2008 Михаил Викторович Зыгарь и Валерий Валерьевич Панюшкин Газпром: новое русское оружие Глава 2. Наш дом – Газпром Новый вице-премьер 30 мая 1992 года министр топлива и энергетики Владимир Лопухин должен был защищать на заседании правительства свою концепцию реформирования нефтяной и газовой отрасли страны. Вернее, пока только нефтяной. Газовая отрасль министру Лопухину была явно не по зубам. Идеолог российской Приватизации Анатолий Чубайс говорит, что Газпром отличался от всех остальных отраслей промышленности технологически. Разделить его и властвовать было практически невозможно. В машиностроении, например, по словам Чубайса, каждый директор завода чувствовал себя независимым хозяином, этаким удельным князьком. В нефтянке – то же самое. Директор крупного завода, директор нефтедобывающего управления был царем и богом в своем регионе. Директора заводов и добывающих управлений поначалу сопротивлялись Приватизации, но все же были разрознены и поэтому рано или поздно побеждены. Газпром – другое дело. Газпром стоял как крепость. Нефть, улыбается Чубайс, можно, грубо говоря, налить в ведро, унести с месторождения и продать. Составляющие же Газпром четыре океана Газа и двенадцать магистральных газопроводов связаны в единую Систему и не могут существовать друг без друга. Газ никак нельзя продать по частям. Газ, в отличие от довольно инертной Нефти, летуч и легок, он только и ждет малейшего нарушения технологии, малейшей щели в Трубе или малейшей несогласованности транспортировщиков, чтобы вырваться наружу и взорваться. Империя Газпрома целиком контролируется с центрального пульта в главном офисе в Москве, то есть – председателем правления. Поэтому реформа, которую должен был предложить 30 мая на заседании правительства Лопухин, касалась пока только нефтяников. Совещание у Лопухина продолжалось накануне всю ночь. В совещании принимал участие заместитель министра Михаил Ходорковский, тогда ещё банкир, но, видимо, уже решивший заняться Нефтью, и "нефтяные генералы", тогда ещё директора, а в будущем – владельцы нефтяных компаний. В сущности, они понимали неизбежность того, что нефтяная отрасль разделится на множество частных предприятий, а нефтепровод не достанется ни одному из них. Никто из "нефтяных генералов" не имел сил тогда контролировать всю нефтяную отрасль, как Черномырдин контролировал газовую. Они смирились с Приватизацией, реформа Лопухина с теми или иными оговорками предлагала им стать владельцами добывающих управлений, которыми до 30 мая эти люди только руководили. На заседании правительства предполагалось принять концепцию, и все понимали, что потом ещё надо будет воплотить эту концепцию в жизнь, реформировать по ней каждое добывающее управление, и каждый раз с боем. А пока что к утру 30 мая доклад был готов и согласован. Лопухин сидел в Георгиевском зале Кремля, где тогда проходили заседания правительства, и на столе перед министром лежала пухлая папка доклада. Все правительство было в полном сборе, включая и.о. премьер-министра Егора Гайдара. Но по закону правительство тогда возглавлял президент, премьер-министр только замещал его. И заседание 30 мая должен был проводить президент Ельцин лично. Все ждали президента. Президент же был совсем недалеко, за дверью, в маленьком кабинете, который отводился главе Государства рядом с залом заседаний правительства. Президент сидел в кресле. Открылась дверь. Не та, что вела в зал заседаний, а та, что вела в коридор. Из коридора вошел вызванный накануне Ельциным председатель правления Газпрома Виктор Черномырдин. – Виктор Степанович, – сказал президент. – Я решил отправить в отставку министра Лопухина и назначить вас на его место. Они были давно знакомы, ещё с советских времен, ещё в Свердловске, где Ельцин руководил строительным управлением, а Черномырдин – газотранспортным [Любопытно, каким таким? - FV]. Как принято было у советских руководителей, они обращались друг к другу на "ты", но по имени-отчеству. Однако, став президентом новой России, Ельцин бросил эту советскую манеру и ко всем обращался на "вы". Черномырдин к Ельцину тоже обращался на "вы" – президент все-таки. Сейчас Виктор Черномырдин рассказывает эту историю так, будто был готов к предложению