М.:  2006. – 464 с. Тираж - 300 экз Юрий Викторович Шапиро Воспоминания о прожитой жизни Часть вторая В Москве мы жили на Маросейке в доме № 7 в котором до революции помещалось книжное издательство Сытина. Жили мы на 7 этаже, в квартире № 7. Вначале 15 в ней жила семья дедушки, но после его ухода на пенсию квартиру сделали коммунальной и нам принадлежали две комнаты. В одной жили дедушка, бабушка и дядя Шура, в другой отец, мама и я в те периоды, когда мы жили в Москве.   Когда дедушка и бабушка жили в Лондоне, а отец и Шура учились в школе в большой комнате поселились Бадановы, которые опекали этих бандитов. Дорочка была беременна, Бенедикт занят работой и юные негодяи выдвинули ультиматум - Дорочка должна отдать им деньги оставленные родителями на их содержание.   Ультиматум был отвергнут, после чего начались военные действия. Бабушка обожала антиквариат и на аукционах покупала фарфор, картины, хрусталь. На стенах комнаты в которой жили Бенедикт и Дорочка были развешены тарелки из севрского фарфора. В один их приездов из Лондона в Москву дедушка привёз в подарок ребятам духовое ружьё.    После объявления военных действий события разворачивались следующим образом - Виктор занимал позицию в коридоре и как только открывалась дверь в комнату стрелял из ружья по тарелкам. Бесценные тарелки разлетались на мелкие кусочки. Дорочка продержалась недолго. В ознаменование полной Победы юные негодяи пригласили друзей и подружек, нажарили картофельные оладьи, накупили пива и веселились до утра. Дорочка и Бенедикт боялись выходить из комнаты. Деньги быстро кончились и тогда братья подрядились провести электричество в какой-то конторе, для чего обрезали и сняли провода в собственной квартире.   Можно сказать, что мою сестру Женю Дорочка вынашивала в экстремальных ситуациях. Когда она родила встал вопрос о том, как назвать новорождённую. Виктор предложил назвать её Кунигундой мотивируя это тем, что Кунигунда Бенедиктовна будет в пределах СССР единственной в своём роде.   Среди папиных друзей постоянно бывавших на Маросейке был Аба Старцев, будущий доктор филологических наук и крупнейший специалист по американской литературе, Андрей Уткин - будущий профессор - хирург работавший в институте имени Склифасовского, Муська Вейцман - племянник первого президента Израиля Хаима Вейцмана, поэт Виктор Гусев.   Дорочка, много перенесшая от них тем не менее вспоминала о них очень тепло, и выходки их и моих ближайших родственников - папы и Шуры сквозь призму времени казались ей свидетельством их выдающегося ума. Вспоминались они на семейных встречах именно в таком ракурсе.   327 школа помещалась на Солянке, в Большом Вузовском переулке. Первые дни меня водили в школу, а затем я начал ходить туда сам. Первую мою учительницу звали Зоей Александровной, и я попортил ей много крови. Я был неряхой и писал хуже всех в классе, зато лучше всех читал. Я немедленно влюбился в свою соседку по парте Нину Шахову и в Женину подругу Киру Аксёнову (Женя, Кира и дачная подруга Жени Таня Вишнепольская в которую я тоже был влюблён учились в 4 классе). Кира Аксёнова была красавицей, и не влюбиться в неё было невозможно. Все перемены я проводил в 4 классе. В одном классе со мной учились дети посла Ирана. На большой перемене им приносили из посольства, которое было рядом с школой экзотические для того времени фрукты - бананы, ананасы и какие-то другие, названия не имеющие - манго? авокадо?   В одном классе со мной училась Ира Левина с которой мы встретились в институте и которая стала женой моего товарища Нёмки Бромберга. В детстве со мной происходили истории, которые могли плохо закончиться для моих родителей, учитывая то время в которое мы жили. 1 мая (мне было года четыре) все взрослые за исключением дедушки ушли из дома, дедушка работал за чертёжной доской у себя в комнате. Я подговорил соседскую девочку Яну, и мы с ней начали из окна поливать водой демонстрантов, норовя попасть на портреты вождей. Через некоторое время в квартиру позвонили, вошли люди и начали выяснять, что собственно происходит. Дедушка был в полном недоумении, но всё разъяснилось когда из ванны появились я и Яна тащившие ведёрко с водой в комнату. Мы заревели в полный голос, оперативники поняли, что это детская шалость и попеняв дедушке ушли.   Вторая история была не лучше первой. Дедушка дружил с известным латинистом Павлом Исааковичем Каганом. Дружба эта шла из далёкого прошлого, когда дедушка преподавал в частной еврейской гимназии Кагана. Павел Исаакович у которого не было собственных детей очень любил моего отца и перенёс свою любовь на меня. У него была собака, которая жила в его семье долгие годы и умерла в очень преклонном собачьем возрасте. Мы с бабушкой ехали в трамвае и мне почему-то приспичило выяснить где похоронят Белку. Бабушка ответила, что она этого не знает, и тогда меня осенило - Белку похоронят на Красной площади! Бабушка лишилась дара речи и начала щипать меня, что бы я замолчал. Но не тут то было - я начал на весь вагон кричать, что я знаю, что всех собак хоронят на Красной площади. Бабушка схватила меня в охапку и выскочила из трамвая на ходу. Да, я был не подарок.   Бедная бабушка, её беспрерывно разыгрывали её собственные сыновья и их приятели. У Шуры были в приятелях два Яшки - Яшка длинный и Яшка жулик. Как-то Яшка жулик одолжил у бабушки некоторую сумму денег и клятвенно заверил её, что деньги он ей отдаст. Через какое то время Шура сказал ей, что встретил на катке Яшку жулика, и что-тот просил передать ей записку. В записке были стихи:   Жру я нынче колбасу, На каточке фейерверк, Деньги Вам я принесу После дождичка в четверг.   Стихи эти написал папа, и когда Яшка жулик принёс долг бабушка начала упрекать его в нахальстве он ничего не мог понять. Дело окончилось большим смехом. Однажды бабушка выиграла в лотерею 10,000 рублей, сумму по тем временам огромную. На радостях были созваны все друзья и так как дом славился своим гостеприимством народу собралось много. Когда было много съедено и выпито кто-то из гостей попросил показать счастливый билет. Бабушка с гордостью показала его и когда начали сверять в газете номера и серии, то выяснилось, что номер совпадает, а серия нет и бабушка выиграла сущую безделицу. Гомерическим хохотом ознаменовали собравшиеся гости эту почти что Чеховскую ситуацию. Больше всех веселилась бабушка.   