Переводчик Джон Галепено
Отпечатано в Англии. Бристоль, типографская компания Бартон манор – Ст. Филипс, 1973 год
 Борис Фёдорович Соколов
На берегах Невы
Часть 6
Жизнь как обычно

Я был разбужен ранним звонком в дверь. Почтальон отдал мне почту. Изумлённый, я спросил его: "Что, почта сегодня работает?".

Было утро 26 октября 1917 года. Почтальон, которого я знал ещё со школьных лет, широко улыбнулся:

- Конечно работает, а почему нет?
- А что в городе нет переворота?
- А, это.… Вообще-то есть.
- Новое правительство?
- Да, говорят, Керенский бежал, – прошептал он мне на ухо, как будто это был большой секрет.
- И кто победил? – выпытывал я.
- Ленин и Троцкий с товарищами.
- Что ты думаешь об этой перемене?

Он почесал свою голову и с робкой улыбкой ответил:

- Лучше…, хуже…, кто знает?

Было письмо от моего друга доктора Александра Л. , который работал в больнице Святой Елены. Он просил меня срочно зайти к нему в больницу. Было два новых случая рака, и требовалась моя консультация. В этих политических событиях я совершенно забыл, что люди продолжают болеть.

На улицах Петербурга не было никаких признаков революции. Трамваи ходили абсолютно также, только пассажиров было меньше. Пекарни и бакалейные магазины были открыта, и газетные киоски предлагали газеты как всегда. Главной новость было новое правительство, которое объявляло себя народным правительством. Никаких известий о Керенском. Кабинет Министров под арестом.

Невский проспект был пуст
 
Никакого признака шумной и праздной толпы, которая обычно в это время уже наполняла тротуары. Вместо этого, группы матросов патрулировали проспект.
Я нашёл больницу в обычной её деятельности. Сёстры и врачи работали, операционные готовились принять пациентов, в родильном отделении слышались крики новорождённых.
Я нашёл доктора Л. в ординаторской. Он обсуждал случай острого нефроза с двумя молодыми врачами.

- Я рад, что ты пришёл. Пойдём, – сказал он мне, пожимая мне руку.
- Что случилось вчера…, - начал я.
- Да, да, страшные дела, - перебил он меня нетерпеливо. – большевики захватили власть…. Надо торопиться, доктор К. умирает и хочет тебя видеть. Он вчера несколько раз спрашивал о тебе. Я не мог дозвониться до тебя по телефону.
- От чего он умирает?
- Рак лёгкого.

Доктор К. действительно умирал. Конец был близок для этого изумительного человека. Врач и философ, он был моим профессором патологии. Мы провели с ним много времени вместе, обсуждая проблемы науки и медицины. Мы всегда не соглашались. Его острый, аналитический ум уводил его в материалистическую философию, делая его сторонником крайнего материализма в биологии. Он был бескомпромиссным и суровым атеистом. Он знал Бэкона и Демокрита наизусть и часто мне цитировал их. Он не находил ничего ошибочного в последних биологических теориях Вейсмана и Ру, приверженцев материалистического направления, поэтому, при всём моём уважении к нему, я был не уверен, что он мне на самом деле нравиться.

И вот он умирал. Мне было удивительно, что он хочет от меня, думал я, следуя за доктором Л.
Истощённый и очень бледный, он лежал на кровати, читая книгу.

- "Я рад тебя видеть", – с трудом произнёс он. "Я счастлив, – добавил он с необычным для него чувством. - Из всех людей ты более всего сейчас мне нужен. Это мне нужно для того, чтобы сказать несколько слов перед тем, как я покину этот мир".

Я заметил, что он читал "Разум и мировой порядок" Льюиса.

- Интересная книга, - заметил он. - Она воодушевляет. Американский философ Дьюи во многом соглашается с ним. (Прим. Пер. Псевдофилософ и политический провокатор Дьюи в 1937 году был председателем процесса-фарса, устроенного над Сталиным Троцким).

- Но я вижу очень мало общего в мышлении Льюиса и Дьюи. Льюис более последователь Канта или, если угодно, неокантианец. Однако, - и он улыбнулся, - Я позвал тебя не для того, чтобы говорить о книгах. Это очень странно, как люди могут быть охвачены идеями. Я долго думал над этим ночами и мне очень захотелось видеть тебя, и рассказать тебе о себе. Я знаю, что мы никогда не были друзьями, и я всегда подозревал, что ты меня недолюбливаешь. Нет, не меня лично, а всё то, чему я учил и проповедовал. Теперь настал день раскаяния.

Я смотрел в его большие серые глаза,
добрые и ласковые, спокойные и проникающие

- Я знаю, что я умираю. Я знаю это уже три месяца. Даже, когда у меня был только кашель – я уже был уверен, что у меня рак. Сначала не было никакого объективного подтверждения раку, но я знал на сто процентов, что у меня рак. Я готов уйти. Я признаю, что это потребовало некоторого времени, чтобы я смирился с этим фактом. Очень болезненный для меня факт. Человек никогда не может согласиться с необходимостью своей смерти, сколько бы он не жил. И столько работы остаётся неоконченной. Она никогда не будет окончена.

С того момента, как три месяца назад я узнал, что у меня смертельная болезнь, я как-то плохо свыкался с мыслью о смерти, моей смерти. Я понимал, что после моей смерти ничего от меня не останется. Полнейшее разложение моего истощённого тела на отдельные молекулы. И постепенно во мне начал расти протест против этого основного факта, который я проповедовал всю свою сознательную жизнь. Нет, - сказал он, как бы боясь, что я прерву его, - Я не боюсь смерти. Я уже слишком болен, чтобы бояться смерти. Жизнь уже слишком болезненна для меня. Смерть для меня уже облегчение. Смерть - это спасение во всех таких случаях, когда болезнь является пыткой.

Он замолчал на несколько минут

- Когда моё тело стало терять жизненную силу, и мои силы иссякли, у меня появилось престраннейшее чувство. Это чувство росло по мере того, как прогрессировала болезнь. Это ощущение стало преобладающим и не зависело от того, о чём я вообще думаю. Это чувство было чуждым моему образу мышления и логике. Оно началось со смутного ощущения, и я сначала отбросил его. Но затем оно развилось в веру более сильную, чем все мои прошлые интеллектуальные убеждения. В веру в бессмертность моей души. Как биолог, я попытался проанализировать своё новое убеждение. Моё тело почти умерло, однако, мой ум ясен. Логически я не могу допустить никакую степень бессмертия моей и ничьей души. Но внутренним чувством я ощущаю, что моя душа бессмертна. Я помню, как я спорил с тобой по поводу интуиции, а сейчас я так ясно ощущаю в себе эту интуицию, как будто я рассматриваю клетку под микроскопом. Это очень странное чувство.

