты, возвестивший, что Быки пробежали сквозь толпу на арену, а оттуда в загон. Я вернулся в комнату и лег в постель. Все время я простоял босиком на каменном полу балкона. Я подумал, что вся наша компания сейчас, вероятно, в цирке. Согревшись в постели, я заснул. Я проснулся, когда пришел Кон. Он начал раздеваться и подошел к окну, чтобы закрыть его, потому что с балкона через улицу, как раз напротив, люди заглядывали к нам. — Ну, видели? — спросил я. — Да. Мы все были там. — Жертвы были? — Один Бык врезался в толпу на арене и помял человек семь. — Брет не испугалась? — Это произошло так быстро, что никто не обратил внимания. — Жалко, что я проспал. — Мы не знали, где вы. Мы подходили к вашей комнате, но дверь была заперта. — А где вы были ночью? — Танцевали в каком-то клубе. — Мне очень спать захотелось, — сказал я. — А мне как спать хочется! — сказал Кон. — Когда же это кончится? — Только через неделю. Билл приоткрыл дверь и просунул голову. — Где ты был, Джейк? — Я смотрел на них с балкона. Ну как? — Замечательно. — Куда ты идешь? — Спать. Все проспали до двенадцати. Мы позавтракали за одним из столов, расставленных под аркадой. Город был переполнен. Нам пришлось дожидаться свободного места. После завтрака мы пошли в кафе Ирунья. Там было тесно, и, чем ближе подходило время боя Быков, тем становилось теснее и толпа вокруг столиков все густела. В кафе стояло низкое, многоголосое жужжание, как всегда перед боем Быков. В другие дни кафе никогда не жужжало так, как бы переполнено оно ни было. Жужжание нарастало, оно захватывало и нас, и мы уже были частью его. Я запасся шестью билетами на все бои. Три места были barrera, в первом ряду, у самой арены, а три sobrepuerta — скамьи с деревянными спинками в одном из средних рядов амфитеатра. Майкл считал, что Брет лучше сидеть повыше для первого раза, и Кон пожелал сидеть с ними. Мы с Биллом решили сесть в первом ряду, а лишний билет я отдал официанту и попросил продать его. Билл начал учить Кона, что делать и куда смотреть, чтобы не замечать лошадей. Билл уже видел бой Быков. — Об этом я ни капли не беспокоюсь. Я только боюсь, что мне будет скучно, — сказал Кон. — Вы так думаете? — Не смотрите на лошадь после того, как Бык забодает её, — сказал я Брет. — Следите за Быком и за тем, как пикадор старается не подпустить его, а потом не смотрите на лошадь, если она ранена, пока она не околеет. — Я немного волнуюсь, — сказала Брет. — Не знаю, смогу ли я все это выдержать. — Отлично выдержите. Неприятно только смотреть на лошадей, а они бывают не больше двух-трех минут с каждым Быком. Вы просто отвернитесь, когда страшно будет. — Все будет хорошо, — сказал Майкл. — Я присмотрю за ней. — Я думаю, вы не соскучитесь, — сказал Билл. — Я схожу в отель за биноклем и вином, — сказал я. — Потом вернусь сюда. Только не Напивайтесь. — Я пойду с тобой, — сказал Билл. Брет улыбнулась нам. Мы пошли кругом под аркадой, чтобы не идти по жаре через площадь. — Злит меня этот Кон, — сказал Билл. — Такое в нем чисто еврейское зазнайство — он, видите ли, не ждет от боя Быков ничего, кроме скуки. — А мы поглядим на него в бинокль, — сказал я. — Да ну его к чертям! — Они и так его припекают. — Ну и пусть. На лестнице отеля мы встретили Монтойю. — Пойдемте, — сказал Монтойя. — Хотите познакомиться с Педро Ромеро? — Очень даже, — сказал Билл. — Идем к нему. Мы поднялись за хозяином на второй этаж и пошли по коридору. — Он занимает восьмой номер, — сказал Монтойя. — Сейчас его одевают к бою Быков. Монтойя постучал в дверь