Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 6 Жизнь на Севере во всех отношениях тяжелая и вынести её в течение нескольких лет без каких-либо развлечений просто невозможно. Для меня такими развлечениями стали рыбалка и охота. К этому еще с детства приучил отец, выросший на берегу озера Чаны, расположенного в Новосибирской области. Озеро славилось тем, что в нём водилось много рыбы, а на берегах и островах гнездилось немало водоплавающей дичи. Александровское стояло на берегу Оби, прямо за его околицей начиналась тайга. А за Обью на десятки километров простиралась пойма, на которой находились бесчисленные озера и протоки. У моего соседа Андрея Васильевича Шафранова была деревянная лодка и старенький мотор "Стрела. Андрей Васильевич был человеком известным, он занимал должность режиссера народного театра районного Дома Культуры. Когда он ставил какой-нибудь спектакль, это становилось событием. Смотреть его шло все население райцентра. Каждому хотелось увидеть артистов, бывших соседями по улице или работе. На сцене все они выглядели совсем по-другому. Они разыгрывали такие страсти и переживания, что некоторые зрители не могли сдержать слез. Поэтому спектакли проходили при аншлаге и с огромным успехом. Но Андрей Васильевич был не только хорошим режиссером, но и заядлым охотником. Однажды он сказал мне: - Что ты все время пишешь о нефтяниках да геологах. Написал бы хоть раз о наших охотниках. - Я бы написал, - ответил я. - Да на охоту никто не берет. - Поехали со мной. Если хочешь, я тебе и ружье дам. Я тут же согласился. Тем более, что ружье у меня было, мне его подарил отец, когда я решил ехать в Александровское. Мы быстро собрались, стаскали вещи в лодку и отправились на охоту. Переплыли Обь, пару километров проплыли по какой-то протоке и остановились, уткнувшись в крутой берег. Поднявшись на него, я огляделся. Кругом, насколько хватало глаз, расстилалась пойма. В её глубине блестели зеркала озер. Некоторые из них закрывали густые заросли тальника, росшего по берегам. По тальнику их и определяли. К одному из таких озер мы и направились. Разбили около него палатку, заготовили дров для костра. Над нами то и дело со свистом пролетали утки. Стремительно проносились одинокие чирки, небольшими табунками перелетали с озера на озеро свиязи и черняди. Мне хотелось быстрее начать охоту. Но Андрей Васильевич не торопился. Он обстоятельно набил патронташ патронами, положил в карман куртки длинный и тонкий капроновый шнур, переобул сапоги и только тогда отправился к озеру. Пойма заросла высокой, почти по самую грудь, осокой. Она шелестела, когда мы продирались сквозь неё, легкий ветерок, опережая нас, волнами пробегал по ней и мне казалось, что мы бредем по бесконечному зеленому морю. Подходя к берегу озера, Андрей Васильевич пригнулся и дал знать рукой, чтобы я сделал то же самое. Я пополз к воде почти на коленях. Внизу чавкала болотная жижа, но я не обращал на неё внимания.   Когда подобрался к самому берегу и выглянул из-за осоки, увидел прямо перед собой сразу несколько уток. От азарта меня начала бить мелкая дрожь. Я стал поднимать ружье, чтобы поточнее прицелиться. Но утки увидели меня и взлетели. И тут же раздалось два выстрела. Я увидел, как из табунка вывалилась и упала на воду сначала одна, затем другая утка.   Из травы поднялся Андрей Васильевич и грозно спросил: - А ты чего не стрелял? - Когда бы я успел? - удивился я. - Мне даже прицелиться не удалось. - На охоте, сударь, надо быть порасторопнее, - наставительно заметил Андрей Васильевич. - Утка не будет ждать, когда ты наведешь на неё ружье, да еще прицелишься в левый глаз, чтобы не испортить перо. Он достал из кармана шпагат, привязал к нему палку и, закинув её в воду прямо за убитую утку, потянул к себе. Палка зацепилась за утку и потащила её к берегу. Таким же образом он достал вторую утку. Я внимательно рассмотрел их. Это были свиязи - небольшие рыжевато-серые уточки. На Алтае мне добывать их не доводилось. Там почему-то чаще всего встречались кряковые, шилохвости и соксуны. Озеро было длинным, пробираясь по его берегу мы все время вспугивали сидящих на мелководье уток. Андрей Васильевич стрелял почти в каждую из них, а я, чаще всего, не успевал даже вскинуть ружье. Но все же, когда мы дошли до конца озера, мне удалось подстрелить двух чернядей. Андрей Васильевич за это время добыл шесть уток. Вечером мы разожгли костер, сварили похлебку, достали из рюкзака бутылку водки. Ноги у обоих гудели от усталости, потому что пройти по высокой нехоженой траве пришлось несколько километров. Но