Шарль Пьер Бодлер Вино и гашиш как средства для рассширения человеческой личности Вино Один очень знаменитый и, в то же время, очень глупый человек - два качества, очень часто идущие рука об руку, что, без сомнения, я буду еще не раз иметь печальное удовольствие доказать - отважился в книге, посвященной "кушаньям и напиткам" и преследующей двоякую цель, гигиеническую и гастрономическую, в главе, посвященной вину, написать нижеследующее; "Патриарх Ной считается изобретателем вина; это напиток, приготовляемый из плодов винограда". Вот и все; больше - ни слова. Перелистывайте книгу сколько угодно, переворачивайте ее, как хотите, -  справа налево и слева направо - вы не найдете в "Физиологии вкуса" этого знаменитого и почтенного Брия-Саварена ничего, кроме "Патриарх Ной..." и "это напиток..." Представляю себе, что обитатель Луны или какой-нибудь далекой планеты, путешествующий по нашему миру и утомленный длинными переездами, хочет утолить жажду и согреть свой желудок, Он желает войти в курс удовольствий и обычаев нашей Земли. Он смутно слышал кое-что о восхитительных напитках, из которых граждане этого шара черпают, по своему желанию, бодрость и веселье. Чтобы не ошибиться в выборе, житель Луны раскрывает этот талмуд, непререкаемый авторитет в вопросах вкуса, книгу знаменитого и непогрешимого Брия-Саварена, и находит там в главе о вине драгоценное указание; "Патриарх Ной..." и "этот напиток приготовляемый..." Вполне ясно и чрезвычайно вразумительно, Прочитав эту фразу, нельзя не получить совершенно правильного, точного представления о всех винах, о различных их свойствах, их недостатках, их влиянии на желудок и мозг. Ах, дорогие друзья, не читайте вы Брия-Саварена! "Господь охраняет своих любимцев от бесполезного чтения", - вот основное изречение небольшой книжки Лафатера, философа, любившего людей больше, чем все властители древнего и нового мира. Именем Лафатера не названо никакое блюдо или печенье, но память об этом ангеле во плоти все же будет жить среди христиан и тогда, когда сами добрые буржуа позабудут о Брия-Саварене - этой нелепой разновидности сдобной булки, наименьший из грехов которой состоит в том, что она заставляет забивать голову невероятно глупыми правилами, почерпнутыми в пресловутом сочинении, украшенном тем же именем. И если новое издание этого сочинения отважится оскорбить здравый смысл современного человечества, то неужели же вы все, кто пьет с горя или радости, вы все, кто ищет в вине воспоминаний или забвения и, не находя его в достаточно полной степени, смотрит на свет исключительно сквозь дно бутылки, вы, о которых забыли и с которыми не считаются, -  неужели же кто-нибудь из вас купит хоть один экземпляр этой книги и воздаст добром за зло, благодеянием за невнимание? Открываю Kreislerian'y божественного Гофмана и читаю там любопытное наставление. "Добросовестный музыкант, чтобы сочинить оперетку, должен пить шампанское, В нем найдет он игривую и легкую веселость, нужную для этого жанра. Религиозная музыка требует рейнвейна или юрансонского вина. Как в основе всех глубоких мыслей, в них есть опьяняющая горечь, но при создании героической музыки нельзя обойтись без бургундского; в нем настоящий пыл и патриотическое увлечение". Вот это читать приятнее, чем Брия-Саварена; помимо любовного отношения знатока - только удивительное беспристрастие, поистине делающее честь немцу! Гофман установил своеобразный психологический барометр, назначение которого -отмечать различные явления духовной жизни; в нем мы находим следующие деления: "слегка ироническое, •смягченное снисходительностью настроение; стремление к одиночеству, сопровождаемое глубоким чувством самоудовлетворения; музыкальная веселость, несносная для самого себя; стремление отрешиться от своего я, крайняя объективность; слияние моего существа с природою". Разумеется, деления духовного барометра Гофмана были расположены в порядке их последовательного развития, как в обыкновенных барометрах, Мне кажется, что существует несомненное родство между этим психологическим барометром и описанием музыкальных свойств вина. Гофман начал зарабатывать деньги как раз к тому времени, когда его должна была похитить Смерть. Счастье улыбалось ему. Как и наш милый и великий Бальзак, только к концу дней своих он увидел, как стала загораться заря его заветнейших упований. В эту эпоху издатели, наперебой старавшиеся получить его рассказы для своих сборников, чтобы заслужить его благосклонность, прилагали к денежной посылке ящик французских вин. II Кто не изведал вас, глубокие радости вина? Каждый, кто чувствовал потребность заглушить угрызения совести, вызвать воспоминания пережитого, утопить горе, построить воздушный замок - все, в конце концов, прибегали к таинственному божеству, скрытому в глубинах виноградной лозы. Как величественны зрелища, вызываемые вином и освещенные внутренним солнцем! Как неподдельна и как жгуча эта вторая молодость, черпаемая из него человеком! Но вместе с тем, как опасны его молниеносные восторги и его расслабляющие чары! И все же, скажите по совести, вы, судьи, законодатели, люди общества, все те, кого счастье делает добрыми, кому так легко быть добродетельными и здоровыми при вполне обеспеченном существовании, скажите, у кого из вас хватит жестокой смелости осудить человека, вливающего в себя творческий дух? К тому же, вино не всегда оказывается