Забывание имен и
словосочетаний
<...>Анализируя наблюдаемые на себе самом случаи забывания имен, я почти
регулярно нахожу, что недостающее имя имеет то или иное отношение к
какой-либо теме, близко касающейся меня лично и способной вызвать во мне
сильные, нередко мучительные аффекты. В согласии с весьма целесообразной
практикой Цюрихской школы (Блейлер, Юнг, Риклин) я могу это выразить в
такой форме: ускользнувшее из моей памяти имя затронуло во мне "личный
комплекс". Отношение этого имени к моей личности бывает неожиданным,
часто устанавливается путем поверхностной ассоциации (двусмысленное
слово, созвучие); его можно вообще обозначить как стороннее отношение.
Несколько простых примеров лучше всего выяснят его природу.
а) Пациент просит меня рекомендовать ему какой-либо курорт на Ривьере. Я
знаю одно такое место в ближайшем соседстве с Генуей, помню фамилию
немецкого врача, практикующего там, но самой местности назвать не могу,
хотя, казалось бы, знаю ее прекрасно. Приходится попросить пациента
обождать; спешу к моим домашним и спрашиваю наших дам: "Как называется
эта местность близ Генуи там, где лечебница д-ра N, в которой так долго
лечилась такая-то дама?" - "Разумеется, как раз ты и должен был забыть
это название. Она называется - Нерви". И в самом деле, с нервами мне
приходится иметь достаточно дела.
б) Другой пациент говорит о близлежащей дачной местности и утверждает,
что кроме двух известных ресторанов там есть еще и третий, с которым у
него связано известное воспоминание; название он мне скажет сейчас. Я
отрицаю существование третьего ресторана и ссылаюсь на то, что семь
летних сезонов подряд жил в этой местности и, стало быть, знаю ее лучше,
чем мой собеседник. Раздраженный противодействием, он, однако, уже
вспомнил название: ресторан называется Hochwarner. Мне приходится
уступить и признаться к тому же, что все эти семь лет я жил в
непосредст-венном соседстве с этим самым рестораном, существование
которого я отрицал. Почему я позабыл в данном случае и название, и сам
факт? Я думаю, потому, что это название слишком отчетливо напоминает мне
фамилию одного венского коллеги и затрагивает во мне опять-таки
"профессиональный комплекс".
в) Однажды на вокзале в Рейхенгалле я собираюсь взять билет и не могу
вспомнить, как называется прекрасно известная мне ближайшая большая
станция, через которую я так часто проезжал. Приходится самым серьезным
образом искать ее в расписании поездов. Станция называется Rosenheim.
Тотчас же я соображаю, в силу какой ассоциации название это у меня
ускользнуло. Часом раньше я посетил свою сестру, жившую близ
Рейхенгалля; имя сестры Роза, стало быть, это тоже был "Rosenheim"
("жилище Розы"). Название было у меня похищено "семейным комплексом".
г) Прямо-таки грабительское действие семейного комплекса я могу
проследить еще на целом ряде примеров.
Однажды ко мне на прием пришел молодой человек, младший брат одной моей
пациентки; я видел его бесчисленное множество раз и привык, говоря о
нем, называть его по имени. Когда я за-тем захотел рассказать о его
посещении, оказалось, что я забыл его имя - вполне обыкновенное, это я
знал - и не мог никак восстановить его в своей памяти. Тогда я пошел на
улицу читать вывески, и как только его имя встретилось мне, я с первого
же разу узнал его. Анализ показал мне, что я провел параллель между этим
посетителем и моим собственным братом, параллель, которая вела к
вытесненному вопросу: сделал ли бы мой брат в подобном случае то же или
же поступил бы как раз наоборот? Внешняя связь меж-ду мыслями о чужой и
моей семье установилась благодаря той слу-чайности, что и здесь и там
имя матери было одно и то же - Амалия. Я понял затем и замещающие имена,
которые навязались мне, не выясняя дела: Даниэль и Франц. Эти имена -
так же как и имя Амалия - встречаются в шиллеровских "Разбойниках", с
которыми связывается шутка венского фланера Даниэля Шпитцера.