Я стараюсь понять его научное значение. Может быть, только когда жизненные силы человека снижаются ниже критического уровня, только тогда он начинает ощущать бессмертие своей души.
Он начал тяжело дышать, и говорил с трудом.

- Это всё, что я хотел сказать тебе…., стать друзьями…, я выдохся, но я очень счастлив рассказать тебе о моих последних часах на этой земле…. До свидания….
Я наклонился и поцеловал его в лоб. Я не мог выговорить и слова.
 
Когда я уходил, он заснул
Доктор Л. встретил меня в коридоре.

- Как он?
- Я не осматривал его, но осталось немного.
- Почему он хотел тебя видеть? – доктора Л. разбирало любопытство.

Я не был настроен на разговор:

- Это насчёт его работы.
- Мне нужно твоё мнение насчёт второго случая, – сказал доктор Л.
- Мы поставили диагноз саркомы средостения. Однако мы не уверены.
- Кто пациент?
- Молодой человек по фамилии Харитонов.
- Харитонов? – спросил я с беспокойством, - не Иван ли?
- По моему, Иван.
- Не может быть. Год назад он был совершенно здоров.

Но сомнения отпали, это был мой давний друг Иван Харитонов, сражённый смертельной болезнью.

* * * *

Когда я ещё был школьником, я два лета провёл работая в литографической мастерской. Это было здорово. Было очень интересно изучать искусство литографии и заработать немного денег.
Я был помощником у литографического пресса. С самого начала в мастерской мне понравилось всё: запах скипидара и краски, и отношение рабочих к своей работе как к искусству. Я был изумлён множеством цветов и красок и их разнообразными комбинациями, получающимися на отпечатке на камне. Моим мастером был Иван Харитонов, он любил своё искусство. Посмотреть хотя бы его прекрасные литографии старых датских мастеров. Часто эффект мог быть достигнут только сочетанием десяти или более цветов.

Харитонов сначала отнёсся ко мне с подозрением.

- Твои руки, это руки никогда не работавшего мальчика, –сказал он сухо. – Почему тебе вдруг взбрело в голову стать литографом?

Что я мог ему ответить? Я старался как мог, и на следующее утро он был уже более дружелюбен. Он показывал мне секреты литографического искусства. Он был замечательным человеком во всех отношениях. Ему было тогда под тридцать. Он был красив, с добрым лицом и добродушной улыбкой. Сын литографского рабочего, он был хорошо образован и начитан, хотя у него и не было возможности закончить школу. Он рано женился и столкнулся с необходимостью обеспечивать семью. Однако, он никогда не сожалел, что остался рабочим. С его хваткой и памятью, он легко мог бы стать врачом или адвокатом. Но у него не было амбиций и материальных устремлений. Он жил со своей женой и двумя маленькими детьми в трёхкомнатной квартире в старом кирпичном доме. Когда мы познакомились, он организовывал международный литографический профсоюз. Он был избран председателем и скоро сделал профсоюз одним из лучших в России.

Харитонов любил говорить со мной. Когда я с ним работал над сложным заказом, он рассказывал мне своим глубоким, музыкальным голосом о своих идеях и планах. Он любил говорить так:
- Некоторые люди думают, что есть люди плохие, и есть люди хорошие. Это, дружок, большая ошибка. Нет самих по себе плохих и хороших людей, но все могут быть плохими или хорошими. В каждом человеке есть семена хорошего. Проблема нашего цивилизованного общества заключается в том, что мы должны растить именно семена хорошего. И это почему- то оказывается проблемой. Это каждый так может сказать, что он верит в Демократию. Но это, на самом деле, очень долгая дорога к тому состоянию, когда каждый человек думает и действует как демократ.
 
Демократия накладывает очень высокую ответственность на того человека, который объявляет, что он демократ. Она означает пожертвование своими личными амбициями и желаниями. Она означает любовь к своему ближнему, добрую волю и ограничение всех эгоистических мотивов. Это легко заявлять, что я демократ, когда Демократия означает только качание прав. Почему то никто не подчёркивает значение ответственности членов, так называемого, демократического общества. Эта ответственность должна быть гораздо больше, чем у членов монархии или вообще диктатуры. Да, дружок, ещё надо дорасти до демократического общества. Харитонов был против марксизма, который становился популярным среди рабочих классов.

- Марксизм чужд русскому народу и русскому духу, но к несчастью, идёт под популярной вывеской классовой борьбы

Иногда Харитонов брал меня на политические митинги. Обычно они происходили в зале культурного общества "Наука". Как правило, дебаты были яростными и шумными и вращались, в основном, вокруг марксизма и идеалистического социализма. На одном из таких митингов Харитонов указал мне на одного человека: "Вон там сидит необычайный человек, Мигунов. Он был очень богатым человеком, но он отдал всё своё состояние на строительство вечерних школ для рабочих в Петербурге и его родном городе. Теперь он беден. У него ничего нет. Он работает механиком на Франко-русском заводе".
После митинга он представил меня Мигунову. Мигунову было лет сорок, очень высокий, чисто выбритый, с тёмными, глубоко сидящими глазами. Его седеющие волосы были коротко подстрижены. Мигунов посмотрел на меня и сказал Харитонову:

- Этот мальчик ещё слишком юн, Иван Михайлович, чтобы ходить на эти дурацкие митинги.
- Он настоящий рабочий человек, зарабатывает себе на жизнь, - ответил Харитонов, - Он очень хочет всё узнать.
- Иди сюда, сынок, - Мигунов обратился ко мне. - Я хочу поговорить с тобой, о тебе.

Мы нашли два пустых кресла снаружи зала и сели. Он смотрел на меня несколько минут, не говоря ни слова.

