Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 9 Тюменская область по своему экономическому значению и географическому положению не имела себе равных в Советском Союзе. Такой она остается и в современной России. Занимая территорию почти в полтора миллиона квадратных километров, она протянулась с Севера на юг на две с половиной тысячи километров. Большая её часть покрыта непроходимой тайгой, болотами, суровой тундрой. На юге области убирают самые большие в Западной Сибири урожаи пшеницы, в лесотундре и тундре, где пасутся северные олени, вся её территория представляет сплошную вечную мерзлоту.   Но именно на этой территории академик Иван Михайлович Губкин еще в начале 30-х годов XX столетия предсказал наличие самых больших в мире залежей нефти и газа. Его предсказание многим, в том числе очень крупным ученым, показалось фантастическим. Поэтому вокруг него сразу же возникли яростные споры, которые не утихали вплоть до начала шестидесятых годов. Конец им положило открытие первых месторождений. Поиск их начался сразу после Великой Отечественной войны. Первые скважины на нефть и газ были пробурены в конце сороковых годов на юге Тюменской области. Они не принесли ожидаемых результатов. Это сразу дало повод многим ученым заявить о том, что Губкин ошибся. Но тюменцы не сдавались. Они заложили скважины на Севере. Одну из них наметили пробурить на окраине поселка Березово, знаменитого тем, что здесь когда-то вместе со своей семьей отбывал ссылку опальный сподвижник Петра I светлейший князь Александр Меншиков. Разгрузить баржу с геологическим оборудованием из-за резкого спада воды на предполагаемой точке бурения не удалось, его выгрузили в полутора километрах от неё. Перетащить его на точку было нечем. И начальник Березовской буровой Партии Александр Быстрицкий решил смонтировать буровую там, где её разгрузили - на берегу реки Северная Сосьва. Когда об этом узнали в тресте "Тюменнефтегазгеология", Быстрицкого отстранили от должности и перевели на юг области в другое историческое село Покровку - родину не менее известного, чем Меншиков, в России Григория Распутина. А никем не предусмотренную на окраине Березово скважину начали бурить, Правда, уже без Быстрицкого. 21 сентября 1953 года телеграмма из Березова облетела весь мир. Скважина на берегу Сосьвы взорвалась мощным фонтаном газа, дебит которого оценивался в один миллион кубометров в сутки. Правда была и в том, что фонтан оказался неуправляемым. Никто не из нового руководства Партии, не из буровиков, находившихся на вахте, не ожидал наткнуться здесь на газовую залежь. Их на территории Тюменской области еще не открывали. Поэтому у людей не было практического опыта бурения нефтегазоносных пластов с высоким уровнем давления. Страшный рев неуправляемого фонтана слышался за многие километры. В первые дни, слушая его, в поселке от страха выли собаки. Быстрицкого вернули в Березово, через некоторое время представили к Ленинской премии, но для того, чтобы укротить ревущий фонтан, потребовался почти год. Березовская скважина оповестила миру об открытии новой нефтегазоносной провинции. Вслед за Березовским в районе Северной Сосьвы были открыты Вуктыльское, Игримское, Пунгинское, Пахромское и целый ряд других газовых месторождений. Но долгожданной нефти все не было. И снова предположение Губкина было поставлено под сомнение. Между тем, на Севере Тюменской области разворачивалась самая настоящая драма. Среднеазиатские республики, не заботясь о последствиях, с помощью созданных гидросистем разобрали воды Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи и привели Аральское море, уровень которого поддерживался притоками этих рек, в состояние катастрофы. И тогда руководство республик выдвинуло идею поворота северных рек на юг, вода которых должна была спасти Арал. Их поддержали некоторые ученые. Руководство Министерства мелиорации поручило своему проектному институту разработать вариант переброски части стока Оби и Иртыша в Аральское море. Так возникла идея Нижнеобской ГЭС. Она должна была быть построена в нижнем течении Оби у Салехарда.   Сейчас даже трудно представить это безумие, но в начале шестидесятых годов его осуществление казалось не только реальным, но и неотвратимым. Водохранилище проектируемой ГЭС затопило бы все Нижнее и Среднее Приобье, покрыв гигантским слоем воды площадь в сто тридцать тысяч квадратных километров. Это сделало бы невозможным не только эксплуатацию нефтегазовых залежей, но и их разведку. На крупнейшей нефтегазоносной провинции мира пришлось бы поставить жирный крест. Предотвратить это безумие могло только открытие крупных месторождений нефти и газа на территориях, предназначенных под затопление. В марте 1960 года на берегу таежной реки Конды Шаимская нефтеразведочная экспедиция получила первый фонтан легкой нефти. Её дебит оказался незначительным - всего около пяти тонн в сутки. Но важно было не количество нефти, а сам факт её существования на тюменской земле. А через три месяца из другой скважины, пробуренной на этой же структуре, был получен фонтан дебитом двести пятьдесят тонн в сутки. Открытие совпало с приездом в Тюмень директора института геологии и геофизики Сибирского отделения Академии наук СССР Андрея Алексеевича Трофимука. Вместе с начальником Главтюменгеологии Юрием Георгиевичем Эрвье на гидросамолете АН-2 они тут же вылетели на реку Конду. Дело в том, что начальник Шаимской нефтеразведочной экспедиции Михаил Шалавин, боясь, что ему не поверят, радиограмму об открытии передал на азербайджанском языке. "Ики юз али-уч юз" (двести пятьдесят - триста). Слишком уж высоким был дебит из района, в котором, как утверждали скептики, нет и никогда не могло быть никакой нефти, и он боялся испугать этой цифрой общественное мнение. В Главтюменгеологии было немало выходцев из Азербайджана и они перевели Эрвье радиограмму на русский язык. Эрвье поверил, но все-таки решил вместе с Трофимуком удостовериться в правдивости сообщения собственными глазами. Когда они прилетели на место, Эрвье попросил пилотов сделать на малой высоте круг над буровой. Академик Трофимук прилип лицом к иллюминатору. Рядом с буровой виднелся четкий квадрат огромной ямы, заполненной черной блестящей жидкостью. Как рассказывал потом Эрвье, и его, и Трофимука охватило невольное волнение. нефть Западной Сибири, о которой так долго и яростно спорили и к которой шли через неимоверные трудности, слепя глаза, отливала на солнце жирным маслянистым блеском. На неё можно было не только смотреть, но и зачерпнуть ладонью. Самолет, поднимая поплавками брызги, опустился на реку Конду, подрулил к песчаному берегу. Начальник экспедиции Шалавин уже ждал их и, едва поздоровавшись, сразу повел к буровой. Потом дал команду открыть задвижку. Отводная труба