д) В другой раз я не мог припомнить имени моего пациента, с которым я
знаком еще с юных лет. Анализ пришлось вести длинным обходным путем,
прежде чем удалось получить искомое имя. Пациент сказал раз, что боится
потерять зрение; это вызвало во мне воспоминание об одном молодом
человеке, который ослеп вследствие огнестрельного ранения; с этим
соединилось, в свою очередь, представление о другом молодом человеке,
который стрелял в себя, фамилия его та же, что и первого пациента, хотя
они не были в родстве. Но нашел я искомое имя тогда, когда установил,
что мои опасения были перенесены с этих двух юношей на человека,
принадлежащего к моему семейству.
Непрерывный ток "самоотношения" ("Eigenbeziehung") идет, таким образом,
через мое мышление, ток, о котором я обычно ничего не знаю, но который
дает о себе знать подобного рода забыванием имен. Я словно принужден
сравнивать все, что слышу о других людях, с собой самим, словно при
всяком известии о других приходят в действие мои личные комплексы. Это
ни в коем случае не может быть моей индивидуальной особенностью; в этом
заключается скорее общее указание на то, каким образом мы вообще
понимаем других. Я имею основание полагать, что у других людей
происходит совершенно то же, что и у меня.
Лучший пример в этой области сообщил мне некий господин Ледерер из своих
личных переживаний. Во время своего свадебного путешествия он встретился
в Венеции с одним малознакомым господином и хотел его представить своей
жене. Фамилию его он забыл, и на первый раз пришлось ограничиться
неразборчивым бормотанием. Встретившись с этим господином вторично (в
Венеции это неизбежно), он отвел его в сторону и рассказал, что забыл
его фамилию, и просил вывести его из неловкого положения и назвать себя.
Ответ собеседника свидетельствовал о прекрасном зна-нии людей: "Охотно
верю, что вы не запомнили моей фамилии. Я зовусь так же, как вы:
Ледерер!" Нельзя отделаться от довольно неприятного ощущения, когда
встречаешь чужого человека, носящего твою фамилию. Я недавно
почувствовал это с достаточной отчетливостью, когда на прием ко мне
явился некий S. Freud. (Впрочем, один из моих критиков уверяет, что он в
подобных случаях испытывает как раз обратное).
е) Действие самоотношения обнаруживается также в следующем примере,
сообщенном Юнгом:
Y. безнадежно влюбился в одну даму, вскоре затем вышедшую замуж за X.
Несмотря на то, что Y. издавна знает X. и даже находится с ним в деловых
сношениях, он все же постоянно забывает его фамилию, так что не раз
случалось, что когда надо было написать X. письмо, ему приходилось
справляться о его фамилии у других. Впрочем, в этом случае забывание
мотивируется прозрачнее, нежели в предыдущих примерах "самоотношения".
Забывание представляется здесь прямым результатом нерасположения
господина Y. к своему счастливому сопернику; он не хочет о нем знать: "и
ду-мать о нем не хочу"<...>.
Обмолвки
<...> м) Целый ряд примеров я заимствую у моего коллеги д-ра В. Штекеля
из статьи в "Berliner Tageblatt" от 4 января 1904 года под заглавием
"Unbewusste Gestandnisse" ("Бессознательные признания"). "Неприятную
шутку, которую сыграли со мной мои бессознатель-ные мысли, раскрывает
следующий пример. Должен предупредить, что в качестве врача я никогда не
руковожусь соображениями за-работка и - что разумеется само собой - имею
всегда в виду лишь интересы больного. Я пользую больную, которая
пережила тяжелую болезнь и ныне выздоравливает. Мы провели ряд тяжелых
дней и ночей. Я рад, что ей лучше, рисую ей прелести предстоящего
пре-бывания в Аббации и прибавляю: "Если вы, на что я надеюсь, не скоро
встанете с постели". Причина этой обмолвки, очевидно, эго-истический
бессознательный мотив - желание дольше лечить эту богатую больную,
желание, которое совершенно чуждо моему со-знанию и которое я отверг бы
с негодованием".
н) Другой пример (д-р В. Штекель). "Моя жена нанимает на послеобеденное
время француженку и, столковавшись с ней об усло-виях, хочет сохранить у
себя ее рекомендации. Француженка просит оставить их у нее и мотивирует
это так: "Je cherche encore pour les apres-midi, pardon, les
avants-midi" . Очевидно, у нее есть намерение посмотреть еще, не найдет
ли она место на лучших условиях,- намерение, которое она действительно
выполнила".
