Перестройка и
процессы, происходящие в связи с ней в обществе, затрагивают все новые
сферы повседневной жизни, требуют нового осознания и переоценки
сложившейся практики, заставляют обратиться к тревожащим проблемам. Одна
из таких "наболевших" тем взаимоотношения молодежи с культурой, или, как
чаще ее обозначают, "молодежная культура". В последние годы это
популярная тема в публицистике, породившая даже новые рубрики газет и
ТВ. Вряд ли возможно затронуть в
одной статье все ее аспекты и направления, уже получившие развитие в
печати. Впрочем, как известно, журнал "Советская музыка" уже несколько
лет ведет такой разговор и он должен найти продолжение в ряде
последующих материалов.
Обратившись к Игорю Семеновичу Кону, мы преследовали две цели:
во-первых, очертить возможные направления дальнейших публикаций,
во-вторых, познакомить читателей со взглядом на проблему известного
ученого, посвятившего ей не одну работу. Но об этом прежде нужно
информировать нашего читателя.
— Итак, Игорь Семенович, сначала о Вас. Когда встречаешь в литературе —
разного характера, научной ли или периодике, — Ваше имя, то удивляет
множественность определений: "психолог, социолог, историк, философ". Кто
же Вы в своей повседневной научной деятельности?
— Затруднительно выбрать. Судите сами. По образованию я историк.
Кандидатских диссертаций защитил две — по истории и философии.
Докторская была посвящена проблемам философии истории; много лет я
преподавал философию. В 60-е годы группа относительно молодых ученых, в
основном философов, к которой принадлежал и я, взялась за возрождение
ранее запретной в СССР социологии. Я занимался ее историей,
теоретико-методологическими вопросами и проблемами молодежи и
формирования личности. В связи с этим пришлось заинтересоваться и
психологией, состояние которой, особенно социальной психологии, в нашей
стране при ближайшем рассмотрении также оказалось неудовлетворительным.
В моей книге "Социология
личности" (1967) психологии было почти столько же, сколько
социологии. Когда в семидесятых годах серьезно работать в социологии
стало невозможно, я нашел убежище в Институте этнографии АН СССР, начав
работу по новой тематике, которую назвал этнографией детства; речь идет
о сравнительно-историческом изучении воспитания и мира детства у разных
народов. Первые два коллективных труда под этим названием, посвященных
детству народов зарубежной Азии, вышли в 1983 году; еще несколько книг,
включая мою монографию "Ребенок и общество (историко-этнографическая
перспектива)", готовятся к печати.
Продолжалась и работа над "личностной" проблематикой; в книгах "В
поисках себя" (1984) и "Дружба"
(второе издание вышло в этом году) я пытался "состыковать"
историко-культурные данные с психологическими. Наконец, в последние годы
я интенсивно занимался также междисциплинарной, теоретической
сексологией. К сожалению, книга "Введение
в сексологию" долго не могла пробиться к советскому читателю. Ее
венгерский перевод опубликован в 1981 году, немецкий (одновременно в ГДР
и ФРГ) - в 1985, важные разделы ее напечатаны в ПНР
и США, русское же издание появится только в начале 1988 года.
Согласитесь, для новой отрасли знания это несколько медленно. Тем более,
что книга была утверждена к печати двумя институтами АН СССР и имела
свыше тридцати рецензий авторитетных специалистов, представляющих разные
отрасли знания.
В общем, можно сказать, что я профессиональный дилетант, и применить к
себе слова
Лихтенберга:
"Он был не столько собственником, сколько арендатором наук, которые
преподавал, так как в них ему не принадлежало и клочка" . Но, может
быть, это не так уж страшно? Самые интересные вопросы часто возникают
именно на стыках наук, и кто-то же должен перекидывать между ними мосты.
Лишь бы это делалось грамотно.
2
— Я бы вообще не согласилась "применять" к Вам это суждение. По-моему,
из всего, что Вы перечислили, скорее вытекает, что Вам принадлежат
многие новые "острова" и "перешейки"... В последние годы Вы, судя по
опубликованным работам, больше внимания уделяли проблемам молодых, юного
поколения? Может быть, поэтому и обращаются к Вам с вопросами, когда
речь заходит о молодежи, трудностях и проблемах ее становления, — я имею
в виду недавние публикации в "Литературной газете", журнале "Коммунист".
