Павел Николаевич Милюков, лидер кадетов, сменил на посту в марте 1917
года Н.Н. Покровского, возглавив внешнеполитическое ведомство в первом
составе Временного правительства. Получил приставку к своей фамилии
“Дарданелльский” за то, что активно выступал за присоединение
Черноморских проливов к России. На протяжении двухмесячного пребывания
на посту министра был сторонником доведения войны до победного конца и
отстаивал во взаимоотношениях с союзниками необходимость соблюдения
соглашения о разделе Турции.
Павел Николаевич Милюков родился в 1859 году
Его отец был архитектором,
инспектором художественных училищ, профессором Московской школы ваяния и
зодчества (в конце жизни — оценщиком в одном из московских банков). Мать
— из дворян рода Султановых, владела имением в Ярославской губернии. С
детства Павел Николаевич любил музыку, старался не пропускать
симфонических и камерных концертов и с большим увлечением, совсем
неплохо для дилетанта, играл на скрипке и альте. Окончив в 1877 году 1-ю
московскую гимназию, Милюков поступил на историко-филологический
факультет Московского университета, учился у Ф. Фортунатова, В. Миллера,
М. Троицкого, В. Герье, П. Виноградова, В. Ключевского, из них особенно
ценил двух последних. В гимназические и студенческие годы занимался
репетиторством, чтобы поддержать семью (отец Милюкова умер в 1879 г.). В
1881 году за участие в студенческой сходке был исключен из университета,
однако через год восстановлен.
В 1882 году по окончании университета П.Н. Милюков был оставлен на
кафедре русской истории для подготовки к профессорскому званию. С 1886
года — приват-доцент, читал несколько спецкурсов: по историографии (впоследствии
оформлен в книгу “Главные течения русской исторической мысли”, 1897 г.),
и по исторической географии. Продолжал преподавать историю в 4-й женской
гимназии, вел занятия по истории и истории русской литературы в
Земледельческом училище.
17 мая 1892 г. защитил магистерскую диссертацию “Государственное
хозяйство в России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра
Великого”. Огромный архивный материал позволил П.Н. Милюкову раскрыть
связь петровских реформ в области государственного устройства с податной
и финансовой системой, с деятельностью административных органов. Но,
выступая против крайних оценок Петра I (отождествление реформы и
реформатора; реформа — выражение логики органического развития России),
П.Н. Милюков сводил значение деятельности Петра к роли регистратора
событий, лишенного сознательных и целесообразных стремлений. П.
Виноградов предложил присудить П.Н. Милюкову сразу докторскую степень,
однако В. Ключевский выступил против, считая, что Милюков мог бы
написать более совершенную работу. Книга была удостоена премии им. С.
Соловьева.
С начала 90-х годов П.Н. Милюков — член Общества истории и древностей
российских, Московского археологического общества, Общества
естествознания, географии и археологии. Вел просветительскую
деятельность в Московском комитете грамотности, в Комиссии по
самообразованию. В начале 1895 года за “намеки на общие чаяния свободы и
осуждение самодержавия” в лекции, прочитанной в Нижнем Новгороде, был
уволен из университета с запрещением преподавать в других учебных
заведениях и сослан в Рязань, где участвовал в археологических раскопках
и начал работу над “Очерками по истории русской культуры”.
В 1897 году читал лекции по всеобщей истории в Высшем училище в Софии (прекратил
чтение по требованию русского посла), путешествовал по Македонии,
публикуя “Письма с дороги” в “Русских ведомостях” (1897—1899 гг.). В
1901 году П.Н. Милюков председательствовал в Петербурге на вечере,
посвященном памяти философа, социолога и публициста П. Л. Лаврова. За
произнесенное на вечере “поминальное слово” был арестован и осужден на 6
месяцев тюрьмы с запрещением в последующем проживать в столице (лишь
заступничество В. Ключевского перед царем привело к сокращению срока
вдвое).
В 1903—1905 годах П.Н. Милюков предпринял длительную зарубежную поездку:
читал лекции в США, Англии и других странах, в которых пропагандировал
необходимость установления в России конституционного правления,
ориентируясь прежде всего на политический строй Англии.