мы были счастливы. Весело потрескивал костер, с неба на землю молчаливо смотрели крупные немигающие звезды. У меня было такое ощущение, будто мы попали в доисторические времена или оказались на краю Вселенной. Охота никогда не была для меня промыслом. Я ездил на неё не ради добычи, а для того, чтобы испытать особое состояние души. На охоте улетучиваются дурные мысли, забываются повседневные беды и проблемы. Когда идешь по берегу озера, слышишь только гудение ветерка в вороненых стволах, взгляд нацелен на кромку осоки и камышей у воды и все заботы лишь о том, чтобы вовремя сдернуть с плеча ружье и успеть выстрелить по взлетающей птице. Там тебя обуревают совсем не те чувства, от которых не можешь избавиться дома или на работе. Они необычайно остры и дают душе такую разрядку, что с охоты возвращаешься совсем другим человеком. А если еще привезешь домой хотя бы маленький трофей, впечатлений хватит на целый месяц. Мы провели с Андреем Васильевичем много охотничьих зорек, некоторые из них до сих пор стоят у меня в глазах. Однажды весной, когда на середине озера еще стоял лед и охотиться приходилось у широких заберегов, мы с ним расположились в разных концах выгнутого подковой водоема. Каждый из нас устроился в своем скрадке, у каждого было по табунку утиных чучел. Это озеро почему-то нравилось гоглям и всего минут за сорок я снял трех или четырех селезней. Потом гогли перестали садиться к моим чучелам. Они летели над тем концом озера, где находился Андрей Васильевич.   Самого его я не видел, скрадок был за небольшим бугром. Но летящих на небольшой высоте уток мне было видно хорошо. Я обратил внимание на то, что, как только они подлетали к скрадку Андрея Васильевича, тут же взмывали вверх. При этом вслед им не раздавалось ни одного выстрела. Я поднялся из-за своего укрытия и решил посмотреть, что происходит с напарником. Когда вышел на бугор, увидел, что Андрей Васильевич прыгает на одной ноге и пытается стянуть с себя кальсоны. Вся остальная его одежда уже висела на скрадке. Я со всех ног кинулся к нему. Оказалось, что доставая убитую утку, он перевернулся на лодке. Вода в озере была ледяной, он кое-как выбрался на берег и теперь избавлялся от мокрой одежды. Я вылил из его сапог воду, он надел их на босу ногу и голышом направился к палатке. Там переоделся в сухую одежду, я развел костер и вскипятил чаю. Андрей Васильевич сидел у костра и стучал от холода зубами. Я заставил его выпить стакан водки и кружку горячего чая, он немного отмяк, но, все еще стуча зубами, сказал трагическим голосом, словно исполнял на сцене роль находящегося при смерти человека: - Слава, помоги мне залезть в спальный мешок, иначе я умру. Я расстелил в палатке спальный мешок, помог Андрею Васильевичу забраться в него и укрыл его всем, что у нас было, чтобы он быстрее согрелся. Он перестал трястись, уснул и через час вылез из палатки бодрым и здоровым. Я за это время высушил его одежду и мы снова пошли на охоту. Но не успел я дойти до своего скрадка, как услышал зычный голос Андрея Васильевича, разнесшийся над весенней поймой: - А ну стой, подлец, ты куда ползешь?! И тут же около его скрадка раздались два выстрела. Я кинулся к Андрею Васильевичу и увидел, как с берега поднимается еще один охотник. Он принял чучела моего напарника за настоящих уток, почти сто метров, обдирая живот и локти, полз к ним по-пластунски и всадил в них по заряду дроби. Хорошо, что чучела были деревянными и их можно было отремонтировать. Резиновые от такого зверского нападения тут же бы утонули. Но Андрей Васильевич не на шутку рассердился и еще долго ругал охотника за слепоту нехорошими словами. Тот, понурив голову, сконфуженно побрел подальше от скрадка. Когда он скрылся, Андрей Васильевич сказал, рассмеявшись: - А здорово я его напугал?.. На весеннюю охоту выезжала вся деревня. Многие ребятишки, вызывая жгучую зависть тех, кого не взяли, облачившись в резиновые ботфорты, уплывали за реку со своими отцами. На охоту постоянно просился мой сын. Я впервые взял его с собой, когда он учился в третьем классе. Из большого ружья он стрелять не мог, его палец едва доставал до спускового крючка. К тому времени у меня уже было несколько ружей и я взял для него тульскую одностволку МЦ-20-20. Это было легкое коротенькое ружье с пластмассовым прикладом. По летящей утке из него стрелять очень трудно, но для охоты с чучелами оно годилось вполне. Когда мы высадились на берег, сын старался во всем походить на взрослого. Ставил палатку, заготавливал дрова для костра, накачивал резиновую лодку. Давал понять, что с таким надежным помощником не пропадешь в любой ситуации. Охотились мы с ним в одном скрадке. Когда к чучелам сел первый табунок чернедей, я предоставил сыну право первого выстрела. Стрелял он с колена, я держал его за шиворот, чтобы при отдаче ружья он не упал на землю.   