В 1937 году отец уехал в Архангельск и устроился работать в Маймаксанскую больницу заведующим отделением. После окончания первого класса мама и я поехали в Архангельск. В день отъезда Ольга Георгиевна повела меня на утренний спектакль в филиал Большого театра на"Травиату. " Для того, что бы я не задавал вопросов мне объяснили, что Виолетта была актрисой, профессия эта в высшем обществе считалась предосудительной, и поэтому Альфреду его папа не разрешил на ней жениться, и она от огорчения заболела Чахоткой и умерла.   Чахотка ассоциировалась у меня с мокротой, которую, как я знал больные должны были отхаркивать в особую баночку. В самый патетический момент я начал выяснять у тёти Оли когда же Виолетта начнёт харкать, где у неё баночка и кто стоит с ней рядом в красных штанах. Публика смеялась, а тётя Оля, наверное, прокляла тот день и час, когда она решила повести меня в оперу. К вечеру она отошла и провожая нас на вокзале подшучивала надо мной.   Архангельск поразил моё воображение. Моста через Двину в те годы ещё не было, вокзал находился на противоположном городу берегу и пассажиров перевозили на большом пароме. Северная Двина у Архангельска шириной в несколько километров, красива и величава. Я впервые в жизни увидел океанские корабли, а их было много, под разными флагами. Деревянные мостовые, старинной постройки дома придавали городу одному ему присущую прелесть. В Маймаксу нужно было ехать через весь город, по наплавному мосту переехать через реку Кузнечиху, проехать через слободу Саломбалу, где всё дышало стариной, предъявив специальный пропуск проехать через огромную лесобиржу, где в штабелях стояли сотни тысяч кубометров досок, проехать через второе строительство, через мост переехать приток Двины и лишь только после этого мы приехали.   Папа получил двухкомнатную квартиру в двухэтажном доме рядом с больницей. Меня накормили и уложили в постель. Я обнаружил у папы"Гаргантюа и Пантагрюэля"и начал читать дожидаясь вечера, когда можно будет уснуть. А вечер не наступал, я переполненный впечатлениями читал до тех пор, пока не проснулась мама, решившая посмотреть, как я сплю. Оказалось, что мы приехали в Архангельск в разгар белых ночей и что читал я до двух часов ночи. Чудеса!   Мне жилось легко и привольно. Целыми днями я и Грэм (овчарка купленная в Туле щенком превратилась в огромного, красивого и умного пса) проводили с компанией моих сверстников на берегу Северной Двины где мы купались с утра и до вечера. На Двине были приливы и отливы, плыли огромные корабли. В нашем доме жили интересные люди. Странно течение жизни. На втором этаже над нами жила интересная молодая Женщина, хирург Елизавета Андреевна Цель. С мужем, профессором Архангельского мединститута она разошлась и жила одна. Она была очень дружна с моими родителями. Через много лет приехав с Колымы в Ленинград я узнал, что она живёт рядом с моими родственниками и решил её навестить. Когда я вошёл во двор её дома она мыла окно. Взглянув на меня она помахала мне рукой и пригласила зайти. Не видела она меня 23 года и за это время я успел измениться.   Лет через 10 работая в 29 больнице я разговорился с Игорем Шемякиным, доцентом кафедры Военно-полевой хирургии. Выяснилось, что Елизавета Андреевна его тётка. Она пережила Игоря безвременно ушедшего из жизни. Жена Игоря Эльба окончила Архангельский медицинский институт и училась у бывшего мужа Елизаветы Андреевны и вот уже 20 лет работает в моём отделении.   Папа работая в забытых богом медвежьих углах не забывал о науке. Он решил не теряя времени продолжить разработку темы которую дал ему Александр Александрович Богомолец. В поликлинике он оборудовал небольшую операционную, на свои деньги покупал бродячих собак и провёл на них всю экспериментальную часть своей диссертационной темы. Мне было 9 лет, и я помогал ему на операциях в качестве ассистента.   Подробности их я помню до самых мелочей. У усыплённой собаки обнажались бедренные сосуды - артерия и вена. В них вводились канюли, из артерии выпускалась кровь, в вену вводился физиологический раствор. Когда собака погибала, из бедренных костей извлекался костный мозг, растирался пестиком вместе с стерильным песком, полученная взвесь фильтровалась. Фильтрат вводился другой собаке, спустя определённое время у неё вырабатывались антитела. Из крови приготавливалась сыворотка, которую вводили собаке, перенесшей массивное кровопускание. Контрольной группе собак сыворотка не вводилась.   Папе удалось доказать, что введение АЦС (антиретикулярной цитотоксической сыворотки) в условиях острой кровопотери значительно ускоряет процесс восстановления красной крови. Олег Богомолец защитил докторскую диссертацию по применению АЦС в целях ускорения сращения переломов костей. В 1939 году вернувшись в Москву и начав работать в институте эндокринологии у Николая Александровича Фёдорова, папа защитил кандидатскую диссертацию. А.А. Богомолец рекомендовал ему защищаться во вражеском стане - в ВИЭМе, директором которого был недруг Александра Александровича академик Сперанский. Папа не получил ни одного голоса против.   Во время Войны созданная Александром Александровичем АЦС широко применялась на фронте и в 1943 году за её разработку и внедрение он был удостоен звания Героя Социалистического Труда. Папе прочили большое научное будущее и если бы не Война и последующие за ней события в его жизни он мог бы состояться, как большой учёный. Во второй класс мне пришлось идти в новую школу. Дедушка и бабушка обменяли две комнаты на Маросейке на комнату на улице Кирова в доме 21, где они поселились и на две маленькие комнаты - одну на Якиманке в доме 25 где поселились мы и на комнату на Пироговке, в которой должен был жить дядя Шура после возвращения с Дальнего Востока, куда он был направлен после окончания института.   