Народ

Декабрь 1989-го - декабрь 1990-го	Анатолий Александрович Собчак
Хождение во власть: рассказ о рождении Парламента Глава 3. Плачущий большевик Николай Иванович, Егор Лигачев и другие
Кто-то очень остроумно и верно представил в трех словах разницу между христианином... и нынешним коммунистом: первый говорил брату: все мое - твое, а коммунист: все твое - мое Михаил Фонвизин, 1849 год Для меня Ленин - святой. Егор Лигачев, 1990 год C 30-х годов всякое назначение на должность в нашей стране осуществлялось келейно и всегда вышестоящим начальством И если кто-то наивный решился бы удивиться причине того или иного назначения, вместо ответа он услышал бы всего одно слово: Номенклатура. В этом слове разгадка всех кадровых тайн “ордена меченосцев” (если воспользоваться сталинским определением партии). Но при этом “орден меченосцев” - не вся партия, а лишь ее Номенклатура. И дело не только в том, что секретны списки. Тайна в самом воздухе Номенклатурного бытия, в особом, почти мистическом трепете “нижестоящих” перед “вышестоящими”. Откуда этот трепет? Что питает его? Каков механизм формирования этой социальной структуры, для которой никто, кажется, еще не нашел точного определения? Утверждают, что Номенклатура - класс высших советских, партийных и хозяйственных чиновников. Это не вполне верно, ибо корнями Номенклатура уходит в самую толщу общества. Начальника цеха или бригадира совхоза трудно назвать “высшим чиновником”, но оба они - уже почти Номенклатура своего начальства, и сами - тоже начальники. Сегодня в публицистике Номенклатурой принято называть лишь вершину этого айсберга. - Прим. А.С. Номенклатура - суть и стержень Системы. И если бы корни Системы не достигали самого дна общества, если бы ей не удавалось находить и поднимать к вершине власти наиболее приемлемый “человеческий материал, невозможно стало бы и самовоспроизводство тоталитаризма. В определенном смысле Номенклатура “демократична”: она не брезгует выходцами из самых широких народных слоев. При неких известных Номенклатуре условиях “кто был ничем” и впрямь мог стать “всем”, а кухарка имела шанс если не научиться управлять государством, то, по крайней мере, дотянуться до одного из государственных рычагов. Существуют разные пути попадания в Номенклатуру: от семейного (есть уже и династии партийных функционеров - с третьим поколением тружеников партаппарата) до анекдотичного. Вот история, рассказанная мне одним из видных ленинградских хозяйственных руководителей, генеральным директором крупного объединения: в объединение в начале 80-х годов пришла разнарядка - направить одного из руководителей-коммунистов на учебу в Высшую партийную школу. Отдавать дельного человека было жалко, и решили направить одного из замов начальника техотдела - малообразованного инженера и сутяжника по натуре. Мол, заодно и избавимся от плохого работника и скверного человека. Но что из этого вышло? Через два года он закончил Высшую школу, был направлен на работу в райком партии. Там, не зная, как от него избавиться, вспомнили, чей он выдвиженец, и перебросили первым заместителем генерального директора в родное объединение. А иначе нельзя - ведь он уже попал в Номенклатуру! Не называю имен, но уверен, что многие, прочитав эту историю, скажут - это про “нашего” А вот другая история - уже из области культуры: молодой, способный студент, активно работавший в областном штабе студенческих стройотрядов и выдвинутый на работу в обком комсомола, через некоторое время приглашается в обком партии. Секретарь обкома говорит ему: есть мнение назначить тебя директором театра (известного притом на всю страну). Не возражаешь? Вопрос чисто формальный: в этой среде возражать не принято, а в случае возражений можешь тут же вылететь из обоймы. И уже прощаясь, секретарь неожиданно спрашивает: “А в театр ты вообще-то ходишь?” Получив утвердительный ответ, удовлетворенно кивает головой: “Ну, желаю успеха на новом поприще!” Подобные истории можно рассказывать одну за другой - они известны всякому, кто с этим сталкивался. Да еще и сегодня они происходят даже на уровне назначений на высшие должности в правительстве - никогда заранее нельзя предсказать эти назначения. Непредсказуемость кадровых-назначений и перемещений внутренне присуща Номенклатурному принципу подбора кадров и придумавшей его Системе. Если же обобщить, это, по моему мнению, - один из наиболее очевидных признаков тоталитарной Системы власти вообще. Номенклатура паразитирует на обществе, и уровень ее паразитизма, пожалуй, даже выше, чем у тех классов, которых марксисты объявили паразитами. Из-за парадоксов отношений собственности при “реальном социализме” Номенклатура сильна своей коллективной безответственностью. Однако в Номенклатуру включены и наиболее ценные для Системы производители - крупные ученые, инженеры, хозяйственники и, конечно, “спецрабочие”. Не все из них, за исключением, как правило, последней группы, попав в Номенклатуру, дисквалифицируются как специалисты и создатели общественного богатства. Напротив, Система создает такие условия, что многие могут реализовать свои творческие способности, только попав в Номенклатуру и дав формальную клятву на верность ей. Это объясняет, кстати, почему в годы застоя социально активные люди, не разделяющие коммунистической идеологии, вступали в ряды КПСС Номенклатура - это каста. Тот, кто уже причислен к лику Номенклатуры, может преспокойно проваливать одно дело за другим. Вкусивший от благ Системы из Номенклатуры уже не выпадает. Разве что за нарушение законов “внутреннего распорядка” и Номенклатурной этики. Если ж грехов против Системы за “ответственным товарищем” не числится, собратья по власти обеспечат ему в случае необходимости даже освобождение от уголовной ответственности. Проштрафившегося передвинут по горизонтали на другую, не менее ответственную должность. Верность Номенклатурной идее здесь ценится превыше многого другого. Еще в 1918 году Владимир Короленко писал о подозрительно большом количестве черносотенцев и уголовных элементов среди большевиков и о той опасности, которая возникает в связи с этим для новой власти. За 70 лет своего господства компартия научилась ограждать “своих мерзавцев” (Ленинское выражение! - Прим. А.