Сын долго целился, задерживал дыхание и, наконец, выстрелил. Я увидел, как табунок испуганно взлетел, но один белобокий селезень с длинной косичкой из черных перьев на голове остался лежать на воде. Это был первый трофей сына в его жизни. Больше в этот день трофеев у него не было, но на следующее утро он добыл шилохвость.   В Александровское вернулись не отец с сыном, а два равноправных охотника. Жена сразу поняла это и старалась всячески поддержать гордость сына за его первые трофеи. Она ощипала именно тех уток, которых добыл он, сварила их с домашней лапшой и потом еще долго говорила, что эти утки были самыми вкусными. Та первая охота осталась в памяти сына на всю жизнь. Но были у нас с ним и такие приключения, при одном воспоминании о которых и сейчас становится жутко. В середине лета, когда шла на убыль коренная вода, в Оби и её протоках хорошо ловилась стерлядь. Прямо напротив Александровского на середине реки был огромный, вытянутый километра на два остров. Обской рукав, омывавший его с противоположной от села стороны, назывался Мартовской протокой. Мы с Андреем Васильевичем ставили там переметы. Каждый день мы снимали с них по десятку, а иногда и больше, довольно крупных стерлядок. Однажды проверять снасти с нами напросился сын. День был тихий и солнечный, река спокойная и мы подумали, что прогулка на лодке станет для мальчишки приятным развлечением. Метрах в тридцати ниже нашей лодки стояла на якоре огромная пятисоттонная баржа, на которой из Томска в Стрежевой возили гравий. Такие баржи постоянно стояли у берега и, отправляясь на рыбалку, мы даже не обратили на неё внимания. Я завел мотор, Андрей Васильевич оттолкнул лодку от берега и я включил скорость. Но у винта срезало шпонку. Те, у кого есть лодочные моторы, хорошо знают, что это такое: мотор работает, а лодка не двигается с места. В том месте, откуда мы отплывали, было сумасшедшее течение. Не успели мы схватить весла, как оказались под кормой баржи. Течение затягивало нас под неё, мы с Андреем Васильевичем упирались изо всех сил, но оба понимали, что надолго нас не хватит. Первая мысль у меня мелькнула не о себе - о сыне. Я поднял голову и увидел в корме баржи люк, до которого можно было дотянуться. Сил упираться уже почти не осталось и я крикнул сыну, чтобы он попытался залезть в этот люк. В голове пронеслась всего одна мысль: главное, чтобы он остался живым, из люка его потом как-нибудь вытащат. Сын ухватился за открытую крышку люка, подтянулся на руках и забрался туда.   Я, перебираясь руками по круто скошенной корме баржи, под которую нас все сильнее затягивало, попытался развернуть лодку, чтобы мы с Андреем Васильевичем могли спрыгнуть в воду и попытаться спастись, но у меня ничего не получалось. Я настолько напрягся, что мне показалось, будто у меня начинают лопаться жилы на лбу. Андрей Васильевич тоже был мокрый, красный, со вздувшимися от напряжения жилами. Не знаю, чем бы это кончилось, но тут, на наше счастье, по Оби шла моторная лодка. Сидящие в ней рыбаки сразу оценили ситуацию. Они подскочили к нам, один ухватил нашу лодку за борт, другой включил заднюю скорость своего мотора. Я почувствовал, что напряжение ослабло, что я могу уже не сопротивляться бешеному течению.   И тогда я крикнул рыбакам, чтобы они спасали сначала сына. Они немного развернули свою лодку, сын спрыгнул в неё, потом оттащили от баржи нашу посудину. Мы с Андреем Васильевичем облегченно вздохнули. Я навалился грудью на борт и сунул голову в воду, чтобы остудить лицо, которое горело нестерпимым жаром. Андрей Василь-евич утирался рукавом рубахи. Смертельная опасность миновала, но ни ему, ни мне даже не приходило в голову отложить хотя бы на несколько часов сегодняшнюю рыбалку. Мы причалили к берегу, вставили новую шпонку и отправились проверять переметы. Но сына, несмотря на слезы и горячие возражения, я не взял с собой. Посчитал, что для девятилетнего мальчика на сегодняшний день одного приключения вполне достаточно. В Александровском не было ни одного года, чтобы кто-то из рыбаков или охотников не утонул в Оби. Со мной тоже чуть было не случилась такая история, Правда, не в Оби, а на её берегу. В конце августа мы с Андреем Васильевичем поехали рыбачить сплавной сетью. Эту снасть используют ночью для охоты на крупную рыбу. В первую очередь осетра и нельмы, но в сеть также попадает муксун и крупный язь. Рыбалка эта довольно опасная потому, что на Оби в те времена было довольно большое судоходство и в темноте можно было легко угодить под баржу или теплоход. Но в тот выезд погода благоприятствовала нам. Была прекрасная лунная ночь с серебристой дорожкой по самой середине реки. Обь просматривалась от берега до берега, на реке не было никого, кроме нас.   