Научно-издательский центр "Ладомир". 103617, г. Москва, Зеленоград, кор. 1435   Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова Басни и притчи* Басни и притчи* Подьяческая жена и поп Покаялась попу подьяческа жена, Что в девушках она Довольно выпила вина. Да это малый грех и только лишь безделка, Примолвила она, — расселась щелка, И вышла замуж я не Целка. О, глупая Пизда, — вскричал Наш поп, — На что ты так напивалась И Еть без панциря давалась. Пизда твоя теперь во ад уже попалась. Я всем тебя, что есть на свете, прокляну И припущу к тебе во аде сатану, Чтоб он тебя в клочки, ебену мать, разъеб И после мокрым бы ударил Хуем в лоб Или в висок, Чтоб из Пизды твоей посыпался песок. Я сам взял не Целку попадью, Однако её ладью Я сам же прохватил И Хуй в неё влупил И собственную плешь заколотил. Так стало то не грех, Что поп Уеб И на Пизде расчистил мех. Когда попы ебут, Не грех в Пизду кладут, Не беззаконием на секель дуют, Поповичев они в Пизду мудами суют. А ты духовный чин Пиздою не почтила И с светскими свою Пизду проколупила, Так будь ты проклята, сатана. При сих словах подьяческа жена Немного наклонилась, Как будто жопою сесть на Хуй норовилась, Оскалила Пизду и подняла подол, Священник задрожал, колико был ни зол. Пизда в смирении две губы ужимала И секелем попа на милость привлекала, И словом так умильно тут мигала, Что постная в попе кровь тотчас заиграла И Хую голову яряся подымала. Вострепетала плешь, Хуй рясу прочь отклячил, Поднявши лысой лоб, Вскочил в восторге поп И в грешницу сию он Хуй до муд впендрячил. Рвался, потел, Не только Хуй один, муде он вбить хотел, Однако Пизда ещё узка, А от муд мошна не кругла, не плоска. Не влезли яйцы, хоть сколько не толкались, А действующие уж оба запыхались И непосредственно ебясь они мешались, Попова сила пала И не поправилась. Другая подъебала. Оставил поп Пизду и Хуй в ножны вложил, Оборотяся к ней, смиренно говорил: Кто в свете не таков, Прощаю, Разрешаю От всех тебя грехов. Коза и бес Случилося козе зайти когда-то в лес. Навстречу — бес Попался животине. По едакой причине Коза тряхнула, Хвостом махнула, Вернула рожками, Прыгнула ножками И ненарочно, Только точно Попала чорту на Елдак И слезть с него не знала как. С такого страху Усрала рубаху. Вертит дырой — У чорта Хуй сырой, Ебет как пишет, Коза чуть дышит, Визжит, блеет и серит, А чорт ни в чем козе не верит, К мудам подвигает И прижимает. Наебся бес И скрылся в лес. На козий крик Сбежались вмиг Все звери, и медведь Стал козу Еть. Еб волк её и заяц, Потом Зосима-старец И все монахи С сермяжными рубахи. Потом гады и птицы В Пизду козе совали спицы. Госпожа и парикмахер Не сила иногда пылающей любви, Которая у Нас в крови Колеблет постоянство, Смягчает и тиранство, Старух и стариков в соблазн ведет И всех умы во плен берет: А нечто есть ещё, сто крат любови слаще, Что в заблуждение людей приводит чаще, То нежнее сласти той, Что названа у Нас девичьей красотой. Девица ту красу в один раз потеряет, Потом к забаве дверь мущинам отворяет. Любовь быть без сего не может горяча, Как без огня свеча. А в сласти ж без любви приятность одинака, Утешна сладость всяка. Изображение одно тех нежных дум В восторг приводит дух и затмевает ум. А сладость нежная любви не разбирает, Нередко и пастух с дворянкою играет, Тут нет любовничьих чинов, Ниже приятных слов. Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков. Но только ли того, бывает вся суть в мире, Пол женский жертвует Венериной кумире, И утешает жен не муж:, а кто иной, Хороший и дурной. Боярыню — чернец, француз — графиню, Иль скороход — княгиню. И со сто есть таких примеров, не один, Мужик ту веселит, каку и Господин. Всех чаще у госпож: те в милости бывают, Которы учат их иль петь, иль танцевать, Или на чем играть. Иль кои волоски им неясно подвивают. У барынь лишь одних то введено в манер, Чтоб сладость без любви вкушать, и вот пример. К боярыне богатой Ходил щеголеватый Уборщик волосов, Не знаю, кто таков. Ходил к ней десять дней или уж три недели, Он часто заставал её и на постели. А барыня хотя б была непригожа, Да имя Госпожа, И новомодные уборы и наряды, Умильные их взгляды, Приятная их речь И в нечувствительном возмогут кровь зажечь. О! сколь приятно зреть Госпож: в их беспорядке, Когда они лежать изволят на кроватке, Приятный солнца луч сквозь завесы блестит, Боярыня не спит. Вдова её тогда иль девка обувает, Чулочки надевает. Какая это красота, Сорочка поднята И видна из-под ней немножко Одна прекрасна ножка, Другая вся видна лежит. Наруже нежно тело. О! непонятно дело. Лишь только чьим глазам представится сей вид, Приятным чувством мысль в минуту усладит. Потом боярыня, с постели встав спокойно, Куда ни вскинет взор, Все в спальне у неё стоят в порядке стройном: С сорочкою вдова, у девок весь убор, Там держит кофишенк ей чашку шоколаду, Тут с гребнем перукер: те люди на подбор, И повеления ждет всяк от ея взгляду. Кто в спальню допущен, быть должен очень смел, Коль в милость Госпоже желает повтереться, Так чтоб ухватки все те нужные имел, Какими только льзя от барынь понагреться. Французы смелостью доходят до всего И в пышну входят жизнь они из ничего. Из наций всех у Нас в народе Французы больше в моде: А этот перукер несмел был и стыдлив, Не так как этот сорт живет поворотлив. Благопристойность им всегда та наблюдалась, Когда боярыня поутру одевалась И обувалась. Из спальни в те часы всегда он уходил, Чем барыню на гнев нередко приводил, Но гнев её тогда был только до порога. Прошло недель немного. Уборщик к этому насилу попривык И стал не дик. Из спальни не бежит он в комнату другую, Когда зрит Госпожу в сорочке иль нагую, Тогда-то Госпожа уборщику тому Такое дело поручила И научила Мущине одному Пересказать о том, что им она пленилась, А, говоря, сама в лице переменилась. Ведь ясно показав, что дело о пустом И нужда ей не в том, Мысль женска слабости не может утаиться, Когда она каким вдруг чувством воспалится. Стремление её все взор изображал, Что жар в ней умножал. Тут руку Госпожа уборщику пожала, Амурный знак давала. Но ей в смущении сего казалось мало, Отважности его она не подождала. Нетерпеливо ей хотелось веселиться, Так стала Госпожа с уборщиком резвиться. И будто бы его, играя, обняла, Потом ещё, ещё и, много обнимая, И тут, и там его хватала, Спустилась вниз её рука и то достала, Что раскаляет их нежнейшие сердца, Исправно все нашла в тот час у молодца, Но в этот только раз не сделала конца: А только нежною рукою подержала, Сама от сладости дрожала: Уборщик стоя млел. Вообрази себе, читатель, эту муку, В таком уборщик мой огне тогда горел, Каким его дух чувством тлел. Он также протягал дрожащую к ней руку И уж открытую у ней грудь нежну зрел, А так он был несмел, Что дотронуться к ней не мог ни разу И будто ожидал на то приказу. Прошло так много дней, Ходил уборщик к ней. Им только Госпожа