- Да, ты принадлежишь к нашему семейству бродяг. Я сомневаюсь, что ты когда-нибудь угомонишься, если не найдёшь свой интерес. А это не легко, очень не легко. Мы русские – очень странная раса. Наши мозги относятся к Западу, а сердце - к Востоку. Отсюда мы такие. Мы сидим между двух стульев. Мы не знаем, что мы хотим. Мы живём иллюзиями, и эти иллюзии зачастую приобретают такую силу, что заменяют нам реальность. Это трагедия русского народа, и моя личная трагедия тоже. Благослови тебя господь, сынок, – и он ушёл.

Я не понял его, но он произвёл на меня сильное впечатление. Я рассказал Харитонову о нашей беседе.

- Он очень хороший человек. Он сам себя сделал. Родился в Сибири, рос среди бедных людей. Окончил горное училище, и скоро сделал себе состояние где-то на Урале. Но он не мог жить зажиточной жизнью, в то время как его собратья, русские люди, живут в бедности. Он христианин. Он поступил так, как это делали первые христиане. Он отдал своё состояние. Всё отдал до последнего рубля.
В университете я редко видел Харитонова. Я только раз в месяц заходил к нему, и мы болтали часок-другой. Но больше всего я запомнил свою летнюю работу с ним. С ним я не только выучился литографии, но и получил уроки человечности.

И вот теперь этот человек в больнице с безнадёжным заболеванием. Увидев меня, Харитонов вскочил с кровати и затряс мне руку

- Меньше всего думал тебя здесь увидеть

Он совсем не хотел говорить о своей болезни:

- К чертям эту болезнь. Конечно, я умру. Ну и что? Мы все умрём. К чему тогда вся эта суета? Эти медицинские люди, - и он указал пальцем на моего друга. – Вот он с коллегами приходят ко мне с угрюмыми лицами каждый божий день. Они стучат по моей грудной клетке. Слушают моё сердце и мрачно качают головами. Что за глупость! Скажи им, что я живу сегодняшним днём и меня не волнует будет ли день завтрашний, – и он засмеялся.

Он был очёнь расстроен победой коммунистов:

- Это сатанинское дело. Бедный русский народ. Это отбрасывает русскую цивилизацию на сто лет назад. Я знаю этих мерзавцев. Всё, что они хотят - это власть. Им наплевать на маленького человека, бедного человека, любого человека. Я был в бешенстве, когда болезнь держала меня здесь последние четыре недели. Я умолял доктора отпустить меня, чтобы я мог сражаться с ними, но они забрали мою одежду. Эти доктора, что они знают о человеческой психологии?

И он начал расспрашивать меня о событиях последних трёх дней. Доктор Л. ушёл, попросив меня зайти потом в ординаторскую.

- Мне ещё много пациентов смотреть, - сказал он.

Я рассказал Харитонову о событиях в Петербурге.

- К сожалению, меня не было с тобой и Демидовым, когда вы покушались на Ленина, я бы сумел выстрелить.

И я вполне поверил ему

Когда я снова перешёл на его болезнь, он вообще отказался обсуждать это.

- Как я могу обсуждать мои болячки, когда вся страна болеет смертельной болезнью. Я не хочу жить при большевиках.

А когда я уходил, он повторил, что часто говорил мне раньше:

- Не всякая Демократия годится, только мало это кто понимает.

Доктор Л. спросил моё мнение.

- Он вообще не дал себя осмотреть, – ответил я.
- Вот его история болезни, – и он передал мне папку с историей болезни.

Семь месяцев назад, где-то в апреле, Харитонов перенёс ангину: больное горло, высокая температура. Ему вырезали гланды. Всё вроде было нормально, но через шесть недель у него вспухли все шейные лимфоузлы, и снова воспалилось горло, и поднялась температура. А потом это уже почти не прекращалось. Врач Людмилов поставил диагноз инфекционного мононуклеоза, но кровь никто не смотрел. 14 сентября его положили в больницу уже с одышкой и кашлем. Уже можно было прощупать опухоль средостения, повышенный лейкоцитоз до 22 000, и был поставлен предположительный диагноз саркомы средостения.

Моё мнение было, что высокая температура и увеличенные лимфоузлы при невыраженном лейкоцитозе говорят больше за болезнь Ходжкина, которая является заболеванием крови, а не средостения. Молодые доктора согласились с моим диагнозом. Единственное лечение, которое можно было предложить в то время, было лечение соединениями мышьяка. Это лечение не излечивало, но могло немного продлить жизнь.

Доктор Л. предложил мне ещё один интересный случай

- Это случай психоза связанного с боязнью рака, - сказал он. – У пациентки, которой под сорок лет, появилась опухоль на правом плече. Она была уверена, что это рак. Мы удалили образование, которое оказалось при анализе доброкачественной фибромой, но она отказалась верить в это. И через несколько месяцев ещё одна такая фиброма появилась у неё на шее. Мы снова удалили образование, и снова это оказалась фибромой. Однако она отказывается этому верить. Она заявляет, что чувствует боли в животе и груди, и как рак путешествует по всему её телу. Каждый месяц она ложиться в больницу на обследование.

Мы пришли к пациентке. Это оказалась красивая женщина с большими коричневыми глазами и темными волосами. Увидев меня, она сразу заявила, что у неё рак.

- Можете мне ничего не говорить, – она была на грани истерики. – Я знаю, что у меня рак. Они не хотят говорить мне правду. Но я хочу знать правду о своём состоянии.

Она казалась достаточно интеллигентным человеком, и я начал с ней разговаривать

- Опухоли на плече и шее, которые вам удалили, они ведь не росли быстро?

Она допустила, что они росли несколько недель.

- А теперь постарайтесь понять факт, что при микроскопическом анализе клетки ваших опухолей оказались не раковыми, а соединительно-тканными. Люди с такими опухолями живут всю жизнь и ничего. Эти опухоли доброкачественные и не влияют на продолжительность жизни. Поэтому можете расслабиться и жить спокойно.

- Я постараюсь, доктор, - ответила она смущенно.

Я и доктор Л. направились к выходу.

- Я надеюсь, что ты вылечил эту пациентку от "рака", – сказал доктор Л. – До свиданья, старик. Занимайся-ка ты лучше своей профессией, это гораздо безопасней чем политика.