таким страшным, уверенным в своей победе борцом, который поклялся не оказывать ни жалости, ни благодарности. Вино напоминает человека: никогда нельзя знать, до какой степени его можно уважать или презирать, любить или ненавидеть, и на какие возвышенные подвиги или чудовищные преступления человек способен. Поэтому не будем к вину более жестокими, чем к самим себе, и будем смотреть на него, как на равного. Иногда мне кажется, что я слышу, как вино говорит. Оно говорит языком своей души, тем голосом духов, который могут слышать только духи: "Человек, возлюбленный мой! Мне хочется, невзирая на мою стеклянную тюрьму и пробковые засовы, обратиться к тебе с песней, исполненной братской любви, радости, света и надежды, Я не могу быть неблагодарным, я знаю, что тебе обязано я жизнью, Я знаю, что ради меня ты работал, обливался потом, в то время, как солнце палило твою спину, Ты дал мне жизнь, я отблагодарю тебя. Я щедро уплачу мой долг, ибо я испытываю необычайную радость, когда я вливаюсь в пересохшую от труда глотку. И мне гораздо приятнее находиться в груди хорошего человека, чем в мрачных и безжизненных погребах. Это для меня - радостная могила, в которой я с восторгом выполню мое назначение, Я произведу хорошую встряску в желудке работника, а оттуда, по невидимым ступеням, я поднимусь к нему в мозг и там исполню мой последний танец. Слышишь ли, как бродят и звучат во мне мощные песни старых времен, песни любви и славы? Я - душа отечества, я наполовину - ловелас, наполовину - воин. Я - надежда воскресений. Трудовые дни создают благополучие; вино дает счастье в воскресные дни, Облокотившись на свой семейный стол, с засученными рукавами, ты с гордостью воздашь мне честь и будешь воистину доволен. Я зажгу огонь в глазах твоей немолодой жены, твоей давней подруги, делившей с тобой твои повседневные горести и твои заветные надежды, Я сделаю нежным ее взор и в глубине ее зрачков зажгу огонь ее юности. И твоему дорогому малышу, слабенькому и бледному, этому бедному ослику, запряженному в тот же тяжелый воз, что и коренник, я буду маслом, укрепляющим мускулы атлетов древности, для этого нового, вступающего в жизнь борца. Живительной амброзией прольюсь я в глубину груди твоей. Я буду зерном, оплодотворяющим вспаханную борозду. И от союза нашего родится Поэзия. Вдвоем с тобой мы создадим себе Божество и понесемся в бесконечность, как птицы, как бабочки, как сыны Девы, как благоухания, как все, что есть крылатого на земле". Вот что поет вино на своем таинственном языке, Горе тому, чье эгоистическое и закрытое для братских страданий сердце никогда не слышало этой песни! Мне часто приходила мысль, что если бы Иисус Христос оказался в наши дни на скамье подсудимых, то какой-нибудь прокурор, наверное, стал бы доказывать, что преступления его усугубляются рецидивом. Что касается вина, то оно повторяет свои преступления изо дня в день. Изо дня в день повторяет оно свои благодеяния. Без сомнения, этим и объясняется та ярость, которую оно вызывает во всех наших моралистах. Говоря о моралистах, я разумею ложных моралистов, фарисеев. Однако я хотел говорить о другом. Спустимся немного ниже. Всмотримся в одно из таинственных существ, порожденных нечистыми извержениями больших городов; бывают ведь такие странные ремесла, число их огромно. С ужасом думал я иногда о том, что существуют ремесла, не приносящие никакой радости, ремесла, не дающие никакого удовольствия; тяжкий труд - без какого-либо утешения, а горести - без воздаяния; но я ошибался. Вот человек, в обязанности которого входит собирать дневные отбросы столицы. Все, что было извергнуто огромным городом, все, что было потеряно, выброшено, разбито - все это он тщательно сортирует, собирает. Он роется в остатках развратных кутежей, в свалке всевозможной дряни, Он всматривается, производит искусный отбор; он собирает - как скупец сокровища - всякие нечистоты, которые, вновь побывав между челюстями божественной Промышленности, станут предметами потребления или наслаждения, Вот идет он при смутном свете трепещущих от ночного ветра фонарей, вверх по извилистой улице холма Св. Женевьевы, сплошь заселенной беднотой. Он покрыт своей рогожной накидкой, с крючком, изображающим цифру семь. Он идет, покачивая головой, спотыкаясь о камни мостовой, совсем как юные поэты, слоняющиеся целыми днями по улицам и подыскивающие рифмы. Он говорит сам с собою: он изливает свою душу в холодный, сумрачный воздух ночи. Это великолепный монолог, по сравнению с которым покажутся жалкими самые чувствительные трагедии. "Вперед! Марш! Дивизия, первая колонна, армия!" Совершенно как Бонапарт, умирающий на острове Св. Елены! Его семерка будто превращается в железный скипетр, а рогожная накидка - в императорскую 'мантию. Вот он приветствует свою армию. Сражение выиграно, но день был жаркий. Он проезжает верхом под триумфальными арками. Сердце его полно счастья. С восторгом прислушивается он к крикам восхищенной толпы. Сейчас он продиктует законы, превосходящие мудростью все, уже существующие. Он торжественно клянется осчастливить свои народы. Человечество избавлено от нищеты и порока! И однако спина и поясница его истерты тяжелой корзиной. Он истерзан семейными заботами. Он весь изломан сорокалетним трудом и беготней. Старость мучит его. Но вино, как новый Пактол, осыпает изнемогающее человечество золотом своих щедрот. Подобно добрым королям, оно насыщает свою власть благодеяниями и прославляет свои подвиги устами подданных. Есть на земном шаре несметные безымянные множества людей, страдания которых не могут быть утолены сном. Для них вино слагает свои песни и поэмы. Без сомнения, многие найдут меня чересчур снисходительным. "Вы оправдываете пьянство, вы идеализируете распущенность!"   