М.:  2006. – 464 с. Тираж - 300 экз Юрий Викторович Шапиро Воспоминания о прожитой жизни Глава четырнадцатая Лето окончилось. Осенью 1968 года я перенёс в течение месяца три ангины подряд и решил, что этого для меня вполне достаточно. Мариночка Загорянская заглянув ко мне в глотку сказала, что оперироваться мне нужно было лет десять тому назад. Она прооперировала меня.   Я не могу сказать, что операция доставила мне удовольствие, обострился миокардит, но через неделю меня выписали, и я улетел в Душанбе, куда был приглашён на съезд хирургов Средней Азии и Казахстана с двумя докладами. Остановился я в новой гостинице"Душанбе", оставил там свои вещи и поехал в институт. Заседания съезда проходили в Большой аудитории, с которой было связано так много воспоминаний, я встретил друзей и знакомых, которых я не видел 14 лет.   Доклады мои прошли хорошо, у меня возникла дискуссия с Закиром Пачаевичем Ходжаевым, одним из моих первых учителей в хирургии по поводу осмотического диуреза, реаниматология в Таджикистане делала свои первые шаги. Впрочем в перерыве между заседаниями мы обнялись и расцеловались. Обниматься пришлось со многими. Вечером нас принимала у себя дома Елена Гавриловна Локшина, с которой у меня в студенческие годы были прекрасные отношения. Она защитила докторскую диссертацию, возглавила организованную ею кафедру травматологии и стала Главным травматологом республики.   Кроме меня она пригласила известного травматолога и ортопеда из Новосибирска профессора Цивьяна и Лиду Цейтлину с мужем. Елена Гавриловна спросила меня, где бы я хотел побывать, я ответил, что на спектакле в театре оперы и балета с участием Малики Сабировой и на строительстве Нурекской ГЭС. Она тут же позвонила Малике с которой была дружна и попросила её оставить контрамарки для всех нас, затем позвонила в Нурек начальнику строительства и сказала, что она хочет приехать в Нурек со своими друзьями. В театре мы сидели на лучших местах и после спектакля отправились за кулисы выражать Малике своё восхищение. На следующий день за нами пришли две машины и мы отправились в Нурек.   Строительство носило поистине космические масштабы, в это время происходила засыпка скального грунта в тело плотины, и огромные самосвалы подъезжая один за другим вываливали свой груз на насыпь. После ознакомления с строительством начальник строительства устроил в честь нас банкет в только что построенном здании универмага, где за неделю до нашего приезда принимали Косыгина. На следующий день я сделал по просьбе Главного врача станции Скорой помощи доклад о методах реанимации при тяжёлой травме и отравлениях. Эта станция была моим первым местом работы, но за годы прошедшие после моего увольнения оттуда она преобразилась.   Рядом с инфекционной больницей поднялся корпус клиники неотложной хирургии, кафедрой заведовал наш бывший ассистент на кафедре топографической анатомии, а ныне профессор Юрий Израилевич Датхаев, в его клинике работали мои сокурсники Саша Ковешников и Виктор Ким. И клиника и станция скорой помощи были оборудованы вполне современно, гораздо лучше и богаче, нежели 29 больница в Москве. Вечером меня привёз к себе домой Лёва Кальштейн, который после ухода на пенсию Якова Львовича Коца занял его кафедру, вторым профессором у него стал Юсуф Исхаки, защитивший в Москве докторскую диссертацию. Жена Лёвы заведовала кафедрой глазных болезней.   Я побывал в гостях у Арзумановых, которых я очень любил. Возвращаться в Москву я решил поездом, захотелось проехать по местам, по которым я много раз проезжал в юности. Поезд из Душанбе ушёл полупустым, все предпочитали летать самолётами, долетавшими до Москвы за шесть с половиной часов. Железную дорогу спрямили, за Денау поезд повернул на Север, оставляя границу с Афганистаном в стороне. От Самарканда пролегал знакомый путь - через Ташкент, Казахстан, Оренбург, Куйбышев, Сызрань и далее по любимым мною местам - Чаадаевку, Пензу, Рязань. В Москву я приехал в пять часов утра, на вокзале меня встречала Неля. Я приурочил свой приезд к её дню рождения, и вечером у нас собрались родные и друзья.   Спустя год началось строительство нового хирургического корпуса который сдали и ввели в строй в1972 году. Строительство это стоило большой нервотрёпки Зацаринской и мне. Находилось оно под контролем Горкома партии и Моссовета, благодаря чему мне приходилось бывать там на совещаниях, куда приглашали руководство больницы. Здравоохранение в Моссовете курировала Полина Алексеевна Воронина - грубая, властная Женщина высокого роста с перекошенной от пареза facialis физиономией. Её панически боялись главные врачи московских больниц, и её слово долгие годы было законом. Споткнулась она, как ни странно на нас, благодаря некоторым особенностям характера Зацаринской, которая во многом была похожа на неё.   Однажды, придя в кабинет Зацаринской, я застал у неё молодого врача из Донецка Ботвинова приехавшего в Москву по лимиту. Он был членом партии и Зацаринская представила его мне. Мне он не понравился сразу, внешность у него была Хлестакова, манеры подобострастные. Для начала его посадили в приёмное отделение, но у Зацаринской были далеко идущие планы в отношении его.. Она вознамерилась выгнать из больницы Алексееву и решила назначить Ботвинова своим заместителем по лечебной части. Вопрос о Алексеевой решался в таких сферах, куда я не был вхож, а вопрос о назначении Ботвинова на должность она должна была согласовать со мной, прежде чем предлагать его кандидатуру в райздравотделе. Я предупредил её, что бы она не обольщалась на его счёт и что он будет представлять потенциальную опасность лично для неё. Она расхохоталась и сделала всё по своему.   Алексеева из больницы ушла, Ботвинова назначили заместителем главного врача по лечебной части, и он начал показывать своё истинное лицо. Он был высокомерен, если не сказать большего, ходил по больнице ни с кем не здороваясь. Через месяц, когда в райком пришла из Донецка его учётная карточка меня вызвали туда и сказали, что у него было два выговора с занесением в учётную карточку и просили меня с ним по этому поводу поговорить.   Я спросил его о партийных взысканиях, он ответил не очень вразумительным объяснением. Он говорил, что по специальности он хирург и пытался заставить меня включить его в план операций, я ему в этом отказал. Он пристал к нашему урологу Ржезникову, тот не желая портить отношения с начальством отказать ему не смог и результат был таким, что Зацаринская распорядилась в операционную его больше не пускать. Ботвинова назначили председателем комиссии по проверке работы кафедры хирургии, которой заведовал профессор Юлий Ефимович Берёзов, где работали мои друзья Саша Ермолов и Фима Удовский. Мне позвонил Юлий Ефимович и рассказал, что Ботвинов развил такую деятельность и написал такую справку, что ему остаётся только подать заявление о отставке.   На следующий день сияющий Ботвинов появился в нашей больнице. Я попросил его дать мне написанную им справку, что бы я с ней смог ознакомиться. Прочитав её я понял, что Ботвинов преследовал одну цель - обратить на себя внимание начальства. Я объяснил ему, что кафедра Берёзова является одной из ведущих кафедр в Москве и что не нужно поливать грязью людей этого не заслуживающих. Он тут же порвал своё произведение и написал вполне приемлемую справку. Тем дело и кончилось, и я понял, что человек он совершенно беспринципный.   Зацаринская превозносила его на всех перекрёстках и через райисполком добилась невозможного - Ботвинову не проработавшему и года в Москве дали двухкомнатную квартиру в нашем районе. Весной Зацаринская упала на улице, сломала какие-то кости и надолго выбыла из строя. Обязанности главного врача начал исполнять Ботвинов. По больнице поползли слухи, что Зацаринская к руководству больницы не вернётся, инспирируемые, как удалось выяснить, Ботвиновым, он начал собирать вокруг себя лимитчиков, которые стали говорить, что Ботвинов без пяти минут Главный врач и, что песенка Зацаринской спета. В Моссовете периодически собирали совешания на которые приглашались Главные врачи московских больниц.   На одном из таких совещаний выступил Ботвинов и заявил, что благодаря произведенной им экспертной оценке работы инфарктного отделения и принятым на основании этого мерам ему удалось чуть ли не вдвое сократить пребывание на койке инфарктных больных. Воронина была в восторге. Но, что всё, что он говорил, было бредом сивой кобылы, она по своей медицинской неграмотности понять не могла. В это время освободилось место Главного врача 70 больницы, и Воронина назначила Ботвинова на эту должность. Он пришёл ко мне и весь сияя от счастья сообщил о происшедших переменах. Я спросил его согласовал ли он этот вопрос с райкомом партии и райисполкомом? Он снисходительно улыбнулся и ответил, что поскольку он назначен на эту должность Моссоветом мнение Калининского райкома и райисполкома его волнует мало.. С тем он и ушёл и приступил к работе в 70 больнице.   