* * * *

Неподалёку находилась лаборатория физиолога Павлова, и я решил зайти к ним тоже. Опыты шли полным ходом. Собаки выли и лаяли, и эксперименты по условным рефлексам проводились одновременно во многих комнатах. То тут, то там вспыхивали ожесточённые дискуссии, но о политике не было слышно ничего.

- Можно ли безусловный рефлекс превратить в условный? – спрашивал молодой студент.
- Конечно, можно, - отвечал доктор Зелёный, которого я знал уже несколько лет.

Я вмешался:

- Вы что-нибудь слыхали о событиях последней ночи? – спросил я у Зелёного.
- Что слыхали? – переспросил он с изумлением.
- Ну там, Зимний дворец…, газеты читали? – наводил я, видя недоумение на его лице.
- Да я обычно не читаю газет. У меня сегодня операция на собаке, надо было наложить печёночную фистулу. О чем ты говоришь?
- Это не относится к области печёночных фистул, – ответил я недовольно. – большевики свергли правительство Керенского.
- А если они действительно свергли? – Зелёный был озадачен. – У меня всё равно было впечатление, что Керенский не тянет.

И поменяв тему, он повёл меня показывать трёх новых собак.

- Вот сегодня мы оперировали на этой собаке. Она ещё чувствует себя неважно. Мы перевязали печёночную вену и таким образом создаём фистулу. Это, конечно, была идея Иван Петровича ( Павлова). Он хочет доказать, что центральная нервная система имеет решающее значение для деятельности печени. Взгляни на этих двух собак. Другие две собаки были свирепого вида, они угрожающе рычали на Зелёного и меня.

- Всего три недели назад эти собаки были милейшими созданиями. Теперь, после операции, их поведение полностью изменилось!
- Ну и как вы это объясняете? – наивно спросил я.
- Честно? Я не знаю. И Павлов тоже не знает. Может быть, количество желчи в крови увеличилось? Мы проверим. Пойдём, я что-то ещё тебе покажу.

В следующей комнате были пять или шесть полностью истощённых собак. Собаки были разных пород, маленькие и большие, и находились они в клетках. Все они были в состоянии страшного возбуждения. Они лаяли, рычали, стонали и плакали. Они всё время двигались и не стояли на месте.

- Что с этими несчастными созданиями? – спросил я. – Почему они такие все взвинченные.

Зелёный засмеялся.

- Это наш главный проект. Иван Петрович придаёт ему огромную важность. Как ты знаешь, он считает центральную нервную систему основной системой в организме. А теперь он хочет, чтобы мы доказали, что рак тоже является болезнью центральной нервной системы. И сейчас мы доказываем, что нервные должны, по идее, чаще болеть раком.

- Да, амбициозный проект, – заметил я.
- Мы надеемся проследить происхождение рака от различных изменений нервной системы. Мы начали первые опыты. Видишь, я вывожу этих собак вне себя.
- Как? – изумился я.
- Используя технику условных рефлексов. Сначала мы добиваемся их положительной реакции на свет или звонок, а затем нарушаем всё. Это приводит их в исступление. Ты сам видишь, что они в сумасшествии.

И они действительно были в сумасшествии.

- Теперь, - продолжал Зелёный, - будем считать случаи рака у этих собак. Можно ждать и год, и два.

Более двадцати лет продолжалось это истязание животных. Только после смерти Павлова и Зелёного, Мария Петрова опубликовала результаты, которые оказались неубедительными, поэтому эта теория не нашла практического выхода, несмотря на правительственную поддержку.

* * * *

В тот же день, 26 октября, на вечернем поезде я убыл на фронт. Забравшись на верхнюю полку полупустого вагона, я проспал всю ночь. Из Киева я телеграфировал в свой госпиталь и попросил своего санитара Илью встретить меня в Ровно. Он встречал меня в Ровно на автомобиле, улыбаясь, и счастливый снова меня увидеть. Но он не смирился с поражением правительства Керенского.

- Ещё не всё проиграно, – провозгласил он, пока мы ехали. – Наши армейские части восстановят демократический порядок.

И он рассказал мне, что тринадцатая армия против большевиков и поддерживает Керенского

- Почему Керенский не позвал нас на помощь? – Илья никак не мог понять этого.
- Там что-то было не так. Я уверен.

И затем, сменив тему, он информировал меня о том, что наш вагон-лаборатория полностью восстановлен и готов к работе. Мы прибыли в Рожище вечером.

- Пропустили ужин, – скорбно вздохнул Илья.

Народ играл в бридж в большой комнате. Все со мной поздоровались и пожали руки.

- Какие новости в столице? – спросил Луховицкий. - Черви! – объявил он, не дожидаясь моего ответа.
- Правительство свергнуто.
- Это ужасно, – заметил главный хирург. - Три пики.
- Четверо червей, - ответил Луховицкий. – Где Керенский?
- Полный набор пик, – объявила главная сестра.

Я молча покинул комнату и вышел на улицу. Была холодная, спокойная ночь и первый снежок покрыл землю. Я пошёл прогуляться по бережку реки Мальты и зашёл в старую церковь. Я сел на скамейку. Через дырку в церковной крыше, которая была проделана немецкой бомбой, я видел мерцающие издалека звёзды. Тишина ночи, не нарушаемая никаким звуком, создавала иллюзию полной отрешённости. Я был далеко от человечества с его проблемами и заботами, с его беготнёй, с его победами и поражениями. Я попытался собрать и проанализировать события последних трёх недель. Были оголтелые большевики - агрессивные и жестокие, без всяких угрызений совести в чистой драке за власть. И была Демократия - неспособная ничего противопоставить агрессору. И было огромное большинство народа, погружённого в свои обыденные дела и безразличные ко всему, что выходит за рамки их повседневных дел.

Я постарался отвлечься и увидеть теперешние события в свете отдалённых столетий, как маленький отрезок пути, по которому движется человечество. В этом свете человечество представилось мне, как борьба двух цивилизаций. Одна цивилизация – это продукт звериных инстинктов человека: жестокая, кровавая и полная насилия. И другая цивилизация, которая стремиться к согласию и взаимному счастью, которая идёт от гуманности, демократических принципов и христианства.

Пусть большевики наслаждаются временной победой. Их победа - это шаг назад на пути, где конечной цель является царство божье на земле, в котором не будет ни войн, ни кровавых конфликтов, и где человек получит возможность для своего творческого самовыражения.

- Сие будет! – сказал я громко, и мои слова гулко отозвались под сводами старой церкви.