— Интерес к юношескому возрасту у меня старый и в какой-то степени
биографический. Поступив в институт пятнадцатилетним, я несколько лет
был оторван от общения со сверстниками, и хотя позже оно восстановилось,
у меня навсегда остался интерес — как переживают этот сложный возраст
другие? На последнем курсе института и все годы аспирантуры я работал
внештатным инструктором райкома комсомола по школам, потом часто бывал в
школьных и студенческих лагерях; особенно незабываем "Орленок" 1965
года... Поэтому, когда издательство "Просвещение" попросило меня
написать учебное пособие по психологии юношеского возраста, — такой
книги у нас в стране не было без малого 50 лет, — я охотно это сделал.
Эта книга вышла в 1979 году, а ее дополненный вариант — "Психология
старшеклассника"— в 1980 и 1982 годах.
3
— Да, я знакомилась с ней; и многое там написанное было для меня внове.
Я даже подумала: как плохо и невнимательно мы читаем даже то, что
выходит у нас, а все время жалуемся на недостаток информации... Ведь еще
в те годы Вы достаточно убедительно "вычислили", что среди
художественных предпочтений молодежи лидирует музыка.
— Я формулировал несколько иначе: "самое "юношеское" искусство —
музыка". Дело в том, что традиционно первое место в иерархии видов
искусства и отношении к ним учащихся отводилось литературе. Таковы были
и данные анкетных опросов, проводившихся социологами в 70-е годы, — я
ссылался на них в книге. Однако осознанные ценностные ориентации и
установки, отражающиеся в анкетах, не всегда совпадают с реальным
поведением опрашиваемых. Старшеклассники искренне могут говорить, что
предпочитают чтение, а на самом деле гораздо больше времени тратить на
кино или телевизор. Да и сами
вопросы анкеты опирались на сложившуюся, традиционную систему искусств.
Социологи ориентировались на изучение преимущественно "общественных"
форм потребления искусства (посещение спектаклей, концертов и т.п.).
Если же учесть его "домашние" формы (прослушивание пластинок,
радиоконцертов, просмотр телепередач), роль книги окажется гораздо ниже.
Телевизор и в еще большей
степени транзистор, проигрыватель и магнитофон уже к началу 70-х годов
существенно изменили структуру досуга и художественного потребления
молодежи. Показательно, что московские старшеклассники (это особенно
характерно для 14—17-летних), перечисляя в одном из опросов вещи,
которые они хотели бы приобрести и которые представляются им
необходимыми, на первое место поставили магнитофон (41,5%), на второе —
гитару или электрогитару (11,5%); если добавить к этому другие
музыкальные инструменты (6%) и транзисторы (3%), то получится, что
"музыкальные предметы" составляют почти две трети всех "вещных"
юношеских желаний. Разве это не достаточный аргумент в пользу
преобладающего интереса к музыке?
4
— Сегодня в "лидерстве" музыки уже никто не сомневается... Однако ведь
важно еще что и как слушают.
— Да, простая статистика в изучении художественных интересов и
предпочтений мало что дает. Необходимо знать качественный,
идейно-эстетический уровень художественных вкусов. При этом очень важно
уточнить критерий, по которому оценивается качество предпочтений.
Большей частью мы судим, исходя из нашей меры. Между тем система
ценностей, существующая в среде подростков, сильно отличается от
ценностных ориентации и эстетических предпочтений взрослых.
5
— Да-да, помню. В своей книге Вы так и писали: "Обсуждая тенденции
развития разных видов искусства и отношение к ним молодежи, некоторые
ученые ставят вопросы альтернативно: чтение или
телевизор, классика или
современное искусство, серьезная или легкая музыка, организованное
эстетическое воспитание или спонтанное юношеское творчество. Такая
постановка вопроса одностороння. Более того, в ней заложен, опасный
консерватизм. Принимая сторону чтения, классики, серьезного искусства и
организованного эстетического воспитания против
телевизора, развлекательного
искусства и спонтанного непрофессионального творчества, педагог невольно
противопоставляет свое поколение как обладателя эстетической истины
поколению своих воспитанников, которых предстоит эту истину усвоить .
— Сегодня я сказал бы еще резче. Пренебрежение субъективными запросами
подрастающего поколения порождает так называемый эффект бумеранга. Мы
справедливо сетуем на низкий уровень эстетических вкусов и
художественного потребления молодежи, противопоставляя ее "кумирам"
классику. Но вкусы массовой аудитории никогда не отличались
изощренностью, а новые течения в искусстве, к коим особенно тяготеет
молодежь, всегда возникали в противовес устоявшимся, каноническим
образцам, и только в ходе исторического развития выяснялось, что
останется в сокровищнице культуры навечно, а что отсеется как мишура.
"Классика" - понятие ретроспективное.