Ельцина. Сейчас он объясняет свою тогдашнюю готовность тем, что Владимир Лопухин был заведомо слабым министром. По слова Черномырдина, Лопухин стал министром случайно. Будто бы однажды ночью Лопухину позвонил один из соратников Ельцина Александр Шохин и спросил: "Володя, хочешь быть министром?" Шохин, Правда, отрицает факт этого ночного звонка, но никто не отрицает факта, что карьеры в то время действительно делались вот так, одним телефонным звонком. Впрочем, Егор Гайдар утверждает, что предложенная Лопухиным реформа нефтяной отрасли была разумной, грамотной и, главное, была воплощена в жизнь. Благодаря этой реформе, добыча Нефти, которая в 91 и 92 годах падала на 60 миллионов тонн в год, стала расти. Тогда как добыча Газпрома, избежавшего Лопухинской реформы, почти не менялась в 90-е годы, а сейчас падает. Гайдар объясняет это тем, что частный собственник эффективнее Государства. И ещё Гайдар говорит, что Черномырдин не потому так спокойно отнесся к президентскому предложению, что считал Лопухина слабым министром, а потому, что заранее был предупрежден о сути президентского предложения. – Я не знаю, – пожимает плечами Гайдар, – кто уговорил Бориса Николаевича сменить Лопухина на Черномырдина. Это до сих пор остается для меня загадкой. Черномырдин вышел из президентского кабинета и пошёл по коридору, огибая огромный зал заседаний, чтобы войти в ту дверь, через которую входили члены правительства. Ельцин шагнул в зал заседаний прямо из своего кабинета, через ту дверь, которая предназначалась только для него одного. – Я решил отправить в отставку министра топлива и энергетики, – сказал президент, обводя членов правительства своим тяжелым взглядом, словно ожидая и готовясь пресечь малейшее неповиновение министров. – Вице-премьером, курирующим топливно-энергетический комплекс, назначаю Черномырдина Виктора Степановича. Пока президент говорил это, Черномырдин прошел по коридору, вошел в зал заседаний, поздоровался с новыми коллегами и занял свое место. Бывший уже министр топлива и энергетики Владимир Лопухин сидел, Говорят, красный как рак от обиды. Его доклад в тот день не слушали. На следующий день без особых дискуссий и поправок правительство приняло концепцию реформы нефтяной отрасли, предложенную уволенным министром Лопухиным. Кажется, это был политический размен. Неизвестные люди, уговорившие президента уволить Лопухина и назначить Черномырдина, вероятно, обещали президенту не препятствовать реформе нефтяной отрасли. А за это президент, вероятно, обещал этим неизвестным людям не трогать Газпром и отдать всю энергетику страны под контроль главы Газпрома. С этого момента началась пятилетняя политическая карьера Виктора Черномырдина, чуть было не приведшая главу газовой компании в кресло президента страны [Это должность не для специалиста, а для политика, которым Черномырдин никогда не был - FV] . Чуть было [Чуть-чуть не считается - FV] не превратившая Газпром из, как принято было говорить, "станового хребта России" в самое российскую власть. Политический самоубийца Сразу после заседания правительства премьер-министр Егор Гайдар отправился в свой кабинет и принялся расхаживать из угла в угол. Он и сейчас расхаживает по кабинету, когда дает интервью. Он давно не премьер-министр, он возглавляет Институт экономики переходного периода, иногда к нему ещё обращается за экономическими советами власть, но редко. Однако же привычка расхаживать по кабинету осталась. Нервы. Слишком большой груз ответственности и слишком большое напряжение политических интриг для тихого, полного, интеллигентного человека с сонными глазами, который собирался заниматься экономической теорией, а не становиться премьер-министром правительства в тот момент, когда страна была на грани гражданской войны и голода. Пять минут Гайдар ходил по кабинету бесцельно. Через пять минут позвонил Ельцин: – Егор Тимурович, простите. Я не успел позвонить вам и предупредить о своем решении. И не успел посоветоваться с вами. После этого звонка Гайдар стал расхаживать по кабинету осмысленно. Она шагал полтора часа. Думал, следует ли подать в отставку теперь, когда президент Ельцин через его голову снял с должности одного из его министров-реформаторов. Было совершенно