За всю мою довольно долгую жизнь мне встретились всего два носителя этой благозвучной фамилии, более пригодной, впрочем, для кентавра, нежели представителя вида Гомо сапиенс. И оба в 1946 году. И оба в городе на Неве.

Само по себе, скопление редких событий в одной точке графика пространство-время не должно удивлять. Это прямое следствие статистически-вероятностного характера нашей Вселенной. Не даром в России говорят: «Пришла беда – отворяй ворота». А в Америке: «Где дождь – там и ливень».

Одного Кацнельсона, правда, я знал только издалека. Так знали его многие выжившие в блокаду жители Ленинграда, которые называли его не иначе, как «старик Кацнельсон». Своей внешностью он более всего напоминал библейского патриарха или Черномора из «Руслана и Людмилы». Разница заключалась только в способах перемещения в пространстве.

Патриархи чаще всего пользовались осликами, Черномор предпочитал левитацию, а Старик Кацнельсон являлся взорам прохожих не иначе, как на гремящем, окутанном дымом и багровыми искрами трофейном мотоцикле «Опель», за которым, подобно инверсионному следу мчащегося в небесах самолета, струилась неправдоподобно длинная белая Кацнельсонова борода.

2

Второй Кацнельсон, которого я знал гораздо ближе, ни сколько-нибудь заметной бородой, ни каким-либо личным транспортным средством в годы нашего с ним знакомства не обладал, да и по возрасту не мог сравниться с первым никак. До Ленинградского Дома писателей, в литературной студии которого мы с ним и с третьим нашим однополчанином Витей Шутовым проводили значительную часть наших воскресных увольнений в город, он, как и остальные двое, вынужден был добираться сперва на электричке, а потом, от Финляндского вокзала, пешком.

В этой студии чудом уцелевшие в блокаду осколки прежней питерской литературной роскоши – поэт Всеволод Рождественский и прозаик Леонид Борисов учили уму-разуму влюбленный в изящную словесность ленинградский молодняк, в мужской своей части представленный демобилизованными и еще не успевшими демобилизоваться участниками войны, среди которых выделялся своим страшным, похожим на маску, обгоревшим лицом бывший танкист Сергей Орлов.

Наши менторы передавали нам все, что успели узнать от Брюсова и Блока, Бунина и Мережковского, Маяковского и Гумилева. Мы слушали их, затаив дыхание. Так продолжалось все лето. Осенью нашу троицу демобилизовали.

За этот краткий срок обгоревший танкист смог сотворить стихотворение, одна строка из которого, по-видимому, останется в русской поэзии навсегда: «Он похоронен в Шар Земной». А я – сочинить с десяток эпиграмм, впоследствии, по большей части, утерянных и позабытых.

Но прав великий Булгаков – рукописи не горят. Через полвека после тех студийных экзерсисов, находясь в Канаде, я получил в числе других поздравлений к очередному Дню Победы письмо от нашего общего с Витей Шутовым армейского товарища Вали Байкова, в котором он среди прочего писал:

- Помнишь Изю Кацнельсона? Он совсем сник и еле передвигается. У меня до сих пор в памяти твоя эпиграмма на него:

Горжусь я, братцы, Кацнельсоном
Все по нему – и стих, и плац
Он был бы, может быть, Нельсоном,
Когда бы только не был Кац

Да простят мне Господь и английская королева неправильное ударение на славном имени знаменитого адмирала!

www.pseudology.org