Признаюсь, что при виде благодеяний у меня не хватает духа считать обиды. К тому же, я уже заметил, что вино уподобляется человеку и что преступления того и другого равны их высоким качествам. Чего же больше! С другой стороны, вот еще одно соображение, Представим себе, что вино вдруг исчезло из человеческого производства; я думаю, что для физического и духовного благоденствия нашей планеты это принесло бы только ущерб, образовалась бы какая-то пустота, пробел, уродство гораздо более страшное, чем все те излишества и извращения, которые приписываются действию вина. Не имеем ли мы оснований признать, что субъекты, никогда не пьющие вина -по наивности ли, или по убеждению - просто глупцы или же лицемеры? Глупцы, т. е. люди, не понимающие ни человечества, ни природы - художники, отрицающие выработанные веками средства искусства, рабочие, презирающие технику: лицемеры, т, е. сластолюбцы, стыдящиеся своего сластолюбия, фанфароны, выставляющие напоказ свою трезвость, но выпивающие втихомолку от людей и имеющие какой-нибудь тайный порок. Человек, ничего не пьющий кроме воды, что-то скрывает от своих ближних. Вот вам пример. Несколько лет тому назад на художественной выставке толпа глупцов осаждала одну картину -вылощенную, зализанную, отлакированную, словно предмет промышленности. Это была прямая противоположность тому, что мы именуем художественным произведением; нечто, напоминающее стряпню Дроллинга, но в то же время отличное от нее, как сумасшествие отлично от глупости или исступленный фанатик - от простого правоверного. В этой кишащей подробностями картине отчетливо видны были даже летящие мухи. Меня, как и всех других, тоже потянуло к этому чудовищному произведению; однако я стыдился своей слабости, ибо это было влечение к отвратительному. Наконец, я заметил, что мною бессознательно руководит своего рода философская любознательность, непреодолимое желание понять, каков мог быть нравственный облик человека, создавшего эту необычайную мерзость. Я внутренне бился об заклад с самим собою, что человек этот должен быть скверным. Я навел справки, и оказалось, что мой психологический инстинкт может торжествовать: я узнал, что этот изверг ежедневно встает с зарею, что он погубил свою кухарку и что он никогда ничего не пил, кроме молока. Еще один-два примера, и мы установим тезисы. Однажды я заметил на тротуаре большую толпу. Мне удалось заглянуть через плечи зевак, и вот какое зрелище предстало перед моими глазами: растянувшись на земле, лицом вверх лежал человек; глаза его были открыты и устремлены в небо; другой стоял перед ним и вел с ним переговоры исключительно жестами; человек, лежавший на земле, отвечал ему только глазами, причем оба, казалось, были преисполнены какой-то удивительной благожелательности. Жесты того, что был на ногах, давали понять распростертому: "Пойдем, пойдем еще раз; ведь счастье так близко - всего в двух шагах; дойди только до угла улицы. Берег скорби еще не скрылся из виду, мы еще не выплыли в безбрежное море грез. Мужайся! Пойдем, дружище, прикажи ногам своим подчиниться твоей мысли". Все это сопровождалось ритмическими пошатываниями. Без сомнения, другой уже выплыл в безбрежное море (к тому же, он плавал в луже), ибо его блаженная улыбка говорила; "Оставь в покое своего друга. Берег скорби уже скрыт благодетельными туманами; мне более нечего просить у бога грез", Я уверен даже, что слышал, как вздох, слетевший с его уст, сложился в едва внятную фразу: "Надо и честь знать!" Вот высшая степень возвышенного! Но в состоянии опьянения существует, как вы сейчас увидите, еще и сверхвозвышенное. Приятель, неизменно преисполненный снисходительностью, уходит в кабачок один и возвращается с веревкой в руке. Очевидно, он не мог примириться с мыслью о том, что ему придется плыть в поисках счастья в одиночку, а потому явился в карете за своим другом. Карета - это веревка: он обмотал эту карету вокруг поясницы приятеля. Распростертый улыбнулся: без сомнения, он оценил эту материнскую заботливость. Другой завязал узел, затем двинулся шажком, как смирная и умная лошадь, и повез своего друга навстречу счастью. Тот, которого везли или, лучше сказать, волокли (причем он вытирал мостовую спиною), продолжал улыбаться неизъяснимо блаженной улыбкой. Толпа стояла неподвижно, совершенно пораженная, ибо слишком прекрасное, превосходящее поэтическую восприимчивость человека, всегда порождает скорее удивление, чем умиление. Был один человек, испанец, гитарист, который долго путешествовал с Паганини: это было еще до того, как Паганини стал общепризнанной знаменитостью. Они вели вдвоем бродячую цыганскую жизнь, жизнь странствующих музыкантов, людей без роду, без племени. Оба они - скрипка и гитара - давали концерты всюду, где проходили. Так скитались они довольно долго по разным странам. Испанец мой обладал таким талантом, что, подобно Орфею, мог сказать: "Я - повелитель над природой". Всюду, где он проходил, пощипывая струны своей гитары и заставляя их гармонично трепетать