Эдуард Анатольевич Хруцкий
Тайны уставшего города
Глава первая. Криминальные тайны
Подкоп в новогоднюю ночь
 
Героя этой истории я знал лично. В мои молодые времена по улице Горького постоянно прогуливался человек лет шестидесяти пяти, всегда прекрасно одетый, интересный и весьма значительный. С ним раскланивались и останавливались для беседы самые солидные теневики, любившие пройтись по московскому Бродвею. Я встречал его в ресторанах с красивыми шикарными дамами и хорошо помню, что он ездил на трофейной машине "ДКВ" белого цвета. Одним словом, весьма заметный господин московского полусвета. Должность он занимал весьма скромную, работал старшим администратором сада "Аквариум". Но тем не менее он любил рискнуть на бегах и в компании заядлых московских преферансистов занимал не последнее место.
 
Сад "Аквариум", где теперь вход в театр "Моссовета", был тихим и уютным оазисом в самом центре Москвы. Прекрасный летний кинотеатр, а в глубине, в искусно сделанной раковине помещалось славное кафе, в котором радовали клиентов свежайшим пивом. Как-то мы сидели в этом милом заведении с замечательным сыщиком Игорем Скориным и старейшим муровским сыщиком Алексеем Ивановичем Ефимовым. Он пришёл в угрозыск ещё в развеселые времена НЭПа и был одним из первых оперативников, получивших в тридцатые годы орден "Знак Почета" за знаменитое дело об убийстве учительницы Прониной в городе Мелекессе. Мы пили пиво и разговаривали, когда мимо нас прошел уже знакомый мне старший администратор и вежливо поклонился моим собеседникам.
 
— Видишь, Игорь, — сказал Ефимов, — лично Борька Скорняков.
 
Скорин засмеялся и долго смотрел вслед элегантному господину. Много позже Ефимов показал мне старые протоколы и рассказал забавную историю.
 
* * *
 
Самый разгар НЭПа, двадцать шестой год. В Столешниковом — огромный магазин шелков Скорнякова. Владелец его входил в десятку самых богатых московских коммерсантов. Был бездетным, и единственным наследником его стал племянник Борис. Работал он клерком в конторе московского издания сменовеховской газеты "Накануне", издававшейся в Берлине, жалованье получал маленькое, но очень любил красивую жизнь. Бега, модный московский сад "Эрмитаж", кабаре "Нерыдай" и, конечно, казино на Триумфальной площади. Было такое заведение в те годы в Москве, деньги, полученные от рулетки и за зеленым столом, шли в помощь беспризорным детям.
 
Борис Скорняков оказывал посильную помощь беспризорникам, оставляя на рулетке и пти-шво весь свой заработок и вспомоществование дорогого дяди. Деньги ему были нужны чудовищно, но с уголовщиной он связываться боялся. В ресторане "Ампир" он познакомился и подружился с Леонидом Крафтом, бывшим краскомом, уволенным из армии после партийной чистки. Однажды, когда с деньгами у друзей стало совсем плохо, Крафт поведал Борису интереснейшую историю. Когда-то он был порученцем знаменитого авантюриста времен Гражданской войны командарма Юрия Саблина. В Москве красный военачальник проживал в гостинице "Метрополь", где в те годы жила вся большевистская верхушка.
 
Так вот, Крафт точно знал, что в своем номере Саблин припрятал золото и камни, громадные ценности, отбитые в качестве трофеев у белогвардейцев. Решение возникло сразу: обыскать номер и найти искомое. Но как это сделать? Даже во времена НЭПа в "Метрополе" было непросто снять номер.Кладоискатели одолжили денег, где могли, нашли ход к администратору гостиницы, и им удалось за крупную взятку снять бывший номер Саблина на новогоднюю ночь.
 
В роскошном "Метрополе" гуляли и веселились московские коммерсанты и прочие модные люди. А Крафт и Скорняков обыскивали номер. Уж время подошло к трем часам, а следов сокровищ так и не обнаружилось. Друзья приуныли. Решили напоследок поднять вытертый ковер, закрывавший весь пол в гостиной. Подняли и обратили внимание, что паркетные плитки ровно посередине комнаты были чуть иного цвета и образовывали большой квадрат. Они подняли этот квадрат, и вот он — знаменитый клад Саблина. Толстая медная доска была прикручена к доскам здоровыми гайками.
 
Разнообразным инструментом они запаслись и начали одну за другой отвинчивать гайки. Поддавались они с трудом. Видимо, постарался командарм Саблин, когда прятал свои сокровища. Они отвинтили одну. Потом вторую, третью, четвертая оказалась самой тяжелой, но они поднажали и… Внизу в ресторане раздался дикий грохот — рухнула вниз одна из люстр. Слава богу, что она упала в фонтан, поэтому никто серьезно не пострадал. Медная доска оказалась креплением ресторанной люстры. Скорняков и Крафт не успели опомниться, как в номер влетели милиционеры и, скрутив "кладоискателей", передали их дежурному оперу МУРа Алексею Ефимову.
 
* * *
 
Алексей Иванович Ефимов был человеком необыкновенным. Я познакомился с ним на гулянке по случаю годовщины МУРа. Невысокий, стройный, моложавый подполковник поразил меня набором орденов на груди кителя: Ленина, два — Красного Знамени, "Знак Почета" и Отечественной войны. Не считая боевых и юбилейных медалей.
 
— Как ты думаешь, сколько ему лет? — спросили меня.
— Под шестьдесят, — ответил я.
— Алексею Ивановичу уже давно за семьдесят.
 
Так я познакомился и подружился с оперативником, начавшим работу в МУРе ещё в двадцатых годах.
Трудно рассказать обо всех операциях, в которых принимал участие Алексей Иванович, но одна из них была весьма любопытна.
* * *
В двадцать восьмом году милицейская многотиражка напечатала статью "Муровцы прекрасно работают".
"Четвертым районом МУРа во главе с помощником инспектора Е.М Максимовой и А.Н. Жуковым раскрыто дело о краже с подкопом из магазина Госторга на Б. Дмитровке мехов на 22 000 рублей. Виновник — сын бывшего начальника Московской сыскной полиции С. Швабо и его соучастники были арестованы и преданы суду".
Репортеры из милицейской газеты ошиблись. Казимир Станиславович Швабо никогда не был начальником московского сыска. Свою службу в полиции он начал со скромной должности сыщика в летучем отряде. В те годы это полицейское подразделение было самым боевым. Сотрудники его работали по всей Москве. Они ловили карманников в трамваях и на рынках, занимались квартирными кражами, сажали за решетку конокрадов и собачьих воров, ловили уличных грабителей.
 
Работа в летучем отряде давала его сотрудникам неоценимый опыт и прекрасное знание преступного мира Москвы. Казимир Швабо был отличным сыщиком, получил все причитающиеся полицейскому, служащему без классного чина, медали и был повышен. Он стал надзирателем сыскной полиции в Тверской полицейской части. Это была самая сложная территория в Москве. Все модные и ювелирные магазины, богатые квартиры, лучшие кофейни и рестораны.
 
Швабо ещё в летучем отряде создал весьма сильный агентурный аппарат, поэтому ему удалось расстроить несколько крупных магазинных краж и квартирных грабежей. Он был отличным профессионалом и без всякой "руки", которая проталкивала бы его по служебной лестнице, к 1915 году выбился в чиновники для поручений Московской сыскной полиции. И хотя чин был пожалован ему всего ХII класса — губернский секретарь, что в наше время равно лейтенанту милиции, он стал одним из четверых старших оперативных работников московского сыска и получил должность весьма перспективную для роста. Курировал Швабо по-прежнему Тверскую полицейскую часть, где у него сложились прекрасные рабочие отношения.
 
Чиновник полиции получал неплохое денежное содержание, и Швабо нанял квартиру в Ермолаевском переулке, дом 7, у него был установлен телефонный аппарат номер 160-76. Надо сказать, что чиновникам полиции в те годы квартиру оплачивало государство. Семья у него была небольшая. Он, жена, сын Станислав, гимназист. Швабо мечтал, что сын, получив аттестат, поступит в Институт инженеров путей сообщения. В те годы инженер был весьма уважаемым и обеспеченным человеком.
 
Жизнь шла своим чередом. Швабо ловил мазуриков, жена вместе с кухаркой хлопотала по дому, а сын прилежно изучал науки. Но однажды ночью в начале декабря 1916 года в квартире зазвонил телефон. Швабо снял трубку и услышал голос своего агента, предложившего ему встретиться в десять часов в Нескучном парке. Агент телефонировал из ресторана, так как на квартире у него телефона, естественно, не было. Морозным декабрьским утром они встретились в Нескучном саду. Агент был человеком солидным, походил на степенного купца.
 
— Слышь, Станиславович, — начал он сразу же, — Веденяпин объявился.
— Интересно, и поэтому ты мне ночью телефонировал?
— За фраера меня не держи, Веденяпин дело ставит.
— Какое?
— Ювелирный магазин. "Пале-Рояль" помнишь?
— Кузнецкий мост, дом 5.
— Точно. Так он его взять хочет.
— Он же медвежатник, налеты не его дело.
— Он подкоп готовит, чтобы в новогоднюю ночь сейфы потревожить.
 