и отворил её. Комната была мрачная, окно, выходившее в узкий переулок, давало мало света. В комнате стояли две кровати, стыдливо разделенные перегородкой. Горело электричество. Юноша в костюме Матадора стоял очень прямо. Лицо его было строго. Расшитая куртка висела на спинке стула. Ему только что намотали пояс вокруг талии. На нем была белая полотняная рубашка, черные волосы блестели в электрическом свете. Личный слуга его, закрепив пояс, встал с колен и отступил. Педро Ромеро рассеянно и с большим достоинством наклонил голову и пожал нам руки. Монтойя сказал ему, что мы настоящие aficionado и что мы хотим пожелать ему успеха. Ромеро слушал очень серьезно. Потом он повернулся ко мне. Никогда в жизни не видел я такого красавца. — Вы идете на бой Быков? — спросил он по-английски. — Вы говорите по-английски? — спросил я, чувствуя себя идиотом. — Нет, — ответил он и улыбнулся. Один из трех мужчин, сидевших на кроватях, подошел к нам и спросил, говорим ли мы по-французски. — Если хотите, я буду переводить. Может быть, вы желаете спросить что-нибудь у Педро Ромеро? Мы поблагодарили его. О чем могли бы мы спросить? Юноше было девятнадцать лет, он был один, если не считать слуги и трех прихлебателей, а через двадцать минут начнется бой. Мы сказали: "Mucha suerte" [желаем удачи (исп.)], — пожали ему руку и вышли. Когда мы закрывали дверь, он стоял очень прямо, красивый и всем чужой, один в комнате, где сидели его прихлебатели. — Чудесный малый, не правда ли? — спросил Монтойя. — Красивый мальчик, — сказал я. — С виду он настоящий тореро, — сказал Монтойя. — Чистейшей воды. — Чудесный малый. — Вот посмотрим, каков он на арене, — сказал Монтойя. Большой мех с вином был прислонен к стене в моей комнате. Мы взяли мех и полевой бинокль, заперли дверь и спустились вниз. Бой Быков прошел удачно. Билл и я были в восхищении от Педро Ромеро. Монтойя сидел через десять мест от нас. После того как Ромеро убил первого Быка, Монтойя поймал мой взгляд и кивнул головой. Это — настоящий. Настоящих Матадоров давно не было. Из двух других Матадоров первый работал хорошо, второй посредственно. Но не могло быть и сравнения с Ромеро, хотя Быки попались ему неважные. Несколько раз во время боя Быков я оборачивался и смотрел в бинокль на Майкла, Брет и Кона. По-видимому, они чувствовали себя хорошо. Брет была спокойна. Все трое сидели, наклонившись вперед, опираясь на бетонные перила. — Дай мне бинокль, — сказал Билл. — Ну, как Кон, скучает? — спросил я. — Вот хвастун! При выходе из цирка, после окончания боя Быков, мы попали в давку. Нельзя было пробраться сквозь толпу, пришлось отдаться ей, и она медленно, словно глетчер, несла нас к городу. Мы испытывали то чувство легкой тревоги, которое обычно испытываешь после боя Быков, и были в приподнятом настроении, как всегда после по-настоящему хорошего боя. Фиеста была в разгаре. Барабаны били, дудки пронзительно свистели, и людской поток то и дело прерывался кучками танцоров. Танцоры плясали в гуще толпы, и нам не видно было, что они выделывают ногами. Мы видели только головы и плечи, ходившие вверх и вниз, вверх и вниз. В конце концов мы выбрались из толпы и зашагали к кафе. Официант оставил три свободных стула, мы заказали по абсенту и разглядывали толпу на площади и танцоров. — Как ты думаешь, что это за танец? — спросил Билл. — Что-то вроде хоты. — Он не всегда одинаковый, — сказал Билл. — Они под разную музыку танцуют по-разному. — Замечательно танцуют. Напротив нас в начале улицы танцевала группа подростков. Они