себя лишь веселила Так, так ей было мило. Вдруг лежа на софе изволит затевать, Чтоб голову у ней лежачей подвивать, Уборщик исполнял ея охоту И начал продолжать свою работу. А барыня его тут стала щекотать, Потом за все хватать И добралась к тому, что ей так нужно, Играть ей с ним досужно: Поступком этим стал уборщик мой вольней И начал он и сам шутить так с ней, Как шутит с ним она. Он так же тоже в точку Отважился сперва боярыню обнять И в грудь поцеловать, А там и юбочку немножко приподнять, Потом уж приподнял у ней он и сорочку И дотронулся чуть сперва к чулочку: Сам губы прижимал свои к её роточку. И уже от чулка Пошла его рука Под юбку дале спешно С степени на степень, Где обитает та приятна тень, Которую всем зреть утешно. Дограбилась рука до нежности там всей И уж дурила в ней И вон не выходила, Утеху Госпожа себе тем находила, Уборщик нет. Не шел ему на ум ни ужин, ни обед, Какая это, чорт, утеха, Что сладость у него лилася без успеха. Не раз он делал так, Боярыне скучая, О благосклонности прямой ей докучая, Смотря на её зрак, Лишь чуть приметит он её утехи знак, Котору Он в саму лучшу пору У ней перерывал, Прочь руку вынимал И чувство усладить совсем ей не давал. Сердилась Госпожа за то, но все немного И не гораздо строго, Хотя сперва и побранит, Но тот же час опять приятно говорит. Нельзя изобразить так живо тот их вид, В каком был с Госпожой счастливый сей детина, Какая то глазам приятная картина; В пресладком чувстве Госпожа, Грудь нежну обнажа И на софе лежа Спокойно, Не очень лишь пристойно И чересчур нестройно. Прелестны ножки все у ней оголены, Одна лежала у стены В приятном виде там мужскому взору, Другая свешена с софы долой, Покрыта несколько кафтанною полой, А руки у неё без всякого разбору. Одна без действия, друга ж ея рука Была уж далека, И в ней она тогда имела Приятную часть тела. Уборщик без чинов подле ея сидел И неучтиво всю раздел. Его рука у ней под юбкою гуляла, Тем в сладость Госпожу влекла. Прохладна влажность у нея текла, Но и опять ей ту приятность обновляла, Вот их картина дел. Уборщик мнил тогда, что нет ни в чем препятства, И только лишь взойти хотел На верх всего приятства, Как барыня к себе вдруг няньку позвала И тем намеренье его перервала. К ним нянюшка вошла, Уборщик отскочил тогда к окошку, А барыня дала погладить няньке кошку, Приказывала ей себя не покидать. С уборщиком одним, он скуку ей наносит, Что невозможного у ней он просит, А ей того ему не можно дать, Тут будто не могла та нянька отгадать И стала говорить о дорогом и нужном: О перстнях, о часах, о перлице жемчужном, А барыня твердит, ах, нянька, все не то, Мне плюнуть тысяч сто, А то всего дороже, А нянька о вещах тож да тоже, Тут барыня опять знак нянюшке дала, Оставить их одних, вон нянька побрела. Жестоко было то уборщику обидно, Велику перед ней он жалобу творит И уж бесстыдно Тогда ей говорит: — Сударыня моя, какая это шутка, В вас нет рассудка, Я не могу терпеть, Не мало дней от вас я мучусь без отрады, Я чувствую болезнь с великой мне надсады, Недолго от того и умереть. А барыня тому лишь только что смеялась И, отведя его к себе, с ним забавлялась Опять игрой такой, Держала все рукой. Уборщик, вышед из терпенья, насилу говорит от многого мученья: — Что прибыли вам в том, понять я не могу! — Ответствует она, — французский это "gout". — Чорт это "gout" возьми, — уборщик отвечает, Что скоро от него и жив он быть не чает. Меж: этим на бочок боярыня легла И в виде перед ним другом совсем была, Как будто осердилась, Что к стенке от него лицом поворотилась. Середня ж тела часть, Где вся приятна сласть, На край подвинута была довольно. Уборщик своевольно Прелестное у ней все тело обнажил, Однако Госпожу он тем не раздражил, Она его рукам ни в чем не воспрещала, А к благосклонности прямой не допущала И не желала то обычно совершить. Уборщик от её упорства Уж стал не без проворства, Стараясь как-нибудь свой пламень утушить. Его рука опять залезла к ней далеко, И палец и другой вместилися глубоко: Куда не может видеть око. Сей способ к счастию тогда ему служил, Меж теми пальцами он третий член вложил. На путь его поставил И с осторожностью туда ж его поправил. А барыня того Не видит ничего, Но только слышит, От сладости она тогда пресильно дышит. Уборщик к делу тут прямому приступает, Он с торопливостью те пальцы вынимает, А член туда впускает, Но как он утомлен в тот час жестоко был, С боярыней играя, Не только не успел достигнуть дну он края, И части члена он, бедняжка, не вместил, Как сладость всю свою потоком испустил. Тут вставши Госпожа и молвила хоть грозно, Что дерзко с нею он отважился сшутить, Да так тому и быть, Раскаиваться поздно, И вместо чтоб к нему сурово ей смотреть, Велела дверь тогда покрепче запереть, Потом к порядочной звала его работе. А у него И от того Была ещё рубашка в поте. Так он тут Госпоже изволил доложить, Что ей не может тем так скоро услужить, Тут барыня ему сама уж угождала, С нетерпеливостью рукою ухватя И нежа у него подобно как дитя. И шеколатом то бессильство награждала, В той слабости ему тотчас тем помогала. Тогда-то уж игра прямая потекла, Бесперестанно тут друг друга забавляли, Друг друга целовали. Понравился такой боярыне убор, И он с тех пор Нашел свои утехи И тешил Госпожу без всякия помехи. Беседа Вдовицы молодицы И красные девицы, Которы побелее, Которы порезвее, Которы постатнее, Которы повольнее, Все вместе вечерком Сбираются комком, И сидючи рядком, Прядут за гребешком. Тут набожны пиздищи Не ходят на игрищи. Бывают только шлюшки, Те миленьки игрушки, Которые добрей Всех прочих до блядей, Которы помышляют, Что люди людей шляют. А именно вот те, что смолоду еблись, Что сводничать другим под старость принялись, Тут девушкам они болтают разны сказки, Про Хуи и Пизды старинные прибаски, Как прежни времена бывали Хуи с ногтем, Молодки умненьки, что мазали их дегтем, Что были в старину в две четверти в отрубе И с голову Хуи близ плеши на зарубе. Добрыня-богатырь, что сделал из Пизды Скотину прогонять вороты для езды. Но как и пособить и лучше можно еться, Как ежели Пизда от Хуя уже рвется. На первую что ночь, Когда терпеть невмочь, Иметь надлежит мыло, Етись чтоб слаще было. Потом, чтоб не болеть, Пизде чтоб не стрехтеть, Как сделашь это дело, Попарить должно тело Горячею водой Иль нашею парной, И мазать салом губки, Такие вот погутки, Такие прибаутки, Такие вздоры, шутки Старухи говорят, У девок как сидят, Которы их склоняют, На Еблю разжигают И хитростью своей Их делают блядей. Монахи Из одних в монастыре два монаха жили, В нужном случае зимой друг другу служили. Зимой в монастыре грибов бабы не берут И не ходят ни за чем, что же делать старцам тут? Одно средство, чтоб собой друг другу посужаться, А чем, знает всяк, про то можно догадаться. Как дождутся весны красны, Тут уж вовсе безопасны. Зачнут рость уже сморчки и сладкие