Швабо, взяв лихача, погнал его в Гнездниковский, где помещалась сыскная полиция, и пошёл в кабинет начальника — коллежского советника (полковника) Маршалка. От такой новости у Карла Петровича немедленно улучшилось настроение. Ещё бы, взять с поличным такого воровского ивана, как Веденяпин по кличке "Лапа"! (В те годы "иваны" были тем же, что нынче воры "в законе").
 
* * *
 
Операцию разработали быстро. Агент сообщил, что две недели назад у истопника дома 5 началась типичная болезнь российских интеллигентов — запой. Поэтому Александровский комитет прислал на эту должность увечного воина, георгиевского кавалера. Воин этот на фронте ни одного дня не воевал, а был тверским вором-форточником Соловьем. Ночью Соловей и Веденяпин сотоварищи рыли подкоп, чтобы попасть в магазин в праздничную ночь, когда сторожа на улице уже пьяные, а городовой делает обход квартир с поздравлениями, получая в каждой рюмку водки и серебряный рубль.
 
Продумано было точно, с учетом российского менталитета. Через неделю Швабо с двумя надзирателями подъехал в магазин и попросил управляющего вызвать к себе истопника и держать его до особого распоряжения. Навесной замок ловко открыли отмычкой, попали в котельную и обнаружили подкоп: теперь надо было ждать. В канун Нового года торговля у ювелиров шла, как никогда, успешно. Народу в магазине было битком. Поэтому никто не обратил внимания на десять солидно одетых господ, в разное время пришедших в магазин.
 
Наконец "Пале-Рояль" закрыли, а господа остались в служебных помещениях. Нортоновские часы в торговом зале пробили двенадцать раз, послышался удар и паркет треснул. В пустой зал влезли четверо. Двое пошли потрошить витрины прилавков, а двое направились в комнату, где стояли сейфы. Веденяпин был медвежатником опытным и первый сейф вскрыл через полчаса. Когда он начал перегружать деньги и драгоценности в объемистый саквояж, вспыхнул свет и вместо Деда Мороза появился Швабо с браунингом в руке, а с ним девять молодцов из летучего отряда.
 
— Руки вверх! Все арестованы
 
Один, самый шустрый, прыгнул в лаз, но там его уже ожидал помощник пристава с городовым. Градоначальник генерал Климович оценил работу сыщиков, все получили награды, а Швабо — очередной чин — коллежского секретаря — и прицепил на погоны ещё одну звездочку. По случаю сыскной удачи и нового чина Швабо устроил дома прием для сослуживцев, на котором много говорили о подкопе и Веденяпине, поздравляли Швабо и желали счастья его сыну, гимназисту Стасику.
 
А потом грянула Февральская революция и демократическая власть разогнала старых сыщиков, запретила агентурную работу, как позорящую гражданина свободной России, и объявила всеобщую амнистию. После так называемой Перестройки мы хорошо представляем, как это происходило. Страна погрузилась в уголовный террор. Исчез Казимир Швабо, а сынок его не стал инженером-путейцем и выбрал другую дорогу — воровскую.
 
* * *
 
Летом 1928 года к дежурному по МУРу поступило сообщение о краже мехов в магазине на углу Столешникова и Большой Дмитровки. Оперативная группа во главе с инспектором Екатериной Максимовой прибыла на место происшествия. В торговом зале ничего украдено не было. Все меха и изделия оказались на своих местах. Максимова крайне удивилась.
 
— Так что же у вас украли? — спросила она директрису.
— Пойдемте в подвал. Там у нас хранилище.
 
Перед оперативниками предстали три взломанных шкафа.
 
— Здесь мы хранили самые ценные меха, — пояснила директриса.
 
опера внимательно осмотрели подвал. Попасть сюда можно было только через торговый зал. И тут они заметили узкий лаз, пробитый между ступеньками кирпичной лестницы.
 
— Куда он ведет? — спросила Максимова.
— Не знаю, вчера его не было, — вздохнула директриса.
 
Ефимов, как самый молодой и худенький, зажег карманный фонарик и полез в щель. Сначала он попал в какой-то колодец, в котором виднелась нора. Ефимов полез дальше и оказался в небольшом отсеке, где стояли бочки, ящики, ведра, заполненные землей. Над его головой зияла дыра. Он подтянулся на руках и оказался в котельной, заваленной землей. Дверь была открыта, и он вышел на улицу.
Ограбление, видимо, произошло в субботу, так как магазин не работал в воскресенье и понедельник. Следовательно, у грабителей было в запасе целых два дня, чтобы спрятать награбленное. Старшей группы по расследованию преступления была назначена Максимова — единственная женщина-инспектор во всей столичной милиции.
 
Началась обычная оперативная работа: опросы, накачка агентуры. Поднимались архивы. Искали аналогичный преступный почерк. Только архивы Московской сыскной полиции поднять они не могли, так как он практически весь был похищен уголовниками в феврале семнадцатого, когда они вместе с демократической общественностью громили учреждения полиции. И конечно, проводились любимые мероприятия того времени — облавы. В Москве трещали блатхаты и малины, тайные катраны и дома свиданий. Скорняков и портних чуть не ежедневно таскали в милицию. На одной из малин в Зоологическом переулке, которую держали сестренки-двойняшки, прихватили, среди прочих, домушника Карпушу. Уж больно не понравились инспектору Жукову его забинтованные руки. В МУРе врач снял бинт, и Максимова увидела на Карпушиных руках мозоли, кровоподтеки и ссадины. Воровские руки в мозолях! Такого, пожалуй, никто не видел.
 
— Скажи-ка мне по душе, Карпуша, где ты так руки натрудил?
— А что говорить, — закурил дорогую папиросу вор. — Я на бану в картишки кинул с какими-то фраерами, выиграл, а они монету отдавать не захотели, вот и подрался с ними.
 
Максимова пригласила медэксперта, и он, обследовав раны, дал заключение, что нанесены они в разное время металлическим предметом. Возможно, при работе ломом. Но Карпуша о подкопе и магазине ничего слышать не хотел и твердо стоял на своем. Времена тогда были веселые, и вора отправили в камеру. Начался самый ответственный период, как говорят оперативники, "работа понизу". Хоть и битый вор был Карпуша, но не смог распознать одного из лучших камерных агентов. Тот, по версии, уходил на волю, с ним Карпуша решил передать записку. Она была адресована его подруге, проживавшей в Кондратьевском переулке. Агент отправился по адресу. Там его встретила молодая красивая женщина, которая, прочитав записку, сказала:
 
— Ничего ему делать не буду. Он, паскуда, пообещал подарить мне каракулевое манто, а сам его загнал и деньги пропил. Ты к его дружкам иди, пусть они ему помогают.
— А где я их найду? — изумился агент.
— А они в Ермолаевском переулке на хате у Стасика гуляют.
 
Немедленно в Ермолаевский выехала группа оперативников. В квартире был задержан Станислав Швабо и ещё один хорошо одетый мужчина. Документы у обоих были в полном порядке. В комнатах никаких следов пьянки, которые обычны для блатхат. Приличная квартира вполне приличного человека. Обыск длился три часа. Ничего хотя бы отдалено напоминающего мех найти не удалось. А слова подруги Карпуши, что его дружки гуляют у Стасика, были не чем иным, как непроверенной оперативной информацией.
 
День стоял жаркий, и окна в квартире были открыты. Только на кухне они почему-то оказались на задвижках. Окна эти выходили на глухую стену соседнего дома. Инспектор Жуков вместе с Ефимовым открыли окна и увидели крепкие просмоленные веревки, прикрепленные к заранее вбитым металлическим костылям. Потянули за них и подняли в квартиру два мешка, набитых мехами. На допросе Станислав Швабо показал, что большую часть мехов он отправил в Барановичи, чтобы контрабандисты переправили их в Пинск, на польскую территорию.
 
* * *
 
Архивы — удивительная вещь, в них находишь самые невероятные документы. Заметку из милицейской газеты о "сыне начальника Московской сыскной полиции Станиславе Швабо" Алексей Иванович Ефимов показал мне лет тридцать назад. Тогда это имя мне ничего не сказало. Но, начав работу над романом о Московской сыскной полиции, я увидел, что на самом деле с 1900 по 1917 год эту сложную службу возглавляли всего три человека: надворный советник Платонов, коллежский советник Кошко и коллежский советник Маршалк.
 
Казимира Швабо я разыскал среди высших чиновников для поручений сыскной полиции. В заметке было сказано: Швабо бежал за границу. Думаю, что нет, за границу уехал последний начальник московского сыска Карл Петрович Маршалк, причем не бежал, а покинул страну с разрешения Московского Совета.
 