* * * *

События, описанные в последующих трёх, рассказах подробно описаны мною в статье "Защита Всероссийского Учредительного собрания", опубликованной в " Архивах Русской Революции", том 13, Берлин, 1924 год, стр. 5-70.

Революционный пыл умер

История большевистского переворота 25 октября полностью искажена. большевики имели достаточно время и средств, чтобы сделать это. Историю пишут победители. Все они описывают, что переворот был поддержан широкими массами, и что победа была окончательной. Это абсолютно не соответствует действительности. Никто практически не упоминает о Всероссийском Учредительном Собрании, созванном через два месяца после переворота, а ведь это было центральное событие того времени.

Интересным фактом является то, что Социал-революционная партия, многие члены которой прошли через каторгу, и которые выказывали мужество при борьбе с царским правительством, вдруг внезапно потеряли весь революционный пыл, как до, так и после переворота. А может быть, у них на самом деле были другие цели?

Ленин ещё в апреле 1917 года, сразу по приезде в Петербург, объявил, что Всероссийское Учредительное Собрание должно быть созвано немедленно. И на протяжении всех последующих месяцев большевики постоянно повторяли этот лозунг.

Троцкий ещё 7 октября провозглашает: "Буржуазия… поставила своей целью не допустить Всероссийского Учредительного собрания. Это есть главная цель капиталистических элементов".
Через день после переворота большевистская "Правда" пишет: "Товарищи! Своей собственной кровью вы обеспечили немедленный созыв Учредительного Собрания".

Но когда, были обнародованы результаты голосования, коммунисты и левые социалисты круто изменили своё отношение к Учредительному собранию, так как на выборах они провалились. Выборы в Учредительное собрание проводились ещё в сентябре и на демократической основе. Коммунисты получили всего 7,2% голосов в больших городах и не выше 2% в маленьких городах, которые составляли российское большинство. Восемнадцать миллионов голосов было отдано только за одну партию Социал-революционеров – 55% избирателей отдали ей свои голоса. А вместе с другими не левыми партиями это были 22 690 202 избирателя. За коммунистов же проголосовало всего 9 562 358 избирателей. Из 701 места в Учредительном собрании коммунисты вместе с левыми социалистами получили только 175 мест, то есть всего четвёртую часть.

Таким образом, к концу ноября картина стала ясной: маленькая группа коммунистов удерживала власть против желания подавляющего большинства русского народа. А вот этот момент как раз историки и не акцентировали.

* * * *

20 ноября я снова ехал в Петербург уже как новоизбранный член Всероссийского Учредительного собрания, причём самый молодой из всех его 701 членов. В этом же самом поезде, уже набитом солдатами, вместе со мной ехало тридцать два вооружённых человека с пулемётами. Задача этого маленького отряда была охрана Учредительного собрания, этой воплощённой мечты русского народа, которое было созвано на 5 января 1918 года.

Когда я приехал в Петербург, я тут же позвонил Васильеву и попросил его придти на вокзал. Он пришёл сразу, и я был рад видеть его снова. Он был такой же, как и всегда: энергичный и полный планов. Он был командиром батальона Семёновского полка и обрадовался, когда обнаружил со мной целый отряд, который я ему тут же и передал.

- Мы разместим их в наших казармах, - сказал Васильев.

Он пришел вечером ко мне домой и долго рассказывал мне о ситуации в Петербурге. Коммунисты разочарованы результатами выборов, и они начали кампанию по дискредитации Учредительного собрания. Васильев сообщил мне о разговоре Ленина с Натансоном, одним из лидеров левых социалистов. Натансон сам рассказал Васильеву о том, что его вызывал Ленин.

- Как насчёт того чтобы силой разогнать Учредительное собрание? - Ленин в упор спросил Натансона.
- Да, –ответил тот, – неплохо было бы его разогнать.
- Браво! – вскричал Ленин, - Что верно, то верно; но как насчёт ваших рабочих? Они согласятся с этим?
- Некоторые колеблются, но под конец, я думаю согласятся.
(Разговор Ленина с Натансоном напечатан в "Правде". №91, апрель 20, 1924 года).

Коммунистическая газета "Правда" открыла огонь из всех орудий по Учредительному собранию. Затем большевики издали указ о запрещении лидеров конституционно-демократической партии. " …Как враги народа, они должны быть арестованы". – Гласил декрет.

Трое только что выбранных членов Учредительного собрания от этой партии были арестованы и посажены в тюрьму. Это были: Павел Долгоруков, Шингарёв и профессор Кокошкин. Все он были политические деятели умеренного толка и пользовались огромным уважением. Никаких обвинений им не предъявили, но в результате этого ареста, они практически лишились возможности принимать участие в Учредительном собрании. Этим актом большевики только начали войну против Учредительного собрания. Вскоре четыре лидера Социал-революционной партии были отправлены в тюрьму. Это были: Авксеньтьев, Аргунов, Гуковский и Питирим Сорокин, а Шингарёва и Кокошкина вскоре убила пьяная матросня прямо на кроватях в больнице, куда их переправили из крепости. Это случилось вечером того же дня, когда открылось Учредительное собрание.

Ленин лихорадочно готовил идеологическое обоснование разгона Учредительного собрания и постоянно обсуждал этот вопрос на своих летучках. Ленин постоянно давил на лидеров правого крыла своей же партии, которые сначала не хотели идти против воли своего народа. Однако Ленину удалось их уломать, и вопрос с разгоном Учредительного собрания стал решённым делом.

На следующий день я пошёл искать других делегатов моей партии по Учредительному собранию. Мне сказали, что они располагаются в здании на Болотной улице, где до этого был госпиталь Красного Креста. Я подходил к штабу Социал-демократической партии по проведению Учредительного собрания с чувством замирания сердца. Только старые революционеры, прошедшие царскую каторгу, были выдвинуты и были избраны членами Учредительного собрания. Я чувствовал себя юнцом в такой солидной компании. Однако, общаясь с ними на протяжении пяти недель, я с ужасом обнаружил, что от их революционного пыла не осталось и следа. Их как будто подменили.

Наше здание было довольно мрачным, грязное
и некрашеное оно производило угнетающее впечатление

- "Конечно", - сказал мне потом Васильев, - "большевистские делегаты заняли лучшие гостиницы".

