I.
Первый подход к теме
Значение, преимущества и недостатки техники — вот один из главных
вопросов, вокруг которых в самое ближайшее время развернутся горячие
споры. Я был всегда убежден: писатель призван как можно заблаговремсннес
познакомить читателей с тем, что через пару лет станет настоящей
проблемой. Иначе говоря, писателю следует вовремя вооружить людей ясными
идеями и понятиями, чтобы в разгар битвы они сохраняли хладнокровие
человека, который в принципе уже сделал выбор. On ne doit ecrire </и<·
pour faire connaitre la verite, — говорил Мальбранш, отбросив
литературную изысканность. Уже давно и, по всей вероятности,
бессознательно человек Запада окончательно перестал уповать на
литературу, вновь ощутив острейшую жажду ясных и разных идей
относительно всего, что ему представляется важным.
Поэтому я и рискнул сегодня выступить на страницах La Nacion с
подобными, отнюдь не литературными заметками, в основе которых — курс
моих университетских лекций, прочитанных два года назад и посвященных
проблемам техники. Итак, что такое техника?
Давайте предпримем первый, еще далеко не самый активный и решительный
штурм нашей проблемы.
Известно: с наступлением зимы человек страдает от холода. В этом чувстве
— «мерзнуть» — соединены два разных момента. Во-первых, человек
обнаруживает в своем окружении некую реальность, называемую «холодом».
Ortega y Gasset Jose. Meditacion de la tecnica. Espasa-Calne, S. A.
Madrid, 1965.
164
Во-вторых, данная реальность причиняет ему страдание, предстает ему как
нечто враждебное. Что значит здесь «враждебное», думаю, ясно. Возьмем
крайний случай, когда мороз столь силен, что кажется, будто человек
неминуемо замерзнет заживо, иными словами, когда он чувствует, что
«умирает от холода». Иначе говоря, здесь мороз уничтожает, отрицает
самого человека. Но человек не хочет гибнуть, наоборот, как правило, он
желает выжить. Мы настолько привыкли наблюдать в других, да и в самих
себе, эту жажду жизни, то есть стремление утвердить себя наперекор любым
неблагоприятным условиям, что даже не понимаем, насколько это необычно;
да и сама постановка вопроса: почему человек предпочитает бытие небытию?
— представляется нелепой или по крайней мере наивной. И тем не менее
речь об одном довольно скромном и, безусловно, законном вопросе. Данный
вопрос чаще всего возникает, когда мы говорим об инстинкте
самосохранения. Но, во-первых, идея инстинкта самосохранения
необыкновенно туманна и неопределенна. Во-вторых, даже если бы эта идея
казалась совершенно понятной и очевидной, все и так знают: не инстинкты
властвуют над человеком, а сам человек управляет собой с помощью других
способностей, таких, как разум и воля, воздействующих именно на
инстинкты. И лучшее тому доказательство — факт, что многие предпочитают
смерть жизни и независимо от каких бы то ни было соображений уничтожают
в себе этот странный инстинкт самосохранения.
Таким образом, ссылка на инстинкты неудовлетворительна. Ведь даже исходя
из них или, наоборот, целиком их игнорируя, мы видим: человек продолжает
жить, поскольку так хочет. Это и вызывает повышенный интерес: почему
жажда жизни — норма? Почему нам не все равно — жить или умереть? Какой
смысл имеет подобное жизненное стремление?
Не будем спешить с ответом. По крайней мере на сегодняшний день мы можем
удовлетвориться вполне прозаическим выводом: человек хочет жить, и
потому, когда ему угрожает холод, он испытывает потребность укрыться от
него и как-то согреться. Удар зимней молнии воспламеняет сухое дерево, и
первобытный дикарь спешит к огню, посланному случаем, чтобы погреться
около пламени. Такой способ согреться — акт, посредством которого
человек удовлетворяет свою потребность спастись от холода,
воспользовавшись первым же подвернувшимся источником
165
тепла. Я произношу эту фразу с тем естественным смущением, с каким
изрекают общеизвестную истину. И нам еще предстоит убедиться: подобное
смущение как первоначальная реакция на повторение общих мест здесь
вполне уместно. Но если мы изрекаем столь тривиальные истины, то,
безусловно, должны до конца понимать их смысл. Иначе не избежать
чрезмерной самонадеянности, которой мы сплошь и рядом грешим. Итак,
согревание — это акт, с помощью которого мы стремимся направить на себя
либо тепло, уже имеющееся в наличии, либо то, которое мы находим.
Подобное действие сводится к неким движениям, присущим человеку от роду,
иначе говоря, к его способности ходить и тем самым приближаться к
источнику тепла. В иных случаях, когда тепло не связано, например, с
лесным пожаром, окоченевший от мороза путник укрывается в первой же
попавшейся пещере.
Другая потребность — питание. Питаться можно плодами деревьев,
съедобными кореньями или же мясом животного. Еще одна потребность — в
питье и т. д.
Итак, удовлетворение одной потребности обычно приводит к другой: ходить,
иными словами, покрывать расстояние; и поскольку порой важно преодолеть
расстояние как можно быстрее, человек вынужден манипулировать временем,
сокращать его, выигрывать. И наоборот: если жизни угрожает враг (хищный
зверь или просто другой человек), мы вынуждены обратиться в бегство,
другими словами, за наименьшее время покрыть наибольшее расстояние.
Терпеливо идя по этому пути, мы постепенно опишем систему потребностей,
с которыми сталкивается человек. Согреваться, питаться, ходить и другие
сходные действия — таков актив жизнедеятельности человека. Человек
сталкивается с этими действиями точно так же, как и с потребностями,
удовлетворению которых они служат.
И хотя все эти истины столь очевидны, что, повторяю, даже немного стыдно
говорить об этом, следует обратить внимание на смысл, который выражает
здесь слово «потребность». Что мы имеем в виду, когда говорим, что,
согреваясь, принимая пищу, двигаясь, человек удовлетворяет потребности?
Все такие действия, несомненно, естественно необходимы для жизни.
Человек признает эту материальную и объективную необходимость, поскольку
именно так он се субъективно ощущает. И эта человеческая необходимость
часто условна. Подброшенный камень с необходимостью падает, и данная
необходимость категорична и
166
безусловна. А человек может прекрасно обходиться без пищи, как это
делает ныне Махатма Ганди. Итак, в еде самой по себе нет нужды. Это
действие потребно для жизни, необходимо в той мере, в какой человеку
необходимо жить, если это вообще необходимо. Таким образом, исходная
потребность—жизнь, а все остальные—только ее следствия. Но мы уже
говорили: человек живет, поскольку сам того хочет. Потребность жить не
навязана человеку силой, как материи «навязано» свойство сохраняться.