о) (Д-р Штекель). "Я читаю одной даме вслух книгу Левит, и муж ее, по
просьбе которого я это делаю, стоит за дверью и слушает. По окончании
моей проповеди, которая произвела заметное впечатление, я говорю: "До
свидания, месье". Посвященный человек мог бы узнать отсюда, что мои
слова были обращены к мужу и что говорил я ради него".
п) Д-р Штекель рассказывает о себе самом: одно время он имел двух
пациентов из Триеста, и, здороваясь с ними, он постоянно путал их
фамилии. "Здравствуйте, г-н Пелони", - говорил он, обра-щаясь к Асколи,
и наоборот. На первых порах он не был склонен приписывать этой ошибке
более глубокую мотивировку и объяснял ее рядом общих черт, имевшихся у
обоих пациентов. Он легко убе-дился, однако, что перепутывание имен
объяснялось здесь своего рода хвастовством, желанием показать каждому из
этих двух итальянцев, что не один лишь он приехал к нему из Триеста за
медицинской помощью<...>.
Описки
<...> p) Цитирую по д-ру В. Штекелю следующий случай, достоверность
которого также могу удостоверить: "Прямо невероятный случай описки и
очитки произошел в редак-ции одного распространенного еженедельника.
Редакция эта была публично названа "продажной", надо было дать отпор и
защититься. Статья была написана очень горячо, с большим пафосом.
Главный редактор прочел статью, автор прочел ее, конечно, несколько раз
- в рукописи и в гранках; все были очень довольны. Вдруг появляется
корректор и обращает внимание на маленькую ошибку, никем не замеченную.
Соответствующее место ясно гласило: "Наши читатели засвидетельствуют,
что мы всегда самым корыстным образом отстаивали общественное благо".
Само собой понятно, что должно было быть написано: "самым беско-рыстным
образом". Но истинная мысль со стихийной силой прорвалась и сквозь
патетическую фразу<...>.
Забывание впечатлений и намерений
<...>Я буду сообщать о бросающихся в глаза случаях забывания, которые я
наблюдал по большей части на себе самом. Я отличаю забывание впечатлений
и переживаний, т. е. забывание того, что знаешь, от забывания намерений,
т. е. неисполнения чего-то. Результат всего этого ряда исследований один
и тот же: во всех случаях в основе забывания лежит мотив не-охоты
(Unlustmotiv).
1. Забывание впечатлений и знаний
а) Летом моя жена подала мне безобидный по существу повод к сильному
неудовольствию. Мы сидели визави за табльдотом с одним господином из
Вены, которого я знал и который, по всей вероятности, помнил и меня. У
меня были, однако, основания не возобновлять знакомства. Жена моя,
однако, расслышавшая лишь громкое имя своего визави, весьма скоро дала
понять, что прислушивается к его разговору с соседями, так как время от
времени обращалась ко мне с вопросами, в которых подхватывалась нить их
разговора. Мне не терпелось; наконец, это меня рассердило. Несколько
недель спустя я пожаловался одной родственнице на поведение жены; но при
этом не мог вспомнить ни одного слова из того, что говорил этот
господин.
Так как вообще я довольно злопамятен, не могу забыть ни одной
детали рассердившего меня эпизода, то очевидно, что моя амнезия в данном
случае мотивировалась известным желанием считаться, щадить жену. Недавно
еще произошел со мной подобный же случай: я хотел в разговоре с близким
знакомым посмеяться над тем, что моя жена сказала всего несколько часов
тому назад; оказалось, однако, что я бесследно забыл слова жены.
Пришлось попросить ее же напомнить мне их. Легко понять, что эту
забывчивость надо рассматривать как аналогичную тому расстройству
способности суждения, которому мы подвержены, когда дело идет о близких
нам людях.
б) Я взялся достать для приехавшей в Вену иногородней дамы маленькую
железную шкатулку для хранения документов и денег. В тот момент, когда я
предлагал свои услуги, предо мной с необычай-ной зрительной яркостью
стояла картина одной витрины в центре города, в которой я видел такого
рода шкатулки. Правда, я не мог вспомнить название улицы, но был уверен,
что стоит мне пройтись по городу, и я найду лавку, потому что моя память
говорила мне, что я проходил мимо нее бесчисленное множество раз.