под пальцами, он собирал целую толпу почитателей. Обладатель такого секрета никогда не умрет с голоду. За ним идут, как за Иисусом Христом. Как отказать в обеде и ночлеге гению, волшебнику, который в душе вашей заставляет звучать прекраснейшие мелодии, самые таинственные, самые неизведанные, самые волшебные? Меня уверяли, что человек этот из инструмента, дающего только ряды последовательных звуков, умел извлекать длящиеся звуки, Паганини заведывал кассой; он распоряжался общими фондами, что никому не покажется удивительным. Касса путешествовала непосредственно на управителе; она то поднималась вверх, то находилась внизу. Сегодня она помещалась в сапогах, завтра зашивалась в складках одежды. Когда гитарист, который любил хорошо выпить, осведомлялся, в каком положении их финансы, Паганини отвечал, что в кассе нет ничего или почти ничего; в этом случае Паганини походил на тех старцев, которые всегда боятся несостоятельности. Испанец ему верил или делал вид, что верил, и со взором, устремленным на горизонт, шел по дороге, терзая струны своей неразлучной спутницы. Паганини шел по другой стороне дороги. Таков у них был договор -чтобы не стеснять друг друга. Каждый упражнялся таким образом и работал на ходу. Придя в какое-либо место, где была надежда на сбор, один из них играл свое сочинение, а другой тут же импровизировал вариацию, аккомпанировал. Никто никогда не узнает, какое наслаждение и какую поэзию несла в себе эта жизнь трубадуров. Не знаю, по какой причине они расстались. Испанец стал путешествовать один. Однажды вечером он пришел в небольшой городок в юрском департаменте; он распорядился расклеить афиши и объявить концерт в зале мэрии. В концерте должен был участвовать он один, со своей гитарой. Он дал о себе некоторое понятие, поиграв в нескольких кафе, и в городке нашлись музыканты, которые были поражены этим дивным талантом. Как бы то ни было, народу собралось много. Испанец мой - в каком-то закоулке города неподалеку от кладбища - откопал другого испанца, земляка. Он был чем-то вроде подрядчика по устройству похорон, мраморщика, изготовлявшего памятники. Как и все люди, по ремеслу имеющие отношение к похоронам, он любил выпить. Таким образом, бутылка и общее отечество завели их далеко; музыкант не расставался уже с мраморщиком. В день концерта, в назначенный час, они были вместе, но где? Вот это-то и составляло вопрос, который необходимо было разрешить. Обыскали все кабаки в городе, все кафе. Наконец, откопали его вместе с приятелем в какой-то невообразимой конуре, совершенно пьяного; в таком же состоянии был и его товарищ. Далее следуют сцены, достойные Кина и Фредерика. Наконец, он согласился играть, но ему пришла в голову неожиданная идея: "Ты будешь играть со мною", - сказал он своему приятелю. Тот начал отказываться; у него была скрипка, но играл он на ней, как самый ужасный тапер. "Ты будешь играть, или я отказываюсь играть!" Никакие увещания, никакие доводы не помогли, необходимо было уступить, И вот они на эстраде, перед сливками местной буржуазии. "Принесите вина", - говорит испанец. Похоронных дел мастер, известный всему городу (но отнюдь не как музыкант) был слишком пьян, чтобы стесняться. Когда принесли вино, то уже терпения их не хватало подождать, пока раскупорят бутылки, Мои неприличные повесы сносят им головы ударами ножа, как люди самого дурного тона. Можете себе представить, какой эффект это произвело на нарядную провинциальную публику! Дамы удаляются, и при виде этих двух пьяниц, имевших вид совершенно ненормальных, многие уходят, чувствуя себя оскорбленными. Но повезло тем, у кого брезгливость не заглушила любопытства, и кто имел мужество остаться. "Начинай!" -сказал гитарист мраморщику. Невозможно выразить, что за звуки извлек пьяный скрипач! Вакх в исступлении, режущий пилою камень. Что он играл, или что он пытался сыграть? Не все ли равно? Первую попавшуюся арию, Вдруг энергичная и нежная мелодия, прихотливая и вместе с тем цельная, облекает, затушевывает, сглаживает, заслоняет визгливые звуки. Так громко поет гитара, что скрипки уже не слышно. И, тем не менее, это была несомненно та же ария, хмельная ария, начатая мраморщиком. Гитара звучала с удивительной выразительностью; она болтала, она пела, она декламировала с поразительной силой, с неслыханной верностью и чистотой дикции. Гитара импровизировала вариацию на тему, данную скрипкой. Она позволяла ей вести себя и с материнской заботливостью облекала пышным покровом тощую наготу звуков скрипки. Читатель поймет, что подобные вещи не поддаются описанию; достоверный и серьезный очевидец рассказывал мне эту историю. Публика, в конце концов, опьянела гораздо больше, чем сам музыкант. Испанца приветствовали, чествовали, осыпали похвалами с горячим энтузиазмом. Но, по-видимому, характер местной публики не понравился ему, ибо это был единственный раз, когда он согласился играть. Где он теперь? Какое солнце видело его последние грезы? Какая земля приняла его прах? Какой ров служил ему убежищем в ею предсмертной борьбе? Где опьяняющие благоухания опавших цветов? Где волшебные краски прежних закатов? III Я, разумеется, не сообщил вам ничего особенно нового. Всякий знает, что такое вино: все любят вино. Когда появится врач, который будет и философом, -  чего до сих пор не встречалось, он сможет написать глубокомысленное исследование о вине, о той особой