Первым секретарём райкома партии в то время был Геннадий Сергеевич Стрижов, человек умный и имевший большие связи в ЦК КПСС. Через пару лет его назначили заместителем заведующего отделом науки ЦК. Стрижов вызвал меня к себе и спросил, что это за разговоры о переходе Ботвинова в другой район? "Передайте ему, что райком возражает против его перехода в другую больницу, с партийного учёта его не снимайте, вызовите на партийное бюро, предупредите его о партийной ответственности, и если он откажется выполнить решение партийного бюро поступайте в соответствии с уставом" Между тем Ботвинов развил бурную деятельность в 70 больнице и там поднялся вой - за несколько дней своего хозяйствования он натворил там столько, что в Перовский райком в ведении которого находилась больница посыпались жалобы. Инструктор нашего райкома Кесаева позвонила в Донецкий обком партии, навела справки о Ботвинове, и там ей рассказали многое.   Последним деянием Ботвинова в Донецке был его приход в обком с требованием, что бы ему предоставили руководящую должность. Ему ответили, что руководящей должности для деятеля такого масштаба, как он в Донецке нет и что он может убираться на все четыре стороны. Я созвал заседание бюро, пригласил на него Ботвинова и передал ему мнение райкома. Он ответил, что поскольку он назначен на должность главного врача 70 больницы Моссоветом, то мнение Калининского райкома на этот счёт его не интересует. После короткого обсуждения за отказ подчиниться решению партийного бюро Ботвинов был исключён из партии. Его тут же пригласили на партийное собрание, где решение бюро было утверждено.   Документы были переданы в райком партии и поскольку всё это происходило в четверг - день, когда заседало бюро райкома, поздно вечером нас вызвали на заседание бюро, на котором Ботвинову объявили строгий выговор с занесением в учётную карточку, запретили переход в другой район и рекомендовали райздравотделу трудоустроить его, освободив от руководящей должности в 29 больнице. Ботвинова перевели в 18 больницу, где он три года просидел в приёмном отделении рядовым врачом.   Через три года выговор был с него снят, и в тот же день он был назначен Главным врачом 13 больницы - Воронина брала реванш за своё поражение. Проработав в 13 больнице неделю Ботвинов вызвал к себе профессора Берёзова и потребовал, что бы тот взял его на кафедру ассистентом и помог ему в написании докторской диссертации. Берёзов ответил, что на кафедру его не возьмёт и что диссертацию Ботвинов пусть пишет сам, а после того, как напишет - если напишет - то он может принести её ему и он, профессор Берёзов, прочтёт её и сделает свои замечания.   После этого Ботвинов вызвал к себе Сашу Ермолова и открытым текстом предложил ему написать для него диссертацию. Саша рассмеялся и открытым текстом послал Ботвинова туда, куда он заслужил быть посланным. Три года властвовал этот проходимец в 13 больнице, до той поры, пока Воронина не назначила его главным врачом Боткинской больницы.   Это была сенсация!   Придя в Боткинскую Ботвинов начал действовать по испытанному сценарию. Он вызвал к себе Игоря Борисовича Розанова и потребовал место ассистента на кафедре, написания докторской, обещая за это всяческие блага. Игорь Борисович был человеком слабохарактерным и сдался. Ботвинов влез в операционную и начал оперировать, а поскольку делать это он не умел, исходы были плачевными, ответственность он перекладывал на ассистентов. Лекции его были абсурдными и вызывали смех слушателей. Я в это время проходил усовершенствование в ЦИУ и был вынужден выслушивать бред, который он нёс с кафедры. И смех, и грех! После златоуста Бориса Сергеевича Розанова слушать ботвиновские опусы было просто невозможно. Воспользовавшись положением Главного врача крупнейшей московской больницы, он получил большую квартиру в престижном районе, перенёс в неё японские телевизоры и часть мебели полученной для Боткинской больницы и своим хамским поведением восстановил против себя весь коллектив.   Мечтая о дальнейшем возвышении он распространял слухи по Москве о том, что ему предлагали пост заместителя министра, министра - и он предпринимал шаги в этом направлении. Докторская диссертация, наконец, была написана, прошла апробацию в ЦИУ и представлена к защите. Ботвинов заранее, уверенный в успехе предприятия, заказал банкетный зал в ресторане, приехали его деревенские родственники, защита была обставлена с большой помпой. И грядет день! Взгромоздившись на трибуну диссертант поведал миру нечто, рассчитывая, что всё последующее пустая формальность. Но не тут то было!   Неофициальным оппонентом выступил академик В. С. Савельев и не оставил камня на камне от соискателя и его произведения. Затем выступил эндоскопист профессор В. Н. Сотников и объяснил Учёному Совету, что соискатель, в диссертации которого значительная часть была посвящена эндоскопическим методикам, в руках не держал эндоскопа и, что он выдал чужие данные за свои собственные. Диссертацию провалили, и Ботвинов на годы вперёд был обеспечен работой - он судился с Сотниковым, с ВАК. Минздравом, с ЦИУ, На одном из таких заседаний суда я выступал в качестве свидетеля. Коллектив Боткинской больницы писал письма во все инстанции, по одному из таких писем Министр Здравоохранения создал комиссию, и она вскрыла факты от которых смердело за версту. Приказом Министра Здравоохранения СССР Ботвинов был освобождён от обязанностей Главного врача больницы им. Боткина. Ботвиниада закончилась.   Ворониной стало не него, её самоё погнали из Моссовета и Хлестаков из Донецка канул в неизвестность. Зацаринская на время успокоилась, но она органически была неспособна делать выводы из собственных ошибок и учиться на ошибках чужих, ибо считала свои позиции незыблемыми - ещё бы, она депутат Моссовета, член коллегии Главного управления Здравоохранения, член райкома партии, приятельница всех мыслимых и немыслимых начальников. Она зарвалась. К руководству в райкоме и райисполкоме пришли новые люди. Её приятель Пасюк, председатель Калининского райисполкома, был в течение одного дня передвинут в Моссовет на должность заведующего Общим отделом. На его место был назначен директор механического завода Хацкилевич.   Интересна история его назначения. В Москву прилетела делегация мэров американских городов. На приёме у Промыслова, бывшего Председателем Моссовета, ему задали вопрос - почему среди Председателей Райисполкомов Москвы нет ни одного Еврея? Промыслов ответил, что таковой есть, и утром Хацкилевича привезли на работу в райисполком, где на дверях кабинета уже висела табличка с его фамилией. Председателем райисполкома он был первостатейным, человек он был жёсткий, честный, принципиальный и Правду матку резал в глаза не взирая на лица.   Районное партийное начальство его ненавидело - я был свидетелем того, как на бюро райкома он выступил после Первого секретаря Е. А. Манякина и в очень жёстких выражениях дезавуировал прекраснодушные заявления последнего о том, что нужно строить больше спортивных сооружений в районе, сказав, что районным бюджетом такое строительство не предусмотрено, и он на него денег не даст. Хозяйственные руководители боялись его, как огня и обычно очень уверенно державшаяся Зацаринская перед его приездом в больницу волновалась, как девочка.   После того, как был построен и введён в строй действующих хирургический корпус (ввод его сопровождался скандалом, обычным для того времени - его пытались сдать с недоделками и отрапортовали в Горком и Моссовет о окончании строительства, тогда как отделочные работы не были завершены, Зацаринская и я отказались подписывать акт приёмки и поставили строителей и районное начальство в затруднительное положение) к нам в больницу приехала Воронина. и мы получили её согласие на строительство терапевтического корпуса.   Я был поражён с какой лёгкостью принимались подобные решения - после нашей просьбы она позвонила в Моссовет и распорядилась внести в титул на следующий год строительство терапевтического корпуса в 29 больнице. И действительно, сразу после нового года строительство началось. Для Зацаринской и меня оно было сопряжено с теми же волнениями, что и при строительстве хирургического корпуса, но у нас уже был приобретенный опыт общения с строителями. Зацаринская лично знавшая Воронину рассказала мне, что она была близка к окружению Виктора Васильевича Гришина, ставшего в 1967 году первым секретарём Московского горкома партии. Как ни странно обязан этому он был арабо-израильской Войне.   