В условиях НТР, когда моды и вкусы изменяются особенно быстро и резко,
поддержание культурной традиции, воспитание любви и уважения к
классическим образцам важно как никогда. Но принуждение здесь абсолютно
неэффективно. Отрицая за молодыми право на собственный эстетический опыт
и превратив классику в своего рода "дубинку", которой побиваются любые
новые тенденции в искусстве, мы сами подрываем ее престиж. Место, по
которому бьют, не является органом эстетического восприятия. Да и кто
будет любить палку, которой его бьют? Даже если это не палка, а золотой
скипетр, усыпанный драгоценными камнями.
Здесь действуют только убеждение, пример, живое приобщение к высокому
искусству и опора на традиции народного художественного творчества (к
сожалению, в городской среде они в значительной мере утеряны). О вкусах
можно спорить только в атмосфере терпимости и уважения к личности и
мыслям собеседника, независимо от его возраста. Привилегированное место
музыки в юношеской субкультуре обусловлено также тем, что она творится
самой молодежью. "Молодой писатель" или "молодой режиссер" у нас обычно
люди среднего возраста. Книги о подростках или для подростков пишут
люди, которые вышли из этого возраста. Стихи, песни и музыку юноши
сочиняют о себе и для себя, в них больше непосредственного самовыражения
и меньше самоконтроля, в частности эстетического. Естественно, это
увеличивает удельный вес однодневок, импонирующих сегодня и
отсеивающихся назавтра. Но почему мы должны с этим бороться?
Еще в 60-х годах я видел, как обстояло дело в Венгрии. На многочисленных
конкурсах выступали самые разные самодеятельные группы; те, кто
пользовался наибольшим успехом, получали большие площадки и,
соответственно, деньги, диски и т.д. А дальше снова шел естественный
отбор: те, у кого были талант и трудолюбие, становились профессионалами,
а остальные сходили с круга. И не на кого обижаться и перекладывать
ответственность. Хорошо, что нечто подобное теперь делается и у нас. Но
сколько же для этого понадобилось баталий! Конечно, я имею в виду
собственно молодежную музыку, а не профессионально-эстрадную халтуру.
6
— Сейчас многие люди нашего поколения весьма скептически оценивают
"воспитательную практику" своего времени. Популярные писатели тоже не
пожалели иронии по поводу музыкального воспитания: "Вероятно, кто-то
где-то когда-то сказал, что если человека каждый день пичкать
классической музыкой, то он помаленьку к ней привыкнет и в дальнейшем
уже жить без нее не сможет. И началось. Мы жаждали джаза, мы сходили по
джазу с ума — нас душили симфониями. Мы обожали душещипательные романсы
и блатные песни — на нас рушили скрипичные концерты. Мы рвались слушать
бардов и менестрелей—нас травили ораториями. Если бы все эти
титанические усилия по внедрению музыкальной культуры в наше сознание
имели КПД, ну хотя бы как у тепловой машины Дени Папена, я жил бы сейчас
в окружении знатоков и почитателей музыкальной классики и сам,
безусловно, был бы таким знатоком и почитателем... И что же в
результате? Гарик Аганян почти профессионально знает поп-музыку. Жора
Наумов до сих пор коллекционирует бардов. Ойло Союзное вроде меня: чем
меньше музыки, тем лучше. Шибзд Леня вообще ненавидит музыку. Есть,
правда, Валя Демченко. Но он любит классику с раннего детства,
музыкальная пропаганда здесь не при чем..." .
Однако совершенно очевидно, что речь здесь идет не только о КПД
музыкальной пропаганды, но и об индивидуальных различиях во вкусах, или,
как теперь говорят, предпочтениях. Этот параметр как будто вообще не
учитывается при социологическом изучении? И как сочетаются они с
возрастными интересами и предпочтениями? Ведь вкусы, формирующиеся в
детстве и юности, очень устойчивы.
— Это чрезвычайно сложный вопрос. Индивидуальные различия можно
зафиксировать только с учетом социально-групповых нормативов. А у нас
нет даже первичной эмпирической информации. Мы говорим о психологии
юношеского возраста, а на деле описываем: а) преимущественно мальчиков,
потому что психологию половых различий не изучали; б) школьников, потому
что сравнительных данных об учащихся ПТУ и других категориях молодежи
мало; в) жителей очень большого города, ибо сельская молодежь и
подростки из малых городов изучены хуже; г) подростков неопределенного
социального происхождения и национальности, так как данные об
особенностях воспитания в разных социальных слоях и средах отрывочны и
несистематичны; д) подростков неизвестно какого поколения.
Интуитивно мы знаем, что подростки 80-х годов отличаются от поколения
70-х или 60-х.
Но наши впечатления часто очень субъективны, мы
выхватываем из всего множества фактов и тенденций преимущественно те, с
которыми лично соприкасаемся. Если вы общаетесь с учащимися ПТУ, у вас
одна картина, если с учащимися специальных английских школ — другая.