очевидно, что отставкой министра топлива и энергетики дело не кончится. Под давлением коммунистов и "красных директоров", составлявших добрую половину парламента, президент стал сдавать реформаторов, и сдаст всех, включая Гайдара. Но, с другой стороны, до падения правительства оставалось ещё какое-то время (как выяснится, пять с половиной месяцев), и за это время Гайдар мог успеть провести некоторые важные для страны реформы: сделать рубль конвертируемым, разделить валюты бывших республик Советского Союза и главное – довести до логического конца Либерализацию цен. Пошагав по кабинету полтора часа, Гайдар решил остаться и сделать все, что успеет за отпущенный ему политическими интригами срок. Всего за полгода до описываемых событий в России существовала советская ещё Система распределения всех товаров по фиксированным ценам. Полки в магазинах пустовали. На витринах огромными пирамидами были выстроены только жестяные консервные банки с отвратительной на вкус морской капустой. За маслом люди занимали очереди с ночи. Пекарням не из чего было печь хлеб. России требовалось закупить 30–40 миллионов тонн зерна, чтобы избежать голода, но денег на это зерно не было. Только единая энергетическая Система страны продолжала снабжать электричеством дома и больницы, впрочем, уже с перебоями, только железные дороги продолжали ещё возить пассажиров себе в убыток, и Газпром продолжал ещё поставлять Газ в дома и котельные, не надеясь когда-нибудь получить за этот Газ плату. Советская плановая экономика агонизировала. Никто больше не хотел работать бесплатно, а Государство не имело верной армии, милиции и спецслужб, чтобы заставить людей работать, как это делал Сталин. Государство вообще почти ничего не имело, Государство доедало последнее, но мало кому, кроме Гайдара, было известно, что золотовалютные запасы страны можно погрузить в один чемодан, а запасов продовольствия в стране осталось на две недели. Надо было немедленно отпускать цены, чтобы заработала экономика. 2 января 1992 года вступил в силу указ президента Ельцина о Либерализация цен. Фактически Россия остановилась в шаге от голода и гражданской войны. Экономика вышла из комы, хотя было ещё далеко до того, чтобы она стала на ноги. Цены оставались фиксированными только для газовиков, нефтяников и энергетиков. Фактически газовики и нефтяники спонсировали выздоравливавшую российскую экономику, как больного поддерживают питательными инъекциями. Нефтяники и газовики зарабатывали только на экспортных контрактах, а внутри страны поставляли Газ и нефтепродукты себе в убыток. 11 апреля 1992 года правительство Гайдара разрешило газовикам и нефтяникам оставлять 38 % своей валютной выручки на зарубежных счетах. Предполагалось закупать на эти деньги продовольствие, везти в Россию и продавать внутри страны по свободным ценам. Но руководители государственных нефтяных компаний и Газпрома, похоже, восприняли эти 38 % валютной прибыли как подарок себе за то, что в России они продают Нефть и Газ ниже себестоимости. 19 мая Гайдар обязал Газпром и экспортеров Нефти зарегистрировать свои зарубежные счета в Центробанке и отчитываться перед Минфином за движение денег на этих счетах. И вот прошло десять дней, и нефтяники с газовиками съели министра Лопухина, и готовились съесть самого Гайдара. И нельзя было бесконечно надеяться на поддержку Ельцина. И не было никакой поддержки со стороны избирателей, не желавших понимать, что правительство Гайдара спасло их от голода и гражданской войны, зато понимавших, что молоко подорожало вдесятеро. Гайдар расхаживает по своему кабинету и вспоминает: – Я совершил политическое самоубийство, когда разморозил цены. Ещё в Советском Союзе, ещё со времен Новочеркасского Восстания, все руководители страны понимали, что Либерализация цен неизбежна. Но никто не осмеливался сделать её, потому что это было политическое самоубийство. Мы сделали, – Гайдар соединяет руки за спиной, как будто ему прямо сейчас предстоит взойти за Либерализацию цен на эшафот. – Когда Мы разморозили цены, десятки людей, высокопоставленных и информированных, понимавших, что Либерализация цен неизбежна, стали, тем не менее, советовать Ельцину отмежеваться от Нас. Ельцину советовали говорить, что вот, дескать, его обманули "чикагские мальчики", что теперь повернуть либерализацию вспять уже нельзя, но правительство Гайдара он выгонит за то, что оно ввергло Граждан в нищету. Гайдар ненадолго замолкает; видно, что он до сих пор тронут тем, как Ельцин повел себя.   – Борис Николаевич, – продолжает он, – вместо этого стал ездить по ключевым регионам страны и объяснять, что Либерализация цен проведена правильно, в интересах страны и по его указанию. Эти поездки не были для Ельцина легкими. Он был тогда самым популярным человеком в стране. За него голосовали 90 % избирателей в Москве и родном Екатеринбурге. Он привык видеть у своих ног площади, забитые восторженным народом, который кричал "Ельцин! Ельцин!" Но после Либерализации цен он приезжал в Нижний Новгород, шёл в продуктовый магазин, и Толпа перед магазином проклинала его. Да, в магазине появилась сметана, про которую многие люди даже забыли, как она выглядит. Но сметана подорожала не на пятьдесят процентов, как ожидал Ельцин, и даже не на сто, а в десять раз. – Почему такая дорогая сметана?! – отчитывал Ельцин нижегородского губернатора Бориса Немцова. – Немедленно снизить цену в пять раз! – Нельзя, Борис Николаевич, – отвечал Немцов. – Это свободная цена. Это такая свободная цена. Ельцин, искренне любивший власть и привыкший к всеобщему поклонению, заметно страдал в таких поездках. После одной из них Ельцин вызвал к себе Гайдара и спросил: – Егор Тимурович, Мы сократили военные расходы, Мы сократили сельскохозяйственные субсидии, Мы сократили расходы на образование, здравоохранение и пенсии. Скажите теперь, где же база нашей политической поддержки? – У Нас нет политической поддержки, – отвечал Гайдар. На волне народного недовольства размороженными ценами, в парламенте, функцию которого исполнял тогда Съезд народных депутатов, усиливались коммунисты. Все популярнее становились "красные директора" (руководители советских предприятий, члены компартии и сторонники плановой экономики), ничего хорошего от Либерализации цен не ожидавшие, поскольку советская плановая Система приучила их предприятия выпускать неконкурентоспособную продукцию, отпускать цены на которую бессмысленно. Нефтяников ещё можно было уговорить, что свободный рынок, Приватизация и реструктуризация отрасли для них выгодны. Нефтяная отрасль была парализована. Газпром же чувствовал себя неплохо. Ещё до распада Советского Союза Газпром успел превратиться в эффективную корпорацию-монополиста. И теперь Газпром не хотел утратить это качество. Свой патриотический долг Газпром видел в том, чтобы за бесценок снабжать Газом население и промышленность, а свою выгоду Газпром видел в том, чтобы продавать Газ на экспорт. Объективно "красные директора" были сильнее гайдаровских либералов, совершивших политическое самоубийство. Гайдар понимал, что если не хочет утащить за собою в политическое небытие и президента Ельцина, то должен отдать премьерское кресло "красным директорам". И был единственный "красный директор", создавший к тому времени эффективную и конкурентоспособную компанию, не мечтавший о возвращении плановой экономики, которая позволяла бы производить никому не нужное черт знает что, понимавший, хотя бы на уровне чутья, как должен быть устроен рынок. Этим человеком был Виктор Черномырдин. Но Ельцин продолжал настаивать на том, что премьер-министром должен оставаться Гайдар. Осенью 1992-го, чтобы быть утвержденным депутатами съезда в должности премьера, Гайдару требовалось набрать 445 голосов. Это было невозможно, но Ельцин все равно внес кандидатуру Гайдара на пост премьер-министра, и Гайдар собрал 400. Тогда Ельцин приступил к консультациям с фракциями. Предметом торга была новая "ельцинская конституция". Взамен на утверждение Гайдара в должности премьер-министра коммунисты требовали, чтобы в новой конституции Ельцин отказался от части президентских полномочий, например, чтобы не президент, а парламент назначал министра обороны и главу министерства внутренних дел. Ельцин согласился. После совещания с коммунистами к Ельцину подошел депутат Сергей Юшенков. Он был первым офицером, который перешел на сторону Ельцина во время августовского путча 91 года. Он будет убит, когда Ельцин перестанет быть президентом. И