Странная история семьи Швабо. Наверно, если бы не революция, Станислав стал бы инженером-путейцем, а его папаша дослужился бы до высоких полицейских чинов. Но в размеренную веками жизнь ворвались две революции, разрушили её, и люди стали совершать поступки, на которые они, казалось, не были способны. Как значилось в архивах, Станислав Швабо был высокопрофессиональным и удачливым преступником. Думаю, бывший гимназист из общения с отцом и его сослуживцами получил отличное знание уголовных приемов и методов. Сын чиновника для поручений был не одинок. Мне приходилось сталкиваться с преступниками — детьми высоких милицейских начальников. Жизнь, кроме всего, — преемственность зла. Никто не может сказать, что толкает вполне обеспеченного и образованного человека на воровскую дорогу. Объяснить это невозможно. Этому можно только противостоять. Что и делали мои ушедшие из жизни друзья-сыщики и продолжают делать живые.
 
Провинциальный детектив
 
Поезд пришёл в начале седьмого, и мне ничего не оставалось, как коротать два часа до начала рабочего дня в станционном буфете. Я пил жидкий теплый кофе, жевал полузасохшую калорийную булку и смотрел в окно на покрытую снежной жижей привокзальную площадь. Дремал за стойкой буфетчик, положив на руки плешивую голову с редкими клочками седых волос; переливались за его спиной рубиновым цветом бутылки портвешка и наливок. Время тянулось медленно, как телега по разбитой осенней дороге, и я начал отключаться на секунду, подремывать над стаканом остывшего чая.
 
Я приехал в "стольный "город Скопин в 1958 году, чтобы встретиться с героем будущего очерка, которого год разыскивал в военных архивах. Полковник Емельянов служил военкомом в городе, именуемом "сердцем" "подмосковной кочегарки", в переводе на общедоступный язык Скопин считался центром Подмосковного угольного бассейна.
 
Я вышел на площадь и пошёл в сторону центра. Город был приземистый и малоэтажный. Старые деревянные дома перепутались с уродливыми бараками времен начала построения социализма. В некоторых местах на улицах лежали дощатые тротуары. Центр был такой же, как в десятках провинциальных русских городков: кирпичные торговые ряды, здание с колоннами, в котором размещался местный штаб ленинской партии, основательно сработанный ещё в прошлом веке дом, где ранее был скопинский банк. Поглядев на его массивные стены, я почему-то вспомнил знаменитую картину "Крах банка" [художник Маковский - FV].
 
В конце XIX века знаменитый судебный следователь статский советник Гончаров вёл дело о фальшивом банкротстве скопинского банка. Тогда по Москве ходило двустишие: 
 
Много в Скопине воров,
Половил их Гончаров.
 
Я постоял, посмотрел на здание банка, более напоминающее форт времен Крымской войны, и пошёл в военкомат. Не думал я тогда, что через два десятка лет банк этот вновь прогремит на всю страну.
 
* * *
 
Управляющий банком приходил на службу за полчаса до начала рабочего дня. Он появлялся в конторе первым и уходил последним, свято считая, что служащие должны всегда видеть своего руководителя на посту. До банка от дома пешком — не больше семи минут, но он работником числился номенклатурным, машина ему полагалась по должности, поэтому каждое утро за ним приезжала черная "Волга". И в этот день он сел в машину, развернул городскую газету, но просмотреть её не успел.
 
— Приехали, — доложил шофер.
— Жди меня здесь, — скомандовал управляющий и вышел из машины.
 
Он привычно нажал кнопку звонка, ожидая дежурного милиционера. Свет в вестибюле горел, но на звонок никто не реагировал. Такого за много лет его работы не было никогда. И он понял, что случилось что-то непоправимое.
 
— Поезжай в милицию! — крикнул он шоферу. — Я останусь здесь.
 
милиция была совсем рядом, и минут через семь появился опер, дежуривший "на сутках", а с ним наряд с автоматами.
 
Дверь вскрыли. Вошли в помещение
 
В вестибюле в луже крови лежал дежурный милиционер. Рядом валялся его пистолет. Двери в хранилище были распахнуты, сигнализация блокирована. Управляющему стало дурно. Именно в его банке находилась часть неприкосновенного денежного запаса СССР. Примчавшийся эксперт быстро определил, что сейфы пытались вскрыть, но не смогли. Началось следствие. И поскольку в скопинском банке хранился стратегический запас дензнаков, немедленно появились ребята из КГБ. Их версия была простой и незатейливой, как грабли: происки наймитов вражеской разведки.
 
А через десять дней у дежурного по МУРу раздался странный звонок. Неизвестный, выражаясь приблатненным языком, сказал: "В Скопине кумовья не там копают. Ищите, где жарко". Об этом звонке начальник МУРа Корнеев немедленно доложил руководителю Главного управления уголовного розыска страны генерал-лейтенанту Карпецу. А на следующий день Карпеца вызвал к себе министр внутренних дел Николай Щёлоков. Вызвал и приказал возглавить специальную группу и лично проводить оперативно-розыскные действия по скопинскому банку.
 
Генерал Игорь Карпец возглавлял уголовный розыск страны одиннадцать лет. Он поставил своеобразный рекорд долголетия пребывания на этом посту. Это был весьма интеллигентный человек с манерами истинного петербуржца. Он был не только генералом, но и доктором наук, ученым с мировым именем, его постоянно избирали вице-президентом Международной ассоциации юристов-демократов. Мы много лет дружили, именно он посвящал меня во многие криминальные тайны застойного времени, которые впоследствии стали основой для моих публикаций.
 
Его не любило начальство. Слишком часто оперативники Карпеца занимались коррупционными делами. Слишком много знал начальник ГУУРа СССР о злоупотреблениях сильных мира сего и шалостях их детей. Его надо было убрать, так как он слишком близко подошел к бриллиантовой мафии. Но избавиться от него нужно было изящно и спокойно. Поэтому его и послали в Скопин, на явно "глухое" дело.
"Глухарь", он и есть "глухарь", но ответить за него могут многие.
 
Щёлоков не учел одного. Конечно, Карпец был видным ученым, но он был ещё и прекрасным сыщиком. Милицейскую карьеру начал в своем родном Ленинграде, где прошел все ступеньки — от опера до начальника ЛУРа. Игорь Карпец по собственному опыту знал, что большие оперативные группы не всегда нужны при разработке такого дела, как убийство в Скопине, поэтому с собой взял прекрасного аналитика полковника Бориса Слободина, работника ГУУРа и одного из лучших сыщиков Москвы, старшего инспектора МУРа Вячеслава Котова.
 
Попытка ограбления банка в те годы была событием экстремальным. Можно вспомнить, что творилось в ЦК КПСС и, естественно, в МВД после того, как лихие ребята "подломили" в июне 1978 года ереванский банк. Но там обошлось без крови, а здесь налетчики пошли на "мокруху" — значит, они были людьми опытными и беспощадными.
 
Поначалу сотрудники ГУУРа решили отработать всех медвежатников. Но эта почтенная когда-то воровская профессия во времена застоя практически оказалась невостребованной. Игорь Карпец рассказал мне, как они с полковником Корнеевым ездили в Салтыковку, где в собственном доме проживал экс-король медвежатников Серафим Полуянов. После традиционного чая он сказал:
 
— Мое слово такое, гражданин генерал, настоящий специалист в скопинский банк не пойдет.
— Почему?
— Там до сих пор стоят старые сейфы знаменитой фирмы "Брилль и сыновья". Открыть такой сейф в нашей стране может сегодня только один человек.
— Кто же это? — спросил Карпец.
— Я, — спокойно ответил Серафим Полуянов по кличке "Лапа".
 
Следовательно, брать банк шли люди лихие, но мало профессиональные. Убить они не побоялись, а с сейфами справиться не смогли. Карпец прекрасно понимал, почему именно его, начальника главка МВД, посылают старшим группы. Обычно на такие мероприятия выезжали начальники отделов или, в исключительных случаях, его замы. Он знал, какие интриги плетутся в здании на Огарева, 6.
 
Итак, небольшая бригада прибыла в Скопин. Приезд в Рязань такого высокого чина из МВД вызвал беспокойство не только среди областных милиционеров, но и в обкоме КПСС. В первый день они работали с материалом. Карпец рассказал мне, что сразу же после приезда к ним словно приклеились не просто местные чекисты, а оперативники, присланные из центрального аппарата КГБ. В течение всего следствия они пристально следили за работой специальной группы, и, надо сказать, их усилия не пропали даром. После раскрытия преступления они первыми доложили Цвигуну, что именно их усилиями была ликвидирована преступная группа.
 
Данные экспертизы показали, что дежурный милиционер был убит из собственного табельного оружия. Никаких других следов на теле покойного не было. Его не пытались оглушить, не душили, не избивали. Завладеть оружием подготовленного человека непросто; вероятно, убийца знал старшину, более того, мог находиться с ним в приятельских отношениях. Проверить связи убитого с уголовниками Карпец поручил Котову.
 
* * *
 
Я познакомился со Славой Котовым в 1973 году при обстоятельствах весьма печальных. У нас в редакции работал заведующим литконсультацией замечательный парень Володя Захаров. Он был добрым и талантливым человеком, но страдал, как и многие из нас, русской болезнью — любовью к "хлебному вину". И вдруг он пропал. В редакцию позвонили из милиции и сказали, что Володя погиб при непонятных обстоятельствах. Пошли слухи, что его убили, и меня попросили разобраться с этим делом. Я приехал в отделение, где и познакомился со Славой Котовым, присланным из МУРа. Он уже тогда считался одним из лучших оперативников. Именно Котов "поднял" сложное дело, связанное с известной швейцарской фирмой.
 
