М.:  2006. – 464 с. Тираж - 300 экз Юрий Викторович Шапиро Воспоминания о прожитой жизни Часть тринадцатая Главным врачом Боткинской больницы в то время был Юрий Григорьевич Антонов, работавший до этого начальником 4 Главного управления Министерства Здравоохранения РСФСР, а до того долгие годы работавший на Украине. Однажды в Москве проходила Всесоюзная конференция по теоретическим основам реаниматологии, на ней присутствовал приехавший из Киева Олег Богомолец. В перерыве Олег, Неговский, мой отец и я стояли и разговаривали. К нам подошёл высокий рыжий человек и начал подобострастно здороваться с Олегом. Когда он отошёл от нас Олег сказал:"Крупная сволочь. Много мерзостей он сделал в бытность свою на Украине, держитесь от него подальше".   Это был Антонов. На заседание конкурсной комиссии, где рассматривалось моё заявление, Борис Сергеевич просил пойти Романа Тихоновича Панченкова, который при обсуждении дал мне очень хорошую характеристику и сказал, что клиника поддерживает мою кандидатуру. Антонов зачитал характеристику данную мне в 29 больнице и сказал:"Характеристика отличная. Я считаю, что мы не имеем права лишать 29 больницу такого специалиста. Поэтому мы с прискорбием вынуждены Вам отказать". Мне стало смешно. "Вы собрались здесь, что бы отбирать худших?", - спросил я его. "Жаль, что Вы ничего не поняли", - ответил он мне, зайдите ко мне после заседания комиссии и я Вам всё объясню".   Я к нему не зашёл. Роман Тихонович вышел с заседания комиссии, как оплёванный, ему стыдно было смотреть мне в глаза. "Ты сам отлично понимаешь - сказал он мне - логики в этом нет, одна зоология". Борис Сергеевич был расстроен, он настолько был уверен, что меня примут на работу, что распорядился, что бы меня внесли в график дежурств.   Между тем жизнь продолжалась. В один из осенних дней во время моего дежурства по больнице во двор въехали несколько грузовых машин наполненных кричащими и стонущими людьми. Машины подошли к приёмному отделению и из них начали выгружать живых и мёртвых. Случился пожар на абажурной фабрике на одной из Кабельных улиц. Помещение было похоже на ловушку, на окнах решётки, выход один и когда вспыхнул пожар и помещение наполнилось дымом у выхода началось столпотворение и давка. Обожжённых было человек 18, умерших привезли столько же.   Я в это время был в приёмном отделении и увидев, что поступление массовое и силами дежурной бригады с ним не справится позвонил в корпус, задержал в больнице всех врачей и распорядился, что бы пострадавшие поступали на все этажи. Работа закипела, но пострадавшие начали погибать один за другим, причём тяжесть поражения кожных покровов была невелика - 2-3 степень, не больше 8-10 % поверхности тела. Стало ясно, что причина гибели кроется не в ожоговой травме, а в чём то другом. Через райком партии я связался с Академией химической защиты и у химиков выяснил, что при сгорании полихлорвиниловой плёнки из которой изготовлялись абажуры выделяется фосген.   Стало ясно, что ведущим фактором у пострадавших является тяжелое отравление фосгеном при котором развивается токсический отёк лёгких быстро приводящий к Смерти. В то время дыхательная аппаратура была только в Боткинской больнице. Я созвонился с Володей Кассилем, который занимался нарушениями дыхания, и мы начали на реанимационных машинах перевозить в реанимацию Боткинской больницы оставшихся в живых. Их сразу подключили к аппаратам управляемого дыхания, и несколько человек удалось спасти. История эта наделала много шума в Москве.   Вокруг Н.Г. Орлова сформировалась группа людей, ему преданных, и проводивших в жизнь его Политику. Во главе их стояла Валентина Моисеевна Алексеева, секретарь партийной организации, член райкома партии, заведующая травматологическим отделением больницы. Делами отделения она занималась мало, основное время уходило на партийную работу, и весь воз в отделении везла на себе Лидия Ивановна Дощечкина, обаятельный человек и прекрасный врач. Правой рукой Николая Григорьевича была Лидия Алексеевна Зацаринская, его заместитель по лечебной части. Врачом она никогда не работала, в больницу пришла из Министерства Государственного контроля, где была инспектором медицинских учреждений. В районе у неё были большие связи, она была хорошо знакома с первым секретарём райкома партии Леонидом Ивановичем Грековым. Женщина властная, умная она ждала своего часа и в конце концов дождалась.   Орлов понимал, что она представляет для него потенциальную угрозу и решил убрать её из больницы и посадить в её кресло Алексееву. Сделать это сам он не мог, и в ход была запущена интрига, в которую были вовлечены много людей. Но Николай Григорьевич просчитался. Когда райком дал понять, что он против Орлов применил испытанное средство - подал заявление о уходе, свято веруя в свою незаменимость. Райком дал команду подписать ему заявление. Орлова освободили от занимаемой должности и на его место назначили Зацаринскую. Николай Григорьевич попытался сделать обратный ход, но из этого ничего не получилось.   Райком позолотил пилюлю и Алексееву сделали заместителем Главного врача по лечебной части, она получила вожделенную должность, но приняв это назначение она сделала непоправимую ошибку, которая в конечном счёте стоила ей жизни. Лидия Алексеевна была прекрасно осведомлена о её роли в демарше Орлова и сделала всё возможное, что бы ежедневно демонстрировать Валентине Моисеевне её некомпетентность, всячески унижала её и в конце концов выжила из больницы став полноценной хозяйкой на многие годы.   Алексеева пошла работать в районный травматологический пункт дежурантом и на одном из дежурств умерла. Всё это произошло в 1967 году. А в моей жизни произошло событие, круто повернувшее её совсем в другое русло. Мои неудачи на любовном фронте отвратили меня от матримониальных планов.   Мне исполнилось 35 лет, и я не помышлял о женитьбе. Юра Голубчин тоже не был женат, и мы всё свободное время проводили вместе, постоянно встречались то у Кассилей, то у сестер Готлиб на Арбате - мы дружили с ними и их мужьями - то у меня дома, то устраивали гулянки у Вити Эдельштейна. Конечно у нас были подружки менявшиеся с периодичностью свойственной нашему возрасту, но всё это было несерьёзно, и мы числились в старых холостяках.   В нашей больнице проходили первичную специализацию врачи присланные к нам военкоматами. Однажды на утренней конференции появилась очаровательная молодая Женщина лет 25, и нам её представили, как доктора, присланного на специализацию по хирургии. Она была небольшого роста, прекрасно сложена, умненькая - весь её вид говорил о том, что существо она доброе, доверчивое и обижать её ни в коем случае нельзя.   Все наши больничные ловеласы сделали стойку, а первой мыслью моей при виде её была мысль о том, что это моя будущая жена. Мы познакомились и, как выяснилось впоследствии, я ей не понравился. А мне она очень понравилась, и я начал за ней ухаживать. Дело осложнилось тем, что мои "доброжелатели" начали плести всяческие интриги для того, что бы разрушить отношения которые начали потихоньку налаживаться. Нелечка огорчалась и плакала по этому поводу. Она была сиротой, отец её погиб на фронте, мама умерла, её старшая сестра вышла замуж и уехала в другой город. Девочка осталась одна, жилось ей тяжело, но она поступила в Медицинский институт.   В Новосибирске она вышла замуж и вместе с семьёй мужа переехала в Москву и продолжила учёбу в 2 медицинском институте. Вскоре она разошлась с мужем. Она сняла угол в районе Трубной площади и работала в поликлинике. Нрав у неё был лёгкий, она была общительна, дружелюбна, легко сходилась с людьми и вообще внушала к себе симпатию. Я влюбился в неё, и мы стали проводить много времени вместе. Однажды мой отец нагрянул домой в то время, когда я его не ждал. Мы снимали дачу в Снегирях, рядом с дачей Кассилей, и папа и мама жили там, отец ежедневно на мотороллере ездил в Москву на работу. Мы с Нелечкой зашли после работы в кулинарию, купили жаренный картофель и что-то еще и расположились обедать у меня дома, в Филях.   