апенки, Девки, бабы тут пойдут с каждой деревенки, И покудова они апенков наберутся, Монахи-та их тут досыта наебутся. Означенным уж здесь повыше молодцам, А именно друзьям двум Ебакам чернецам, Случилось подозвать знакомые две бабы, Чтоб побольше всех других восчувствовать забавы. У одной из тех скаредных бабенок Грудной был маленькой рабенок, Да и баню муж: велел топить, И для того нельзя никак было приттить. Монахи же, надеясь, Хуям готовя жертвы, Бежали, разъярясь, с восторгом полумертвы. Но какое вдруг им зрелище предстало! Одной обеим им Еть бабы было мало. Чья знакомая была, повалил и начал Еть, А другой на то смотря, дрожал и думал умереть. Но вдруг пришло на ум похвально дело: Подбежав тотчас он очень смело И другу рясу на клабук заворотил, А свой здоровый Хуй до муд в него забил. Оглянувши, тот сказал: отец святы, Побойся Страшна суда ты. В ответ он ему, недолго колебаясь, Сказал, плотнее прижимаясь: Наказанья за грехи нимало не робею, А в Жопу и Пизду равно я Еть умею. Монахини У трех монахинь некогда случился спор, А из того родился и раздор. И сказывают вправду, и будто бы не враки, Что дело уж дошло до драки. Одна другой дала тот час туза, А третья им обоим царапала глаза, И все кричали в беспорядке, Что должно правду защищать равно честной и блядке. — Так кто может говорить, что Хуй не кость? Два дни тому назад, как еб меня мой гость, Подъебаючи ему, вспотев, рубашку всю взмочила, А Хуя у него нимало не смягчила. Другая говорит: — Сестриченка, постой, Поистине узнала я своею то Пиздой, Что Хуй не кость, голубушка, а жила. Пожалуй рассуди, в чем больше сила. А третья, на них глядя и слушая, молчала, Схвативши за Пизду, ужасно закричала: — Что ж ето разве не Пизда, а красное окошко? Мне кажется, вы все вздурилися немножко. Лет с двадцать уж назад игумен меня еб, По нем все чернецы, потом уж вдовый поп, Да вот один лишь слез, успев меня уеть, И Пизда ещё мокра, не успела подтереть. Так вы поверьте мне, что Хуй не кость, не жила, А мясо и что в нем не так велика сила. Вить жила жестока, а кость всегда тверда, Так в силах ли была смягчить её Пизда? Игуменья, пришед, от ссоры развела И всех троих она их с лаской обняла. — Скажите, дочки, мне, в чем поссорилися вы? И что это у вас о Хуе за молвы? Тут наставнице своей они к ногам упали И слово до слова ей спор весь рассказали. — Ах! сестры вы мои, Не Ебли вас ещё различные Хуй. На первую взглянув, ей стала говорить: — Которая Хуй костью быти мнит, Любовник твой теперь имеет сколько лет И как давно тебя он начал, сестра, Еть? Она ей говорит: — Ему нет боле двадцати И первую меня, как начал он ети. А та, которая Хуй жилою считает: — Он лет уж сорока, — черничка отвечает. А третья, будто мясо Хуй что говорит, — Мой в семьдесят пять лет, — игуменье твердит. Игуменья сказала, качавши головою: — Я разных уж Хуев апробовав Пиздою, Да вот вам мой ответ: Глупехоньки, мой свет, Однакож все вы правы, А первой-то из вас поболее забавы, Когда он в двадцать лет, так Хуй, конечно, кость, А твой сорокалетний гость, Хотя ети тебя и есть ещё в нем сила, Да только Хуй не кость, а подлинная жила, А лет в семьдесят уж пять, Так мясо у него, какова ж вкусу ждать? Повадка Похвальна завсегда бывает в Нас догадка, Но непростительна кака ни есть повадка. Догадка иногда бывает к счастию рука, Повадка ж делает из умных дурака, Чему ж живой пример есть некто муж степенной И в городе почтенной. Как дома он бывал, то беспрестанно врал, Сороменны слова во всяку речь мешал, А по привычке той однажды в стыд попался И, в гостях сидючи, по матерну заврался. Случилось это с ним в одном знакомом доме, В большом содоме, Тут, Где роскоши цветут, Бывает сбор всегда народу просвещенну, А сей степенный муж В том доме был нечуж. Он с дамою играл в игру незапрещенну, Враз по пяти рублей играли, не резвясь, Одна из дам игру велику прикупила И козырем ступила, А понта в этот раз случилась У этого степенника в руках При малых козырях, Боярыня играть как будто разучилась, Что козыри она непрямо все сочла И бастою тогда последней подошла, Так тем и проступилась. — Быть так, — сказала им, — пойду на тотус весь,— А тот степенник тем столь много веселился И до того забылся, Что во весь рост вскричал: — Нет, Хуя, понта здесь. Великой стал тут смех. — Ах, дерзкий, — говорили. — Куда как не учтив, — все дамы так судили. Он, извиняясь им, сказал на то в ответ, Что за проступок сей поставит он лабет. Пожар Детина страшную битку в руках держал, По улице бежал, Разинув рот, кричал, Как добрый мерин, ржал: — Ах, батюшка, пожар, мой государь, пожар! — Громовый как попа ударил тут удар, Он выбежал тотчас с своею попадьею: — Где что горит, — кричал, — что сделалось с тобою? — А чтоб огонь залить, Водою потушить, Поп тотчас за ведром метался И принимался, Но бешеный одно кричать лишь продолжал: — Ах, батюшка, пожар, мой государь, пожар! — Пожалуй, свет, постой и что, скажи, пылает? — Спросил его тут поп. — Не мой ли дом сгорает, И нет ли где огня На кровле у меня? — Ах, нету, батюшка, — кричит ему детина. — Да что ж и где? — Не видишь, — отвечал, — горит моя шматина, А также у твоей у матушки в Пизде. Не можно, батюшка, залить сей жар водою, Подобно молнии огонь, Так сжалься ты со мною И также с попадьею, Не тронь ты Нас, не тронь. Вели спустить мой Хуй ты с маткиной Пиздой, То пустит дождь в Пизду елда, Елду ж обмочит вмиг Пизда. Я Хуй свой затушу, а матушка Пизду. — Дурак, ты глуп, как Хуй, Ебена мать, детина, Давно б ты мне сказал,— Тут поп ему вскричал,— Скорей такой огонь потушит вот дубина. Гарнизонный солдат и немец В Москве у всех ворот Для часовых солдат поделаны избушки, А в них с солдатами бывает всякой сброд: И беглы мужики и нищие старушки, С которых за ночлег солдаты шлюшки Берут за кажду ночь вина по кружке, А больше тут Живут Веселеньки молодки, Что на прядильнях здесь дерут от песен глотки, Которы с каждой потки В избушках тут Пошлину берут. Солдаты молодиц и сами шляют И хлебец с стороны им также промышляют. По должности один служивый в караулку Завел какого-то немчурку И шпетную ему молодку подрадел. С молодкой немец лег, солдат плащом одел, И как тот немец бабу мулил, Солдат тогда стоял с ружьем да караулил. Немчин пыхтит, А блядь крехтит, насилу с ним ебется, У ней в мозолях вся Пизда, так баба жмется. А немец говорит: — Вот, матка, глейх зайдется, Навеселимся всласть. — Немчин, так дай за труд, Не даром тут ебут, А денежки дают. Немчурка, вынув рубль, спросил, велика ль плата. Ответствовал солдат: — Здесь плата небогата, Мамзель твоя немудрой человек, Ей будет пять копеек, А часовому вдвое, А немец дал и втрое. Довольна плюшница, доволен и солдат, Немчурка ж думает: попал на лад, Не Ебля это — клад! Недолго ж кладом тем доволен был немчурка: С ним сделалась фигурка, Обезображен стал немчуркин юрка, Раздулася на нем вся шкурка. Немчин на это глядь, Вдруг