В те годы в парке "Сокольники" постоянно устраивали международные торговые выставки. Для многих тысяч людей это была хоть и маленькая, но возможность заглянуть в узенькую щель "железного занавеса". На подобных выставках с утра и до позднего вечера всегда был аншлаг. То же самое было и на выставке "Интермаш-71". Особым вниманием посетителей пользовался швейцарский павильон, на стендах которого были представлены часы самых знаменитых фирм. Надо сказать, что в то время фирменные часы пользовались в Москве огромным спросом. Носить швейцарские или японские часы считалось невероятно престижным. А как известно, за это надо платить. И фирменные часики стоили ломовые деньги.
 
За день до закрытия выставки служащие швейцарской фирмы утром вошли в павильон и увидели, что ночью кто-то утащил все часики. Скандал разразился необыкновенный. Начальника МУРа Володю Корнеева вызвали в горком КПСС. Он потом поведал мне, какими матерными словами орал на него главный коммунист Москвы [Гришин - FV].
 
Дело принимало трагический оборот. Корнеев долго не раздумывал и поручил это дело Славе Котову. Швейцарский павильон был оборудован самой современной сигнализацией. У всех входов постоянно дежурила милиция. Неизвестный преступник, отсоединив вентиляционный короб, через необорудованный сигнализацией люк проник в павильон.
 
Котов сразу же начал трясти весь русский обслуживающий персонал: сантехников, слесарей, переводчиков и официантов, работавших со швейцарцами. Но персонал немедленно взяли под защиту сотрудники КГБ, не любившие, когда менты трогают их агентуру. Кроме того, все работники павильона не имели связей с криминальным миром. Правда, Котов остановил свое внимание на двух официантах, которые обслуживали именно этот павильон на других выставках. Но на проведение филигранной агентурной разработки не было времени.
 
Начали проверять все ломбарды, комиссионные магазины. Трясли часовщиков из Столешникова, скупщиков краденого и, конечно, развеселых московских фарцовщиков. А из горкома партии звонили ежедневно, обещая самые крутые наказания. Были оповещены пограничники, таможенники, даже МИД был подключен к этому делу. Котов решил уделить особое внимание центру фарцовки тех лет — знаменитой комиссионке на Садовой-Кудринской, на языке фарцы именуемой Кудрей. Решил — и не ошибся: его агент на встрече сообщил, что похожие часы он видел у одного из фарцовщиков, торгующего "котлами" и постоянно крутящегося на Кудре. Подключили агентуру и выяснили, что этот человек продал двадцать пар швейцарских часов, полностью подходивших под описание украденных.
Допрос Котов начал в атакующей манере:
 
— Часы продавал?
— Ну.
— Так вот, ты начнешь мне лепить, что купил их для себя, потом решил продать. Думаешь получить 154-ю статью. Пару лет прокантуешься на зоне, потом переедешь на химию и — домой. Нет. Ты не просто продавал ворованное, часики эти — госсобственность. На этот раз ты влетел на всю масть. У тебя один выход — все написать честно.
 
Так узнали о некоем приезжем, который предлагал фарцовщику большую партию часов, но требовал деньги вперед. По словам задержанного, тот проживал в Кузьминках, вместе с женой снимал там комнату у одной старушки.
 
Жену фарцовщик тоже видел пару раз и смог составить словесный портрет этой пары. Несколько дней Котов провел в Кузьминках, с утра до вечера общался с пенсионерками на лавочках у подъезда и вышел все-таки на бабулю, сдававшую комнату приезжим. оперативники осмотрели комнату и нашли фотографию. Мужчина и женщина были запечатлены на фоне южного пейзажа. Её немедленно пересняли и показали фарцовщику. Он опознал человека, предлагавшего товар. Потом были засада и задержание. Улики — налицо: на руке задержанного красовались украденные часы.
 
Работать с ним пришлось долго. Приезжий и его подруга не кололись. Наконец под тяжестью улик начали давать показания. Часы предложил ему официант из ресторана "Арбат", кстати, один из тех двоих, которые несколько раз работали в павильоне швейцарской фирмы. Поехали в ресторан, но выяснили, что подозреваемый в отпуске. сыщикам подсказали фамилию любовницы грабителя. Она созналась, что её дружок в Ялте и прилетает на следующий день. Его арестовали в аэропорту. Он запирался двое суток, наконец сломался и показал, где спрятал краденые часы.
 
Оперативная группа выехала в Подмосковье, там в лесу были зарыты тщательно запакованные в промасленную бумагу часы. Швейцарская фирма получила обратно практически все похищенное добро.
Вот такого опера включил в свою группу генерал Карпец.
 
* * *
 
Но вернемся в Скопин, в зиму 1975 года. Подмосковный угольный бассейн входил в так называемую зону "сотку", где находили приют рецидивисты, которым после освобождения запрещено было жить в Москве. Вполне естественно, что у опера из МУРа там было много "знакомых". Но, отработав эту версию, Котов понял: она совершенно бесперспективна. А у Игоря Карпеца не выходили из головы слова "кумовья" и "жарко", сказанные неизвестным по телефону дежурному по МУРу.
 
Почему человек, знающий о преступлении, не позвонил в Рязанское УВД, а поехал в Москву и из телефона-автомата рядом с Казанским вокзалом связался с уголовным розыскм столицы?
Говорил звонивший явно приблатненным языком. Значит, это был или московский вор, или сотрудник милиции, знающий "феню". Почему человек, говоря о "кумовьях" — так в лагерях называли оперативных работников, — воспользовался известной детской игрой, когда один ищет, а другой говорит: "…холодно, теплее, теплее, жарко"?
 
Значит, надо было заняться версией "кумовья". Карпецу очень не хотелось отрабатывать своих коллег. Но ничего другого не оставалось. Всех сотрудников горотдела вызывали на беседу к генералу. Пригласили и старшину — сменщика убитого. Тот, конечно, как и все остальные, вёл себя напряженно, но это было вполне естественно: не каждый день приходилось беседовать с генералом из Москвы.
Карпец начал беседу с вещей неожиданных, он расспрашивал о семье, детях, друзьях, увлечениях. Старшина отвечал сбивчиво, но достаточно откровенно. Из разговора с ним Карпец получил подтверждение характеристики, данной старшине в горотделе: добросовестный, замкнутый, прижимистый, хороший семьянин. Но на один вопрос тот ответил неискренне. Скрыл, что у него есть близкий друг — механик с автоагрегатного завода.
 
Но Карпец уже знал о нём, так как Котов тщательно отработал все связи старшины. Более того, стало известно, что друзья за бутылкой часто обсуждали, как бы раздобыть хорошие деньги. Котов обладал необыкновенным умением располагать к себе собеседников, вызывая их на откровенную беседу, и в разговоре с сослуживцами механика выяснил, что тот делал для себя какие-то странные инструменты, по описанию очень похожие на оснастку взломщиков. Карпец, опытный сыщик, почувствовал, что вышел в цвет.
 
В тот день старшина заступил на смену в банк. Генерал приказал начальнику горотдела сменить его на время повторной беседы. Начальник пришёл в банк, взял у старшины оружие и сказал, что часок подежурит за него. На этот раз вместо беседы начался официальный допрос, который вёл следователь областной прокуратуры. У следствия уже были серьезные улики. Котов и Слободин разыскали знакомую старшины, встретившую его у банка в вечер убийства. Она поздоровалась с ним, но он сделал вид, что не узнал её, и скрылся в переулке. Её показания и были зачитаны. Старшина вскочил, бросился к дверям, но два московских опера скрутили его и надели наручники. Старшина сознался во всем.
 
Этот человек не мог пережить того, что, получая небольшую зарплату, охраняет огромные деньги. Вместе с механиком они, как им казалось, тщательно готовили преступление. Ночью старшина позвонил в дверь банка с заднего двора и попросил сменщика пустить его, притворившись, что забыл в караулке свои вещи. Ничего не подозревавший милиционер в нарушение всех правил открыл дверь. Преступники набросились на него, отобрали оружие и застрелили.
 
А вот вскрыть сейфы не удалось. Мог это сделать только один человек — завязавший медвежатник Серафим Лапа. Теперь надо брать подельника. Он жил в бараке, в коммунальной квартире. У него было охотничье ружье. Черт его знает, как поведет себя при задержании соучастник убийства. Вдруг начнет палить из обоих стволов. Всю ночь оперативники просидели в засаде у дома. И взяли механика утром, когда он шёл на работу. Спецгруппа уехала в Москву. Прибыв в министерство, Карпец сразу же пошёл докладывать. Но Щёлоков был расстроен. Он выслушал начальника розыска и спросил с упреком:
 
— Что же вы мне сразу не доложили?
— Не хотел вас беспокоить ночью, Николай Анисимович.
— Ах, Игорь Иванович, главное не в том, чтобы вовремя раскрыть преступление, а в том, чтобы раньше всех доложить об успехе. Умельцы из КГБ сообщили Цвигуну, что они задержали бандитов, а тот сразу же позвонил в ЦК. И все лавры им.
 