Дифференцированной социально-психологической картины мы не имеем. Сейчас
я готовлю новое издание "Психологии старшеклассника" (книга будет
называться "Психология ранней юности"). Хочется — и никто этому не
препятствует! — написать всю правду и только правду. Но из какого пальца
прикажете эту правду высасывать, если в стране не было и нет
систематических исследований?! Молодежь и молодежная субкультура
сегодня, как и вчера, неоднородна и текуча. Отличить бурлящую на
поверхности пену от глубинных течений не так-то просто. Гласность
увеличивает объем доступной информации, но ее интерпретация не
становится от этого проще.
7
— Ну, тем не менее, даже на интуитивном уровне (хотя мне понятно Ваше
стремление иметь научно обоснованные данные) мы можем сформулировать
некоторые общие, повторяющиеся черты молодых поколений. Вот, например,
отстаивание своей, особой "стати". "Каждому поколению подростков
приходится с кем-то и за что-то бороться, — пишет журналист. — Поколение
наших родителей отстаивало рок-н-ролл, узкие брюки и пластинки,
записанные на чьих-то ребрах... Нас гоняли за клеш, ансамбль "Битлз",
длинные волосы и танец твист..."4.
По-видимому, стремление выделиться, обозначить свою индивидуальность,
свои личные склонности и вкусы — общее сущностное свойство 14—
17-летних. О том, как трудно порой проходит такое становление, какие
мучительные нагрузки "давят" на сознание вступающих в жизнь,
рассказывает недавний фильм рижанина Ю.
Подниекса "Легко ли быть
молодым?". И в нем — за диалогами, монологами, отрывочными репликами
молодых — все то же настойчивое отстаивание своей позиции, своей воли в
жизни. И знаете, о чем я задумалась? А почему, собственно, выделены
именно молодые? Разве легко быть старым? Или взрослым? В сущности, этот
фильм — своеобразная реакция на обособление "молодежной культуры", о
которой так много рассуждают, пишут и спорят в последние годы. И в нашей
беседе мне тоже хочется поставить этот вопрос: что же такое молодежная
культура? Целое или часть? Почему возникает ее обособление от
культурного окружения?
Попробую сразу высказать догадку. Мне кажется, что позволить себе
"выделить" молодежную культуру может только очень сплоченное и
однородное общество. Такое, в котором прочен бытовой уклад, существуют
единые представления о ценностях жизни, о смысле труда, соотношении
идеального и действительного. Тогда молодежь, как говорили,
"перебесится", а со временем, повзрослев, она либо "принимает правила
игры" и общество раскрывает им свои объятия; либо они оказываются на
обочине жизни (помните, у М. Цветаевой: "Есть в мире лишние,
добавочные,/ Не вписанные в окоем./ (Не числящимся в ваших
справочниках,/ Им свалочная яма — дом)...").
"Борьба с подростками", о которой писал журналист, потому и была в нашей
стране такой яростной и постоянной, что наше общество подвижно,ищет и
вырабатывает новые моральные нормы, отвергло старый уклад, а новый
только растет. Отсюда настороженность ко всему, что "не соответствует".
Традиционное сознание "традиционно" находило мишень для нападок в юном,
поколении.
— Думаю, что проблема гораздо сложнее. Какие-то формы юношеской
субкультуры существуют в любом человеческом обществе, это связано с
естественным процессом обновления и смены поколений. Уже Аристофан в
"Облаках" описывал конфликт между отцом и сыном; причем длинноволосый
сын считает скучной и ходульной "классику" (Симонида и Эсхила), а отец
возмущен безнравственностью "модерного" Еврипида. Ранние общества
справлялись с этим по-разному. В наиболее архаических социальных
системах социально-возрастные различия институционализировались
(возрастные группы, тайные союзы и т.п.) и считались естественными. Но
это не затрагивало отношений власти, так как права и обязанности каждого
возраста строго регламентировались.
По мере ускорения темпов социального и культурного обновления
преемственность поколений становилась более избирательной, обостряя
конфликты отцов и детей. В демократическом обществе множественность
субкультур (не только возрастных) принимается как неустранимое и
прогрессивное явление, старшие волей или неволей вырабатывают терпимость
к молодежным "новациям". Отношения отцов и детей — не забывайте этого —
неразрывно связаны со структурой власти в обществе. Само понятие
старшинства не столько возрастное, сколько социальное. Нетерпимость —
оборотная сторона авторитаризма. Не случайно "борьба с подростками", о
которой Вы говорите, была наиболее яростной в период застоя, тогда как в
20-е годы преобладал диалог. Общество, боящееся узких или широких брюк и
административно предписывающее людям, что они должны или не должны
танцевать, явно не уверено в своих ценностях и не способно к развитию.