он сказал тогда: – Борис Николаевич, коммунисты вас обманут. Давайте хотя бы сначала потребуем утверждения Гайдара, а потом уже внесем поправки в Конституцию. – Сергей Николаевич, – отвечал президент. – Не мелочитесь. Ельцин был уверен, что обмануть президента страны – это все равно что предать Родину. По инициативе президента были внесены поправки в Конституцию. Съезд народных депутатов получил право самостоятельно назначать угодных депутатам министров силового блока. И тогда президент внес кандидатуру Егора Гайдара на пост премьер-министра повторно. Накануне голосования Ельцин позвал Гайдара к себе в маленький кабинет, соседствовавший с президентской трибуной на съезде. – Как вы думаете, сколько вы наберете голосов? – спросил Ельцин, улыбаясь: ему приятно было подарить Гайдару премьерский пост. – Я наберу 420 голосов, – улыбнулся Гайдар в ответ. – Перестаньте, – махнул рукой Ельцин. – Вы наберете 460 голосов, не меньше. Потом было голосование. Гайдар набрал 425 голосов. И Ельцин был потрясен вероломством коммунистов. Он позвонил Гайдару и спросил: – Вы все ещё  улыбаетесь? – Что же мне, – отвечал Гайдар, – плакать, что ли? – А я не улыбаюсь! – Гайдар слышал, как Ельцин скрипнул зубами, произнося эту фразу. На следующие утро помощники и приближенные Ельцина несколько раз звонили Гайдару. Просили собрать правительство. Выражали надежду, что правительство сможет сохранить стабильность в стране. Ельцин тем временем поднимался на трибуну Съезда народных депутатов. Депутаты стихли. Президент обвел их тяжелым взглядом и сказал: – Считаю… – он всегда опускал местоимения в публичных речах. – Считаю, что Съезд народных депутатов не отражает волю народа. Прошу… Прошу всех моих сторонников покинуть съезд. Это было как клич Жанны д’Арк: "Кто любит меня – за мной!" Президент спустился с трибуны и медленно пошёл к дверям по проходу между кресел. Справа и слева от него поднимались со своих мест депутаты и шли за президентом следом, вон из зала. Двое, трое, десятеро, двадцать человек, тридцать… На лице спикера Съезда Руслана Хасбулатова мелькнул испуг: что, если президенту, как тогда, в августе 91-го во время путча, удастся повести за собой людей, добиться самороспуска Съезда и перевыборов депутатов? Пятьдесят человек, семьдесят, сто. Они шли к дверям. Сто пятьдесят, сто восемьдесят, двести. Но остальные продолжали сидеть на своих местах. Спикер успокоился. Вместе с президентом съезд покинули всего двести депутатов. Кворум сохранился. Ельцин проиграл. Гайдар говорит, что политические взгляды большинства депутатов на Съезде были аморфны. Большинству просто было легче оставаться сидеть в креслах, чем участвовать в отчаянных политических демонстрациях. Гайдар говорит, что если бы подготовить депутатов, то зал покинули бы больше половины народных избранников, и Съезд бы самораспустился. Но Ельцин все ещё не верил, что популярность его падает от того, что в магазинах подорожала сметана. Он все ещё верил, что россияне способны предпочесть сметане свободу и Демократию. И он проиграл. В последующие дни оставшиеся на Съезде депутаты приняли множество поправок к Конституции. Согласно этим поправкам, власть президента в стране становилась номинальной, силовые структуры поступали в распоряжение парламента. Это не отражало реальных настроений в армии и милиции, войска опять, как в августе 91-го, готовы были разделиться и направить штыки друг на друга. Россия опять оказалась на пороге гражданской войны. Через пару дней Ельцин пригласил Гайдара и попросил его участвовать от имени исполнительной власти в Конституционном совещании. Во избежание гражданской войны спикер Съезда Руслан Хасбулатов, премьер правительства Егор Гайдар и председатель Конституционного суда Валерий Зорькин собрались, чтобы найти компромисс между законодательной и исполнительной ветвями власти. Формулу компромисса опять же предложил Гайдар. Он предложил, что уйдет в отставку, а за это Съезд отменит ограничивающие президентскую власть конституционные поправки и вынесет ельцинскую конституцию на всенародный референдум. Новый премьер-министр, по предложению Гайдара, должен был быть избран рейтинговым голосованием из нескольких кандидатур. Конфликт интересов Вице-премьер