Гришин был председателем ВЦСПС, должность эта была декоративной и влиянием он не пользовался. В партийных кругах он слыл интеллектуалом, благодаря двум техническим образованиям, из коих одно он приобрёл окончив паровозостроительный техникум, а второе окончив техникум с таким же экзотическим названием. Он бы, вероятно, просидел в ВЦСПС до своей блаженной кончины, ибо в Политбюро все места заняла Днепропетровская мафия и люди работавшие вместе с Брежневым на разных этапах его деятельности.   После поражения Египта в шестидневной Войне был созван пленум ЦК на котором с резкой критикой в адрес Политбюро выступил Первый секретарь Московского Горкома Егорычев, заявивший, что Советский Союз должен объявить Войну Израилю и заключивший своё выступление обидой на то, что первый секретарь столичного горкома партии не является членом её Политбюро. По предложению Брежнева был объявлен перерыв. После перерыва Брежнев зачитал справку Министерства Обороны о том, что Москва не готова к отражению ракетно-ядерного удара и ответственность за это возложил на Егорычева, как на лицо непосредственно отвечающее за безопасность столицы.   Он предложил освободить Егорычева от обязанностей Первого секретаря горкома партии и избрать В.В. Гришина, одновременно избрав его кандидатом в члены Политбюро. Егорычева назначили заместителем Министра сельскохозяйственного машиностроения РСФСР, и он быстро исчез с политической сцены. Гришин со временем приобрёл большую власть и в Москве и в Политбюро, став его полноправным членом, впоследствии он даже пытался конкурировать с Горбачёвым после Смерти Черненко. В период Перестройки он был отстранён от власти и умер в коридоре районного собеза, куда он пришёл хлопотать о переоформлении пенсии. Sic transit....   Я помню, как году в 1979 в один день поменялось руководство Калининского райкома партии, был созван пленум, на который приехал Гришин. В зале заседаний у всех нас было своё излюбленное место, и все рассаживались, как хотели. Я всегда садился сбоку, рядом со мной усаживался начальник райотдела КГБ Вадим Геннадьевич Новодранов, человек остроумный, и мы во время скучных докладов или злословили, или спали с открытыми глазами, одновременно изображая напряжённое внимание. На сей раз для участников пленума был предназначен центр зала, боковые ряды отгорожены.   Первым в зал вошёл Новодранов, пиджак его оттопыривался, и сам он был напряжён. Следом за ним вышла личная охрана Гришина, за ней сам Гришин и члены бюро райкома, рассевшиеся в президиуме. Гришин не заглядывая в бумажку произнёс часовую речь в результате которой наш Первый секретарь Е. А. Манякин перешёл в Горком зав. орготделом, а Татьяна Георгиевна Иванова, начинавшая работать инструктором в отделе пропаганды и имевшая гуманитарное обрзование, стала Первым секретарём крупнейшего промышленного района Москвы.   Вокруг Гришина образовалась группа приближённых к нему возглавляемая Дементьевой - Вторым секретарём горкома. К ней то и была приближена Воронина, в этом был её источник власти. К этой группе примыкали Ковригина, бывший Министр Здравоохранения, Сироткина - бывший заместитель Министра - бабы злющие и стервозные. По слухам циркулировавшим в Москве (большинство из них впоследствии подтверждалось) Гришин страдал каким-то психическим заболеванием и периодически проходил курс лечения в правительственной психушке.   Больница наша постепенно приобретала современный облик, строились новые корпуса, организовывались новые отделения. Несомненной заслугой Зацаринской явилось открытие проктологического отделения, заведовать которым она пригласила Исаака Моисеевича Иноятова - ученика профессора Рыжиха, которого после Смерти учителя изгнал из института проктологии его новый директор Фёдоров. Исаак Моисеевич окончил Самаркандский медицинский институт, переехал в Москву, попал в лабораторию проктологии при 67 больнице и под руководством Рыжиха овладел высотами этой специальности. У него не было виртуозной хирургической техники, но он был основателен и очень надёжен.   В нашей больнице он создал лучшее проктологическое отделение в Москве и из молодых врачей начавших работать с ним сделал прекрасных специалистов. Для того, что бы открыть это отделение Зацаринская закрыла отделение Барышниковой, её отправила на пенсию, меня с отделением подняли на шестой этаж, на пятом этаже развернули проктологическое отделение, и отгородив стеной треть коридора открыли отделение реанимации на девять коек. В больнице сформировалась анестезиологическая служба, которую возглавила Лена Аграновская окончившая клиническую ординатуру у Е. А. Дамир. В больнице появилось много лимитчиков-врачей приехавших из разных городов Союза искать счастья в Москве. Зацаринская их охотно брала на работу.   Из Свердловска приехали супруги Мещеряковы, вписавшие не лучшие страницы в историю больницы и Пётр Васильевич Лопухин, работавший у меня на отделении, с Украины приехали анестезиологи Самойлова и Крячкова, своим заместителем по лечебной части Зацаринская сделала приехавшую из Орла Заслуженного врача РСФСР Э. А. Центер. С её назначением связана любопытная история. Секретарём Исполкома была Раиса Львовна Рублинская, работавшая в этой должности много лет. Она была против назначения Эллы Ароновны Центер, и вызвав к себе Зацаринскую, сказала ей: "Зачем Вам эта еврейка?" Зацаринская, которая за словом в карман не лезла возразила ей: "Но Вы ведь тоже еврейка, Раиса Львовна" Рублинская смутилась и перевела разговор в другое русло.   Я предложил переехать в Москву моему институтскому товарищу Тевье Ильичу Саксонову работавшему заместителем главного врача правительственной больницы в Душанбе и бывшего личным врачом Д. Расулова - Первого секретаря ЦК КПТ. Тева прилетел в Москву, я его представил Зацаринской, и он ей очень понравился, она его водила в райисполком и договорилась там, что ему предоставят отдельную квартиру. Тева улетел в Душанбе и рассказал о том, что собирается переехать в Москву Расулову. Тот ответил, что не советует этого делать, причём таким тоном, что у Тевы пропало желание продолжать разговор на эту тему. Момент был упущен, а в дальнейшем в начале 90 годов, когда началась кровавая резня в Таджикистане Теве с семьёй пришлось эмигрировать в Америку. Живёт он в Нью-Йорке, Наде, его жене, страдавшей тяжёлым заболеванием сердца сделали пересадку сердца, а Теве аортокоронарное шунтирование. Ляля Монакова навестившая их рассказывала, что живут они неплохо. Вот и суди о том, что он проиграл и что выиграл отказавшись от переезда в Москву в своё время.   Его сын родившийся тогда, когда мы заканчивали институт был талантливым математиком, и его приняли в школу одарённых детей при Новосибирском Университете. Он очень хотел поступить в Московский Физико-Технический институт, но Евреев туда не принимали. Я уговаривал его не подавать туда документы, но он никого слушать не желал. Его не приняли. Ему удалось поступить на физмат МГУ, куда Евреев тоже не принимали, у него не приняли документы, но он поступил туда благодаря Расулову - тот распорядился, что бы его включили в квоту Таджикистана. После окончания МГУ он работал на кафедре высшей математики в Таджикском Университете, защитил кандидатскую диссертацию, женился и когда начались националистические выступления в Таджикистане уехал в Америку. Он стал консультантом математиком в одном из крупнейших Нью-Йоркских банков и весьма преуспевает.   В Нью- Йорке живёт с семьёй Лида Цейтлина уехавшая туда из Риги после отделения Латвии от Советского Союза, где-то в Америке живут Инна Бергер уехавшая туда из Казахстана, Яша Эпштейн с семьёй. В Израиле оказались Давид Рудой, едва выбравшийся из Душанбе, Иосиф Гальперин, наш преподаватель биохимии Дора Яхнина.   Разметало наш курс по белу свету. Лёша Жаворонков и я приезжали в Душанбе в 74 году, 79 году и последний раз в 1984 году на тридцатилетие нашего выпуска. На каждую из этих встреч собиралось не менее ста человек. Бежавший из Душанбе Боря Забудский нашедший себе пристанище на Урале показал мне и Лёше фотографию сделанную в 1994 году в сентябре месяце. На традиционную встречу выпускников 1954 года пришли 4 человека - Юсуф Исхаки, наш друг, ректор института, которому через три года суждено было погибнуть от автоматной очереди выпущенной в него религиозными фанатиками, Аня Озерова учившаяся с нами в одной группе и Женщина фамилии которой я не мог вспомнить. И это всё, что осталось от нашего курса в Душанбе!   