Жизнь — потребность потребностей: она необходима исключительно в.
субъективном смысле, иначе говоря, просто потому, что человек
самовластно решает жить. Это потребность, рожденная волевым действием,
смысл и значение которого мы предпочитаем не раскрывать, а просто
исходим из него как из простого факта. Так или иначе, человек проявляет
удивительное упорство в том, чтобы жить, длить свое пребывание в мире
даже вопреки тому, что он — единственно известное существо, обладающее
способностью (с онтологической и метафизической точек зрения странной,
удивительной и тревожной) уничтожать себя и прекращать свое присутствие
здесь, то есть в мире.
И по всей видимости, это стремление столь непомерно, что, даже когда
человек не может удовлетворить потребностей, нужных для поддержания
жизни (поскольку окружающая природа не дает ему необходимых средств), он
сам никогда не смирится с подобной судьбой. Так, если поблизости нет
огня, возникшего от удара молнии, или скольконибудь сносной пещеры,
человек не может осуществить нужное действие, согреться; если же он не
нашел плодов, кореньев и ему не подвернулось какое-нибудь животное, то
ему нечем питаться. Именно в таких случаях человек прибегает ко второй
очереди репертуара своих актов: разводит огонь, строит дом, возделывает
землю или охотится. Дело в том, что подобный репертуар потребностей и
репертуар действий, которые их непосредственно удовлетворяют с помощью
наличных средств — если таковые имеются, — одинаковы для человека и
животного. Единственное, в чем мы не можем быть до конца уверены, — это
в том, испытывает ли животное такое же желание жить, как и человек. Иные
скажут, что данный вопрос неуместен и даже несправедлив по отношению к
животному. С какой это стати животное вдруг меньше дорожит жизнью, чем
человек? Дело в том, что у животного нет таких интеллектуальных средств
для защиты своей жизни. Все так; однако здесь возникает по-
167
дозрение, которое, несмотря на всю свою слабость, все-таки опирается на
научные факты. Последние же неопровержимо свидетельствуют: любое
животное, будучи лишено возможности осуществить какие-либо действия,
входящие в его элементарный набор и направленные на удовлетворение
потребностей, никогда ничего не предпринимает и тихо ждет смерти. Во
всех таких случаях человек, наоборот, молниеносно пускает в ход действие
иного типа — производство, изготовление того, чего нет у природы; и
здесь не важно, нет ли его вообще или просто нет под рукой. Природа,
таким образом, означает не что иное, как человеческое окружение, его
обстоятельства. Так, человек разводит огонь, если его нет, или роет
пещеру, то есть строит дом, если поблизости его нет, а также седлает
коня или изготовляет автомобиль, чтобы преодолевать пространство и
время. А теперь заметим: разводить огонь — это отнюдь не то же, что
греться; возделывание поля сильно отличается от такого действия, как
прием пищи, а изготовить автомобиль — далеко не то же самое, что бежать.
Вот когда мы окончательно убедились, что нужно было заранее определить
такие элементарные действия, как ходьба, еда, согревание.
Итак, обогрев, земледелие, производство автомобилей не являются
действиями, направленными на удовлетворение потребностей. Они —
совершенно нежданно — подразумевают прямо противоположное: отмену
вышеуказанного примитивного набора действий, служащих удовлетворению
потребностей. В конечном счете их удовлетворению посвящен упомянутый
второй репертуар действий, но — и в этом вся суть! — он предполагает
определенное качество, которого как раз у животного-то и нет. Речь идет
не столько о мышлении — если будет время, мы об этом еще поговорим, —
сколько о способности на время освобождаться от насущных жизненных
требований, отвлекаться от них и предоставлять себе свободную
возможность для занятий разными видами деятельности, которые сами по
себе вовсе не являются удовлетворением потребностей. Животное, наоборот,
всегда и непреложно к ним жестко привязано. Его существование — это
система подобных элементарных потребностей, называемых «органическими»
или «биологическими», и, кроме того, система актов, направленных на их
удовлетворение. Животное как существо, или бытие животного, полностью
совпадает с указанной двойной системой; само животное и есть не что
иное, как такая си-
168
стема. Вообще жизнь, взятая с биологической и органической точек зрения,
и есть только это. И здесь уместно спросить: имеет ли смысл говорить о
потребностях применительно к подобному существу? Относя это понятие к
человеку, мы считали, что потребность заключалась в условиях sine quibus
non (непременных), с которыми он сталкивается, чтобы жить. Но они не
суть его жизнь, и, наоборот, человеческая жизнь не совпадает или по
крайней мере не во всем совпадает с составом природных потребностей.
Если бы они совпадали, как у животных, если бы человеческое бытие
состояло из еды, питья, согревания и т. д., то человек не ощущал бы
подобные действия как потребности, то есть как непреложные требования,
которые адресованы его подлинному бытию, с которыми он просто не может
не считаться, но которые в свою очередь вовсе не составляют его самого.
Таким образом, у нас нет оснований предполагать, будто животное
испытывает потребности в том субъективном смысле, в каком мы употребляем
это понятие применительно к человеку; конечно, животное чувствует голод,
но ведь животному ничего другого не остается, как страдать от голода,
искать пищу. Иначе говоря, животное не может испытывать голод как
потребность, неспособно рассматривать такое желание как нечто, с чем
должно считаться, чего не удается избежать и что жестко навязано самым
неумолимым образом. Наоборот, если бы человек не испытывал подобных
потребностей и, следовательно, не нужно было бы стремиться к их
удовлетворению, все равно ему оставалось бы многое из того, что можно
было бы сделать. В полном распоряжении человека оказалось бы огромное
пространство жизни, то есть такие заботы, дела, которые он как раз и
считает подлинно своими. И поскольку, с одной стороны, еду, добычу и
сохранение тепла человек не считает атрибутами жизни, не включает в
истинную жизнь, а с другой — ему приходится только мириться с
существующим положением вещей, то в результате подобные дела и заботы
представляются ему в отчетливой форме необходимого, неизбежного. Все это
внезапно открывает нам весьма странное условие человеческой жизни: если
все прочие существа совпадают со своими объективными условиями — с
природой или обстоятельствами, — человек с ними никогда не совпадает;
напротив, он — нечто чуждое обстоятельствам, отличное от них. Но
поскольку у человека нет иного выхода, если он захочет находиться и
пребывать в своих обстоятельствах, он вы-
169
нуждсн принять все навязанные ими условия. Вот почему они и предстоят
ему как нечто враждебное, вынужденное, мучительное.