Впрочем, иногда разжигание подобных конфликтов сознательно рассчитано на
то, чтобы отвлечь внимание молодых людей от более глубоких противоречий.
Однако анализ этой проблемы должен быть социологически конкретным.
Несовпадение эстетических вкусов молодых и старых не обязательно
означает, что так же велики будут расхождения в их жизненной философии,
политических взглядах. Мода, досуг, эстетические пристрастия—
традиционные сферы юношеского самоутверждения, межпоколенные различия
здесь нарочито акцентируются. Музыкальные увлечения 15—17-летних сегодня
не те, что у 20— 23-летних, а в других областях тут таких различий может
и не быть. Но и преуменьшать значение этих элементов культуры не
следует.
Как справедливо заметила социолог Ксения Мяло, "хотим мы того или нет,
современная молодежная культура транснациональна по своему характеру и
наделена высокой способностью к экспансии, в том числе и к экспансии ее
вандалических пластов". Относиться к ним терпимо — значит уравнивать
тех, кто бьет, с теми, кого бьют. Сама приставка "суб-" указывает не
только и не столько "на многообразие равноправных и бурно расцветающих
типов культуры, сколько на бросающуюся в глаза и не могущую не вызывать
тревогу неспособность подростковой субкультуры преодолеть свою
замкнутость и ограниченность, выйти на уровень вопросов
общечеловеческого и общегражданственного значения. Само по себе ее
интенсивное дробление на группы и подгруппы в эпоху глобальных проблем и
перед лицом универсальной задачи формирования планетарного мышления —
симптом опасный" .
Не разграничив возрастных — и проходящих с возрастом! — особенностей
подростковых групп (например, их конформности и поляризации на "своих" и
"чужих") и их когортной и исторической специфики (почему подростки
принимают сегодня одни, а не другие ценности и символы), ничего понять
нельзя.
Кроме того, надо избегать "вселенской смази", видеть существующие здесь
социально-групповые и индивидуальные различия.
8
— Да, конечно. Кстати, фильм
Подниекса, по-моему, и хорош, тем, что он
их учитывает. Какие разные там портреты! Один герой еще мальчик, мало
задумывающийся над вопросами смысла своего бытия; другой — озабочен и
мучительно ищет этот смысл, путь к другим людям, жалуется на
одиночество; третий уже видит свою цель, — но его история трагична, он
заболел и умер; юноша с высоким личностным потенциалом снимает картину
"о себе и своих сверстниках"... А встречаются они на концерте
рок-ансамбля, с которого и начинается фильм. Музыкальные интересы
связывают их в некое сообщество, несмотря на индивидуальные различия и
разницу культурных уровней. Это ведь характерно для неформальных групп?
— В большой мере. Они до некоторой степени нивелируют индивидуальные
различия, давая молодым людям желанное чувство сопричастности и силы,
которых они не ощущают поодиночке. Музыка, прежде всего, как и одежда,
позволяет подросткам отличать "своих" от "чужих". Это особенно наглядно
у "металлистов", сочетающих увлечение "тяжелым роком" с ношением
специфических металлических побрякушек, которые служат как бы
опознавательными знаками. Но дело не только в этом.
Звучащий шатер рок-музыки отгораживает слушателей от всего остального
мира; музыка воспринимается не только слухом, но всеми фибрами тела,
вызывая у присутствующих общее эмоциональное напряжение. Однако
чувственное возбуждение требует разрядки, способ которой зависит, с
одной стороны, от индивидуальных особенностей личности, а с другой — от
характера импульсов, исходящих от окружающих. Накал эмоций в толпе
неизбежно усиливает эффект психического "заражения" и снижает
сознательный самоконтроль; подобные переживания могут быть приятными, но
иногда они разрешаются актами вандализма, что и показано в фильме
Подниекса.
9
— А можно ли считать музыку, которая "раскрепощает" разрушительные
эмоции, искусством?
— Психология эстетических переживаний, включая знаменитый катарсис,
изучена очень слабо. Однако в них гораздо больше "телесного", чем думали
раньше. Эстетическая оценка произведения и характер его воздействия на
того или иного человека — явления совершенно разные.
Вспомним рассуждение героя толстовской "Крейцеровой сонаты":
"...страшная вещь музыка. Что это такое? Я не понимаю. Что такое музыка?