Нас разбросало по разным городам, странам и континентам и, кажется, оставшихся в живых меньше, чем ушедших из жизни. Теперь, вспоминая последнюю встречу с нашей юностью в сентябре 1984 года, я понимаю, что она была пронизана пониманием того, что мы расстаёмся навсегда - слёзы Хакима Расулова при нашем прощании были не данью сентиментальности, а предвидением неизбежного. Симптомы грядущих перемен были налицо - незадолго до нашей встречи толпа разъярённых таджиков в центре города начала громить магазины, выбрасывать из автобусов и троллейбусов русских, переворачивать и поджигать машины. Это было предвестие событий начала 90 годов и той гражданской Войны, которая разразилась в Таджикистане и которая идёт там до сих пор.   Началось с мелочи -с  движения за признание таджикского языка единственным государственным языком. И пошло, и поехало! Борьба между кланами, которая велась всегда, но подспудно стала ведущим фактором в развитии событий, вмешался исламский фундаментализм, который раньше во внимание не принимался и цветущий край превратился в пылающий костёр в пламени которого гибли люди: порваны десятилетиями сложившиеся связи, разрушены промышленность и наука и одному Аллаху известно, чем и когда всё это кончится.   Ректором Медицинского Университета назначен после гибели Юсуфа некто Рисибов - бывший директор медучилища. Бежали, кто куда смог ведущие профессора. Медицинский Университет влачит жалкое существование. Много лет тому назад я прочитал дневники Геббельса, написанные им в апреле 1945 года. В них он даёт оправдавшийся прогноз развития событий в послевоенной Европе и пишет, что причиной гибели Советского Союза будет разгул национализма в национальных республиках. Самое удивительное то, что дневники эти были изданы для служебного пользования издательством ЦК КПСС и распространялись по спискам. Кстати этим же издательством с грифом ДСП был издан капитальный труд А. Верта "Россия в годы второй мировой Войны", в котором содержатся многие факты нашедшие подтверждение в период Гласности - в частности, там прямо сказано, что расстрел польских офицеров в Хатыни был осуществлён НКВД по прямому приказу Сталина.   Неля подала документы в городскую клиническую ординатуру по рентгенологии, и её приняли. Проходила она её в в 50 больнице, где была сосредоточена клиническая база Стоматологического института. Во время учёбы произошёл следующий случай. В 1959 году, когда я работал в Боткинской больнице, заболел мой отец, и его положили в терапевтическую клинику Б. Е. Вотчала.   Однажды к нам в неотложку позвонила ассистент кафедры рентгенологии, меня знавшая, и попросила меня срочно зайти к ней. Она показала мне рентгенограмму лёгких моего отца, и мне стало нехорошо - в левом лёгком была опухоль. Отцу сделали томограммы. Профессора С. А. Рейнберга попросили посмотреть эти снимки, он посмотрел и спросил: "Смотрели ли анализ крови больного?"   Выяснилось, что не смотрели, а когда посмотрели, то оказалось что у него в формуле 40% эозинофилов - это был эозинофильный инфильтрат, быстро исчезнувший после лечения. Во время занятий по рентгенологии ассистент продемонстрировала снимки больного у которого эозинофильный инфильтрат был принят за опухоль только из-за того, что врач-рентгенолог не посмотрела анализ крови больного. Неля взяла снимок, в верхнем углу которого было написано Шапиро В.М. "Но это же снимки моего тестя, воскликнула она, как они попали сюда?" Оказалось, что их преподаватель и была тем рентгенологом смотревшим отца в Боткинской больнице, уходя на новое место работы она взяла с собой наиболее демонстративные снимки, которые потом показывала на занятиях.   Я попросил Тамару Геннадьевну Исакову - заведующую нашим рентгеновским отделением после окончания ординатуры взять Нелю к себе врачом-рентгенологом. Это было непросто, но Тамара Геннадьевна была женой Юрия Фёдоровича Исакова - знаменитого детского хирурга, бывшего, кроме всего прочего, начальником ГУМУЗа Минздрава СССР и в случаях затруднительных Тамара Геннадьевна обращалась к нему. Это был как раз такой случай. Нелю направили в нашу больницу, и для неё начались годы напряжённой учёбы, а учителя подобрались первоклассные - Тамара Геннадьевна была прекрасным рентгенологом, подстать ей были Зоя Васильевна и Ревекка Яковлевна, и через несколько лет Неля превратилась в серьёзного специалиста.   Её любили в больнице все, даже мои недруги говорили:"Жаль Нелечку, такая чудесная Женщина досталась этому бешенному", а мои доброжелатели говорили: "Какая прекрасная пара, как хорошо, что Нелечка вышла замуж за Юрия Викторовича". Годы, когда рентгеновским отделением в нашей больнице заведовала Тамара Геннадьевна были годами расцвета рентгеновской службы, без преувеличения можно сказать, что это отделение было одним из лучших в Москве. Постепенно начали уходить старые сотрудники, ушли на пенсию Тамара Геннадьевна, Зоя Васильевна, умерла Ревекка Яковлевна. От предложения возглавить рентгеновское отделение Неля отказалась, она несколько лет болела и сочла эту ношу для себя непосильной.   Зацаринская набрала в больницу лимитчиков, но среди них ни хороших людей, ни хороших специалистов не было. С уходом Нели на пенсию отделение скончалось и сейчас влачит жалкое существование, во главе его, за неимением лучшего, поставили молодого доктора, малограмотного, амбициозного, от которого стонут все службы, но тут уже ничего не поделаешь. О временах Тамары Геннадьевны мы, старые бауманцы, вспоминаем, как о прекрасном и безнадежно утеряном прошлом. Тамара Геннадьевна была человеком отзывчивым и помогала всем, кто обращался к ней с просьбами. Таких было много.   Я обращался к ней три раза - первый раз с просьбой взять на работу Нелю, второй раз просил помочь достать для Нели интал, препарат в те годы считавшийся лучшим средством при лечении бронхиальной астмы, которой Неля страдала долгие годы и третий раз, когда Неля погибала от анаэробной инфекции после операции, и каждый раз Тамара Геннадьевна и Юрий Фёдорович приходили на помощь. Но была одна просьба с которой ни я, ни Неля не посмели обратиться к ней, несмотря на то, что в тот период о котором идёт речь важнее её у нас ничего не было. Речь идёт о Катином поступлении в институт. Шансов поступить в медицинский институт у Кати не было, о чём Неле сказала Тамара Геннадьевна - девочке 16 лет, трудового стажа нет, отец Еврей - о этом, естественно не говорилось, но подразумевалось. Так же подразумевалось, что если Неля попросит, то Юрий Фёдорович может вмешаться и помочь положительному решению вопроса. Но Неля сказала мне, что с такой просьбой обращаться к Тамаре Геннадьевне не будет.   Я не считал себя в праве настаивать, и мы приняли решение, что дадим Кате возможность попытать счастье. Для этого мы нашли трёх преподавателей - по физике, химии, биологии и начиная с сентября месяца 1981 года у Кати началась каторжная жизнь - после школы она каждый день ездила к репетиторам, домой она возвращалась в двенадцатом часу вечера и сразу же садилась за приготовление школьных уроков. Литературой с Катей занималась Любовь Рафаиловна считавшаяся одним из лучших преподавателей литературы в Москве. Как Катя выдержала такие нагрузки, одному богу известно, но сдав экзамены на аттестат зрелости она получила средний балл 5, что учитывалось при сдаче экзаменов в институт. На следующий день после получения аттестата она отнесла его в Стоматологический институт и подала заявление на лечебный факультет. В 9 классе Катя прошла производственную практику в Боткинской больнице и получила удостоверение младшей медсестры.   Чёрной работы она не гнушалась, и мыла туалеты в отделении у Лёши Копылкова, чем заслужила его уважение. Экзамены в институт Катя сдала, получив две пятёрки и две четвёрки, и имея 23 балла из 25 поступила. 28 августа я был на торжественном акте посвящения в студенты, а вечером этого дня Неля и я были приглашены на дачу к Исаковым отмечавшим день рождения Юрия Фёдоровича. Неля и я были так счастливы, лица наши сияли и Юрий Фёдорович за праздничным столом спросил нас, в чём причина столь явного свечения наших физиономий. Я ответил, что сегодняшний день один из самых счастливых дней в жизни Нели и моей - наша дочь зачислена в медицинский институт. Юрий Фёдорович не мог скрыть своего изумления - как начальник Главного Управления Медицинских Учебных заведений он лучше всех знал порядки в своём ведомстве. Не менее его была поражена и Тамара Геннадьевна.   