правительства Виктор Черномырдин в Съезде не участвовал. Он курировал топливо и энергетику и не видел никакого смысла в политической возне, которой большую часть своего времени посвящали Гайдар и Ельцин. Черномырдин считал, что нужно заниматься делом. Он уважительно относился к Гайдару, считал его реформы необходимыми, но не мог понять, как это возможно, чтобы премьер участвовал в закулисных переговорах и не отвечал на звонки "вертушки", телефона экстренной правительственной связи. – Гайдар не только по "второй вертушке" не отвечал, – вспоминает Черномырдин. – Он даже по "первой вертушке" не отвечал. Как это так может быть? Я вице-премьер. Если я звоню по "первой вертушке", значит у меня что-то важное. По "второй вертушке" руководители Государства звонят друг другу через секретарей. По "первой вертушке" – напрямую. Для воспитанного советской Системой Черномырдина не ответить на звонок "первой вертушки" было невозможно. И вот 13 декабря 1992 года в кабинете Черномырдина зазвонила "первая вертушка". Звонил Ельцин. Он сказал: – Виктор Степанович, Нам не удастся удержать Гайдара, приезжайте на Съезд. 14 декабря на съезде произошло мягкое рейтинговое голосование. Депутаты выбирали из четырех предложенных кандидатур. В рейтинговом голосовании 637 голосов набрал секретарь Совета безопасности Юрий Скоков, 621 голос набрал вице-премьер Виктор Черномырдин. Другие два кандидата – Егор Гайдар и директор "Автоваза" Владимир Каданников – с большим отрывом отставали от лидеров. Наступила пауза. Президент Ельцин очевидно не мог назначить премьер-министром Гайдара, съезд не поддержал бы президента, война исполнительной и законодательной ветвей власти разыгралась бы с новой силой. Ельцин мог отдать правительство Скокову, то есть, в конце концов, силовикам, или Черномырдину, то есть, по большому счету, – Газпрому. И Ельцин колебался. Во время перерыва в маленький совмещенный с президентской ложей кабинет Ельцина пришёл Гайдар. Он посоветовал Ельцину прекратить борьбу за сохранение правительства либералов. Но и не предлагать Съезду Скокова, а предложить Черномырдина. – Если вы остановитесь на Черномырдине, – сказал Гайдар, – я скажу своим коллегам в правительстве, что они имеют моральное право остаться и работать с новым премьером. Через пять минут Гайдар вышел из ложи Ельцина, демонстративно подошел в зале к Виктору Черномырдину и поздравил его. Депутаты поняли, что президент остановил свой выбор на человеке из Газпрома. Дальнейшее утверждение Черномырдина на посту премьера носило чисто формальный характер. Президент вынес его кандидатуру на голосование, и за нового премьера проголосовал 721 депутат. Казалось бы, Газпром мог ликовать, что его корпоративные интересы защищаются теперь в правительстве на самом высоком уровне, и Газпром ликовал. Казалось бы, Черномырдин мог испытывать неведомое Гайдару чувство уверенности от того, что за его спиной стоит такая мощная промышленная структура, как Газпром, и Черномырдин, вероятно, испытывал уверенность. Однако вскоре выяснилось, что интересы Государства и интересы компании во многом расходятся. Черномырдин вообще оказался в непривычной для него, двоякой ситуации. С одной стороны, своим назначением он был обязан парламентариям. С другой стороны, не прошло и года после его назначения, как он отдал приказ стрелять в парламент из танка. Вопреки договоренностям, которые достигнуты были между Егором Гайдаром и Русланом Хасбулатовым, парламент не отменил конституционных поправок, которые обещал отменить в случае ухода Гайдара в отставку. В результате, не прошло и года Черномырдинского премьерства, как конфликт между законодательной и исполнительной властями дошел до вооруженного противостояния. Парламент объявил исполнительную власть вне закона.   Сторонники Руслана Хасбулатова забаррикадировались в здании парламента, пошли на штурм телецентра Останкино и Московской мэрии. И в ночь с 3 на 4 октября 1993 года утвержденный этим парламентом премьер Черномырдин звонил министру обороны Грачеву и требовал танков [Ничего такого он не требовал. Силовиков Ельнын всегда нагибал сам - FV], и получил. Танки расстреляли [Стрелял один танк - FV] парламентское здание на Краснопресненской набережной, и здание это после ремонта стало Домом правительства. Было трагически раздвоенное время. 