Мы растянули сеть и неторопливо плыли на лодке чуть позади неё. На воде ярко светились белые пластмассовые поплавки. Мы внимательно следили за ними. Как только в сеть попадала рыба, часть поплавков тут же уходила под воду. Но сколько мы не всматривались, ни один поплавок так и не дрогнул. В ту ночь нам фатально не везло. Мы проплыли над одним и тем же песком два или три раза и не поймали ни одной рыбины. Я уже подумывал вернуться домой, но Андрей Васильевич сказал: - Давай проплывем еще один раз. Вдруг повезет? Но едва мы начали в очередной раз выбрасывать в воду сеть, как на реку опустился туман. Исчезла луна. Исчезла не только серебристая дорожка на воде, но и вся река. Мы настолько потеряли ориентировку, что никак не могли сообразить, в какой стороне находится берег.   И вдруг совсем недалеко от нас в этом вязком, совершенно непроглядном тумане раздался гудок парохода. Надо было немедленно заводить мотор и ехать к берегу, но мы не могли оставить в реке свою сеть. Её унесет течением или она зацепится за корягу и ляжет на дно и тогда мы до следующего года останемся без рыболовной снасти. Андрей Васильевич начал лихорадочно выбирать сеть, а я, перегнувшись через борт, бросил в воду спичку. Сеть, словно якорь, держала нас, а спичка свободно плыла вдоль борта. Таким образом я определил направление течения и сориентировался, где находятся правый и левый берег. Шум парохода слышался все отчетливее, а Андрей Васильевич никак не мог выбрать сеть. Я завел мотор и держал его на холостом ходу. Из вязкой мглы начала медленно вырисовываться громадная тень пятисоттонной баржи. У меня сорвались нервы и я включил мотор. Но Андрей Васильевич уже забрасывал конец сети в лодку. Мы поплыли к правому низкому берегу Оби, чтобы переждать, когда разойдется туман. Отправляться домой по такой реке было безумием. Вскоре лодка ткнулась носом в песок. Мы вылезли на берег, подтянули лодку, чтобы её не унесло в реку волной и направились к кустам, которые узкой темной полоской проглядывали сквозь туман. Решили развести там костер, погреться, а заодно и перекусить. Метров через десять мои ноги начали вязнуть в тине. Я отогнул сапоги и пошел дальше, думая, что передо мной узкая полоска илистой ложбинки. Но вскоре увяз в тине по колено. Идти стало заметно труднее. А спасительные кусты все так же темнели в отдалении. Я сделал еще несколько шагов и почувствовал, что меня начало засасывать в трясину. Андрей Васильевич поначалу пыхтел за моей спиной, но как только начал вязнуть, повернул назад. А я все пытался перейти трясину и добраться до кустов. Но трясина становилась все глубже и глубже. Я увяз уже по пояс и, чтобы не провалиться глубже, попытался лечь на живот. Я понял, что до кустов уже не добраться, единственное спасение - повернуть назад. Но сколько ни старался, никак не мог сделать этого. Ноги в тяжелых резиновых сапогах словно заковали в бетон. Андрей Василь-евич осознал весь трагизм ситуации и крикнув: "Слава, держись, я сейчас принесу весла и брошу их тебе, - заспешил к лодке. Трясина все засасывала и я понимал, что могу не дождаться напарника. На мне было старенькое зимнее пальто. Я лег на спину, широко раскинув полы и ухватившись за их края руками. И почувствовал, что оно держит меня. Я попытался выпрямить сначала одну ногу, потом другую и мне это удалось. Тогда я перевернулся на живот и пополз назад к воде. Пальто держало меня. Вскоре пришел Андрей Васильевич, зашел по колено в трясину и протянул весло. Я ухватился за него и дополз до своего напарника. Мы кое-как выбрались на берег.   