С.) от ответственности, используя прегрешения и преступления своих функционеров как средство управления ими и обеспечения их безусловного послушания вышестоящему начальству. За примерами далеко ходить не надо - ими полна печать “перестроечного периода”, которая практически ежедневно дает новую порцию разоблачений на этот счет. Номенклатурный подход к формированию государственных структур проник и в науку. Это когда-то, в самом начале своего становления большевики не брезговали использовать буржуазных “спецов”. При Сталине “спецы” - за редким исключением - были изгнаны с высоких своих должностей, расстреляны или сгинули в ГУЛАГе, а одержанные с их помощью победы (и в гражданской войне, и в индустриализации России) коммунистические функционеры перераспределили между собой. В последние годы от людей самых разных профессий я все чаще слышал сетования на то, что нормально работать становится совершенно невозможно. Засилье бездарей и непрофессионалов вело страну к краху. На что способен заведующий отделом, скажем, обкома КПСС, штатский человек, которому вместо выходного пособия вешают генеральские погоны и переводят начальником Главного управления внутренних дел? Партийный стаж засчитывается ему как профессиональный, и он получает все льготы наравне с человеком, который три десятилетия рисковал жизнью на оперативной работе. То же будет, если наш функционер изберет армейское поприще и наденет войсковые погоны. Да как же после этого даже заикнуться о ликвидации в армии или КГБ института политотделов? Какая сила может оторвать этих людей от такой кормушки? Первое, что сделал, скажем, новый начальник армейских политорганов генерал Шляга, - устроил генералами и полковниками целую когорту попавших под сокращение ответственных работников ЦК КПСС. Кого-нибудь это удивило? Но неудивительно и то, что во всех сферах профессионалы тихо ненавидят выдвиженцев из аппарата. Разумеется, в каждой системе есть и свои исключения Редко, но бывает, что секретарь обкома, брошенный, точнее, переброшенный партией на новый участок, сам становится профессионалом. Для этого человек должен быть незаурядной личностью, и, может быть, потому на фоне обезличенных чиновников столь заметно лицо бывшего секретаря Кемеровского обкома Вадима Бакатина. Став министром внутренних дел, он реорганизовал аппарат министерства, решительными мерами укрепил правовую и социальную защищенность милиционеров, поддержал идею муниципальной милиции и дал самостоятельность республиканским органам внутренних дел. В ноябре 1990 года членам Верховного Совета раздали его личное обращение, в котором министр внутренних дел дал обстоятельный анализ кризиса в стране и предложил свою программу выхода из него. Через несколько дней его отправили в отставку без объяснения причин. Кстати, в своем обращении министр утверждал, что борьба с преступностью в стране невозможна, если правоохранительные органы не получат права привлекать к ответственности чиновников из высших эшелонов власти. Ясно, что такого права у него не было. Здесь, пожалуй, надо рассказать и о “деле АНТа”. Для меня оно началось с почти детективного сюжета В начале 1990 года в прессе появились первые публикации об истории с проданными за кордон танками. Причем главным героем-разоблачителем выступал первый секретарь Краснодарского крайкома КПСС Иван Кузьмич Полозков. И у меня нет сомнений, что сталинисты, уже разочаровавшиеся в Лигачеве и Гидаспове, пытались таким способом сделать имя новому кандидату на место “железной руки”. По каким-то причинам консерваторам было выгодно пожертвовать и ими же созданным концерном, и, вероятно, даже премьером Рыжковым, который и благословил создание АНТа. Концерн попался на провокацию, ибо подобные сделки были вполне в духе обычных его махинаций. И на его разоблачении краснодарский секретарь из скромного провинциала превращался в защитника народных интересов, в фигуру всесоюзного масштаба. Была здесь, видимо, цель дискредитировать и Горбачева, а заодно, чохом, все кооперативное движение. Ведь АНТ подавался не как государственный концерн, а как кооператив. Следовательно, можно приструнить и демократов, выступающих за развитие кооперации. Признаем: игра эта была продумана и проведена весьма умело Но ни те, кто защищал АНТ, ни те, кто его обличал, не знали подлинной подоплеки событий. Да и я, когда прошла первая серия разоблачительных публикаций, еще ничего не мог заподозрить. Казалось, это всего лишь пример того, как благая идея создания государственно-кооперативных предприятий выворачивается в нечистых руках разворотливых жуликов наизнанку. Неожиданно один из народных депутатов (человек, в чьей порядочности я уверен) предложил мне встретиться с крупным чином союзного правительства. Не стану рассказывать, где и как мы встречались, но представьте себе объемистую папку, которую вы раскрываете, и... С первых же страниц стало ясно, что АНТ организован с грубейшими нарушениями закона. К тому же концерну предоставлены беспрецедентные льготы: он освобожден не только от таможенных пошлин, но и от таможенного досмотра. Запомнились документы, свидетельствовавшие о ведении переговоров относительно продажи крупной партии новых советских истребителей (600 штук!) в одну из стран Ближнего Востока, а также о возможных поставках обогащенного урана. Поразительно, что какому-то государственно-кооперативному объединению, возникшему на основе небольшого заурядного кооператива при одном из авиационных заводов, где и работали-то всего несколько десятков человек, оказывается такое внимание со стороны правительства. Далее шли документы о спекуляции крупными партиями золота и необработанных алмазов. Сделки еще не состоялись, но переговоры велись на весьма и весьма солидном уровне. Я понял, что заниматься этим должна парламентская комиссия. Мой визави молча собрал со стола бумаги и раскланялся Поэтому я и решил, что обязан подключиться к этому делу, и на Верховном Совете или, в крайнем случае, на Съезде народных депутатов поставить вопрос обо всей этой весьма неприглядной истории. В правильности моих выводов убедило меня письмо, присланное одним из советских специалистов по внешнеэкономическим связям, маститым профессором, фамилию которого по некоторым соображениям я пока назвать не могу. Думаю, это письмо достойно того, чтобы привести его полностью. “Вы осмелились поднять голос против союза псевдокооператоров с государственными бюрократами, то есть той весьма специфической группы зарождающейся буржуазии, которая сейчас появляется как следствие ограниченности и половинчатости экономической реформы. В условиях лимитированного распределения товаров (которое сохраняется в руках министерств) отдельным лицам предоставляется право при минимальной или просто фиктивной переработке сбывать полученный продукт по “договорным” ценам, хотя он изготовлен из государственного сырья, купленного по государственным расценкам. Получаемые при этом барыши достигают тысяч процентов. Особенно фантастические прибыли дает использование “лимитированных каналов”, предоставляемых соответствующими ведомствами, ведающими внешнеэкономическими связями. Здесь каждый рубль может принести сотни, а иногда и тысячи рублей. Схема осуществляемых операций выглядит предельно просто. Одна тонна металлолома стоит на внешнем рынке от 100 до 200 долларов, а на внутреннем что-то около 90 - 150 рублей. Приобретя у предприятия металлолом по вышеприведенной цене, предприятие (в данном случае АНТ) продает товар в Западную Европу. В случае, если мы имеем обычную сделку продажи, то