В нашей комнате было 12 метров и мы жили в ней вчетвером - папа, мама, я и Грэм. Дом наш располагался напротив французского посольства, его снесли в шестидесятые годы, когда началась реконструкция Якиманки. Сохранились лишь церковь Ивана-воина и здание посольства. Я быстро подружился с дворовыми ребятами в чём мне очень помог Грэм, его все любили и побаивались и местное хулиганьё, которого на Якиманке было предостаточно обходило нас стороной.   Верховодил в нашей компании Лёня Каплун, дружили мы с Саней Рассохацким, с Юленом. Неподалёку от нашего дома был Парк Культуры и отдыха имени Горького и летом мы уходили в Нескучный сад, зимой пропадали на катке. Новая школа была рядом с домом. Учился я неплохо, страдал из-за грязи в тетради и скверного почерка. Я жил в своём мире и не замечал того, что семья наша начала трещать по всем швам. Отец работал на двух работах - в институте эндокринологии и в лаборатории инфекционной больницы на Соколиной Горе. Институт помещался на Таганке, Соколиная Гора у чёрта на куличках и папа домой возвращался поздно. Мама не работала и каждый вечер уходила на Сивцев Вражек к Богомольцам где всегда было много интересных людей и было весело.   Папа увлёкся молодой и красивой медсестрой Зиной Иванниковой у которой был муж и сын, мама увлеклась племянником Ольги Георгиевны Колей Депарма. Коля был родным правнуком Салтыкова-Щедрина и прямым потомком Пармского герцога описанного Стендалем в"Пармской обители. " Его отец был генералом царской армии и писался Де-Парма. Коля в наши демократические времена избавился от компрометирующего дефиса и стал инженером. Его жена Муся умерла от туберкулёза, которым она заразила его и оставила ему дочь Лену (она младше меня на три года). Коля жил в квартире Богомольцев, Лена жила в Палашах у бабушки - Колиной матери. Я очень любил бывать на Сивцевом и по молодости лет ничего не замечал. Родители изредка поругивались, но мирились и я считал, что у нас в семье всё в порядке.   Семья рухнула во время Войны. Отца призвали в первые дни Войны и в июле он уже был на фронте. Коля скрыв, что у него туберкулёз добровольцем ушёл на фронт, в артиллерию. В страшные дни Смоленской битвы он слёг. Каким -то образом ему удалось сообщить в Москву где он находится и мама пробралась в Смоленск с липовыми документами, которые ей сделал А.А. Багдасаров - в то время директор института переливания крови, разыскала Колю, привезла его в Москву, поместила в больницу, и когда он немного пришёл в себя, увезла в Уфу, куда эвакуировалась Украинская Академия Наук и где были Богомольцы и Лена. Но всё это случилось позже, в 1941 году.   До этого времени детство моё было вполне счастливым. Каждое лето дедушка и бабушка приезжая на дачу к Бадановым брали меня с собой. Самые приятные воспоминания связаны у меня с этими поездками. Дядя Бенедикт работал в Лечсанупре Кремля. В 1934 21 году кремлёвским врачам выделили участки земли на станции Мамонтовской, в 27 километрах от Москвы. Им помогли построить дачи и назвали посёлок"Здоровый быт. " В посёлке жили с своими семьями профессора лечившие всю кремлёвскую верхушку. Дядя лечил детей Сталина, Кагановича, Молотова.   Часто к нему обращались соседи у которых заболевали дети. Меня поражало то, что орущие груднички мгновенно затихали в момент когда он начинал их осматривать. В мои студенческие годы, во время одного из моих приездов в Москву, он показал мне способ перкуссии детей - скорее это была нежная пальпация при которой он определял притупление тона. Врач он был потрясающий. У Женечки собирались подруги в которых я был перманентно влюблён, но поскольку они были старше меня я остановился на Аллочке Футер, племяннице известного невропатолога Давида Соломоновича Футера. Я любил её на расстоянии, краснел и бледнел при встрече с ней, старшие посмеивались, а мне казалось, что никто не замечает моей влюблённости.   Через 20 лет работая в 29 больнице я оперировал больного, на втором столе оперировали травматологи. Операция у них проводилась под внутрикостной анестезией, и они время о т времени разговаривали с больной. Голос её показался мне знакомым и закончив операцию я подошёл к операционному столу и посмотрел на больную. Это была Аллочка. После операции я навещал её, бывал у неё дома. Жизнь её сложилась непросто, она разошлась с мужем и одна воспитывала маленькую дочь.   Самое сладостное воспоминание моего детства - мы укладываемся спать в проходной комнате на даче. На стене над постелью гудит электрический счётчик и своим монотонным гудением убаюкивает меня. Вдруг раздаётся протяжный гудок паровоза - он разносится по окрестным лесам и медленно затихает вдали. Я засыпаю. Прожив последние 25 лет в Мамонтовке, где мы снимаем на лето дачу, я должен сказать, что паровозы были намного уютнее современных электровозов и тепловозов, романтичнее их. Паровоз пыхтел, плевался паром, бил копытом, протяжно гудел и звал в дальние края. Но для меня эта пора наступила лишь через несколько лет.   Каждый вечер на даче заканчивался чаепитием. Разжигался шишками самовар, на открытой террасе за столом рассаживались дорогие и любимые люди, на огонёк обязательно забредали гости, нас поили отдающим дымком чаем и кормили всякими вкусными вещами. Взрослые вели интересные беседы, у детей были свои темы и лишь заполночь нас удавалось загнать в постель. Незабываемое время! А время было страшное. Исчезали родные и знакомые. Я помню как на Маросейку пришла заплаканная Андзя и сказала, что арестовали Володю и Шуру. О их судьбе так никто никогда и не узнал. Расстреляли Стэна, в лагеря отправили Ревекку Абрамовну Фушман и Валерию Львовну Стэн.   Взрослые при детях старались говорить на нейтральные темы. Шпиономания приняла всеобщий характер. В школе мы вымарывали из учебников портреты разоблачённых врагов народов. На тетрадной обложке мы рассматривали картинку - солдат с ружьём, на голове у него папаха - при внимательном рассмотрении вместо папахи оказывалась лягушечья голова - совсем, как в детской картинке - что здесь нарисовано? В школе нас учили ненавидеть врагов и предателей и любить героев в форме НКВД этих врагов разоблачающих.    