выделывали очень сложные па, и лица у них были серьезные и сосредоточенные. Все они, танцуя, смотрели на свои ноги. Их туфли на веревочной подошве топали и хлопали по мостовой. Носки сходились, пятки сходились, лодыжки сходились. Потом музыка резко оборвалась, па на месте кончилось, и танцоры, приплясывая, двинулись по улице. — Идут наши аристократы, — сказал Билл. Они пересекали улицу — Хэлло, друзья, — сказал я. — Хэлло, джентльмены! — сказала Брет. — Вы заняли для нас места? Как мило. — Знаете, — сказал Майкл, — этот, как его, Ромеро, это здорово! Правда? — Он просто очарователен, — сказала Брет. — А зеленые штаны! — Брет глаз не сводила с них. — Завтра непременно возьму у вас бинокль. — Ну как? Хорошо было? — Чудесно. Просто замечательно. Вот это зрелище! — А лошади? — Я не могла не смотреть на них. — Она глаз не сводила с них, — сказал Майкл. — Она молодчина. — Конечно, это ужасно, что с ними делают, — сказала Брет. — Но я не могла не смотреть. — А вам не было дурно? — Ни капельки. — А Роберту Кону было дурно, — ввернул Майкл. — Вы совсем позеленели, Роберт. — Первая лошадь меня расстроила, — сказал Кон. — Вы не очень скучали, правда? — спросил Билл. Кон засмеялся. — Нет. Не скучал. Забудьте про это, пожалуйста. — Ладно, — сказал Билл, — если только вы не скучали. — Непохоже было, чтоб он скучал, — сказал Майкл. — Я думал, его стошнит. — Да нет, мне вовсе не было так скверно. И всего только одну минуту. — Я был уверен, что его стошнит. Вы не скучали, правда ведь, Роберт? — Довольно об этом, Майкл. Я уже сказал, что вря так говорил. — А ему все-таки было дурно. Он буквально позеленел. — Хватит, Майкл! — Никогда не скучайте на своем первом бое Быков, Роберт, — сказал Майкл. — А то может выйти скандал. — Хватит, Майкл, — сказала Брет. — Он говорит, что Брет садистка, — сказал Майкл. — Брет не садистка. Она просто красивая, здоровая Женщина. — Вы садистка, Брет? — спросил я. — Надеюсь, что нет. — Он говорит, что Брет садистка, — только потому, что у неё здоровый желудок. — Долго ли он будет здоровым? Билл заговорил о другом и отвлек Майкла от Роберта Кона.   Официант принес рюмки с абсентом. — Вам правда понравилось? — обратился Билл к Кону. — Нет, не скажу, чтобы мне понравилось. Но это необычайное зрелище. — Ах черт! Ну и зрелище! — сказала Брет. — Только вот если бы лошадей не было, — сказал Кон. — Это неважно, — сказал Билл. — Очень скоро перестаешь замечать все противное. — Все-таки жутко вначале, — сказала Брет. — Самое страшное для меня это когда Бык кидается на лошадь. — Быки были прекрасные, — сказал Кон. — Хорошие Быки, — сказал Майкл. — Следующий раз я хочу сидеть внизу. — Брет отхлебнула абсент из рюмки. — Она хочет получше рассмотреть Матадоров, — сказал Майкл. — Они стоят того, — сказала Брет. — Этот Ромеро ещё совсем ребенок. — Он поразительно красивый малый, — сказал я. — Мы заходили к нему в комнату. В жизни не видел такого красивого мальчика. — Как вы думаете, сколько ему лет? — Лет девятнадцать-двадцать. — Подумать только! Второй день боя Быков прошел ещё удачнее первого. Брет сидела в первом ряду между Майклом и мной, а Билл с Коном пошли наверх. Героем дня был Ромеро. Не думаю, чтобы Брет видела других Матадоров. Да их никто не видел, кроме самых заядлых специалистов. Все свелось к одному Ромеро. Было ещё два Матадора, но они в счет не шли. Я сидел рядом с Брет и объяснял ей, в чем суть. Я учил её следить за Быком, а не за лошадью, когда Бык кидается на пикадоров, учил следить за тем, как пикадор вонзает острие