Справившись с изумлением они провозгласили тосты за студентку Катю и её счастливых родителей. Неля сфотографировала меня, и я на следующий день отпечатал карточки, одна из них висит на стене в нашей комнате и подтверждает, что я был счастлив. В середине 60 годов в Горздраве пришли к выводу, что необходимо иметь выездного дежурного хирурга по городу и дежурного нейрохирурга - прообраз выездных бригад созданных в будущем.   Меня ставили дежурить в обеих ролях. Организовывалось это следующим образом - в бригаду ставили двух старших хирургов и при необходимости приходила линейная машина и мы ехали на вызов. Мне пришлось побывать во многих московских больницах, в Бутырской тюрьме, в институте Судебной психиатрии им. Сербского, оперировать в родильных домах. Работа эта была интересной, но утомительной. Один раз по распоряжению Горздрава мне пришлось выехать в Лукашевичи - крупный районный центр Калужской области, откуда нужно было доставить в Москву пострадавшего с переломом костей таза. Приехав туда, я понял, что машиной мне его не довезти, и я позвонил в Республиканскую Санавиацию, и через три часа за нами прилетел санитарный самолёт, который доставил нас в Быково, из Быково машиной скорой помощи мы перевезли пострадавшего в нашу больницу.   Скучать мне не приходилось, жизнь моя была полна событиями подобного рода. После переезда в новый хирургический корпус отделение моё было развёрнуто на 60 коек, но Ботвинов уговорил Зацаринскую сделать все отделения хирургического профиля семидесятикоечными, что она и сделала. В Москве действовало правило, что каждое отделение должно было иметь 10% коек на перегруз. В результате пришлось развернуть 80 коек, на которых в иной день лежали до 120 больных. Благодаря планированию "от конечного результата", главк на следующий год спускал нам завышенные планы, мы их переполняли, и на следующий год история повторялась заново. Благодаря тому, что из - за строительства нового корпуса Институт Скорой помощи был наполовину свёрнут, к нам везли больных из всех районов города. То, что больные лежали на каталках, на стульях, часто после операций, начальство не волновало.   Персонал при такой работе быстро изнашивался, молодые медицинские сёстры заболевали гипертонической болезнью, стремились уйти туда, где работа не была такой изнуряющей. Несколько моих медсестёр ушли стюардессами в Аэрофлот, куда охотно брали девушек с средним медицинским образованием. Сейчас, когда я вспоминаю эти нелёгкие для нас всех годы, я с трудом верю в то, что мы справились с этой тяжёлой работой. Просматривая ежегодные отчёты о работе отделения я вижу, что начиная с 1972 года, когда мы въехали в новый хирургический корпус ежегодно через отделение проходило свыше 2,000 больных; мы оперировали в год 800-850 больных, при этом треть из них оперировалась в плановом порядке, оперативная активность всегда была выше 40%.   После открытия нового терапевтического корпуса в нём было развёрнуто воссозданное по требованию города гнойное отделение и из одного урологического отделения сделаны два, по 70 коек в каждом. Пришедший к руководству кафедрой хирургии Юлий Георгиевич Шапошников убедил Зацаринскую реорганизовать дежурную службу и ввести в состав дежурной бригады травматолога, уролога, гинеколога, анестезиолога и реаниматолога и дежурного по стационару, для чего пришлось изыскивать и выделять новые ставки, что Зацаринская, как и большинство организаторов здравоохранения, делать не любила. Года два тому назад наш Главный врач в целях экономии упразднил дежурного по стационару предложив распределить его обязанности между остальными членами бригады.   Кроме этого, обязанности гнойного хирурга лежавшие раньше на дежурном по стационару (гнойное отделение принимает в сутки 10-20 больных, из которых пять-шесть оперируются под наркозом, теперь возложены на ассистента - из перечисленного выше ясно, что скучать на дежурствах нам не приходится. После сдачи дежурства бригада расходится по своим рабочим местам, и врачи работают полный рабочий день. Это является грубейшим нарушением трудового законодательства, но администрация всех лечебных учреждений его игнорирует. В законе о труде сказано, что врач должен работать не более 12 часов в сутки, если же он по служебной необходимости задерживается на больший срок, то за этим следует прогрессирующая шкала оплаты.   Когда мы, ознакомившись с этой статьёй закона пришли к Зацаринской она сказала, что готова выполнить требования закона и установит 12 часовые дежурства - но в условиях Москвы это звучало издевательски - врач, окончив свой рабочий день должен был уезжать домой, подчас на другой конец города или в Подмосковье и к 9 часам вечера возвращаться в больницу на дежурство. Ни о какой прогрессирующей шкале оплаты она и слышать не хотела. На такие условия никто не согласился и всё осталось по старому.   Политикой "кнута и пряника" и "разделяй и властвуй" Зацаринская владела в совершенстве. Приближённые к ней, её подруги пользовались режимом наибольшего благоприятствования, в отпуск шли по несколько раз в году, получали ордена и почётные звания. В 1975 году больница отпраздновала своё столетие - с пышностью необычайной. Больницу наградили орденом Трудового Красного Знамени, Зацаринская, Исакова, Бужинская, Токарева стали Заслуженными врачами РСФСР. Торжественный вечер проходил в Доме Кино. Я в это время был заместителем секретаря партбюро и мне поручили организацию этого вечера. С помощью Гаврила Гавриловича Владимирова, который в то время был ответственным секретарём Союза композиторов и театральный и концертный мир Москвы знал прекрасно, через Москонцерт пригласил всех ведущих артистов - в их числе были Прудкин, Хазанов, Лановой, Лев Лещенко, Владимир Винокур и многие другие известные и популярные артисты.   С помощью Юры Коваленко было приглашено Центральное Телевидение, Юра был кинооператором, а группу возглавляла Алла Стаханова, дочь Алексея Стаханова с которой я подружился и с которой дружил до её безвременной кончины. Любопытно, что когда программа концерта в Москонцерте была составлена и подведен итог, составлявший по тем временам внушительную сумму, я позвонил Зацаринской и сообщил ей сколько денег больница должна перечислить, она заорала, что я сошёл с ума и что такие деньги она платить не будет. Ситуация для меня сложилась идиотская - артистов оповестили, до празднования осталось два дня, а деньги за концерт распорядитель кредита платить отказывается.   Я поехал в райком, попросил Клавдию Дмитриевну Евдокимову принять меня и рассказал ей о положении в которое попал. Она возмутилась, позвонила Зацаринской и попросила её оплатить счёт, сказав, что будет решение бюро райкома разрешающую такую оплату. Счёт Зацаринская оплатила, после концерта прилюдно благодарила меня за прекрасную организацию его, но, как говорил Зощенко, в душе затаила хамство. К тому времени отношения мои с ней были испорчены, самостоятельности она никому не прощала. С этой точки зрения положение любого секретаря партийной организации было уязвимо - по положению он был одним из двух первых лиц в учреждении и нёс полную ответственность за любое действие администрации, в том числе и за действия, которые руководитель учреждения принимал без его ведома, кстати в случае с Зацаринской таких решений было большинство.   В лучшем случае она информировала меня post factum. В райкоме с меня спрашивали за всё - за кадровые назначения, за распределение жилья - вопрос который Зацаринская решала единолично, задним числом проводя его через партбюро и профком. Она добилась в Главке установления должности заместителя главного врача по хирургии и назначила на эту должность Марину Михайловну Мещерякову - лимитчицу, которая мягко говоря не пользовалась любовью в коллективе. Узнав о этом назначении я сказал Зацаринской, что я против этого и объяснил причину. Зацаринская была Женщина умная и всё понимала сама, но ей нужен был повод для конфронтации.   Я позвонил заведующей Райздравотделом Баловневой, рассказал ей о назначении Мещеряковой. Она возмутилась т.к. Зацаринская не согласовала это назначение с ней, должность заместителя главного врача являлась номенклатурой райздравотдела. Баловнева отменила приказ о назначении Мещеряковой и назначила на эту должность доктора Румянцева, очень разумного человека с которым мы несколько лет проработали. Зацаринская немедленно назначила Мещерякову заведующей приёмным отделением, против чего я ничего не смог поделать, большинство партийного бюро поддерживало главного врача, т.к. целиком зависело от неё.   