26 августа 2000

Леонид Плешаков

 Отец Останкинской башни

Главное творение его жизни стоит у меня под окном. Каждое утро я смотрю, видно ли всю башню или она наполовину скрылась в низких тучах. В ясные ночи, подсвеченная прожекторами, она эффектно протыкает черное небо, оканчиваясь где–то высоко–высоко, и я прикидываю, какая завтра будет погода. Мы с башней в своих предсказаниях обычно не ошибаемся, хотя это не всегда совпадает с прогнозами Гидрометцентра. У нас с нею свое мнение.

Так уж получилось, что в наше смутное время она оказалась в центре политических схваток, и, к сожалению, не только дискуссий в эфире, но самых обычных баталий перед лицом всей страны.

Из моих окон были видны и слышны митинги оппозиции, собиравшиеся неподалеку от ее подножья, шумные толпы возмущавшихся против установившихся в стране порядков.

В знаменитые вечер и ночь с 3–го на 4–е октября 1993 года моей семье приходилось искать место в квартире, куда, по расчетам, не могли бы достать прямые попадания пуль тех трассирующих очередей пулеметов и автоматов, что неслись вдоль улицы Королева. Трескотня под окнами в тот вечер длилась до глубокой ночи, а отдельные выстрелы раздавались до четырех часов утра.

А на следующий день она, выдержавшая штурм накануне, уже демонстрировала танковый обстрел Белого Дома. Она и тут не осталась в стороне от самых важных событий в истории страны. Телебашня становилась их участницей. Сейчас даже трудно представить, что когда–то я наблюдал ее строительство, с самого начала до окончания.

В те далекие уже времена я ежедневно ездил на работу в Москву на электричке савеловского направления. Из ее окна было видно, как она поднималась, превращалась сначала из подобия огромной бочки в гигантский пень, потом стала вытягиваться в высоту, и, наконец, обретя очертания фантастической иглы, проткнувшей небо, в свой современный, ставший привычным вид. Сейчас она превратилась в обязательный изящный элемент городского пейзажа Москвы

Случайный высотник

Как–то так получилось, что познакомился я с Никитиным всего–то за год до его кончины, когда он уже был и лауреатом Ленинской и Государственной премий, орденоносцем и автором проекта построенной к тому времени Останкинской телебашни, самого высокого тогда сооружения в мире.

О нем уже много было написано восторженных слов, вернее — о самом главном проекте жизни, об этой самой башне, и о других стройках, в которых он принимал участие: Дома культуры и науки в Варшаве, Московского государственного университета на Ленинских горах, монумента Матери–Родине на Мамаевом кургане в Волгограде и многих других, уже введенных в строй проектов или только существовавших в кальках, но так и не осуществленных, бывших по своим размерам и значению не менее грандиозными.

Поэтому и сам он представлялся под стать этим проектам, если не столь внушительных размеров, то уж во всяком случае, значительным видом своим, манерой поведения. Ведь очень часто дела человека невольно переносишь и на него самого. Хотя это не всегда совпадает.

Действительность оказалась несколько отличной от той, что нарисовало воображение. Не то, чтобы совершенно не соответствовала моим представлениям — просто она была другой. Даже вид учреждения, где он тогда работал, не соответствовал своему звучному имени: 

Управление строительства спортивных и зрелищных сооружений Москвы

На самом деле это было унылое приземистое неказистое зданьице в один или два этажа (сейчас даже не помню точно), которое стояло вдоль улицы Кирова между Кисельным переулком и Сретенским бульваром, как раз напротив Главпочтамта. Вскоре после нашей встречи его снесли и на много лет поставили зеленый деревянный забор, который должен был показывать прохожим, что за ним что–то строится, хотя на самом деле ничего не строилось, но так уж было принято.

Кабинет Никитина напоминал прорабскую на какой–нибудь заурядной стройке, куда приходят на текущие совещания, где подписывают наряды и выбивают хорошие процентовки. Средних размеров комната с простыми шкафами для бумаг, незатейливым рабочим столом и стульями. Никаких излишеств, никакого показного богатства — все рассчитано на деловое общение, обмен мнениями и быстрое совещание по текущим вопросам. Поговорили о насущном — и за работу.