Я зашёл в маленький вестибюль, который раньше, очевидно, был приёмным покоем госпиталя. Там толпилось человек двадцать.

- Чего вы ожидаете? - спросил я бородатого старика.
- Еды, естественно. – И он объяснил, что столовая, располагается в подвале и не может принять зараз более двадцати человек, поэтому люди стоят часами, ожидая скудный паёк.
- Советское правительство не очень щедрое, – отпустил я своё замечание.
- Да, я бы не обвинил их в щедрости, – ответил он.

Это был Лазарев, образец совершенного человека, депутат от Поволжья, человек с исключительным чувством юмора и знаменитый революционер. Он провёл меня в свою комнату, которую он занимал с тремя другими депутатами. Комната была маленькая с одним окном. В комнате стояли четыре железные кровати, две тумбочки и одно кресло. Туалета не было.

- Где вы держите вещи? На чём вы сидите? – спросил я в замешательстве.

Лазарев засмеялся:

- Сидим на кроватях, а вещи держим в корзинках под кроватями. Настоящая Демократия.

Я рассказал ему о ситуации в Петербурге и зловещих планах большевиков.

- Я уже чувствовал, что тут не так всё просто, - сказал он мрачно.
- Как мы собираемся защитить Учредительное собрание от разгона?

Мне хотелось слышать его мнение.

- Защищать Учредительное собрание? Самих себя? Что за смешная идея, любезнейший!

В его голосе был сарказм

- Вы вообще соображаете, что вы говорите? Вы вообще понимаете, что мы являемся представителями избранными народом, и что мы облечены честью писать законы новой демократической республики? Мы здесь творцы новых законов, строители великой, новой Демократии. А защищать Учредительное собрание, защищать нас, его членов – это обязанность народа. А что, не так? Народ обязан нас защищать. Вот как считает большинство из нас. Я, конечно, более реалистичен, но моё мнение тонет среди большинства.

Я был потрясён. Я, конечно, ожидал всего, но не такого. Я надеялся, что Лазарев в меньшинстве, но после нескольких дней бесед с другими делегатами; я убедился, что они думают так же, как и он. Они видели в себе законосоставителей, парламентариев, составителей конституции. Они были готовы сражаться посредством законов и ради законов. Уже были избраны множественные комиссии и подкомиссии. Уже существовали комиссия по сельскому хозяйству, по иностранным делам, по образованию, по бюджету и множество других. Среди прочих особенно важной была регламентационная комиссия, которая составляла программу первого дня. Депутаты в этой комиссии работали, не покладая рук. Депутаты отшлифовывали каждую деталь предлагаемых законов, как будто само будущее России зависело от этого. Они были искренни. Они верили, что от того, как они исполнят свои депутатские функции, действительно зависит будущее России.

Могло создаться впечатление, что эта лихорадочная пре парламентская активность происходит где- нибудь в Англии или Америке, где парламенту не угрожает никакая опасность. Депутаты разве что не молились на Учредительное собрание. Многие отказывались вообще от всего, что могло быть мало-мальски не демократичным. Многие хотели избегнуть любых актов, которые большевистское правительство могло посчитать враждебными. Они отказывались видеть, что коммунисты играют по совсем другим правилам. Они оценивали коммунистов с точки зрения своих стандартов поведения. Политика ублажения большевиков особенно была в ходу у всех левых. Чернов и его многочисленные сторонники верили, что кооперация между Демократией и коммунизмом не только возможна, но и необходима. Как результат, основная масса депутатов заняли нейтральную или, лучше сказать, пассивную позицию в отношении разворачивающихся драматических событий.

Наша маленькая группа армейских депутатов была единственной, настаивающей на действии. Напрасно мы кричали до хрипоты, что большевики готовят заговор против Учредительного собрания, что вся пресса в их руках, и оппозиционные газеты закрыты, и что у большевиков на руках все средства, чтобы повернуть события в их пользу. Напрасно мы указывали, что рано ещё спорить о законах, когда до законов дело ещё может не дойти. Напрасно делегации от различных гражданских и профессиональных организаций настаивали на координации между ними и депутатами для того, чтобы помешать коммунистам заблокировать Учредительное собрание. Их призыв получил холодный приём от бюро партии, составляющей большинство Учредительного собрания.
 
Напрасно делегация русских кооперативов, мощная организация с сорока тысячами членов, призывала к активным действиям. Эта организация возглавлялась Чайковским и Биркенгеймом, оба они имели отличную репутацию и предлагали объявить всеобщую забастовку. "Мы можем парализовать всю страну практически за одну ночь, – Биркенгейм объявил на бюро. - Эта всеобщая стачка может произвести впечатление на большевиков и отбить у них желание препятствовать Учредительному собранию. Однако для проведения стачки нам нужно иметь положительную резолюцию".

Положительную резолюцию им так никто и не дал. Наша маленькая армейская группировка была очень настойчивой. Мы снова и снова требовали действий или, по крайней мере, разрешения действовать на свой страх и риск. Наконец, нам удалось выбить от Бюро Учредительного собрания разрешение на создание военной комиссии и получить право "обеспечить и подготовить все средства для защиты Учредительного собрания".

Делом комиссии было организовать военные и гражданские элементы для того, чтобы предупредить и противодействовать любой попытке помешать нормальному проведению Учредительного собрания. Я был избран председателем этой комиссии, и перед нами стояла трудная задача. Только четыре недели оставалось до начала собрания, а наша группа была очень маленькой. Нас было всего десять человек военных, и против нас была вся организация большевистской партии.

Ситуация в Петербурге была неблагоприятной, но не безнадёжной. Оставались ещё армейские подразделения, состоящие из ветеранов, и преданные старому правительству. Эти ветераны имели больше опыта и благоразумия, чем новобранцы. С этими ветеранами мы смогли найти общий язык и создать ядро нашей оборонной организации.

В целом Петербургский военный гарнизон находился в состоянии полной деморализации. Тем не менее, несколько полков сохраняли воинскую дисциплину. Мы сосредоточили свои усилия на этих полках. Среди них Преображенский и Семёновский полки находились в самом лучшем состоянии. В течение нескольких дней мы установили тесные контакты с этими полками, а также с дивизионом бронемашин, в котором также преобладали демократические тенденции.
 