Что она делает? И зачем она делает то, что она делает? Говорят, музыка
действует возвышающим душу образом — вздор, неправда! Она действует,
страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу
образом. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а
раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня
забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то
другое, не свое положение; мне под влиянием музыки кажется, что я
чувствую то, чего я собственно не чувствую, что я понимаю то, чего не
понимаю, что могу то, чего не могу. Я объясняю это тем, что музыка
действует, как зевота, как смех; мне спать не хочется, но я зеваю, глядя
на зевающего; смеяться не о чем, но я смеюсь, слыша смеющегося".
Этот человек с гипертрофированным самоконтролем и задавленными эмоциями
боится музыки, потому что она вызывает у него реакции, которых он
стыдится или не хочет. Музыка, лишенная строго определенного назначения,
функции, его "только раздражает... Ну, марш воинственный сыграют,
солдаты пройдут под марш, и музыка дошла; сыграли плясовую, я проплясал,
музыка дошла; ну, пропели мессу, я причастился, тоже музыка дошла, а то
только раздражение, а того, что надо делать, в этом раздражении — нет".
Индивид с подобной психической организацией глубоко несчастен,
будоражить его подавленные эмоции действительно небезопасно, как для
него самого, так и для окружающих. Но разве в этом виновата музыка?
Поймите меня правильно. Я не ставлю на одну доску Бетховена и "тяжелый
рок". Здесь психологическая проблема. Существуют люди, для которых
вызываемое музыкой эмоциональное возбуждение страшно, оно обостряет их
внутренние конфликты и провоцирует на опасные с их точки зрения
поступки. Другие люди охотно отдаются во власть музыки. Психологически в
этом нет ничего необычного. Известно, что реакция на тот или иной стимул
зависит не столько от природы стимула, сколько от характера субъекта,
включая его прошлый жизненный опыт. Эти индивидуальные особенности
учитывает и музыкотерапия как один из видов психотерапевтической помощи.
Однако наряду с постоянными, устойчивыми чертами личности существуют
временные, ситуативные потребности. В одном случае восприятие музыки
является самоцелью, требует сосредоточения, отключения от всего
остального. В другом— музыка служит средством коммуникации, превращая
совокупность разрозненных индивидов в эмоционально сплоченную общность,
группу людей в единое целое. В третьем случае музыка — только
эмоциональный фон, благоприятствующий какой-то другой деятельности.
Вероятно, каждый композитор хочет, чтобы его слушали напряженно и
самозабвенно, быть "средством" или "фоном" чего-то другого обидно. Но
эти функциональные различия существуют объективно и не только у
молодежи.
10
— Ну, это не новость для музыкантов. О многофункциональности музыки
много писалось, и этот факт нашел отражение в "Музыкальной энциклопедии"
(статья А. Сохора "Музыка"). К тому же существует область прикладной
музыки, в которой работают многие композиторы. Что же обидного в том,
что в кино или в театре музыка выступает одним из компонентов
художественного синтеза? Но по-прежнему актуален вопрос: как все-таки
добиться "взаимности" слушателя, как выработать потребность во всем
разнообразии искусства, сформировать высокий, а точнее, развитый вкус? И
потом, уверены ли Вы, что высокое искусство доступно или, скажем, нужно
каждому?
— Потенциально — да, практически — нет. Чтобы расширить круг таких
людей, нужно систематическое эстетическое воспитание с раннего детства.
Какое именно — вне моей профессиональной компетенции, но думаю, что
правилен тот путь, которым шел Д. Б. Кабалевский. Кроме того, нужны
понимание и терпимость. Если юноша или девушка не читают Достоевского и
не идут в филармонию, то не потому, что у них есть детектив и гитара, а
потому, что у них не воспитана потребность и способность понимать более
сложные формы искусства.
11
— Вспоминаю конец недавней Вашей статьи, где Вы касались и общего
вопроса — неадекватности экспериментальных методов исследования и
предмета науки о человеке. "Личность и личностные взаимоотношения
невозможно сводить к элементарным психическим процессам, сопоставлять
нужно не случайные, вырванные из контекста качества, имеющие для разных
индивидов неодинаковые значения, а наиболее важные "личностные
конструкты", которые позволяют очертить контуры индивидуального
"семантического пространства", то есть... главных жизненных ценностей и
производных от них частных установок. И если принять тезис, что личность
— не система, а история, которая всегда многозначна и не завершена и
смысл которой осознается в ретроспекции, то любая общая схема развития
личности от рождения до смерти может быть лишь формальной, имеющей
только эвристическую ценность. Зная критические точки
психофизиологического развития и логику социальных переходов, которые
складывают путь среднестатистического индивида, психологическая наука
может предсказать и описать типичные для него этапы развития. Но при
этом фиксируется только характер, последовательность и взаимосвязь этих
этапов".