обмер, испугался, Рвался, кричал, метался, Не ведал, что зачать. Наделала ему та Ебля дела! Чтоб без Хуя не быть, Так надобно лечить. Такой-то блядь ему гостинец подрадела, Что он не сбыл с рук в год, Да тут потратил он и денежек немало, Однако полплеши как будто не бывало, Хуй стал его урод. Потом, как лехче ему стало, Для некаких причин Пошел с двора немчин И в город пробирался. Откуда ни взялся — служивый доброхот, От Яузских ворот, Кой немцу быть было без Хуя постарался. И только с ним лишь повстречался, Он немца лишь узнал, То немцу пенять стал: — Што, бачка, не видать тебя недель уж сорок? А ты хотел всегда к мамзеле той ходить. Немчин на то: — Нет, нет, не хочет мой ебить Такой маторак; Ваш дешев руска Пизд, да Хуй починка дорог! Неудачное искушение Промчались вести в Валдае на горах, В пустыне жил монах. Преобразись в девицу, бес К нему в пещеру влез: Монах, увидев то, вскочил И Хуй вздрочил, Оставя книгу и очки, Разъеб он черта тут в клочки. Едва черт встал, Монаху так сказал: — Отец с претолстыми хуями, Воюешь ты прехрабро с Нами. — Сие промолвив, бес Исчез. С тех пор черти по миру не бродят И чернецов в соблазн уж не приводят, Ужасна им чернецка власть, Боятся, чернецу чтоб на Хуй не попасть. Звонарь Подьячихи, купчихи Великие лощихи, Великие мазихи, А более всего они етися лихи. Подьячий лишь в приказ, купец лишь торговать, А жены их тогда затеи замышлять: Начнут чистенько мыться, Румяниться, белиться, Начнут они лощиться, Начнут они сурмиться, Себя жеманить, щеголить, Начнут себя они рядить. И вырядясь, тотчас в окошечках бывают, На улицах сидят и губки ужимают, Етись они смышляют, Етись они желают И хахалей своих приходу ожидают. Посредственны Хуи мужей их не проймут И всласть не уебут, Затем, что они жирны И что у них Пизды обширны. Так всякая из них ебется, с кем есть вкус, А именно чей Хуй точильный будто брус, Иль сходнее ещё, с зарубою дубина, Такая на заказ им надобна шматина. Не брезгуют ничем, нет дел им до чинов, А только до Хуев. В чулан запрутся, Во всю Ивановку ебутся С батраками, С бурлаками. Одну ебет солдат, другую чистит псарь, А вот из них одну соборный еб звонарь. Молодка не затем, что был духовна чина, Сыскала этого ети себя детину, Но что имел весьма избранный он Елдак, Не менее вот так: Коль должно привязать веревку к рычажине, Способней чтоб звонить, привязывал к хуине, И колокольный звон Шматиною своей звонил в соборе он. Такой-то вот хуек ей нравен показался, Лишь муж когда с дверей, звонарь тогда на двор, С молодкой прохлаждался И, тешучи её и свой притом задор, В тревожнейшем он был за всякий день в труде, Звонил шматиною к обедне он в Пизде, А должно было где, он также и трезвонил, Мудом по жопище щелкал, хлестал, бубонил. Достойны ж зазвонят, он сыт тогда бывает И также к отпуску он только доебает. Купцы, подьячие тогда где ни бывают И, благовест лишь чуть услышав, воздыхают. Конечно, от того сердца их весть дают, Что в этот час у них хозяюшек ебут. Прохожий и сонная девка Прохожего застигла ночь, Прохожий ночевать зашел к старушке, Тепло нашел в избушке. У той старушки дочь, Девочка молоденька, Девочка недурненька, Девочка не дика. Приподнялся в портках и Хуй у мужика, Миленько он на ту посматривал девочку И мыслил с ней повеселиться ночку. Как время всем пришло ложиться уже спать, Постлала на полу соломки дочке мать, Сама, задувши свечку, Легла на теплу печку. Детина дождался, Старуха как заснула, Вдруг вошь его куснула, Взвился и поднялся И полегоньку к девке прибрался И чуть сам дышит. Девочка все то слышит, Девочка не спала, Девочка хоть мала, А дело все смекнула, Да только от себя его не оттолкнула, Не супротивяся, как сонная, лежит, Сама дрожит, Мужик ярится, А Хуй бодрится И хоробрится, Уже его урод У самых пиздьих был ворот. Но мужичок, туда его не суя, И рассуждал он так: Невмочь ей будет мой Елдак, О толстоте толкуя, — А девка ведь мала И может быть цела, Не стерпит ещё Хуя. Помалу он концом к Пизде приткнул, Полплеши лишь воткнул, полплеши обмакнул, А весь Хуй не обмочит, Лишь только его дрочит, В Пизде щекочит, В Пизде клекочит. Вздурилась девка тут: чего мужик, Что Хуй велик Боится? И стала шевелиться. Не страшен девке Хуй, пролезет в неё ось, Вскричала мужику: — Пехай, не бось! Попадья и три её хахалл В деревне у попа жена была гуллива, Молодка щеголлива, Молодка молода, В наряде завсегда, А без белил, румян не ступит никуда. Об этакой молодке Все знали в околотке. Не делала она досады никому, Любила молодцов всегда по одному. Недолго ж время так тянулось: Уже тех молодцов и трое вдруг столкнулось. Им всякому была назначена пора: Один лишь со двора, Другой его сменяет, Работает Пизда, без Хуя не гуляет, Такие гостеньки обшаркали порог, А поп на голове своей не видит рог. Те гости с попадьею Сочлись роднёю: Кто брат, кто сват, кто кум. Попу и не на ум. И были то не враки, А подлинно ему то ближние свояки. Родне той навела молодка сухоту, Да стало от троих терпеть невмоготу, Робята те в охотку Обезживотили молодку. Да чем помочь? Нейдут Ебаки прочь, И как она устала подъебать, Так стала лгать. Не вздумала иной увертки баба в страхе, Как то, что у неё пришло лишь на рубахе. Ебатель первой, как услышал эту речь, Стараться стал её разжечь: Показывая муку, Дает он ей Хуй в руку: И выдумкой своей себе не помогла, Легла, Не укрепилась, По шею заголилась И попырять дала. Потом намерилась двоих она убавить. Которого ж оставить? Кому ей отказать? Вить надобно резон на это показать. Не стало в бабе силы. Кому лежать, кому стоять, кому вертеть — И ото всех потеть, Да все ей равно милы, А всем как отказать? — без Ебли — умереть. Раздумье бабу взяло, И вот что ей на ум попало: Оставить одного, Того, Который будет посмелее И при попе придет И при глазах его, не труся, уебет — Тот будет ей милее. Такая выдумка понравилась и им, Всем троим. Кому же наперед досталось делать дело, Идет к попу тот смело Теленка торговать, Сулит попу хорошу цену дать. Поп был до денег столько лаком, Что стать готов он раком, А нежели продать. Итак, вошел поп в хлев теленка выбирать, А хахаль попадью поставил тут встоячку И дал ей качку, А попросту уеб, Но только этого не мог приметить поп Игрища. Другой двух поросят торгует у попита И цену дать за них сулит, как за быка. Поп думает: поддел токого дурака. В хлеве телята, В подполье поросята, Туда поп влез И там не видел он чудес, Торгаш как попадью его, поставя раком, И поздравлял попа большим себе свояком. Последний думает, что эти смеляки Оба дураки И сделали не диво, А он мнит сработать, чтоб поп то видел живо. Пришед к его окну, в стекло уставил нос; Сидел тогда поп бос Да обувался, И с ним его жена, сидят они одни. Детина дивовался: — Ах, батюшка, грешишь, такие ль ныне дни? Иль ты вздурился? теперь Ебёшь. В котору Пору? — Тфу, врак, — поп говорит, — ты окаянный врешь,— И с сердцем то вещает, А тот попа всей