И все-таки это лишь отчасти объясняет способность человека временно
отвлекаться от подобных нужд, откладывать или приостанавливать их
воздействие и, отрешаясь от них, посвящать себя другим занятиям, которые
не сводятся к непосредственному удовлетворению данных потребностей.
Животное неспособно высвободиться из ограниченного набора естественных
актов — исключить себя из природного мира, — поскольку оно и есть самое
природа; отделившись, оно просто лишилось бы своего места в ней. Но
человек, бесспорно, несводим к собственным обстоятельствам. Он лишь
погружен в них, причем так, что иногда все же способен от них избавиться
и, самоуглубившись, сосредоточиться на себе. Лишь тогда, и только тогда,
человек может по-настоящему осмыслить все, что непосредственно и прямо
не связано с удовлетворением категорических требовании и нужд, возникших
в жизненных обстоятельствах. В такие внсприродные, сверхъестественные
моменты самоуглублсния или возврата к себе человек как раз выдумывает и
осуществляет все действия упомянутого, второго, разряда: разводит огонь,
строит жилище, возделывает поле, конструирует автомобиль.
Все такие акты обладают общей структурой. В них входит некое
изобретение, устройство, с помощью которого человек надежно, по
собственной воле и с пользой для себя получаст то, чего нет в природе и
в чем тем не менее он нуждается. Неважно, что здесь и сейчас нет огня.
Мы его разведем, иначе говоря, здесь и сейчас выполним, согласно
представленной схеме, действие, которое было для этого раз и навсегда
придумано. Подобное устройство зачастую подразумевает создание
какого-нибудь предмета, приспособления, орудия, чье простое действие с
неизменностью даст нам то, в чем мы до этого испытывали нужду. Такими
инструментами, приспособлениями могут быть, например, два куска сухого
дерева и трут, с чьей помощью первобытный человек добывал огонь, или же
хижина, которую он себе строил, чтобы укрыться от холода.
Действия такого рода изменяют или преобразуют обстоятельства, природу, и
в результате возникает то, чего до сих пор не было (все равно — не было
ли его здесь и сейчас или его не было и нет вообще). Это и есть техниче-
170
скис действия, свойственные исключительно человеку. А совокупность таких
актов — не что иное, как техника, которую можно определить как
преобразование человеком природы с целью удовлетворения потребностей.
Последние, как мы уже убедились, — это категорические требования,
предъявленные человеку природой. Человек отвечает на них, навязывая
изменения природе. Итак, техника — это реакция человека на природу или
обстоятельства, в результате которой между природой, окружением, с одной
стороны, и человеком — с другой, возникает некий посредник —
сверхприрода, или новая природа, надстроенная над первичной.
Подчеркиваю: техника — это отнюдь не действия, которые человек
выполняет, чтобы удовлетворить потребности. Такое определение неточно,
поскольку оно годится и для чисто биологического набора животных актов.
Техника — это преобразование природы, той природы, которая делает нас
нуждающимися, обездоленными. И цель его — по возможности ликвидировать
подобные потребности так, чтобы их удовлетворение не составляло ни
малейшего труда. Если бы, всякий раз страдая от холода, человек тотчас
же получал в свое полное распоряжение огонь, он, очевидно, никогда бы не
испытывал потребности в тепле, как обычно мы не испытываем потребности в
дыхании. Мы просто дышим. Только и всего. Именно это и делает техника:
соединяет тепло с ощущением холода "и тем самым практически уничтожает
его как потребность, нужду, лишение и заботу.
Итак, для начала и в общих чертах мы ответили на вопрос: «Что такое
техника?» Сделав уже первые шаги, мы столкнулись с возросшими
трудностями, и вместе с тем тема техники стала гораздо интереснее. И как
я надеюсь, в этом мы еще убедимся.
I. Состояние и благосостояние. «Потребность» в опьянении. Ненужное как
необходимое. Относительный характер техники
Продолжим рассуждения.
Как уже было сказано, технические действия вовсе не предполагают целью
непосредственное удовлетворение потребностей, которые природа или
обстоятельства заставляют испытывать человека. Наоборот, цель
технических действий — преобразование обстоятельств, ведущее по
возможности к значительному сокращению роли случая, уничтожению
потребностей и усилий, с которыми связано их удовлетворение. Если
животное как существо нетехническое всегда должно неизбежно мириться со
всем, что ему предзадано в мире, иначе говоря, пережить беду или даже
умереть, не найдя того, что нужно, то человек благодаря техническому
дару всегда находит в своем окружении все необходимое. Другими словами,
человек творит . новые, благоприятные обстоятельства и, я бы сказал,
выделяет из себя сверхприроду, приспосабливая природу как таковую к
собственным нуждам. Техника противоположна приспособлению субъекта к
среде, представляя собой, наоборот, приспособление среды к субъекту. Уже
одного этого достаточно, чтобы заподозрить: мы сталкиваемся здесь с
действием, обратным биологическому.
Этот бунт против своего окружения, эта неудовлетворенность миром и
составляют человеческий удел. Вот почему его присутствие в мире, даже
если мы рассматриваем человека как существо зоологическое, всегда
неразрывно связано с изменением природы; например, оно обнаруживается по
найденным обработанным или отшлифованным камням, то есть полезным
орудиям. Человек без техники,
172
иными словами, человек, не реагирующий на собственную среду, — это не
человек.
До сих пор, однако, техника представлялась нам как реакция на
органические или биологические потребности. Вы помните, я очень
настаивал на уточнении слова «потребность». Потребностью является прием
пищи, поскольку это условие sine qua non для жизни, иными словами,
условие для возможности присутствовать в мире. А человек, по-видимому,
неукротимо стремится пребывать в мире. Жить, находиться в мире и есть
потребность потребностей.
Но сама техника несводима только к тому, чтобы облегчать удовлетворение
таких потребностей. Ведь столь же древними, как орудия труда, способы
добывания огня или пищи, оказываются многие другие способы, помогающие
человеку изыскивать средства и ситуации, которые в данном смысле
абсолютно бесполезны. Возьмем, к примеру, весьма древнее и не менее
распространенное, чем добыча огня, явление, а именно опьянение, иначе
говоря, использование определенных средств или веществ, которые
погружают человека в психофизиологическое состояние сладостного
возбуждения или приятного оцепенения. Наркотики и дурманящие снадобья —
такая же древность, как и все остальные известные человеческие открытия.