Меня не случайно задели эти слова. У нас в Научно-исследовательском
институте искусствознания работает Сектор научного управления и
прогнозирования развития художественной культуры. И как-то один из
музыковедов выразил сомнение: "Ну, управление, — понятно. Все наши беды
от ненаучного управления. А вот как вы прогнозировать будете? От
наличного? От идеального? И что, собственно, прогнозировать?
Потребности?" Действительно, Вы пишете об "индивидуальных различиях",
"личностных вариациях", описать и предсказать можно лишь "типичные
этапы". Как же учесть в прогнозах все разнообразие таких потребностей?
— Спросите что-нибудь полегче... Я гораздо больший скептик, чем
процитированный музыковед. К тому же именно "управление развитием
художественной культуры", на мой взгляд, еще труднее, чем его
прогнозирование. Лично у меня оно ассоциируется не столько с наукой,
сколько с бюрократическим прожектерством, для которого главным врагом
является творческая индивидуальность, выламывающаяся из регламентов и
правил. Я понимаю, что можно и нужно управлять пропагандой искусства,
эстетическим просвещением, изучать художественные вкусы населения,
давать больше возможностей для удовлетворения наличных и повышения
уровня потенциальных художественных потребностей человека. Но науки,
которая позволила бы управлять развитием самой художественной культуры,
я, по правде говоря, не знаю. Думаю, что это вообще невозможно. Впрочем,
я далек от проблем искусствознания и могу ошибаться в этом суждении.
12
− Пожалуй что не ошибаетесь. Та практика, которая приоткрывается нам в
признаниях некоторых кинодеятелей, — в статье, например, А. Липкова
"Проверка... на дорогах" ("Новый мир", 1987, № 2), — подтверждает Ваши
сомнения. Но пока исследования сектора направлены на изучение массовых
вкусов, и небезынтересны результаты, в частности по типологии групп
слушателей-зрителей. Такие типологии уже создавались в зарубежной
социологии, например Т. Адорно. Они далеки от совершенства, и их
приблизительность как раз свидетельствует о неумении социологического
знания учесть индивидуальные различия.
— Социология и не ставит перед собой такой задачи
13
— Иногда хочется перевернуть зеркало: может быть, в том богатстве и
разнообразии средств и жанров искусства, которое существует сегодня,
отразился его слушатель-зритель-читатель. Именно их многоликость
заставляет искусство отзываться все новыми поисками средств, форм,
жанров... Кто кого ведет? Когда-то, иронизируя над вульгарным пониманием
смысла "социального заказа", историк литературы писал, что "заказчик"
"Евгения Онегина" должен быть конгениален Пушкину. Но если не сужать
содержания понятия, так оно и есть... Помните, как говорит художник в
фильме "Покаяние": "Как можем мы с вами просвещать народ, создавший
"Витязя в тигровой шкуре"?".
— Фильм замечательный, но приведенные Вами слова имеют там особый
контекст: они обращены к Варламу, который мнит себя наставником
народа... А вне контекста они сродни известному и — увы! — многократно
опошленному высказыванию Глинки, будто музыку сочиняет народ, а
композиторы ее только аранжируют. Не будем прибедняться и прятаться за
широкую спину народа, который, как известно, состоит из разных людей,
стоящих на разных стадиях культурного развития и очень даже нуждающихся
в просвещении.
А вот в формулу о воспитательной функции искусства я бы действительно
внес уточнение. То, что искусство объективно просвещает и воспитывает, —
абсолютно бесспорно. Но должно ли это быть целью художника? Думаю, что
нет. Настоящий художник ищет в читателе и слушателе собеседника, с
которым он делится сокровенным, тем, что его самого волнует. Напомню
лаконичную формулу Пушкина: "Цель художества есть идеал, а не
нравоучение". Человек, вообразивший себя воспитателем или, еще того
хуже, инженером чужих человеческих душ, впадает в непростительный грех
высокомерия, ставит себя выше воображаемой аудитории, превращает ее в
объект манипулирования. На мой взгляд, такая позиция безнравственна и
гибельна для искусства. Пророком и учителем художника выбирают другие.
Тот, кто сам лезет на пьедестал, редко создает что-нибудь выдающееся.
Откройте мне что-то новое и значительное — и я добровольно пойду за
вами, а учителей-начальников, которые лучше меня знают, что я должен
делать и как жить, у меня и без вас хватает. Молодых людей такие
претензии особенно раздражают.
К сожалению, молодежь унаследовала от нашего поколения его догматизм и
нетерпимость. Я с интересом смотрю ленинградский "Музыкальный ринг".