Карпец знал, что уже тогда началось противостояние Николая Щёлокова и Юрия Андропова. А в политических разборках все средства хороши. Так закончился этот провинциальный детектив. А человека, звонившего в МУР, так и не нашли. Конечно, у Карпеца было предположение, что звонил находящийся на высылке московский вор в законе Никиша, который работал в одном цехе с преступником. Он, видимо, что-то знал и испугался, что преступление могут повесить на скопинских уголовников.
 
* * *
 
Я совсем недавно побывал в Скопине. На этот раз город показался мне веселым и зеленым. Практически исчезли унылые бараки, на улицах появились непременные атрибуты рыночной экономики: палатки, бары, павильоны игорных автоматов. И группировка появилась, "крышующая" городскую торговлю. Наверняка жители забыли о давнем убийстве в местном банке. Подумаешь, грохнули одного мента… Взрывы, дерзкие грабежи, выстрелы киллеров уже никого не поражают. И если в те годы попытка ограбления банка и кража из павильона на Международной выставке были явлениями чрезвычайными, то сегодня подобные преступления стали неотъемлемой приметой нашей жизни. Сбылось то, о чем так часто говорил мой покойный друг Игорь Иванович Карпец:
 
— Если будем так жить и дальше, страной станут править люди, сросшиеся с криминалом.
 
Тогда ему не верили. Всех захватило ликование Перестройки. А прав-то оказался он.
 
Арестован в ресторане "Метрополь"
 
…А потом стрелки на бутафорских часах над эстрадой сошлись на цифре двенадцать, погасла люстра и разноцветные прожектора лучами стеганули по залу. Зажглись собранные из лампочек слова: "С Новым 1961 годом!". Поднял трубач Гера свой золотистый инструмент, и музыка Глена Миллера поплыла над столиками. Старый год уже проводили, некоторые — довольно основательно, и, побросав вилки и рюмки, все устремились танцевать. Рядом с нашим столом гуляла развеселая компания деловых. Мужчины — в костюмах, сшитых у дорогих, видимо рижских, портных, дамы — в туго натянутых платьях, с полной коллекцией бриллиантов и изумрудов на пальцах, в ушах и на шее. Они приехали в ресторан уже прилично поддатые, хорошо проводили старый год и усугубили Новый шампанским.
С чего все началось, я не знаю, но заключительный аккорд спора я услышал.
 
— Вы меня за фраера держите? — весело рявкнул плотный мужик в костюме из черного польского крепа, модного в те годы в столице.
— А как же, а как же! — хором завизжали дамы.
— Тогда кладите кусок новыми.
 
На столе появились забандероленные пачки денег. Все дело в том, что именно с Нового года великий мудрец Никита Хрущёв начал свою знаменитую денежную реформу и в стране ходили сталинские деньги и хрущевские. Мужик в черном костюме сначала снял часы, потом пиджак, потом галстук и рубашку. Короче, оставшись в одних трусах с динамовскими лампасами, он, растолкав изумленных танцующих, плюхнулся в фонтан. Взлетели брызги, завизжали дамы, захохотали мужики, Гера на сцене, прервав мелодию, виртуозно изобразил до боли мне знакомый сигнал тревоги. А отважный ныряльщик, стоя по колено в воде, вознес руки к стеклянным витражам потолка и прокричал:
 
— С Новым годом, чуваки и чувихи!
 
Застывший в кухонных дверях седой, элегантный мэтр Соколов первым пришёл в себя и, свистнув на помощь официантов, рванулся к фонтану. Но он так и не успел до него добраться. Рядом с фонтаном, словно из водяных струй, материализовались три крепких молодых человека в одинаковых серых костюмах. Деловито, словно пробку из бутылки, выдернули пловца и, заломив ему руки, бегом погнали к выходу в гостиницу. Соколов подошел к столу, наклонил свой безупречный пробор:
 
— Прошу покинуть ресторан, граждане.
— Почему? — возмутилась одна из дам.
— Вы в некотором роде потакали хулиганству.
— Мэтр, — вскочил один из деловых, — ты же меня знаешь!
— Сейчас я никого не знаю, — холодно ответил Соколов, — не заставляйте меня звать милицию, не портите людям праздник.
 
Коллективная мысль сформировалась мгновенно. Целый взвод веселых мужичков бросился защищать несчастную компанию. И мы решили идти на выручку веселому пловцу.
 
— Куда его увели?
— Не знаю, — развел руками Соколов.
— Я знаю, — сказал весьма прикинутый человек лет сорока.
— Ещё бы вам не знать, — мило улыбнулся мэтр.
 
Мы взяли одежду безвинно арестованного и направились к гостиничным дверям
 
— Друзья, — сказал наш предводитель, — вы мне дайте его вещи и не вмешивайтесь, я разберусь.
 
Минут через пятнадцать из-за колонн вестибюля появились наш "старшой" и бывший узник. Мы встретили их аплодисментами. Но это была только разминка. Когда мы вошли в зал, хлопали так, будто наш герой не купался в бассейне, а сделал фуэте в сто оборотов. Отважного ныряльщика звали простым именем Петя, он подозвал официанта и распорядился послать шампанское на все столы.
Начался веселый московский разгуляй.
 
* * *
 
И никто не вспомнил, что именно в этом зале заседало первое советское правительство. Именно здесь были приняты декреты о "красном терроре", о продотрядах и дальнейшей национализации ценностей у буржуазии. А в 1950 году здесь "лучший друг детей и советских физкультурников" устроил прием по случаю приезда китайского вождя Мао. Не вспомнили, и слава богу. Веселому московскому люду уже давно не нужна была горькая память прошлого. Конечно, историю знать надо, но человек не может держать в голове "Календарь знаменательных дат" и вообще так устроен, что старается реже думать о грустном, иначе здоровья не хватит.
 
* * *
 
…А Новый год шёл своим чередом. Мы сдвинули столы и гуляли большой веселой компанией. А когда оркестр в шесть часов утра сыграл "Затихает Москва…", отправились к Пете на Сретенку, где продолжили веселье. Новый знакомый Петя Фридман оказался ни много ни мало московским "меховым королем". Он руководил меховой фабрикой и был весьма заметной фигурой в теневой коммерции тех лет. Мы с ним после знаменитого разгуляя виделись довольно часто, и Петя Фридман рассказал мне много интересного о жизни "теневиков".
 
В семьдесят втором суд определил ему высшую меру, как вы понимаете, не за купание в фонтане в новогоднюю ночь. Петя познакомил меня со многими "королями" и "принцами" теневой коммерции. Эти люди были мне необычайно интересны. Они снабжали задавленную дефицитом страну "левой" обувью, рубашками, галстуками, шубами. Но делали это из сэкономленного или "левого" сырья. По нынешним меркам, они не делали ничего плохого. Но это по нынешним меркам. А тогда по статье 93-2 суд с легкостью "отвешивал" деловым высшую меру.
 
Я изучал, как мог, людей, причастных к теневому обороту товаров, завёл отдельный блокнот, куда записывал рассказанные ими истории, но в те годы использовать полученный материал не мог. А потом блокнот куда-то делся. Я нашел его случайно, разбирая книги, и обязательно напишу очерк о том странном времени, когда страна жила в неких параллельных мирах.
 
* * *
 
Я уже писал, что в восемнадцатом году в ресторанном зале заседали ВЦИК и правительство. Надо сказать, что вожди революции и их помощники заселились в гостинице "Метрополь". Здание с фресками великого Врубеля стало называться Первым Домом Советов. Чуть позже исторические заседания перенесли в Кремль, и ресторанный зал стал номенклатурной столовой. Короткий, но развеселый НЭП все расставил по своим местам. Гостиница стала гостиницей, а ресторан — рестораном. В те лихие годы в Москве, как и сегодня, появилось немереное количество ресторанов и кабаре на любой вкус. Материализовались из небытия "Яр" и "Эрмитаж". Появились новые "Ампир", "Кавказский", "Кинь Грусть".
 
Но "Метрополь" остался таким же респектабельным, каким был до революции. Это был не просто ресторан, он стал чем-то вроде делового клуба. Здесь собирался цвет московской коммерции. Меховщики, трикотажники, ювелиры, новоявленные фабриканты — все приходили сюда ежедневно. Они обедали днем, вечером с женами или любовницами приезжали покутить и каждую субботу после "маскарада" — так аристократично они именовали посещение бани — обязательно оттягивались в любимом ресторане. Постоянными гостями в "Метрополе" была артистическо-литературная богема. И, конечно, вездесущие журналисты. Больше всего хозяин заведения ценил "Вечернюю Москву", поэтому для её репортеров всегда находился свободный столик.
 