Это настолько справедливо, что мы, например, даже точно не знаем, был ли
огонь прежде всего добыт для борьбы с холодом (органическая потребность,
условие жизни sine qua non) или же, скорее, его стали добывать в целях
опьянения. У первобытных народов существует обычай разводить в пещерах
костры и, согреваясь возле них до седьмого пота в страшном дыму и чаду,
впадать в транс, подобный сильному опьянению. Это и есть то, что
называлось «потными домами». Перечень же средств и приемов, которые
служат фантастическим, гипнотическим целям, иными словами, вызывают
сладостные, приятные образы или доставляют невероятное наслаждение
всякий раз, когда человек совершает усилие, — сам этот перечень поистине
бесконечен. В числе прочих — прием «Кат», распространенный в Йемене и
Эфиопии, который беспредельно продлевает самое сладостное из наслаждений
благодаря свойствам жидкости, выделяемой предстательной железой. А среди
средств, производящих галлюцинации, можно упомянуть перуанскую коку,
белену, дурман и т. д. Аналогичным образом этнологи спорят о том, что
появилось раньше: охотничий и боевой лук или же музыкальная лира. Для
нас не столь важно
173
решение проблемы. Гораздо существеннее, что сама возможность подобных
дискуссий неопровержимо свидетельствует: лук и лира принадлежат к
древнейшим изобретениям человечества. Одного этого уже достаточно.
Итак, человек отнюдь не в меньшей степени стремился доставить себе
какие-то известные наслаждения, чем удовлетворить минимальные
потребности, от которых зависела жизнь. Таким образом, изначально само
понятие «человеческая потребность» в равной мере охватывает и объективно
необходимое, и излишнее. Если бы мы задались целью разделить потребности
на строго необходимые, абсолютно неустранимые и на такие, без
удовлетворения которых человек вполне может обойтись, мы оказались бы в
чудовищном затруднении. Другими словами, мы неизбежно бы пришли к
следующему: 1. Человеку присуща необыкновенная гибкость в вопросах,
касающихся самых необходимых и элементарных потребностей,
рассматриваемых a priori, то есть таких, как потребность в пище, тепле и
т. п. Ибо он не только из чувства необходимости, но и с большой охотой
практически неограниченно сокращает количество употребляемой пищи и
приучает себя выносить холод.
2. Наоборот, человеку бывает очень трудно, а порой даже невозможно
отказать себе в известных излишествах, и поэтому он предпочитает
умереть, испытывая в них недостаток.
3. Отсюда ясно: человеческая жажда жизни, его стремление пребывать в
мире неразрывно связаны со страстью к хорошей и удобной жизни. Более
того: жизнь для любого человека означает благополучие; иначе говоря, в
качестве потребностей он признает только объективные условия своего
состояния, а последнее в свою очередь всегда для него означает лишь
удобное и благополучное существование. Человек, который окончательно
убедился, что он не сможет достичь благополучия, по крайней мере весьма
относительного, и что ему придется ограничиваться простым присутствием в
мире, кончает самоубийством. Благополучие, удобная жизнь, а не просто
присутствие в мире как таковое и есть главная человеческая потребность,
или потребность потребностей. И здесь мы подходим к такому пониманию
потребностей, которое абсолютно отлично от того, с которым мы
столкнулись в предыдущих рассуждениях и которое, кроме того,
противоположно его привычному пониманию, возникшему как результат
поверхност-
174
ного и неглубокого размышления. В книгах о технике, которые я прочел и
которые, безусловно, не оказались на высоте столь серьезной тсмы1,
прежде всего утверждается, будто понятие «человеческие потребности»
имеет решающее значение для ответа на вопрос: что такое техника? В
подобного рода книгах — а иначе и не могло быть — рассматривается
понятие о потребностях, но поскольку сами авторы не видят, в чем же
главная роль данного понятия, то они и употребляют его только в
общепринятом, бытовом смысле.
Итак, уточним, к чему мы пришли. Выше к человеческим потребностям были
отнесены тепло и пища, поскольку они составляют объективные условия
жизни, взятые как существование в чистом виде и присутствие в мире как
таковое. Указанные потребности необходимы, так как человеку необходимо
жить. Выяснив это, мы уже с полным правом можем сказать, что выдвинутый
тезис был ошибочен. Для человека нет никакого смысла присутствовать,
пребывать в мире; истинное его назначение — находиться, присутствовать в
мире с благом и удобством для себя самого. Только это ему и нужно, все
прочее является потребностью лишь постольку, поскольку даст возможность
благосостояния. Таким образом, человеку необходимо лишь объективно
излишнее. Как это ни парадоксально, но данный вывод — чистая истина.
Биологически объективные потребности сами по себе не являются
человеческими. И когда мы слишком от ни·х зависим, то отказываемся их
удовлетворить, предпочитая погибнуть. Только когда такие надобности
начинают выступать как условия «пребывания в мире», которое в свою
очередь необходимо лишь субъективно, поскольку даст возможность
«благосостояния в мире», возможность избыточного, тогда, и только тогда,
подобные требования превращаются в потребности. Стало быть, даже то, что
человеку объективно необходимо, является таковым, лишь когда связано с
избыточным, излишним. Здесь нет и не может быть двух мнений: человек —
это такое животное, которому нужно только излишнее. И хотя, вероятно,
сказанное кажется странным или даже какой-то словесной игрой, если вы
вновь скрупулезно
1 E,innCTueiiiioi"i кпигоп, которая, впрочем, также неполно раскрывает
общую проблему техники и тем не менее оказалась мне полезной ;(ля
разрабогки днух-трех тезисов, янляется сочинение: G о t 1-L i l i e n f
e l d. Wirtschaft lind Technik.
175
проанализируете вопрос, то обязательно придете к тому же выводу
самостоятельно. И это главное. Техника — это производство избыточного и
ныне, и в эпоху палеолита. Она, безусловно, служит средством
удовлетворения потребностей; сейчас мы уже можем принять формулировку,
которую еще недавно отвергли, поскольку знаем, что человеческие
надобности объективно излишни и становятся потребностями только для
того, кто нуждается в удобстве, для кого понятие «жить» имеет лишь смысл
«хорошо жить». Вот почему любое животное всегда вне техники, ибо
довольствуется жизнью и объективно необходимым для существования как
такового. С точки зрения простого существования животное нельзя
превзойти и ему не нужна техника. Но человек — это человек лишь
постольку, поскольку существование для него обязательно и всегда связано
с благосостоянием. А следовательно, человек а nativitate* — технический
творец преизбытка. В конечном счете человек, техника, и благосостояние —
синонимы. Иначе мы никогда бы не смогли растолковать глубинный смысл
техники, ее значение как абсолютный факт мироздания. Если бы техника
сводилась исключительно к одному из своих компонентов — к задаче
успешнее удовлетворять те потребности, которые составляют жизнь
животного и которые в этом отношении отождествляются с жизнью, — мы бы
столкнулись со странным удвоением, существующим в мире, то есть с двумя
системами актов — инстинктивными действиями животных и техническими
поступками человека. Будучи столь разнородными, они вместе с тем служили
бы одной цели: поддерживать в мире бытие органического существа. Ибо все
дело в том, что животное прекрасно обходится средствами только своей
системы. Другими словами, данная биологическая система в принципе
самоценна.