От этого назначения взвыла вся больница. Зацаринская просчитала следующую комбинацию, которая оказалась беспроигрышной. Она взяла в больницу хирургом доктора Таршиса, кандидата медицинских наук, человека амбициозного, обладающего колоссальным самомнением, считающего себя выдающимся хирургом, а всех остальных дерьмом. С предыдущего места работы ему пришлось уйти именно из за этих своих качеств. Хирургические способности его не подымались выше среднего уровня, упрямство было ослиное. Зацаринская предварительно переговорив с членами партийного бюро, из которых большинство составляли приехавшие в разные годы лимитчики, выдвинула кандидатуру Таршиса на должность заведующего оперблоком. Я был категорически против его кандидатуры и объяснил членам партийного бюро свои соображения. При голосовании я был единственным, кто был против. Зацаринская издала приказ о его назначении, последствия которого мы пожинаем и по сей день - более склочного самодура, страдающего к тому же нарциссизмом я в жизни своей не видел.   Ему наплевать на любое мнение, кроме своего. Он попортил много крови всем заведующим отделениями и руководству кафедрой, на что, собственно, Зацаринская и рассчитывала назначая его на эту должность. Я сообщил о результатах голосования партбюро в райком и там оно не понравилось. Первым секретарём райкома в то время была Татьяна Георгиевна Иванова, заведующим орготделом, которому я подчинялся напрямую был Владимир Ильич Куимов, человек двуличный и скользкий. Однажды меня вызвали на бюро райкома - это было при Манякине, и он спросил меня, берут ли в больнице деньги с больных за лечение. Я ответил, что надеюсь, что не берут. Тогда он мне назвал фамилию Мещеряковых. Я сообщил о этом разговоре Зацаринской, она вызвала к себе Мещеряковых, после чего Марина Михайловна вылетела из её кабинета в слезах.   Далее события приняли такой оборот. Меня вызвал в райком наш инструктор Владимир Владимирович Курбанов и сказал, что есть решение заслушать на районной партийной конференции мой доклад о работе в больнице (с таким докладом обычно выступала Зацаринская), меня избрать в состав райкома и предложил мне стать главным врачом больницы. От последнего предложения я категорически отказался, сказав, что я хирург и хирургию бросать не собираюсь. Перед конференцией в больницу пришёл фоторграф, сфотографировал меня в операционной и в кабинете, первая фотография увеличенная до 2 метров висела на стене в Доме Культуры завода "Серп и Молот", где проходила конференция, вторая на доске почёта Калининского района.   На партийной конференции я выступил с докладом, меня избрали в состав райкома. Зацаринская сидела в зале, как член бывшего состава райкома, по пригласительному билету. Таких сокрушительных оплеух она в жизни своей не получала и, по видимому, была склонна приписать всё происшедшее моим интригам. Я не понимал, что происходит, Куимов мне сказал, что вопрос о освобождении Зацаринской от обязанностей Главного врача решён и, что ищут подходящую кандидатуру для её замены. Подошла отчётно-выборная компания, Куимов в разговоре со мной сказал, что я остаюсь секретарём партийной организации на следующий год. Однажды Вадим Геннадьевич Новодранов с которым мы подружились - он несколько раз лежал у меня в отделении - спросил меня остаюсь ли я секретарём на следующий год? Памятуя разговор с Куимовым я ответил утвердительно. Он промолчал.   Как раз в этот момент произошла история с Таршисом. За день до проведения партийного собрания меня вызвал к себе Куимов и не объясняя мне причину сказал, что райком рекомендует кандидатуру Жмурова - врача рентгенолога приехавшего к нам по лимиту, на пост секретаря партийной организации. Впрочем есть одна возможность для меня остаться секретарёмм - изыскать способ изгнания Зацаринской из больницы. Я ответил ему, что делами подобного рода я не занимаюсь и заниматься не буду. Тем разговор и окончился. На следующий день прошло собрание, я отчитался, при выдвижении моей кандидатуры в члены бюро я попросил самоотвод, мотивируя это тем, что устал, членом бюро я был с 1961 года. Секретарём партийного бюро избрали Жмурова, Зацаринская оставалась Главным врачом. Я прекрасно понимал, что она ждёт подходящего случая, что бы свести со мной счёты, своей единственной защиты от неё я лишился, но о этом не сожалел, ибо ценой ей должна была быть подлость.   Но времени у Зацаринской не хватило, вскоре нам представили нового Главного врача - Александра Исаевича Виштынецкого, работавшего ранее в медсанчасти завода "Серп и Молот". При знакомстве Александр Исаеевич улыбнулся и сказал, что я могу работать спокойно и, что всё будет в порядке. Для меня началась спокойная жизнь, я мог работать не боясь того, что меня могут подставить. Спустя некоторое время я встретил Евгения Алексеевича Манякина, бывшего в то время не у дел. Его должны были назначить Секретарём Горкома партии, но неожиданно на эту должность стал претендовать племянник всесильного Секретаря ЦК Пономарёва. Его и назначили Секретарём Горкома и первое, что он сделал - он выгнал из Горкома Манякина.   Нравы в этом учреждении были крутые. Евгений Алексеевич оказался без работы. Он всегда хорошо относился ко мне и в назидание рассказал о истинной причине ухода Зацаринской. Оказывается, в районе начали циркулировать слухи о том, что Манякин живёт с Ивановой, и дело дошло до того, что кто-то из членов бюро райкома на заседании бюро прямо спросил у Манякина соответствуют ли эти слухи Истине. У Манякина были способы выяснить откуда дует ветер: тут то и всплыла фамилия Зацаринской. В это же самое время дочь Лидии Алексеевны выходила замуж, и она решила в качестве свадебного подарка отдать ей свою квартиру, себе в Райисполкоме она потребовала квартиру, считая, что для депутата Моссовета, Заслуженного врача РСФСР квартира всегда найдётся. Прошло три месяца с момента подачи ею заявления, а квартиру ей так и подыскали. Тогда она прибегла к помощи своих высокопоставленных друзей, на Исполком надавили сверху и квартиру ей дали.   Это и послужило последней каплей, переполнившей чашу терпения районных властей, и от неё решили избавиться. Её вызвали в райком и предложили выйти на пенсию. Она считая, что своим падением обязана мне, поставила ультиматум - вместе с ней должен уйти и я. Ультиматум приняли, но ей запретили предпринимать против меня какие либо репрессивные меры. Неблаговидную роль сыграл Куимов - после разговоров со мной он звонил в больницу и передавал Зацаринской их содержание. Так бесславно закончилась её карьера. С тех пор она пенсионерка, большую часть года живёт на даче. Бывая в больнице и встречая меня она расцеловывает меня, как лучшего друга. Муж её умер, у дочерей своя жизнь. Я думаю при встречах с ней о том, что если бы она не зарвалась и не почувствовала себя единственной, незаменимой и непогрешимой, стоящей над всеми и считающей, что ей всё дозволено она могла бы и по сей день руководить больницей, ибо организаторские способности у неё были выдающиеся. Ей бы немного доброты к людям, поменьше самомнения - и ей бы цены не было.   Расскажу о одном характерном для неё эпизоде. Райисполком выделил больнице лимит на освобождающуюся жилплощадь, Зацаринская им распоряжалась самолично. Старшая медсестра моего отделения Ира Волынская была включена в список очередников. В последнюю минуту Лидия Алексеевна вычеркнула её из списка. Я узнал о этом случайно, когда начали выдавать ордера на жилплощадь и рассказал о этом секретарю Исполкома Еремееву, и справедливость была восстановлена. Естественно, что этого простить мне Зацаринская не могла. Может возникнуть вопрос - на кой чёрт всё это было нужно мне - секретарство, стоившее мне нервов и здоровья, борьба с главным врачом исход которой можно было предсказать заранее - зачем Еврею попугай? ответ нужно искать в чертах моего характера - я Скорпион и черты свойственные представителям этого беспокойного знака зодиака имеют место быть.   Отец мой был такой же - когда он сталкивался с несправедливостью он ввязывался в бой не думая о последствиях. Уйдя от общественной работы в 1982 году, за последующие 15 лет я и близко не приближался к ней, считая, что в жизни у меня есть только одно дело - хирургия. Правду я говорил и говорю не взирая на лица, начальству это очень не нравится. При новом Главном враче большую силу набрала две Валентина - Монина, которую сделали Главной сестрой больницы после Смерти Веры Сергеевны Агаповой, много лет проработавшей в этой должности, и которой больница во многом была обязана тем, что работа с медицинскими сёстрами проводилась на очень высоком уровне. Вела она себя так, что было не ясно, кто является главным врачом - Виштынецкий, который ни во что не вмешивался, или она. Однажды подписывая табель на зарплату я увидел фамилии людей, которые числились работающими в моём отделении, но которых я не знал.   