двуединой психологии, которая создается соединением вина и человека. Он объяснит нам, как и почему известного рода напитки обладают способностью безгранично усиливать индивидуальность мыслящего существа, создавая, таким образом, как бы новую личность - таинство, в котором человек и вино, бог животного царства и бог растительного царства, играют роль Отца и Сына в Троице и порождают собою Святой Дух - того высшего человека, который обязан своим происхождением в равной степени тому и другому. Есть люди, которым вино дает такой могучий прилив энергии, что они еще крепче держатся на ногах и слух их становится удивительно тонким. Я знавал одного человека, у которого, когда он находился в состоянии опьянения, ослабевшее зрение вновь приобретало всю свою природную остроту. Вино превращало крота в орла. Один старинный неизвестный писатель говорит: "Ничто не может сравниться с радостью человека, который пьет. Разве только радость самого вина, когда его пьют". Действительно, вино играет роль интимного друга в жизни человека, такого интимного друга, что я не удивился бы, если бы некоторые последовательные умы, увлекшись пантеистической идеей, признали его живым, одушевленным существом. Вино и человек представляются мне двумя друзьями-борцами, вечно сражающимися друг с другом и вечно примиряющимися, причем побежденный всегда обнимает своего победителя. Бывают, правда, злые пьяницы; это люди, дурные от природы. Плохой человек становится от вина отвратительным, тогда как добрый делается превосходным. Теперь мне предстоит говорить об одном веществе, вошедшем в моду несколько лет тому назад, об одном снадобье, восхитительном с точки зрения известного рода дилетантов, но гораздо более страшном и могущественном в своем воздействии на человека, чем вино. Я постараюсь описать все производимые им дефекты. Затем, возвратившись к картине различных последствий употребления вина, сравню эти два искусственных средства, с помощью которых человек, усиливая свою личность, творит из нее некоторого рода божество. Я укажу на вредные стороны гашиша, из которых самая меньшая, несмотря на бесчисленные сокровища благожелательства, которые он, по-видимому, раскрывает в сердце или, вернее, в мозгу человека, -  самая меньшая, говорю я, -  это его антиобщественность, тогда как вино глубоко человечно и, я сказал бы даже, представляет собою подобие деятельного человека, Гашиш В этом первоначальном очерке о гашише, изданном десятью годами раньше предыдущего, естественно, встретится немало повторений того, что мы видели в окончательной редакции. Автор без стеснения переписывал самого себя после десятилетнего промежутка: поэтому он воспроизводит, иногда даже в одних и тех же выражениях, тот или иной факт или рассказ, уже приведенный в его первой работе. Несмотря на невыгодное впечатление, производимое этим повторением, мы воздержались от каких-либо переделок текста; мы решили примириться с неудобствами, происходящими от некоторых неизбежных повторений, чем делать купюры, нарушающие пропорциональность и построение той или другой редакции. (Примеч. франц. издателя). Во время сбора конопли случаются странные явления с работниками, с мужчинами и с женщинами, Какое-то опьяняющее дыхание поднимается от срезанных стеблей растения, словно обвивает оно ноги и коварно бросается в мозг. Голова работающего начинает кружиться, иногда им овладевает мечтательность. Члены слабеют и отказываются служить. Впрочем, в детстве со мной происходили подобные явления, когда я ради забавы валялся на копнах скошенной люцерны. Многочисленные попытки получить гашиш из французской конопли не увенчались успехом, и те, кто одержим желанием испытать волшебные наслаждения, продолжают употреблять гашиш, доставляемый из-за Средиземного моря, т. е. приготовленный из индийской или египетской конопли, гашиш получается из отвара индийской конопли и небольшого количества опиума. Вот перед вами зеленоватое варенье со странным запахом, до того сильным, что он вызывает отвращение, что, впрочем, свойственно даже самому тонкому аромату, если довести до максимума его концентрацию, уплотнить его. Возьмите на ложечку небольшое количество, величиной с орех, и вы будете обладать счастьем - счастьем безусловным со всеми его восторгами, со всем его юношеским безумием, полным бесконечного блаженства. Вот оно, это счастье, в виде маленького комочка варенья. Не бойтесь проглотить его - от этого не умирают: физические органы не испытают серьезного вреда. Быть может, ваша воля потерпит от этого некоторый ущерб, но теперь мы не будем касаться этого. Чтобы придать гашишу больше силы, нужно растворить его в горячем черном кофе и выпить натощак; обед придется отложить до десяти часов вечера или до полуночи; можно будет съесть только немного чистого супа, и то не сразу. Несоблюдение этого простого правила влечет за собою рвоту, так как обед и гашиш не уживаются друг с другом. Многие невежды или глупцы, не считающиеся с этим условием, жалуются, что гашиш слабо действует. Едва вы проглотили эту небольшую дозу, - что, впрочем, требует известной решимости, ибо, как я уже заметил, вещество это столь пахуче, что вызывает у некоторых позывы к тошноте, -  как вами овладевает, некоторое беспокойство. Вы слышали кое-какие разговоры о чудодейственных последствиях принятия гашиша, ваше воображение создало уже свое представление, свой идеал