Мы не успели сесть за стол, как приехал отец. Визит его не был запланирован. После минутного смущения и взаимных представлений Неля пригласила отца к столу, и он с аппетитом съел жаренный картофель и что-то ещё и страшно довольный уехал на дачу. Прощаясь со мной в передней он шепнул мне:" Высший класс! И готовит замечательно!" Приехав на дачу он сообщил маме, что Юрка женится, и невеста прелестна. Подошёл наш отпуск, и мы с Нелей решили провести его вместе на Кавказе. Сев в поезд мы уехали в Новый Афон. Месяц мы провели чудесно, купались, загорали, наслаждались морем и отдохнув улетели в Москву. Приехав домой Неля узнала, что её квартирная хозяйка умерла, комната опечатана. Деваться ей было некуда, и она поехала к родителям своего бывшего мужа и оттуда позвонила мне. Я сказал ей, что бы она приезжала к нам, но она не согласилась.   Через пару дней главный врач поликлиники, где она работала разрешил ей въехать в комнатку в подвале поликлиники. Я помог ей перевезти вещи и когда мы приехали понял, что в этом подвале она умрёт от страха. После работы я заезжал домой, брал еду для нас и приходил в поликлинику и дожидался её прихода. В подвале была газовая плита на которой можно было готовить. Однажды к её приходу я жарил яичницу, и она слегка пригорела. Жарил я её по своей методе, с большим количеством лука. В поликлинике было собрание, и у сидевших на нём сотрудников потекли слюнки, а Нелечка отругала меня за несоблюдение конспирации.   Я познакомил её с своими друзьями, она всем очень понравилась, Голубчин увидев её пришёл в невероятное возбуждение и восхищение (она нажарила нам полную сковородку картошки, подтвердив этим, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок) и начал требовать от меня, что бы я на ней женился. Я полюбил эту милую девочку и просил её стать моей женой. Она поплакала немного и согласилась. У нас ничего не было - ни мебели, ни хозяйственных вещей. К этому моменту поликлиника дала ей комнату в коммунальной квартире в новом доме у метро"Багратионовская" Комната была большая - 9 метров. Мы встретились после моего дежурства в вестибюле метро "Киевская". "Что будем делать раньше - подавать заявление в ЗАГС или поедем покупать мебель?", - спросил я её. "Поедем за мебелью", - решила она и мы поехали в мебельный магазин на Бауманскую улицу и купили диван (он доживает свой век на даче), журнальный столик и три стильных табуретки, из дома я привёз секретер, мы расставились и поехали в ЗАГС подавать документы.   19 марта мы расписались, свидетелями с моей стороны были Юра и Володя, со стороны Нели её школьная подруга Наденька. После бракосочетания на котором свидетели, и брачующиеся едва сдерживали смех выслушивая выспренную речь совершающей этот обряд дамы, которая после того, как все подписи были поставлены сказала, протягивая мне рублёвую бумажку:"Жених получите сдачу", что нас добило окончательно - Неля ринулась из ЗАГС а на окнах которого стояли решётки (я не шучу, спросите у свидетелей), и я одел ей кольцо на палец на середине Кутузовского проспекта   Нас пригласили к себе Кассили, а потом мы поехали домой на улицу Герасима Курина, где нас ждали мои родители. Свадьба наша была на Сивцевом Вражке в квартире Богомольцев. Народу собралась тьма тьмущая - родные, друзья. Всех нас очень рассмешил Лёва Шнапер, он перепутал дату и пришёл на день раньше. "Пришёл старый Еврей с весёлыми глазами и спрашивает - где свадьба", -рассказывала Елена Петровна. Пришлось Льву Моисеевичу прийти на следующий день. Было очень весело, рядом со мной сидела моя жена, кругом были родные и друзья и я был счастлив. Нас засыпали подарками, и мы едва добрались до дома.   С той поры прошло тридцать четыре года, в нашей совместной жизни было много счастья и много горя, и я ни разу не пожалел, что связал свою жизнь с ней. Жалеть нужно было её, потому, что в то время она не понимала, какое сокровище досталось ей в мужья - старый (я на 10 лет старше её), с тяжёлым характером (хирургов с хорошим характером я не встречал), гипертоник, скорпион рождённый в год змеи, зарабатывал мало, дежурил много - жаль мне бедную девочку. Нелечка стала мне верным и надёжным другом и хотя в нашей жизни бывали минуты взаимного раздражения и обид, жена и мать она потрясающая. Не сразу установилось у нас взаимопонимание, мы прошли через всё, через что положено проходить молодожёнам. Через несколько лет пришло понимание того, что мыслим и воспринимаем мы с ней всё одинаково. Через положенное время появилась на свет Катя - счастье и радость всей нашей жизни.   Только немолодые отцы могут прочувствовать всю радость отцовства, молодым не до этого. Катькино появление сопровождалось событиями. Конечно она запросилась на свет божий в день моего дежурства. В операционную прибежал взволнованный Фима Удовский и позвал меня к телефону. Неля сообщила мне, что у неё "началось", и что она собирается плакать. Слёз я боюсь, и поэтому я сказал ей, что бы она не плакала и не отходила от телефона. Я позвонил по 03 и вызвал к ней акушерскую перевозку. У папы была договорённость с главным врачом 13 родильного дома, куда свозили со всей Москвы акушерскую патологию и где поэтому работала группа Неговского о том, что Нелю примут туда рожать.   Через 20 минут позвонила Неля и сообщила, что приехала машина "скорой помощи", и в 13 родильный дом её не везут и что она плачет. Я попросил к телефону врача и объяснил ему ситуацию, но он сказал, что повезёт Нелю куда угодно, но только не в 13 родильный дом, т.к. у него нет документа подтверждающего, что её туда примут. В это время ко мне в операционную поступил тяжёлый больной и я в сердцах сказал врачу "скорой": "Везите куда угодно, но завтра будете объясняться с Леонидом Борисовичем (Леонид Борисович Шапиро в это время был Главным врачом Скорой помощи). С моей стороны это было чистой воды нахальством т.к. с Леонидом Борисовичем я знаком не был. Но врача "Скорой" осенило - фамилия мужа Шапиро, наверное, родственник Леонида Борисовича! Плачущую Нелю погрузили в машину и отвезли в 13 родильный дом.   Я на следующий день сдал дежурство, отработал рабочий день и позвонил Юре Голубчину. В те годы Юра большую часть года проводил на полигонах - на Эльбрусе и в Ахтубе, где испытывались его приборы и в Москву приезжал раз в месяц, за зарплатой для своей группы. К счастью в это время он был дома. Юра приехал на машине, и мы отправились искать родильный дом. Нашли мы его быстро, но Катька не торопилась. Задержалась она и на следующий день. У меня остановился приехавший в Москву в командировку Шура и в пять часов утра 5 октября нас разбудил телефонный звонок, звонила акушерка поздравившая меня с рождением дочери. Я был счастлив, Шура был счастлив вдвойне - в семье появилась первая девочка, у Шуры рождались только сыновья.   Утром мы с ним отправились в "Детский Мир" и он купил Катюше приданое - пелёнки, распашонки. Я купил и привёз домой детскую коляску. Наконец наступил долгожданный день, и я приехал в родильный дом забирать девочек домой. Улыбающаяся акушерка вынесла перевязанный лентами свёрток, я ей вручил традиционный металлический рубль, за свёртком выпорхнула улыбающаяся Неля заявившая, что в следующий раз она будет рожать только здесь. Я осторожно взял на руки свёрток, и мы сели в такси. Я отбросил край одеяла и заглянул внутрь. Там сосредоточенно сопела во сне крошечная девочка. Я не удержался и поцеловал её в щёку. Так мы доехали до дома и мы оказались в нашей большой девятиметровой комнате. Неля развернула свёрток, и Катька издала вопль и принялась плакать. Вслед за Катей заплакала Неля. Катька была мокрая и хотела кушать, но она была такая крохотная, что Неля боялась к ней прикоснуться.   