Напротив, стоит лишь обозначить различие целей, и все становится на свои
места: с одной стороны, мы имеем обслуживание чисто органической жизни,
суть которой в приспособлении субъекта к среде (простое пребывание в
природе), а с другой — обслуживание только хорошей жизни,
благосостояния, которое, наоборот, подразумевает приспособление среды к
воле субъекта.
Вывод: человеческие потребности являются таковыми лишь в своей
исключительной связи с благосостоянием.
По своей природе, с рождения (исп.).
176
А это крайне осложняет положение дел. Откуда нам знать, что именно
человек понимал, понимает и будет понимать под благосостоянием?.. Иначе
говоря, под потребностью всех потребностей, под тем единым на потребу, о
котором Иисус толковал Марфе и Марии? (Мария — вот верная техническая
служительница Иисуса!)
Для Помпея неважно было просто жить, ему важно было плавать по морям.
Тем самым он обновил девиз милетского общества aeinautai, вечных
мореплавателей, к которому принадлежал и Фалес; именно они основали
новую и смелую торговлю, новую, отважную политику, новое, дерзкое
познание, иначе говоря — западную науку.
Ведь были, с одной стороны, факиры и аскеты, с другой — сладострастцы и
обжоры.
Итак, если жизнь как таковая, то есть жизнь, взятая в биологическом
смысле, — величина постоянная, определенная раз и навсегда для каждой
особи, то для человека его — человеческая — жизнь — это всегда жизнь
хорошая, благополучие, и это величина изменчивая, бесконечная
переменная. Поскольку набор человеческих потребностей — функция от
данной величины, то и сами потребности не в меньшей степени переменны; и
раз сама техника представляет собой набор актов, порожденных для
потребностей и вместе с тем осуществленных в системе потребностей, то и
она всегда выступает как протеическая, постоянно изменяющаяся
реальность. Таким образом, напрасны любые усилия изучать технику как
самостоятельное образование, как нечто, направляемое одним-единственным
вектором, а тем более — заранее известным. Идея прогресса, гибельная во
всех отношениях, когда она использовалась некритически, и здесь сыграла
свою роковую роль. Ведь подобная мысль предполагает, что человек всегда
хотел, хочет и будет хотеть одного и того же; иначе говоря, данное
понимание прогресса исходит из постоянства, самотождественности
жизненных стремлений, как будто и в самом деле единственным изменением
на протяжении всех времен явилось поступательное развитие, достижение
единственного desideratum (желаемого). Истинно совершенно обратное: идея
жизни, облик благополучия менялись бесконечное число раз и порой столь
радикально, что так называемые «технические достижения» оставлялись без
всякого внимания и даже самый их след испарился. В иных случаях — и, как
известно, так бывало чаще всего — и изобретатель, и изобретения
подвергались ярост-
177
ному гонению, словно речь шла о тяжком преступлении. И если ныне мы
испытываем прямо противоположное обостренное чувство, страсть к
открытиям, то это не значит, что так было всегда. Наоборот, человечество
обычно испытывало загадочный, космический ужас перед открытиями, как
будто бы в них наряду с несомненным благом заключалась чудовищная
угроза. Да и мы наряду с энтузиазмом разве отчасти не испытывали
подобного опасения? Какой горький и драматичный урок можно было бы
извлечь из исторического описания технических открытий, которые, будучи
однажды сделанными и казавшиеся «вечными достижениями»—k/esis eis ciei,
—внезапно затем улетучивались, испарялись и были окончательно позабыты!
III. Усилие ради сбережения усилий. Проблема сбереженного усилия.
Изобретенная жизнь
Моя книга «Восстание масс» отчасти была вызвана к жизни глубоким и
искренним подозрением, возникшим у меня где-то в 1927—1928 годах (то
были времена prosperity), мыслью, будто наша замечательная, великолепная
техника находится под серьезной угрозой. Уже тогда я подумал, что
техника как-то проскользнет у нас между пальцами, испарится гораздо
раньше, чем можно себе вообразить. Ныне, спустя пять лет, моя тревога
только усилилась. Даже инженеры прекрасно понимают: сегодня мало быть
профессионалом. Ибо покуда профессионалы решают свои узкие задачи,
история выбивает у них из-под ног всякую почву.
Итак, нужно быть начеку, нужно научиться выходить за рамки своего
занятия, внимательнее всматриваться в облик жизни — а он всегда
целостен. Высшую жизненную способность не передадут ни профессия, ни
наука, поскольку данная способность — это свод всех профессий и всех
наук, а также многое другое. Жизненная способность — это всеохватная
настороженность. Человеческая жизнь и все, имеющее к ней отношение, есть
постоянный, абсолютный риск. Кого-ток увяз — всей птичке пропасть. Так и
культура: дав небольшую трещину, она мгновенно опустошается, разлетается
на несметное число осколков. Оставив, однако, в стороне эту сферу
больших и важных и все-таки бессодержательных возможностей, предложим
лучше самому человеку-технику сравнить свое вчерашнее положение с тем,
которое сулит будущее.
Ясно по крайней мере одно: любые (то есть социальные, экономические,
политические) условия, в которых че-
179
ловску-технику придется работать завтра, в корне отличны от тех, в
которых ему приходилось трудиться до сих пор.
Итак, не будем говорить о технике как об уникальном, положительном
явлении, как о единственной в своем роде, неизменной и устойчивой
человеческой реальности. Это неумно; и чем сильнее будут ослеплены
подобным представлением сами техники, тем вероятнее возможность полного
упадка и гибели, которые ожидают современную технику.
Ведь достаточно, чтобы хоть чуть-чуть изменилась суть самого
благосостояния, оказывающего воздействие на человека, чтобы хоть
чуть-чуть преобразовалась идея жизни, от имени которой, исходя из
которой и ради которой человек делает все, что делает, — как
традиционная техника рухнет, развалится и примет иное направление.
И все же находятся люди, считающие, будто современная техника гораздо
прочнее своих предшественниц укоренилась в истории, поскольку как
таковая она имеет существенные черты, отличающие ее от всех остальных,
например строго научную основу. Но подобная уверенность, по сути, обман.