Хозяин держался естественно. Сказать, что он выявил радость в связи с моим визитом — было бы преувеличением, хотя встретил он меня вполне благожелательно, готовый ответить на все интересующие вопросы. Можно сказать, с пониманием того, что у журналиста такая работа и что ему требуется помощь, вот он и помогал.

Внешне Никитин выглядел не то чтобы суровым — скорее человеком серьезным. Но это относилось не только к посетителю, но, как я позже понял, и к самому себе.

Естественно, мой первый вопрос касался его «высотной» ориентации, приверженности к высотному проектированию.

— Это случайно так совпало, — поправил меня Николай Васильевич. — Меня всю жизнь интересовал по–настоящему только железобетон. Его поведение в разных условиях строительства. А во всех этих высотных сооружениях железобетон использовался. Так что меня приглашали принять участие в проектах как специалиста по этому материалу. Ну и еще как спеца по ветровым нагрузкам — очень сложной проблеме в таком строительстве.

— Но все–таки как–то так получалось, что в первую очередь обращались к вам, а не к какому–то другому «железобетонщику» или «высотнику». Вот и японцы, когда собрались строить супервысотную телевизионную опору, вас попросили поработать над таким проектом. А здание в триста этажей!..

— И, тем не менее, меня всегда интересовал в жизни только бетон, а все остальное было производное от него. Это очень интересный материал. В нем еще скрыто для меня столько неясного, хотя сорок пять лет жизни я отдал проектированию сооружений из него.

Вообще я должен сказать, что в жизни многое происходит случайно. Вот тоже здание в триста этажей. Пришел как–то корреспондент и давай просто жилы тянуть, что, мол, нового придумали. Я крепился–крепился и, в конце концов, рассказал об этом здании в триста этажей. Между прочим, в нем нет ничего сенсационного или сверхъестественного.

Все просто и объяснимо: все хотят жить в центре городов, поближе к работе, магазинам, увеселительным заведениям и так далее. Нынешние мегаполисы разрослись в ширину, достигли невероятных размеров и уже не отвечают многим требованиям жителей.

А вот в такой башне, вернее, доме–башне, можно сразу разместить и офисы, и жилые квартиры, и рестораны, и магазины, и спортивные залы, и гаражи для личных автомобилей — все. Не надо далеко ходить на работу, ни отдыхать, ни за покупками — все под рукой, все рядом. Очень удобно. Тем более, что современные материалы разрешают строить такие сооружения...

— Это будет ваш любимый бетон?

— Нет. Во всяком случае, бетон будет использоваться в самых небольших количествах, там, где без него нельзя обойтись. А в основном это здание будет сооружено из легких металлических панелей, стекла и пластиков, композитных материалов. Все должно быть прочным, легким. Короче, доказать, что такое строительство необходимо и возможно, совсем не трудно.

В нем нет фантазий — чистый прагматизм. 

И если журналисты видят в таком сооружении что–то особенное, сенсационное, то строители и конструкторы — только продолжение поиска своих предшественников. На новом уровне, разумеется.

К слову сказать, если присмотреться к разного рода новинкам, то легко увидеть преемственность, развитие идеи, аналогию того, что было использовано ранее. Вот в старые, еще дореволюционные, времена строили дома по очень разумной и простой схеме: две стены наружу, две — внутри, а между ними — перегородки.

Время от времени эти поперечные перегородки можно было перестраивать, перемещать, превращая помещение то в деловое учреждение, то в гостиницу, то в жилое помещение. За свою жизнь они много раз менялись функционально, но всегда оставались в одних и тех же стенах. Менялась начинка, а сам дом оставался внешне нетронутым.

Вот и огромное здание на триста этажей можно будет перекраивать под самые разные функции, оставляя его все тем же самым. Так что напрасно мы стремимся к оригинальности ради самой оригинальности. Аналогия может дать много полезного.

— А Останкинскую телебашню вы проектировали по аналогии или все–таки придумали от начала до конца? — не удержался я от вопроса.

— Можно сказать, там было и то, и другое. Незадолго перед тем, как я попал на обсуждение проектов строительства телевизионной опоры, я был в командировке в германском городе Штутгарте и видел тамошнюю телевизионную вышку. Построена она была из железобетона, чем, собственно, и привлекла мое внимание. В ней все было понятно: как работает каждый элемент, как распределены нагрузки и прочее.