Подошла Тамара, старшая сестра Нели, ловко подхватила Катьку, вытерла её, намазала ей попку кипячёным оливковым маслом и перепеленала её. Катька покушала, почмокала и уснула. Дима, сын Тамары, которому в то время было три года посмотрел на Катю и сказал: "Девчонка противная, ручки, как сосиски, ножки, как сардельки". Вынеся этот вердикт, он отправился играть с машинкой. Через некоторое время мы научились обращаться с ребёнком, начали выносить её на улицу. Катьку погружали в коляску, и я уходил с ней в Филёвский парк. Была солнечная осень и девочка прекрасно спала на свежем воздухе. Приехали с Кавказа мои родители и пришли знакомиться с внучкой. принесли торт, вина и мы выпили за нового, самого главного члена нашей семьи.   Случилось так, что я заболел, меня положили в институт кардиологии и оттуда отправили в Кисловодск. В день, когда я улетал слегла мама и её с инфарктом отправили в Боткинскую больницу. Неля забрала Катю и перебралась на квартиру родителей, где они пробыли до моего возвращения из санатория. Маму после выписки отправили в кардиологический санаторий в Подлипки. Моя сестра Женечка привезла к нам весы для взвешивания грудничков, через эти весы прошли поколения - Леночка, дочь Жени, Катя, Денис - сын Лены, многочисленные отпрыски друзей и подруг. Сейчас эти весы живут в Мамонтовке и ждут своей очереди. Когда я приехал из Кисловодска то застал такую сцену - голую Катьку усадили на диван, надели ей защитные очки и включили кварцевую лампу. Она была очень довольна. Я вышел на работу, у Нели кончился декретный отпуск, она устроилась в детскую поликлинику участковым врачом и тоже начала работать.   Я пришёл с дежурства, Неля собиралась на дежурство, покормила меня и Катю и умчалась в поликлинику. Мы с Катей погуляли, я её опять покормил, перепеленал и уложил спать. Я лёг рядом и приготовился спать, т.к. утром мне нужно было заступать на суточное дежурство в больнице. Но не тут то было. Катька взвыла. Я перепеленал её, сунул в рот соску, но она продолжала плакать. Я убаюкивал её, носил на руках, пел её песни, но упрямый ребёнок плакал. Прибежала соседка и забрала её к себе. Катя продолжала плакать. Соседка принесла её ко мне, но Катька плакала всю ночь, до прихода Нели. Как только Неля вошла в комнату, Катя перестала плакать, с аппетитом покушала и с сознанием хорошо выполненного долга уснула.   А я пошёл на дежурство. Нелегко дался нам первый год её жизни. Она перенесла пневмонию, Неля и я трудно работали. Было решено снять дачу вместе с родителями в Мамонтовке. Мы сняли комнату на втором этаже у Яблоковых, в этой комнате мы помещались все. Катя перенесла спазмофилию, и мы чуть не умерли от страха. Спас её старый детский врач Флакс - он один не растерялся, принял нужные меры, и Катя поправилась. На даче Катюша начала ходить, и когда мы вернулись в Москву выяснилось, что в нашей большой комнате ходить ей просто негде и тогда было решено покупать кооперативную квартиру и съезжаться с моими родителями т.к. никаких шансов на получение жилья у меня не было.   Отец вступил в кооператив, куда удалось устроить и Чурбаковых живших в ту пору на Колыме, в Оле, где Николай был вначале Председателем райисполкома, а затем первым секретарём райкома партии. В ноябре 1967 года мы переехали в нашу новую 4-х комнатную квартиру на Флотской улице. Квартира показалась нам раем, у каждого была своя комната, Неля и я жили в проходной комнате. Летом 1967 года мы снимали дачу в Мамонтовке и оставив двухгодовалую Катю на моих родителей Неля и я поехали в Таллинн покупать секционную мебель для нашей квартиры.   Мы заранее послали телеграмму в Таллиннскую гостиницу, но нам ответили, что мест в ней нет. Мы были молоды и такие мелочи, как отсутствие мест в гостинице нас не смущали, как-нибудь перебьёмся. Чудеса начались сразу по приезде в Таллинн. Неподалёку от вокзала мы обнаружили небольшой магазин, в котором были невиданные вещи по очень низким ценам. У Нели загорелись глаза и она попросила завернуть несколько приглянувшихся ей вещей. Весьма миленькие продавщицы с презрением посмотрели на нас - товары в магазине продавались за финские марки. Пристыженные мы удалились. Разыскав магазин секционной мебели мы испытали разочарование - он был закрыт, в магазине был выходной день. Побродив по городу и полюбовавшись старым Таллиннном мы вечером пришли в гостиницу. Мест в ней конечно не было, но мы прикинулись, что телеграмму с отказом не получили и попросились приютить нас на ночь.   Нас пустили в номер оговорив. что в шесть часов утра мы должны его освободить. Мы вошли в номер, рухнули в постель и уснули. В шесть часов утра мы покинули гостиницу и отправились в магазин занимать очередь. Простояв три часа мы первыми вошли в магазин и Неля по схеме в которой я ничего не понимал начала выбирать доски из которых состояла стенка, которую мы хотели приобрести. Я смотрел на это, как баран на новые ворота - доски, как доски доски. Мы расплатились. Набрав кучу досок и железок к ним мы поехали на товарную станцию где оплатили контейнер, поймали грузовое такси, погрузили кучу досок в машину, поехали на товарную станцию, загрузили контейнер, убедились в том, что его опечатали и обессиленные отправились на вокзал, купили билеты на поезд в Нарву и пошли в камеру хранения забирать оставленный в ней чемодан. Перед этим мы съели по порции мороженного и бросили в урну обёртки от него.   Придя в камеру хранения Неля открыла свою сумочку и обнаружила, что квитанции на получение чемодана у неё нет. "Ты выбросил квитанцию в урну вместе с обёртками от мороженного", - заявила она мне. Я перевернул урну и копаясь в мусоре доказал ей, что она не права. Она ещё раз порылась в сумочке, обнаружила в ней квитанцию и была вынуждена признать. что она действительно не права. До отхода поезда оставалось три минуты, когда я получил чемодан. В поезд мы вскочили на ходу. Три часа мы провели в молчании и лишь подъезжая к Нарве я обрёл способность изъясняться на языке родных осин. В Нарву мы приехали под вечер, сели в автобус и поехали в Усть-Нарву, где разыскали дачу, которую снимал Шура. Нас накормили, обласкали и уложили спать. Утром мы сходили в лес за грибами, погуляли по Усть-Нарве и к вечеру отправились в Нарву на вокзал. Наш поезд приходил вечером, мы сели в вагон, забрались на свои полки и проснулись в Москве.   В Мамонтовке нас встретила Катька и мы, стосковавшись, тискали её, обнимали и целовали. Вот таким образом мы приобрели стенку, которая украшала нашу квартиру много лет, пока мы не продали её за бесценок соседям. В жизни мне доводилось делать глупости, но делал я их не по здравому размышлению, а по первому зову сердца. И хотя считается, что первое движение души есть самое верное оно не всегда самое умное. Весной 1966 года разразилось Ташкентское землетрясение и по радио и Телевидению ежедневно передавали сообщения из Узбекистана. Мосгорздравотдел обратился к московским врачам с призывом оказать помощь нашим узбекским братьям. Нужно ли говорить, что я был одним из первых изъявивших желание лететь в Ташкент.   В Горздраве было собрание врачей согласившихся отправиться туда, причём отбирали хирургов не ниже первой категории (я получил её весной 1966 года). У нас сложилось впечатление, что город в развалинах, много раненых и ташкентские врачи не справляются с оказанием помощи. Ночью мы вылетели в Ташкент. Велико было наше изумление, когда приземлившись в аэропорту мы не увидели никаких разрушений. Нас посадили в автобусы и повезли в институт усовершенствования врачей на Паркентской улице. Проезжая по городу мы видели переполненные кафе, людей спешащих на работу и у нас возникла мысль - зачем нас привезли сюда? Нас разместили в общежитии института напомнившее мне годы проведенные в Сталинабаде.   