АНТ или любая другая организация получит около 40 процентов контрактной цены (остальное заберет государство в виде налогов), каковые еще должны быть выкуплены за счет дополнительно внесенных рублевых сумм (так называемое “рублевое покрытие”). Ситуация, однако, кардинально меняется в том случае, если речь пойдет о бартерной сделке. В этом случае деньги на счета предприятия не поступают, но организация в обменном порядке закупает на внешнем рынке товары на эту же сумму. Теперь произведем элементарный расчет цен (цифры даны приблизительные): одна тонна металлолома стоит 150 долларов. Немного устаревший, но вполне современный компьютер IBM PC ХT при цене на внешнем рынке, равной 800 американским долларам, может быть продан на внутреннем рынке за 20 - 25 тысяч рублей. Можно этот компьютер усовершенствовать, добавив заранее заготовленную программу (взятую или купленную за минимальную цену где-либо). Тогда это будет уже “переработанный” товар и его цена повысится до 40 тысяч рублей. Другими словами, от четырех до шести тонн металлолома стоимостью на внутреннем рынке от 500 до 1000 рублей дают возможность получить около 40 тысяч рублей. Один рубль приносит от 50 до 100 рублей дохода. Ни одному капиталисту такое и не снилось. Обязательным условием этой операции является получение разрешения на бартер или лицензии на экспорт сырья, которые в принципе должны выдаваться государственным внешнеторговым организациям типа Всесоюзного объединения “Промсырьеимпорт”. Почему именно государственным? Работники государственных организаций или объединений как служащие сидят на фиксированных ставках и особых льгот от осуществления сделок не имеют (если не считать отдельных загранпоездок или премий в несколько сотен рублей). Вся прибыль идет в государственный карман. Другое дело - государственно-кооперативная организация типа АНТ Ее особенностью является право свободного распределения прибыли (а она здесь достигает десятков тысяч процентов) между всеми сотрудниками в зависимости от вклада каждого в эту товарообменную операцию. Сколько может стоить лицензия на экспорт или предоставление права на бартерную операцию, приносящие десятки или сотни миллионов рублей, которые затем в виде заработной платы уплывают в карманы теневой экономики? И АНТ такое разрешение получил! АНТ имел практически неограниченные возможности бартерных сделок и безлицензионного экспорта сырья. Напомню эту историю. В январе 1989 года по всей Москве прогремело дело кооператива “Техника”, который осуществлял точно такие же операции по обмену компьютерами. Кстати, кооператоры продавали сырье, получаемое за счет переработки отходов на базе собственной разработанной технологии. АНТ осуществлял продажу сырья без переработки. С марта 1989-го по февраль-март 1990 года шло судебное разбирательство правомочности действий “Техники”. Отреагировало и правительство. В марте 1989 года издается специальное постановление, которое запрещает (за исключением специально оговоренных случаев) использовать бартер и лицензии при экспорте сырья. Но уже в сентябре (когда еще длится судебный процесс над “Техникой” [Константин Нотанович Боровой]) АНТ вдруг получает исключительное и практически неограниченное право на безлицензионный вывоз и бартерные сделки. Чем, как не коррумпированностью чиновников от внешнеторговой администрации, можно объяснить такую политику? Тот факт, что АНТ 99 или 98 процентов всех прибылей сдавал в государственную казну, дела не меняет. Взятки и прочие неблаговидные выплаты легко вписываются в расходы на заработную плату. Какие же основные выводы можно сделать из этого? История о танках, продаваемых за границу, есть дымовая завеса, отвлекающая население от истинной природы финансовых махинаций. Это очень напоминает действия мафиози в телесериале “Спрут”, где скандал с убийством в кровати священника и жены банкира был нужен для того, чтобы отвлечь внимание от действительных финансовых афер. Следствие (во всяком случае, те публикации, которые появились) оставило в тени те каналы, которые позволили АНТу получить исключительные льготы в виде лицензий и разрешений на бартер, давшие возможность осуществлять спекулятивно-посреднические операции. Ссылки на неопределенные обещания в будущем завалить рынок СССР потребительскими товарами выглядят малоубедительными. Если бы министерство действительно беспокоилось о потребительском рынке, то разрешения на бартер и лицензии можно было бы выдавать под отдельные контракты на потребительские товары. АНТ не есть феномен “рыночного” хозяйства, но порождение бюрократического класса, использующего каналы государства для целей личного обогащения. Причина появления “дела АНТа” кроется в непоследовательности и половинчатости реформ, когда государственные каналы распределения сырья используются государственной бюрократией для целей личного обогащения” Причина появления “дела АНТа” кроется в непоследовательности и половинчатости реформ, когда государственные каналы распределения сырья используются государственной бюрократией для целей личного обогащения”. Мне трудно что-либо добавить к этому письму Итак, я решил выступить по “делу АНТа” на III Съезде Но меня опередил краснодарский секретарь. Полозков обвинил меня и депутата Владимира Тихонова в “кооперативном лоббизме”. Мол, мы за кооперативы, значит, АНТ на нашей совести. Думаю, что он вел бы себя несколько иначе, узнав, чья подпись украшает акт о рождении предприятия, попавшегося всего лишь на нескольких старых танках. Если я не ошибаюсь, самого Ивана Кузьмича спровоцировали те, кто подсунул ему информацию о танках. Отвечая на обвинения краснодарского секретаря, я говорил и о тех материалах, которые держал в своих руках, и о подписях Рыжкова и его заместителей на документах, давших “зеленый свет” АНТу. Потребовал я и создания парламентской комиссии по этому делу. Но мне было заявлено, что все расследует Прокуратура СССР. Прошло уже больше года. Давно стал главой российских коммунистов Иван Полозков и ушел в свою внезапную, но естественную отставку Генеральный прокурор Александр Сухарев. Прокуратура молчит, словно и не было никакого скандала. А концерн АНТ, насколько мне известно, продолжает свою коммерческую деятельность, он даже расширился. Так Система заблокировала расследование, и я не думаю, что до отставки правительства Рыжкова у парламентариев есть шанс узнать что-нибудь новое об АНТе. Однако любопытна и показательна для всей Системы наших парламентских нравов сама полемика, которая в те мартовские дни прозвучала на III Съезде. Я говорил: если правительство дает кому-то право продавать за рубеж сверхплановую продукцию любых, в том числе и оборонных, предприятий, то с кого надо спрашивать за проданные танки? Рыжков оправдывался: мол, мы ж не предполагали, что они додумаются до продажи оружия!.. Но из документов следовало, что продажа оружия тоже санкционирована союзным