Вечером, когда начинал играть знаменитый джаз, в зале сидели сотрудники ОГПУ, чиновники новой формации, иностранцы и уголовники. Здесь кутили элегантные московские налетчики, солидные медвежатники, быстроглазые фармазонщики. Некий Ноев ковчег, пустившийся в веселое плавание по бурному морю строительства социализма. Частым гостем в ресторане был высокий господин лет тридцати, всегда прекрасно и дорого одетый. Его знали все завсегдатаи, и он знал всех. При знакомстве он протягивал изящную визитную карточку, на которой было написано "Валериан Кириллович Истратов — литератор". Самое интересное, что этот обаятельный человек действительно печатался в многочисленных киножурналах, в одном из московских частных театров шла его пьеса, и в издательстве Горина вышли два его весьма сентиментальных романа. Один из них — о похождениях шулера в конце Гражданской войны на юге России, второй, действие которого происходило в Москве, — о трагической любви на фоне великих потрясений.
 
Валериан Кириллович всегда занимал один и тот же столик с правой стороны у стены, плотно обедал почти без спиртного: только рюмка ликера к кофе. Вечерами Истратов всегда появлялся с красивыми и знаменитыми дамами. С молодыми дебютантками Художественного театра, со звездой кабаре "Нерыдай" Машей Славской. Да мало ли кого мог охмурить красивый блондин, тем более литератор и богатый человек!
 
Завсегдатаи к нему относились дружески и почтительно. Истратов был широк: если попадал в компанию, то платил за всех, несмотря на возражения вполне обеспеченных собутыльников. Жил он на Большой Никитской в доходном доме. Квартира двухкомнатная, со вкусом обставленная павловской мебелью, на стенах картины, подаренные друзьями-художниками, и фотографии знаменитых актеров, поэтов, писателей с дарственными надписями.
 
* * *
 
А в Москве происходили непонятные нападения на артельщиков (по-нынешнему — инкассаторов). Артельщик кооперативного объединения резиновых изделий Коровин получил в банке пятьдесят тысяч рублей новыми червонцами. Артельщика сопровождал вооруженный наганом охранник. На извозчике они доехали до Оружейного переулка, где находилась контора. Артельщик вошел в помещение и поднялся на второй этаж к кассе, охранник направился сдавать наган в комнату на первом этаже. Артельщик прошел по коридору, свернул в "аппендикс", ведущий к кассе, почувствовал боль и потерял сознание. Его обнаружил кассир, вышедший из своего закутка. Артельщик сидел на полу, сумка с деньгами исчезла.
 
Из Большого Гнездниковского, где тогда в помещении бывшей сыскной полиции располагался МУР, приехал заместитель начальника первой бригады Георгий Федорович Тыльнер с оперативниками.
Пришедший в себя артельщик показал, что ни в вестибюле, ни на лестнице, ни в коридоре никаких посторонних людей не встретил. Медэксперт определил, что удар под основание черепа нанесли тупым предметом, возможно рукой. Вахтер у дверей тоже не заметил ничего подозрительного. Опрос сотрудников ничего не дал.
 
Начальник бригады, многоопытный московский сыскарь Николай Осипов, сразу же сказал, что дело практически "глухое". Но тем не менее сыщики сориентировали агентуру и начали отрабатывать всех, кто раньше нападал на артельщиков. Один из агентов сообщил, что на малине в Армянском переулке, дом 2, гуляет известный бандит Витя Залетный. Гуляет широко, червонцев не жалеет. Брать Витю поехал сам Осипов. Во-первых, у него были свои счеты с Залетным, а во-вторых, что и было главным, содержала малину Татьяна Афанасьева по кличке "Красуля", которая давно работала на Николая Осипова, и сведения её были бесценны. "Запалить" такого агента было бы преступлением.
 
Операция прошла как нельзя успешно. На малине прихватили уголовную шушеру, крупняка не было, и пьяного до отключки Витю Залетного. При обыске у него нашли маузер-6,35, две запасные обоймы и пятнадцать червонцев. А дальше все было, как обычно. Всех доставили в отделение, как нужно поговорили, и Таньку задержали на трое суток. Витю доставили в МУР и дали отоспаться. Когда же очухался, то предстал пред ясны очи Осипова. Витю трясло, и толком говорить он не мог. Осипов сам налил ему стакан коньяка, достал лимон и посыпал сахарным песком. Руки у Вити дрожали так, что он не мог поднять стакан. Осипов деликатно отвернулся, и тогда Залетный сделал первый глоток, наклонившись к стакану. Руки пришли в порядок, Витя допил стакан и закусил лимоном.
 
— Спасибо, начальник, спас. Тебя за душу весь блатной мир уважает.
— Витя, — Осипов сел на стол и закурил, — ты грохнул артельщика в Оружейном?
— В Оружейном? — переспросил Витя, приходя в себя. — А когда?
— Вчера.
— Не в цвет. На голое постановление берешь, Николай Филиппович, я четвертый день у Таньки гужуюсь.
— А деньги откуда?
— Брательник умер. Оставил мне хрусты.
— Твой брательник случайно не Савва Морозов? — усмехнулся Осипов.
— Нет. Степка Холоднов. Такая наша фамилия.
— А он что, непман?
— Зачем так говоришь, он церковный староста Николы в Хамовниках.
— Мы же проверим.
— А я что, против?
 
Проверили, и все сошлось. Действительно, старший брат Витьки Степан был почтенным церковным старостой, то есть человеком, отвечающим за деньги храма, и опрошенные сторожа и дьякон говорили, что он был сильно нечист на руку. Но церковь от государства отделена, посему уголовному розыску незачем совать нос в церковную кружку.
 
Все сходилось
 
Осипов и Тыльнер опять вызвали на допрос уже отошедшего от запоя Витьку.
 
— Мы, Витя, проверили, — усмехнулся Осипов, — на этот раз все в цвет.
— Тогда выпускай меня, Николай Филиппович, а то нынче большой игровой день на бегах.
— Успеешь, Витя, на лошадках рискнуть. Успеешь. Скажи, откуда у тебя маузер?
— Век свободы не видать, начальник, не мой!
— А как он тебе в карман попал?
— Может, скинул кто.
 
Эта версия была вполне вероятной. Отпечатков Залетного на оружии не было.
 
— Витя, я к тебе всей душой, и ты помоги мне.
— Закладывать никого не буду, — отрезал Залетный.
— А мне не надо, чтобы ты закладывал своих корешей, я с тобой посоветоваться хочу.
 
Залетный взбодрился. Ещё бы, как его рассказ будут слушать блатные, когда он поведает им, что с ним советовался сам Осипов.
 
— Если совет дать, то я всегда, — радостно улыбнулся Витька.
 
Осипов вкратце пересказал ему историю нападения. Витька взял со стола папиросу, закурил. В комнате повисла тишина. Залетный думал. Докурив, он важно изрек:
 
— Ты, начальник, Лешу Красавца знаешь?
— Игрока?
— Его. Так с ним похожая история приключилась. Он в казино на Триумфальной фарт словил. Червонцев на сто поднялся. Игру закончил, фишки сдал, получил хрусты. Пачка-то здоровая была, но он деньги по карманам рассовал и домой отправился по вечерней прохладе. И дернуло же его в сад "Аквариум" зайти, в забегаловку Семена заглянуть. Он с главной аллеи свернул, а тут его по черепу огрели. Когда очнулся, голова болит, а денег нет.
— Красавец по старому адресу живет? — поинтересовался Тыльнер.
— Я у него в гостях не был, но думаю, все там же, в Колпачном обретается.
 
Леша Красавец встретил Тыльнера хоть и радушно, но настороженно. Грехов особых за ним не числилось, однако уголовка есть уголовка. За чаем он нарисовал сыщику леденящую душу картину своего стремительного обогащения и столь же молниеносного падения в финансовую пропасть. Он даже показал место, куда был нанесен удар.
 
Все совпадало
 
Осипов и Тыльнер подняли все нераскрытые дела по нападениям на артельщиков и убедились, что почерк преступника один и тот же. А тут кстати зашёл в кабинет Осипова Василий Петрович Румянцев, старый московский криминалист, служивший ещё в сыскной полиции. Год назад умники из Наркомата внутренних дел потребовали убрать со службы всех бывших полицейских, не думая, что лишают уголовный розыск многоопытных и знающих сотрудников. Румянцева уволили, но начальник МУРа Иван Николаев на свою ответственность оставил его внештатным консультантом. Василий Петрович познакомился с делом и вспомнил одну старую историю.
 
— В январе семнадцатого в Москве появился похожий чистодел. Дело его вёл покойный Кунцевич, но я о нём слышал. В общем, вышли на лефортовский госпиталь, где лечился подозреваемый, некий вольноопределяющийся. Был он человеком известным. Служил на Западном фронте в отдельной охотничьей команде. Начальником её был капитан Громыслов. Знаменитый офицер. Он придумал такую штуку: в резиновую трубку наливали ртуть. Оружие получалось тяжелым и удобным. Как известно, каски у немцев были низкие. Так вот, Громыслов научил своих охотников бить этой трубкой под обрез. Тихо и эффективно. Я поеду в архив, может, там сохранились бумаги госпиталя.
 
