Фатех Вергасов

“Горбачев просто сдавал людей. И думал, что это норма”:

Откровения. Наверное, трудно совместить в одном лице коммуниста и патриота, писателя и политика, свободного философа и чиновника. И все же Борису Олийныку это удается.

Сегодня он — народный депутат, до сих пор пишет стихи и издает книги. И что немаловажно, Олийнык не спешит ставить крест на прошлом, отказываться от своих убеждений.

“Любить свою нацию также естественно, как любить родную мать”

— Борис Ильич, вы когда-то признавались, что политикой начали заниматься по несчастью. Но вот уже около 15 лет продолжаете ею заниматься. Может, это своеобразный мазохизм?

—Я же не “чистый” политик...

— Вы не считаете, что политика морально и этически стоит ниже поэзии?

— Это сейчас она опустилась ниже условного нулевого уровня. В принципе, политика не может переступать красную черту, за которой начинается разложение личности. К сожалению, в нашем парламенте покупаются и продаются не просто отдельные депутаты, но и целые фракции.

Хотя при всей своей жесткости и цинизме политика все-таки не чужда морали. По крайней мере, я пытаюсь соблюдать морально-этические законы, чтобы не было стыдно смотреть в глаза людям.

— А коммунисты тоже продаются?

— Настоящие коммунисты не продаются, но... слухи ходят. Я обычно на это отвечаю: предоставьте мне доказательства...

— Если вам не известны факты, то какие-то тенденции вы все же замечаете?

— В некоторых случаях мне была непонятна логика голосований. Многие коммунисты также иногда спрашивали: а почему голосуем “против” или почему “за”. “Так нужно”, — слышалось в ответ

— Недавно вы разошлись во взглядах со своими однопартийцами во время голосования по вопросу о недоверии Генпрокурору. Никаких санкций за отклонение от “генеральной линии” к вам не применили?

— Нет. Хотя, конечно, у нас действует принцип демократического централизма. Решения большинства — закон для каждого

— Это только вам позволено нарушать данный принцип?

— Почему же? И другие коммунисты иногда действуют так, как считают нужным, в соответствии со своими морально-этическими принципами, настроениями избирателей и стратегией своей личности. Бывают разборки, но они не перерастают в конфликты более высокого уровня

— А что вам известно о связях Компартии с бизнесом?

— Я гуманитарий и, наверное, никогда не стал бы бизнесменом, даже если бы хотел. Иногда надо уметь заниматься бизнесом, чтобы, например, издать книгу, иначе тебя не услышат. Но я просто не умею этого делать. Не исключаю, что и среди коммунистов есть такие, кто умеет заниматься честно бизнесом (хотя полностью честного бизнеса, как и политики, не бывает, но все-таки есть бизнесмены, не замешанные в кланах, коррупции и преступлениях). А как же вы хотите жить по-другому в коммерческом мире?

— Со стороны кажется, что вы должны чувствовать себя в Компартии как белая ворона, поскольку являетесь слишком уж националистом...

— Не чувствую себя белой вороной, и никто меня так не воспринимает. Я нормальный патриот. Я выступал еще в 80-е годы с инициативой изменить некоторые понятия. Скажем, если за рубежом “националист” трактуется как “патриот”, то у нас это слово воспринимается враждебно. Еще есть такое понятие как “шовинист”. Мое предложение заключалось в том, чтобы оставить только две категории: патриотизм и как противовес ему — национал-шовинизм. Любить свою нацию также естественно, как любить родную мать. И тот, кто вам рассказывает о том, что любит все народы, а свой — нет, является ненормальным человеком

— Вы входите в объединение “За Украину, Беларусь и Россию”, выступающее за возрождение союза?

— Нет. Часть моих коллег из фракции КПУ работают над данной тематикой. Но, по-моему, они еще не определились со стратегией. Не ясно, выступают ли они за объединение вообще под одной крышей, что сегодня невозможно, или же хотят, как и Шевченко и Кирилло-Мефодиевское братство, создать конфедерацию свободных суверенных славянских народов.

— А как вы оцениваете высказывания одного из руководителей этой организации народного депутата Елены Мазур о том, что ей стыдно называться “окраинкой”, поэтому она считает себя русской?

— Это ее личное дело. Но поскольку “ЗУБР” состоит из трех составных — Украины, России и Беларуси, — то ее потом спросят, кто она, кого представляет? Другое дело, если бы Мазур входила в мировое тайное правительство... Но это, конечно же, шутка.

— Борис Ильич, вам не завидуют в партии за то, что вы одинаково популярны среди людей самых различных политических ориентаций? Петр Симоненко, скажем, как-то признался: “Многие тех, кто не приемлет Бориса Ильича как коммуниста, восхищаются его поэтическим даром”.

