21
Доказать общезначимость воли к Власти удалось рано — в той работе,
которая сумела подвести мины даже под самые глубокие ходы Морали старого
образца и перехитрить каждую из ее хитростей.
Эта работа двулика, поскольку она, с одной стороны, принадлежит времени,
когда открытие всеобщих истин еще считается ценным, в то время как, с
другой стороны, превосходя эту точку зрения, она в самой истине видит
выражение воли к Власти. Здесь происходит решающий взрыв; однако как
смогла бы жизнь дольше одного скоротечного мгновения пребыть в этом
более крепком и чистом, но в то же время смертельном воздухе
пананархического пространства, перед лицом этого моря "бурлящих и
хлещущих внутренних сил", если бы она тут же не бросилась в суровейшие
воды прибоя как носитель вполне определенной воли к Власти, у которой
есть собственная форма и собственные цели?
Ничто так не годится для поддержания воинской Морали высшего ранга, как
великое зрелище находящегося в непрестанном волнении мира. Но тут встает
вопрос о легитимации, вопрос об особенном и необходимом, но ни коим
образом не волей определяемом отношении к Власти, которое можно
определить и как некое задание.
Как раз эта легитимация и дает бытию явиться уже не как чисто стихийной,
но как исторической Власти. Мера легитимации определяет меру господства,
которой можно достичь благодаря воли к Власти. Господством мы называем
состояние, в котором безграничное пространство Власти стягивается в
точку, откуда оно проявляется как пространство права.
Чистая воля к Власти, напротив, легитимирована столь же мало, как и воля
к вере, — в двух этих позициях, в которых романтика оказалась сломлена,
находит свое выражение не полнота, а ощущение ущербности.
22
Как нет абстрактной Свободы, так нет и абстрактной Власти. Власть — это
знак существования, и сообразно тому нет средств Власти самих по себе,
но свое значение эти средства обретают благодаря бытию, которое их
использует.
В эпоху мнимого господства Бюргера либо уже, либо все еще нельзя
говорить о Власти. Разрушение абсолютного Государства при помощи
всеобщих принципов видится как грандиозный акт ослабления и
обесценивания уже сформировавшегося мира. В измененной же перспективе
это сравнивание всяческих границ представляется актом тотальной
мобилизации, приготовлением господства новых, иных величин, появление
которых не заставит себя ждать.
В истории географических и космографических открытий, в тех
изобретениях, тайный смысл которых открывается в неистовой воле к
всевластию, всеприсутствию и всезнанию, к дерзкому
"Eritis-sicut-Deus",[5 - "Станете как боги" (лат.).] дух словно
опережает самого себя, чтобы накопить материал, ожидающий упорядочения и
проникновения Власти. Так возникло хаотическое нагромождение фактов,
властных средств и возможностей движения, предлежащих в качестве
готового инструментария для великолепнейшего господства.
Собственная причина сильно возросших и повсюду распространившихся
мировых страданий состоит в том, что такое господство еще не претворено
в действительность, и поэтому мы живем в такое время, когда средства
более важны, чем человек. Тем не менее все столкновения, всякая борьба,
наблюдаемые нами в народах и между народами, подобны постановке задач,
от решения которых ожидается установление новой и более решительной
Власти. Последняя, пока еще не истекшая фаза развития старого мира-
состоит в том, что каждая из его сил пытается вооружиться
империалистическими притязаниями.
Подобные притязания выдвигаются сегодня не только нациями и Культурами,
но и духовными, экономическими и техническими образованиями самой разной
природы. Здесь вновь можно наблюдать, как эпоха либерализма создавала
предпосылки для этих совершенно новых по своему виду усилий. Из
формального умения полагать известные ценности в качестве общезначимых
извлекли себе выгоду очень разные и отчасти очень чуждые либерализму
силы, — здесь образовалась среда, придающая большую действенность языку.
Эту современную методику не следует ни переоценивать, ни недооценивать;
ее правильно оценят тогда, когда узрят в ней новую тактику, формы
которой получают цель и содержание лишь благодаря Власти, которая
использует их. Вечно ошибочное упущение состоит в том, что обычно эти
формы принимаются всерьез сами по себе. Поэтому выражение "захват
Власти" принадлежит к фразам, которыми обессилевшая жизнь любит
прикрывать свою несостоятельность. Ничто так не подходит для того, чтобы
обнажить эту несостоятельность, как та ситуация, которая дает ей в руки
средства Власти.