Однако, к моей досаде, мне не удалось найти витрину со шкатулками,
несмотря на то, что я исходил эту часть города во всех направлениях. Не
остается ничего другого, думал я, как разыскать в справочной книге
адреса фабрикантов шкатулок, чтобы затем, обойдя город еще раз, найти
искомый магазин. Этого, однако, не потребовалось; среди адресов,
имевшихся в справочнике, я тотчас же опознал забытый адрес магазина.
Оказалось, что я действительно бесчисленное множе-ство раз проходил мимо
его витрины, и это было каждый раз, когда я шел в гости к семейству М.,
долгие годы жившему в том же доме. С тех пор как это близкое знакомство
сменилось полным отчужде-нием, я обычно, не отдавая себе отчета в
мотивах, избегал и этой местности, и этого дома. В тот раз, когда я
обходил город, ища шкатулки, я исходил в окрестностях все улицы, и
только этой одной тщательно избегал, словно на ней лежал запрет. Мотив
неохоты, послуживший в данном случае виной моей неориентированности,
здесь вполне осязателен. Но механизм забывания здесь не так прост, как в
прошлом примере. Мое нерасположение относится, очевидно, не к фабриканту
шкатулок, а к кому-то другому, о котором я не хочу ничего знать; от
этого другого оно переносится на данное поручение и здесь
порождает забвение <...>. Впрочем, в данном слу-чае имелась налицо и
более прочная, внутренняя связь, ибо в числе причин, вызвавших разлад с
жившим в этом доме семейством, большую роль играли деньги<...>.
2. Забывание намерений
Ни одна другая группа феноменов не пригодна в такой мере для
доказательства нашего положения о том, что слабость внима-ния сама по
себе еще не может объяснить ошибочное действие, как забывание намерений.
Намерение - это импульс к действию, уже встретивший одобрение, но
выполнение которого отодвинуто до из-вестного момента. Конечно, в
течение создавшегося таким образом промежутка времени может произойти
такого рода изменение в моти-вах, что намерение не будет выполнено, но в
таком случае оно не забывается, а пересматривается и отменяется.
То
забывание наме-рений, которому мы подвергаемся изо дня в день во
всевозможных ситуациях, мы не имеем обыкновения объяснять тем, что в
соотно-шении мотивов выявилось нечто новое; мы либо оставляем его просто
без объяснения, либо стараемся объяснить его психологически, допуская,
что ко времени выполнения уже не оказалось необходимого для действия
внимания, которое, однако, было необходимым условием возникновения
самого намерения и которое, стало быть, в то время имелось в достаточной
для совершения этого действия степени. Наблюдение над нашим нормальным
отношением к намерениям заставляет нас отвергнуть это объяснение как
произвольное. Если я утром принимаю решение, которое должно быть
выполнено вечером, то возможно, что в течение дня мне несколько раз
напоминали о нем; но возможно также, что в течение дня оно вообще не
доходило больше до моего сознания.
Когда приближается момент выполнения,
оно само вдруг приходит мне в голову и заставляет меня сделать нужные
приготовления для того, чтобы исполнить задуманное. Если я, отправляясь
гулять, беру с собой письмо, которое нужно отпра-вить, то мне, как
нормальному и не нервному человеку, нет никакой надобности держать его
всю дорогу в руке и высматривать все время почтовый ящик, куда бы его
можно было опустить; я кладу письмо в карман, иду своей дорогой и
рассчитываю на то, что один из ближайших почтовых ящиков привлечет мое
внимание и побудит меня опустить руку в карман и вынуть письмо.
Нормальный образ действия человека, принявшего известное решение, вполне
совпадает с тем, как держат себя люди, которым было сделано в гипнозе
так называемое "постгипнотическое внушение на долгий срок" . Обычно этот
феномен изображается следующим образом: внушенное намерение дремлет в
данном человеке, пока не подходит время его выполнения. Тогда оно
просыпается и заставляет действовать.