Даже несомненное превосходство нынешней техники оборачивается столь же
несомненной ее уязвимостью. И если сейчас техника зиждется на точности и
строгости науки, то это значит всего-навсего, что она опирается на
большее число условий и предпосылок по сравнению с ранее существовавшими
ее типами, которые в конечном счете были более независимы и спонтанны.
Подобные гарантии как раз и служат источником колоссальной угрозы,
которая нависла над европейской культурой. Безусловная вера в прогресс,
в то, что уже теперь достигнут такой исторический уровень, когда просто
немыслимо предположить сколько-нибудь существенный регресс и,
следовательно, в будущем человечество будет механически идти только
вперед, окончательно расшатала устои бдительности, позволив варварству и
одичанию снова ворваться в мир.
Однако оставим эти темы, поскольку сейчас мы не можем обсуждать их
всерьез. Лучше подведем некоторые итоги.
1. Нет человека без техники.
2. Техника крайне изменчива и нестабильна, поскольку всецело зависит от
представлений, которые в каждую историческую эпоху складываются у нас
относительно благосостояния. В эпоху Платона китайская техника во многом
180
превосходила греческую. И точно так же некоторые технические сооружения
древних египтян превышают современный уровень европейцев. К примеру,
озеро Мерис, о котором нам сообщил Геродот. Одно время оно считалось
мифическим, однако позднее было открыто его местонахождение. Гигантское
гидравлическое сооружение вмещало 3 430 000 000 кубометров воды,
благодаря чему весь район дельты, ныне превратившийся в пустыню,
отличался необыкновенным плодородием. Та же судьба постигла и fogara,
расположенные в Сахаре.
3.. Еще один вопрос, на который следует незамедлительно ответить:
обладала ли техника прошлых эпох чем-то общим, то есть была ли у ее
разновидностей некая сквозная ветвь, развитие которой и давало новые
открытия, хотя, разумеется, ценой немалых ошибок, регресса, потерь и
забвения? Тогда можно было бы говорить о безусловном техническом
прогрессе. Хотя и в таком случае исследователю грозит серьезная
опасность оценить этот абсолютный прогресс с присущей ему чисто
технической точки зрения, а ведь последняя никак не абсолютна. Скорее
всего, пока он высказывает ее с безапелляционностью субъекта, якобы
обладающего истиной в последней инстанции, человечество уже расстается с
подобными воззрениями.
Нам еще предстоит поговорить о разных типах техники, об их судьбе,
достоинствах и границах, но сейчас важнее не упустить основное: вопрос о
том, что такое техника, поскольку именно в нем скрыты важнейшие тайны.
Как уже было сказано, к техническим действиям относятся не те действия,
где мы прикладываем усилия, чтобы непосредственно удовлетворить наши
нужды — будь то элементарные или, наоборот, избыточные; технические
действия — это, напротив, такие, где мы, во-первых, прикладываем усилия,
чтобы что-то изобрести, и, во-вторых, стремимся выполнить план
деятельности, который позволяет: 1. Прежде всего обеспечить
удовлетворение элементарных потребностей.
2. Добиться этого минимальной ценой.
3. Создать новые возможности, производя вещи и давая жизнь явлениям,
отсутствующим в человеческих обстоятельствах. Таковы, например,
мореходство, воздухоплавание, радио и телеграфная связь.
Оставив на время третий пункт, назовем два решающих признака всякой
техники, а именно: во-первых, она
181
уменьшает, а зачастую и сводит на нет усилия, обусловленные
обстоятельствами, и, во-вторых, добивается этого, так изменяя своим
воздействием окружение, что оно принимает новые формы, облегчает жизнь.
Ресурсосберегающим по отношению к человеку свойством является и ее
надежность. Ведь все тревоги, заботы и страхи, которые у нас вызывают
подстерегающие опасности, суть своего рода усилия, навязываемые
природой.
Итак, техника — это главным образом усилие ради сбережения усилий. Иными
словами, это действия, которые мы предпринимаем, чтобы полностью или
частично избежать неотложных забот и дел, навязываемых обстоятельствами.
И хотя в данном вопросе достигнуто как будто согласие, тенденция
обыкновенно выделять лишь лицевую, наименее интересную сторону проблемы
все-таки сохраняется. А ведь именно обратная сторона таит в себе
важнейшие, глубинные загадки.
Разве не удивительно, что человек тратит силы, чтобы их сберечь? Здесь
мне возразят: техника — это меньшее усилие, с помощью которого удается
сберечь большее, и это ясно и понятно. Но тогда остается загадочным
совершенно другое: на что будет потрачено сбереженное и тем самым
высвобожденное усилие? Или иначе: если посредством технического рвения
человек освобождается от срочных дел, к которым призывает его природа,
то что же он будет делать без них, как заполнит свою жизнь? Ибо ничего
не делать — значит опустошать жизнь, то есть не жить, а это несовместимо
с человеческим существованием. Данный вопрос вовсе не из области
фантастики — уже сейчас он укоренился в реальности. Его ставил даже
такой, безусловно, тонкий и проницательный мыслитель, как Ксйнс (хотя он
всего лишь экономист); в самом скором времени — если, конечно, не будет
регресса — техника позволит человеку трудиться не больше одного или двух
часов в день. Что же человек будет делать остальное время? Фактически
такая реальность сегодня уже налицо: в некоторых странах рабочий день
длится 8 часов, причем люди трудятся только пять дней в неделю. И все
говорит о том, что в ближайшем будущем трудовая неделя сократится до
четырех дней. Как распорядиться таким огромным количеством свободного
времени, чем заполнить ту зияющую пустоту, которая откроется в жизни?
Вообще говоря, сам факт, что современная техника столь обострила данный
вопрос, еще не означает, что он не
182
был предзадан, другими словами, присущ любой технике, поскольку, как уже
было сказано, она неукоснительно ведет к сбережению усилий и забот. И
это не случайный, неожиданный, побочный результат технического действия.
Наоборот, именно стремление к экономии сил вызывает к жизни самое
технику. Вопрос необходимо вытекает из сути техники как таковой, поэтому
мы не можем понять последней, ограничиваясь простым утверждением, будто
она сберегает усилия и не раскрывает, куда и на что это сэкономленное
усилие будет направлено.
Итак, размышление о технике заставляет открыть в самой теме, словно
косточку в плоде, ту удивительную тайну, которую таит бытие человека.