Я был по уши измазан в липкой маслянистой грязи. Зайдя в реку, вымыл сначала сапоги, потом смыл её с одежды. При этом, конечно, вымок до нитки. Андрей Васильевич дал мне свою телогрейку, завел мотор и мы на ощупь поехали вдоль берега. Вскоре у самой воды показались кусты. Мы причалили, развели костер и просидели у него до рассвета. Когда чуть рассвело, туман начал рассеиваться. Андрей Василь-евич засобирался домой. Но теперь уже я предложил проплыть с сетью еще раз. - Не зря же мы провели такую ночь, - сказал я. - Не зря же нас Бог наградил такими муками. Андрей Васильевич согласился. Отплыв метров тридцать от берега, мы начали распускать сеть. На воде снова засветились белые поплавки. Вскоре сначала в одном, а затем в другом месте они начали нырять. Мы подплыли к сети и вытащили двух муксунов. И вдруг поплавки, громко застучав по воде, стали стремительно уходить в глубину. Мы переглянулись, подумав, что сеть напоролась на корягу. Но коряг в этом месте не было, мы плавали здесь вечером и ни разу не зацепились. И тут в двадцати метрах от нашей лодки возникала фантастическая картина. Поверхность воды вспучилась, из неё, поднимаясь вертикально, начала выходить громадная рыба. Вода с шумом скатывалась с её боков и мне показалось, что перед нами неожиданно появилось неведомое чудовище. Рыба на мгновение встала на хвост, не удержалась и, подняв фонтаны брызг, от которых закачалась лодка, боком упала на воду, тут же уйдя в глубину. Я сидел на веслах, Андрей Васильевич был на корме. Он истерически крикнул мне: "Греби!", - и, вытянув руки, перегнулся через борт. Я понял, что он хочет ухватиться за сеть В два гребка я очутился около нашей снасти. Андрей Василь-евич схватил сначала один поплавок, затем другой, пока не собрал их в кучу. Рыба снова попыталась подняться над водой, но сеть настолько опутала её, что ей удалось только высунуть голову. Андрей Васильевич всего одним ловким движением подтянул её к лодке, подцепил багром, а потом мы еще минут двадцать кряхтели и упирались, пытаясь справиться с добычей. В конце концов нам удалось перекинуть рыбину вместе с сетью через борт в лодку.   Это был огромный осетр. Мне никогда не приходилось добывать их и я с удивлением разглядывал его широкую серо-коричневую спину, увенчанную гребенкой острых шипов. Осетр время от времени приоткрывал жабры и я боялся, что он может начать буйствовать, поэтому был готов навалиться на него и придавить к днищу лодки телом. Но буйствовать он не стал, очевидно все еще был в шоке оттого, что оказался вне своей водной стихии. Мы причалили к берегу, выпутали его из сети и направились домой. Мне страшно хотелось узнать, сколько весит наша добыча. Но дома не было весов и оставалось только измерить его. Длина осетра от кончика носа до хвоста была один метр пятьдесят шесть сантиметров. Так что о весе рыбы можно было только догадываться. Вскоре пришла жена. В кухне было сумеречно, осетр лежал на полу у печки и, как потом она сказала, сначала ей показалось, что это свернутая палатка. Но тут он раздвинул жабры и жена чуть не упала в обморок. Теперь уже ей почудилось, что у печки лежит какое-то чудовище. В осетре оказалось шесть литров отборной зернистой икры. Андрей Васильевич тут же посолил её, мы выпили по рюмке и закусили икрой, черпая её ложками. Никогда в жизни у меня больше не было такой добычи. Конечно, лов осетра считался незаконным. Но в те годы все жители Севера открыто занимались подобной рыбалкой. И, если сказать честно, никаких угрызений совести за пойманную рыбу я не чувствовал. Но более всего из всех видов северного промысла мне нравилась заготовка кедровых орехов. За четыре года, которые пришлось прожить в Александровском, два оказались урожайными на них. На заготовку орехов выезжало большинство мужского населения поселка, потом их грызли все от мала до велика. В районном Доме Культуры после каждого киносеанса на полу оставался толстый слой ореховой скорлупы. И это несмотря на то, что на входе в кинозал стояли опытные контролерши.   Наметанным глазом они безошибочно определяли пацанов с набитыми орехами карманами и заставляли высыпать их на стоящий около двери стол. Но как только в зале гас свет, изо всех его углов тут же раздавался треск разгрызаемой ореховой скорлупы. Я так и не понял, как при столь строгом контроле пацанам удавалось проносить такое количество орехов. На таежный промысел мы отправились вчетвером - кроме нас с Андреем Васильевичем на своей лодке поехал мой сосед по дому, секретарь парткома нефтеразведочной экспедиции Юрий Гридин. Он перешел из райкома в экспедицию, сменив на этом посту Николая Нестеренко. Четвертым компаньоном была его собака - пушистая, рыжая и очень сообразительная восточносибирская лайка Буян. Кедровник, который знал Андрей Васильевич, находился довольно далеко. Плыть до него пришлось сначала по Оби, потом по глухой извилистой речке с темной водой. На илистых отмелях речки часто встречались копошащиеся в тине чирки и, пока мы добрались до места, настреляли их на хорошую похлебку. Буян оказался азартной, но невыученной собакой. Как только чирок падал в воду, он перескакивал через борт, хватал его и тащил