правительством, потому что оборонные предприятия в нашей стране, как известно, выпускают не только кастрюли и холодильники. И если речь идет не об оружии, зачем оговаривать, что таможенный досмотр на грузы, перевозимые этим концерном, не распространяется, зачем давать поручение зампреду КГБ оказывать АНТу всяческое содействие? Я обвинил правительство в том, что именно оно, а не Собчак и Тихонов, создает подобные структуры и нарушает закон Подписи Рыжкова, его замов Гусева и Каменцева, а также других правительственных чиновников наглядно свидетельствовали об этом. Мне жаль было Николая Ивановича, когда, оправдываясь, он сказал, что Собчак “обмазал” его: это словечко, уместное в уголовном жаргоне, все же неловко звучит в устах премьера. И, конечно, когда на парламентской трибуне премьер-министр самой мощной (по крайней мере, в военном отношении) державы стал оправдываться с рыданиями в голосе, как ребенок, уличенный в нехорошем проступке, мне было уже и вовсе не по себе. В цивилизованных странах после подобного кабинет министров уходит в отставку. Что ж поделать, если наши “плачущие большевики” к добровольным отставкам еще не привыкли, а у общества пока нет рычагов понудить их к этому... Мое выступление касалось не только АНТа Говоря о нарушениях закона в нашей стране, я сказал, что бывают и косвенные нарушения. Так, пусть не прямо, но все же нарушают закон те представители Номенклатуры, которые ради своего избрания народными депутатами выдвигают себя в дальних провинциях (в дореволюционной России это называлось “гнилыми местечками”). К примеру, если в Верховном Совете всего один представитель от Адыгеи, то почему им является Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР Воротников? И почему якутов в союзном парламенте представляет премьер России Власов? Не лучше ли, чтобы на их месте и впрямь были представители коренных народов, а не “адыгеец Воротников” и “якут Власов”? Надо отдать должное Номенклатуре: и мою отповедь Полозкову, и мои обвинения в адрес АНТа и Рыжкова она словно пропустила мимо ушей. Что же касается последней моей мысли, то она не осталась незамеченной. Слово тут же получили первые секретари Якутии и Адыгеи и заклеймили депутата Собчака за…попытку вбить клин в дружбу якутского, адыгейского и русского народов. Несколько позже, выполнив свой партийный и Номенклатурный долг, они с глазу на глаз говорили мне, что мое выступление было-де слишком сложным по форме и они меня просто неправильно поняли. Что ж, пусть так. А до этого был первый резкий конфликт и первое наше серьезное противостояние с премьером союзного правительства Верховному Совету предстояло утвердить председателя Комиссии по внешнеэкономическим связям при Совете Министров СССР Владимира Каменцева. Он уже несколько лет работал в этой должности, и многим, да и ему самому, видимо, казалось, что утверждение пройдет гладко. Кто же такой Каменцев? Он был первым заместителем министра рыбного хозяйства, когда разразилось громкое “икорное” дело, ушел в отставку министр Ишков и был расстрелян другой его заместитель. Каменцев не только благополучно выплыл из того скандального судебного дела, но и сделал карьеру - стал министром рыбного хозяйства. Как потом мне рассказывали работники этого ведомства, никто и предположить не мог, что первый зам не только выйдет сухим из воды, но и поднимется еще выше. Напомню сюжет того дела: преступники партиями переправляли на Запад икру под видом дешевых рыбных консервов, занимались этим длительное время и разоблачены были почти случайно. Впрочем, после того скандала Каменцев еще “подрос”: его перевели в Министерство внешних экономических связей, а когда в 1987 году в Совмине были созданы так называемые комплексы, Каменцев в должности зампреда Совмина возглавил комиссию, координирующую внешнеэкономическую деятельность всей страны. На парламентском утверждении Каменцева в должности я выступил с тремя соображениями о том, что таких людей ни в коем случае нельзя допускать до серьезной руководящей работы. Я сказал, что на всех прежних постах товарищ Каменцев успешно разваливал порученное ему дело. Оба министерства, которые он имел честь возглавлять, работали из рук вон плохо. Кроме того, под руководством Каменцева Министерство внешних экономических связей сделало практически невозможной какую-либо совместную экономическую деятельность советских предприятий с Западом, связав их такими инструкциями и регламентациями, что директора сегодня по собственной инициативе и не помышляют о торговле с развитыми странами. И третье: в министерстве засилье родственников партийных и государственных руководителей, и товарищ Каменцев, по сути, превратил важнейшее направление экономики государства в кормушку для родни Номенклатурной элиты и генералитета. Несколько возмущенных депутатов выступили в поддержку Каменцева, но Верховный Совет его все равно не утвердил Казалось, что на этом все и закончится, но Николай Иванович Рыжков объявил мои доводы ложными и потребовал, чтобы я назвал фамилии. Расчет, как можно догадаться, несложный: чтобы перечислить даже несколько имен, надо изрядно поработать в отделе кадров министерства... Рыжков не учел специфики телетрансляции: после моего выступления мне пришлось заводить специальную папку, чтобы не растерять все поступившие по этому поводу письма и обращения от сотрудников Министерства внешних экономических связей. Понимая, что из всего этого вала разоблачений внимания достойна лишь какая-то часть, я проверил только несколько наиболее аргументированных писем и телефонных звонков. Чего стоит хотя бы деятельность двух главных - технического и инженерного - управлений этого министерства? Тут кум на свате да брат на зяте, и все в погонах, потому как управления заняты торговлей оружием. Зарплату эти люди получают в Министерстве обороны. Пришлось разъяснять премьеру, что я имею право не отвечать на его запрос относительно фамилий. Напротив, как народный депутат, не он, а я могу обращаться к нему с запросом. Тут же из зала крикнули, что Рыжков - тоже народный депутат. Говорю, что Закон не предусматривает депутатских запросов одного парламентария другому, а только запрос депутата должностному лицу. Но я отвечу... Говоря о родственных связях, пронизавших все министерство Каменцева, я не называл фамилий, потому что считал это общеизвестным. Теперь же буду более конкретен... Держа в руках пожелтевший уже лист “Московской правды”, я процитировал доклад Ельцина, с которым Борис Николаевич, еще в бытность свою первым секретарем Московской парторганизации, выступил на пленуме горкома. В 1987 году он успел провести проверку Московского государственного института международных отношений, Академии внешней торговли и Министерства внешних экономических связей и наткнулся там на засилье начальственной родни. (Газету мне принес Борис Николаевич: видимо, понимал, что выступление против