Мы получили заверения, что эти подразделения окажут активную поддержку планам защиты Учредительного собрания. Красной армии в то время ещё не существовало. Единственное, на что могли рассчитывать большевики, это на банды реэмигрантов, дезертиров и выпущенных из тюрем, которые получили название "Красной гвардии", и которые, собственно, и произвели Октябрьский переворот. В это время у коммунистов просто не было наличных сил, чтобы подавить любое выступление. Троцкий пишет об этих днях: "Ленин был обеспокоен Учредительным собранием. Он настоял, чтобы в Петроград вызвали отряд из Латвии. Ленин не доверял русским". Троцкий говорит заведомую ложь. На самом деле все эти " латыши" были реэмигрантами и импортированными боевиками, но в то время всех, кто плохо говорил по-русски звали "прибалтами" или "латышами". На самом деле эти "латыши" были теми самыми боевиками, которых сам же Троцкий и привёз с собой из Нью-Йорка. В самом Нью - Йорке ни для кого не было секретом, что это Троцкий с их отрядом делает революцию. Ленин заявил, что: " Русские могут заколебаться, а тут нужна полная решимость".

Латвия на тот момент уже была иностранным государством. Легенда о латышских стрелках, полностью высосана из пальца. Стрелки то были, но Латвия здесь была не причём. Латыши спокойный, рассудительный и медленный на подъём народ, и за пределы своей республики никогда не выезжает. большевиками просто надо было срочно объяснять явный факт обилия плохо говорящих по-русски людей среди красных комиссаров. Поскольку пресса вся уже была запрещена, то им было легко запустить легенду, что, весь этот иностранный сброд, якобы, из Латвии, хотя на самом деле они все были реэмигранты из Нью-Йорка, которые приехали с Троцким, плюс может быть какое-то количество из Европы. Им даже некоторым действительно сменили фамилии на прибалтийские, типа "Петерс", власть уже была их, что хочу – то и делаю.

Максима Горького поставили руководить новой и одной из немногих незапрещенных газет "Новая жизнь". Эта " Новая жизнь" постоянно нахваливала большевиков, особенно в последние десять дней перед Учредительным собранием. Максим Горький говорит тогда в своей газете: "Совнарком пребывал эти дни в сильном беспокойстве. Пришли новости, что Преображенский и Семёновский полки решили поддержать большинство Учредительного собрания и будут участвовать в демонстрации под лозунгом " Вся власть Учредительному собранию!".
 
Те же тенденции - и во Втором Балтийском полку". Тревога охватила всю большевистскую власть. Комиссар Кузьмин, начальник всего военного гарнизона Петрограда подтвердил всю шаткость военной силы, находящейся в его распоряжении.

А что же насчет жителей Петербурга? Жители Петербурга полностью поддерживали Учредительное собрание. В дни, предшествовавшие октябрьскому перевороту, а также во время и сразу после его, петербуржцы были сконфужены и апатичны вследствии раздражения, вызванного пассивностью Керенского и отсутствием всякой надежды на восстановление порядка. Теперь же они были твёрдо на стороне Учредительного собрания. Рабочий класс, ремесленники, торговые люди, студенты, женщины – все были готовы защитить первую русскую конституционную ассамблею. большевики прекрасно это знали, и не смотря на то, что они установили военное положение и закрыли все газеты, они понимали, что власть их еле держится. Не было никакого сомнения, что люди уже были очень недовольны большевистскими методами.

* * * *

Четыре недели лихорадочной активности нашей военной комиссии принесли свои результаты. Наши планы на 5 января были практически готовы. По мере приближения собрания у нас появлялось всё больше энтузиазма. 3 января мы ещё раз прикинули ситуацию. Власть была в руках большевиков, но ещё не окончательно. Они получили некоторое количество мест от Петербурга, но это не означало, что люди проголосовавшие за большевиков, были против Учредительного собрания. Многие люди и отдали свои голоса большевикам потому, что у них были лозунги "Немедленного мира" и " Немедленного созыва Учредительного собрания". Парадокс ситуации и состоял, как раз в том, что многие избиратели, проголосовавшие за большевиков, полностью поддерживали Учредительное собрание. Франко-Русский сталелитейный завод, а также Измайловский и Литовский полки, поддерживающие большевиков, в тоже время были против вмешательства в дела Учредительного собрания. Всякий раз, когда большевистский оратор пытался коснуться Учредительного собрания, раздавались возгласы: "Руки прочь от Учредительного собрания!".

По нашей оценке, за исключением боевиков Троцкого, и разного сброда, насчитывающих от десяти до пятнадцати тысяч человек, ни у кого не было никакого намерения атаковать Учредительное собрание. А каковы были настроения в лагере большевиков? Многие из них готовились бежать из города в преддверии победы Учредительного собрания. Все документы большевиков, опубликованные впоследствии, подтверждали их критическое положение.

Оценка нашей комиссии показывала, что шансы приблизительно равны. С нашей точки зрения, победа Учредительного собрания зависела от готовности участников бороться за само его существование. Для всех людей, кроме социал-революционных парламентариев с Болотной улицы было ясно, что судьба Учредительного собрания решиться на улицах Петербурга, а не в Таврическом дворце. Мы тщательно рассмотрели свои планы на 5 января, и как всегда Васильев снабдил нас информацией о планах большевиков. Он доложил:

- Большевики осознают трудность своего положения. Они реалисты и ожидают демонстрацию не менее двухсот тысяч человек в поддержку Учредительного собрания. Они решили разогнать её. Однако у них нет регулярных войск. Поэтому они решили мобилизовать все имеющиеся в их наличии силы, примерно двенадцать-пятнадцать тысяч человек, и сделать вооружённый кордон вокруг Таврического дворца. Очень продуманная тактика. Все прилегающие улицы будут заполнены красными дружинниками, пропускаться будут только члены Учредительного собрания. Вы понимаете вообще насколько это умный план?

Мы все ясно это видели. большевики намеревались изолировать Учредительное собрание от всего остального города и не только, таким образом, лишить его городской поддержки, но и фактически сделать депутатов узниками в своём Таврическом дворце.