— Чему тут завидовать? У меня есть “канонизированные” враги, которые в начале 90-х шли на мое не только моральное, но и физическое уничтожение. Они, пользуясь фронтовой терминологией, брали меня вилку”, из которой нельзя выйти. Но прогадали. Десять лет я возглавлял партком Союза писателей и с своих недругах знал больше, чем они сами знали о себе. Поэтому спокойно реагировал на их выпады.

Обижаться можно на человека, о котором ты думал, что он лучше тебя... А обижаться на подонков... Допускаю, что могут быть завистники исключительно по литературной линии. Но у литераторов это чувство скорее соревновательное по своей природе — кто-то написал талантливое произведение, а ты хочешь сочинить еще лучше. Без этого нет творчества

“Это сейчас думают, что СССР развалился...”

— В 1989-1991 годах вы были вице-председателем Палаты национальностей Верховного Совета СССР. Какие полномочия давала эта должность?

— Свои служебные обязанности и обязанности литератора я исполнял в различных горячих точках. Ну а поскольку как поэт, я, так сказать, примелькался, мое имя находилось на слуху, то мне легче было находить общий язык с конфликтующими сторонами. В мои обязанности входило также предоставлять информацию в Верховный Совет СССР о тех ошибках, которые допустило кремлевское руководство в том или ином горячем регионе.

— В те времена в среде национал-демократов бытовало мнение, что межнациональные конфликты в СССР спровоцированы центром. Кто-то даже усматривал в этом руку КГБ...

— В некоторых эпизодах они были недалеки от истины. Но это меньшая половина правды. Развал Союза был задуман далеко за его пределами. “Регулировщиком” процесса был тот же Бзежинский и К°, а некоторые наши представители силовых структур пытались загасить пламя бензином.

Международное закулисье очень хорошо натренировано. И у него богатый опыт по части того, как раздробить страну, чтобы потом в ней править. Когда вам будут говорить о том, что вы увлекаетесь шпиономанией, обратите сначала внимание на личность того, кто говорит...

Они всегда перед тем, как разваливать, наносили превентивные удары. В прессе тогда замелькали фразы наподобие: “Патриотизм — это последнее убежище подлецов”. Пошла проработка темы — мол, вы все зашоренные, нужно быть более масштабными, весь мир у ваших ног...

Это — обработка переднего края, чтобы вам было стыдно сказать: “Позволь, так ты же, подлец, разваливаешь мою державу”. Это сейчас думают, что СССР развалился сам собой, однако ничего само собой не происходит.

Я почувствовал опасность еще в 1989 году. Посмотрите, кто пришел за мучениками, которые за идею сидели в тюрьмах и лагерях. Где Лукьяненко, Хмара, Калинец?.. Правят нами совсем другие ребята.

— Так, кто же, по-вашему, все-таки развалил СССР?

— Развал Союза планировался со дня его основания. Госсекретарь Бейкер после известных событий, связанных с ГКЧП, в Конгрессе доложил о том, что Америка выиграла холодную войну. США, мол, вбухали туда триллионы долларов, но не зря. Впрочем, это не означает, что мы сами не приложили руку к развалу. Унитарное государство в той модели начало себя изживать, и надо было на это реагировать. Горбачев что-то пытался делать. Но у него ничего не получалось.

“Меня посылали на амбразуру, и эту роль я выполнял, по-моему, неплохо”:

— Какие у вас сложились отношения с вашими коллегами по литературному цеху, которые тоже по несчастью, а, может, некоторые “по счастью”, занялись политикой?

— У меня всегда были нормальные отношения с Ивана Драчом. Мы стояли на разных позициях, но никогда не имели претензий друг к друг личного характера. Творческие вопросы — отдельная тема. С Павлычко отношения нас нормальные, на расстоянии...

Яворивский — такой, ка кой он есть. Все в порядке. меня немало друзей сред писателей, но с Союзом писателей Украины я не дружу после того, как там в свое время откровенно продавал меня.

И это при том, что я десять лет, с 1979-го по 1989-го был “комиссаром” СПУ и мне тех из коллег спасло от серьезных неприятностей. По крайней мере, при мне никого из писателей не арестовали и не исключили из Союза.

— Вы учились вместе с Васылем Симоненко и, говорят, “благословили” его на литературное плавание...

— Ну нет, его благословили истинные классики! Мы жили в одном общежитии в соседних комнатах. Он учился на курс старше, хоть мы и были, кажется, одногодки. Потом, по-моему, с третьего курса Симоненко уехал работать в Черкассы, а в Киев приезжал сдавать экзамены как заочник.

Васыль был очень скромным, тихим, глубоким человеком. Единственной своей заслугой считаю то, что я пробивал его стихотворение “Дід умер”, когда работал в “Молоді України”. Это была его первая публикация в республиканской прессе. А потом сразу появился томик поэзии “Тиша i грім”.