вздрогнула, из неё, заглушая все вокруг, со страшным ревом вырвался мощный поток нефти с газом. Трофимук настолько растрогался, что у него повлажнели глаза и он, не стесняясь, начал утирать их ладонью. Ведь западносибирская нефть была делом жизни не только Эрвье, но и его, академика Трофимука. Институт геологии и геофизики Сибирского отделения Академии наук СССР, возглавляемый Трофимуком, положил немало сил на то, чтобы доказать возможность наличия в Западной Сибири огромных запасов углеводородного сырья. И вот теперь эта теоретическая возможность стала практической реальностью. Через несколько дней в Правде появилось большое интервью Эрвье и Трофимука о первой промышленной нефти, найденной на тюменской земле. Оно положило начало коренному изменению отношения многих центральных ведомств к разведке здешних недр. А тюменские геологи сразу стали героями очерков и репортажей всех московских газет. Вслед за открытием нефти в Шаиме она возвестила о себе и в других местах. История этих открытий иногда была связана с невероятными, по сегодняшним меркам, поступками людей. В 1959 году из Кемеровской области в Сургут в полном составе вместе со всем оборудованием тайно прибыла на барже Партия опорного бурения во главе с молодым геологом Фарманом Салмановым. Партия подчинялась Новосибирскому геологическому управлению и искала нефть в Крапивинском районе Кемеровской области. Пробурив там несколько скважин, Салманов не обнаружил не только нефти, но и никаких её признаков. Чутье охотника за подземными кладовыми подсказывало ему, что нефть должна быть не на юге Сибири, где залегают мощнейшие угольные пласты, а на Севере, имеющем совершенно другую геологическую структуру.   Посоветовавшись с коллективом, он решил, не ставя в известность новосибирское начальство, перебраться в Среднее Приобье. Погрузил на баржу оборудование, семьи геологов и по Томи, а затем Оби направился в Сургут. Чтобы об этом не узнало руководство геологического управления, целую неделю не выходил с ним на связь по рации. О себе дал знать только тогда, когда оборудование было разгружено, а баржа ушла назад в Кемеровскую область. И сразу же обратился в Главтюменгеологию с просьбой зачислить Партию в её состав. Такое решение было принято с помощью Тюменского промышленного обкома КПСС, который тогда возглавлял А.К. Протозанов. На базе геологической Партии была образована Сургутская нефтеразведочная экспедиция, во главе которой поставили Салманова. Ей поручили вести разведку нефти и газа во всем Среднем Приобье. Весной 1960 года в неё включили геофизические Партии, работающие в этом районе. В двухстах пятидесяти километрах южнее Сургута сейсморазведчики выявили перспективную на нефть и газ Мегионскую площадь. Скважину на ней начала бурить бригада мастера Григория Норкина. К весне 1961 года бурение было закончено. При испытании скважина дала 240 тонн высококачественной нефти в сутки. Так в семистах километрах от Шаима был выявлен еще один нефтеносный район, оказавший огромное влияние на развитие нефтедобывающей промышленности всего Советского Союза. В том же году геологи заложили скважину недалеко от маленького рыбацкого поселка Усть-Балык, расположенного на одном из островов Юганской Оби. Скважину решили пробурить в центре свода выявленной геофизиками крупной структуры. Проходку её вела бригада бурового мастера Виктора Лагутина. Скважина вскрыла сразу шесть нефтеносных горизонтов. Все они оказались продуктивными, дебит одной скважины составлял восемьсот тонн нефти в сутки. Такого на тюменской земле еще не было. Когда стали подсчитывать запасы месторождения, удивление геологов не знало предела. Они составили несколько сот миллионов тонн. Открытия последовали одно за другим. Вскоре на геологическую карту были нанесены Западно-Сургутское, Ватинское, Правдинское, Салымское, Мамонтовское, Федоровское месторождения. 22 июня 1965 года бригада бурового мастера Григория Норкина, открывшего Мегионское месторождение, испытала скважину Р-1, пробуренную на Самотлорской площади. Её дебит составил 1500 тонн нефти в сутки. Этот фонтан возвестил о том, что на Тюменском Севере было открыто крупнейшее в Советском Союзе и третье по величине в мире Самотлорское месторождение с запасами нефти свыше двух миллиардов тонн. Наряду с широким исследованием недр Среднего Приобья тюменские геологи продолжали поиск нефти и газа на Севере области. В конце сентября 1962 года Тазовская нефтеразведочная экспедиция при проходке скважины вскрыла мощный газовый пласт. Буровики не сумели вовремя среагировать на это и скважина, как и в Березове, перешла к открытому фонтанированию, извергая ежедневно на поверхность свыше миллиона кубометров газа и более десяти тысяч тонн воды. Её удалось усмирить только через месяц. Этим фонтаном заговорила тюменская тундра. Запасы газа на Тазовском месторождении составили 120 миллиардов кубометров. Примерно в это же время скважина, пробуренная на берегу речки Пур-Пе, открыла еще одно газовое месторождение с запасами почти в пятьсот миллиардов кубометров. Его назвали в честь академика, предсказавшего сибирские открытия, Губкинским. Между тем, геофизическая служба Главтюменгеологии выдавала поисковикам одну перспективную структуру за другой. Но даже среди них встретилась такая, которая удивила всех своими размерами. Геофизики, отбивая профили, не смогли пройти её за целый год. Структура простиралась далеко за Полярный круг и называлась Уренгойской. В 1965 году на её южную оконечность завезли буровую. Проходку скважины начала бригада мастера Владимира Полупанова. На глубине 1,148 метров буровое долото наткнулось на газовый пласт. Его мощность оказалась свыше 170 метров. Ничего подобного в практике геологоразведки еще не встречалось. При испытании эта скважина дала свыше пяти миллионов кубометров газа в сутки. Геологи поняли, что открыли уникальнейшее месторождение. Для того, чтобы определить его запасы, нужно было пробурить десятки скважин. Между тем, разведка в Заполярье шла и на других площадях. В частности на так называемом Надымском своде. В 1966 году здесь испытали первую скважину, давшую свыше трех миллионов кубометров газа в сутки. Месторождение, названное Медвежьим, быстро оконтурили и подсчитали его запасы. Они составили 2250 миллиардов кубических метров.   До этого было известно четыре самых крупных в мире месторождения газа. Первым из них считалось Панхандл-Хьюготон на Севере США. Его запасы составляли около двух триллионов кубометров. Затем Гронингемское - в Северном море с запасами 1900 миллиардов кубометров. Далее следовали Хасси-Рмель на Севере Алжира с запасами 1600 миллиардов кубометров и Пазенан в Иране, его запасы - 1200 миллиардов кубометров.   