Это было время когда за орденоносцем ходила толпа глазеющих на него мальчишек, время Чкаловских перелётов, время Марины Расковой и Полины Осипенко, Папанина и Челюскинцев. Вера Александровна Самойловна принимала участие в спасении папанинцев и была награждена Орденом Трудового Красного Знамени. Вернувшись в Москву и получив орден она катала меня по городу в только что появившейся машине ЗИС-101. Я укатался до рвоты, но был горд тем, что все видели, что я сижу в машине рядом с орденоносцем.   В газетах были бесконечные отчёты о процессах троцкистов, бухаринцев, мелькали знакомые фамилии. На вопросы которые мы задавали взрослым мы получали невразумительные ответы. Нам было невдомёк, что беда могла прийти в любой дом, коснуться любого из нас. Всему тому, что говорили в школе, в пионерском отряде мы верили. Наша дворовая компания играла в Войну, собирала фантики и марки, случались и драки, но мы быстро мирились. Чаще всего мы собирались у Лёньки, родители которого относились к нам хорошо.   Саша Рассохацкий серьёзно занимался музыкой. В общем, несмотря ни на что детство наше шло, мы переходили из класса в класс и потихоньку росли. Летом мама и я уезжали в Архангельск, в сентябре возвращались обратно в Москву. В 1939 году папа переехал в Москву, устроился на работу, защитил диссертацию. Началась вторая мировая Война, но мы, мальчишки считали, что нас это не касается. Мы бурно радовались Победе у озера Хасан, присоединению Западной Украины и Западной Белоруссии, Бесарабии и Прибалтики. После присоединения Прибалтики в продаже появились"заграничные"конфеты в красивых обёртках, и мы собирали их, делали фантики и с утра до вечера играли в них.   Летом 1939 года папа оказался в центре истории, чуть было не окончившейся большой трагедией. По совместительству он работал в лаборатории инфекционной больницы на Соколиной Горе. Работавший в Саратове заведующий противочумной станцией профессор фамилию которого я не помню изобрёл и приготовил противочумную вакцину. Его доклад о этом изобретении должен был состояться в Москве на коллегии Наркомздрава. Накануне отъезда в Москву он ввёл себе Культуру чумы и противочумную вакцину им приготовленную, сел в поезд и приехал в Москву. Умер 23 он в зале заседаний коллегии Наркомздрава. Поднялась паника, тем более, что умерли несколько человек - проводник поезда, в котором ехал в Москву учёный, парикмахер в гостинице"Москва", бривший его.    НКВД было вынуждено заняться выяснением всех контактов погибшего (через несколько десятилетий ситуация повторилась - в Москву завезли из Индии чёрную Оспу). Больница "Соколиная Гора" была выделена под обсервацию, и папу заперли в лаборатории и он был вынужден пробыть там весь период инкубации. Но дело этим не кончилось. Спустя какое то время в этой лаборатории папа исследовал мокроту вновь поступившего больного и обнаружил в ней чумную палочку. Заперев дверь лаборатории он позвонил Главному врачу и доложил о своей страшной находке.   Всё началось сначала. Отец мысленно простился с жизнью, но прошли все сроки и больной поправился. Комиссия экспертов проверявшая этот случай установила, что палочка внешне похожая на чумную таковой на смом деле не являлась. Подобный случай описал впоследствии профессор Зильбер.    Весной 1941 года я сдал на отлично первые в своей жизни экзамены и уехал в Голицыно, в пионерлагерь. Лагерь был расположен рядом с железной дорогой, в лесу, неподалёку был большой пруд. Жили мы в двухэтажном доме. Жизнь была чудесная, мы играли в футбол, купались, веселились и когда мама приехала навестить меня я просил её, что бы меня оставили на вторую смену. 21 июня всем лагерем мы отправились в поход в Звенигород. Когда мы проходили через железнодорожную станцию на платформы грузились наши шефы- танкисты. Мы прокричали им"Ура"и отправились дальше. В Звенигород мы пришли под вечер и не успели расположиться на отдых, как нас построили, отвели на станцию, посадили в электричку и увезли в Голицыно. Мы вернулись в лагерь поздно вечером, поужинали и улеглись спать   На следующий день нас построили и объявили, что началась Война. Вечером мы стали дежурить по лагерю. Ночью 23 июня была первая учебная воздушная тревога в Москве, и нам было хорошо видно, как вдалеке над Москвой вспыхнули прожектора, была слышна стрельба зенитных орудий. Мы не знали, что тревога учебная и решили, что немцы бомбят Москву. Мы видели, как невдалеке в воздух взлетали ракеты и решили, что шпионы таким образом показывают самолётам линию железной дороги. На следующий день часть детей за которыми приехали родители уехала в Москву, а у оставшихся началась привольная жизнь. Мы целыми днями торчали у железной дороги и криками"Ура"провожали идущие на фронт эшелоны. За нами ходил завхоз лагеря и умолял"ешьте творог с сметаной", а мы плевались. Как часто в голодные военные годы я вспоминал этот творог!   1 июля приехал папа в военной форме, прощаться, на следующий день он должен был отправиться на фронт. Он стал военврачом третьего ранга и был назначен старшим ординатором Смоленского военного Госпиталя. Туда же получила назначение ближайшая подруга Ольги Георгиевны Елена Петровна Бегильдеева. Папа мне сказал, что из лагеря я должен буду поехать на Кировскую к дедушке и бабушке и что я буду жить с ними. Я проводил отца на поезд, и он уехал в Москву. 2 июля отец вместе с своей командой прибыл на Белорусский вокзал, но в эшелон они не попали т.к. он был переполнен. Их отправили на следующий день. Елена Петровна уехала 1 июля, явилась к месту службы и приступила к работе. Через несколько дней госпиталь был захвачен немцами и Елена Петровна провела в плену в Торне 4 года.   