Симоненко заметили и Рыльский, и Тычина, и Гончар. Когда после смерти Васыля вышла книга в “Молодо”, я написал к ней предисловие. Ездил и на похороны поэта. Всех присутствующих тогда старательно переписали работники соответствующих органов. А потом началась вокруг имени Симоненко возня. Кто-то передал его дневники за рубеж. Началась раскрутка. Были и спекулятивные моменты. Это, конечно, повлияло на вышестоящее начальство.

Поэтому в дальнейшем, когда выходили сборники Васыля, меня звали в издательство и говорили: “Борис Ильич, ноги на плечи, нужно добираться к Щербицкому, опять рассыпают книжку”.

Я шел к Врублевскому. Он качал головой: “Що — знову? Ой, хлопці...” И через помощников уже информировали Щербицкого, и книгу все-таки выпускали. И такие истории случались не только с Симоненко. А поскольку я имел уже определенный статус, то меня посылали на амбразуру. Я эту роль выполнял, по-моему, неплохо.

“Горбачев боялся Щербицкого”

— А какое впечатление на вас производил Щербицкий?

— Лидер. Таких теперь в Украине нет. Он был авторитетом, и его боялись в Москве. Он умел отстаивать интересы республики... Строительство Чернобыльской станции происходило против его воли. Против этого категорически выступал и академик Патон.

Это ложь, что они знали о том, что случилось. Все было зациклено на центре, потому что четвертый реактор ЧАЭС производил оружейный плутоний. Это был секретный объект. Щербицкий на демонстрацию 1 Мая 1986-го явился вместе с внуком, оба простоволосые. На трибуне тогда же стояла и Валентина Шевченко. Это, по сути, был парад смерти. А вот эвакуацию на таком страшном фоне провели блестяще.

— На каком уровне вы сами общались с первым секретарем ЦК КПУ?

— У меня с ним никакой особой близости в общении не было. Мы встречались протокольно. Но с ним легко было говорить, он не давил своим авторитетом. Нормальный был дядька. Курил в кабинете, и при нем тоже можно было курить

— В каких отношениях были Горбачев и Щербицкий?

— Горбачев боялся Щербицкого, потому что, по идее, Черненко должен был заменить Щербицкий. Но, видно, и здесь не обошлось без спланированных действий. Почему-то Щербицкий оказался в Америке в тот момент, когда решалась судьба кресла генсека...

— Неужели приход к власти Горбачева произошел в результате какого-то “переворота”?

— Все знали, что Черненко смертельно болен и можно было расписать по дням, когда он умрет. На политбюро, где решался вопрос о наследнике, Щербицкий не присутствовал. Он прямо с борта самолета прислал тогда сообщение о том, что поддерживает кандидатуру Горбачева.

— Борис Ильич, известно ваше отношение к Горбачеву, но ведь в конце восьмидесятых вы его не смогли сразу “раскусить”...

— После Брежнева, Андропова, Черненко, которых водили под руки, пришел здоровый молодой человек. Он нас заворожил. Однако Горбачев оказался порожняком. Его использовали деликатные службы. А теперь он лжет, что давно задумал развалить Союз. Да он на это неспособен! Просто сейчас Михаил Сергеевич подстраивается под случившееся.

— Это правда, что у Горбачева нет друзей?

— Да. Он об этом сказал сам. И, в принципе, так и было. Горбачев просто сдавал людей. И думал, что это норма. Для “уточнения” данной особы отсылаю вас к недавно вышедшей книге Николая Зеньковича “Михаил Горбачев: жизнь до Кремля”. Ознакомившись с этой работой, вы ужаснетесь глубиной моральной нечистоплотности последнего кормчего СССР

“Сегодня”, 19.05.2001 г., № 109 (861), стр. 11, Константин Коверзнев (“Сегодня”)

Аккурат одиннадцать лет назад, 28 октября 1989 г., Верховный Совет УССР 11-го (так сказать, еще "недемократического") созыва, и сам того не понимая, принял не просто закон "О языках в Украинской ССР".

Позитивное голосование еще не агрессивного, но все еще абсолютно послушного, большинства (тогда говорили -- "блок коммунистов и беспартийных") стало по сути первым шагом к независимости. "Геть вiд Москви!" -- несколько десятилетий горланили хлопцы-националисты под советскими посольствами в Канаде и Австралии, но их голоса в крае не были слышны. А тут высший орган Советской власти в Украине провозглашает украинский язык "державним". Государства Украина -- еще нет, а государственный язык -- уже есть.

