Даниил Коцюбинский

Лет десять назад в моду вошел тезис о  конце истории . Выдвинувший его американец Фрэнсис Фукуяма предположил, что обозначившаяся как раз в ту пору агония  мировой системы социализма  ставит точку в вековом споре о том, каким должно быть оптимальное общественное устройство... 

Состязание между традиционалистским и индустриальным миропорядками еще в прошлом столетии окончилось безоговорочной победой евро-американского города  над афро-азиатской  деревней . 

Противостояние между тоталитаризмом и либеральной демократией, продолжавшееся весь XX век, вновь завершалось полным торжеством западной системы общественно-политических ценностей.

Таким образом, серьезных концептуальных конкурентов у либерального Запада больше не оставалось. И, казалось бы, мысль о  конце истории , то есть о том, что отныне прогресс в развитии человечества будет касаться лишь научно-технологических аспектов, никак не затрагивая проблемы общественного устройства и переустройства, -- в этой связи оказывалась более чем своевременной и остроумной.

Однако вот странность: не успев войти в моду, теория  конца истории  как-то незаметно отбыла в интеллектуальное небытие. Мало кто теперь о ней вспоминает. Еще меньше тех, кто к ней всерьез апеллирует. Потому что, если вдуматься хорошенько,  парадокс Фукуямы  - отнюдь не из тех, на которых почиет благодать гениальности.

Даже не надо окидывать умственным взором всю эту бесконечную в своем конституциональном несовершенстве процессию времен и безвремений, именуемую человеческой историей, чтобы понять: конец этому трагикомическому коловращению, если и наступит, то лишь тогда, когда ангелы горние исторгнут трубный глас -- и объявят тотальную земную демобилизацию

Ибо природа человека такова, что, будучи хронически уязвленным неким невидимым шилом в известное место, он никогда в полной мере не удовлетворяется наличным счастьем и всякий раз норовит устремиться к чему-то заветно воображаемому

В результате чего в жизни как отдельных людей, так и целых народов периодически происходит революционная замена надоевшего всем шила на вожделенное мыло -- с последующим неизбежным возвращением в мечтах и песнях к хорошо забытому романтически идеализированному шилу. А потом опять к мылу. Ну, и так далее.

В этом смысле  конец истории  наступил в тот самый момент, когда она началась, то есть тогда, когда первый человек произнес первое слово. Потому что ничего, сверх факта собственного дурновкусия и неразумия, человечество установить с определенностью никогда не могло и никогда не сможет. А стало быть, оно никогда не сможет прекратить делать умное лицо и деловито суетиться, пытаясь таким образом отвлечь себя от мрачных мыслей о полной бессмысленности своего судорожно-энергического метания в пространстве и времени...

Впрочем, и без всех этих пессимистическо-антропологических мудрствований ясно, что в XXI веке человечество навряд ли ожидает то победное шествие либеральной демократии, о котором возвестила миру концепция Фрэнсиса Фукуямы.

Дело в том, что, как и любая другая теория, либерально-демократическая идеология при соприкосновении с реальной жизнью неизбежно обнаруживает  синдром квадратуры круга . То есть оказывается неспособной объяснить и разрешить все те проблемы и противоречия, которые существуют не на рационально возделываемой бумаге, а в эмпирически постигаемой действительности. 

До сих пор ведь адепты либерализма всегда могли отмахнуться от любых упреков в свой адрес посредством произнесения сакраментальной максимы, согласно которой демократия существует вовсе не для того, чтобы превратить жизнь в рай на земле, а лишь для того, чтобы не дать ей окончательно превратиться в ад. Благо примеры того, к чему может прийти общество, игнорирующее вопрос о правах человека, были налицо и в огромном количестве. 

Однако по мере угасания  мировой тоталитарной угрозы  употребление сентенций такого рода начинает восприниматься уже не как блистательный афоризм, а скорее, как тусклый софизм, единственная цель которого - помочь изобразить хорошую мину при весьма скверной игре.

Нет сомнения в том, что грядущее столетие пройдет под знаком опытов по осмыслению и преодолению некоторых важнейших противоречий либеральной доктрины, что, в свою очередь, не может не повлиять и на общий вид западной либеральной демократии.

Речь конечно же не о давно набивших аналитическую оскомину и в принципе не разрешимых до конца противоречиях: между правами человека и правами общества, правами наций -- и правами государств, правами меньшинства -- и правами большинства, правами политическими -- и правами социальными, -- одним словом, между всеми этими перманентно  бодающимися  священными коровами  правовой цивилизации . Говорить о них не стоит хотя бы уже потому, что некий вариант более или менее удобоваримого баланса между всеми ними Запад в конце концов отыскал.