1 февраля 1993 года Черномырдин позволил Газпрому в четыре раза увеличить цены на Газ внутри страны, но вместе с тем почти никто внутри страны Газпрому за Газ не платил, и компании, в сущности, было все равно, сколько денег ей не платят – как раньше или в четыре раза больше. Вообще вместо денег в те времена в России использовались вексельные схемы. Какая-нибудь поликлиника, например, нуждалась в Газе, но не имела денег за Газ платить. Главный врач поликлиники обращался в Министерство здравоохранения и получал разрешение взять кредит в коммерческом банке, чтобы закупить на этот кредит Газ. Государство брало на себя обязательства со временем погасить этот кредит. Коммерческий банк кредит поликлинике давал, но не деньгами, а векселем. Вексель на сто рублей, например, Газпром отказывался считать ста рублями, зачитывал вексель за шестьдесят рублей и на шестьдесят рублей поставлял поликлинике Газ. Потом банк требовал от Газпрома заплатить по векселю, причём вексель оценивал уже в восемьдесят рублей. Газпром платил и требовал от Государства погасить сторублевый вексель. Государство, не имея денег, списывало сто рублей с налогов Газпрома. Таким образом, Газпром поставив Газа на шестьдесят рублей, получал налоговых списаний на сто рублей. А банк получал восемьдесят рублей за вексель, рыночная цена которого равнялась шестидесяти рублям. Это, конечно, очень грубое и весьма неточное объяснение многочисленных вексельных схем, которыми жила в начале девяностых российская экономика. Важно только понимать, что живые деньги оказывались в дружественных Газпрому банках, вроде банка " Империал", главой совета директоров которого был Рем Вяхирев – по совместительству глава Газпрома. И важно понимать, что сам Газпром получал благодаря вексельным схемам значительные налоговые послабления и никогда (если верить официальной отчетности) не имел денег ни чтобы платить налоги, ни даже чтобы платить зарплаты своим рабочим. Премьер Черномырдин, надо полагать, закрывал глаза на вексельные схемы. Но если вексельные схемы были выгодны руководству Газпрома, с которым Черномырдина связывали дружеские отношения, то премьеру Черномырдину вексельные схемы были невыгодны. Ему приходилось думать, как выкроить из пустого бюджета зарплаты врачам, учителям и военным. И это у Черномырдина болела голова, когда в ноябре 93-го в стотысячном городе Надыме бастовало восемьдесят тысяч работавших на Газпром строителей, да ещё посылали эмиссаров в Воркуту, чтобы объединить забастовку строителей и забастовку угольщиков и превратить её, в конце концов, во всеобщую стачку. Постепенно правительство и Газпром пришли к негласному договору, что налоги компания платит не в том размере, который установлен законом, а в том размере, который необходим правительству на самые неотложные нужды. "Хотели как лучше, а получилось как всегда", – такова была одна из растиражированных прессой крылатых фраз премьера Черномырдина. И фраза эта при всей её комичности действительно отражала суть событий – реформы шли не так, как были задуманы, а как получалось. И все же реформы шли. Несмотря на "политическое самоубийство" Гайдара, позиции либералов все ещё были очень сильны, и идея Приватизации все ещё пользовалась большой популярностью в народе. Сейчас Черномырдин рассказывает, что пока он был главой Газпрома, ему приходилось встречаться с отцом Приватизации Анатолием Чубайсом и всеми Правдами и неправдами пытаться Газпром от Приватизации уберечь. – Когда я стал премьером, – говорит Черномырдин, – я эти разговоры пресек. Однако Приватизация Газпрома шла. Непосредственно занимавшийся Приватизацией Газпрома заместитель Чубайса Петр Мостовой дважды получал выговоры и однажды чуть было не вылетел с работы, но всякий раз, когда Черномырдин всерьез атаковал Мостового, Чубайс ехал в Кремль, разговаривал с Ельциным, спасал Мостового, и Приватизация газового концерна продолжалась. По большому счету, Черномырдину удалось добиться только того, что Газпром приватизировался на особых условиях, без реструктуризации, то есть, оставаясь монополистом, и так, что ни один из владельцев газпромовских акций не мог свободно продавать