Тот совет (предпарламент) был избран перестроечной весной 1985-го. В нем не было (не могло быть по определению!) ни одного националиста... Хотя, кто знает, о ком -- Шевченко или Ленине -- думали, какими -- национальными или интернациональными -- чувствами руководствовались докладчики по вопросу о языках: Борис Олийнык (председатель постоянной комиссии Верховного Совета по образованию и культуре) и Леонид Кравчук (по вопросам патриотического и интернационального воспитания и межнациональных отношений).

А началось все с созданной Президиумом Верховного Совета УССР рабочей группы по подготовке изменений в Конституцию (Основной закон) УССР и разработке закона о языках. Возглавить ее поручили директору Института философии АН Украины Владимиру Шинкаруку, а в замы ему определили редактора журнала "Комуніст України" и директора РАТАУ. Рядовыми членами группы значились Юрий Мушкетик, Иван Дзюба, Дмытро Павлычко, Петро Тронько и... председатель управления КГБ УССР по Киеву и области Шрамко.

2

Тут уместно было бы привести пару цифр о реальном состоянии дел украинским языком в республике. В одном лишь 1986 г. тринадцать тысяч учеников (в Киеве!) были освобождены от изучения украинского языка. Специально для страдающих амнезией, напомню: от пения и рисования пионеров и комсомольцев "освободить" было невозможно...

В 1987 г. в Донецке, Николаеве, Ворошиловграде (Луганске), Симферополе не было ни одной украинской школы (помнится, что Иван Драч язвительно называл такое положение "интернациональным нулем"). В других областных центрах было немногим "лучше": на 9 украинских школ в Днепропетровске, приходилось 125 русских, в Запорожье -- 1 против 95.

Только в моноэтничном (98 процентов украинцев) Тернополе наблюдалась обратная пропорция: украинских школ -- 20, русских -- 3. Итого, в среднем по Украине, -- 28 процентов школ с украиноязычным режимом против 72 русскоязычных. Причем, если убрать малокомплектные украинские сельские школы, то картина была бы еще более удручающей.

Таким был финал деятельности многолетнего руководителя республики Владимира Щербицкого. Но кто бы мог подумать, что чуть ли не первые признаки "оттепели" зафиксированы в переписке председателя Президиума Верховного Совета Валентины Шевченко. Под давлением писательской общественности она подписала письмо в Министерство образования СССР с предложением разрешить самим союзным республикам определять языковую политику в системе образования.

Ей (формально первому лицу государства-члена ООН) ответил некий клерк: "Госкомитет по народному образованию не считает необходимым изменять демократический принцип свободного выбора языка обучения". И уж точно в насмешку -- в апреле 1990 г. Верховный Совет СССР принял общесоюзный закон о языках, который утвердил главенство русского языка.

Подобное старшебратское отношение к Украине и украинскому языку вызывало усиленное брожение в умах. Может быть поэтому республиканский закон о языках был принят практически единогласно -- как бы "в пику" центру.

3

Выступая в прениях, поэт Дмытро Павлычко сказал: "положение украинского языка напоминает положение Аральского моря: если сейчас не принять радикальных мер, то через два-три поколения будет уже поздно". Его поддержал рабочий-шлифовальщик из Ивано-Франковска Синцов: "люди между собой говорят по-украински, а применения в заводском деловодстве, технической документации она не находит".

Интересно, что в первоначальном проекте закона был пункт, что "языком межнационального общения в Украинской ССР является украинский язык", но Президиум Верховного Совета выбросил его, уступив пожеланиям Москвы. Писатель Юрий Мушкетик, не согласившись с этим, убеждал, что если украинский не получит вышеуказанный статус, то "мы не добьемся никогда, чтобы целые регионы обменивались между собой документами или общались ею...". И одиннадцать лет спустя проблема остается актуальной.

Еще при принятии закона многие отмечали, что закон оставляет много лазеек для нежелающих изучать украинский. С 1 января 1990 г. вступили в силу только пятнадцать статей из тридцати шести. Закон не предусматривал никаких санкций за его невыполнение.

От 3 до 5 лет (т.е. -- 1992--1994 гг.) отводилось на "овладение языком должностных лиц государственных, партийных и общественных органов, учреждений и организаций".

За это время должны были заменены надписей на бланках и печатях, "украинизированы" собрания и иные публичные мероприятия, а также судопроизводство. После принятия на работу должностное лицо обязывалось "овладеть языком в объеме, необходимом для выполнения служебных обязанностей". Несложно заметить, что многие чиновники просаботировали требование закона.

Реализация шести статей растягивалась на 5-10 лет. К 1999 г. украинский должен был стать языком научно-технической и проектной документации, дошкольного, среднего и профессионально-технического образования. С начала текущего года закон о языках действует (на бумаге, конечно) в полном объеме. А воз, то есть "язык", и ныне там...

Вахтанг Кипиани, "Киевские Ведомости"

www.pseudology.org