Валентин Крапива

Школа имени Столярского

Моя бабушка, Александра Георгиевна, ещё задолго до моего рождения начала мечтать, что её будущий внук будет брать уроки у самого Столярского. Где-то, когда-то они были соседями, и она верила, что соседям в Одессе не отказывают. Но наши пути, мои и Столярского, во времени разошлись. И я всегда думаю: какоеэто счастье! Конечно же, для Петра Соломоновича. Если бы он не устоял по-соседски — ох, бы он намучился!

Если я скажу, что это был великий педагог, то считайте, что я ничего не сказал. Ну, может быть, сказал сотую часть того, что бы о нём надо было сказать. У него был Богом данный талант открывать.

Это надо было видеть. Гуляя по одесским улицам и завидев даму с маленьким ребёнком, он вмиг терял свою благородную солидность и одним прыжком бросался наперерез:

— Мадам, позвольте посмотреть ручку вашего вундеркинда?

Он брал ручку, осторожно мял её, ощупывал, подносил к своим близоруким глазам и огорчённо вздыхал:

— Ах, нет, мадам, — живите спокойно!

Я не буду вам описывать в сто первый раз биографию Петра Соломоновича. Кому это сильно интересно — пусть пойдёт в школу Столярского на Сабанеевом мосту, где, тьфу-тьфу, пока всё слава Богу, и посмотрит музей.

Лично для меня много важней, что этот человек создал не только одесскую школу музыки, но и так сумел аранжировать нашу национальную гордость — одесский язык — что сегодня кажется: это он его и сделал таким. Ученики всегда с почтением говорили о своём наставнике:

— Вы хотите понимать всё, что говорит Пётр Соломонович? Тогда за любые деньги достаньте русско-столярский словарь.

Так он не гений?! Человек, создавший язык эсперанто, который, между прочим, тоже никто не понимает, уже имеет персональный памятник во дворе на Дерибасовской. Но покажите мне памятник изобретателю одесского языка, на котором тоже говорят во всём мире. Не крутите головой — ничего вы не покажете. Так это справедливо?

Памятник получился другой, может быть, более долговечный. Пётр Соломонович запечатлён на страницах и у Паустовского, и у Бабеля, конечно, под вымышленными именами. Но только человек, ничего не смыслящий в литературе, т.е. не рождённый в Одессе, не сообразит, что бабелевский Загурский — это Столярский. А дальше и расшифровывать ничего не надо:

«Отцы наши, не видя себе ходу, придумали лотерею. Они устроили её на костях маленьких людей. Одесса была охвачена этим безумием больше других городов. И правда — в течение десятилетий наш город поставлял вундеркиндов на концертные эстрады мира. Из Одессы вышли Миша Эльман, Цимбалист, Габрилович, у нас начинал Яша Хейфец.

Когда мальчику исполнялось четыре или пять лет — мать вела крохотное, хилое это существо к господину Загурскому. Загурский содержал фабрику еврейских карликов в кружевных воротничках и лаковых туфельках. Загурский давал первое направление, потом дети отправлялись к профессору Ауэру в Петербург…

Нагруженный футляром и нотами, я три раза в неделю тащился на улицу Витте, бывшую Дворянскую, к Загурскому. Дверь в святилище открывалась. Из кабинета Загурского, шатаясь, выходили головастые, веснушчатые дети с тонкими шеями, как стебли цветов, и припадочным румянцем на щеках. За стеной, надрываясь, пел, дирижировал учитель, с бантом в рыжих кудрях, с жидкими ногами. Управитель чудовищной лотереи — он населял Молдаванку и чёрные тупики Старого рынка призраками пиччикато и кантилены».

Секреты скрипичного маэстро под большим секретом поведал и Паустовский. В его романе «Время больших ожиданий» Столярский (там он Наум Токарь) объясняет урок: «Как вы играете эту вещь! Где мягкость? Где файность? Где сладость? Представьте себе, что ваша мама Розалия Иосифовна сварила своё знаменитое варенье из черешен, и вы ожидаете, что сейчас будете его кушать. У вас даже текут слюнки. Вот как надо играть эту вещь! Предвкушая!..»

Но классики, как у них принято, всё немного приукрашали и, конечно, недоговаривали. Правда жизни, она, уж поверьте, была пышней, аппетитней. Вот рассказ великого Давида Ойстраха. Он готовился к своему первому конкурсу, естественно, нервничал. Но как переживал Столярский — этого не описать. И, тем не менее, попробуем:

     — Додик, ты же можешь сыграть лучше!
     — Наверное, могу…
     — Так чего же ты ждёшь, чего?
     — Конкурса.
     — Ой, ты дождёшься!

Так продолжалось изо дня в день. Но однажды, когда Ойстрах в очередной раз сыграл учителю программу, Столярский упавшим голосом сказал:
     — Ой, Додик, ты мене сегодня возмутил! — отвернулся и заплакал, закрыв глаза рукой.
     — Неужели так плохо?! — в ужасе спросил будущий гений.
     — Ой, нет, Додик. Ты мене возмутил на ДА!