Медвежье сразу выводило нашу страну в мировые лидеры по запасам природного газа. Но и оно казалось карликом по сравнению с Уренгоем, окончательные запасы которого к тому времени так и не были подсчитаны. А между Медвежьим и Уренгоем находились такие месторождения, как Ямбургское, Заполярное, Бованенковское. Запасы каждого из них составляли от трех до пяти с лишним триллионов кубометров. Предсказания Ивана Губкина не только оправдались, они превзошли все ожидания. В 1964 году Тюмень отправила стране первые сто тысяч тонн нефти. Для её транспортировки в том же году на Тюменском судостроительном заводе построили десять нефтеналивных барж. В следующем году судостроители дали нефтяникам еще двадцать барж и добыча увеличилась до четырехсот тысяч тонн. Нефть отправляли по Оби и Иртышу на Омский нефтеперерабатывающий завод. В 1965 году в Тюменской области вступил в эксплуатацию первый газопровод Пунга-Серов, по которому газ березовской группы месторождений стал поступать на промышленные предприятия Урала. К концу того же года в области было уже открыто 27 нефтяных и 25 газовых месторождений. А через два года вступил в строй первый нефтепровод Усть-Балык-Омск, с пуском которого в Западной Сибири началась круглогодичная добыча нефти. В 1965 году в Тюмени было создано главное управление по добыче нефти и газа - Главтюменнефтегаз, начальником которого назначили Виктора Ивановича Муравленко. До этого он работал начальником объединения "Куйбышевнефть", а затем отвечал за всю добычу нефти в Средневолжском совнархозе. Муравленко был Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской премии и депутатом Верховного Совета СССР. К тому времени звезду Героя и звание лауреата Ленинской премии получил начальник Главтюменгеологии Юрий Георгиевич Эрвье.   На Тюменском Севере один за другим начали расти новые города - Урай, Мегион, Нижневартовск, Сургут, Нефтеюганск, Надым. Здесь все работало на великую цель, здесь чуть ли не каждый человек был живой легендой. Даже первый секретарь обкома Геннадий Павлович Богомяков своей биографией не походил ни на одного из коллег-секретарей. Его партийная карьера была столь же короткой, сколь и стремительной. В обком он пришел в 1967 году из Западно-Сибирского научно-исследовательского геологического института сразу на должность заведующего отделом нефти, газа и геологии. Через пять лет стал вторым секретарем обкома, а в 1973 году - первым. Геолог по образованию, он был единственным из всех первых секретарей обкомов страны, имевшим звание лауреата Ленинской премии. Он получил её вместе с Ф.К. Салмановым, В.Т. Подшибякиным и другими геологами за открытие тюменских месторождений нефти и газа. Вот в такой области и с такими людьми мне предстояло начинать работу собственного корреспондента Правды. Я чувствовал себя щенком, брошенным в омут, в котором не видно ни дна, ни берега. Чтобы не утонуть, надо было не только держаться на плаву, но и уметь маневрировать в водоворотах. В Тюмень я прибыл 6 августа 1974 года пасмурным прохладным утром. Поезд остановился не у вокзала, а у какого-то забора, где не было ни перрона, ни посадочной площадки. Шагнув с высоких ступенек вагона на землю, я осмотрелся. За забором, все в строительных лесах, поднималось большое серое здание. Я понял, что это новый вокзал, который должен быть скоро сдан в эксплуатацию. Еще до моего отъезда из Москвы заведующий корреспондентской сетью Правды Евгений Дмитриевич Киселев позвонил в Тюменский обком и попросил заказать гостиницу для нового корреспондента. Там ответили, что место будет зарезервировано в "Заре. Туда и отправился я с небольшим чемоданчиком, который мне еще в санатории тщательно собрала жена. Гостиница оказалась маленькой и старой с выщербленным скрипучим полом и нарисованными коричневой масляной краской панелями в коридоре. Штукатурка на её стенах потрескалась от времени. Дежурная подала мне ключ от номера. В нём было две комнаты и ванная, поэтому он назывался "люкс". Я с удовольствием принял ванную, привел себя в порядок и позвонил в приемную обкома, попросив соединить с первым секретарем. Богомяков был занят. У него шло какое-то совещание. Потом у него были московские гости, затем тюменские строители.   Короче говоря, в этот день дозвониться до него не удалось   В душе возникла обида. Ведь Богомяков прекрасно знал, что на тюменскую землю для постоянной работы прибыл новый корреспондент Правды. Решение Секретариата ЦК об этом наверняка уже давно было в обкоме. Неужели он не мог поднять трубку и назначить мне день и час встречи? Ведь для такого разговора не надо было тратить даже минуты. В крайнем случае, дату и время встречи можно было передать через секретаршу. Я понимал, что первый секретарь обкома занятый человек и не рассчитывал на то, что он примет меня немедленно. Но такого холодного приема не ожидал. Подумав, пришел к выводу, что в обкоме, очевидно, решили держать корреспондента на расстоянии. Встретились мы с Геннадием Павловичем Богомяковым только через три дня после моего приезда. В создавшейся ситуации я не знал, как себя вести и шел на эту встречу очень скованным. Решил почти ничего не говорить, а слушать то, что скажет первый секретарь обкома. Богомяков оказался крупным, физически очень крепким человеком, по внешнему виду скорее похожим на охотника-медвежатника, а не на кабинетного работника. Встретил он меня, на удивление, радушно, почти как старого знакомого. Вышел из-за стола на середину кабинета, крепко пожал руку. Затем усадил за стол, сам сел напротив. Я растерялся еще больше и никак не мог избавиться от своей скованности и Богомяков, по всей видимости, заметил это. Разговор начал он. Спросил откуда я родом, что закончил, где работал до приезда в Тюмень. Я тоже начал задавать вопросы и постепенно разговор наладился. Он перешел на тюменские проблемы, на то, чем живет область, к чему следует привлечь внимание общественности и центральных органов.   