Что-то из того, что слышу, мне нравится (например, "Аквариум"), что-то
оставляет равнодушным, что-то раздражает. Но сколько там нелепых
вопросов! "Что современнее— авторская песня или рок?" Как будто
обязательно нужно выбирать! Или бесконечные вопросы о текстах: "что вы
хотели этим сказать?" Как будто всё требует логического объяснения. В
подобной терминологии "Жизель" — "балет-предупреждение": не надо
обманывать юных девушек, особенно если у них больное сердце; это может
плохо кончиться...
С текстами вопрос особый. Часто они действительно беспомощны. Но не все
тексты можно оценивать без учета музыки и прочих компонентов. Я хорошо
помню, что первая бранная статья о Булате Окуджаве, которого я сам тогда
еще не слышал, показалась мне довольно убедительной: подумаешь, плачет
девушка о шарике, а он голубой, — чему это учит, к чему зовет?! А
услышал — и что-то в душе шевельнулось, а потом понял, что и стихи
хорошие.
14
— Между прочим, известный филолог и стиховед считает, что это идеальные
стихи, своего рода "модель песни"...
— Приятно слышать. И хоть я и сейчас не понимаю, как может Моцарт "не
убирать ладони со лба", если он все время играет, мне это совершенно
безразлично, это моя любимая песня.
Искусство воспринимается не аналитически, а синкретически, и я вполне
допускаю, что молодежь в этом отношении имеет преимущество перед
старшими, вкусы которых уже сложились, а нормативы обрели некоторую
жесткость.
Гёте писал: "Музыка в лучшем смысле меньше всего нуждается в новизне,
ибо чем старее она, чем привычнее, тем больше она действует".
Вряд ли все согласятся с этим суждением классика. Хотя лично я, как
человек консервативный и эстетически не особенно восприимчивый, тоже
больше люблю старую музыку, к которой привык.
15
— Ловлю Вас на противоречии — вряд ли Гёте можно назвать "эстетически
невосприимчивым". Как раз приведенные Вами слова еще раз
свидетельствуют: в восприятии искусства — музыки ли, живописи или поэзии
— решающую роль играют даже не воспитание, а личные, точнее — личностные
качества человека; а они сплавляются из врожденных черт плюс воспитание.
Оттого-то здесь так множественны варианты, и, может быть, оттого и
вырабатывает каждая эпоха свои вкусовые критерии и оценки. Мы,
музыканты, давно соединяли консервативность Гёте в музыкальном плане с
его общественной консервативностью, поддержанием сложившегося
политического статуса.
— Может быть, хотя это и не обязательно. Но опять же — ведь не все люди
таковы. Нет, я не за всеядность и отход от эстетических критериев. Я
только против того, чтобы проблемы обсуждались в примитивном черно-белом
варианте: классика или современность, серьезное или легкое,
профессиональное или самодеятельное. Если человек говорит, что он любит
"вообще" классическую или "вообще" современную музыку, это значит, что
он не имеет определенных предпочтений и оперирует готовыми клише.
Подросткам это простительно. Взрослым — нет.
Остается добавить немногое
Время учит диалогу. Потребность в нем ощущают не только молодые. На
своих встречах со слушателями — в Центральном музее музыкальной культуры
имени М. И. Глинки и в Концертной студии Останкино — Родион Щедрин
говорил, в числе прочего, и о внимании к слушателям, о терпимости к
вкусам молодых, о том, что нужно разговаривать с ними, а не просто
"усовещевать" классикой, тем более что только истории принадлежит право
награждать этим почетным званием... И о том, что искусство не следует
рассматривать лишь как средство воспитания.
Совпадение высказываний известного социолога и выдающегося композитора,
ученого и художника примечательно! Оно — свидетельство общественной
необходимости в новом подходе, новом мышлении. И если И. Кон настаивает
на том, что надо не винить "детектив и гитару", а воспитывать культуру
вкуса, то Р. Щедрин выходит к аудитории и делится с ней этой культурой.
И еще примечательно: как и ряд других наших материалов, этот не только
касается профессиональных забот, но выходит на простор общегражданских
задач и целей. В этом видится обнадеживающий знак: может, и впрямь
пришло время отрешиться от академической замкнутости и обернуться
навстречу "всем ветрам"? Это как раз отвечало бы нынешнему положению
музыки в мире. Важный шаг на этом пути должна сделать музыкальная
социология. Ее состоянию и перспективам было посвящено специальное
заседание Комиссии по музыкальной критике и музыковедению СК СССР. Но о
нем мы расскажем в следующей публикации.
Беседу провела Д. Дараган
Статьи и другие публикации
www.pseudology.org
|