При здании института был большой двор утопавший в зелени и я помня о землетрясениях пережитых в студенческие годы предложил перенести кровати из комнат во двор, что мы и сделали. В первую же ночь мы проснулись от страшного гула - стихия ознаменовала наше прибытие. Был сильный толчок, за ним несколько толчков послабее, затем вой собак доносившийся со всех сторон и крики проснувшихся людей. Здание института не пострадало, и мы вскоре уснули.   Руководитель нашей группы, главный врач больницы им. Кащенко поехал поутру в Горздрав и вернулся оттуда в полном недоумении - оказалось, что нас не ждали, и делать нам в городе нечего. Нам предложили познакомиться с городом, и мы разбившись на группы отправились гулять. Разрушения были в старом городе, где завалились сделанные из самана дувалы, здания современной постройки не пострадали. Пострадавший центр города освобождали от дувалов, бульдозеры и танки разбивали их, развалившийся саман грузили в самосвалы и освобождали место для строительства. В Ташкент со всей страны съезжались строители, на годы было остановлено строительство метрополитена в других городах и деньги, стройматериалы и люди были отправлены на восстановление города.   Пострадавших в первые, самые страшные дни было немного, не более ста человек, и врачи городских больниц справились с оказанием первой помощи самостоятельно. Стало ясно, что нас прислали исключительно для того, что бы московский горком партиии и горздравотдел смогли отрапортовать стране и, что гораздо важнее Политбюро, о том, что москвичи (читай первый секретарь московского горкома Егорычев) откликнулись на несчастье постигшее братский узбекский народ. Мы же оказались мелкой разменной монетой в этой политической стряпне.   Без дела мы просидели три дня и только после этого нас привезли в горздравотдел для беседы. Было принято решение отпустить в отпуск ташкентских врачей скорой помощи, а нас посадить на линейные машины. Ташкентцы первыми в стране объединили скорую и неотложную помощь не создав при этом базу неотложной помощи в поликлиниках и на линейных врачей скорой помощи пала двойная нагрузка. Мне всё это было хорошо знакомо по Сталинабаду. В первое же моё дежурство я развозил дизентерийных больных в инфекционную больницу находившуюся на одном конце города, а в это время в Чиланзаре находившемся на другом конце города погибал парнишка с огнестрельным ранением в голову так и не дождавшийся моей машины.   Продежурив так трое суток, я поговорил с нашим руководителем, рассказал ему о своих наблюдениях, он согласился с моими выводами, и мы вместе поехали в горздрав. Заведывал Горздравом важный узбек, в работе скорой помощи ничего не понимавший, что нам удалось выяснить довольно быстро - типичный руководитель из национальных кадров, которому безразлично чем руководить, лишь бы занимать руководящую должность, я на таких достаточно нагляделся в Сталинабаде. Я предложил ему помочь в создании реанимационной помощи, в Ташкенте её не было, использовав для этого московских хирургов. Он изрёк - не надо! Тогда я предложил ему направить наших хирургов в городскую больницу, где мы могли оказать городу реальную помощь. Он сказал - не надо! Тогда я спросил его, за коим.... нас привезли сюда?" "Для оказания помощи братскому узбекскому народу". Мысленно послав его куда следует, мы откланялись.   Я, уехав из Средней Азии за 12 лет до моего повторного свидания с ней, успел забыть правила поведения, которые знал в Сталинабаде - пить, как можно меньше, а если пить, то слегка подсоленную воду и имея после суточных дежурств много свободного времени гулял по городу и пил газированную воду в каждой палатке, что создавало большую нагрузку на сердце и почки. В результате я стал чувствовать себя плохо, участились приступы тахикардии. Доканал меня следующий случай - после суточного дежурства я пошёл в самый большой и современный кинотеатр "Гигант" на фильм "Великолепная семёрка". В самый разгар этой увлекательной истории кинотеатр содрогнулся от сильного подземного толчка, затем от сопровождающего землетрясения гула и от крика сотен обезумевших людей ринувшихся к выходам - хорошо, что двери в кинотеатре не закрывались из-за подобных случаев - и я почувствовал, что сердце у меня остановилось.   Я сидел на своём месте и к выходу не стремился, ибо мне было так худо, что ноги меня не держали. Спустя некоторое время мне полегчало, и я вышел из кинотеатра. Неподалёку была поликлиника, я зашёл туда и попросил, что бы мне сделали электрокардиограмму. Кардиограмму мне сделали и отвезли на машине в общежитие. Немедленно собрались наши терапевты, посмотрели кардиограмму, послушали сердце и решили, что меня нужно срочно отправить в больницу, от чего я решительно и наотрез отказался т.к. больницы были переполнены и возиться там со мной было некому.   Согласившись с моими доводами наш руководитель принял решение отправить меня первым же рейсом в Москву. Через горздрав он забронировал место в самолёте и договорился, что в 4 часа утра за мной зайдёт машина скорой помощи, которая отвезёт меня в аэропорт. Из института я позвонил в Москву Юре Голубчину и попросил его, что бы он утром встретил меня в Домодедово. Ночью было очередное землетрясение, на рассвете меня отвезли в аэропорт и посадили в самолёт вылетающий в Москву. В Домодедово меня встретил Юра и на машине отвёз в 29 больницу, где меня положили в кардиологию, где я пролежал 21 день Я просил Юру ничего не сообщать Неле и родителям, и слово он сдержал. Он же опускал в почтовый ящик письма, которые я отправлял "с оказией"   Наконец меня выписали и Юра повёз меня по Окружной дороге в Мамонтовку. Уже перед самым поворотом на Ярославское шоссе с встречной полосы нам в лоб вылетел грузовик и Юре чудом удалось вывернуть машину и избежать столкновения с ним. Мы выехали на обочину и долго стояли на ней, пока Юра не пришёл в себя. Приехав в Мамонтовку мы на дороге встретили Нелю с Катей на руках. Она прошла мимо не разглядев, что в машине сидим мы. Обнимая её и Катю я дал себе слово, что больше никогда не буду совершать такие безрассудные поступки, у меня есть семья, и я в первую очередь должен думать о ней. Неле я рассказал о том, что со мной приключилось спустя много времени. Она назвала меня идиотом, и я был вывынужден с ней согласиться.   С сердечными делами мне помогла управиться Мариночка Загорянская, удалив мне в 1968 году миндалины, у меня был тонзиллогенный миокардит и избавившись от миндалин я избавился и от миокардита. После этого меня потянуло к новым приключениям. Примечание: Если когда-нибудь, мой читатель, ты побываешь в столице иностранного Государства -Ташкенте и пройдёшься по центру города и восхитишься модерновыми высотными домами и широкими проспектами - знай, это результат Ташкентского землетрясения 1968 года, и выстроено всё это на деньги Москвы, руками московских и иных российских городов строителей в прямой ущерб Москве - прекращение строительства Московского метрополитена - хитростью проходимца Рашидова и волею дурака Брежнева.   В октябре 1967 года ставшая главным врачом больницы Лидия Алексеевна Зацаринская вызвала меня к себе и предложила стать секретарём партийной организации больницы. Она сказала, что вопрос согласован с райкомом партии и что требуется моё согласие. Я согласие дал, и на партийном собрании меня избрали секретарём. Я понимал, что с Зацаринской будет трудно сработаться, но я был молод и у меня были идеи относительно превращения больницы в современное лечебное учреждение, и я с энтузиазмом взялся за работу. Во всём, что касалось внутрибольничных дел Зацаринская не вмешивалась, все же дела связанные с представительством она взяла в свои руки.   