Речь о другом, гораздо более серьезном для судеб всего западного строя мысли

О том, что, как можно предположить, если хорошенько оглядеться вокруг, далеко не все из  пробудившихся  к сознательной жизни -- то есть научившихся читать и писать -- народов земли смогут в обозримом будущем обустроить свою жизнь на началах либеральной демократии (позволю себе обойтись без конкретики, дабы не быть уличенным в отыскивании соринок в чужом глазу). 

А ведь именно на просветительской доктрине  природной разумности  человека -- независимо от его пола, расы, национальности, вероисповедания и т.д., - подразумевающей его способность научиться посредством чтения правильных книг быть свободным и ответственным, и основывается вся западная политическая философия с ее приоритетом  прав человека  и принципом  открытого общества. 

В известном смысле грядущее осознание Западом своей исключительности и  сочувственно-настороженной нейтральности  остальной части человечества может пойти западной цивилизации на пользу, поскольку позволит ей консолидировать силы и сгустить творческую энергию вокруг идеи коллективного противостояния какой-нибудь новой виртуальной империи зла , правда, на сей раз уже не  идеологического  зла, каковым был коммунизм, а зла цивилизационно-антропологического.

Однако с другой стороны такая ситуация, как нетрудно понять, ставит под вопрос теорию об универсальности западной системы ценностей. Что, в свою очередь, не может не повести к стихийному отходу Запада от теории и практики  открытого общества  и к напластованию на доктрину  прав человека  модернизированного варианта античной системы взглядов, предполагавшей деление всех людей на  эллинов  и  варваров .

Уже сегодня нестерпимо режет слух фальшь попыток объяснить одними и теми же вегетарианскими рассуждениями о  правах человека ,  государственном суверенитете  и  правах наций на самоопределение  проведение диаметрально противоположных политик в сходных случаях: Косово -- и Курдистан, Панама -- и Кувейт, СССР -- и РФ, Чили -- и Ирак и т.д.

Ясно ведь, что ключом к пониманию и разрешению любой подобной проблемы, является для Запада решение вопроса о том,  своими  или  чужими  являются те или иные международные  плохиши :  Он, конечно, негодяй, но это -- наш негодяй!  - известный афоризм американского госсекретаря начала 70-х гг. Генри Киссинджера, посвященный одному из проамериканских марионеточных диктаторов. Но если двадцать-тридцать лет назад еще можно было прикрывать высоколобый цинизм такого рода пассажей флером последовательно либеральной антикоммунистической патетики, то в XXI столетии сделать этого уже не удастся.

Помимо всего этого, человечество в XXI столетии без сомнения ждут сюрпризы  по мелочам

Развалятся последние пока еще сохраняющиеся империи. Большие государства уступят место сообществам малых (региональных). Что, разумеется, породит проблему эффективного отражения цивилизованными  северными  народами опасности, угрожающей со стороны многочисленных потенциально агрессивных  южных  соседей.

Женщины, расово-национальные и сексуальные меньшинства, а также прочие  социально слабые  продолжат свой мощный политический натиск на  сильно-здоровое самцовое большинство , что неизбежно приведет к постановке под вопрос базового либерального принципа -- равных конкурентных условий -- и к появлению новых очагов социально-политической напряженности. 

Возможно, к прежним  слабым группам  присоединятся наркоманы и сепаратисты -- последние из угнетаемых на Западе меньшинств, которые сегодня в большинств случаев пока еще лишены возможности успешно бороться за свои права.

Государства будут пытаться использовать новые средства коммуникаций для попытки установить тотальный контроль за все более автономизирующимся, атомизирующимся и в то же время хаотично интегрирующимся обществом. 

Это также породит новые очаги напряженности. Из стран, окончательно доказавших свою неспособность встать на путь западной модернизации, резко усилится отток беженцев - прежде всего из числа образованных людей, что, в свою очередь, ускорит отход благополучных государств от теории и практики  открытого общества . 

Западные страны резко сократят объем иммигрантской массы, начнут замыкаться в себе и постепенно потеряют культуртрегерский интерес к остальной части человечества. 

В конце концов это может нанести ущерб одному из основных  родовых  качеств западной цивилизации -- ее планетарной экспансивности...

Рассуждая о грядущем столетии, я намеренно оставляю за боротом традиционные в таких случаях рассуждения о надвигающейся угрозе экологических и технотронных катаклизмов как более или менее понятной и, в силу этого, как представляется, принципиально профилактируемой. 

Суммируя все сказанное, следует предположить, что человечество в XXI веке, скорее всего, ждет отнюдь не благополучный  конец истории , а напряженная борьба за неопределенно долгое и условно успешное ее продолжение...

Русский либеральный журнал

www.pseudology.org