Папа, прибыв на Западный фронт, явился в Санитарное управление и был назначен старшим врачом 522 зенитно-противотанкового полка. Американцы продали нам зенитные орудия, которые могли стрелять и по танкам. Этим и занимался полк в котором служил папа. Ему пришлось вспомнить всё, что он знал по военно-полевой хирургии, основным его занятием стало оказание первой помощи раненым на поле боя и вынос их в тыл. Полк постоянно был в боях и вместе с армией отступал к Москве. Побывал он и в окружении. В декабре 1941 года санитарное управление находилось в Покровском-Стрешневе, а раненых вывозили в московские госпитали. На руках у отца, в санитарной машине, умер тяжело раненый командир полка, и он похоронил его рядом с шоссе Москва-Минск, неподалёку от Тучково. Там же он, вывозя раненых, напоролся на немецкие танки и только мастерство шофёра, сумевшего развернуть машину спасло им жизнь.   В течение первого года Войны отец побывал в многих переделках и у него выработалось правило, которому он всегда следовал - ни от чего не отказывайся, ни на что не напрашивайся. Он, побывав в самом пекле не раз видел, как люди посылаемые, казалось, на верную гибель возвращались живыми, а оставшиеся в с виду безопасных местах погибали.. В полку отец прослужил год. Когда немцев отбросили от Москвы и 16 армия (впоследствии 11 Гвардейская), в которой служил отец, стояла в обороне в районе Брянска, медицинское начальство начало разбираться с кадрами, начсанарм Потапов решил, что держать кандидата медицинских наук старшим врачом полка нерационально, и отца назначили заведующим отделением ГЛР 1830.   В этой должности он прослужил до 1943 года, когда его назначили начальником Хирургического полевого подвижного госпиталя № 469 в котором он прослужил до конца Войны. В 1944 году я стал воспитанником этого госпиталя и пробыл в нём пять месяцев, в дальнейшем я подробно расскажу о его истории. В середине июля пионерлагерь вывезли в Москву, и я с вокзала приехал на Кировскую. Москву спешно разгружали от всех, кто не работал для фронта; было объявлено, что московские школы работать не будут и стариков и детей призывали эвакуироваться. Дедушка и бабушка решили уехать в Казань, куда их пригласил приехать бабушкин племянник Ханан Зиновьевич Мазель, сын Зунделя. 22 июля мы приехали в Южный речной порт, пересидели в огромном пакгаузе воздушную тревогу и вечером отплыли на теплоходе"Вера Фигнер"в Горький где нам предстояла пересадка.   Мы отплыли недалеко от Москвы, когда начался первый налёт немецких самолётов на Москву. В город прорвались немногие из них, но все воздушные бои разыгрывались над нами. Над Москвой полыхало зарево, горел завод в Филях, зенитки палили в небо, и мы видели, как сбили самолёт и он рухнул на землю. Налёт закончился около двух часов ночи и теплоход поплыл по каналу Москва- Волга. Первые сутки мы провели в трюме, а затем перебрались в каюту.. В Горьком мы просидели на площади перед речным вокзалом, где стояли, сидели и лежали тысячи людей, почти сутки. Я любовался изумительным видом открывающимся с высокого берега на место слияния Волги и Оки. Пароходом, но уже не в каюте, а в трюме мы поплыли в Казань.   Пароход был переполнен беженцами. Я познакомился с мальчиком, моим сверстником, который вместе с семьёй бежал из Каунаса. Они пережили бомбёжки, обстрелы с самолётов, жестокость литовских фашистов (семья была еврейская). Он рассказывал мне о красавце Каунасе.   Мне в голову не могло прийти тогда, что ровно через три года я буду с отцом ходить по улицам Каунаса, осматривать кафедральный собор в центре города, побываю в старинном монастыре, где любезный настоятель прекрасно говорящий по-русски будет рассказывать нам о истории монастыря, на прощание угостит нас ликёром, настоящим Lacrima Christi и с изумлением будет смотреть, как советские офицеры стопками глотают драгоценную влагу, которую полагается цедить малыми порциями наслаждаясь вкусом и ароматом.   В Казань мы приплыли на четвёртые сутки. В речном порту нас встретил дядя Ханан, вещи положили и нас посадили на телегу, и мы поехали в город. Казань в то время была глубоко провинциальным городом и единственное, что я знал о ней так это то, что её завоевал Иван Грозный, и что дядя во время командировок в Москву закупал сливочное масло и всяческие продукты которых там не было с 1917 года. Мы ехали по довольно грязным улицам, город был преимущественно двух и одноэтажным, выделялись старинные купеческие особняки. Дядя жил на улице Островского, в трёхкомнатной квартире. В одной из комнат мы и поселились.   Через год нас"уплотнили", и одну из комнат заняли муж и жена работавшие на мясокомбинате и таскавшие оттуда мясной фарш, который они жарили на кухне и ели. Запахи доносившиеся в этот момент из кухни могли свести с ума кого угодно. Дядя Ханан был женат трижды. Первую жену звали Анна Михайловна, и от этого брака родился сын Вова, которому в 1941 году исполнилось 18 лет - красивый, высокий юноша, талантливейший скрипач, которому прочили блестящее будущее. Он закончил музыкальное училище и готовился к поступлению в консерваторию, но Война помешала его планам, его призвали в армию и отправили на фронт.   Второй раз дядя был женат тоже на Анне Михайловне, но что бы не путать её с первой женой она называлась Еленой Михайловной. От этого брака родилась дочь Дина, моя ровесница, мы с ней учились в одном классе и подружились. В её школьную подругу Геню Кальтер я влюбился с первого взгляда, сражённый её красотой. После Войны дядя женился в третий раз на своей фронтовой подруге и звали её (правильно, как Вы догадались?) Анной Михайловной.   Дядя был добрейшей души человеком, умным, очень приветливым, приятным собеседником. Его быстро отправили на фронт, и он почти всю Войну провоевал под Ленинградом. Меня определили в 7-ю школу, она считалась одной из лучших в городе. Помещалась она на улице Бутлерова. Школьное здание забрали под военный госпиталь, а школу переселили в старинное двухэтажное здание в самом конце этой улицы, позади которого был огромный заброшенный сад. Директором школы стала приехавшая из Москвы депутат Верховного Совета СССР Вера Викторовна Грехова. Она преподавала нам историю и была моей любимой учительницей. Меня она выделяла, я очень много читал и по истории имел только пятёрки.   Через 30 лет, работая в 29 больнице и заведуя там хирургическим отделением, осматривая вновь поступивших больных я увидел очень старую Женщину, полуслепую, поступившую в отделением с диагнозом"рак молочной железы. "  Прочитав историю болезни я увидел фамилию - Грехова В.