- И это ещё не всё, - продолжал Васильев. - большевики понимают, что их успех зависит от того, насколько в демонстрации будут принимать участие невооружённые люди. Поэтому Ленин оказывает сильное давление на Чернова, чтобы в демонстрации принимали участие только невооружённые демонстранты.
- Я отказываюсь этому верить, – сказал член нашей комиссии Сургучёв.
- Во всяком случае, наш план ясен, - резюмировал Васильев. - Мы должны прорвать кордон и позволить людям подойти к Таврическому дворцу.

Мы все согласились. Наш план был прост: самая широкая улица, ведущая к Таврическому дворцу, это Литейный проспект. Наши два полка, расположенные у Фонтанки, образуют клин демонстрации. Бронированный дивизион, поможет полкам пробиться через большевистские кордоны к Таврическому дворцу. За ними пойдут люди. Многие профсоюзы, гражданские и ремесленные организации изъявили желание принять участие в демонстрации. Когда Таврический дворец будет освобождён, то Учредительное собрание получит возможность работать в нормальной обстановке. К сожалению, мы не видели просчётов в нашем плане.

В то время как наша военная комиссия пыталась мобилизовать силы на защиту конституционного собрания, жизнь на Болотной улице текла своим чередом. Один за другим вырабатывались проекты будущих законов, и если бы Учредительное собрание выжило, то как знать, быть может, наша страна получила бы прогрессивное законодательство. Например, был выработан обширный закон по всеобщему образованию, затем новый закон о землевладении, который совсем по другому распределял землю в стране, и который был выработан с мельчайшими подробностями. Существенная автономия предоставлялась различным национальным областям России. Общее предположение было такое, что страна как бы приобретала форму новых Соединённых Штатов России. И люди, которые всё это составляли, уже мнили себя входящими в историю "отцами-основателями нации" по образу и подобию "отцов-основателей" Америки. Право на частную собственность было сохранено и были выражены надежды, что частная инициатива быстро разовьёт промышленность и коммерцию. Делегаты выказали мало интереса к тому, что пыталась сделать наша оборонная комиссия. Казалось, они полностью отрешились от всего того, что происходило в городе.

Мы были в приподнятом настроении, когда собрались на квартире Васильева вечером 3-го января и делегировали Сургучёва доложить наши планы президиуму и получить окончательное добро. Он возвратился поздно ночью. Мы сразу поняли, что что-то случилось. Он был мрачен и молчал.

- Всё потеряно, – сказал он наконец. - Васильев был прав. Чернов, потакатель, под давлением Ленина согласился продать нас на корню.

И он объяснил, что в связи с тем, что основных лидеров партии правых социалистов большевики пересажали, этот Виктор Чернов оказался вдруг в лидерах партии. Он сразу завозражал против принятия участия в демонстрации вооружённых людей. "Мы должны избегать всех враждебных актов, которые могут вызвать неудовольствие большевиков. Мы должны демонстрировать наше стремление кооперировать с ними. Мы ведь также являемся и их представителями, и это наша задача начертать будущее России" - разглагольствовал Чернов.

Большинство скрытых агентов в президиуме и в национальном комитете согласились с Черновым. Некоторые отказались даже допустить саму возможность, что большевики конспирируют за спиной Учредительного собрания. "Это авантюра, эта вооружённая демонстрация, - настаивал Марк Вишняк, который был генеральным секретарём бюро. - Это может испортить всё открытие конвенции. Нас избрали, чтобы представлять законы, а мы чем тут будем заниматься?" - продолжал он.

Чернов уверил всех, что дескать, Ленин довёл до его, Чернова, сведения, что никаких посягательств на Учредительное собрание не будет.

- Кто конкретно сказал вам об этом? – сердито спросил Сургучёв Чернова.
- Мартов и Натансон информировали меня о данной позиции Ленина.
- Это что было официально объявлено? - настаивал наш делегат.
- Да, более или менее, и если вы хотите знать, я сам попросил их выяснить это у Ленина, – признался Чернов. - Ленин не имеет никаких задних планов в отношении Учредительного собрания. Всякая вооружённая демонстрация спровоцирует конфликт с властями большевиков. Мы должны избежать этого любой ценой.

Напрасно старался Сургучёв защитить наши планы. Он обрисовал мрачную ситуацию в Петербурге. Он указал на развёрнутую большевиками кампанию против Учредительного собрания, на аресты депутатов, концентрацию вооружённых банд вокруг Смольного и полное запрещение оппозиционной прессы. Но все эти доводы не произвели никакого впечатления на президиум ассамблеи. Было принято решение, что участникам демонстрации не разрешается приносить с собой оружие на демонстрацию.

- Невооружённые солдаты и гражданские лица, конечно, приветствуются, – заключил Чернов.
- Вам мало было уже одного урока, – закричал Сургучёв. - Вы получите горький урок послезавтра. Вы слепы как кроты. Разве вы не понимаете, что вопрос между большевиками и демократическими партиями будет разрешён не в Таврическом дворце, а на улицах Петербурга?

И он ушёл, не попрощавшись. Мы были раздавлены решением. Невероятно! Было ясно, что все надежды на Демократию перечёркнуты одним наивным решением Вишняка, Чернова и им подобным. Однако, нам, вроде, как надо было подчиниться, и мы подчинились.

* * * *

После того, как с этих событий прошли дни, недели и месяцы, когда мы подчинились решению Центрального Комитета партии, меня постоянно мучило растущее чувство вины. Это чувство вины и ощущения собственной слабости, отсутствия лидерства и мужества. Как председатель оборонной комиссии Учредительного собрания, моей обязанностью было игнорировать запрещение президиума ассамблеи и осуществить тот план, который мы задумали.
 
Это была моя обязанность, мой долг 5 января привести войска, верные Демократии, и рассеять кордон красных наёмников, окружавших Таврический дворец. Конечно, был риск, но и, конечно. Были хорошие шансы. Ведь события, происходившие 5 января, явно показывали волю народа, но я не оправдал надежд. Я упустил возможность предотвратить захват власти большевиками и установление режима уничтожения русского народа. Нет оправдания моей пассивности.
 
Довод, что, дескать, у меня не было высокой должности в партии, отвергается моей совестью. Как человек, глубоко верящий в Демократию, я был обязан руководствоваться моими убеждениями. И даже теперь, спустя столько десятилетий с момента разгона Первого Учредительного Собрания 5 января 1918 года, моё чувство личной вины я ощущаю также остро, как и тогда, пятьдесят лет назад.
Оглавление
 
www.pseudology.org