Где бы ни заявляло о себе состояние чистого движения, слишком дешевого
недовольства, везде всплывает Власть как цель всех целей, как панацея
политических торговцев опиумом. Однако Власть, как и Свобода, не есть
величина, которую можно захватить где-то в пустом пространстве,
величина, в отношение с которой может вступить по своему произволу любое
ничто. Скорее она неразрывно связана с прочным и определенным жизненным
единством, с не подлежащим сомнению бытием, — и именно выражение такого
бытия является Властью, и без него демонстрация инсигний лишается своего
значения.
В этом смысле субстанциальная Власть, присущая настоящему Рабочему
движению, намного важнее, чем борьба за абстрактную Власть, обладание
или не обладание которой столь же несущественно, как и обладание или не
обладание абстрактной Свободой.
То, что Рабочий действительно занимает решающую позицию, можно заключить
уже из того, что сегодня каждая величина, обладающая волей к Власти,
пытается установить с ним связь. Так, имеются разного рода Рабочие
партии, Рабочие движения, Рабочие правительства. Не раз случалось в наше
время переживать "завоевание Государства" Рабочим. В этом спектакле не
много проку, если в результате мы получаем упрочение бюргерского порядка
и еще один настой либеральных принципов. Такого рода опыт
свидетельствует, во-первых, о том, что то, что сегодня понимают под
государственной Властью, не имеет сущностного характера, а во-вторых, из
него можно заключить, что Рабочий еще не постиг себя в своей инаковости.
И все же именно эта инаковость, это своеобразное бытие Рабочего, которое
мы обозначили как его Гештальт, намного более значимо, чем та форма
Власти, которой вообще нельзя желать. Это бытие есть Власть в совершенно
ином смысле, это изначальный капитал, вкладываемый и в мир, и в
Государство, и выковывающий для себя свои собственные организации, свои
собственные понятия.
Поэтому в мире работы Власть не может быть ни чем иным, кроме как
репрезентацией Гештальта Рабочего. В этом состоит легитимация новой,
особенной воли к Власти. Эту волю узнают по тому, что она господствует
над своими средствами и своим наступательным оружием и находится к ним
не в производном, а в субстанциальном отношении. Такое оружие не
обязательно должно быть новым; подлинная сила отличается, скорее, тем,
что она открывает неведомые резервы в том, что уже давно известно.
Легитимированная Гештальтом Рабочего Власть, поскольку она, к примеру,
выступает как язык, должна столкнуться с Рабочим как с совершенно иным
слоем, чем тот, который можно схватить в категориях XIX века. Она должна
столкнуться с человечеством, которое постигает свое притязание на
Свободу как притязание на работу и уже обладает чутьем для нового языка
приказов. Уже одно наличие такой породы людей, одно использование такого
языка несет для либерального Государства большую угрозу,нежели вся игра
социальных механизмов, которой никогда не устранить либерализм уже
потому, что она принадлежит к его изобретениям.
Каждая позиция, которой дано действительное отношение к Власти, может
быть также узнана по тому, что она постигает человека не как цель, а как
средство, как носителя Власти, а равно и Свободы. Человек везде
развертывает свою высшую силу, развертывает свое господство там, где он
состоит на службе. Тайна подлинного языка приказа в том, что он не дает
обещаний, а предъявляет требования. Глубочайшее счастье человека состоит
в том, что он приносится в жертву, а высочайшее искусство приказа—в том,
чтобы указывать цели, достойные жертвы.
Существование нового человечества — это еще невостребованный капитал.
Это человечество есть острейшее оружие нападения, высшее средство
Власти, находящееся в распоряжении у Гештальта Рабочего.
Уверенное обращение с этим средством Власти, его точное использование
есть надежный признак того, что в дело вступило новое искусство
управления Государством, новая стратегия.
23
Рангом наступательного оружия равным образом обладают и средства
разрушения, с помощью которых Гештальт Рабочий окружает себя зоной
уничтожения, не будучи сам подвержен его воздействию.