Каменцева мне не простят, как не простили подобное в свое время и ему!) Я сослался и на ряд более свежих разоблачений, последовавших уже после изгнания Ельцина из Московского горкома. Привел несколько имен и сказал, что мог бы назвать еще многие и многие фамилии, но не стану этого делать, учитывая и без того напряженную ситуацию в стране. Теперь я мог быть уверен, что кандидатура Каменцева так и останется неутвержденной и Рыжков отступит Почему-то меня никогда не приглашали в состав парламентских делегаций, отправляющихся за рубеж. Я по этому поводу не слишком переживал: когда человек, просыпаясь, ежедневно силится понять, где он - в Москве, Ленинграде или в вагоне “Красной стрелы”, думать еще и о загранице как-то не приходило мне в голову. И вдруг мне сообщают, что с группой парламентариев я еду в Америку. Чего ради? Меня приватно предупреждают: Рыжков обязательно попытается “протащить” утверждение Каменцева в мое отсутствие. Не поверить в такое объяснение? Увы, такое уже бывало в нашей недолгой парламентской практике. Поэтому я постарался сообщить как можно большему количеству людей в Верховном Совете и даже журналистам, что, уезжая в США, я оставляю текст своего выступления ленинградским делегатам и, если вопрос о Каменцеве вновь возникнет, они обещали прочитать этот текст за меня. Конкретных фамилий в нем было гораздо больше, чем в моем предыдущем выступлении. На этом дело и кончилось. Кандидатура Каменцева более не возникала, хотя Рыжков до зимы держал своего неутвержденного зампреда на службе. А потом грянул скандал с концерном АНТ, и Каменцева проводили на пенсию. Его подписи были на бумагах, касающихся этого концерна. Кроме того, Каменцев и курировал АНТ от своего министерства. Итак, все руководящие должности в СССР были расписаны и закреплены за соответствующими партийными органами. Исключений не допускалось Но если первый закон Номенклатуры - подбор кадров и их закрепление в ведении соответствующих партийных структур, то второй - Система распределения, снабжения и льгот. Она также строго иерархична. Творец Номенклатуры понимал, что “слуги народа” должны жить особой, параллельной с народом жизнью. Они должны быть независимы от колебания жизненного уровня народа, от стремлений и чаяний “простых советских людей”. Номенклатура - это советская разновидность олигархии. Иерархия льгот при олигархических режимах строго расписана. Предел мечтаний - быть похороненным у мавзолея Ленина. Не дотянул - пожалте в Кремлевскую стену. Рангом ниже Новодевичье кладбище. Затем Ваганьковское и т.д. Так же иерархично и переименование городов и поселков. Бывшая столица империи и “колыбель трех революций” Санкт-Петербург стал Ленинградом после смерти вождя. Зато именем Сталина еще при жизни его названы несколько городов. Рыбинск побывал Щербаковым, вновь Рыбинском, Андроповым и снова Рыбинском. Ижевчане уже на излете эпохи проснулись поутру в городе Устинове, и название Ижевск - в начале 80-х! -на несколько лет стало запретным. Так и писали: “Имярек родился в 1915 году в городе Устинове...” Впрочем, после обмена паспортов и у коренных петербуржцев местом рождения стал Ленинград. Живя параллельной с народом жизнью, Номенклатура не могла не терять чувства реальности. Бесчисленные золотые звезды Брежнева плодили бесчисленные же анекдоты. Номенклатура начала 80-х приближалась к той стадии “гениального идиотизма”, когда любое ее действие объективно оказывалось самым вредным для самой же Номенклатуры. Наиболее отчетливо это проявилось во время выборов народных депутатов. Многие демократы обязаны своей победой Системе, потратившей массу сил для их дискредитации и именно этим создавшей и “феномен Ельцина”, и “феномен Гдляна и Иванова”. Пройдет год, и на выборах в российский парламент выяснится, что Система ничего не поняла... “Теневая” Номенклатурная мораль противостоит народной морали Очевидцы свидетельствуют, что во время блокады Ленинграда Жданову зимой присылали самолетами свежие персики. В Ленинградском государственном кинофоно-фотоархиве хранится документальный снимок с подписью: “Лучший сменный мастер энской кондитерской фабрики проверяет качество продукции”. На фотографии аккуратные ряды аппетитных “ромовых баб”. Дата - декабрь 1941 года. В это время норма выдачи хлеба по карточкам упала до 125 граммов, и город неуклонно вымирал. Номенклатура, разумеется, знала об этом. Но - в осажденном городе действовал черный рынок, где на хлеб и даже красную икру можно было обменять семейные драгоценности. Композитор Дмитрий Толстой своими глазами в эти дни видел засохшую французскую булку, небрежно сунутую в помойное ведро в квартире председателя Ленсовета Петра Попкова. Сам Попков, по воспоминаниям ленинградцев, вовсе не был монстром. Напротив, он запомнился как человек, стремившийся принести пользу и городу, и, в меру возможного, обращавшимся к нему людям. В 1950 году он вместе с другими руководителями города по приказу Сталина будет репрессирован. И плох не Попков - чудовищно плоха и античеловечна сама Система, убивающая в человеке Человека. Мне известен и такой случай: в годы войны чета Номенклатурных работников отправляла на “Большую землю” посылки с икрой для своих детей, эвакуированных с детдомом. При этом на самой “Большой земле” за “распространение слухов” о ленинградском голоде грозили лагерь и почти верная смерть. Славные традиции Ленинградского обкома партии подтверждены и настоящим Когда еженедельник “Московские новости” опубликовал реестр и количество деликатесов, давно забытых ленинградцами, но потребляемых ныне Смольным, управделами обкома мужественно отрицал и этот, документально подтвержденный факт. В дни работы I Съезда произошло первое крушение устоявшегося Номенклатурного порядка. Оказалось, что решения ЦК и даже Политбюро не всесильны. Я рассказывал уже, как верхушка партии вынуждена была спешно собраться на внеочередной Пленум, чтобы предложить новые кандидатуры взамен отвергнутых народными депутатами. Но это был лишь первый звонок. Дальше - больше. Началось формирование союзного правительства, и стало ясно, что времена изменились. Если раньше после партийного решения новоиспеченный министр мог сдавать дела по месту прежней своей работы, теперь выяснилось, что он еще должен явиться в комиссию или в комитет Верховного Совета. Здесь мы стали очевидцами того, как буквально на глазах менялись люди. Уже прошли баталии I Съезда, а они еще ничего не поняли Приходили важные и недоступные, мол, развели бюрократию эти демократы, приглашают на какое-то слушание... Они искренне показывали нам свое отношение. Они нисходили к нам из своих, для многих уже протертых кресел, нисходили, повинуясь обязанности, и всем видом демонстрировали собственную занятость: “Прошу побыстрее, мне через полчаса вести совещание!” Но начинались вопросы. И тут оказывалось, что министр не знает и того, что должен знать рядовой