силой уличает; Божится поп ему, что он онучу жмет, А тот свое поет, Что будто поп ебет, И уверяет так: — Как, поп, тебе не стыдно, Вить мне и сквозь стекло, а все то ясно видно: Твой Хуй и с ним муде У попадьи в Пизде. Попу то стало уж обидно. Онучей ногу он скорее стал вертеть, А сам кряхтеть. И стал ворчать, как кошка: — Вздурился, свет, ты знать, Или ослеп немножко, Пошел прочь от окошка И перестань, свет, врать. — Детина в избу входит И в ярости попа находит. Поп поднял порошок И изо всех кишок Детину уверяет И укоряет, А хахаль, не боясь, да тоже повторяет, Что видел точно он, как поп в жену пырял. Смутился бедный поп, досадою пылает, Увериться его тот хахаль посылает. Сговорчив был Наш поп, побрел он посмотреть, А хахаль попадью и вправду зачал Еть. Поп видит не мечту, но въяве как быть должно, Что Хуй прогуливал в Пизде её неложно. Поп глядь и так И сяк — Все видит то же дело: Детина без порток, Жены нагое тело, — Уверился попок, Приходит в избу смело, Детину умного тут поп благодарил, А то стекло дурное Тотчас разбил И вставил тут иное. Крестьянский поп-простак Подумал, что в стекло ему казалось так. Старик и сонная молодка Случилось старику в гостях заночевать, А где — нет нужды в том, на кой чорт толковать? На свадьбе ль, на родинах, Ну пусть хоть на крестинах. Вот нужда только в чем седому старичище: Молодка тут была собой других почище. Молодка весела, молодка не дика, И на молодушку встал Хуй у старика. А Хуй уж был такой, как нищего клюка, Однако ночь ему не спится, Старик встает, Идет Искать напиться. Не к кадке он побрел черпнуть ковшом кваску, Но к той молодушке, что навела тоску. Она спала тогда уж в саму лучшу пору, Отворен путь к Пизде, и нет нигде запору, Затрясся старый хрыч, Хуй стал его как кол, Он шасть к ней под подол И непригоже цап молодушку за шорстку. Над сонною Пиздой хрыч старый ликовал, Хуй чуть не заблевал. Старик пришел в задор такой, что дозарезу; Что, мнит, не будет мне, а я сух прочь не слезу. Рубаху только лишь молодке засучил — С молодки сон сскочил: Та слышит не мечту, не сонну грезу, Что некто шевелит по нижнему прорезу; Подумала сперва, что кошка ищет крыс, Вскричала кошке: брысь! Но как опомнилась, зрит вместо кошки буку, Схватила у себя меж ног той буки руку. — Кто тут? — вскричала так. — Ах, государи, тать! Хотела встать, Покликать мать. Тут струсил мой старик, не знал, куда деваться, Не знал, чем оправдаться. — Небось, я ничего, — сказал, — не утащу: Хотелось мне испить, я ковшичка ищу. Черкас и маленькой сын Черкас поехал в лес дрова рубить, Жена осталася ребят кормить. Лишь только муж: с двора — москаль тут к ней в светличку, Целует молодичку, Дает гостинца ей и дочке, и сынку — По крендельку. Ещё ребятам дал бобов по пуку, А матери Хуй в руку. Гостинец детки жрут, а матка лишь держала — Сама с задору ржала. Детина тот недолго дело длил, Зачем пришел, то делать хочет, Молодка Хуй уж дрочит; Черкасенку москаль за печку повалил, И стали еться смело. Мальчишка хоть был мал, А все смекал Их дело. И как уже они досыта наеблись, То тотчас разошлись: Один пошел домой, другая тут осталась И мужа дожидалась. Черкас с дровами лишь на двор — Мальчишка тут провор Бежит и сам немтует, Отцу он обо всем, что было, рапортует: — Здоров будь, тятенько! Черкас на то: — Что скажешь мни, сынко? — Як то: пришол москаль и сив на стуле, Дал Нам орихив он по жмуле, А матки дви, да повалив матку за печь, Да як попер… — Черкасу вся та внятна речь, А мальчик то ж лепечит, Отца увечит: — Матушка под ним сопит, Москаль на матушке як спит. — Черкас на землю кнут и шапку свою кинув, Сказал сынку: — Як ты, чим сердце мое вынув? — Неправда, тятенька, не сердце: москаль враг Из мамы вытягнул лишь красной свой буряк. Пьяная купчиха Купецкие жены, подьячихи, портнихи — Великие статихи, Великие спесихи, А пуще что всего, так еться лихи. Когда случится быть в гостях им у кого, В убыток не введут хозяина того. Тогда тут пуще всех чиницы Купецки молодицы: Ни капельки винца не пьют во весь обед И будто бы им в нем и нужды нет; Хозяйка лишь с вином, а та ей: нет, мой свет, Мне лучше прикажи стаканчик дать водицы. Хозяюшка, смекай, поднесть что надо ей, Хозяйка, не жалей, Подружке не воды, винца в стакан налей, Та выпьет вместо квасу, А после на прикрасу, Зашед в заход особнячком, И тянут сиволдай не чаркой — башмачком. Таким-то образом была одна беседа, А это завсегда: У Женщины хмельной чужая уж Пизда, Без подубрусника гуляет у соседа. За рекой На той беседе был детина щепеткой, Приметил он одну молодку пьяну, Пошла та спать в чулан — и он за ней к чулану, Одну её он там застал. Детина без амуру Ту пьяну дуру, Подняв подол на пуп, и Еть её он стал. Приятно пьяной то, она без всей тревоги, Поднявши кверху ноги, Сказала лишь: — Кто тут? нет, эдак не шути, Я от венца свого ни с кем так недоточна, Дай мужу к Нам войти, — Тот стал Хуй вон тащить, не хочет доети, Но уж у ней в Пизде гораздо было сочно, Ебливая жена не может утерпеть, Готова умереть, Да лишь изволь доеть. Детину слезть с себя та баба не пускает И, лежучи под ним, задорно подъебает. У ней в Пизде горит, Так пьяная тому детине говорит: — Еби, еби, Ильич, хоть я и подъебаю, Да я тебя не знаю, А знаю я того, Где праздную теперь, в гостях я у кого. Встреча Когда-то где идти подьячему случилось, Как солнце, горизонт оставя, закатилось, А на небе ещё и месяц не взошел, Подьячий через лес, какой не знаю, шел: А идучи, он вдруг от треску становился: Казалось, что в лесу там некто шевелился, Сперва он рассуждал, что идет к нему дух, Который бледен был собой и кожей сух: Но было не мечта, а в истину казалось, Что привидение то ближе подвигалось. Но как писец не трус, Узнал, что то француз. Без выписки он стать ему тот час велел И без экстракту Еть его он захотел. И давши ему туз, — Раком стань, — сказал, — француз. Поставив же, биткой его недолго гладил, Он вмах к нему в дыру струну свою наладил, Нашел подьячий вкус, Сердит под ним француз. Пехнул он раз, Трещит дербас, Трепещут члены, кости, Пришел француз не в гости. Французская дыра хила, Не терпит русского ствола, Расселась, Закраснелась. Свалился с ног парижский житель, Но приподнял его приказный тот служитель, А давши ему в бок пинков, толчков, Напудренных кудрей горсть выдернул клочков И к дереву зараз парижина приставил. Струну в него свою опять воткнул, наладил. И начал его Еть, Потеть, пыхтеть, Стучит француз во древо лбом, А сало с пудрою летит как дым столбом, Кричит мосье, сыскатель моды новой, От толстыя битки, — пардон, — уродины писцовой. Но тот писец в зарях нимало не внимает, Одно его ебет, сурначит и пехает. Но как стал сыт, Наебшися, тащит. И, вынявши битку, Хватил француза по задку. — И смею ли, — сказал, — спросить вас господина, Понравилась ли вам подьяческа шматина. Драгун в тереме Каким-то побытом блядин сын, пес, Смутил на блудные дела старуху