опьянения, и вы горите нетерпением знать, насколько результат оправдает ваше представление. Промежуток времени между приемом зелья и первой реакцией колеблется в зависимости от темпераментов, а также от привычки. Люди, знакомые с гашишем, уже принимавшие его, иногда через полчаса чувствуют уже начало действия. Я забыл сказать, что так как гашиш производит в человеке усиление всех его способностей и, в то же время, делает его чрезвычайно восприимчивым к окружающей среде, то необходимо подвергать себя его действию при наиболее благоприятных условиях, в соответствующей обстановке. Всякая радость, всякое благополучие принимают грандиозные размеры, всякая горесть, всякая забота становится необычайно глубокой. Не производите над собой подобного опыта, если вам предстоит платить по векселям. Я уже сказал, что гашиш не обладает творческой способностью. Он не дает утешения, подобно вину; он только безмерно расширяет человеческую личность в тех условиях, в каких она находится. Необходимо позаботиться, чтобы помещение было уютно и красиво обставлено, чтобы окружающая природа была живописна, чтобы состояние духа было свободным и непринужденным; желательно присутствие нескольких сообщников, духовный уровень которых был бы близок вашему, и чтобы была возможность слушать музыку. Обычно новички, в первой фазе этого посвящения, жалуются на. медленность действия наркотика. Они ожидают его с нетерпением, и, так как она не наступает так скоро, как им хотелось бы, они начинают издеваться и бурно выражать недоверие, что очень забавляет людей, знакомых со всеми фазами действия гашиша. Чрезвычайно забавно наблюдать, как появляются новые приступы, как число их увеличивается именно во время этого скептицизма. Первоначально вами овладевает какая-то нелепая, непобедимая смешливость. Самые обыденные представления, самые простые слова принимают какую-то новую, крайне странную окраску. Эта смешливость невыносима для вас самих, но противиться ей бесполезно. Демон овладел вами; те усилия, которые вы будете употреблять, чтобы побороть ее, только усилят припадок. Вы смеетесь над собственной глупостью и безумием; ваши товарищи смеются над вами в лицо, но вы не сердитесь на них, ибо благодушие - одна из характерных черт при отравлении гашишем - начинает уже проявлять себя. Эта странная веселость, эта болезненная радость, эта неуверенность и нерешительность состояния продолжаются обыкновенно недолго. Иногда люди, совершенно неспособные к игре слов, импровизируют бесконечные вереницы каламбуров, сочетаний идей, совершенно невероятных, способных поставить в тупик самых искушенных знатоков этого искусства. По прошествии нескольких минут соотношения между идеями становятся настолько неопределенными, связь между понятиями делается настолько неуловимою, что только ваши сообщники, ваши единоверцы в состоянии понимать вас. Ваше безумие, ваши взрывы смеха показались бы верхом глупости всякому человеку, не находящемуся в таком же состоянии, как и вы. Благоразумие постороннего забавляет вас безмерно; его хладнокровие вызывает в вас самое ироническое отношение; он кажется вам самым глупым и самым смешным человеком. Что касается ваших товарищей, то вы прекрасно понимаете Друг друга. Вскоре вы будете объясняться друг с другом только взглядами. На самом же деле довольно комично положение именно тех, кто предается веселости, непонятной для того, кто не живет в том же мире. Они смотрят на него с величайшим изумлением. С этого момента идея превосходства появляется на горизонте вашего рассудка. Вскоре она примет необъятные размеры. Я был свидетелем довольно странного и любопытного явления: служанка, которая должна была разносить табак и прохладительное людям, принявшим гашиш, видя себя окруженной странными физиономиями, с глазами, буквально вылезающими из орбит, захваченная этой нездоровой атмосферой, этим общим безумием, разразилась приступом бессмысленного смеха и, уронив поднос, который разбился вместе со всеми чашками и стаканами, в ужасе убежала из комнаты. Все рассмеялись. На следующий день она призналась, что в течение нескольких часов она испытывала что-то непередаваемо странное, была совсем чудная, сама не своя. Между тем, она не принимала гашиша. Вторая фаза дает знать о себе ощущением холода в конечностях и страшной слабостью; руки у вас совершенно расслаблены, а в голове и во всем теле чувствуется тягостное оцепенение. Глаза расширяются и, кажется, готовы выскочить из орбит в неудержимом экстазе. Лицо покрывается бледностью, становится влажным и зеленоватым. Губы сжимаются и непроизвольно втягиваются внутрь. Глубокие, хриплые вздохи вырываются из груди, как будто ваша прежняя сущность не в силах вынести тяжести вашей новой природы. Чувства приобретают необычайную тонкость и остроту. Глаза проникают в бесконечность. Слух воспринимает самые неуловимые звуки посреди самого невероятного шума. Начинаются галлюцинации, Внешние предметы принимают чудовищные очертания. Они являются вам в неведомых до сих пор формах. Затем они теряют постепенно свои формы и, наконец, проникают в ваше существо или, вернее, вы проникаете в них. Происходят самые странные превращения, самая необъяснимая путаница понятий. Звуки приобретают цвет, краски приобретают музыкальность. Музыкальные ноты превращаются в числа, С поразительной быстротой вы произведете удивительные математические вычисления