инженер. Да что там инженер - студент или школьник!.. Незнание, как правило, сопровождалось неумением принять на себя ответственность за неблагополучие в отрасли. Кандидат в министры уже не вспоминал о назначенном совещании. Теряя свою значимость, он оказывался вполне обычным, только очень испуганным человеком. Но и этот человек не понимал, что же наконец произошло и почему комитет или комиссия принимает совершенно абсурдное решение - не рекомендовать его на ту самую должность, которую он занимал многие годы... Скоро выяснилось, что такая “нерекомендация” окончательна и получить пост вопреки “приговору” комитета шансов-нет. Единственным исключением стал министр путей сообщения. С третьего или четвертого захода он все же возглавил свое министерство. Но тут депутатов буквально упросили Николай Иванович Рыжков и Михаил Сергеевич Горбачев: мол, другой кандидатуры нет и бить пока не может, вы уж уважьте... Примерно треть претендентов была провалена Часть - в комитетах, а часть - уже на сессии Верховного Совета. Это было вторым ударом для некомпетентных министров: дискуссии вокруг тех, кто со скрипом, но прошел через комитет и с перевесом в несколько голосов получил рекомендацию, бывали весьма драматичными. Подчас споры переходили в столь резкую критику, что она уже принимала крайние формы. Так было с утверждением Генерального прокурора СССР. Он прошел большинством в шесть голосов. Кстати, тогда в Кремлевском Дворце съездов еще не смонтировали машину для голосования, а “электроника на пальцах” чревата и куда большими ошибками: чью-то поднятую руку не заметили, кого-то приплюсовали дважды... Так что шесть голосов могло быть и в минусе. Но, как бы там ни было, Номенклатурный принцип назначений уже не действовал. Может быть, здесь ортодоксы Номенклатуры впервые задумались, куда же идет дело. И, почуяв, что их время уходит, осознали: надо объединяться, надо всерьез бороться за собственное выживание. Да, на первой стадии они оказались неготовыми. Несколько последних десятилетий они существовали столь комфортно, что, кроме аппаратной, другой борьбы и не знали. Аппаратными способами они одержали и несколько весомых побед на I Съезде, особенно в первые его дни, когда и демократы еще не были сплочены. Тогда весомой победой ортодоксов стал ряд назначений руководителей постоянных комиссий и комитетов Верховного Совета. Иного и быть не могло: депутаты еще плохо знали, кто есть кто, и потому голосовали за тот состав комиссий и комитетов, который был предложен президиумом. До сих пор остро помню чувство бессилия в конце одного из таких дней... Желание все бросить и просто уйти, уехать домой и никогда уже не возвращаться в этот зал... Но я не уехал и мандат свой не сдал. Утро вечера мудренее... А утром начинался новый бой - целых восемь часов работы, восемь часов надежды. Но особенно тяжел был именно день избрания председателей постоянных комиссий и комитетов. Я выступал по каждой кандидатуре, аргументировал, почему тот не подходит на тот пост, а этот - на этот. И тем не менее все были избраны, все утверждены. Уверен: если бы выборы проходили сегодня, многим из нынешних председателей депутаты отказали бы в доверии. Ну кто бы стал избирать заместителем Председателя Совета Союза безмолвную симпатичную казашку, которая потом за все время работы съездов и сессий не произнесет ни слова и так и останется украшением президиума? При этом в жизни она действительно очень милая и скромная женщина. И все же те выборы стали лишь частной победой ортодоксов. Весь ход I Съезда был против Номенклатуры и Номенклатурности, а консерваторы не столь глупы, чтобы этого не понимать. Консервативная оппозиция Горбачеву как раз и начала формироваться сразу после Съезда, во время сессии Верховного Совета. До сих пор консерваторы не противостояли впрямую политике Горбачева. Во всяком случае, в качестве сколько-нибудь сплоченной и организованной силы. Напротив, его политика их даже в чем-то устраивала, и они, понимая необходимость каких-то перемен, старались извлечь из них максимальную выгоду. Средний эшелон власти мечтает стать высшим и на проводы стариков смотрит с надеждой на собственное повышение. Так было всегда. Другое дело, что всегда есть и непотопляемые лидеры кланов и кланчиков, неформальные лидеры Системы. Они могут занимать и не первое кресло. Таков был Михаил Андреевич Суслов. Таков был Егор Кузьмич Лигачев. Упаси Бог покуситься на некоронованное всевластие! Фигура Лигачева была достаточно одиозна и до I Съезда. Начиная со знаменитого антиалкогольного Указа, принесшего стране столько бед, а многим и многим сказочные теневые доходы, Лигачев неизменно появлялся в ореоле борца за социалистические принципы. Второе его явление в качестве лидера марксистской ортодоксии - снятие Ельцина с поста первого секретаря московских коммунистов. Лигачев начал свой кремлевский взлет с подбора кадров. Такая возможность предоставилась ему еще при Андропове, когда именно Лигачев возглавил кадровую политику Центрального Комитета. После смерти Брежнева неизбежно ушли и наиболее связанные с ним люди. Разумеется, не все. Но для многих новых секретарей обкомов Лигачев стал благодетелем, царем и богом. От него зависело их благополучие, их надежды на московское будущее. Этим “кадровым ключиком” и отмыкается секрет столь несокрушимого до недавнего времени могущества Егора Кузьмина. Особых талантов за ним, кажется, никогда не числилось. Но для Номенклатуры власть - замена любого таланта. А способность с важным видом изрекать самые немыслимые глупости - достоинство. Он мог поехать в Ереван и, обосновывая вырубку виноградной лозы на прародине виноградарства, заявить, мол, хотя ему и известно, что виноделие - многовековая армянская традиция, но с некоторыми традициями теперь придется распроститься. Он не останавливался перед тем, чтобы перечеркивать чужие традиции. И не только те, что со времен Ноя укоренены у подножия Арарата. В Лигачевском аппарате и при непосредственном участии самого хозяина родилось и знаменитое “письмо” ленинградской преподавательницы, на всю страну сообщавшей в газете “Советская Россия” о том, как не может она поступаться принципами сталинизма. Появившись в марте 1988 года, это “письмо”, плод бессонных ночей и коллективного творчества журналистов и аппаратчиков, на две недели парализовало едва только оттаивавшую общественную жизнь страны. Из аппарата Лигачева следовали циркуляры размножить и изучить творение ленинградской химички. Историческое время, казалось, повернуло вспять. К счастью, Горбачев возвратился из зарубежной поездки, и редакционная статья в “Правде” покончила с этим, как тогда было принято выражаться, “манифестом антиперестроечных сил”. Все знали, что это за силы, кто возглавляет и направляет их Пройдет время, и Горбачеву удастся перебросить Егора Кузьмича с идеологии (кадровики обычно становятся именно идеологами) на сельское