бес. В Пизде закопошилось, В Пизде загомозилось, Старуха разъярилась, К драгуну подвалилась, Драгун Наш рад, Нашел что клад, А это завсегда Навалка где Пизда Не должно оставлять без Ебли никогда, Не спускова и сей детина был десятку, Схватил пузырницу в охапку И смаху Старухе под подол, меж ног и под рубаху, Взмостился, влез, Как лысый бес. Но с сильного дурак, Ебена мать, задору Не в ту, дурак, свой Хуй не в ту уставил нору, В которую ебутся, А в ту, из коей гнутся Свиные колбасы. Вздурилась корга тут, дерет себе власы И есть что силы в ней крехтит, пердит, дрягает, Драгуна прочь толкает, Но Хуй расхоробрился И разъярился, От жопы прочь нейдет, одно её ебет. Трещит, хлюпит, шлюпит Пизды соседка И чуть уж, бедна, бздит, А корга под седлом кудахчет, как наседка, И с плачем говорит: — Ой, царский доброхот, Не делай ты со мной, как с грешницею, сзади, Я сто лет прожила, А сзади ебена я, право, не была. Драгун на то в ответ: — Я рад хоть до зарезу, А, право, уж в овин из терема не слезу. Всадник В деревне иль в селе — не знаю я сего, Да только мне и знать нет дела до того, Коль басенку вяжу, Довольно я скажу, Что жил И негде был Крестьянский сын, детина, А попросту сказать, великая дубина, Однако не скотина, Да только со скотом он в дружбе пребывал: Кобылой хлеб пахал, Кобылу и пехал, Кобылу он ебал. Природное ль имел он к оной побужденье, Иль шапки когда нет, так ладен и колпак? Затем, что завсегда дурачий Хуй — дурак, Не любит он терпеть, в посте иметь говенье, Не может коль Пизды прямой себе достать, То рад он и в фарье кобыльей щекотать, Лишь только б было слатко — Исправнейшей битке везде дорога гладка. Полезши в курицу, полезет в петуха, Невесту ублудив, ублудит жениха, А если будет где поуже и жирнее, Готов он уети пожалуй иерея. Недаром вить сея пословица идет: Где видит Хуй дыру, туда Хуй и бредет. По этому вот так крестьянский сын уставу Имел всегда свою с кобылкою забаву, Далече не ходил, А в хлев или сарай буланку заводил И как лишь случай был, С буланкой веселился. Желать себе красот других он не стремился, Доволен был одной Своею он судьбой, Кобыльею мандой. И так в один день, как домой приехал с пашни, Оставя все свои други затеи, шашни, Он, прежде как ебал, Хвост к гриве подгибал, С пресильной ярости, с великого задору Схвативши в зубы хвост, приставил он к забору, Он начал в хомуте, он начал и в шлее, Взмостяся на неё, ему как было можно, Ети своей биткой её неосторожно; А сквозь забора щель Соседка девушка, то видя, примечает, Из глаз не выпутает, Однако не мешает. В Пизде уже хлюпит, В Пизде уже шлюпит, Буланушка пыхтит, Иванушка крехтит. И в самый уже час, в то само время точно, Совсем когда в Пизде уж стало быти сочно, Кобыла не стоит, Кобылушка дрожит, Кобылушка бежит. Но тут ещё тогда детине не зашлося, Досыта наетись Пизды не удалося, Он держится на ней, ещё чтоб доети. Кобылушка — серти! Но та кобыла с ним туда-сюда вся ходит, Девочкино тогда терпение выходит, Что мочи было в ней, она захохотала: — Тпру, стой, буланушка, Постой, Иванушка, Куда поехал ты, соседушка? — сказала. Пастух Когда ети кто хочет, С задору тот хохочет, В кулак шматину дрочит И много он хлопочет, Однако никогда не может быть он сыт, Коль Еблею в Пизде шматину не смяхчит. Но где Пизду вдруг взять, как Хуй расшевелится И расхрабрится? И этакой урод Из штанных силою поломится ворот? В деревне пастуху скотину гнать случилось, Как солнышко почти под землю закатилось, Молодки вышедши уж кликали коров, Уж слышен по зоре далече их был зов. Коровы из полей на голос оных мчались, Рассеяны стада к околице сбирались, И воздух в холодку когда уж был свежее, Вот следственно в тот час и Хуй стоит бодрее. Подобно и пастух Имел свежее дух, И страшная битка, Как черен молотка, Его приподнялась В штанах и напряглась, Пресильно хочет Еть, Не может он терпеть. Но как прикажешь ты избрать Пизду по воле? И где ему тут взять, когда пастух был в поле? Вот тотчас он к себе в кустарник затащил, Вскочил И Хуй в буренушку запрятал, заточил И начал отправлять, Корову вырыхлять. Меж тем молодушка буренушку искала, "Буренушка, буренушка!" — кричала. Буренушка мычит И голос отдает, И на голос нейдет. Молодушка ворчит И на голос идет, И близ уже того чуть место не находит, Кустарника вокруг шастит молодка, бродит. "И где ты, — говорит, — бурена провались?" "Вот здесь, — вскричал пастух, — но дай лишь наетись!" Попадья Хоть это в свете враки, Что в гузне живут раки, Но это точно быль, Не пыль, Не гиль И очень не безделка, Невеста у попа бывает что не Целка, И также равно он на перву брака ночь Такую честную отеческую дочь На одр священствия с собою спать кладет, Что толку он в Пизде нимало не найдет, Муде лишь только трет, Муде лишь только бьет, Как в иготе толчет И пот пресильный льет, А век её ебя, он всласть не уебет, Затем, что широка Пизда и глубока. И даром хоть отцы святые тем чинятся, Что будто для одних их девочки родятся, И будто только их святительским елдам Надлежит целочкам на Еблю быть Пиздам, И будто их скуфья уж будет не скуфья, Как ежели у них курвяшка попадья. Но поп живет как поп, а то всегда ведется, Его что попадья етися всем дается; И так же и дьячицы И ключарицы И звонарицы И пономарицы На лысину мужьям частехонько рога Для прободения диавола-врага С молитвою куют, Частехонько их всех миряне прут, Гнетут, Ебут, Пизды дерут, Как волки рвут. Хотя попы твердят, чтоб не еблися, Как можно, попадьи от оного блюлися, Сверх этого что им сквернейшая Пизда Лишенья сана есть и вящая беда, Толкуют им они, что лютые мученья На оном свете есть блудницам за блуженья, И дом что тот не спор и пламенем горит, Треклятая жена в котором блуд творит. Однако сей язык блядям живет невнятен, О воздержаньи как пьянюгам непонятен, И лучше обратить во святость сатану, Как блятку в честную уставити жену: У оной завсегда Свербится вить Пизда, Всегда она ярится, Всегда в ней гомозится, Как рыба без воды не может без ключов, Так блятка равно быть не может без Хуев, Но в сей час попадья дается лучше Еть, Пойдут когда попы заутреню все петь; На самом на просторе, В зарянку на задоре Поп службу отправляет, Кадит и распевает, Никто когда не зрит, Никто и не шумит, Зачнут они тогда Без всякого стыда Етися и в лежачку, Етися и в стоячку, Етися и в сидячку, Етися и в ходячку, Етися и в отлячку, Етись и в раскорячку, Етись и лучше им как в мысль тогда придет, А именно как Хуй в них далее войдет, Способность как найдет, Как слаще он ебет, И лучше как зайдется, Иная попадья и раком сплошь ебется. Вот жил, Подобно был Один в погосте поп, Которого жену, кто мог, Толок, Кто мог, тот еб. Священник тщетно с сей курвягою возился, Он тщетно с ней бранился, Он тщетно с нею бился, Он тщетно ей твердил: — Жена, кто блуд творит, То дом уж тот не спор и в пламени горит, — И тщетно он её исправити трудился. Устал и поклонился, Устал и отступился И дал на волю ей Довольствовать Пиздой желающих людей. Толпой тогда народ Стекался у ворот, Всяк по мочи и по силе, Все поети просили, Гостинцы попадье тащили и носили: Иной корчагу щей, Другой пучок возжей, А третий мужичок с лошадушки узду, Бежал скорей проеть сей матушке в Пизду. Велик тут был приход, Велик был и доход, А все хотя попы живут на взятки хватки, На деньги падки, Дерут И с мертвых рвут, Но всякий только поп весьма тому не рад, Что ежели ему течет женою клад. Подобно эта блядь тихонько все махалась, Тихонько от попа с ебурами все шлялась, Но как в один день поп из церкви лишь пришел, То въявь уже её ебущуся нашел. — О! страдница, — вскричал, — ещё не нагрешилась, При мне ты, мерзкая, в глазах не устыдилась! — Жена ему на то — Ты правду говоришь, Но только выдь лишь вон, а то со мной сгоришь. Покаяние Попу раз на духу Покаялся подьячий, Что еб его сноху. — Ах, в рот те Хуй собачий! — В сердцах вскричал Наш поп.