С райкомом партии я был знаком - лет шесть я был членом партийного бюро больницы и бывал в райкоме на семинарах. Калининский район в котором находилась больница был одним из самых крупных промышленных районов Москвы, в нём были сосредоточены десятки огромных заводов, оборонных научно-исследовательских институтов, крупнейшие ВУЗы Москвы. В районе любили говорить, что всё, что производится в Советском Союзе в той или иной степени имеет отношение к Калининскому району. Должность первого секретаря Калининского райкома КПСС служила промежуточным звеном для перехода на работу в ЦК КПСС, Совет Министров СССР, в ЦК компартий Союзных республик.   Первым секретарём райкома в то время был Леонид Иванович Греков, человек умный, волевой, в дальнейшем сделавший блестящую партийную и государственную карьеру. Он был хорошо знаком с Зацаринской и поддерживал её во всех её начинаниях. Ко мне он относился хорошо. Он был отличным психологом и при личном общении с ним создавалось впечатление о том, что ты знаком с ним давно и что именно ты для него самый желанный визитёр. На самом деле он был совсем не прост и в совершенстве владел искусством интриги. Через несколько лет он стал вторым секретарём Московского горкома партии. Мой школьный товарищ Лёка Добровицкий всю свою жизнь проработавший в КБ Микояна рассказал мне такую историю.   Крупнейшие предприятия имели свои парткомы пользующиеся всеми правами райкома партии. Много лет секретарём парткома МИГа был инженер избранный на эту должность с производства. По какому-то вопросу он повздорил с первым секретарём Ленинградского райкома партии и сказал ему, что он такой же первый секретарь, наделённый такими же правами и, что его собеседнику не нужно вникать в вопросы, в которых он ничего не понимает. Обиженный секретарь пожаловался в горком Грекову. Леонид Иванович вызвал к себе секретаря парткома МИГа и предложил ему высокий партийный пост в горкоме. Тот согласился, в связи с этим партком выбрал нового секретаря. Уже бывший секретарь парткома долго ждал вызова в горком и назначения на высокую должность, но так и не дождался.  С трудом он устроился рядовым инженером на своё предприятие.   При всём своём уме и осторожности Греков ставший депутатом Верховного Совета СССР, занимавший пост делавший его практически хозяином Москвы нажил себе много врагов и вызвал гнев всесильного в те времена Гришина. Во время отпуска Гришина Греков убрал какого то проворовавшегося вельможу, и тот от огорчения умер. Вдова кинулась в ноги к Брежневу. Греков утром приехал на работу в горком и узнал, что он больше там не работает.е.го посадили в самолёт и отправили в Ташкент, где вечером состоялся пленум ЦК на котором его избрали вторым секретарём ЦК. Первым секретарём ЦК был хитрый и всемогущий Рашидов. Известно, что в национальных республиках фактически первым секретарём ЦК был второй - русский, назначаемый Москвой.   Греков с азиатскими хитростями знаком не был и начал прижимать Рашидова. Тот позвонил Брежневу и попросился в отставку, мотивируя это тем, что он писатель, пишет книги, да и товарищ Греков его напрягает, после чего Грекова вызвали в Москву, и Брежнев имел с ним беседу. Греков всё понял и после этого его отношения с Рашидовым были безоблачными. После внезапной Смерти Рашидова всё бюро ЦК компартии Узбекистана было разогнано. Греков с повышением уехал в Москву. В период Перестройки он ушёл в отставку с поста Заместителя Председателя Совета Министров СССР.   Выводы из вышесказанного я предоставляю делать читателю. Имея такую поддержку Зацаринская почувствовала себя полновластной хозяйкой больницы и всё делала так, как она хотела, малейшее слово критики приводило её в бешенство. Она выгнала из больницы Алексееву и посадила на её место проходимца из Донецка Ботвинова, с которым в будущем было связано много неприглядных дел в московском здравоохранении. Своего заместителя Лиду Кирей, которая уходила в очередной отпуск она вызвала к себе в день, когда она с семьёй должна была улетать и заявила ей, что в отпуск она её не отпускает и что если она не подчинится выгонит её из больницы.   Со мной у неё были столкновения, но их удавалось гасить, до поры, до времени. Я пробыл секретарём партийной организации лет семь, когда она вызвала меня к себе и заявила, что на меня поступила жалоба в Минздрав и что она не знает, что делать. Я быстро понял в чём дело и сказал, что устал от секретарства и не хочу, что бы меня переизбирали на новый срок. Она сразу успокоилась, и вопрос о "жалобе в Минздрав" больше не поднимался. Секретарём партийной организации избрали В. Б. Худзика, лимитчика приехавшего из Саратова, где он работал инструктором обкома партии. Однажды Лидия Алексеевна вызвала меня к себе и сказала, что госпитализирует в моё отделение крупного чиновника из Комитета по делам изобретений.   Больной оказался приятным человеком, у меня с ним установились хорошие отношения. Его навещала 2 секретарь нашего райкома парти Евдокимова. Потом выяснилось, что больной этот был любовником Евдокимовой, за него она впоследствии вышла замуж. Осенью Зацаринская вызвала меня к себе и сказала, что она ничего не понимает, но райком хочет видеть меня секретарём партийной организации и что вопрос этот уже решён (где? кем?) и что обсуждать тут нечего.   Так оно и произошло и как - то в минуту доверительности Зацаринская рассказала мне, что моему освобождению от секретарства предшествовал разговор с Евдокимовой, которая ей сказала: "что ты держишь секретарём этого Еврея? У тебя есть русский, бывший партийный работник, избирайте его". Самое удивительное, что инициатором моего повторного избрания была всё та же Евдокимова.   Осенью 1968 года Зацаринская вызвала меня к себе и сказала, что она заключила договор с кафедрой Военно-полевой хирургии ЦИУ и что в ближайшее время кафедра развернётся на нашей базе. До прихода к нам она работала на базе больницы МПС и от своих приятелей я знал, что из себя представляет это приобретение. Я стал уговаривать её не делать этого и нарисовал приблизительную картину развития отношений между кафедрой и больницей. Я понимал, что она не может не сцепиться с руководством кафедры в силу особенностей её характера и что когда это произойдёт решать судьбу Зацаринской будет Заместитель Министра Здравоохранения СССР ведающий мобилизационными вопросами.   Так оно и случилось в 1982 году, но Зацаринская была убеждена, что её, Заслуженного врача РСФСР, депутата Моссовета, члена коллегии Главного Управления Здравоохранения никто и пальцем не тронет. Тронули и отправили на пенсию, но это уже другая история - в райком партии пришли другие люди к Зацаринской симпатии не испытывавшие, начальником кафедры стал генерал-майор медицинской службы Юлий Георгиевич Шапошников, бывший зять академика А.А. Вишневского и будущий муж Валентины Терешковой.   В октябре 1968 года к нам пришла кафедра ВПХ которую возглавлял полковник медицинской службы Илья Иванович Дерябин. С ним пришла группа доцентов и старших преподавателей среди которых я с изумлением увидел Павла Ефимовича Рыбалкина -сукиного сына изгнанного с позором из ЦИУ и подобранного Дерябиным, с которым он когда-то учился в институте. Очень быстро выяснилось, что кафедра хочет подмять под себя отделения и что Зацаринская им в этом не препятствует, придерживаясь Политики - разделяй и властвуй.   