— Так вы разве не арестовали этого вольноопределяющегося? — удивился Осипов.
— Не удалось. Кунцевича убили, а тут и Февральская революция подоспела.
 
Несколько дней Румянцев копался в архиве и все же нашел список раненых. Но вольноопределяющихся в нём было двадцать два человека. Причем с Западного фронта — пятнадцать. Осипов и Тыльнер проследили закономерность в нападениях "вольноопределяющегося", как в разработке именовали налетчика. Он нападал на людей, получивших деньги только в Московском промышленном банке.
 
Начали отработку этой версии. О получении клиентами крупных сумм знали постоянно четыре человека: три женщины и их начальник. Он отпал сразу же. Партиец, награжденный за Перекоп самим Михаилом Фрунзе именным оружием, жил скромно и достойно. Две молодые женщины тоже не вызывали подозрений. А вот третьей, Еленой Загряжской, надо было заняться серьезно. Соседи по квартире на Большой Бронной, дом 6, отзывались о ней неплохо, но удивлялись, откуда у скромной банковской служащей дорогая мебель, несколько шуб, украшения и модные вещи. Конечно, это не было поводом для ареста. Загряжская всегда могла сказать, что это подарки поклонников. Поэтому пришлось начать её разработку. За ней пустили наружку. Через неделю выяснили, что молодая дама за это время побывала во всех модных кабаках и варьете.
 
Поклонников у неё было немерено. Наружка ходила за ней, пока Загряжская не пришла в квартиру на Большой Никитской, где проживал литератор Истратов. Справки о нём навели быстро. Действительно, занимается литературным трудом, но средства имеет немалые. Крупно играет в казино на Триумфальной, рискует на бегах, посещает самые дорогие рестораны. Литературным трудом таких денег не заработаешь. Осипов для очистки совести заглянул в госпитальный список. Каково же было его удивление, когда он обнаружил там фамилию "Истратов".
 
Начали с Загряжской. Как только Осипов и Тыльнер обрисовали ей трагические перспективы будущей жизни, она разревелась и созналась во всем. Более того, Загряжская показала, что сегодня вечером Истратов опять пойдет на дело.
Осипов и Тыльнер уже изучили привычки и образ жизни "вольноопределяющегося". Обед в "Метрополе" был для него неким ритуалом, и его Истратов не нарушал никогда.
Ровно в два пополудни Тыльнер зашёл в ресторанный зал. Истратов сидел на своем любимом месте. Тыльнер подошел и сел за стол.
 
— Я вас приглашал? — поинтересовался "вольноопределяющийся".
— А мы обычно приходим без приглашения, гражданин Истратов.
— Вы кто?
— Я из Московского уголовного розыска.
 
Истратов сунул руку в карман, но увидел ствол нагана, направленный на него. А за спиной его выросли два оперативника.
 
— Пошли, Истратов. — Тыльнер спрятал наган и встал.
 
* * *
 
О завсегдатаях "Метрополя" можно рассказывать бесконечно. Здесь гуляли цеховики, домушники, бандиты и фарцовщики. Через зал с фонтаном прошел практически весь криминальный мир Москвы.
Любили они погулять, поплясать под знаменитый метрополевский джаз. Но все в прошлом. Сейчас в ресторане проводит свои тусовки престижный московский клуб. Когда по телевизору я увидел лица некоторых персонажей, членов этого замечательного объединения, то подумал, что пройдет время и кто-то напишет о новом "Метрополе" не менее занятную криминальную историю.
 
"С Новым годом, фраера!"
 
Сегодня уже мало кто помнит, что при ужасном и великом вожде всех народов в стране существовало частное производство. Маленькое, мизерное, но все же было. На стенах и заборах в переулках висели объявления недобитых частников: портных, сапожников, слесарей-умельцев. Особенно мне помнится громадная фаянсовая вывеска на улице Алексея Толстого: "Портной Лев. Срочная переделка и пошив одежды". Помню две частные фотографии: Либермана на углу Тверского бульвара и Никитской и, конечно, самую знаменитую, в проезде Художественного театра.
 
А в любимом моем Столешниковом вывески частников теснились на всех стенах: "Модные кепи", "Ремонт любых часов", "Ремонт и заправка авторучек", "Ювелир высокого класса", "Пошив кепок". Кепки эти, из серого и песочного цвета материала "букле", носила вся модная Москва. Звезды футбола, бокса, известнейшие актеры шили кепки у знаменитого Гриши Голобородько. Для нас, молодых, он был слишком дорог, и мы предпочитали покупать их у Левы, в мастерской, забившейся в подъезде в доме, углом выходящем на Пушкинскую.
 
Но особенно много было вывесок частнопрактикующих врачей. Недавно кончилась война, поэтому на стенах лидировали призывы эскулапов-венерологов, зубные врачи обещали без боли удалить и вылечить зубы, но на весь город висело несколько фаянсовых табличек с адресами гомеопатов. Не было в те годы более популярных и востребованных врачей. О гомеопатии ходили легенды, она воистину считалась панацеей от всех болезней. Я помню, как в сорок седьмом году к нам приехала мамина коллега из омского театра, тетя Аня, веселая, прелестная женщина. Местные врачи нашли у неё какую-то серьезную болезнь, и последней надеждой оставалась гомеопатия.
 
Отец позвонил кому надо, и нашу гостью принял сам Лепницкий, главное светило этого странного направления в медицине. Месяц веселая тетя Аня жила у нас, ходила на прием к врачу, приносила картонные коробочки с разноцветными дробинками и пила их по установленной схеме. Уверен, что расцвет гомеопатии в те годы зависел не от её целебного действия, а от катастрофического отсутствия в стране обычных лекарственных средств.
 
Я, терзаемый любопытством, взял из коробочки одну дробинку. Она оказалась сладковато-безвкусной. Не знаю, помогла ли маминой подруге гомеопатия или её спасло великое жизнелюбие и радостный веселый характер, но прожила она ещё долгую и легкую жизнь. Попасть на прием к звездам гомеопатии было чрезвычайно трудно и, естественно, стоило дорого. Жены министров и маршалов, директоров артелей и антикварных магазинов записывались в многомесячную очередь. Богатым и славным было прихватистое племя, лечившее народ безвкусно-сладкими дробинками.
 
* * *
 
А в Кисловодске завершался бархатный сезон, и один великий московский гомеопат возвращался домой, конечно, в международном вагоне. Их позже заменят безликие СВ, а я ещё ездил во Владивосток в этой бархатно-плюшевой, светящейся надраенной медью роскоши. Две мягкие полки, стол, кресло и отдельный туалет с душем и дверью с витражами из зеленого стекла.
 
Итак, врач с супругой наслаждались удобствами МПС, вкусно ели в вагоне-ресторане, читали тогдашний бестселлер "Женщина в белом" и ждали встречи с Москвой. В соседнем купе ехал красавец полковник МГБ, человек общительный и веселый. Поезд шёл как раз мимо тех мест, где три года назад бушевала самая страшная война, и любезный полковник, с тремя рядами наградных колодок на кителе, рассказывал своим соседям, как именно в этих краях он получил свой первый орден.
 
Знакомство было необязательным и легким. Они ходили ужинать в ресторан, и новый друг оказался щедрым и веселым в застолье. Словом, ещё поезд и половины пути до Москвы не дошел, а гомеопат с женой были полностью очарованы попутчиком. Тем более что работал он не инженером на заводе, а в Министерстве государственной безопасности, название которого в те времена люди произносили с почтением и страхом. Короче, знакомство было не только приятным, но и весьма полезным.
 
Чтобы скоротать время, сели играть в покер по маленькой, полковник оказался в игре не очень сильным и проиграл. Когда он из внутреннего кармана кителя достал проигранные семьдесят рублей, то, видимо, случайно вытащил темно-вишневое удостоверение с золотым гербом и буквами МГБ, а из него выпал разноцветный пропуск, поперек которого шла красная надпись "Всюду" на фоне кремлевских башен. Мило улыбнувшись, полковник вложил пропуск в удостоверение и сказал смущенно:
 
— Да, дорогие мои, работаю в Кремле, обеспечиваю безопасность, вы догадываетесь кого.
 
Конечно, врач с супругой немедленно догадались, чью безопасность обеспечивает их новый друг, и прониклись к нему ещё большим уважением. И если он им раньше был просто симпатичен, то теперь они пожелали иметь его в близких друзьях. Перед Москвой, когда поезд, набирая скорость, пролетал мимо грустных, брошенных на зиму дач, полковник спросил:
 
— Вас машина встречает?
— Да нет, мы возьмем такси, — ответил врач.
— Ну зачем же так затрудняться, я с удовольствием довезу вас, мои дорогие.
 
Когда поезд остановился, в вагоне появился лейтенант в погонах с голубыми просветами и отрапортовал полковнику, что он прибыл.
 
— Коля, — скомандовал полковник, — прикажите водителю взять мой чемодан и вещи моих друзей и погрузите в машину. А мы пока пойдем.
 
Сквозь суету встречающих они вышли на привокзальную площадь и полковник подвел их к блестящему черным лаком "опель адмиралу".
 