не к нам в лодку, а к ближайшему берегу. Если бы он не делал этого, мы безо всяких проблем могли подбирать добычу на воде, не останавливая движения. А тут приходилось плыть к берегу, глушить мотор, выбираться на сушу. Гридин пытался урезонить собаку, несколько раз шлепал её, но это не давало никакого результата. Собака не понимала, за что её наказывают. В конце концов мы смирились с этим. Кедровая тайга показалась мне мрачной. В ней было темно, сыро, огромные кедры поднимались на несколько десятков метров в высоту и я сначала не мог сообразить, как мы будем доставать с них шишки. Однако вопросов задавать не стал, начал вместе с напарниками разгружать лодки. В них кроме палатки, ружей и спальных мешков находилось много разных вещей, которые мы никогда не брали на охоту. Прежде всего два огромных, похожих на носилки, сита. Одно было мелким, другое, наоборот, с очень крупной ячеей. Затем деревянный конусообразный ящик с валиком внутри, утыканном толстыми гвоздями. Ручная пила, топоры и многое другое. Выгрузив вещи, мы первым делом поставили палатку, занесли в неё ружья и провизию. Буян, как только выскочил из лодки на берег, тут же скрылся в лесу. Вскоре мы услышали его лай. Он лаял громко и отрывисто, явно призывая на подмогу. Я зарядил ружье и пошел на его голос. Буян стоял около кедра и лаял, не сводя глаз с кого-то, кто сидел на высоких ветках. Я осторожно начал пробираться к нему. И вдруг услышал сначала шум, а затем хлопанье тяжелых крыльев. С кедра снялся огромный глухарь и тут же скрылся за темными деревьями. Я даже не успел поднять ружье. Буян закрутился на месте, подбежал ко мне, вильнул хвостом и снова устремился в лес. Я не знал, что мне делать, но вскоре опять раздался его лай. Я пошел на зов собаки. На этот раз на ветке кедра сидел полосатенький бурундучок. Собака не могла его достать, бурундучок высокомерно смотрел на неё, свесив голову, затем сердито отвернулся и перескочил на более высокую ветку. Буян, оскорбившись, залился неистовым лаем. Увидев подмогу в моем лице, он ни за что не хотел отпускать добычу. Мне казалось, что если бы он смог, не раздумывая полез на дерево вслед за бурундуком. Он бросался то к кедру, то ко мне, не понимая, почему я не снимаю с плеча ружье и не стреляю. Я попытался успокоить его, но Буян не сдавался. Тогда я начал хвалить его и уговаривать пойти поискать другую, более подходящую добычу. Он несколько раз посмотрел мне в глаза, опустил голову и замолк. Я повернулся и пошел к палатке. Буян еще раз бросил недовольный взгляд на бурундука, потом на меня и, отвернувшись, нехотя, поплелся вслед за мной. Он был настолько обижен, что за весь вечер ни разу не подошел ко мне. Андрей Васильевич, между тем, занялся изготовлением недостающих приспособлений. Выбрал хорошую жердь, затем заставил нас с Гридиным выпилить из упавшего дерева, которых вокруг было немало, увесистый чурбак длиной сантиметров шестьдесят-семьдесят, после чего прикрепил чурбак к жерди. Получился так называемый колот, которым и предстояло сбивать шишки. Мы тут же попробовали его в деле. Приставили жердь к основанию кедра, затем отвели её верхний конец, на котором находился чурбак, и с силой ударили по стволу.   С верхушки кедра на землю, словно град, посыпались шишки Я знаю, что многие не одобряют такую заготовку ореха. Колот повреждает кору кедра и тем самым сокращает его жизнь. Но в северных лесах никаким другим способом кедровую шишку не добыть. К тому же повреждение коры чаще всего бывает таким, что невооруженным глазом его нельзя заметить. Больше всего кедр в Западной Сибири страдает не от заготовителей орехов, а от нефтяников, газовиков и лесозаготовителей. Те весь лес сводят подчистую. Ущерб для кедровников от этого в тысячи раз превышает тот, который ему наносят промысловики-таежники. С одного кедра мы насобирали более мешка шишек. Андрей Васильевич, удовлетворенно крякнув, сказал: - Пора настраивать крупорушку. Он прибил конусообразный ящик к дереву, засыпал в него шишки и начал крутить валик. На землю посыпались размолотые шишки. Когда мы пропустили таким образом все, что собрали, Андрей Васильевич приказал нам расстелить брезент и через крупное сито просеять на него размолотую массу. В сите остались чешуя и сердцевинки шишек, а орех вместе с мелким сором оказался на брезенте. Его мы просеяли через частое сито. Мелочь провалилась на землю, в сите остался чистый орех.   