Но так же быстро выяснилось, что и сам профессор, его доценты и старшие преподаватели проигрывают в сравнении с больничными врачами, и опыта и умения у нас было больше. Кроме того кафедра была набрана по признаку наличия "мохнатой лапы" - один доцент был женат на дочери маршала, другой на дочери крупного генерала из генштаба, заместитель начальника кафедры был женат на дочери академика Вишневского и по логике вещей должен был занять должность руководителя кафедры (так впоследствии и случилось), в общем в течение ряда лет нам беспокоиться было не о чем.   Беспокоился Дерябин, и он первым открыл боевые действия. Однажды он пришёл ко мне и представил Рыбалкина, как доцента прикреплённого к моему отделению. Доцента Лизанца прикрепили к отделению Барышниковой. У меня было то преимущество, что я знал, что из себя представляет Рыбалкин и рассказал о его способностях Зацаринской. Он вёл себя ниже травы и тише воды и выжидал подходящего случая.   Ко мне поступила молодая Женщина с тяжёлым панкреонекрозом. Я оперировал её по принятой в то время методике. На 12 день после операции у неё началась, как и положено, секвестрация поджелудочной железы. и открылся свищ 12 перстной кишки. 48 дней мы делали всё возможное и невозможное, что бы спасти её, но у неё развилось аррозивное кровотечение, и она погибла. Вечером ко мне домой позвонил муж больной и сказал, что-только что ему позвонил неизвестный мужчина и сказал ему, что у больной не было панкреонекроза, а доктор Шапиро прозевал у неё перфоративную язву 12 перстной кишки и что муж должен написать на меня жалобу в Горздравотдел и что он, муж, предупреждает меня, что он жалобу напишет.   Я сразу понял чьих рук это дело и предложил провести клинико-анатомическую конференцию с разбором истории болезни умершей больной. Я попросил руководителя нашей патолого-анатомической службы профессора Р. Д. Штерна, что бы во время конференции вёлся подробный протокол с перечислением фамилий задающих вопросы и выступающих. Такая конференция была проведена и, как я и ожидал, все вопросы задавались доцентом Рыбалкиным, причём вопрос о том, не было ли ошибки в диагностике и принятием перфоративной язвы за панкреонекроз прозвучал первым. Всё это было тщательно запротоколировано и подписано. На"чёрную комиссию" в Горздрав со мной поехали зам. главного врача по лечебной части и представителем от кафедры К. Г. Табатадзе.   "Чёрная комиссия"находилась под патронатом Главного хирурга города Б.С. Титова и состояла из ведущих хирургов крупных городских больниц. На комиссии рассматривались жалобы родственников умерших больных на неправильные действия врачей и после рассмотрения выносились решения о административных взысканиях или о передаче дела в прокуратуру. Б.С. Титов отличался объективностью и был строг, но справедлив, чем, к сожалению, не отличались его преемники. Титов зачитал жалобу и сказал, что по его мнению автора жалобы консультировал врач. После прочтения жалобы был зачитан протокол патолого -анатомической конференции, и Титов обратил внимание на то, что вопросы на конференции задавались в той же последовательности в которой они изложены в жалобе. "Кто задал первые 10 вопросов?" - спросил Титов. Услышав, что их задал доцент Рыбалкин, Борис Степанович заявил, что прекращает обсуждение. "К Вам, доктор, претензий нет - сказал он мне - передайте вашему главному врачу, что бы она поскорее избавилась от этого негодяя, в противном случае 29 больница станет частым гостем на заседаниях нашей комиссии".   Я передал это Зацаринской, но она хотела иметь в своём распоряжении способ, при помощи которого она могла держать меня в руках - о всех случаях связанных с секретарём партийной организации она должна была докладывать в райком, наложить на меня взыскание без санкции райкома она не могла, а она хотела иметь приручённого секретаря партийной организации. Следующий случай не заставил себя ждать. Я прооперировал по поводу рака желудка секретаря партийной организации ВЭИ, крупнейшего научно-исследовательского института располагавшегося в нашем районе. Операция прошла успешно, больной начал вставать, питаться, но на шестые сутки после операции выбросился из окна и разбился насмерть.   Я созвонился с главным врачом психоневрологического диспансера нашего района с которой я был знаком и рассказал ей о этом трагическом случае, ибо понимал, что нормальные люди просто так из окна не выбрасываются. Она спросила у меня адрес и фамилию больного, порылась в своей картотеке и сказала, что он числится состоящим у них в диспансере на учёте. В день гибели больного его жене позвонил домой неизвестный и сказав, что в Смерти больного виноват Шапиро предложил ей подать жалобу в Горздрав. Жалоба была подана и вскоре мы в том же составе предстали на очередном заседании"чёрной комиссии", из ПНД присутствовала врач психиатр. Была зачитана жалоба, после чего попросила слово врач-психиатр. Она зачитала историю болезни погибшего больного из которой следовало, что он страдал шизофренией и много лет состоял на учёте в ПНД.   И сам больной и его жена тщательно скрывали наличие у него этой болезни и при поступлении его в нашу больницу мне о этом ничего не сообщили, ибо не хотели признаться в том, что секретарём парткома ведущего института был шизофреник. Обсуждение и на этот раз было закончено без последствий для меня, и опять Б.С. Титов просил передать главному врачу, что бы она побыстрее избавилась от Рыбалкина. В моём отделении работала медсестра Зоя Меринова, она пришла ко мне и рассказала, что Рыбалкин позвал её в кабинет и скрепя протезом набросился на неё предлагая её немедленную любовь. Зоя перепугалась и выскочила из кабинета. Поскольку Зацаринская не хотела предпринимать меры против Рыбалкина я решил принять их сам.   У меня было право, которым я дотоле никогда не пользовался, обращаться непосредственно к первому секретарю райкома. Как-то Л. И. Греков дал мне номер своего прямого телефона по которому я мог позвонить ему минуя технического секретаря. Я позвонил ему и попросил его принять меня. "Приезжайте", - сказал он мне и через 20 минут я был у него в кабинете. Я рассказал ему о предшествующих делах Рыбалкина и о всём том, что произошло с его приходом в нашу больницу. Он выслушал меня, вызвал своего секретаря из приёмной и попросил соединить его с начальником факультета усовершенствования военных врачей полковником Ибадуллиным. Через пару минут его соединили и он, представившись, сказал Ибадуллину, что доцент Рыбалкин не будет работать в 29 больнице и что он просит Ибадуллина не позже завтрашнего дня доложить по телефону помощнику Грекова о исполнении. " Работайте спокойно, Юрий Викторович, - сказал он мне, - в обиду мы Вас не дадим   На следующий день ко мне прибежал взволнованный профессор Дерябин и начал выяснять в чём дело. Я объяснил ему в чём дело и пообещал ему, что при повторении подобных эпизодов я обращусь к Епишеву - Начальнику Политуправления Армии, которого все военные боялись больше, чем огня. Рыбалкин исчез с горизонта, и сразу же прекратился поток анонимок. Через пару лет Дерябин отправил в отставку доцента Русакова, очень приличного человека, отличавшегося кроме всего прочего избыточной тучностью.   Он зашёл ко мне попрощаться. "Юрий Викторович, сказал он мне, я Вам обязан самым дорогим, что у меня есть - жизнью своей матери. Много лет тому назад Вы оперировали ёё в Боткинской больнице. Моя мама телосложением крупнее меня и весом поболее. Я хочу отплатить Вам добром за добро. После прихода в 29 больницу, осмотревшись, Дерябин созвал кафедеральное совещание, на котором сказал, что в больнице в которой он работает он не потерпит жидовский кагал. Я направляю доцента Рыбалкина на отделение Шапиро, доцента Лизанца на отделение Барышниковой. Что нужно сделать -они знают. Жду результатов". Я от души поблагодарил Александра Борисовича, хотя вся эта грязная игра Дерябина была мне ясна с самого начала. Положительным во всей этой истории было и то, что Зацаринская относившаяся ко мне, как и к всем, с лёгким налётом презрения, начала уважать меня и немного побаиваться.   