В двоякого рода случаях жизни даже и дилетант отдает себе отчет в том,
что забывание намерений никак не может быть рас-сматриваемо как
элементарный феномен, не поддающийся дальней-шему разложению, и что оно
дает право умозаключить о наличности непризнанных мотивов. Я имею в виду
любовные отношения и военную дисциплину. Любовник, опоздавший на
свидание, тщетно будет искать оправдания перед своей дамой в том, что
он, к сожалению, совершенно забыл об этом. Она ему непременно ответит:
"Год тому назад ты бы не забыл. Ты меня больше не любишь". Если бы он
даже прибег к приведенному выше психологическому объяснению и пожелал бы
оправдаться множеством дел, он достиг бы лишь того, что его дама, став
столь же проницательной, как врач при психо-анализе, возразила бы: "Как
странно, что подобного рода деловые препятствия не случались раньше".
Конечно, и она тоже не подвергает сомнению возможность того, что он
действительно забыл; она полагает только, и не без основания, что из
ненамеренного забвения можно сделать тот же вывод об известном
нежелании, как и из сознательного уклонения.
Подобно этому, и на военной службе различие между упущением по
забывчивости и упущением намеренным принципиально игнорируется - и не
без основания. Солдату нельзя забывать ничего из того, что требует от
него служба. И если он все-таки забывает, несмотря на то, что требование
ему известно, то потому, что мотивам, побуждающим его к выполнению
данного требования службы, противопоставляются другие, противоположные.
Вольноопределяющийся, который при рапорте захотел бы оправдаться тем,
что забыл почистить пуговицы, может быть уверен в наказании. Но это
наказа-ние ничтожно в сравнении с тем, какому он подвергся бы, если бы
признался себе самому и своему начальнику в мотиве своего упуще-ния:
"Эта проклятая служба мне вообще противна". Ради этого уменьшения
наказания, по соображениям как бы экономического свойства, он пользуется
забвением как отговоркой, или же оно осуществляется у него в качестве
компромисса.
Служение женщине, как и военная служба, требует, чтобы ничто относящееся
к ним не было забываемо, и дает, таким образом, повод полагать, что
забвение допустимо при неважных вещах; при вещах важных оно служит
знаком того, что к ним относятся легко, стало быть, не признают их
важности. И действительно, наличность психической оценки здесь не может
быть отрицаема. Ни один чело-век не забудет выполнить действия,
представляющиеся ему самому важными, не навлекая на себя подозрения в
душевном расстройстве. Наше исследование может поэтому распространяться
лишь на забы-вание более или менее второстепенных намерений; совершенно
безразличным не может считаться никакое намерение, ибо тогда оно
наверное не возникло бы вовсе.
Т ак же как и при рассмотренных выше нарушениях функций, я и здесь
собрал и попытался объяснить случаи забывания намерений, которые я
наблюдал на себе самом; я нашел при этом, как общее правило, что они
сводятся к вторжению неизвестных и непризнанных мотивов, или, если можно
так выразиться, к встречной воле. В целом ряде подобных случаев я
находился в положении, сходном с военной службой, испытывал принуждение,
против которого еще не перестал сопротивляться, и демонстрировал против
него своей за-бывчивостью.
К этому надо добавить, что я особенно легко
забываю, когда нужно поздравить кого-нибудь с днем рождения, юбилеем,
свадьбой, повышением. Я постоянно собираюсь это сделать и каждый раз все
больше убеждаюсь в том, что мне это не удается. Теперь я уже решился
отказаться от этого и воздать должное мотивам, которые этому противятся.
Однажды, когда я был еще в переходной стадии, я заранее сказал одному
другу, просившему меня отправить так-же и от его имени к известному
сроку поздравительную телеграмму, что я забуду об обеих телеграммах; и
не удивительно, что пророчеств ую полезность. Соболезнование по случаю
смерти изъято у меня из этого действенного состояния; раз решившись
выразить его, я уже не забываю сделать это<...>.
Действия, совершаемые "по ошибке"
а) В прежние годы, когда я посещал больных на дому еще чаще, чем теперь,
нередко случалось, что, придя к двери, в которую мне следовало постучать
или позвонить, я доставал из кармана ключ от моей собственной квартиры,
с тем чтобы опять спрятать его, едва ли не со стыдом. Сопоставляя, у
каких больных это бывало со мной, я должен был признать, что это
ошибочное действие, - вынуть ключ вместо того, чтобы позвонить, -
означало известную похвалу тому дому, где это случилось. Оно было
равносильно мысли "здесь я чувствую себя как дома", ибо происходило лишь
там, где я полю-бил больного. (У двери моей собственной квартиры я,
конечно, никогда не звоню).