Мне показалось, что, в отличие от Лигачева, мнение Прессы, да и общественности, мало интересуют первого секретаря. Любой вопрос он может решить и без них. Для этого достаточно снять телефонную трубку и позвонить в Госплан, Совет Министров или ЦК КПСС. Значение области настолько велико, что на любую просьбу обкома сразу же откликаются все центральные органы. Но выражать свое мнение вслух я, конечно, не стал. Затем Богомяков спросил, какое впечатление произвела на меня Тюмень, как я устроился. За те три дня, которые мне пришлось провести в ожидании встречи с первым секретарем обкома, я, конечно же, успел пройтись по главным улицам, осмотреть центральную часть областной столицы. Город мне не понравился. В нём не было ни одного здания, на котором мог бы задержаться взгляд. С Севера на юг его пересекала одна улица Республики. Остальные заканчивались непонятными тупиками. Не надо было обладать особой прозорливостью, чтобы заметить: областное руководство совершенно не занималось городом. По всей видимости, до него не доходили руки. Ведь главные дела вершились на Севере. А, между тем, Тюмень являлась столицей самого богатого в мире нефтяного края, его визитной карточкой. И не только края. Она была визитной карточкой всей страны. Конечно, все можно было списать на издержки первых лет освоения, но вопиющая нищета областного центра никак не вязалась ни с имиджем страны, ни с колоссальными богатствами Тюмени. Однако говорить об этом первому секретарю обкома я не стал. Сказал лишь, что впечатления о городе у меня пока самые поверхностные, а вот что касается моего бытового устройства, то без помощи партийного комитета мне не обойтись. Та квартира, которую занимал предыдущий корреспондент, не соответствует статусу корреспондентского пункта. - Чем она вас не устраивает? - искренне удивился Богомяков и впервые за все время разговора внимательно посмотрел на меня. - В ней нет места, где бы я мог принимать посетителей. - Каких посетителей? - еще больше удивился Богомяков. - Тех, которые будут обращаться в Правду с жалобами и другими вопросами. - С какими жалобами? - не понял первый секретарь обкома. - С самыми различными. В том числе и на действия областных руководителей. По опыту работы других корреспондентов я знаю, что такие жалобы к ним поступают. Геннадий Павлович, опустив глаза, на минуту задумался, потом нажал клавишу на своем телефоне и сказал: - Сейчас к тебе придет новый корреспондент Правды по Тюменской области. Покажи ему все квартиры, которые будут сдаваться в ближайшее время. Какая понравится, на ту и выпишешь ордер. - И, повернувшись ко мне, добавил: - Идите к председателю горисполкома, он сделает все, что нужно. Я сейчас разговаривал с ним. Я поблагодарил Богомякова и направился в горисполком. По пути приводил в порядок первые впечатления. Они никак не складывались воедино. Богомяков много говорил о проблемах области, связанных с издержками роста и чрезвычайно высокими темпами освоения нефтяных и газовых месторождений. Отставало обустройство промыслов и трубопроводное строительство. В новых районах нефтегазодобычи не было ни одного километра дорог, не хватало электроэнергии. Тысячи людей ютились в так называемых балках - лачугах, напоминающих кварталы латино-американской бедноты. Разница заключалась лишь в том, что латиноамериканцы строили свои лачуги из фанеры, а тюменцы из дерева. Благо, леса на Севере хватало. Чувствовалось, что первый секретарь обкома прекрасно владеет всеми этими, без преувеличения, колоссальными проблемами и с утра до ночи занят их решением. Но возникало впечатление, что они его одолевают больше, чем положение людей, ежесекундно сталкивающихся с ними. А ведь именно это создает в области всю социальную атмосферу. Но, может быть, первое впечатление слишком обманчиво? Может быть, все обстоит совершенно по-другому? Ответить на этот вопрос сам себе я не мог. Председатель горисполкома уже ждал меня. Мы сели в машину и поехали осматривать жилье, которое строители готовили к сдаче в эксплуатацию. Остановились около девятиэтажного дома, зашли в подъезд, заглянули в квартиру, где работали штукатуры. Это была обычная хрущевка. В редакции же мне строго-настрого наказали добиваться хорошей квартиры. Такой, какая могла бы устроить любого корреспондента, в том числе имеющего большую семью. Корреспонденты в Правде не засиживались подолгу на одном месте. И редакции не хотелось, чтобы каждый новый корреспондент начинал свою жизнь в области с решения квартирной проблемы. - А нет ли у вас других квартир? - спросил я председателя. - Эта для корреспондентского пункта не подходит. Он понял меня и снова пригласил в машину. Мы поехали к другому сдаточному дому. Здесь было совсем иное жилье. Мне оно понравилось и я сказал об этом городскому голове. Правда, спросил при этом, когда дом будет сдаваться в эксплуатацию. - К седьмому ноября, - ответил председатель. Меня это вполне устраивало, три месяца я мог прожить и в гостинице. Мы договорились с председателем, что в конце октября я зайду к нему и на этом расстались. Я тут же позвонил жене, объяснил ситуацию и сказал, чтобы к концу августа она собиралась в Тюмень. - А как же сын будет ходить в школу? - спросила жена. - Он что, будет жить вместе с нами в гостинице? - Придется пожить в гостинице, - ответил я. - Другого выхода у нас нет. Пока жена собирала чемоданы и готовилась к переезду на новое место жительства, я начал знакомиться с людьми, создавшими Тюмени славу нефтяной столицы страны. Первым из них был начальник Главтюменгеологии Юрий Георгиевич Эрвье. Признаюсь, я не без волнения набирал его телефон. Эрвье, как и начальник Главтюменнефтегаза Виктор Иванович Муравленко, казались мне такими же символами могущества нашей страны, как создатель атомной промышленности Игорь Васильевич Курчатов или отец космического ракетостроения Сергей Павлович Королев. И это не было преувеличением. Нигде в мире не было таких запасов нефти и газа, нигде в мире не приходилось сталкиваться с такими трудностями при их разведке и освоении. Справиться с этим могли только выдающиеся люди. Когда на другом конце телефонного провода раздался негромкий хрипловатый голос, я вздрогнул. Затем, перебарывая волнение, назвал себя и сказал, что хотел бы встретиться с начальником Главтюменгеологии. Эрвье сделал небольшую паузу и произнес: - Приходите в два часа. Я вас жду. Штаб тюменских геологов находился на центральной улице города недалеко от гостиницы "Заря". Ровно в два я был в кабинете его начальника. Эрвье оказался пожилым, совершенно седым человеком с коричневым, иссеченным глубокими морщинами лицом. Такие лица бывают у таежных охотников или... геологов. Протягивая мне сухую, жесткую ладонь, он приподнялся на стуле. Мы поздоровались. Я, по всей видимости, начал так жадно разглядывать его, что Эрвье, не выдержав, сказал: - Я вас слушаю. Я сел на стул, еще раз посмотрел на Эрвье, стараясь запомнить каждую морщинку на его лице, и спросил: - Юрий Георгиевич, что представляет из себя Главтюменгеология? Что можно ожидать от работы геологов в ближайшее время? Или они уже открыли все, что можно открыть. Эрвье достал папиросу, закурил, несколько раз глубоко затянулся и положил её на край большой стеклянной пепельницы, стоявшей на столе. - После открытия таких уникальных месторождений нефти, как Самотлорское, Мамонтовское, Усть-Балыкское, Федоровское, а также находящихся в Заполярье газовых гигантов Уренгоя, Медвежьего, Ямбургского многие думают, что поиск углеводородного сырья на территории Тюменской области можно если не прекратить вовсе, то во всяком случае ограничить, - сказал он. При этом мне показалось, что голос его начал скрипеть еще больше. Эрвье посмотрел на меня и продолжил: - Но если мы не будем вести опережающими темпами разведку, то очень скоро не сможем наращивать добычу нефти и газа. Промысловики всегда должны иметь под рукой резервные запасы. Только тогда можно работать, не заботясь о будущем. - Он протянул руку к папиросе, затянулся и снова положил её на край пепельницы. Затем сказал: - Недавно на Севере Сургутского района выявлено новое крупное месторождение нефти - Холмогорское. Это говорит о том, что Тюменское Приобье еще далеко не разведано. Я уверен, что здесь нас ждет немало открытий. Я смотрел на Эрвье и мне казалось, что он и его кабинет высокого начальника взаимно исключают друг друга. Такой кабинет подходит ученому или чиновнику большого ранга, а Эрвье - человек природы. Даже внешний вид его скорее напоминает североамериканского индейца, а не кабинетного работника. Недаром на его лице запечатлелись и обские штормы, и заполярные вьюги. И мне показалось, что ему в этом кабинете тесно.   