Из мешка шишек мы получили больше ведра чистого ореха Гридин начал тут же теребить чирков, я - разводить костер. Солнце уже давно скрылось за деревьями, на небе появились яркие звезды, бриллиантовое отражение которых засверкало на темной глади реки. Буян лежал недалеко от костра и чутко прислушивался к звукам, доносящимся из тайги. Мне казалось, что мы вернулись на тысячи лет назад в доисторическое время.   Темной осенней ночью древние сибиряки наверно вот так же ужинали, расположившись вокруг родового огня. Сколько времени с тех пор протекло, сколько эпох пролетело. А тайга осталась все той же. Она так же кормит людей, дает приют зверью и птице. Не станет тайги, по всей видимости, не станет и нас, сибиряков. Я протянул руку и приласкал Буяна, почесав у него за ушами. Он ткнулся носом в мою ладонь, потом лизнул её. Я понял, что он простил меня за то, что сорвал ему охоту. На следующий день мы пошли колотить шишки. Мы с Гридиным таскали на плече колот, Андрей Васильевич выбирал самые урожайные деревья. Шишки мы относили к палатке и там ссыпали в кучу. Буян все время был с нами, облаивал бурундуков и белок, которые утром появились в лесном массиве. Высоко над нами, перелетая с дерева на дерево и постоянно крича и роняя шишки на землю, мотались растрепанные кедровки. Буян не обращал на них никакого внимания.   Но потом он вдруг исчез и вскоре его лай раздался от палатки. Когда я принес туда очередной мешок, увидел, что он сидит около кучи с шишками и лает на двух бурундуков, забравшихся на ветку высокого кедра. По всей видимости, они решили поживиться нашими орехами, но Буян вовремя заметил воришек и шуганул их с кучи. Он снова смотрел на меня, надеясь, что я образумлюсь и начну, наконец-то, стрелять из ружья. Вместо этого я позвал его в лес.   В ответ на мой зов Буян не повел и ухом. Он не хотел отойти от шишек даже на один шаг. Два дня он сидел около них, отгоняя бурундуков. Такого бдительного и надежного сторожа мне не приходилось встречать. Когда бурундуки, теряя терпение, спускались по обратной стороне дерева на землю и пытались схватить шишку, чтобы вместе с ней пулей вскочить на кедр, Буян бросался на них, как на самого свирепого врага. Бурундуки бросали шишки и с писком взлетали на дерево. Мне показалось, что за два дня заготовок им так и не удалось ничем поживиться из нашей кучи. Тайга были притягательна не только для мужчин. У женщин тоже были свои привязанности. Моя жена пристрастилась ходить за ягодами и грибами. Грибы росли сразу за околицей поселка, но человеку всегда кажется, что чем дальше от жилья и дорог, тем богаче таежные места. Однажды они с соседкой забрели в такую глухомань, что никак не могли найти дорогу обратно. При этом у каждой было по полной корзине грибов. Обе выбились из сил, но выбросить грибы, чтобы облегчить себе путь, ни той, ни другой не пришло в голову. Между тем уже наступал вечер и в душу каждой начал закрадываться страх.   Потом жена рассказывала: - Мы сели на поваленное дерево и стали думать, что делать дальше. И вдруг я слышу в отдалении шум вертолета. Через некоторое время в той же стороне снова раздается такой же шум. Я догадалась: вертолеты возвращаются на ночлег на базу. Значит там находится аэродром.   Женщины пошли на гул вертолетов и вскоре вышли на окраину поселка. Дня через три в те же места за грибами пошли мы с женой. Со мной она не боялась, потому что я в тайге не блудил никогда. На опушке одной полянки у ямы, вырытой под корнями сосны, она остановилась и сказала: - Я эту яму помню, мимо неё мы в тот злополучный день проходили несколько раз. Я посмотрел на яму и обомлел. Её вырыл медведь. Следы его когтей были отчетливо видны на стенках ямы, а там, где он выбросил землю наружу, виднелись четкие отпечатки огромных лап. Что делал здесь медведь и до кого он добирался, разрывая землю, я не понял, но на всякий случай потянул жену подальше от этого опасного места. Еще в первый год жизни на Севере я познакомился с охотником-хантом Яковом Прасиным. У него были свои охотничьи угодья, он построил там три избушки, каждая из которых была на расстоянии дневного перехода от другой. Ранним утром он выходил из первой избушки и, проверяя по дороге капканы, к вечеру добирался до другой. Там ночевал, а на следующий день отправлялся к последней избушке. В тайгу он забирался перед первым снегом и возвращался из неё в конце февраля. Мы подружились с Прасиным и его женой Лидой, часто бывали в гостях друг у друга и я всегда с удовольствием слушал его таежные рассказы. В отличие от охотников-любителей Прасину не нужно было выдумывать никаких душезахватывающих историй о встречах с таежными обитателями. У него их было столько в реальной жизни, что они с успехом заменяли любую выдумку. Однажды