хозяйство. Но до падения и отставки Лигачева было еще далеко. Известно, что сельское хозяйство в СССР развалить невозможно. После сталинской коллективизации и раскрестьянивания страны его просто некуда уже дальше разваливать. Но Егор Кузьмич, кажется, преуспел и на этом поприще. Его клятвы в верности колхозно-совхозной нищете, его попытки новых миллиардных вливаний в командную экономику деревни и опора на тех секретарей и тех председателей, которые быстро и умело задушили едва появившихся сельских арендаторов, - все это будет помниться и откликаться нам еще очень долго. Сколько теперь потребуется времени, чтобы ожегшиеся уже при Егоре Кузьмиче крестьяне вновь взяли землю и попытались накормить себя и страну? В отличие от других консерваторов Лигачев любил публично порассуждать перед телекамерой, мог рассказать о семье, сообщить корреспонденту список своих любимых прозаиков. Правда, патриот своей сибирской вотчины, он никогда не вспоминал, как по его приказу в прежние годы уничтожались лагерные захоронения сталинских времен... Не по уму и не по таланту, но по должности и своей гражданской позиции Лигачев стал символом марксистской ортодоксии: когда политический комфорт Номенклатуры был нарушен, ортодоксы инстинктивно стали группироваться вокруг этого деятеля. Самое страшное для Номенклатурного работника - вовсе не утрата власти. Хотя власть в больших дозах - сильный наркотик, и не так просто от него отвыкнуть. Страшней другое: еще вчера, что бы ты ни говорил, тебе смотрели в рот, тебя толковали и считали очень умным человеком. Любая твоя глупость была ценным указанием и проводилась в жизнь незамедлительно. А тут возникает парадоксальная, абсурдная ситуация: твоя власть при тебе, твой аппарат, как прежде, аккуратен и исполнителен, но любое твое слово может быть оспорено любым неизвестным тебе депутатом или газетчиком. Нет, еще хуже: не оспорено - высмеяно! И особенно больно, если ты всю жизнь прожил в одной роли, а тут роль та же, но отношение к ней, как к чему-то ненастоящему, дутому. И твои железобетонные принципы оказываются мыльными пузырями. Я видел растерянность этих людей По-человечески их было жалко, как бывает жаль очень балованного и злого ребенка, который мучит кошку; он палач, но он и жертва. Впрочем, в такой ситуации сперва жалеешь все-таки кошку... Многие из Номенклатурных работников не выдерживали и стремительно сходили с политической сцены. Кто сегодня вспомнит, кем был, скажем, Талызин? Председатель Госплана, кандидат в члены Политбюро, он стремительно поднялся и стремительно канул в Лету, сменив несколько ответственных постов. А сколько таких было? Если на Пленуме Центрального Комитета “по собственному желанию” около ста его членов враз подают заявления об уходе, значит, кризис в верхах весьма глубок. Лигачев, впрочем, не из тех, кто подает в отставку. И тут надо отдать ему должное. Как человек, искренне убежденный в своей правоте, он искренне не понимал, что смешон. Мысль о собственной некомпетентности даже не могла прийти ему в голову. Потому он вещал горячо, убеждал со страстью и этим производил впечатление на единомышленников. Его не назовешь глупым - у него цепкий, с хитрецой, крестьянский ум. Таким умом обладал Хрущев. Но отсутствие необходимых знаний, человеческой и политической культуры, а главное - ушедшее для такого типа руководителей время делали Лигачева неосталинистом. При цепкости ума он физически не мог чему-либо научиться. В этом была его беда. В этом, может быть, было и наше счастье: туго бы нам пришлось, обладай Лигачев и ему подобные при прочих своих качествах хотя бы эрудицией. Я был уверен, что после выводов нашей тбилисской комиссии первым должен уйти в отставку Егор Кузьмич Ведь именно он один из главных виновников тбилисской трагедии. Но ушел Чебриков. Конечно, Лигачев удержался потому, что поставивший на него партийный аппарат, понимая все минусы Лигачева, просто не мог найти ему подходящую замену. Попытались было с Гидасповым - не прошло: он сумел за несколько дней стать одиознее самого Егора Кузьмича. И лишь когда из недр аппарата возник Иван Кузьмич Полозков, Егора Кузьмича отправили на пенсию. Конечно, нельзя исключить появления на политической арене какого-нибудь бравого генерала-диктатора вроде генерала Панаева из антиутопии Александра Кабакова “Невозвращенец”. И о том, что глубоко в недрах Номенклатуры такой вариант прорабатывается, говорит открыто антигорбачевское выступление генерала Макашова на Учредительном съезде Российской компартии летом 1990 года. Но летом 1989-го о радикальном обуздании своего лидера-реформатора Номенклатура еще не помышляла. Должен был пройти год и с треском провалиться гидасповский “митинговый путч” ноября 1989 года, чтобы Система ради своего спасения предприняла попытку другого путча - еще не военного, но уже бряцающего оружием. Если бы на Учредительном съезде компартии РСФСР и потом в начале XXVIII съезда КПСС политический переворот удался, не исключаю, что за ним мог бы последовать и путч военный. Летом 1990-го в Кремле параллельно шли два съезда: Учредительный съезд Российской компартии и Съезд народных депутатов РСФСР. Я был делегатом первого. После очередной истерики одного из партийных работников коммунисты России принимают решение направить депутацию во главе с Горбачевым на Съезд народных депутатов РСФСР. И не просто направить, а обязать навести там порядок и сорвать принятие декрета о деполитизации в России карательных органов Решение принимается двумя третями делегатов О том, что произойдет, когда Горбачев покинет зал и в роли матроса Железняка, разогнавшего в 1918 году Учредительное собрание, отправится на Съезд к Ельцину, можно догадаться по самой атмосфере зала. Не знаю, понимает ли это ведущий заседание Анатолий Иванович Лукьянов, но ничего другого, как подойти к столу Президиума и попросить слова по мотивам голосования, у меня не остается. Лукьянов - опытный аппаратчик, но тут он лишь разводит руками: “Какие мотивы?.. Уже проголосовано...” Настойчиво прошу слова, обращаясь уже к Горбачеву, и тот, повернувшись к Лукьянову, кивает: “Дай!” Говорю с трибуны, что мы только что совершили крупнейшую политическую ошибку. Направив депутацию к народным избранникам России, мы, по сути, объявили всему миру, что наша партия держится только на штыках армии, госбезопасности и внутренних войск. Прошу переголосования по этому очень серьезному для судьбы партии вопросу. Лукьянов вновь ставит на голосование, направлять ли депутацию... Теперь уже две трети зала против этого. И эта акция, и многие ей предшествующие (скажем, “дело” депутатов Гдляна и Иванова) - лишь арьергардные бои Номенклатуры, вехи ее исторического отступления. Сдавая одну позицию за другой. Система еще не потеряла надежды на возврат лучших своих времен. Ей есть что защищать, есть за что драться Социолог Владимир Сысоев в статье Номенклатура: по-прежнему опасно?”, опубликованной в популярной ленинградской газете “Час пик”, анализирует совокупный доход простых граждан и Номенклатуры. Совокупный доход граждан равен сумме зарплаты и стоимости благ, получаемых из общественных фондов потребления. Выплаты из них, по подсчетам Сысоева, составляют до 50 процентов совокупного дохода гражданина (бесплатное образование, медицина и т.