Я прикинул прямо там же, в кафе, что подобную можно было построить и большей высоты. Не как штудгартская — всего 210 метров, а метров на пятьсот и даже больше. Так что, когда шло обсуждение и предлагались самые фантастические варианты вплоть до того, что вышку замышляли построить наклонной из стали, я высказался за железобетонный вертикальный вариант...

— А наклонная могла быть построена?

— Конечно, можно было построить и такую, но она занимала бы огромную площадь, и при эксплуатации возникли бы дополнительные сложности. Так что мой вариант показался всем предпочтительней, и мне сразу предложили в недельный срок представить уже более менее обоснованный проект. Я его представил, по нему и стали работать.

Журналисты выжали из этой детали сенсацию. Они почему–то не учитывали, что эту башню — вернее, как она может выглядеть, как должна строиться — я уже давно выносил в своих мыслях и набросках. Просто так, для души. Оставалось перенести эти мысли на ватман...

— Но разница в высоте — 210 и 535 метров — все–таки налагала свои особенности. Не думаю, что это была прямая аналогия, простое увеличение в два с половиной раза...

— Разумеется, это не было повторением, только в несколько иных масштабах. Пришлось вести новые расчеты. Но я говорю о принципе построения. Тут речь идет об аналогии не как о слепом повторении, а как об использовании уже найденного, опираясь на которое, можно было бы идти дальше.

Между прочим, можно в качестве примера привести историю с радиовышкой, которая была построена по проекту инженера Шухова на Шаболовке в Москве. Тогда тоже обсуждался проект для антенн радиовещания.

В учреждение, где работал Шухов, привезли новые плетеные из ивовых прутьев корзины для бумаг. Вечером, когда все служащие ушли по домам, а он сам что–то задержался на работе, он увидел, как уборщица, протирая полы, поставила тяжелый горшок с цветами на перевернутую корзину, и та устояла под такой нагрузкой.

Тогда Шухов сел на корзину — она выдержала и этот вес, хотя была приспособлена совсем для другого. Казалось бы, такие хрупкие на вид ивовые прутики должны сломаться, но сплетенные по формуле гиперболоида вращения оказались удивительно прочными. Вот и башня, построенная по этому принципу, стоит уже многие десятки лет.

Так что аналогия — вполне достойная вещь.

О пользе сомнений

Не знаю, как это определить, но Никитин в чем–то противоречил себе и не всегда оказывался последовательным. Во всяком случае, мне так показалось.

Его старший товарищ (разница в возрасте десять лет) Юрий Кондратюк восхищал Николая Васильевича как раз тем, что старался всегда на каждую вещь или ситуацию смотреть «наоборот».

Они познакомились, когда Никитин окончил Томский политехнический институт, и на пару ездили по стране, участвуя в проектировании и строительстве различных промышленных объектов. На Алтае они возводили элеваторы, в Сибири и на Урале — заводские и фабричные корпуса.

Кондратюк (настоящее имя и фамилия — Александр Игнатьевич Шаргей), не имевший официально выданного диплома, приходил на новое место работы и сообщал, что является инженером, а каким — это покажет его работа. На долю Никитина обычно доставались расчеты ветровой нагрузки и поведения железобетона.

Пожалуй, самым фантастическим проектом, над которым им довелось работать вместе, было сооружение гигантской ветряной электростанции на горе Ай Петри в Крыму. Так верный себе Кондратюк предложил оригинальную схему расположения ротора и статора.

— Я уж не помню, как там все было устроено, только знаю, что все, что обычно стоит на месте, у него вертелось, а все вращающиеся части — крепились намертво. Юрий Васильевич доказал, что это даст определенные преимущества.

Проект Кондратюка был принят, а все иные отвергнуты, ибо не смогли конкурировать с его предложением. Шефство над строительством взял Серго Орджоникидзе, курировавший в те времена всю тяжелую промышленность. Когда Орджоникидзе не стало, начались репрессии, коснувшиеся многих специалистов, которые находились под его покровительством.

Никитина и Кондратюка беда миновала, но строительство ветровой станции прекратили. Вскоре началась война, и все заглохло окончательно. К проекту ветряной электростанции не возвращались. А Кондратюк, ушедший в первые месяцы войны в народное ополчение, погиб, где и как точно до сих пор неизвестно.