по первому снегу я напросился с ним в тайгу. Своей собаки у меня не было, поэтому я выпросил у Гридина Буяна. Утром мы пошли на охоту. Прасин отправился к своим дальним избушкам, чтобы вернуться назад через четыре дня, а я остался на месте, надеясь поохотиться, не уходя далеко от жилья. Как только Буян увидел в моих руках ружье, заластился, завилял хвостом и потянул меня в тайгу. В одном месте мы наткнулись на след лосей, переходивших ручей. След был довольно свежий, Буян ткнулся в него носом и рванул в глубь тайги, надеясь догнать и остановить зверей. Держать его было бесполезно и я почти на целый день остался без собаки. А без неё ни соболя, ни белки, никакого другого зверя в тайге не добудешь. За целый день мне удалось спугнуть одного глухаря да подстрелить двух рябчиков.   В избушке я отеребил их, сварил похлебку и уже собрался ужинать, как вдруг услышал далекий лай. Вскоре у избушки появился Буян. Подойдя к двери, он плюхнулся на бок и даже не попытался встать, когда я вышел посмотреть на него. В погоне за лосями, которых ему так и не удалось найти, он совершенно выбился из сил. Пришлось поделиться с ним ужином и отдать ему одного рябчика. Среди ночи Буян разбудил меня. Я услышал его лай, открыл глаза и замер, прислушиваясь к тому, что делается за стенами избушки. Но Буян лаял без остервенения, ровно и даже как-то лениво и я понял, что он хочет привлечь мое внимание не к серьезному зверю, а к какой-то лесной мелочи. Я вышел из избушки. Буян кинулся ко мне, затем к стоявшему рядом кедру и, задрав голову, залился звонким, отрывистым лаем. Я подошел к дереву. Но ночь была такой темной, что даже если бы на нём сидел медведь, ничего увидеть все равно бы не удалось. Я вернулся в избушку и попытался уснуть, но Буян пролаял до самого утра. Когда рассвело, я снова вышел наружу и на одной из веток почти у самой верхушки кедра увидел прижавшегося к стволу колонка. Если бы я отпустил его, Буян никогда не простил бы мне этого. Ведь он караулил зверька всю ночь. Я понимал, что собаку нужно поощрить за старание и выстрелил. Колонок камнем упал на землю. Буян тут же прыгнул на него, прижал лапами и схватил зубами. Я подошел к собаке, похвалил, погладил по голове и протянул к колонку руку. Буян выпустил добычу из пасти. На четвертый день к вечеру в избушку возвратился Прасин. Его узкие глаза хитро поблескивали, в уголках губ играла лукавая улыбка. - Ну и как, охотники? - спросил он, стягивая с себя старенький выцветший от дождей и солнца рюкзачишко. - Как видишь, с голоду не умерли, - ответил я. - А где соболи? - Его глаза снова хитро блеснули. - Они все ушли в твою сторону. - Я тоже так подумал, - серьезно ответил Яков. За четыре дня он добыл пять соболей, я же не видел ни одного, хотя вне всякого сомнения они в этих местах водились. И все-таки одного соболя мне добыть удалось. Перед самым возвращением в Александровское мы с Буяном последний раз пошли на охоту. Перед этим выпал небольшой снег и соболиные следы на нём читались особенно четко. Буян принюхивался к ним и бежал дальше, потом вдруг закрутился, остановившись у кедра и начал лаять. Я подошел к дереву и стал внимательно разглядывать каждую ветку. Я чувствовал, что зверек находится на дереве, но никак не мог увидеть его. Наконец заметил, как высоко в кроне у самого ствола что-то шевельнулось. Словно на мгновение мелькнула и тут же исчезла светлая тень. Я отошел на несколько шагов и увидел, как из-за ствола высунулась и тут же спряталась маленькая мордочка. А Буян, между тем, азартно лаял, подогревая своим лаем азарт и во мне. Когда я принес соболя в избушку, Прасин положил его на одну ладонь, погладил по шелковистой шерсти другой и сказал: - В зверопромхозе за такого зверя больше десятки не дадут. Я понял, что он имел в виду окраску соболя. На Севере Томской области обитают соболя так называемого тобольского кряжа. От своих забайкальских собратьев они отличаются светлой, иногда почти палевой окраской. На пушных аукционах такие соболя продаются по самой низкой цене. Для того, чтобы облагородить их, сразу после войны в Томскую область завезли и выпустили в леса черных баргузинских соболей. Они перемешались с местными и мех у их потомства заметно потемнел. Но, несмотря на это, в тайге встречались и чистокровные соболя тобольского кряжа. Один из таких и попался мне. Но я нисколько не жалел об этом. Я считал, что каждый человек, охотящийся в тайге, должен добыть за свою жизнь хотя бы одного соболя. Я это сделал. Тем более, что больше поохотиться на них мне не удалось... Оглавление www.pseudology.org