Сюда относятся Системы динамической мысли, направленные против участков
ослабевшей веры, где обессилел меч Государства и потух костер
инквизиции. Каждый подлинный инстинкт узнается по тому, насколько для
него ясно, что, в сущности, речь здесь не может идти ни о новых
познаниях, ни о новых закономерностях, но все дело в вопросе о новом
господстве, которое становится главной ставкой в игре во всех сферах
жизни.
Этот вопрос уже разрешен в негативном смысле, а именно в том, что
преграды на пути к истинной Власти не преодолеть никакой силе, за
исключением одной-единственной. Пожалуй, следует различать между зоной,
в которой человек является объектом или субъектом разрушения, и другой
зоной, в которой он возвышается над разрушением. Тут можно наблюдать,
что как раз мнимая общезначимость ситуации дает особо опасные средства
Власти в руки той силе, которая способна справиться с ними. Эта игра
относится к числу тех, в которых будто бы может выиграть каждый
участник, на самом же деле — только мечущий банк.
Это следует знать, если мы хотим оценить властный ранг таких конкретных
состояний динамической мысли, как техника. Техника тоже есть будто бы
общезначимая, нейтральная область, доступ к которой открыт для какой
угодно силы. С формальной точки зрения безразлично, приобретает ли
частный человек, движимый волей к выгоде, фабрику машин, проводится ли
электричество в хижину или дворец, использует ли папская энциклика
радио, или какой-либо цветной народ устанавливает механические ткацкие
станки и спускает на воду тяжелые крейсеры. Однако то, что скрывается за
этими изменениями, темпу которых мы уже устали изумляться, — совсем иные
вопросы, нежели вопросы практики или комфорта.
Слова о победоносном шествии техники — пережиток терминологии
Просвещения. Их можно проронить, когда видишь трупы, которые это шествие
оставляет на своем пути. Нет техники самой по себе, как нет и разума
самого по себе; у любой жизни есть техника, соразмерная, врожденная ей.
Принятие чуждой техники есть акт подчинения, последствия которого тем
более опасны, что первоначально он осуществляется в сфере духа. Здесь
потерь будет обязательно больше, чем приобретений. Машинная техника
должна быть понята как символ особого Гештальта, а именно Гештальта
Рабочего, — пользуясь ее средствами, мы поступаем так же, как если бы
перенимали ритуал чуждого культа.
Этим объясняется и то, почему везде, где техника наталкивалась на еще
сохранившиеся под бюргерским покровом остатки трех старых, "вечных"
сословий, вторжение ее форм встречало особо решительное сопротивление.
По-видимому, рыцари, священники и крестьяне ощущали, что здесь
предстояло потерять намного больше, чем вообще мог себе представить
Бюргер, — поэтому заманчиво проследить за их борьбой, которая часто
граничит с трагикомедией. Но прихоть того артиллерийского генерала,
который пожелал, чтобы над его могилой почетный салют прогремел не из
нарезных стволов, а из старых орудий дульного заряжения, была не лишена
смысла. Настоящий солдат с большой неохотой прибегает к новым боевым
средствам, которые техника предоставляет ему в распоряжение. В
современных армиях, вооруженных по последнему слову техники, сражается
уже не сословное рыцарство, пользующееся этими техническими средствами,
— в этих армиях находит свое выражение в военной сфере Гештальт
Рабочего.
Подобно этому ни один христианский священник не может колебаться в том,
чтобы в неугасимой лампаде, заменяемой электрической лампой, видеть не
сакральное, а техническое обстоятельство. Но поскольку, как мы видели,
чисто технических обстоятельств не бывает, не подлежит сомнению, что
здесь заявляют о себе приметы чего-то чуждого. Поэтому там, где сословие
священников отождествляет царство техники с царством сатаны, в них
говорит еще более глубокий инстинкт, чем там, где они устанавливают
микрофон рядом с Телом Христовым.