Посмотреть «наоборот» было его постоянным состоянием. 

Еще в 1919 году он предложил свой план высадки человека на Луну, в котором, вопреки мнению тогдашних специалистов межпланетных полетов, летательный аппарат должен был сначала выйти на околоземную орбиту, потом от него должен отделиться спускаемый аппарат, который и совершит мягкую посадку на Лунную поверхность. 

Основной же корабль в это время будет оставаться на орбите и поджидать встречи со спускаемым аппаратом, который в определенное время взлетит и состыкуется с ним, чтобы вдвоем вернуться на Землю.

Такая схема, по расчетам Кондратюка, была экономически более выгодной и надежной. И когда через полвека американцы летели на своем «Аполлоне» на Луну, они приняли за основу его предложение. Именем Кондратюка назвали один из кратеров на обратной стороне нашего естественного спутника.

Привычка Кондратюка посмотреть на вещи с иной стороны нравилась Никитину, хотя он был не против поступать и по аналогии.

Несговорчивый оппортунист

Главным пристрастием его жизни, как я говорил, был железобетон. Он пронес верность ему, если можно так выразиться, через всю жизнь, и было странно слышать, как об этом скучном, в общем–то, предмете, он говорил столь вдохновенно. Удивительно, что при всем своем опыте он не навязывал свое мнение об этом материале, как обязательное, единственно верное.

Он как бы допускал и другие суждения, готов был их выслушать, но... Его книга, которую он написал в самом конце жизни, так и называлась: «Некоторые соображения по поводу строительства бетонных сооружений». Она как бы приглашала к спору, к высказыванию иной точки зрения, будто бы он не был уверен в своей правоте, допускал существование и иной точки зрения, иных мыслей. Я не удержался и сказал ему об этом.

— Видите ли, — ответил Никитин, — я абсолютно уверен в своей правоте и могу доказать любое свое утверждение расчетами. Но пусть люди высказывают и свои резоны, если таковые имеются.

— Выходит, вы не особенно уверены в своих выкладках? Так во всяком случае читается название вашей книги.

— Нет, в своем мнении я абсолютно уверен. Но надо дать возможность и другой стороне высказать свое мнение... Меня за это внимание к взглядам оппонентов называют порой оппортунистом...

— А если чужие доводы все–таки не убедили? Что тогда?

— Ну если чьи–то доводы оказались менее убедительными, тогда бьюсь до конца...

Никитин всегда и во всем был трудоголиком

Правда, в те времена, когда мы с ним встречались, этот термин не имел такого широкого хождения, как сейчас. Но если сделать поправку на время, теперь о нем сказали бы именно так. Он был все время чем–то занят, его руки, его голова постоянно работали.

О самом себе он старался говорить поменьше, и, если что–то сообщал, то это носило как бы информационный характер, без желания выпятить свою фигуру. Каждый день он вставал в шесть часов утра, чтобы до работы успеть над чем–то подумать для души. Это «для души» могло носить очень серьезный характер, хотя и не относилось к его основному делу, его официальной должности. Как ни странно, чаще всего это был все тот же железобетон.

Свою Государственную премию он получил вот за такую внеурочную работу: внедрение подвижной опалубки в промышленное строительство. Кажется, скучнее не придумаешь, а Никитину не было скучно. Своим примером он лишний раз доказывал, что всюду можно найти применение своим силам и способностям — было бы желание.

И других людей, как я понял, он оценивал все по тому же критерию: как они относились к труду

Мы говорили о его школьных учителях, институтских преподавателях, товарищах по работе, и если они, с его точки зрения, были верны своему делу, он, давая им характеристику, обязательно добавлял: «Очень достойный человек» или «Человек самых достойных качеств». И когда я расспрашивал о подробностях, оказывалось, что самым главным качеством этих людей оказывалось умение трудиться.

Я думаю, это уважение к труду шло от родителей. Люди они были малообразованные. Отец всю жизнь был писарем в судебной палате. Малограмотный, но почерк имел красивый, вот и колесила с ним семья по Западной Сибири, перебиваясь на его скромные заработки. Мать всю жизнь оставалась домохозяйкой, на ее плечах держалось все благополучие домочадцев.