Сам Дерябин пал вследствие чётко разыгранной комбинации, проведенной Главным Хирургом Советской Армии академиком А.А. Вишневским, по его удалению с кафедры. Муж его дочери Маши подполковник Ю.Г. Шапошников защитил докторскую диссертацию, получил звание полковника и ему стало тесно на кафедре. Вишневский сделал Дерябина генералом и назначил его на кафедру в Военно -Медицинскую Академию на место умершего профессора Колесова. Дерябин уехал в Ленинград, Юлий Георгиевич Шапошников стал начальником кафедры, заместителем Главного хирурга Советской Армии, что принесло ему через несколько лет генеральские погоны. Дерябин умер в Ленинграде, проработав в должности начальника кафедры лет восемь Смертью, которую не пожелаешь и злейшему врагу - в полном одиночестве - с женой он разошёлся давно, друзей у него не было - рассказывали, что его нашли мёртвым в квартире, через несколько дней после Смерти.   Шапошников был человеком совсем другого плана. Внешне очень привлекательный, он вызывал восторг и восхищение всех окружавших его дам. Он был старшим лейтенантом в Группе войск в Германии, когда его заметил А.А. Вишневский и имея в виду устройство судьбы Маши перевёл его в Москву, в госпиталь им. Бурденко. Он отдал его под начало великолепного хирурга Гулякина, наказав тому, что бы он научил Юлия всему, что он умеет делать сам. Юлий Георгиевич оказался способным учеником и через несколько лет стал превосходным оператором, подготовил и защитил кандидатскую и докторскую диссертации, стал подполковником, и Вишневский организовал кафедру военно-полевой хирургии, зная, что через несколько лет Юлий Георгиевич станет её начальником.   Юлий Георгиевич был эрудирован: когда хотел или считал нужным мог быть обаятельным. Для нас главным было то, что он был хирургом высокого класса. То, что он был абсолютно беспринципен выяснилось спустя некоторое время. Вне больницы мы для него не существовали, он вращался в кругах нам недоступных, но нас это волновало меньше всего. В операционной с ним не мог сравниться никто из нас, оперировал он классно. Окружение его на кафедре по сравнению с ним выглядело бледно. Он хорошо владел речью, на нём прекрасно сидел военный мундир, и все наши дамы, не вышедшие из репродуктивного возраста, единогласно решили, что он душка, и стали его обожать.   Прошло несколько лет и после короткой болезни умер его тесть - Александр Александрович Вишневский. Юлий Георгиевич искренне оплакал его кончину. В это время космонавт Николаев привёз к Юлию Георгиевичу на консультацию свою жену - первую в мире Женщину космонавта Валентину Владимировну Терешкову. Такого обаятельного генерала Валентина Владимировна видела впервые в жизни и между ними возникло чувство, в результате которого Ю.Г. развёлся с Машей и женился на Терешковой.   Политбюро ЦК КПСС запретило официальный брак, но они игнорировали это запрещение, и жили в грехе. Вскоре из ЦИТО изгнали директора академика Волкова и Терешкова, пользуясь своими связями сделала Шапошникова директором института.   Это был смелый шаг, потому, что ЦИТО это институт не только травматологии, которую Ю.Г. знал, но и ортопедии, которую он не знал. Во главе отделений в институте стояли люди проработавшие в институте много лет, и каждый из них не без основания считал, что у него больше прав стать директором, чем никому из травматологов неведомому Шапошникову. В это же самое время из института им. Склифасовского изгнали директора - академика Комарова, и его должность была вакантной. Конечно, Ю.Г. был бы более уместен в кресле директора Института Скорой помощи, чем в ЦИТО и Терешкова пустила в ход все свои связи, что бы пересадить его в это кресло. Но из этого ничего не вышло, и директором Склифа стал совершенно ничтожный хирург профессор Теряев, который был Главным хирургом Москвы и вторым профессором на кафедре у Саши Ермолова.   Через пару лет Саша выгнал его из за полной профессиональной непригодности, спустя некоторое время его выгнали из института им. Склифасовского и место директора по праву занял Ермолов. Он столкнулся с теми же трудностями, что и Шапошников в ЦИТО, но будучи человеком жёстким, умным и волевым и к тому же прекрасным хирургом он прижал недовольных и заставил их смирить гордыню. После Шапошникова начальником кафедры был назначен Карл Георгиевич Табатадзе.   Он был добрым, честным, порядочным человеком, у всех нас с ним были прекрасные отношения. Карл Георгиевич знал, где находится предел его хирургических возможностей, не комплексовал из за этого и пользовался всеобщей любовью и уважением. Судьба его трагична - младший сын из за какой-то дурацкой истории попал в тюрьму, старший сын, талантливый востоковед покончил жизнь самоубийством. Выйдя на пенсию Карл Георгиевич переехал с семьёй в Грузию, откуда вскоре пришла весть о его трагической гибели.   К руководству кафедрой пришёл человек которого я искренне полюбил и который заслуженно пользуется уважением всех знающих его людей. Генерал-майор медицинской службы, профессор Павел Георгиевич Брюсов прошёл все стадии военной службы, служил в медвежьих углах и всего добился своим упорным трудом. Племянник известного русского поэта, внешне на него очень похожий Павел Георгиевич интеллигент в самом высоком смысле этого слова. Диапазон его медицинских знаний поистине безграничен, так же, как и его хирургические возможности. Он лёгочный хирург, полостной хирургией он занялся всерьёз лишь придя к нам на кафедру и очень быстро освоив её начал демонстрировать нам высочайший класс. Он является Главным хирургом Министерства обороны.   С собой он привёл к нам обаятельного Колю Ефименко, своего ученика и ближайшего помощника. Так случилось, что все годы заведования Павлом Георгиевичем кафедры он проработал на моём отделении, и я счастлив, что на склоне своих лет я имел возможность работать рядом с ним и учиться у этого замечательного человека и хирурга. Павлу Георгиевичу моя семья обязана самым дорогим для нас - благодаря ему удалось спасти Нелю погибавшую от анаэробной неклостридиальной инфекции возникшей после операции, выполненной в нашей больнице. Только благодаря Павлу Георгиевичу Нелю перевели в Главный Военный Госпиталь им. Бурденко сначала в реанимацию и после неё в отделение гнойной хирургии. Нелю более десяти раз оперировали и в конце концов выздоровевшей выписали домой. Такие вещи не забываются.   День, когда Павел Георгиевич получив новую, более престижную кафедру прощался с нами был окрашен для нас в чёрный цвет. Он подыскал себе достойного преемника - из Военно-Медицинской Академии он перевёл и назначил начальником нашей кафедры Валерия Ивановича Хрупкина, который очень быстро вошёл в наш коллектив и завоевал уважение к себе. Он прошёл такую же школу, что и Брюсов, был в Афганистане, его отличают прочные знания, ясность мышления, большая работоспособность. Общение с ним приятно, отношения у нас установились самые сердечные.   Переехав в 1967 году в новую квартиру на Флотской улице, мы начали обживать её. Неля для того, что бы устроить Катю в детский сад пошла работать в детскую поликлинику. Катя перезнакомилась во дворе с своими сверстниками и сверстницами и у них образовалась весёлая компания, почти все они пошли в один детский сад и став старше - в одну школу. Летом 1968 года мы решили отдать Катю в детский сад при фетровой фабрике, помогли связи Нели в Киевском районе.. Выезжал этот сад далеко от Москвы - в Тучково, где в годы Войны сражался полк в котором служил мой отец. От станции Тучково нужно было ехать автобусом километров 12. Мы ездили навещать Катю каждую субботу, привозя ей сумки фруктов и всяких вкусностей. Катька быстро освоилась и поскольку у неё был опыт пребывания в яслях и детских садах особенно не горевала.   