Но он вдруг начал так говорить о геологии, что я замер - Мы еще не совсем ясно представляем себе структуру здешних залежей, - снова затянувшись папиросой, дребезжащим голосом сказал он. - В прошлом году на Южно-Сургутской площади была выявлена очень интересная нефтяная залежь, расположенная не в поднятии, а в виде гигантского песчаного клина, оказавшегося внутри глиняной ловушки. Таких месторождений может быть много, но у нас еще не отработаны надежные методы их поиска. Ни геологическая наука, ни мы, поисковики, пока не можем ответить и на вопрос, что представляет из себя так называемый Большой Салым, расположенный в Среднем Приобье. Вне зависимости от подземных поднятий и впадин недра здесь насыщены нефтью на площади, превышающей десять тысяч квадратных километров. Можете себе представить, что это такое? Первоначальный дебит многих скважин на Салыме свыше тысячи тонн нефти в сутки. Но после нескольких часов отбора он вдруг начинает резко падать. А когда скважина некоторое время отдохнет, все начинается сначала. Мы еще не сталкивались с подобным явлением и ученые тоже не могут пока понять механизм его действия. Предполагается, что запасы Салымского месторождения могут быть не меньше, чем на Самотлоре. Очень крупные залежи нефти могут находиться и в Заполярье. Но там тоже имеется своя специфика. Мы никак не можем пробурить и нормально испытать ни одну глубокую скважину на Уренгое. Ниже газовой залежи находятся пласты с аномально высоким давлением. Оно составляет многие сотни атмосфер. У нас нет оборудования, которое позволяло бы испытывать такие скважины. Но нефть там будет открыта, причем самого высокого качества. Я слушал Эрвье, говорившего глуховатым, простуженным и оттого казавшимся дребезжащим голосом, смотрел, как он неторопливо курит папиросу, и думал о том, что вряд ли кому-то еще удастся совершить что-то подобное. Антарктиду открыли Лазарев и Беллинсгаузен, пролив между Азией и Америкой - Витус Беринг, отправленный в экспедицию российским императором Петром I, а сибирскую нефтегазоносную провинцию - Юрий Георгиевич Эрвье. Потом в Антарктиде побывали тысячи людей, через пролив проплыли тысячи кораблей, но имена первооткрывателей навсегда остались высеченными на скрижалях человеческой истории. Так будет и с Севером Западной Сибири. Здесь наверняка выявят еще немало месторождений, но все следующие поколения геологов будут идти уже по следам Эрвье. Юрий Георгиевич не знал, о чем я думал, сидя перед ним. Он погасил папиросу и сказал: - Я совершенно уверен в том, что значительные запасы нефти и особенно газа находятся на шельфе Карского моря. Это подтверждают месторождения, открытые на Ямале. Сейчас мы создали там нефтеразведочную экспедицию. Она работает на мысе Харасавэй. Так что дел в Тюменской области у нас еще очень много. Он поднял глаза на висевшую на стене огромную геологическую карту Западно-Сибирской низменности. Мыс Харасавэй, расположенный на полуострове Ямал, находился на самом её верху. Я проследил за его взглядом и спросил: - Юрий Георгиевич, а какие открытия оказались для вас самыми памятными? Он отвернулся от карты, на секунду задумался, потом сказал: - Первым, конечно, было Березовское. И не потому, что там произошла авария. После Березова изменилось отношение к нашей работе со стороны государственных органов. Вторым был Шаим. Мы доказали, что на Севере Тюменской области имеются промышленные запасы нефти. - Он достал еще одну папиросу, не спеша размял её, закурил и, выпустив дым, произнес: - И до конца жизни не забыть газовые фонтаны на Пур-Пе и в Тазовском. Эрвье закрыл глаза, словно заново переживая события, случившиеся девять лет назад. Он точно помнил дату и день недели. И даже все детали тех событий. Было это в понедельник, 11 февраля. Телефонный звонок поднял его около часа дня из-за обеденного стола. Звонили с радиостанции. - Юрий Георгиевич, - дрожащим голосом сказала радистка. - Вам только что телеграмма из Салехарда. Я зачитаю. "11 февраля 4-45 скважине 101 Пурпейской площади глубине 773 метра произошел выброс перешедший открытый газовый фонтан тчк 5-30 вокруг буровой появились грифоны тчк 7-30 начался пожар тчк Затем из скважины выбросило пятидюймовый инструмент вышка деформировалась упала образуется кратер тчк Месте газом выбрасывается много воды зпт жертв нет тчк Фонтан очень большой силы. Радировал начальник объединения "Ямалнефтегазгеология" Вадим Бованенко. Несколько чувств сразу смешались в душе Эрвье. Первое, успокаивающее, что все обошлось без жертв. Второе, радостное - открыт новый газоносный район и, по всей видимости, очень крупный. Фонтанов такой силы на тюменской земле еще не было. И третий вопрос, словно гвоздь, ударивший в голову - почему же произошла беда? Вылететь в Тарко-Сале, до которого от Тюмени свыше тысячи километров, удалось только на следующий день утром. Когда Эрвье вместе с пилотами шел к своему самолету ЛИ-2, его уже на летном поле догнал Быстрицкий, работавший теперь в Тюмени. - Юрий Георгиевич, на Тазовской тоже беда, - задыхаясь, сказал он. - Только что в Главк передали радиограмму начальника экспедиции Подшибякина о том, что там аварийный фонтан с пожаром. Эрвье показалось, что в этот день на него свалились все беды мира. Он дал Быстрицкому необходимые распоряжения. А сам заторопился к самолету. За ним поспешил Николай Григорьев - специалист Главка по ликвидации аварийных скважин. Больше никого с собой в самолет Эрвье не взял. В аэропорту Тарко-Сале их встретили второй секретарь Тюменского обкома Партии А.К. Протозанов и В.Д. Бованенко, прилетевшие из Салехарда, и главный инженер Главка Н.