Я спросил свою старшую сестру откуда взялись эти фамилии и она ответила, что внесла их в табель по указанию Мониной. Взяв табель я пошёл к Главному врачу и в популярной форме объяснил ему, что за его спиной совершаются вещи отдающие уголовщиной. Были проверены все табеля больницы и такие мёртвые души нашлись почти во всех отделениях. Монину освободили от должности и назначили старшей сестрой оперблока. Там она начала пить, благо спирт был в её ведении, спилась и была изгнана с работы. Недавно разбирая старые журналы я наткнулся на журнал "Октябрь" того периода, когда главным редактором был Кочетов - мракобес, бесталанный писатель, чьи "произведения" однако, высоко ценились партийным руководством. Его романы "Журбины" и "Секретарь обкома" преподносились, как вершины социалистического реализма.   Ответственным секретарём журнала был Юрий Идашкин с которым я учился в школе, он учился в параллельном классе и был одним из 13 золотых медалистов окончивших школу в этом классе. Я хорошо знал его. Он был беспринципным карьеристом уже в школьные годы, я помню, как в 10 классе он на полном серьёзе предлагал по пять рублей каждому, кто будет голосовать за избрание его в комитет комсомола. Мы подняли его насмех и кандидатуру его провалили. Письменные экзамены на аттестат зрелости проходили в актовом зале школы, где рассадили оба выпускных класса.   Мама Идашкина была членом родительского комитета школы. Под видом заботы о детях она организовала чаепитие во время экзаменов, родители разносили чашки с чаем стоявшие на блюдцах. Под чашкой лежала шпаргалка, в коридоре чей то папа математик решал задачи и с помощью мамы Идашкина шпаргалки разносили ученикам 10 А класса. Сдавая написанное им сочинение Идашкин подражая Пушкину, воскликнул:"Ай да Идашкин, ай да сукин сын!" С последней частью его восклицания мы были полностью согласны.   Дальнейшая судьба его сложилась следующим образом. После окончания ВУЗа Идашкин пришёл к Даниилу Борисовичу Эльконину, человеку совершившему революцию в науке о детской психологии. Даниил Борисович помог ему написать и защитить кандидатскую диссертацию после чего Идашкин исчез из его поля зрения. Однажды в поезде он оказался в одном купе с Кочетовым, и они проговорили всю ночь. В результате этой беседы он стал ответсвенным секретарём журнала "Октябрь", являвшимся прообразом "Нашего современника" и "Молодой гвардии" конца восьмидесятых годов. На этой ниве талант Идашкина развернулся в полную силу.   Писания Кочетова ничего кроме чувства омерзения вызвать не могли и Идашкин посвятил себя защите своего покровителя. Его статьи в журналах и газетах были пронизаны подхалимством и заходили так далеко, что даже "Правда" была вынуждена его одёргивать. Его освистывали во время выступлений в Союзе писателей. Вместе с Ю. Грачевским он написал повесть "Ваше слово товарищ маузер", которую вынужден был дезавуировать Идеологический отдел ЦК КПСС - они написали о Ленине такое, что может быть Истине и соответствовало, но опубликованию не подлежало.   С Идашкиным перестали здороваться. Он великолепно понимал, что совершает подлость. Расплатой за неё стал тяжёлый инфаркт миокарда, который он перенёс в сравнительно молодом возрасте. Кончилось всё это закономерно - Кочетов стал настолько одиозен, что от него начали открещиваться его хозяева и покровители, и он покончил жизнь самоубийством. Идашкина немедленно выкинули из редакции журнала, и он оказался не удел. Чёрная сотня ненавидела его, как Еврея, демократам он был омерзителен, как черносотенец. В горбачёвские времена в журнале "Огонёк" была напечатана статья Идашкина "Покаяние", в которой он бия себя в грудь подробно описывал все этапы своего грехопадения и лил слёзы. Дальнейшей судьбы его я не знаю, не знаю жив ли он и если жив где подвизается.   Он был человеком одарённым, но служил не Богу, а Маммоне, а это не проходит бесследно, личность деформируется безвозвратно. Несколько лет тому назад во время моего дежурства поступил пострадавший с тяжёлой травмой. Его положили на операционный стол, он был без сознания. Травма была несовместима с жизнью, он умирал у нас на глазах. Все меры предпринятые для его спасения оказались безуспешными, и он скончался. Не выходя из операционной я стал заполнять историю болезни, взглянул на паспортную часть и в глазах у меня помутилось - Бронштейн Борис - да, это был мой школьный товарищ, единственный золотой медалист 10 Б класса, блестящий математик.... Через три дня мы проводили его в последний путь.   Наш круг стал уже, ушёл из жизни самый одарённый и, наверное, самый лучший из нас. Быть может, мой читатель, тебя смутит еврейская тема в моём повествовании, упоминания о антисиметизме, быть может кто-нибудь усмотрит в этом свойственную некоторым черту сваливать свои жизненные неудачи на обстоятельства, от них не зависящие. Что ж, порассуждаем о этом. Евреи в России появились в времена стародавние и были загнаны в черту оседлости. Сферу их деятельности ограничили жёсткими запретами, им не разрешалось жить в столицах, в гимназиях и университетах была введена процентная норма. В том, что еврейская молодёжь пошла в революцию не было ничего удивительного - она боролась за равные права для своего народа.   При всей реакционной сущности царского режима Еврея от нееврея отличало только вероисповедание - достаточно было креститься. и человек обретал все права российского гражданина. Таких, несмотря на это, было немного. Обеспокоенный стремлением еврейского населения к революции Александр Третий спросил у Сергея Юльевича Витте, что ему делать с Евреями?" Ваше Величество, Вы можете приказать утопить всех российских Евреев в Чёрном море?" - спросил императора его сановный собеседник. "Нет, этого я сделать не могу", -ответил тот. "Тогда дайте им равные права со всем народом", - сказал ему Витте. Император не внял этому мудрому совету, и это имело свои последствия.   Начиная с "Народной Воли" и кончая большевиками Евреи принимали большое участие в революционном движении. Один из воинствующих антисемитов нашего времени, бывший главный редактор "Военно-исторического журнала" Филатов опубликовал в своём журнале фамилии Евреев военноначальников в период гражданской Войны - список начинался с организатора Красной Армии Троцкого и был внушительным - Евреями были многие командиры корпусов и дивизий, в том числе и Червоного казачества. Я помню, как меня удивила фраза "пархатые казаки" в "17 мгновениях весны" Юлиана Семёнова, прочитав изыскания Филатова, я понял происхождение этой фразы.   У Сталина были причины стать антисемитом - Троцкий, Каменев, Зиновьев, да и сам великий Ленин был не без греха - тайна тщательно скрывавшаяся в советские времена. Мариэтта Шагинян раскопала в архиве, что дед Ленина Израиль Бланк был крещёным Евреем. По этому поводу её вызывал к себе Суслов и запретил ей упоминать о документах, подтверждающих этот прискорбный для него факт. Подумаешь, секрет Полишинеля, наши колымские уголовники в одной из своих песен пели "Где гарантия, что жид, в мавзолее не лежит?"   Государственный Антисемитизм в нашей стране имеет точную дату своего возникновения - 1943 год. Александр Верт в своём капитальном труде, о котором я упоминал, писал, что после Победы на Курской дуге Сталин понял, что Война выиграна и вернулся к своим старым планам, реализация которых началась после окончания Войны.   Мальчишкой я сталкивался с бытовым Антисемитизмом, дразнили ребята во дворе, но ни они, ни я не понимали в чём, собственно, суть дела. Меня просили сказать: "На горе  Арарат растёт крупный виноград" - и умирали со смеху когда я начинал картавить. Дело кончалось беззлобными шутками. Во время Войны, в Казани, я часто слышал на улице: "У жиды проклятые, понаехали, жаль, что немцы вас всех не перебили". Это тоже было понятно, Евреи бежали из Белоруссии, Украины, жителей города уплотняли, в их квартиры вселяли приезжих, и это нравилось далеко не всем. Но произносились такие высказывания с оглядкой, за них можно было и срок получить.   Как выглядит окончательное решение еврейского вопроса в немецком исполнении я увидел летом 1944 года - в Белоруссии и Литве я не увидел ни одного оставшегося в живых Еврея, их уничтожили. Антисемитская компания развязанная Сталиным началась в 1948 году, недаром следователь на Лубянке спросил мою мать на допросе: "Вас не удивляет, что большинство сидящих с Вами являются представителями еврейской Национальности?" Арест Антифашистского еврейского комитета и его расстрел, убийство Михоэлса и разнузданная антисемитская компания во время "Дела врачей" свидетельствуют о том, что Сталин перешёл к окончательному решению еврейского вопроса и, в отличие от императора Александра Третьего, на вопрос С.