— Напал ты на кого? За это б я тебя, На старость не смотря, Ошмарил самого. Да как ты её еб? — Того-то и боюсь И вам сказать не смею: Уеб её, винюсь, Я стоючи за нею. — Ах, мерзкий человек! На весь ты проклят век, Простить тебя нельзя Простым Нам иереям: Вит в гузно Еть стезя Одним лишь архиреям. — Я, батюшка, во всем Покаюся в сей час: Не вижу я одним, Другой подбили глаз, А некто мне сказал, Что в гузно лишь хвачу, Глаза тем залечу: Вот в грех я и попал. — Вот ведь, — сказал Наш поп,— Всего б тебя разъеб Мошенника в клочки,— Когда б то было так, Ебена мать, дурак, Носил ли б я очки? Епиграммы* Девичья память Худая память, врут, все будто у седых, А я скажу: она у девок молодых. Спросили однаю, при мне то дело было, — Кто еб тебя теперь? Она на то: — Забыла. Выбор Муж спрашивал жены, какое делать дело, — Нам ужинать сперва иль еться начинать? Жена ему на то: —Ты сам изволь избрать, Но суп ещё кипит, жаркое не поспело. Стихотворцы Лишь только рифмачи в беседе где сойдутся, То молвив слова два, взлетают на Парнас, О преимуществе кричать они соймутся. Так споря, вот один вознес к другому глас: — Но если ты пиит, скажи мне рифму к Ниобу. Другой ответствовал: — Я мать твою ебу. Девичье горе Горюет девушка, горюет день и ночь, Не знает, чем помочь: Такого горя с ней и сроду не бывало: Два вдруг не лезут ей, а одного так мало. Вопрос живописца Позволь, Кларисса, мне списать с тебя портрет, Которого и различать не будет свет, Столь чрезвычайно он с тобою будет сходен. И верь, что будет он тебе весьма угоден: Я напишу его без кисти и чернил, И так, чтоб он с тобой конечно сходен был. Но отгадай, чем Мы портреты те рисуем? Ответ Клариссы: Хуем. Непроворный Ко стенке приклонясь, журит Гаврилу Анна: — Высоко, простячок, потрафил ты неладна; О, низко уж теперь, — она ему ворчит. — Ну вставь ин ты сама, — он с сердцем говорит. Требование — Позволь, сударыня, мне сделать то же точно, В чем упражнялись те, кто делали тебя, Авось и мне удастся ненарочно Сделать такую ж, хоть не для себя. Кака — Где мать? — пришед домой, спросил Сазон Ванюши. — Она пошла, — отцу лепечет малой, — тпруши, И там портки долой она у мужика, Мужик у мамыньки меж ног — кака. Заика с толмачом Желанья завсегда заики устремлялись, И сердце, и Душа, и мысли соглашались, Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть, Смертельную по ней тоску, любови власть. Но как его язык с природна онеменья Не мог тогда сказать ни слова ей реченья, То, вынувши он Хуй, глазами поморгал И немо сию речь насильно проболтал: — Сударыня, меня извольте извинити, Он нужду за меня всю может изъяснити. Улика подьячего Не выписал писец какого-то указу, Не внес его в екстракт по судному приказу. Взошел в повытье дьяк и дело то просил. — Ещё-ста не готов, — подьячий говорил. Взбесился секретарь, велел подать железы, Хотел стегать плетьми, да сжалился на слезы, Ебену только мать с наставкою сказал, Ерыгой, Пьяницой, Пиздой его тазал. Подьячий перед ним туда-сюда вертелся, — Ей-ей сте, — говорил, — я пьяным не имелся. — Мошенник, сукин сын, пред мной ты хочешь лгать, Я тот час прикажу твой рот говном зажать, Не будешь никогда ты мною издеваться, Пред ставкой очною ты хочешь запираться! Не я ли всякой день хожу сам на кабак — Всегда вижу тебя, — сказал копейсту дьяк. <Мужу утешение> Напрасно, муж, грустишь, что я с попом ебусь: Безгрешна от того я, друг мой, становлюсь, И ежели когда попу я подъебаю, Тогда я и детей и мужа вспоминаю. Всегда с ним благодать мой осеняет лоб, Или не знаешь ты: чиста Пизда, поп еб. <Монах> Что сильны Юпитер навесил бороды козам, Досадно стало то бородачам козлам. Так должен — рассуди — негодовать монах, Что бабы бороды имеют на Пиздах. <Объявление> Горшкова дочь дает в наем свою Пизду, Кто хочет, тот еби, плати лишь только мзду, А у неё Пизда весьма уж не робячья, Потребен Хуй большой, а плешь чтоб жеребячья. Какую ж за труды ей пошлину давать? Она охотнику сама о том даст знать. Доказательство Не знав роскоши в любви, Детинушка влюбился И в спламененной крови С женою веселился. И туша свой любовной жар, Не попал, где надлежит, Жена, почувствуя удар, — Не туда, мой свет, — кричит. — Что ты врешь, как не туда? — Рассердясь он говорил.— Я смолода то сам болезненно сносил. Ебливая вдова Ебливая вдова с досадой говорила: — Почто Нам тайной уд натура сотворила? Не ради ли того, чтоб похоть утолять И в дни цветущих лет ту сладость Нам вкушать? Когда ж Нам естеству сей член дать рассудилось, Так для чего оно, давая, поскупилось И не умножило на теле их везде? На всякой бы руке у Женщин по Пизде, А у мущин Хуи б на месте пальцов были — С какою б роскошью тогда все в свете жили! Все етца бы могли везде и завсегда, Еблась тогда б и я без всякого стыда. Вопрос без ответу Пресвитер на духу журил Духовного сынка, Отнюдь чтоб не блудил: — Вить Нам для сцак дана битка, — Он сказывал ему. — Муде, — спросил тут сын, — к чему? Торг Что молвлю, господа, то будет не издевка. Разносчицей в ряду цитронов была девка, Молодчик молодой и лакомка тут был, Задумал их купить и для того спросил: — Цитронам сим цена, голубушка, какая? — Копеек только пять, цена недорогая. — Так дорого, — сказал, — ебочков разве пять. — Лишь в долг, сударь, не дам, изволь за это взять. Сафрон Сафрон как чорт лицом, и к дьявольским усам Имеет ещё нос, подобный колбасам, Которы три года в дыму будто коптились; А дети у него прекрасные родились, Что видя, госпожа, имевша мимо путь, Сказала, чтоб над ним немного подсмехнуть: — Куда как дурен нос, хозяин, ты имеешь, А деток не в себя работать ты умеешь. Надулся тут Сафрон, боярыне сказал: — Не носом я детей, а Хуем добывал. Отговорка Увидевши жена, что муж другу ебет, Вскричала на него: — Что делаешь ты, скот? Как Душу, обещал любить меня ты, плут! — То правда, — муж сказал, — да Душу не ебут. Брюнетта — Я в сердце жертвенник богиням ставил вечно И клялся было Муз любити я сердечно, Но видевши тебя, ту