М. Морозов, добравшийся сюда из Ханты-Мансийска. Посовещавшись несколько минут, Григорьева и Морозова решено было отправить на ЛИ-2 в Тазовское, а всем остальным на самолете АН-2 лететь к аварийной скважине на Пур-Пе. - Если уж начинаются несчастья, они идут целой полосой, - сказал Эрвье, снова затянувшись и положив папиросу на край пепельницы. - Садиться пришлось на лед реки. Когда самолет коснулся лыжами занесенной снегом его поверхности, от удара треснула стойка шасси и мы послетали со своих сидений. Слава Богу, отделались легкими ушибами. Буровая представляла собой необыкновенное зрелище. Газовый фонтан, вырываясь из неё, поднимался вертикально метров на пятьдесят, там вспыхивал, образуя клубящийся огненный шар, похожий на атомный гриб. Ели и пихты, присыпанные снегом, мокро блестели, самые ближние к скважине уже дымились. Огромный кратер рос на глазах, продвигаясь к реке. Буровики спасали все, что можно было спасти, но ближе, чем метров на двести пятьдесят к горящей скважине нельзя было подойти. У края кратера дымились остатки гусеничного тягача и бывшая котельная. Эрвье понимал, что спасти уже ничего нельзя, надо было думать, как усмирять неуправляемый фонтан. Вернувшись вечером на вызванном специально вертолете в Тарко-Сале, стали выяснять причину аварии. Она заключалась в нарушении технологии бурения. - Такие аварии ликвидируются одним способом, - глядя на меня, сказал Эрвье. - Сначала надо погасить факел. Затем смонтировать новую буровую, пробурить наклонную скважину так, чтобы она подошла к стволу аварийной и задавить фонтан тяжелым глинистым раствором. Для этого в раствор добавляют специальный утяжелитель - барит. Когда составили список необходимого оборудования и подсчитали его вес, оказалось, что он составляет 1,700 тонн. Плюс еще шестьсот тонн горючего, необходимого для работы техники. В связи с тем, что никаких дорог до Тарко-Сале нет, завезти все это можно было только с помощью авиации. Тюменское управление гражданской авиации не смогло бы этого сделать, даже если бы переключило на наши перевозки весь свой авиапарк. Я не знал, что делать, но Александр Константинович Протозанов сказал: "Надо сообщить об аварии в Правительство и просить помощи у него. Своими силами нам здесь не справиться". На следующий день телеграмма ушла в Москву, а Эрвье вместе со своим сопровождением отправился на вертолете в Тазовское. Там был такой же неуправляемый фонтан, что и на Пур-Пе, разница состояла лишь в том, что здесь не было кратера. Мастер по ликвидации аварий Николай Григорьев уже сделал свои расчеты. Надо было взрывом потушить пламя, установить на скважине необходимое оборудование и задавить её тяжелым раствором. С его планом согласились. Через месяц авария в Тазовском была устранена. А с горящей скважиной на Пур-Пе пришлось возиться почти полгода. Сразу после телеграммы Эрвье и Тюменского обкома Партии Председатель Совета Министров РСФСР Г.И. Воронов распорядился оказать тюменцам необходимую помощь и выделить средства для покрытия расходов по ликвидации аварий. Для перевозки грузов были привлечены самолеты полярной авиации АН-12 и вертолеты МИ-6. Самолеты доставляли грузы в Тарко-Сале, вертолеты перебрасывали их на буровую. Когда смонтировали новую установку и пробурили наклонную скважину до ствола аварийной, в неё стали закачивать воду и вслед за ней тяжелый глинистый раствор. Расчет был на то, что, когда мощный напор воды достигнет аварийной скважины, давление в ней упадет до нуля. Тут и должен будет сыграть свою роль глинистый раствор. Но скважина не хотела усмиряться. Борьба с ней длилась несколько дней, пока люди не победили. - Из этих аварий мы сделали два вывода, - сказал Эрвье. - Первый заключался в том, что мы вышли в район, где залегают крупнейшие газовые залежи мира и нам надо быть готовыми к их разведке. Второй касался авиации. Мы научились пользоваться ей для доставки в Заполярье своих грузов. Рассказ настолько захватил меня, что я не выдержал и сказал: - Юрий Георгиевич, если в какой-нибудь нефтеразведочной экспедиции возникнет нештатная ситуация и вы полетите туда, возьмите меня с собой. В его глазах промелькнул хитроватый огонек, он улыбнулся краешком губ и ответил: - Лучше будет, если нам с вами никогда не придется сталкиваться с подобными вещами. В Главтюменгеологии в то время поиск новых залежей топлива вели тридцать нефтеразведочных экспедиций. У геологов были свои научные подразделения, мощная база материально-технического снабжения. Под руководством Эрвье в общей сложности работало более пятидесяти тысяч человек. Ни одной крупной аварии после Пур-Пе и Тазовского в Главке не было. Я очень жалею, что за все время работы в Тюмени мне не удалось ни разу побывать вместе с Эрвье в нефтеразведочной экспедиции. Да и заходил я к нему не так часто. Если нужно было узнать какие-то подробности о новом открытии, чаще всего шел к главному геологу Главтюменгеологии Фарману Салманову, с которым у меня установились дружеские отношения. Мы поддерживали их много лет, в том числе и тогда, когда Салманов, сменив Эрвье, стал начальником Главка, а затем заместителем министра геологии СССР. Но Эрвье был первым. Как Лазарев или Беллинсгаузен, как Семен Дежнев или Витус Беринг, как Юрий Гагарин. Первой моей заметкой, переданной в Правду из Тюмени, было сообщение о том, что геологи Тарко-Салинской экспедиции открыли новое месторождение нефти, которое назвали Тарасовским. Эрвье не было на месте и я попросил прокомментировать это открытие Салманова. Фарман Курбанович в отличие от своего начальника был очень эмоциональным человеком. С первых слов он начал разговаривать со мной на "ты и я, сам не заметив этого, вдруг стал отвечать ему тем же. У Салманова было редкое качество моментально располагать людей к себе. Выпускник Бакинского нефтяного института, он нашел себя в Сибири, женился на русской, и Сибирь стала его второй родиной. Я уже упоминал о том, что первую нефть он начинал искать в Кемеровской области. Но, поняв, что её там не может быть, погрузился вместе со всем коллективом на баржу и прибыл в Сургут. До перехода в Главк он возглавлял в Приобье несколько экспедиций и открыл немало нефтяных месторождений, в том числе уникальных. К тому времени, когда мы познакомились с ним, он уже был лауреатом Ленинской премии и Героем Социалистического Труда. Занимался Салманов и наукой. Не так давно получил ученую степень доктора геологии. Я спросил, для чего ему это нужно? - Ты понимаешь, - поблескивая большими темными глазами, сказал Салманов. - Тринадцать лет назад мне довелось участвовать в конференции, обсуждавшей перспективы поиска нефти и газа в Западной Сибири. И вот вылезает на трибуну один москвич и начинает доказывать, что никакой нефти в Тюменской области быть не может. Я смотрю на тех, кто сидит рядом, и вижу, что некоторые верят ему. Меня это просто взорвало. Ведь от таких конференций зависело обеспечение нас ресурсами. Я соскочил с места и кинулся к трибуне. Но