Таким же образом, везде, где крестьянин пользуется машиной, уже нельзя
вести речь о крестьянском сословии. Неповоротливость этого сословия,
зачастую оттененная предрассудками и в XIX веке нередко служившая
предметом жалоб агрохимиков, механиков и экономистов, происходит не
из-за недостатка экономического чутья, а из-за врожденного дальтонизма в
отношении совершенно определенного вида экономики. Так получается, что
фермы и плантации колониальных областей зачастую обрабатываются
машинами, которым еще закрыт доступ на пашню, лежащую рядом с фабрикой,
которая производит эти машины. Крестьянин, который начинает работать не
с лошадьми, а с лошадиными силами, более не относится ни к какому
сословию. Он является Рабочим на особых условиях и содействует
разрушению сословных порядков точно так же, как и его предки,
непосредственно переданные промышленной сфере. Новая постановка вопроса,
свою зависимость от которой он сознает, для него не менее, чем для
заводского Рабочего гласит: либо представлять Гештальт Рабочего, либо
погибнуть.
Мы находим здесь новое подтверждение тому, что под Рабочим не следует
понимать ни сословие в старом смысле слова, ни класс в смысле
революционной Диалектики XIX века. Напротив, притязания Рабочего выходят
за пределы всех сословных притязаний. В частности, мы никогда не получим
каких-либо надежных результатов, если станем отождествлять Рабочего
просто с классом заводских Рабочих, т.е. вместо того, чтобы видеть
Гештальт, удовольствуемся одним из его проявлений, — наш взгляд окажется
замутнен и не сможет различить действительные отношения Власти. Правда
то, что в промышленном Рабочем нужно усматривать особо закаленную
породу, благодаря которой прежде всего стала отчетливо видна
невозможность продолжать жизнь в старых формах. Использовать же его в
духе классовой Политики старого стиля означает лишь растрачивать себя на
достижение частных результатов там, где дело идет о последних решениях.
Эти решения предполагают более холодное и дерзкое отношение к Власти,
которое прошло и преодолело зеркальные чувства угнетенных и любовь к
устаревшим вещам.
24
Круг земной покрыт обломками разбитых картин. Мы принимаем участие в
спектакле упадка, который можно сравнить лишь с геологическими
катастрофами. Разделять пессимизм подвергшихся разрушению или плоский
оптимизм разрушителей означало бы зря терять время. В пространстве, до
самых своих пределов очищенном от любого действительного господства,
воля к Власти разбита на атомы. И все-таки эпоха Масс и машин
представляет собой гигантскую кузню поднимающейся империи, в аспекте
которой любой упадок является желанным, является неким приготовлением.
Мнимая общезначимость всех ситуаций создает обманчивую среду, которая
неприметно пригибает к земле побежденных, и там, где они помышляют о
выборе или даже о хитрости, делает их объектами еще не
персонифицированной воли. Средства Власти, которые так легко, слишком
легко предоставляются в распоряжение любой силе, с дьявольской
неотвратимостью увеличивают тяжесть всякого бремени, и никакого сомнения
не остается по крайней мере в общезначимости страдания.
Однако далеко не всем доступно то место, где не хватаются за нож и где
возможно овладение этими средствами. Это овладение весьма отлично от
простого использования. Оно есть признак господства, легитимированной
воли к Власти. Осуществление этого господства чрезвычайно важно для
всего мира, хотя °но может произойти лишь в отдельной его точке. Лишь
исходя из такой точки могут быть решены те второстепенные вопросы,
которые кажутся современному человеку наиважнейшими именно потому, что
нехватка господства проявляется в них в сопровождении симптомов
страдания. Сюда относятся урегулирование мировых экономических и
технических Функций, производство и распределение благ, ограничение и
разделение национальных задач. Разумеется, новый мировой порядок как
следствие мирового господства не является подарком неба или порождением
утопического разума, но создается в Рабочем ритме череды мировых и
гражданских войн. Небывалый рост вооружения, наблюдаемый во всех
пространствах и во всех областях жизни, свидетельствует о намерении
человека выполнить эту работу. Именно это наполняет надеждой всякого,
кто в глубине души любит человека.
Симптоматично, что сегодня в борьбе за Власть внутри Государств
прибегают к революционным знаменам, а при столкновении Государств между
собой — к знаменам мировой революции, и при этом связывают себя с
Рабочим. Нужно выяснить, какое из многообразных проявлений воли к
Власти, чувствующих свое призвание к ней, обладает легитимностью.
Доказательство этой легитимации состоит в овладении вещами, вышедшими из
повиновения, — в обуздании абсолютного движения, которое по силам лишь
новому человечеству.
Мы верим, что такое человечество уже народилось.
Оглавление
www.pseudology.org
|