Ведь человек — существо, которое вынуждено (если оно хочет жить)
пребывать в природе, погружаться в нее. И с этой точки зрения человек —
животное. В чисто зоологическом смысле жизнь — это то, что нужно для
выживания. Но ведь человек делает все, чтобы такую жизнь свести к
минимуму, чтобы вообще не испытывать потребности делать то, что
вынуждено делать животное. В той пустоте, которая осталась после
преодоления человеком животной жизни, он созидает иные, уже
небиологическис заботы, которые не навязаны природой, а изобретены им
для себя самого. Именно эту, изобретенную, выдуманную, как роман или
театральная пьеса, жизнь человек называет человеческой жизнью или же
благосостоянием. Следовательно, она выходит за рамки природы, она не
дана человеку подобно тому, как камню дано свойство падать, а животному
— довольствоваться жестким, неизменным набором естественных актов, иначе
говоря — принимать пищу, убегать, вить гнездо и т. д. Наша жизнь
создается самим человеком, и созидание начинается с изобретения. Так
неужели наша жизнь в этом особом смысле — всего-навсего... плод
воображения? Неужели человек — своего рода автор какого-то романа,
писатель, который силой вымысла творит фантастическую фигуру персонажа с
надуманными занятиями, которые он осуществляет ради самоосущсствлсния,
или, иначе, для реализации себя как человека-техника?
V. К первоосновам
Все прежние ответы на вопрос: «Что такое техника?» — исполнены поистине
волшебного легкомыслия. И хуже всего — не случайно. Подобная
необыкновенная легкость мыслей наблюдается едва ли не во всех вопросах,
действительно связанных с человеком и человеческим. Да и нам,
безусловно, не удается внести хотя бы какую-то ясность в эти проблемы,
если мы не отважимся рассмотреть их на подлинно глубинном уровне, где и
возникает все человеческое. И если, рассуждая об интересующих нас
предметах, мы будем все так же принимать свои представления о
человеческом за нечто известное и само собой разумеющееся, важнейшие
стороны бытия по-прежнему будут оставлены без внимания. Именно так и
случилось с техникой. Поэтому давайте со всей ответственностью отнесемся
к тому изначальному смыслу, который таит в себе техника. Как и почему
существует в мире столь странное явление, столь абсолютный акт, который
представляет техника, техническая деятельность? Если мы действительно
желаем получить серьезный ответ на этот вопрос, то нужно решительно и
немедля заглянуть в подстерегающие нас на этом пути глубины.
Лишь тогда мы увидим, как одно сущее (то есть человек, если он желает
существовать) вынуждено пребывать в другом — в мире или природе. И это
пребывание одного в другом — человека в мире — должно отвечать одному из
трех требований.
1. Природа представляет пребывающему s ней человеку только сплошные
удобства в чистом виде. Это значит, что человеческое бытие целиком и
полностью совпадает с
184
бытием мира, и человек оказывается целиком творением природы. Таковы
камни, растения и, по-видимому, животные. Но в таком случае человек не
имел бы потребностей (ни о чем бы не заботился и ни в чем бы не
нуждался). Его желания никак не отличались бы от их исполнения. Ибо
человеку всегда хотелось бы одного: чтобы все в мире существовало так,
как оно существует. А стоило бы ему что-нибудь себе еще пожелать, и оно
ipso facto тут же являлось бы, как в сказках про волшебную палочку.
Подобное существо не могло бы воспринимать мир как отличное от себя,
поскольку данный мир не оказывал бы ему никакого сопротивления.
Путешествовать, странствовать по белу свету означало бы путешествовать,
странствовать внутри самого себя.
2. Однако могло бы произойти и обратное: мир создавал бы человеку одни
трудности, иначе говоря, бытие человека и бытие мира находились бы в
абсолютном противоборстве. В таком случае у человека не было бы никакой
возможности укрыться в мире, он не мог бы находиться, пребывать в нем ни
секунды. Но тогда так называемой «человеческой жизни» не было бы вовсе,
как не было бы и техники.
3. Третья возможность — это, собственно, сама реальность. Человек,
поскольку ему необходимо быть в мире, сталкивается с тем, что мир сплошь
и рядом опутывает его плотной замысловатой сетью, предоставляя удобства
и в то же время чиня препятствия. По сути, мир из них и состоит. Скажем,
земля, почва поддерживает человека своей упругостью, твердостью,
позволяя ему прилечь для отдыха или убежать от опасности. Тот, кто тонул
в морской пучине или срывался с крыши, вполне оценил надежную твердость
земли. Но земля — это еще и расстояние, и как часто она разделяет
жаждущего и родник! Иной раз земля вдруг круто поднимается вверх
откосом, который предстоит одолеть. Вот, пожалуй, радикальнейший из
феноменов: наше существование в мире окружено удобствами и трудностями.
И именно это придает особый онтологический характер реальности,
называемой человеческой жизнью, бытием человека.
Если бы на жизненном пути вообще не встречалось удобств, то пребывание
человека в мире было бы невозможным; иначе говоря, он вообще не
существовал бы, а следовательно, не было бы и проблемы. Но поскольку
удобства, которыми удается воспользоваться, все же встречаются в жизни,
то и возможность жизни реализуется. Од-
185
нако эта возможность всегда под угрозой — ибо человек встречает и
трудности, и помехи. Отсюда вывод: человеческое существование,
пребывание в мире вовсе не означает пассивного присутствия; наоборот,
оно неизбежно предполагает борьбу с трудностями и неудобствами,
препятствующими нам надежно укрыться в мире. Любому камню существование
всегда предзадано в изначальном, готовом виде, ему не нужно бороться,
чтобы быть тем, что он есть: камнем среди природы. Для человека
существование всегда подразумевает борьбу с окружающими трудностями;
иными словами, в каждый миг человек вынужден создавать себя самого.
Можно сказать и по-другому: существование дано человеку как абстрактная
возможность. Но реальность ее человеку приходится завоевывать самому; в
каждый жизненный миг не только экономически, но и метафизически человек
обречен зарабатывать себе на жизнь.
И все-таки почему? По всей видимости — и здесь я выражаю ту же мысль
другими словами, — потому, что человеческое и природное бытие полностью
не совпадают. Вероятно, бытие человека отвечает тому странному условию,
в силу которого в одних своих моментах он явно сродни природе, а во всех
остальных — нет. Человек одновременно и естествен, и сверхъестествен.
Это своего рода онтологический кентавр, одна половина которого вросла в
природу, а другая — выходит за ее пределы, то есть ей трансцендентна.