председательствующий не дал мне слова. "Какое право ты имеешь возражать? - сказал он. - Здесь выступает кандидат наук. А ты кто?" Меня это так задело, что я сразу же решил писать кандидатскую диссертацию. А когда защитил её, написал докторскую. Теперь для меня открыты все трибуны. Салманов засмеялся и погладил ладонью свои короткие усики. - А что стало с твоим оппонентом? - спросил я. - Он так и остался кандидатом наук. Сел не на ту лошадь. Говорил Салманов быстро, глотая слова, к тому же имел сильный кавказский акцент. Но слушать его всегда было интересно. Я спросил его о том, что означает для тюменских геологов открытие Тарасовского месторождения. - То, о чем мы говорили всегда. Большая нефть есть не только в Среднем Приобье, но и на Севере области. Именно у нас самая эффективная разведка во всей стране. Из трех скважин, пробуренных на тюменской земле, каждые две дают нефть или газ. Сюда и должны направляться основные ресурсы. К сожалению, мы работаем в условиях постоянного, острого дефицита. Это не только сдерживает разведку, но и не всегда позволяет нефтяникам вовремя вводить в эксплуатацию новые площади. Слетай к нашим геологам, посмотри, как они работают, - посоветовал Салманов. Я послушался его совета. Побывал в Тарко-Сале, Уренгое, Тазовском. Проблемы у всех геологов Западной Сибири были одни. Им не хватало буровых установок, труб, транспортной техники, приспособленной для сибирского Севера, нормальных бытовых условий. Но работали они, не щадя себя, и открывали одно месторождение за другим. Слава Государства, его значение в мире пересиливало все остальное. Они знали, что без надежного обеспечения страны собственным топливом экономику развивать нельзя. Никто не подарит нам свои ресурсы и свои рынки. Мы привыкли рассчитывать только на себя, быть впереди планеты всей и не хотели никому отдавать этого первенства. Получив номер газеты со своей первой заметкой, в которой под моей фамилией стояла короткая приписка "корр. Правды, я не ощутил ни радости, ни гордости. Вместо этого почувствовал огромную ответственность, свалившуюся на плечи. Я вдруг понял, что теперь каждое мое слово будет рассматриваться словно под микроскопом. Ведь Правда - орган ЦК КПСС, а собственный корреспондент - её официальный представитель на месте. Я, конечно, знал это и раньше. Но одно дело знать и совсем другое быть в шкуре этого корреспондента. В душе который уже раз в жизни появилось тревожное чувство: справлюсь ли? Но я тут же подавил его. Надо было не расслабляться, а вгрызаться в тюменскую жизнь, завоевывать авторитет. Добиться уважения можно только хорошей работой. Вскоре мне выпал случай побывать у начальника Главтюменнефтегаза Виктора Ивановича Муравленко. Еще работая в Томской области, я дважды видел его, Правда, с высокой трибуны. Первый раз в Сургуте, где проводился актив Главка и я вместе с делегацией томских нефтяников был его участником. Второй раз в Стрежевом. Нефтегазодобывающее управление "Томскнефть" входило в состав Главтюменнефтегаза и Виктор Иванович прилетел на Томский Север разбираться с его проблемами, которых было более, чем достаточно. А за день до этого в Стрежевой прилетел Лигачев. После подробного знакомства с делами состоялось большое совещание нефтяников. Выступая на нём, Муравленко говорил негромко, не напрягая голоса. Но все, кто был там, слушали его, боясь пропустить хотя бы слово. С таким же не скрываемым вниманием слушал его и Лигачев. Мне показалось, что Егору Кузьмичу доставляло особое удовольствие общаться с этим человеком. Муравленко никогда не выходил из себя, не произносил ни одного лишнего и, уж тем более, резкого слова. Это был в высшей степени интеллигентный человек. Он обладал колоссальной эрудицией, ему не надо было повышать голоса, для решения любой проблемы у него всегда хватало логических доводов. Тогда же в Стрежевом пронесся слух о том, что Лигачев предложил Виктору Ивановичу Муравленко баллотироваться кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР по Томской области. Томичи считали, что если начальника Главка изберут от их области, он будет помогать им еще больше. Но Муравленко от предложения отказался. Позже, уже в Тюмени, я узнал подробности этой истории. Муравленко приехал в Тюмень депутатом Верховного Совета СССР. Его избирали в Куйбышевской (ныне Самарской) области. Когда подошли очередные выборы, в списках кандидатов в депутаты от Тюменской области его не оказалось. По всей видимости, весь список был заранее утвержден и согласован с Москвой и первый секретарь обкома Борис Евдокимович Щербина не решился на его исправление. Об этом узнал Лигачев и тут же предложил Муравленко выставить свою кандидатуру от Томской области. - Томичи вас знают и любят, и можете быть уверены, что они вас изберут, - заверил Егор Кузьмич. Тут уж взыграло самолюбие тюменцев. Они всегда смотрели на томских нефтяников как на своего меньшего брата и ни в коем случае не могли допустить, чтобы начальник их ведущего Главка представлял в Верховном Совете СССР интересы другой области. Щербина тут же встретился с Виктором Ивановичем и попросил его баллотироваться в Верховный Совет. Мне думается, что, делая предложение начальнику Главка, Лигачев заранее знал его ответ. Как знал и то, какая реакция должна последовать вслед за этим в Тюмени. Именно на неё он и рассчитывал. Лигачев оказался тонким Политиком и нашел единственно верный способ исправления ошибки. Но тогда, отправляясь к Муравленко, я еще ничего не знал о подробностях этой истории... Нефтяники Тюменской области достигли исторического рубежа: отправили на перерабатывающие заводы стомиллионную с начала года тонну нефти и таким образом вышли на первое место в стране по её добыче. До этого больше всех нефти производила Татария. Я позвонил Виктору Ивановичу и попросил его о встрече для того, чтобы он прокомментировал это событие. Муравленко с большим уважением относился к журналистам. Об этом говорил хотя бы тот факт, что весь первый этаж здания Главка он отдал областной газете "Тюменская Правда", которая в то время не имела своего помещения. Виктор Иванович назначил мне время встречи, и я не без волнения отправился к нему. Муравленко был в элегантном темном костюме, безукоризненной белой рубашке и хорошем галстуке. Его глаза хитровато блестели и мне показалось, что я пришел в самое время. Когда настроение человека ничем не омрачено, с ним легче разговаривать. Так близко мне пришлось встретиться с ним впервые и я невольно задержался на нём взглядом. Вблизи он выглядел совсем не таким, как с трибуны. Я знал, что кроме всех титулов (лауреат Ленинской и Государственной премий, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР нескольких созывов) он был еще и профессором. Это звание он получил в Куйбышевском нефтяном