копья, чтобы она поняла, в чем тут суть, чтобы она видела в бое Быков последовательное действие, ведущее к предначертанной развязке, а не только нагромождение бессмысленных ужасов. Я показал ей, как Ромеро своим плащом уводит Быка от упавшей лошади и как он останавливает его плащом и поворачивает его плавно и размеренно, никогда не обессиливая Быка. Она видела, как Ромеро избегал резких движений и берег своих Быков для последнего удара, стараясь не дергать и не обессиливать их, а только слегка утомить. Она видела, как близко к Быку работает Ромеро, и я показал ей все трюки, к которым прибегают другие Матадоры, чтобы казалось, что они работают близко к Быку. Она поняла, почему ей нравится, как Ромеро действует плащом, и не нравится, как это делают другие. Ромеро не делал ни одного лишнего движения, он всегда работал точно, чисто и непринужденно. Другие Матадоры поднимали локти, извивались штопором, прислонялись к Быку, после того как рога миновали их, чтобы вызвать ложное впечатление опасности. Но все показное портило работу и оставляло неприятное чувство. Ромеро заставлял по-настоящему волноваться, потому что в его движениях была абсолютная чистота линий и потому что, работая очень близко к Быку, он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его.   Ему не нужно было искусственно подчеркивать опасность.   Брет поняла, почему движения Матадора прекрасны, когда он стоит вплотную к Быку, и почему те же движения смешны на малейшем от него расстоянии. Я рассказал ей, что после смерти Хоселито все Матадоры выработали такую технику боя, которая создает видимость опасности и заставляет волноваться зрителей, между тем как Матадору ничего не грозит. Ромеро показывал мастерство старой школы: четкость движений при максимальном риске, уменье готовить Быка к последнему удару, подчинять его своей Воле, давая почувствовать, что сам он недосягаем. — Ни одного неловкого движения не сделал, — сказала Брет. — И не сделает, пока ему не станет страшно, — сказал я. — Он никогда не испугается, — сказал Майкл. — Он слишком много знает. — Он с самого начала все знал. Другим за всю жизнь не выучиться тому, что он знал от рождения. — И какой красавец, — сказала Брет. — Знаете, она, кажется, влюбилась в этого тореро, — сказал Майкл. — Ничего нет удивительного. — Джейк, будьте другом, не хвалите его больше. Лучше расскажите ей, как они бьют своих престарелых матерей. — Расскажите мне, как они пьянствуют. — Просто ужасно, — сказал Майкл. — Пьянствуют с утра до вечера и только и делают, что бьют своих несчастных матерей. — Он похож на такого, — сказала Брет. — А ведь правда похож, — сказал я. К мертвому Быку подвели и пристегнули мулов, потом бичи захлопали, служители побежали, мулы, рванувшись, пустились вскачь, и Бык, с откинутой головой и одним торчащим рогом, заскользил по арене, оставляя на песке широкую полосу, и скрылся в красных воротах. — Сейчас ещё один Бык — и конец. — Уже? — сказала Брет. Она подалась вперед и облокотилась на барьер. Ромеро махнул рукой, отсылая пикадоров на их места, и стоял один, держа плащ у самой груди, глядя через арену туда, откуда должен был появиться Бык. Когда бой кончился, мы вышли и стали протискиваться сквозь толпу. — Черт знает, как это изматывает, — сказала Брет. — Я вся размякла. — Ничего, сейчас Выпьем, — сказал Майкл. На другой день Педро Ромеро не выступал. Быки были мьюрские, и бой прошел очень плохо. Следующий день был пустой по расписанию. Но Фиеста продолжалась весь день и всю ночь. Содержание   www.pseudology.org