Ошибочное действие было, таким образом, символическим выражением мысли,
в сущности не предназначавшейся к тому, чтобы быть серьезно, сознательно
принятой, так как на деле психиатр прек-расно знает, что больной
привязывается к нему лишь на то время, пока ожидает от него чего-нибудь,
и что он сам если и позволяет себе испытывать чрезмерно живой интерес к
пациенту, то лишь в целях оказания психической помощи.
б) В одном доме, в котором я шесть лет кряду дважды в день в
определенное время стою у дверей второго этажа, ожидая, пока мне
отворят, мне случилось за все это долгое время два раза (с небольшим
перерывом) взойти этажом выше, "забраться чересчур высоко". В первый раз
я испытывал в это время честолюбивый "сон наяву", грезил о том, что
"возношусь все выше и выше". Я не услы-шал даже, как отворилась
соответствующая дверь, когда уже начал всходить на первые ступеньки
третьего этажа. В другой раз я прошел слишком далеко, также "погруженный
в мысли"; когда я спохватился, вернулся назад и попытался схватить
владевшую мною фантазию, то нашел, что я сердился по поводу
(воображаемой) критики моих сочинений, в которой мне делался упрек, что
я постоянно "захожу слишком далеко", упрек, который у меня мог связаться
с не особенно почтительным выражением: "вознесся слишком высоко"<...>.
Комбинированные ошибочные действия
<...> а) Один мой друг рассказывает мне следующий случай: "Несколько лет
тому назад я согласился быть избранным в члены бюро одного литературного
общества, предполагая, что общество поможет мне добиться постановки моей
драмы, и регулярно, хотя и без особого интереса, принимал участие в
заседаниях, происходящих каждую пятницу. Несколько месяцев тому назад я
получил обещание, что моя пьеса будет поставлена в театре в Ф., и с тех
пор я стал регулярно забывать о заседаниях этого общества. Когда я
прочел вашу книгу об этих вещах, я сам устыдился своей забывчивости,
стал упрекать себя - некрасиво, мол, манкировать теперь, когда я
перестал нуждаться в этих людях, - и решил в следующую пятницу
непременно не позабыть. Все время я вспоминал об этом намере-нии, пока,
наконец, не оказался перед дверью зала заседаний, но, к моему удивлению,
двери были закрыты, заседание уже состоялось. Я ошибся днем: была уже
суббота!"
б) Следующий пример представляет собой комбинацию симптоматического
действия и закладывания предметов; он дошел до меня далекими окольными
путями, но источник вполне достоверен.
Одна дама едет со своим шурином, знаменитым художником, в Рим, Живущие в
Риме немцы горячо чествуют художника и между прочим подносят ему в
подарок античную золотую медаль. Дама недовольна тем, что ее шурин
недостаточно ценит эту красивую вещь. Смененная своей сестрой и
вернувшись домой, она, раскладывая свои вещи, замечает, что неизвестно
каким образом захватила с собой медаль. Она тотчас же пишет об этом
шурину и уведомляет его, что на следующий день отошлет увезенную ею вещь
в Рим. Однако на следующий день медаль так искусно была заложена
куда-то, что нет возможности найти ее и отослать; и тогда дама начинает
смутно догадываться, что означала ее рассеянность: желание оставить вещь
у себя.
Не стану утверждать, чтобы подобные случаи комбинированных ошибочных
действий могли нам дать что-либо новое, что не было бы нам известно уже
из примеров отдельных ошибочных действий, но смена форм, ведущих,
однако, все к тому же результату, создает еще более выпуклое впечатление
о наличии воли, направленной к достижению определенной цели, и гораздо
более резко противоречит взгляду, будто ошибочное действие является
чем-то случайным и не нуждается в истолковании. Обращает на себя
внимание также и то, что в этих примерах сознательному намерению никак
не удается помешать успеху ошибочного действия. Моему другу так и не
удается посетить заседание общества, дама оказывается не в состоянии
расстаться с медалью.
Если один путь оказывается прегражденным, тогда то
неизвестное, что противится нашим намерениям, находит себе другой выход.
Для того чтобы преодолеть неизвестный мотив, требуется еще нечто другое,
кроме сознательного встречного намерения: нужна психическая работа,
доводящая до сознания неизвестное<...>.
Фрейд
www.pseudology.org
|