Первые уроки Антисемитизма она получила там - воспитательницы при ней говорили:"Катя хорошая девочка, да жаль папа у неё Еврей". В связи с этим Катя вела доверительные разговоры с Нелей, в которых она сообщила всё, что узнала - что Евреем быть плохо, потому, что они работают богачами у королей, интересовалась, почему папа родился в Москве, если он Еврей, какие у Евреев национальные костюмы, была очень огорчена тем, что дедушка и бабушка у неё Евреи. "Но хоть ты, мама, русская? спросила она у Нели в полном отчаянии. Положительный ответ её немного успокоил. Национальность ею воспринималась, как место в котором человек родился. Однажды во дворе, когда между сверстниками защёл разговор на эту животрепещащую тему она с гордостью заявила: "Я трёхпородная - наполовину русская, наполовину еврейка и наполовину Барнаул" (В Барнауле родилась Неля).   Мы должны были идти в отпуск в середине сентября, стояли чудесные деньки и Юра Голубчин пригласил нас поехать на Валдай на машине. Мы с радостью согласились и загрузив "Москвич" палатками, спальными мешками, продуктами, складной лодкой, рыболовными принадлежностями, бензиновой плитой, ночным горшком и большим количеством свиного сала, до которого мы с Юрой были большими охотниками, простившись с родителями поехали прямо, потом направо, потом ещё раз направо и выехали на Ленинградское шоссе. Настроение у нас было безоблачное, спешить нам было некуда и впереди был целый отпуск. Куда мы едем было никому не ведомо, в том числе и самому Командору, как стал именоваться Юра с этой поры.   Ночевать мы остановились где-то за Калининым, свернув с дороги в лес, с аппетитом поужинали, забрались в спальные мешки и уснули. Проснулись мы быстро от громкого рёва Катьки - её зажрали комары и ревела она до утра. Оказалось, что расположились мы в центре комариного царства и за ночь её и без того круглая физиономия стала ещё круглее. Деликатный Юра вежливо осведомился утром: "Она будет так вопить каждую ночь?" Мы заверили его, что и сами этого не знаем и он, не очень нашим ответом успокоенный, повёз нас дальше. Ехали мы прямо аж до самого Валдая и затем, по совету какого то дедушки свернули налево и приехали к большому озеру Городно, на берегу которого была деревенька того же названия. Мы свернули к небольшой рощице на берегу, огляделись и решили, что больше никуда не поедем, место мы выбрали райское, лучше его не найдёшь. Мы поставили палатку, раскочегарили плиту, Неля начала готовить ужин, а Юра и я стали собирать лодку.   В конце концов мы её собрали, и Юра отчалил. В глазах у него появился алчный блеск, он забросил удочки и наловил ведёрко окуньков (я непочтительно назвал их кильками и Командор заявил, что снимет меня с пробега). Лично он поджарил их на сковороде и начиная с этого момента мы питались исключительно рыбой. На следующий день он поставил донки и привёз пять угрей, которые в не зажаренном виде выглядели довольно омерзительно - сопливые, похожие на змей. Командор был в восторге, это был его звёздный час. Угря вспороли, отмыли от соплей и Неля приготовила такое блюдо-пальчики оближешь! Катька бродила голой по территории (проявилась её тайная склонность к нудизму), встревала во все дела.   Мы ловили рыбу, ходили на скотный двор копать особенно жирных червей, командор сидел в центре озера в лодке с удочкой и в лагерь возвращался только к ужину. Угри были на завтрак, обед и ужин. Мы купались, загорали и вели растительный образ жизни. Иногда ходили в лес за грибами, ягодами, цветами, иногда в дальнюю деревню, в отделение связи, позвонить в Москву. Так мы прожили дней семнадцать, озверели от рыбы и втайне от Командора мечтали о котлете. Наконец погода испортилась, и мы решили уехать в Белоруссию.   Быстро разобрав лагерь мы загрузили машину, выехали на шоссе и помчались в Новгород. Он произвёл на нас большое впечатление. В первом же магазине куда мы заглянули в поисках нормальной пищи (свидетель Бог, на рыбу смотреть не мог сам Командор) мы встали в очередь и вдруг я увидел, как Катька сняла трусики, присела около кассы и нацелилась делать пи-пи. Мы подхватили её и вынесли на улицу, где она, отвыкшая от цивилизации и привыкшая за время кочевой жизни присаживаться под кустиком, оросила священную землю вольного города Новгорода. Впрочем с мясом в то время на земле Новгородской было плохо (как и на всех остальных землях необъятного СССР), и мы не солоно хлебавши поехали дальше.   Доехали мы до Михайловского, посетили усадьбу и могилу Пушкина. В Михайловском мы с Нелей зашли в магазин, оставив Катю в машине с Юрой. Вернулись мы минут через 10 и обнаружили, что обстановка накалена - Командор и Катька сидели надутые и друг на друга не смотрели. Оказалось, что просидев минут пять Катька с рёвом вцепилась в волосы Командора и начала вопить склочным голосом:"Куда ты дел моих маму и папу?"   Такого натиска наш мужественный драйвер не ожидал и был им весьма впечатлён. Неля отругала Катю, та поревела, попросила прощения, мир был восстановлен, и мы поехали дальше. Ехали мы долго и приехали в Белоруссию, где остановились на озере. Командор удил рыбу, мы набрали поганок и чуть не отравились, пришлось вылить сваренный Нелей суп, я присел под кустиком и чуть не пообщался с гадюкой, которая обалдела от такого нахальства и шипя уползла в лес. Мы переночевали и поехали дальше. Дорога привела нас в город Городок, где я был во время Войны, затем в Невель, откуда до Казёных Лешней было рукой подать, но Неля и Юра наотрез отказались ехать туда, чего я не простил им до сего дня. Решили ехать на Украину, выехали на шоссе Ленинград - Киев и помчались на юг.   Мы проехали перекрёсток шоссе Москва -Минск и Ленинград-Киев, откуда в 1944 году началось наступление и где неподалёку от перекрёстка наш госпиталь ожидал погрузку на машины. Я показал ребятом место, где стояла батарея тяжёлых орудий стрелявших по Орше. Моё военное детство посылало мне свой привет. Мы проехали Оршу и к вечеру добрались до Могилёва. В Могилёве, только благодаря Кате, нас пустили в гостиницу переночевать. Утром после завтрака было принято решение возвращаться в Москву.   Мы проехали памятный мне перекрёсток, повернули направо, на шоссе Москва - Минск и остановились на ночлег в Смоленском кемпинге. Он был почти пустой, заканчивался сентябрь. Рядом с нами остановилась группа бельгийских студентов, путешествующих в микроавтобусе. На кухне произошла немая сцена. Студенты расположились ужинать, и одна из девушек отправилась на кухню, где Неля готовила ужин для нас четверых. Студентка распечатала пачку тостов и начала разогревать их на плите, где Неля жарила яичницу из десятка яиц, с шкварками из недоеденного нами свиного сала, нарезала ломти хлеба и кипятила чайник чая.   Когда студенты увидели, что всё это предназначается для двух мужчин, одной Женщины и маленькой девочки они загалдели и выпали в осадок. Наутро уезжая из кемпинга мы были свидетелями того, как КГБ следит за иностранцами - простившись с дежурным бельгийцы сели в машину и поехали по направлению к Москве. Они выехали из ворот кемпинга, дежурный не обращая на нас внимания снял телефонную трубку доложил кому-то: "Бельгийцы на машине номер такой то выехали по направлению к Москве в 9 часов 10 минут" Зная скорость машины и её номер нетрудно рассчитать где и в какое время они должны оказаться, останавливались ли они. Сыск наука точная.   К вечеру мы были в Москве. Цивилизация приняла нас в свои объятия, Катьку отмыли в ванне, поцеловали, потискали и уложили в постель. Оглавление   www. pseudology. org