по мере того, как музыкальная пьеса развивается внутри вас. Вы сидите и курите; вам кажется, что вы находитесь в трубке, и трубка курит вас, и вы выпускаете себя в виде синеватого дыма. При этом вы чувствуете себя прекрасно; вас занимает и беспокоит только один вопрос: что нужно предпринять, чтобы выйти из трубки? Этот бред продолжается целую вечность, С большим усилием вам удается в момент просветления взглянуть на часы. Вечность, оказывается, длилась всего одну минуту. Но вот вас уносит другой поток идей. Всего на одну минуту он захватит вас несущимся вихрем, и минута эта снова покажется вечностью. Отношения между временем и бытием нарушены, благодаря количеству и интенсивности ощущений и представлений. В один час можно прожить несколько человеческих жизней, Это и составляет сюжет Шагреневой кожи. Гармонии между органами и их действиями более не существует. Время от времени личность исчезает, и объективность, присущая поэтам-пантеистам, так же, как и великим актерам, достигает такой степени, что вы смешиваете себя с внешними предметами. Вот вы становитесь деревом, стонущим под напорами ветра, поющим природе свою мелодию. Теперь вы парите в небесной лазури, бесконечно раздвинувшей свои пределы. Всякое страдание исчезает. Вы более не сопротивляетесь, вас уже захватило, вы уже не владеете собою, но вы нисколько этим не огорчены. Сейчас совершенно исчезает всякое представление о времени. Иногда наступают моменты просветления; вам кажется, что вы выходите из чудесного, фантастического мира. Правда, вы сохраняете способность наблюдать за самим собой, и завтра у вас сохранится воспоминание о некоторых ваших переживаниях. Но вы не можете использовать сейчас эту способность: вам не удастся очинить перо или карандаш - это было бы выше ваших сил. Вдруг музыка начинает рассказывать вам бесконечные поэмы, делает вас участником самых фантастических, порою ужасных драм. Она сливается с предметами, находящимися перед вашими глазами. Рисунки на потолке, даже посредственные или никуда не годные, начинают жить поразительной жизнью. Прозрачная вода течет по волнующемуся зеленому лугу. Нимфы с роскошными формами смотрят на вас очами, более ясными, чем вода и лазурь. Я замечал, что вода обладает роковыми дарами над всеми сколько-нибудь художественными натурами, опьяненными гашишем. Струящиеся воды, фонтаны, гармонически звучащие каскады, голубая ширь моря переливаются, волнуются, поют в глубине вашего духа. Не безопасно оставлять человека в таком состоянии на берегу прозрачных вод; подобно рыбаку в балладе, он может поддаться чарам Ундины... К концу вечера можно поесть, но действие это совершается не без труда. Принявшие гашиш обыкновенно чувствуют себя настолько выше всего материального, что, конечно, предпочли бы лежать, вытянувшись во весь рост в лоне своего воображаемого рая. Иногда развивается необычайный аппетит, но требуется огромное мужество, чтобы взяться за бутылку, вилку и нож. Третья фаза, отделенная от второй новым кризисом, каким-то головокружительным опьянением, сопровождаемым новыми болезненными ощущениями, представляет нечто, не поддающееся описанию. Это то, что жители Востока называют кейф. Это - абсолютное блаженство. В нем нет уже ничего вихреобразного и беспорядочного, Это тихое и неподвижное блаженство. Все философские проблемы решены. Все проклятые вопросы, с которыми сражаются богословы и которые приводят в отчаяние мыслящее человечество, ясны и понятны. Всякое противоречие разрешилось, Человек сделался богом. Что-то говорит внутри вас: "Ты выше всех людей; никто не понимает того, что ты теперь думаешь, что чувствуешь. Они не способны даже понимать безграничную любовь, которую ты питаешь к ним. Но не следует ненавидеть этих несчастных, они заслуживают сострадания. Никто никогда не узнает, какой высоты добродетели и разумения ты достиг. Живи в одиночестве твоей мысли и избегай огорчать людей!" Одним из самых странных проявлений гашиша является доходящая до безумия боязнь причинит огорчение кому бы то ни было. Вы даже попытались бы скрыть, если бы это было в ваших силах, то неестественное состояние, в котором вы находитесь чтобы не причинить беспокойства самому ничтожному из людей. В этом приподнятом состоянии любовь - у натур чувствительных и художественных - принимает самые странные формы и выражается в самых странных сочетаниях. Самый необузданный разврат может соединяться с самым пламенным и трогательным отеческим чувством. Отмечу еще одно интересное явление. Когда на следующий день солнце проникнет в вашу комнату, вы прежде всего 'почувствуете глубокое удивление. Представление о времени совершенно исчезло. Только что была ночь, а теперь -день! "Спал я или не спал? Длилось ли мое опьянение целую ночь? Но вся ночь была одной секундой, так как представление о времени отсутствовало! Или я был окутан сном, полным видений?" Узнать это невозможно. Вам кажется, что вы чувствуете себя прекрасно: состояние духа удивительно спокойное; ни малейшей усталости. Но едва вы встанете на ноги, как последствия опьянения скажутся. Вы робко ступаете ослабевшими .