мысль я погубил, Прекрасная брюнет, тебя я полюбил. Одна ты у меня на мысли пребываешь, Теперя ты одна все чувства вспламеняешь, И свято в том клянусь, — пиита говорил, — Что сердце, взяв у них, тебе я подарил. — Брюнетта тут на то: — Богинь не обижаю, Не сердца твоего, а Хуя я желаю. Федул — Федулушка, мой свет, какой это цветок, Который у мущин блистает из порток? Я видела намнясь, как с батюшкой лежала, Что матушка, пришед, рукой его держала. Пожалуй, мне его, голуочик, растолкуй, — Просила девушка. Федул сказал ей: — Хуй. Предосторожность — Приятель, берегись пожалуй ты от рог: Жену твою ебут и вдоль и поперек. А тот на то: — Пускай другие стерегут, А мне в том нужды нет: вить не меня ебут. Просьба Крестьянка ехала верхом на кобылице, А парень встречу сей попался молодице. Сказал: — Знать, ты сей день не ебена была, Что едешь так невесела. А та в ответ: — Коль ты сказал не небылицу И истинно коль то причина грусти всей, Так выеби мою, пожалуй, кобылицу, Чтоб шла она повеселей. Мельник и девка Случилось мельнику с девочкой повстречаться, Которая всегда любила посмеяться. Он о постройке с ней тут начал рассуждать, Местечко где б ему для мельницы сыскать. С усмешкою ему та девка отвечала: — Давно уж место я удобное сыскала: Там спереди течет по времени ручей, А сзади хоть и нет больших речных ключей, Да из ущелины пресильный ветер дует. Тут мельник с радости ту девочку целует: — Где ж место, укажи, чтобы и я знать мог. — Изволь, — сказала та, — вот у меня меж ног. Рассуждение Мне кажется, что я Хуй, руки, уши, рот, Муде, глаза, язык и бегание ног Природою себе достал на случай тот, Чтоб помощию их Пизду ети возмог. Справедливый ответ За Еблю некогда журила дочку мать: — Эй, дочка, перестань, пожалуй, Еть давать. А дочка ей на то: — Тебе нет дела тут, Что нужды в том тебе? вить не тебя ебут. Отчаяние Хоть Еть или не Еть — Все должно умереть, Неизбежимо смертно жало; Так лучше умереть, смягчивши штанно скало. Венерино оружие Венера у Марса смотрела с почтением Шлем бога сего, и меч, и копье, Что видя, Приап ей молвил с презрением: — Для ваших вить рук Хуй лутче ружье. Ссора Повздорил некогда ленивый Хуй с Пиздою, С задорной блядкою, прямою уж звездою. Пизда, его браня, сказала: — Ты дурак, Ленивый сукин сын, плешивый чорт, Елдак. Взбесился Хуй тогда, в лице переменился, Надулся, покраснел и в кость вдруг претворился, За губы и усы Пизду он вдруг схватил И на плешь на свою с куфьею посадил. Cпор Расспорился мужик с подобным мужиком И называл его в задоре дураком: — Ты Еблю чтишь, дурак, тяжелою работой, А я её всегда веселой чту охотой. Когда б по твоему, дурак, блядин сын, чли, То б Наши господа боярынь не Ебли, Они бы чванились и весь свой век гуляли, А Нас бы Еть своих тогда жен заставляли. Надписи* Торжественным воротам Нерукотворный труд, создание Природы, Грядут тобой во все концы земли народы, Стоишь, как свет, и пасть не придет череда, Ты цель всех Наших дум и путь в живот, Пизда. Монумент Из самой вечности и в бесконечны годы Ко истечению живот дающих струй От щедрыя Нам ты поставлен, столп, Природы, Ея ты Нам даров знак лучший, твердой Хуй. Экономке Ничто не нужно так, присмотр как в доме Нам, А дом Наш присмотреть приличный долг женам. Досужна Женщина, ты все не пропускаешь: Один тебя ебет, другого запасаешь. Анне Труды дают Нам честь и похвалу во свете, Трудом восходит вверх могущество героя; Труды любовь от всех обрели и Аннете, Затем, что хорошо она ебется стоя. Елисавете Прекрасный образ здесь Елизы видишь ты, Котора сверх своей отменной красоты Отменнее других умеет нарядиться, Приятно подмигнуть, обнявши, ублудиться. Варваре Во всяком есть чину всегда особа должность: Победа или Смерть — то воинам прилично, Молитва, пост и труд и долгая спокойность — Духовным то отцам здесь стало быть обычно, На спинке ж полежать, проворно подъебать — Варварушке одной то должно приписать. Дарье Весенние красы в тебе изображённы, Утехи вешние тобою подражённы, Краса твоя цветет, подобно вешний цвет, Прекраснее тебя из всех здесь в граде нет. Как цветик, Дарьюшка, приятностью блистаешь, Цветок сбирает пчел, а ты — Хуи сбираешь. Ольге Захвачена когда от стужи, от мороза, Ещё хотя цветет, но уж цветет не так, Цвела как средь весны блистающая роза, Подобно сей красе не так хорош уж зрак. Увяла Ольгушка, и редко кто взирает, Однако за Пизду доходы собирает. Арине По склонностям людей надлежит разбирать, И склонен кто к чему, тому ту должность дать. Напрасно, например, свинья сидит судьею: Свинье лежать в дерьме приличней со свиньею. К чему употребить красоточку Арину, Как только чтоб не Еть, положши на перину? Фетинье Натура разными дарами Нас снабжает: Иному, давши честь, богатством обижает, Богатство дав сему, ограбила красой; Фетинья рождена хоть дурой и косой, Однако отняла не все у ней природа: Публична она блядь, а блядкам в свете мода. настасье Согласно говорят: прекрасно в свете что, Не может никогда уж дурно быти то. Девицу честную, разумную настасью Весь город хвалит сей: вельми пространна снастью. Татьяне Странноприимнице Ничто похвально так, как суть странноприимства, Коль если украшен кто ими без мздоимства. Свой истинный тем долг являет человек, Он лучше ничего не делает в свой век. Татьяна тесности отнюдь не негодует, Что друга мужнина в ней Хуй всегда ночует. Амуру Хоть древние тебя дитятей называли, Со луком, с крыльями, с колчаном стрел писали, И разом двух сердца пронзаешь что людей, Однако ты совсем имеешь вид не сей: Ты стар и млад живешь, и как когда случится, Но сущим ты совсем младенцем не годишься, Нет крыльев у тебя, летать тебе нельзя И для того предмет ты ищешь свой ползя. С колчаном лук начто, стрелы коль не бывало? Ты сам собой стрела, но тупо твое жало, Совсем ты не творишь ничьим сердцам вреду, Стреляешь если ты — стреляешь ты в Пизду. Катерине Колесо не так скоро вертится, Как у Катеринушки в Пизде ярится, Когда Душу-Катерину, Положа на мяхкую перину, Руки-ноги разложив И на ручку положив, Вложив желаему шматину В ея отверстую плотину. Тут струи млечны текут, Как Катюшеньку ебут. Радость и сладость с обеих сторон, Нималых нет уже препон, Но подъебанье И в Пизде щекотанье, Все чувства усладивши И сладостью оросивши, Как получишь победу — Хуй вынут вон, Спокойный дает уж сон. И всегдашняя Катеринушки к одному верность Дает Хую большую к утехам твердость. Пелагее У Нашей Пелагеи Великие затеи, Без Хуя ни на час и с голоду не мрет, А Хуя по Пизде себе не приберет: То мал ей, то велик, то толст, то коротенек, То очень де упруг, то вял, как банной веник. О толстом говорит она: запри дух весь, А тонкой так бранит: блядин сын, чреворез. Для утоления Пелагина задору Такой Хуй разве впору, С конца чтобы он был, как желтый огурец, А к корню толщиной, у оси что конец. Такой бы Хуй, она сказала, был гладенек, Да нет у неё денег. Оглавление   www.pseudology.org