Ю. Витте ответил утвердительно.   Казалось, после Смерти Сталина, освобождения врачей, разоблачений Хрущёва с государственным Антисемитизмом в нашей стране было покончено. Но это оказалось не так. Национализм любого толка, шовинизм, вирулентны как чума, как СПИД. Психология человека такова, что если его убедят в том, что он выше и лучше других по праву принадлежности к той или иной нации, он начинает верить в это, как в Истину не требующую доказательств. Немцы, одураченные Гитлером, легко приняли эту точку зрения - человечеству это стоило миллионов жизней. Говоря о таком явлении, как Антисемитизм в нашей стране я буду придерживаться только фактов, с которыми я знаком лично.   Летом 1955 года я проводил военно-призывную комиссию в Северо-Эвенске. Меня ознакомили с секретным документом - расписанием болезней, дающих право на отсрочку от призыва в Армию. В вступительной части этого документа подписанного Министром Обороны маршалом Жуковым было написано, что призыву в Воздушно-десантные войска подлежат представители только русской, украинской и белорусской Национальности.   Почему? Чем провинились представители всех остальных Национальностей населяющих самое справедливое в мире Государство? Почему все вторые секретари ЦК компартий союзных республик были русские или украинцы, и почему Председателю Верховного Совета Таджикской ССР приглашая к себе в дом гостей запрещалось разговаривать с ними на таджикском языке?   Моя сокурсница Наврузмо Айдарбекова рассказывала мне об этом - она пришла в гости к своему родственнику, занимавшему этот высокий пост, и он предупредил её о том, что в его доме нужно говорить только на русском языке. Неладно было в нашем королевстве с национальным вопросом. Что же говорить о Евреях - людях без рода и племени, которых Сталин официально запретил считать нацией?   Вероятно существуют особенности национального характера, рассказывают, что их изучали в Высшей партийной школе, скорее это дело этнографов. Но уж что наплела по этому поводу чёрная сотня и с радостью примкнувшая к ней часть интеллигенции - остаётся только дивиться злобе и ненависти этих выродков. Как-то в начале 90 годов я ехал с дежурства домой и поднимался по эскалатору на станции "Площадь Революции". В этот день на Манежной площади собирался митинг национал-патриотов и толпа их направлялась на площадь. Слово "Жиды" не сходило с их уст, оно произносилось нарочито громко, два довольно мерзкого вида "Памятника" громко рассуждали о том, что "Булат решит извечный спор русского народа с жидами" Слушать и видеть это было отвратительно.   Однажды в наш почтовый ящик подложили газету "Русский порядок". В 1944 году немцы сбрасывали с самолётов листовки, мы их подбирали и использовали по назначению, но паря орлом читали их. Наши доморощенные фашисты даже терминологию не изменили. Почему эта мразь присвоила себе право говорить от имени русского народа - непонятно. Русский человек не настроен националистически, скорее наоборот. Нужно долго и упорно пудрить ему мозги, что бы заставить его мыслить так, как это хочется Баркашову, Васильеву и тем, кто стоит за ними.   Несколько лет тому назад ко мне в отделение, в крайне тяжёлом состоянии, поступил молодой человек, лет двадцати, с тяжелейшим панкреонекрозом. Хронический алкоголик, наследственный, он унаследовал пристрастие к спиртному от своего отца - электромонтёра нашей больницы Володи, человека очень симпатичного, но страдавшего этим заболеванием, столь характерным для нашего века. Он и погиб вследствие этого - его обнаружили в подвале хирургического корпуса с проломленным черепом, и все наши попытки спасти его были безуспешны.   Внешность его сына была дебильной, с явными признаками вырождения. Погиб он очень быстро, на секции у него был обнаружен тотальный панкреонекроз. Велико было наше изумление, когда на левом плече его мы обнаружили татуировку - двойной круг в центре которого орёл держал в когтях свастику, а по окружности была надпись "Deutchland uber alles" По словам матери, он якшался с баркашовцами. Ну что было этому спившемуся дебилу до Великой Германии? В повести Фазиля Искандера "Сандро из Чегема"описана сцена, когда старый абхазец встречается с торговцем Евреем и заводит с ним беседу. Евреев он никогда в жизни не видел, человек он любопытный и поэтому спрашивает у торговца "Откуда ты знаешь, что ты Еврей - ты это знал сам или узнал от других людей?" Подумав старик Еврей отвечает ему "Пожалуй, что от других людей".   Я узнал от других людей, что я Еврей и всю мою сознательную жизнь власть предержащие иногда навязчиво, иногда ненавязчиво не давали мне забыть об этом. Когда меня спрашивают о том, кто я - я отвечаю: "Я русский Еврей" По крови я Еврей, но я воспитан на русской Культуре, мой родной язык русский. Для меня, моих родных и близких, моих друзей вопрос Национальности не имеет никакого значения. Я женат на русской и люблю свою жену, ни на минуту не задумываясь о том, что мы с ней представители разных Национальностей, для неё этот вопрос так же не имеет никакого значения. Нет, вру - имеет - моя бедная девочка очень огорчается, когда в её присутствии в транспорте или магазине начинают вести антисемитские разговоры и сразу же кидается в атаку.   Существование фашистских и национал-патриотических организаций в России лишний раз доказывает, что созданы они с ведома и благословления ЦК КПСС и КГБ. В стране, где жизнь каждого человека проходила под контролем и пристальным наблюдением органов безопасности, возникают военизированные организации имеющие оружие, печатные издания, программу откровенно фашистского толка - сама мысль о том, что они возникли стихийно и снизу, кажется слепой и наивной. "Если звёзды зажигают, то это кому-то надо" писал Маяковский, и в этом я с ним абсолютно согласен.   В данном случае и те и другие нужны и тем и другим. Они нужны для того, что бы припугнуть интеллигенцию, которую во все времена и все власти ненавидят и боятся (вспомните ленинское определение - они не мозг нации, они говно нации), они нужны и тем и другим для того, что бы в нужный момент дестабилизировать обстановку и позволить властям принять нужные меры заодно прихлопнув недовольных. В том, что после того, как нужда в них пройдёт их перестреляют, как бешенных собак, вероятно они и сами не сомневаются, но верят в то, что смогут захватить власть и возродить тысячелетний Рейх на российской почве.   В опасные игры играет власть, но ведь в России она во все периоды исторического развития отличалась изяществом бегемота в посудной лавке. Развязать третью мировую Войну легко, выиграть её невозможно. На минутку представьте себе, что к власти в России пришли баркашовцы, последователи Стерлигова или Васильева - и что-тогда? А ведь это отнюдь не невозможно, Голем имеет обыкновение выходить из под контроля своего создателя.   Много лет занимаясь партийной работой я на многочисленных семинарах, совещаниях, заседаниях ни разу не слышал антисемитских выпадов, ни разу не держал в руках ни одного партийного документа подтверждающего существование государственного Антисемитизма. Но однажды я пришёл в райком партии и зашёл в кабинет, где сидели две милейших Женщины - наш инструктор Надежда Фёдоровна Русанова и инструктор промышленного отдела Лидия Ивановна Кузнецова. Лидия Ивановна вызвала к себе директора и секретаря парторганизации автобазы и инструктировала их, как избавиться от нескольких Евреев работавших на автобазе.   У нас были прекрасные отношения, она бывала у меня в доме и в тот момент, когда я уселся на стул в ожидании, когда придёт Надежда Фёдоровна она меня не воспринимала, как Еврея, для неё я был свой и она продолжала разговор с руководством автобазы, называя вещи своими именами. Вызванные товарищи начали недоуменно поглядывать на меня, на неё, переглядываться между собой, я сделал вид, что не слышу, о чём идёт разговор и что я занят своими мыслями.   Наконец Лидия Ивановна почувствовала, что происходит что-то неладное, замолчала и, густо покраснев, выскочила из кабинета. За ней последовали приглашённые к ней товарищи. Лидия Ивановна не была антисемиткой, она просто излагала мысли высказанные на четвёртом этаже, где находились секретари и заведующие отделами райкома. Я убеждён, что и они не были антисемитами, они выполняли директивы спущенные вниз высокими партийными инстанциями Оглавление   www. pseudology. org