— Прошу, — он распахнул дверцы, демонстрируя темно-вишневые кожаные сиденья.
 
Лейтенант и сержант-водитель загрузили вещи, и машина двинулась в сторону Арбата. У дома врача она остановилась, и полковник с лейтенантом сами донесли вещи. гомеопат с супругой были настолько очарованы новым другом, что с нетерпением ждали его звонка. И дня через два он позвонил и сказал, что взял талоны на подписные издания, которые обещал достать.
 
Талоны завез уже знакомый лейтенант
 
Полковник регулярно звонил по телефону, справлялся о здоровье, сетовал на занятость, которая мешает ему заехать в гости к милым друзьям. Наступили ноябрьские праздники, и полковник с прелестной дамой приехали на обед. Он привез цветы, редкое по тем временам мускатное шампанское и подарок — альбом пластинок Александра Вертинского, выпущенный в Китае.
 
Подруга полковника была невероятно элегантна и хороша. Жена гомеопата не отрывала глаз от её чудесных и очень дорогих украшений. Выяснилось, что работает она в Алмазном фонде, специалист по драгоценным камням и старинной ювелирке. Гостья пообещала жене врача устроить приглашение на распродажу для крупного руководства, где по госцене продаются редчайшие вещи. Пока мужчины слушали Вертинского и дискутировали о происках поджигателей войны, дамы удалились в спальню. Там хозяйка похвасталась перед гостьей своим набором драгоценностей. А ей было чем похвастаться.
Расстались за полночь, договорившись непременно встретиться.
 
Слякотная московская осень кончилась, и наступил снежный веселый декабрь. Числа восемнадцатого полковник на часик заехал к друзьям попить кофейку с коньячком. Говорили о пустяках, и гомеопат посетовал, что не может найти дачу недалеко от Москвы, а в Удельном ему уже надоело жить.
 
— Раздоры вас устроят? — спросил полковник.
 
Ещё бы, Раздоры — это же Барвиха, место, где живет вся госпартэлита.
 
— А разве можно это сделать? — поинтересовался врач.
— Мы все можем, — рассмеялся полковник, — маршал авиации Жаворонков продает свою дачу; правда, цену заломил…
— Сколько?
— Сто двадцать тысяч.
— Я согласен.
— Тогда, — сказал полковник, — никому ни слова и деньги чтобы были в боевой готовности. Я переговорю с ним и скажу вам, когда сможете поехать посмотреть.
 
Уже в прихожей, надевая шинель, он спросил:
 
— А где вы встречаете Новый год?
— Наверно, дома, с друзьями.
— Хотите встретить вместе с нами?
— Где?
— В Кремле, — просто ответил красавец чекист.
— А разве это возможно? — срывающимся голосом спросил гомеопат.
— Конечно.
— И там будет…
— Там будут все, поэтому прошу никому не рассказывать, под какой елкой вы будете танцевать. Давайте ваши паспорта.
 
Прошло три дня, и в квартиру позвонил старшина-фельдъегерь в запорошенной снегом шинели. Он достал из портфеля опечатанный сургучом пакет с надписью "Управление делами МГБ СССР", заставил врача расписаться в амбарной книге, откозырял и растворился в декабрьской метели. С замиранием сердца гомеопат вскрыл конверт, вынул паспорта и два роскошных билета. В углу профили основоположников марксизма-ленинизма, зубчатая стена Кремля и елка, украшенная звездами. Внутри лежали два талона, отпечатанные на бумаге с водяными знаками. Один на концерт — все, как надо, ряд, место; второй — на банкет. Счастью не было предела. Встретить Новый год с самим Сталиным и его верными соратниками!
 
Времени до Нового года почти не осталось, а надо решить столько важных проблем: сшить новое вечернее платье, сшить у Зингера новый мужской костюм. В таких приятных хлопотах дожили они до 31 декабря. Утром позвонил друг-полковник, поздравил с наступающим праздником и предупредил, что у здания комендатуры Кремля они должны быть в 22.30, не позже, извинился, что не сможет их встретить, "сами понимаете, служба", а на балу они будут вместе. Ровно в 22.30. врач с женой вошли в желтое неприметное здание комендатуры. Увидев даму в дорогих мехах и мужчину в ратиновом пальто с бобровым шалевым воротником, дежурный лейтенант, козырнув, вежливо осведомился, что нужно гражданам. Врач важно расстегнул пальто и протянул офицеру паспорта и билеты.
 
— Минутку. — В голосе лейтенанта послышался металл. Он сделал чуть приметный знак, и у дверей появились два офицера.
— А вас, граждане, попрошу подождать до выяснения в этом помещении.
 
В покрытом красной ковровой дорожкой коридоре явно запахло умыслом на теракт против руководителей ВКП(б). Перепуганный врач с женой просидели в комнате около часа, когда появился здоровенный полковник МГБ и начал "колоть".
 
— Где взяли билеты? Кто их изготовил? Зачем шли в Кремль?
 
Задержанных обыскали. Жена гомеопата плакала навзрыд. Потом появился штатский с веселыми глазами человека, хватившего сотку. Он вновь выслушал рассказ несчастного врача, приказал дать его жене валерьянки.
 
— Удивительное дело. Придется вас отправить на Лубянку.
 
А часы на Спасской башне уже отбили наступление нового, сорок девятого года
 
При слове "Лубянка" гомеопат понял, что жизнь закончена. И тут появился генерал, заместитель коменданта Кремля. Он-то прекрасно знал врача, его жена пользовалась услугами известного гомеопата. Он вновь выслушал историю про красавца полковника, выматерился, не обращая внимания на даму, поднял телефонную трубку и соединился с дежурным по МУРу.
 
— Урусова мне немедленно, — потребовал генерал.
 
Начальник МУРа Александр Михайлович Урусов даже не успел выпить, как ему позвонил дежурный и передал телефон, по которому он должен был связаться с замкоменданта Кремля.
Когда Урусов позвонил, генерал поздравил и приказал:
 
— Лучших сыщиков, Александр Михайлович, — и назвал адрес.
 
Доктора и его полуживую жену усадили в машину и повезли домой. У дверей в квартиру стояла опергруппа во главе с Урусовым. На ступеньках лестницы сидела здоровенная овчарка. Доктор трясущимися руками вынул ключи. Дверь была заперта на один английский замок, четыре остальные, сработанные по спецзаказу, были открыты. Вошли в квартиру, зажгли свет. Картины, фарфор, хрусталь — все было на месте. гомеопат бросился в кабинет и увидел открытый ящик стола, в котором лежали деньги, приготовленные на покупку дачи, а в спальне жены пропали все драгоценности.
В гостиной на столе стоял огромный торт, на котором черным шоколадом было написано: "С Новым годом, фраера!"
 
Но самое удивительное, что даже МУР, в те годы организация очень серьезная, так и смогла выйти на след растаявших в ночи преступников. Почерк был необычным для домушников, больше похожим на работу фармазонщика. Потом, по внутрикамерным разработкам и данным оперчастей лагерей, всплыли некоторые фигуранты. Молодой лейтенант оказался начинающим мошенником из Ленинграда Глебом Веретенниковым. Но организатора дела он видел всего два раза. Красавица и полковник исчезли из поля зрения оперативников навсегда.
 
Но деньги-то можно истратить, а драгоценности жены гомеопата? Они начали всплывать через много лет, когда КГБ всерьез взялся за королей теневой экономики. Среди изъятых ценностей появились и изделия, похищенные из квартиры медицинского светила. Но разве мог вспомнить великий грузинский теневик Давиташвили, у кого он приобрел браслет с изумрудами необычайной огранки, если у него в подвале был изъят пятилитровый бидон, набитый драгоценностями?
 
Так и кануло в Лету новогоднее дело 1949 года. Как встретишь Новый год, таким он и будет. Однажды мы ехали встречать этот веселый праздник к друзьям на дачу в Переделкино. Я тогда ещё совсем не ориентировался в этом заповеднике "инженеров человеческих душ", как тогда говорили. Адрес и план движения был у моего товарища, человека легкомысленного. Когда, простояв лишние двадцать минут на станции "Суково", ныне переименованной в "Солнцево", наша электричка выдвинулась к платформе "Мичуринец", мой товарищ вспомнил, что оставил адрес и план в другом костюме.
 
— Ничего, — сказал он мне, — дотопаем до писательского поселка, а там на любой даче узнаем, как найти нашу.
 
Топать пришлось по дороге, покрытой сугробами, через лес.
 
— Стоп! Уже Новый год наступил.
 
Я посмотрел на часы, стрелки сошлись на двенадцати. Мы откупорили бутылку коньяка и выпили её всю, заедая девственно чистым снегом. Нам стало легко и радостно, а минут через двадцать вдруг в темноте зажглись бенгальские огни, вспыхнула огоньками прямо в лесу елка, и нас окружили веселые люди в масках. Мы никуда не пошли, остались с ними. Пили и танцевали прямо на снегу. И год у меня удался, хотя встретил я праздник в лесу, в темноте, закусывая коньяк снегом.
Оглавление
 
www.pseudology.org