ногами, вы боитесь разбиться, как хрупкий предмет. Страшная слабость, не лишенная некоторой прелести, охватывает ваш дух. Вы не способны к труду и к любому проявлению воли. Это вполне заслуженное наказание за безумную расточительность, с которой вы растратили, развеяли на все четыре стороны вашу личность, Сколько вам предстоит теперь усилий, чтобы собрать и сосредоточить ее! II Я не утверждаю, что на всех людей гашиш производит то действие, которое я только что писал, Почти все, что я рассказал об этом, наблюдается обычно, в тех или иных вариантах, людей, обладающих философским умом и художественными наклонностями. Но есть субъекты, которых этот препарат вызывает лишь бурное бешенство, неистовую веселость, проявляющуюся в виде головокружительных танцев, прыганья, топанья, взрывов смеха. На них гашиш действует, так сказать, лишь материально. Такая реакция невыносима для одухотворенных людей, которые смотрят на несчастных с величайшим сожалением. Вся их пошлая натура прорывается в этом состоянии.   Я видел однажды, как одно уважаемое должностное лицо, -  человек почтенный, как говорят о себе светские люди, один из тех людей, которые гордятся своим непробиваемо важным видом, -  когда гашиш начал овладевать им, стал вдруг плясать самый неприличный канкан. Этот муж, который призван был судить поступки своих ближних, этот Togatus, тайком выучился плясать канкан! Итак, можно с уверенностью сказать, что то полное отрешение от личности, то абстрагирование, о котором я говорил и которое есть не что иное, как доведенное до высшей степени развитие поэтического духа, никогда не проявится при опьянении гашишем у этой породы людей. III В Египте правительство запрещает продажу и торговлю гашишем, по крайней мере, внутри страны, Несчастные, подверженные этой страсти, приходят к аптекарю под предлогом покупки какого-нибудь лекарства и берут заранее приготовленную для них небольшую дозу. Правительство Египта поступает правильно. Никакое государство не могло бы существовать при повальном потреблении гашиша. Оно не дает ни хороших воинов, ни добрые граждан. И действительно, человеку, под страхом вырождения и интеллектуальной Смерти, не дозволено нарушать основные условия своего существования и разрушать равновесие между своими способностями и теми условиями, в которых он проявляет себя, Если бы нашлось правительство, которому почему-либо оказалось бы выгодным развращать своих подданных, ему стоило бы только поощрить потребление гашиша. Говорят, что вещество это не причиняет никакого физического вреда. Верно, но лишь в известных пределах. Ибо я не знаю, в какой мере можно считать здоровым человека, который только мечтает и не способен ни к какой деятельности, если даже все члены его находятся в нормальном состоянии. Воля его поражена, а ведь это самая драгоценная его привилегия перед всем миром. Человек, который с помощью ложечки варенья может приобрести себе в любой момент все блага земли и неба, не станет и тысячной доли их добиваться трудом, А нужно, прежде всего, жить и работать. Мне пришла в голову мысль повести беседу о вине и гашише в одной и той же статье, потому что, действительно, между ними есть нечто общее; чрезвычайное развитие поэтических склонностей, которое они вызывают в человеке. Безумное влечение человека ко всем веществам, полезным или вредным, которые возвышают его личность, свидетельствуют о его величии, Он вечно стремится окрылить свои надежды и достичь бесконечного. Но нужно считаться с последствиями всего этого.   С одной стороны, напиток, способствующий пищеварению, укрепляет мускулы и обогащает кровь. Принятый даже в большом количестве, он причиняет довольно кратковременное расстройство. С другой стороны, перед нами - вещество, останавливающее пищеварительные процессы, расслабляющее вены и опьяняющее человека на целые сутки. Вино возвышает волю, гашиш ее парализует. Вино служит физической поддержкой; гашиш - орудие самоубийства. Вино делает добрым, общительным; гашиш влечет к уединению. Вино, так сказать, трудолюбиво; гашиш, по существу, лентяй. К чему, на самом деле, работать, пахать, писать, производить что бы то ни было, если можно попасть в рай без всякого труда? Наконец, вино предназначено для народа, который работает и который достоин его пить. гашиш же принадлежит к разряду одиноких наслаждений; он создан для презренных бездельников. Вино полезно, плодотворно. гашиш бесполезен и опасен. Следует сказать (исключительно для памяти) о недавней попытке применения гашиша при лечении сумасшествия. Сумасшедший, приняв гашиш, заболевает новым безумием, вытесняющим на время старое, а когда опьянение проходит, то настоящее безумие, которое является нормальным состоянием для сумасшедшего, снова вступает в свои права, как у нормального - разум и здоровье. Кто-то написал целую книгу на эту тему. Но врач, который изобрел этот метод, едва ли может быть назван философом. IV Закончу эту статью несколькими прекрасными словами, принадлежащими не мне, а одному замечательному, хотя мало известному философу Барберо, музыкальному теоретику и профессору консерватории. Я был с ним в одном обществе, несколько членов которого наглотались волшебной отравы, и он сказал мне тоном невыразимого презрения: "Я не понимаю, зачем этот разумный, духовно развитый человек прибегает к искусственным средствам для достижения поэтического блаженства, если достаточно истинного воодушевления и воли, чтобы подняться до того сверху. естественного состояния, когда человек становится одновременно причиной и следствием, субъектом и объектом, магнетизером и ясновидящим!"   Я думаю совершенно так же, как он. Содержание   www.pseudology.org