В. Передо мной была моя учительница. "Вера Викторовна, я Ваш бывший ученик, учился у Вас в 7 школе в Казани". "Неужели Вы тот самый Юра Шапиро?" - спросила она меня.   Несмотря на драматичность ситуации она была счастлива, что попала к своему бывшему ученику. Она мне много рассказывала о себе. В 1936 году она стала депутатом Верховного Совета СССР, а в 1937 году был арестован и расстрелян её муж. После окончания Войны она вернулась в Москву и стала директором школы на Почтовой улице, неподалёку от нашей больницы. Поселилась она в небольшой комнате, в здании школы, директорствовала до ухода на пенсию. Вера Викторовна была очень одинока, её поддерживала старая учительница этой школы Фелицата Николаевна, переписывалась она с оставшимися в живых учителями казанской школы. Я оперировал её, операция прошла успешно, Вера Викторовна прожила после неё 8 лет. Я навещал её и Фелицату Николаевну, они радовались моему приходу. Умерла Вера Викторовна от кровоизлияния в мозг. Вскоре умерла и Фелицата Николаевна.   7-я школа славилась своими преподавателями. Я помню Александра Кирилловича, учителя математики, учителя русского языка и литературы Александра Ивановича. В Казань была эвакуирована Академия Наук, жили академики в здании Казанского Университета, дети их учились в нашей школе. В одном классе со мной учился Лёва Ечеистов, племянник академика Абрама Фёдоровича Иоффе. Я бывал у Лёвы дома и хорошо помню строгого, величавого Абрама Фёдоровича. По-моему, Лёвка сам боялся его до Смерти, старик был суров. В одном с нами классе училась Мила Семёнова, дочь академика Н. Н. Семёнова. Приехали в Казань и Самойловы.   Перед Войной Вера Александровна, первым мужем которой был арестованный и расстрелянный начальник Главсевморпути, вышла замуж за профессора Николая Гурьевича Четаева, жена которого умерла, оставив ему 18 летнего сына Диму. Николай Гурьевич был необыкновенно интересным человеком, крупным учёным- математиком. У Веры Александровны в 1941 году родился сын Саша, его привезли в Казань грудным ребёнком. Самойловы и Николай Гурьевич были казанцами, Александр Филиппович до революции был профессором на кафедре физиологии Казанского Университета. Он дружил с известным хирургом Александром Васильевичем Вишневским, а Вера Александровна училась в школе вместе с сыном Александра Васильевича Сашей - в будущем известным хирургом, генерал-полковником медицинской службы, Главным хирургом Советской Армии, Героем Социалистического труда, академиком и прочее, и прочее и прочее.....   Вера Александровна рассказывала, что в детстве Саша был страшным хулиганом, что впрочем не помешало ему в будущем стать тем, кем он стал. Внешне Александр Александрович был похож на Еврея и Борис Васильевич Петровский, очень его не любивший иначе, как жидовской мордой заглазно его не звал, и, как выяснилось, не без оснований - в Российской Еврейской энциклопедии он значится Евреем. Анна Александровна Самойлова показывала моему отцу сохранившееся в семье прошение на Высочайшее имя от Адольфа Шмуля с просьбой позволить ему изменить фамилию на Самойлова. На прошении имеется Высочайшая резолюция разрешающая оному Шмулю именоваться Самойловым Александром Филипповичем. Николай Гурьевич получил кафедру в Казанском авиационном институте. Его избрали членом - корреспондентом Академии Наук СССР и после возвращения в Москву он стал директором Института Механики.   Читаевы получили квартиру в центре города, и бывая у них я увидел иную Казань - красивый город, где сохранившиеся старинные здания хорошо сочетались с 28 зданиями современной постройки. Я бывал там часто, в городской публичной библиотеке, где я был активным читателем. Быт наш был очень тяжёлым. В доме было печное отопление, дрова давали по талонам и их нужно было привезти, распилить и нарубить. Голод начался осенью 41 года, особенно он усилился зимой. Средства к существованию слагались из денежного аттестата, который нам выслал отец и дедушкиной персональной пенсии. Цены на рынке были фантастические и нам не по карману. Наши карточки прикрепили к военторговской столовой, куда я отправлялся каждый день после школы и выстояв огромную очередь возвращался домой с кастрюлей супа, в котором плавали крупинки гречки или риса и маленькой кастрюлькой с кашей.   В мои обязанности входила так же покупка хлеба. Сделать это нужно было перед школой. Магазин открывался рано утром и к открытию у его дверей выстраивалась огромная толпа народа. Мы, мальчишки, разработали тактику проникновения в магазин. Для этого мы пристраивались к толпе сбоку и начинали её раскачивать. Благодаря этому мы медленно продвигались к двери. В момент, когда дверь открывали мы оказывались первыми и врывались в магазин. За три года у меня было всего два случая опоздания в школу связанных с хлебным магазином.   В первый раз меня сбили с ног и меня начали топтать рвущиеся в магазин люди. Я закричал так, что люди остановились, расступились, я вскочил на ноги и ринулся в магазин. Второй раз придя из магазина домой я обнаружил у себя чужие карточки на хлеб, которые продавщица отдала мне вместе с моими. Я очень хорошо понимал, что это означало для хозяев этих карточек - начало месяца, верная Смерть для всей семьи. Я ринулся в магазин, растолкал очередь, в магазине в голос кричала и рвала на себе волосы немолодая Женщина, а на неё орала мордатая продавщица. Я отдал карточки этой Женщине, она бросилась меня целовать.   Зима 1941 года была очень холодной, в комнате в углу намерзал лёд. Канализации не было, уборная была во дворе. В нашем дворе помещалось общежитие Института Усовершенствования врачей, канализация у них была, но от морозов трубы полопались и жившие в общежитии курсанты пользовались нашей уборной. Весной огромная ледяная глыба состоящая из экскрементов растаяла....... Мы завшивели, в баню попасть было невозможно, очереди там стояли тысячные. Старая печь в комнате немилосердно дымила и чуть ли не еженощно мы угорали. Первым не выдержал дедушка. Он катастрофически похудел, кожа у него стала шелушиться, начались профузные поносы. Николай Гурьевич помог записать его на консультацию к профессору - терапевту. Диагноз тот поставил едва взглянув на него - пеллагра, недостаточность витамина Р. Кажется единственный раз дедушка воспользовался тем, что он персональный пенсионер, с справкой полученной от профессора он пошёл на приём к председателю горисполкома и тот подписал разрешение выдавать ему по 400 грамм творога в день.   