институте. Но начальник Главка, как мне казалось, в первую очередь должен был выглядеть все же производственником. В состав Главтюменнефтегаза в то время входило 148 организаций, разбросанных по всему Северу, в них работали свыше семидесяти пяти тысяч человек. Управлять таким гигантским коллективом мог только зубр. А Муравленко выглядел рафинированным интеллигентом, даже ладонь его, когда мы здоровались, показалась мягкой, совсем не похожей на рабочую. Но у него был проницательный взгляд и высокий лоб мыслителя. Этот взгляд невольно приковывал к себе внимание, за ним скрывалась большая и глубокая постоянная работа мысли. Когда мы начали разговаривать, мне показалось, что Муравленко помнит буквально все. Он знал ежесуточную добычу каждого нефтегазодобывающего управления, проходку скважин каждого управления буровых работ, знал по имени каждого бурового мастера, начальника участка и еще многие сотни, а, может быть, и тысячи других людей. Его потрясающая память просто поражала. За все время разговора Муравленко ни разу не взял в руки ни одной бумажки с цифрами. Он жил делами Главка, рабочий пульс громадного нефтегазового комплекса стучал в его жилах, наполнял сердце. Он гордился тем, что мог сделать в Тюмени. - Всего девять лет потребовалось нам, чтобы выйти на стомиллионный рубеж добычи, - сказал Виктор Иванович и, положив на стол ладони, посмотрел на меня. - Ни один нефтедобывающий район страны не знает таких темпов. До конца года мы добудем еще шестнадцать миллионов тонн. За эти девять лет мы ввели в разработку пятнадцать месторождений. Самое крупное из них - Самотлор. Он даст в этом году 61,5 миллиона тонн нефти. - Каким образом это удалось сделать? - спросил я. - Ведь на Севере до сих пор нет дорог, не построены города, нефтепромыслы напоминают крошечные островки в океане болот. Есть ли примеры чего-либо подобного в других странах? Муравленко, вскинув брови, даже удивился этому вопросу. Немного наклонил голову, помедлил и сказал: - Примеров нет. Прецедент подобного освоения впервые в мировой практике создаем мы. Это очень трудно потому, что приходится делать все одновременно. Строить города и дороги, прокладывать линии электропередачи и трубопроводы, обустраивать нефтяные месторождения. Правительство выделяет нам большие ресурсы. Детали домов в Сургут, Нижневартовск, Нефтеюганск везут из Минска, Ленинграда, Перми и других городов. На нас работают сотни заводов и многие тысячи людей по всей стране. Но все это могло бы пойти прахом, если бы у нас не был создан хороший, целеустремленный коллектив. Вы знаете, - Муравленко снова посмотрел на меня и в его глазах сверкнули искорки, - для многих людей работа, которую они делают, совпала со смыслом их жизни. Поговорите с нашими людьми. Они приехали сюда из Поволжья, Ставрополья, Украины, Белоруссии. Приехали на наш Север потому, что им здесь интересно. К нам каждый день приходят десятки писем со всех концов страны с просьбой принять на работу. - Скажите, это Правда, что, когда Косыгин приезжал сюда, вы попросили его ежегодно выделять для продажи нефтяникам две тысячи легковых автомобилей? - спросил я. Этот вопрос показался мне интересным потому, что многие в то время боялись обращаться с такими просьбами напрямую к руководителям Государства. Трубоукладчики или бульдозеры попросить могли, а вот легковые машины для своих рабочих почему-то нет. - Да, обращался, - просто ответил Муравленко. - В прошлом году Алексей Николаевич был у нас в Тюмени, рассказывал о том, как в Тольятти пустили крупнейший в стране завод по производству легковых автомобилей. Я спросил его: "А нельзя ли сделать так, чтобы эти автомобили без всякой очереди могли покупать тюменские нефтяники?" "Пишите письмо", - сказал Косыгин. Письмо было уже написано. Я достал его из кармана и протянул ему. И вопрос был решен. Муравленко умел ценить труд каждого человека и умел заботиться о людях. И они отвечали ему тем же. Он был крупнейшим организатором производства, видел все проблемы, знал, с какой надо начинать, чтобы быстрее добиться конечного результата. В нефтедобыче это была проходка скважин. Поэтому, говоря о стомиллионной тонне добытой нефти, он первым делом упомянул буровиков. - В нефтяном Приобье самая высокая скорость проходки скважин на бригаду, - сказал Муравленко. - Нижневартовское управление буровых работ № 1, например, за три года и девять месяцев нынешней пятилетки пробурило один миллион 165 тысяч метров горных пород и сдало в эксплуатацию четыреста шестьдесят скважин. Таких скоростей проходки не знал еще ни один коллектив страны. Очень хорошо работают у нас все остальные буровики. Мы широко применяем кустовое бурение, автоматику и телемеханику промыслов, вместе со строителями внедряем метод блочных конструкций. Он намного сокращает сроки возведения объектов. Время для нас - главный критерий эффективности. Его постоянно не хватает. Мне показалось, что Муравленко торопил сам себя. Стомиллионная тонна нефти с начала года лишь рубеж на пути к еще более высокой цели. Её добычу надо было увеличить и в два, и в три раза. Страна остро нуждалась в этом. Муравленко более, чем кто-либо, знал ситуацию. Он не только постоянно встречался, но и дружил с Председателем Госплана СССР Николаем Константиновичем Байбаковым, неоднократно бывал у Косыгина. У него были громадные планы и для их завершения он установил предельно сжатые сроки. Я торопливо заносил в блокнот все, что говорил начальник Главтюменнефтегаза. Вернувшись в гостиницу, перечитал блокнот и сел писать материал в газету под рубрику "Факт и комментарий". Под этой рубрикой в Правде шли самые оперативные корреспонденции с места события. Закончив писать, тут же вызвал стенографистку и передал материал в редакцию. На следующий день он был опубликован в Правде. Когда я увидел его, мне показалось, что у меня за спиной вырастают крылышки. Материал был не только заметным, но и сверхоперативным.   Из всех средств массовой Информации Правда первой сообщила о том, что тюменские нефтяники добыли с начала года стомиллионную тонну топлива. Мои коллеги из других изданий, в том числе ТАСС, проспали это событие. За что и получили нахлобучку от своих редакций. Они сделали из этого вывод. Некоторые из них, стараясь выскочить с Новостью раньше остальных, иногда стали передавать сообщения о событиях, которые еще не наступили. Чем вызывали резкое раздражение обкома Партии. Об этом я расскажу позже.   Для себя же из встречи с Муравленко я сделал совершенно другой вывод. Надо было лететь на Самотлор и детальнее узнать, что там происходит. Не зря о нём так много говорил начальник Главка. Если одно это месторождение дает больше половины всей тюменской нефти, значит оно должно быть главным объектом журналистского интереса. Оглавление www.pseudology.org