их без согласия правления. С одной стороны, Газпром получал право выкупить у Государства 10 % акций за приватизационные чеки по номинальной цене (примерно в десять раз ниже предполагаемой рыночной), с другой стороны, только эти акции Газпром и мог размещать на международном рынке, тогда как остальными акциями компании предполагалось торговать только в России и по цене значительно ниже рыночной. С одной стороны, менеджеры Газпрома получали от Приватизации приличный куш, с другой стороны, Газпрому предписано было разместить 28,5 % своих акций в тех регионах, где компания работает, и продавать свои акции только физическим лицам. С одной стороны, 35 % акций Газпрома оставались в руках Государства. С другой стороны, 19 января 1994 года Черномырдин дал поручение правительству в трехдневный срок подготовить к подписанию проект трастового договора, согласно которому акции, принадлежавшие Государству, передавались руководству Газпрома в трастовое управление, а в награду за осуществление доверительного управления руководство Газпрома получало право выкупить у Государства эти акции по номинальной стоимости. Интересы Государства и интересы Газпрома рознились, но, видимо, премьер-министр Виктор Черномырдин и председатель правления Газпрома Рем Вяхирев всерьез надеялись, что когда-нибудь в далекой исторической перспективе интересы Государства и газовой корпорации сойдутся. Надо было только удержаться у власти, надо было хоть через пень-колоду, но довести реформы до конца. Впервые интересы Газпрома и премьера совпали в апреле 1995-го, когда Черномырдин создал и возглавил политическое движение "Наш дом – Россия". Глава Газпрома Рем Вяхирев даже и не скрывал, что поддерживает новую черномырдинскую партию. Журналисты, не стесняясь, называли эту партию "Наш дом – Газпром", и мало кто сомневался, что эта партия победит на выборах в конце года. Губернаторы и директора крупных предприятий открыто сочувствовали новой черномырдинской партии. Деятели культуры и звезды шоу-бизнеса, как это им свойственно, поспешили вступить в партию власти. Города были завешаны предвыборными плакатами, на которых Черномырдин складывал руки домиком, словно защищая Россию от невзгод. И все же Черномырдин, привыкший ценить реальную мощь своего газового концерна, явно недооценивал эфемерную мощь Телевидения. Он совершил множество ошибок в качестве публичного Политика. Вернее, что бы Черномырдин ни делал, тележурналисты искусно представляли это как ошибку. Шла первая чеченская война. В июне 1995 террористы захватили больницу в городе Буденновске. Черномырдин вёл переговоры об освобождении заложников. Вся страна слышала, как премьер кричал в телефон предводителю террористов: "Шамиль Басаев, говорите громче". Когда заложники были освобождены, только ленивый не пенял Виктору Черномырдину за глупость и неуклюжесть этой фразы. На самом деле Черномырдин оказался единственным в новейшей истории России переговорщиком, которому удалось спасти заложников. Но над ним смеялись. Хотя в его фразе не было ничего смешного. На Кавказе принято обращаться просто по имени и на " ты". Но не мог же премьер обращаться к террористу на "ты" и по имени, как к старому приятелю. В Москве принято обращаться по фамилии и подставляя перед фамилией слово "господин". Но не мог же Черномырдин говорить "господин Басаев", потому что какой же он, к чертовой матери, господин, если захватил в заложники детей и женщин. А слова "говорите громче" значили всего лишь, что премьеру было плохо слышно по телефону. Но над ним смеялись. И этот эпизод был лишь одним из тысячи эпизодов, снижавших рейтинг черномырдинской партии, несмотря на всю мощь Газпрома в партийной кассе. В сентябре 1995-го на вопрос о партии Черномырдина президент Ельцин махнул небрежно рукой и сказал, что партия эта несерьезная, на выборах наберет максимум 8-10 процентов. Таким образом Ельцин как бы лишил "Наш дом – Россия" президентской поддержки. В декабре 1995 года партия "Наш дом – Россия" получила на выборах 10 процентов. Это было катастрофическое поражение. Получить большую фракцию в парламенте у Черномырдина не получилось.   Он отказался от депутатского мандата и продолжал работать премьер-министром. Оглавление   www.pseudology.org