Данте мог бы сказать, что человек находится в природе, как лодка,
вытащенная на берег, когда одна половина ее лежит на песке, а другая — в
воде. Природное, или естественное, человеческое начало осуществляется
само по себе — здесь нет проблемы. И именно поэтому человек не считает
природное подлинным бытием. Наоборот, сверхъестественное, надприродное в
человеке никак не может считаться осуществленным, итоговым — он всегда в
стремлении к бытию, в жизненном проекте. Это и есть наше подлинное
бытие, наша личность, наше «Я». Ни в коем случае нельзя истолковывать
эту сверхъестественную и антиестественную часть человека в духе былого
спиритуализма. Здесь нет и речи об ангелах или так называемом
духе—смутной и странной идеи, преисполненной магических отголосков.
То, что вы называете жизнью, не что иное, как неудержимое стремление
воплотить определенный проект или программу существования. И ваше «Я»,
личность каждо-
186
го — это не что иное, как воображаемая программа. Все, что вы делаете,
вы делаете ради осуществления этой программы. И если вы сидите сейчас
здесь и слушаете меня, то лишь потому, что в той или иной степени
уверены: это поможет вам стать — как в личном, так и в общественном
смысле — тем «Я», которым, по вашему мнению, вы должны и хотите стать.
Итак, человек — это прежде всего нечто, не имеющее телесной или духовной
реальности; человек — это программа как таковая и, следовательно, то,
чего еще нет, и то, что стремится быть. Но здесь я предвижу одно
возражение: а возможна ли программа без предваряющего размышления, без
предзаданной мысли, а значит, ума, души — неважно, как это называть. Не
стану обсуждать это подробно, поскольку не хочу пускаться в столь
трудное философское плавание. Замечу одно: совершенно неважно, возникает
ли программа, проект, к примеру, стать крупным финансистом обязательно в
форме идеи. Суть в том, что «быть» такой программой отнюдь не значит
быть подобной «идеей». Ведь я преспокойно могу мыслить такую идею,
будучи тем не менее весьма далек от того, чтобы быть подобным проектом.
Вот чудовищное, ни с чем не сопоставимое условие человеческого бытия,
которое превращает человека в существо уникальное во всем мироздании.
Странную, непонятную тревогу вызывает в нас такая судьба. Перед нами
удивительное существо, чье бытие состоит не в том, что уже есть, а в
том, чего еще нет; иначе — сущее в том, чего еще не существует. Смысл
всего остального в мироздании — в том, что оно есть. Звезда — это то,
что уже есть, только и всего. Все, чей смысл бытия состоит в бытии,
которое уже налицо и, следовательно, в котором его возможность совпадает
с действительностью (то, что может быть, с тем, что реально есть), — все
это называется вещью. Вещь имеет свое бытие уже готовым и свершенным.
Итак, человек — не вещь, а некое усилие быть или тем, или другим. И
каждая эпоха, и каждый народ, и даже каждый индивид по-разному формируют
такое общечеловеческое стремление.
Теперь, думаю, мы можем правильно понять все слагаемые того радикального
феномена, который и составляет нашу жизнь. Существование означает прежде
всего такое состояние, когда мы обречены осуществить проект, каковым мы
являемся в данных обстоятельствах. Нам не суждено, не дано выбирать мир,
или обстоятельства, в которых
187
мы живем. Наоборот, без какого-либо согласия с нашей стороны мы раз и
навсегда ввергнуты в определенное окружение, в мир, который присутствует
здесь и сейчас. Данный мир, или обстоятельства, в которые я вмещен, —
это не только окружающий меня фон, но и мое тело, моя душа. Я — это не
мое тело, ибо с ним я встречаюсь и должен жить — независимо от того,
больное оно или здоровое. Но я — и не моя душа, поскольку сам встречаюсь
с ней и вынужден на нес рассчитывать, чтобы жить, хотя иногда она меня
сильно подводит из-за безволия и беспамятства. И тело, и душа суть вещи,
а я отнюдь не вещь. Я — это драма, это борьба за то, чтобы стать тем,
кем я должен стать. И это стремление, и эта программа, которые
составляют наше «Я», прорываются в мир, запечатлевая в нем себя,
оставляя на нем свой особый оттиск, а сам мир в свою очередь отвечает на
мое воздействие, воспринимая или, наоборот, отвергая его, то есть
потворствуя такому стремлению в одном и затрудняя его — в другом.
А сейчас я выскажу то, что до сих пор вообще не могло встретить должного
понимания. Все, называемое природой, обстоятельствами, миром, изначально
представляет собой в чистом виде систему удобств и трудностей, которые
находит упомянутый человек-программа. И если подумать, то все три слова
— только истолкования, данные человеком тому, с чем он изначально
встречается и что являет лишь сложную совокупность удобств и трудностей.
В первую очередь именно «природа» и «мир» выступают двумя понятиями,
которые характеризуют нечто наличное или же существующее само по себе,
независимо от нас. Так обстоит дело с понятием «вещь», которое означает
нечто, имеющее определенное и постоянное бытие, отдельное от человека,.
самостоятельное. Но, повторяю, все это лишь реакция нашей мысли на то,
что мы изначально обнаруживаем вокруг своего «Я». А то, что мы
изначально обнаруживаем, на самом деле лишено бытия, отдельного,
независимого от нас, ибо оно исчерпывает свое содержание, существуя как
удобство или неудобство для нас. Следовательно, в той мере, в какой оно
существует относительно нашего намерения. Ведь нечто может быть
удобством или трудностью только в связи с подобным усилием. Только в
зависимости от нас, от наших чаяний, сообщающих нам самим подлинность,
существуют те или иные — большие или меньшие — удобства и трудности. Из
них и состоит наше окружение в его изначальном и чистом виде. Вот почему
мир оказыва
188
ется разным в каждую эпоху и для каждого отдельного человека. На нашу
личную программу, на се динамичность, подчиняющую обстоятельства,
последние отвечают, формируя свой иной облик, предстающий как особые
удобства и трудности. Вне сомнений, мир не одинаков для торговца и для
поэта; и там, где один спотыкается на каждом шагу, другой чувствует себя
как рыба в воде; и то, что одному глубоко омерзительно, другому
доставляет высшую радость. Конечно, миры обоих имеют множество общих
черт — тех самых, которые вообще свойственны человеку как представителю
известного рода. Но именно потому, что человеческое бытие — не данность,
а лишь исходная, воображаемая возможность, род людской отличается такой
неустойчивостью и изменчивостью, которые не идут ни в какое сравнение с
различиями, характерными для животных. Словом, вопреки тому, что
твердили ревнители равенства на протяжении двух прошлых веков и что за
ними повторяют теперешние архаисты, люди бесконечно разны.
Оглавление
www.pseudology.org
|