По дороге в военторговскую столовую я выстаивал очередь на базе, где мне в баночку отвешивали этот творог. Женщина выдававшая его напоминала Рубенсовских красавиц. 0на была большая, полная, с румянцем во всю щёку. Иногда она наливала на творог немного сметаны. В Казань приехал с молодой женой и дочкой Володя Довгалевский - сын Михаила Савельевича. Он был сибаритом, работал в МУРе, где-то ещё и был источником переживаний для своих родителей, близких друзей дедушки и бабушки. Володя был неплохим художником. От призыва в армию он уклонился под видом больного туберкулёзом коленного сустава. Вспомнив о своей работе с уголовниками, Володя начал подделывать продуктовые карточки и ордера на промышленные товары. В первый раз подделав карточки на хлеб он попросил меня сходить в магазин и отоварить их, естественно не сказав мне, что они поддельные. Я сходил в магазин, получил хлеб и принёс его Володе.   Он подрядился выполнять какие-то художественные работы по оформлению магазина и как-то спросил директора не попадаются ли ему поддельные карточки? Тот рассмеялся и ответил, что подделать их невозможно. Попался Володя на ордерах. Он сидел за работой, когда за ним пришли. Накрыв стол, на котором были разложены десятки поддельных карточек и ордеров скатертью он, вероятно, спас свою жизнь - во время обыска оперативники ничего не нашли, а если бы нашли в военное время могли за это и расстрелять. Получил он пять лет и отбывал их в Казанской тюрьме. Однажды его привёл к нам домой конвоир - татарин и Володька выпросил у бабушки её единственное богатство - бутылку водки, полученную по карточкам и предназначавшуюся для сложных, обменных на продукты, операций.    Пока упившийся конвоир спал Володька отдыхал от тюремных нар в домашней обстановке. В Казань приехала его мать Мария Михайловна. Она рассказала, что на похоронах Валериана Савельевича - Володиного дяди, посла во Франции к ней и Михаилу Савельевичу подошёл Сталин и сказал им, что если когда-нибудь у них в семье случится беда, они могут обратиться за помощью к нему. "Но разве обратишься к нему с таким позором" - рыдала Мария Михайловна.   После Войны Володю освободили и он вернулся в Москву. О его дальнейшей судьбе я не знаю. Я очень хорошо помню осень 41 года, страшные сводки Совинформбюро, армия отступала, сдавали города, немцы оказались под Москвой. Лето 42 года было ещё более тревожным, началась Сталинградская битва. В Казани объявляли воздушные тревоги, несколько раз над городом появлялись немецкие самолёты-разведчики. Местное население, особенно татары, относилось к эвакуированным с нескрываемой неприязнью, если не сказать большего. Резко возрос бытовой Антисемитизм, часто, особенно в очередях, приходилось выслушивать речи, которые могли сделать честь союзу Михаила Архангела или черносотенному Союзу Русского Народа.   В детской среде, в школе этого не наблюдалось, но в очередях, на рынке слово"жид"с уст у многих не сходило. В 1955 году отец и мать во время своего отпуска приехали в Киев и жили у Богомольцев. Ольга Георгиевна была тяжело больна. Она рассказала маме, что в 1943 году после освобождения Киева Сталин вызвал Александра Александровича в Москву и обсуждал с ним вопрос о реэвакуации Украинской Академии. Дав ему указание подготовить к переезду в Киев институты Академии он сказал, что бы сотрудников - Евреев оставили в Уфе. Александр Александрович был потрясён, но вопросы задавать было не принято. В романе Василия Гроссмана"Жизнь и судьба" я прочитал о том же. Этот факт подтверждает мысль о том, что в нашей стране Антисемитизм всегда насаждался сверху.   Отец писал редко. Шура служил на Дальнем Востоке, был начальником крупного военно-морского строительства под Владивостоком - в чине рядового. Однажды в Владивостоке его забрали в военную комендатуру за не отдание чести лейтенанту. На строительстве началась паника - исчез начальник. В конце концов его вызволили с гаупвахты. Привело это к тому, что его направили в Ярославль на офицерские курсы в Высшее Инженерно-Техническое Училище, которое было эвакуировано туда из Ленинграда. После окончания курсов он получил офицерское звание, и его направили на Черноморский флот, начальником управления монтажно-строительных работ флота.   Мама жила в Уфе, с Богомольцами, работала. Письма от неё приходили редко, иногда с оказией она присылала нам немного продуктов. Дедушка таял на глазах. Мы писали о этом отцу, но шла Война и в таком же положении, как и мы находились миллионы людей. Бадановы эвакуировавшиеся в Астрахань, где дядя Бенедикт стал заведовать кафедрой детских болезней в Медицинском институте переехали в Аральск, Война приблизилась к Астрахани. Все наши Ленинградские родственники за исключением Зунделя остались в блокадном Ленинграде. Зунделя вывезли на Большую землю и после долгих мытарств и скитаний он приехал в Казань. Он жил некоторое время с нами, затем устроился работать на лесоразработки, заболел там и умер.   В октябре 1942 года приехал отец. Армия, в которой он служил, стояла в обороне под Брянском, и ему дали отпуск на пятнадцать суток. Однажды вечером раздался стук в дверь, я открыл дверь и увидел отца. Папа был потрясён увиденным, он не предполагал, что всё обстоит так плохо. На следующий день он обратился к начальнику всех казанских госпиталей, показал ему документы дедушки удостоверяющие, что у него были большие заслуги перед Красной Армией в период Гражданской Войны и тот разрешил положить дедушку в военный госпиталь. В госпитале его начали лечить, но изменения были необратимыми. Папа пробыл у нас 7 дней и уехал на фронт сознавая, что своего отца он в живых не увидит.   