Она, как я понял, была глава дома. И получение сыном диплома инженера стало великим праздником и торжеством: их сын стал ученым. До самых последних лет Никитин сожалел, что не успел порадовать мать никакими крупными успехами в работе.

Останкинская башня могла бы стать таким подарком, но родители не дожили до этого дня.

Обстоятельствам вопреки

Это трудно себе представить, но всю жизнь его преследовали физические страдания. Они не покидали его никогда — ни на работе, ни на отдыхе. Еще студентом, как–то на время летних каникул он уехал из Новосибирска отдохнуть к родне в таежную деревушку. Надо же случиться, что во время сбора ягод он наступил на гадюку, и та укусила его за ступню.

От врачей было далековато, и он не нашел ничего лучшего, как перетянуть укушенную ногу сыромятным ремешком и в таком виде целую неделю добираться до дома. Когда речной пароходик доставил его в Новосибирск, нога почернела и омертвела. Врачи, опасаясь гангрены, предложили ногу отрезать. Он не согласился: молодой парень — и калека.

К счастью, нашлась какая–то старуха, пообещавшая помочь беде. Она предложила Николаю каждый день отмачивать помертвевшую ногу в горячем соляном растворе, сосуды, мол, после такой процедуры оживут. Месяца два он проводил на себе эксперимент, и кровеносные сосуды действительно начали снова функционировать.

Правда, укушенная нога оставалась опухшей всю оставшуюся жизнь, была на два размера больше здоровой. Всю жизнь он прихрамывал и носил ботинки размером 43 и 45. Это обстоятельство делало его белобилетником, по этой причине летом сорок первого года он не был принят вместе с Юрием Кондратюком в ополчение, а уехал на Урал строить корпуса для эвакуированных туда заводов. 

Знания железобетона пригодилось в этой трагической для страны ситуации

Полученная в молодости травма, как я уже говорил, преследовала его всю жизнь. И в последние годы давала о себе знать особенно настойчиво. И Никитину пришлось согласиться на ампутацию.

Видимо, это принесло какое–то облегчение. Во всяком случае, он отнесся к этому факту философски и, как казалось со стороны, с некоторой долей самоиронии. Когда мой товарищ брал у него интервью (Останкинская башня еще не была завершена, но поднялась уже достаточно, чтобы о ней и ее авторе писать самые восторженные строки), он спросил, что знаменательного произошло в жизни Никитина в этом году. Николай Васильевич, подумав немного, ответил:

— Ну что знаменательного? Вот орден дали, докторскую диссертацию защитил, ...ногу отрезали...

Вот так скопом: и приятное, и трагичное — все вместе.

С диссертацией, по его словам, тоже произошло нечто курьезное. Он подготовил работу для защиты кандидатской степени все по тому же железобетону. Но диссертация по своей добротности выглядела гораздо весомее.

Уже при защите ему предложили ее переголосовать, и аттестационная комиссия удостоила ее тут же докторской степени. Так что кандидатом наук он пробыл всего полчаса, что, по моим наблюдениям, его забавляло, как мальчишку.

Проект Останкинской башни подготовил всего за неделю, защитил докторскую диссертацию вместо кандидатской, участвовал в проектировании высочайших сооружений своего времени — кажется, все время ему везло. Но добился бы он всего, не имея кремневого характера?

Наверное, поэтому его любимым героем, «человеком самых достойных качеств», стал англичанин сэр Френсис Чечестер, незадолго перед нашей встречей с Никитиным первым в мире обогнувшем на парусной яхте Землю.

Он сказал мне, что надо жить, как этот пожилой мужчина: 

ставить перед собой задачу за пределами человеческих возможностей и выполнять ее. Тогда и жизнь наполняется смыслом. Вот так: не столько проверить себя, сколько наполнить смыслом свое существование.

Теперь вспоминая Никитина, я все больше убеждаюсь, что он был не столько автором и соавтором выдающихся проектов своего времени, сколько человеком, сумевшим подчинить себе обстоятельства, не павшим духом при самых невероятных испытаниях, которые посылала ему жизнь.

Каждый день, глядя на стоящую перед моим окном телевышку, я вспоминаю человека, его жизнь, которая была сплошным преодолением обстоятельств на пределе человеческих сил.

Такой вот был сибиряк Никитин Николай Васильевич

www.pseudology.org