д.). На средних и высших ступенях низшего слоя Номенклатуры - до 70 процентов. Верхние ступени низшего слоя - это, по квалификации Сысоева, секретари райкомов, обкомов и крайкомов КПСС. Их совокупный доход доходит до двух тысяч рублей в месяц. В среднем слое Номенклатуры совокупный месячный доход - от пяти до 15 тысяч рублей. Зарплата здесь составляет всего 10-20 процентов от совокупного дохода. У членов Политбюро до его реорганизации заработная плата вообще составила лишь два-три процента от совокупного дохода, равнявшегося 30-40 тысячам в месяц. Вероятно, теперь читатель уже не спросит, почему, скажем, союзный премьер Николай Иванович Рыжков так долго и последовательно отстаивал принципы “общественной собственности”, а путь к рынку и приватизации видел только через повышение цен? Впрочем, как рассказала в сентябре 1990 года “Комсомольская правда”, наш премьер попытался приватизировать государственную дачу, на которой он проживает. Газета сообщила и смехотворную сумму, за которую небогатый Николай Иванович Рыжков пытался приобрести и виллу, и добрый кусок леса. Оговорюсь: смехотворна она лишь относительно реальной - если вместо миллиона или двух выкладываешь всего 50 тысяч (цифры в газете приведены), разве это деньги? Видимо, премьер и сам поверил в неизбежность перемен, если начал разгосударствление с себя Когда-то Владимир Маяковский не мог представить “плачущего большевика”. Не знаю, считает ли себя большевиком наш бывший, часто жаловавшийся премьер, но он вполне заслуживает того, чтобы быть выставленным в музее. В лице Николая Ивановича Рыжкова сегодня плачет вся Номенклатура. И слезы эти лишь отчасти крокодиловы. И когда в конце 1990-го я вижу пробуксовку демократических процессов, откат политического руководства назад, я хотел бы напомнить Михаилу Сергеевичу Горбачеву его собственные слова, не раз им повторенные: “У перестройки нет альтернативы”. Увы - есть. Альтернативой демократии - пусть и на короткий срок! - может стать диктатура Номенклатуры. В конце ноября 1990 года с бумагами Ленсовета я зашел к одному из замов Рыжкова. Подписывая документы, он посетовал: Что же это, Анатолий Александрович, с бумагами к нам, а в “Московских новостях” Николая Ивановича “плачущим большевиком” назвали... К вам я прихожу как председатель Ленсовета, а книгу свою пишу как Анатолий Собчак. Номенклатура не только слезлива, но и на удивление уязвима для смеха. В газете всего-навсего было сообщено название этой главы, а премьер, судя по реакции его ближайшего окружения, уже обиделся. После отчета тбилисской комиссии на II Съезде народных депутатов СССР на меня обрушилась “правая” пресса Ставлю это слово в кавычки, поскольку у нас “правыми” принято называть наших консерваторов, то есть защитников ортодоксального марксизма. Не мной подмечено, что политический спектр при коммунистических режимах как бы перевернут: у нас “левые” на языке политологии - это демократы, то есть те, кто выступает за рынок и гражданские свободы, а “правые” - аппарат, Номенклатура, высшие чины армии и национал-патриоты. И в нашем “зазеркальном” государстве такое деление вполне естественно. Наши “правые” похожи на западных “правых” хотя бы тем, что это - один человеческий тип охранителей и консерваторов, а на крайнем фланге - это адепты тоталитаризма и имперского мышления. И неважно, что одни - коммунисты, а другие - защитники частной собственности. Впрочем, тоталитарность крайне “левых” можно проиллюстрировать хотя бы фигурами Ленина, Сталина или Мао. Кстати, это одна из причин, почему национал-патриоты, а частью и высший генералитет армии и спецслужб так легко находят общий язык с коммунистическими функционерами. Они сами и есть функционеры догмы “Ястребы” холодной войны повсюду одинаковы. Итак, наша “правая” пресса усиленно стала создавать мне имидж клеветника на армию, ее ненавистника и тайного врага. И вот в начале февраля 1990 года в ленинградской газете “Смена” я читаю выступление адмирала Егора Томко: адмирал не побоялся “уличить” меня публично, но увлекся и явно наговорил лишнего. Встретив потом главного редактора “Смены” Виктора Югина, я узнал, что Томко утверждает не только это: Собчак-де продался кооператорам, выступает перед избирателями за деньги, что же можно ждать от такого человека? Каюсь, действительно выступал на платном вечере в Доме культуры имени Ленсовета, но не как депутат, а как профессор-юрист. Тема моего выступления была “Перестройка или апокалипсис”. Пришли несколько тысяч ленинградцев, и весь сбор, включая и авторский гонорар, был перечислен в фонд восстановления петербургского Смоленского кладбища, которое, как и многие исторические и культурные памятники города, находится в запустении. После разговора с Югиным я понял, что в сферу депутатских обязанностей входит и защита собственной чести. Да к тому же это был случай не только проучить клеветника, но и показать пример того, как в правовом государстве положено поступать в таких ситуациях: не через ЦК партии, как делал это Егор Лигачев, когда следователи Гдлян и Иванов обвиняли его во взятках, а только через суд человек должен защищаться от огульных наветов. И я отправился в Василеостровский районный суд (по месту жительства адмирала), где народный судья был немало удивлен моему столь естественному в цивилизованном обществе заявлению. Он попросил оставить собранные мной бумаги и пообещал, что их самым внимательным образом рассмотрят, а потом сообщат мне о результатах. Признаться, на себе испытал я всю недемократичность и зависимость советской судебной Системы Дело было возбуждено, но оказалось, что адмирал вовсе не желает являться на разбирательство. Отвечать и перед районным, и перед городским судом Томко не захотел. Когда же из Москвы прибыла специальная коллегия российского суда, адмирал заявил, что столица в Ленинград еще не переехала и на суд он не явится. Томко - начальник военного училища. Он то уезжал проводить учения, то отправлялся в Москву на съезд компартии и присылал вместо себя своих подчиненных. И суду, и подчиненным было ясно, что адмиралу просто нечего сказать, да и отвечать за свои действия и слова он не привык. И все-таки через полгода он был оштрафован и принужден судом принести свои извинения. Как истец, я был удовлетворен: суд признал, что Собчак “на армию не клеветал” и “кооператорам не продавался”. Но по-человечески весь этот процесс был, конечно, глубоко унизителен: цена Номенклатурных извинений не выше цены Номенклатурных слез. Оглавление www.pseudology.org