Мама к тому времени переехала в Москву и устроилась работать в Институт переливания крови лаборантом в лабораторию сушки плазмы, руководимую Г.Я. Розенбергом. Украинская Академия Наук имела свои номера в гостинице"Новомосковская", и мама поселилась в одном из них вместе с Колей. Лена осталась в Уфе с Богомольцами. Зина Иванникова ушла на фронт и служила в одном госпитале с отцом. Семья наша распалась. В ноябре - декабре 1942 года начался разгром немцев под Сталинградом. Я, прибавив себе лишний, год вступил в комсомол, день этот был одним из самых счастливых дней. Я очень гордился тем, что я комсомолец. В январе 1943 года умер дедушка. За его гробом шли мы с бабушкой и Вера и Аня Самойловы. Похоронили его на Арском кладбище.    Бабушка была неутешна. Она прожила с ним большую и красивую жизнь и на старость лет осталась с внуком, дети были на фронте, родные и близкие были далеко. Летом 1942 года меня направили на детскую оздоровительную площадку. Мы приходили туда утром, нас кормили завтраком и обедом, ночевать нас отправляли домой. Я немного подкормился там и за лето подрос. Однажды с группой ребят меня отправили на овощную базу за кислой капустой для нашей столовой. Капуста квасилась в огромных бочках, и рабочий вилами насыпал нам её в вёдра. Насыпал он ведро и нам. Мы сожрали её прежде, чем он успел вылезти из бочки, он насыпал нам ещё одно ведро, мы съели и его. По дороге нас начало рвать капустой, и мы получили наглядный урок того, что умеренность необходима во всём. Маме в Москве удалось сделать то, что в то время не удавалось сделать почти никому. Она смогла получить для бабушки и меня пропуск в Москву.   В октябре 1943 года папин ординарец Василий Михайлович Шулепов возвращаясь из Кирова, где он был в отпуске заехал за нами в Казань и помог нам добраться до Москвы. Дедушка Казань ненавидел, говорил, что само это название происходит от слова казнь, наказание. В Москве нас встретила мама и отвезла к друзьям бабушки - Гурляндам. Встреча с мамой была тёплой и сердечной, я стосковался по ней. Гурлянды жили на улице Карла Маркса. Приняли они нас замечательно. Давид Иосифович и Валентина Григорьевна в своё время были частыми гостями в доме дедушки и бабушки. Давид Иосифович был постоянным партнёром дедушки в преферансе, в котором дед был очень серьёзным игроком, и почти всегда ему проигрывал.   По этому поводу он сочинил шутливые стишки:   Мадам скупает Ренесанс, старинный фарфор и фаянс. Её же муж имеет лучший шанс Со мной играя в преферанс.   Деечка, их дочь, стала красавицей, училась в МИХМе, который был рядом с их домом. Мы прожили у Гурляндов несколько дней. В это же время у них жили их родственники Гусманы - муж, жена и шестилетний сын Юра. Юра был белобрысый, лобастенький мальчик, умненький и занятный парнишка. Через некоторое время Гусманов арестовали, и они погибли в лагере. Юру при аресте забрали и поместили в детский дом. Спустя несколько лет бабушка рассказала мне, что Юра был сыном Николая Ивановича Бухарина. Он был грудным ребёнком, когда расстреляли отца и отправили в лагерь мать. Гусманы были дальними родственниками жены Бухарина - Анны Михайловны Лариной. Гусмана вызвали в НКВД и предложили забрать ребёнка и дать ему свою фамилию.   В детдоме Юре опять сменили фамилию и Анна Михайловна после своего освобождения из лагеря с трудом разыскала его, и лишь от неё он узнал свою настоящую фамилию и кто были его настоящие родители. Юра стал известным художником. Через несколько дней мы переехали домой, на Кировскую. Я отдал документы в 281 школу, помещалась она на улице Мархлевского, в одном здании с 276 школой. Меня зачислили в 7 класс. Я пришёл в класс и сел на свободное место. Рядом сидел долговязый парень с очень характерным, напоминающим лошадиное, лицом. Мы познакомились, звали его Миша, фамилия его была Эрез.   На перемене он выложил на парту все вещи бывшие у меня в карманах. Он оказался вором-щипачом по кличке Мойше Додоныч. Воровал он виртуозно и никогда не попадался. Летом 1958 года мы с отцом уезжали в санаторий, в Лазаревское. Войдя в вагон я увидел Додоныча стоявшего рядом с молодым человеком. Я поздоровался с Мишей, он узнал меня и познакомил с своим спутником. Это был Женя Дунаевский, сын недавно перед тем умершего композитора. Вид у него был довольно потасканный. Мы поговорили немного и разошлись по своим купе.   Проучился в этой школе я недолго. Двойки по математике в четверти - и меня исключили и передали в ремесленное училище. Школа с лёгким сердцем избавилась от меня, я был пришлым, начинал учиться не у них, да и план по трудовым резервам было нужно выполнять. Домой мне прислали две повестки, с третьей пришёл милиционер. Я сбежал от него по дороге. Нужно было что-то предпринимать, и мама попросила А.А. Багдасарова принять меня на работу в институт переливания крови.   Меня зачислили электромонтёром в ту же лабораторию в которой работала мама. Я вышел на работу и с ужасом ждал момента, когда что-нибудь перегорит или испортится. Страхи мои были напрасны, в лаборатории работал опытный мастер, я у него был на подхвате. В электричестве я разбирался плохо, а вот технологию сушки плазмы освоил быстро. Через много лет я узнал, что Григорий Яковлевич Розенберг получивший за эту технологию Сталинскую премию начинал эту работу у моего Учителя - Якова Соломоновича Меерзона; будучи студентом Университета он вначале пытался высушивать асцитическую жидкость, которую Яков Соломонович предложил переливать в качестве кровезаменителя.   В Казани я начал курить и на первую зарплату купил себе в коммерческом магазине папиросы и табак. Мама поворчала, но я угостил её папиросами, и она смирилась. Институт наградили орденом и по этому поводу был устроен концерт на котором выступил певец Вадим Козин популярность которого в то время была безграничной. Мне его песни не нравились, но артист он был первоклассный.   Вскоре его арестовали и отправили на Колыму, где через 13 лет меня с ним познакомил Яков Соломонович. При знакомстве я сказал ему, что слушал его в 1944 году, на Новинском бульваре, в ЦОЛИПКе. "Это было в другой жизни" - сказал он мне Оглавление   www. pseudology. org