Вернувшись в
апреле 1905 года в Россию, сосредоточил свои усилия на политической
деятельности
П.Н. Милюков был одним из лидеров созданной в октябре
конституционно-демократической партии (партии народной свободы),
редактором центрального органа партии — газеты “Речь”. В условиях роста
революционного движения и попыток правительства привлечь на свою сторону
либералов стремился построить партию “третьей возможности”, которая
могла бы направить революционное движение в русло парламентской борьбы,
“спасти революцию от нее самой” и реально ограничить монархию.
П.Н.
Милюков был депутатом 3-й и 4-й Государственной Думы, лидером кадетской
фракции. “Право” и “закон” теперь оставались нашей специальной целью
борьбы, несмотря ни на что”, — писал П.Н. Милюков о позиции партии
кадетов в 3-й Думе, ибо революция “сошла со сцены”. Как председатель
фракции кадетов, П.Н. Милюков взял на себя выступления в Думе по
вопросам конституционно-политического характера; но главной его
“специальностью” стали вопросы внешней политики, в которых у него
практически не было конкурентов.
В 1915 году он организовал в Думе Прогрессивный блок с целью создания
правительства общественного доверия, возобновив конфронтацию с режимом.
В апреле—мае 1916 года посетил в составе думской делегации Швецию,
Норвегию, Англию, Францию, Италию. 1 ноября
1916 г. П.Н. Милюков
подверг в Думе резкой критике правительство, намекая на “измену” верхов;
по свидетельству охранки, благодаря этой речи он “стал героем дня”.
П.Н. Милюков был подлинным эрудитом, обладал поразительной памятью,
владел чуть ли не 20 языками. Человек необычайно точный и организованный,
отличавшийся высокой самодисциплиной, он в продолжение всей жизни на
заседаниях и докладах делал протокольные записи “для себя”, тщательно
сохранял любого рода документы и составил, невзирая на зигзаги судьбы,
несколько обширнейших архивов, являющихся сейчас бесценным подспорьем
для историков.
О его работоспособности ходили легенды. За день Павел Николаевич успевал
сделать огромное количество дел, всю жизнь ежедневно писал серьезные
аналитические статьи, работал над книгами (библиографический перечень
его научных трудов составил 38 машинописных страниц). Вместе с тем он
уделял много времени редакторской, думской и партийной деятельности. А
по вечерам поспевал еще на разного рода развлечения — был завсегдатаем
балов, благотворительных вечеров, театральных премьер, вернисажей.
Умение гибко лавировать между политическими крайностями, стремление к
поискам взаимоприемлемых решений уживались в П.Н. Милюкове с
незаурядным личным мужеством, многократно проявленным им в решительные
моменты жизни. Как свидетельствовал близко знавший Павла Николаевича (и
достаточно критически относившийся к нему) князь В.А.
Оболенский, у
него совершенно отсутствовал “рефлекс страха”.
Вообще в нем сочетались самые противоречивые черты. Большое политическое
честолюбие и полное равнодушие к оскорблениям противников (друзьям он
говорил: “Меня оплевывают изо дня в день, а я не обращаю никакого
внимания”). Сдержанность, холодность, даже некоторая чопорность и
истинный, непоказной демократизм в обращении с людьми любого ранга,
любого положения. Железное упорство в отстаивании своих взглядов и
резкие, головокружительные, совершенно непредсказуемые повороты на 180
градусов в политической позиции. Приверженность демократическим идеалам,
общечеловеческим ценностям и непоколебимая преданность идее укрепления и
расширения Российской империи. Умный, проницательный политик — и в то же
время, по укрепившемуся за ним прозвищу, “бог бестактности”.
Этот человек обладал неординарным характером. Никогда не придавал
значения бытовому комфорту, одевался чисто, но предельно просто: притчей
во языцех был его поношенный костюм и целлулоидовый воротничок.
Собственно дипломатическая деятельность П.Н. Милюкова ограничена мартом—апрелем
1917 года. В этот краткий период П.Н. Милюков возглавлял МИД в качестве
министра, что, естественно, открывало перед ним широкие возможности
проявить свои дипломатические способности и воздействовать на внешнюю
политику страны. При этом П.Н. Милюков, в отличие от своих
предшественников на министерском посту, не имел над собой императора,
хотя довольно скоро столкнулся с попытками контроля со стороны группы
коллег по кабинету и представителей Совета депутатов в так называемой
контактной комиссии.
3 марта 1917 г. руководящие чиновники царского Министерства иностранных
дел, с 28 февраля не работавшего по причине революции, получили
извещения о намерении нового главы ведомства вступить в должность. Им
было предписано явиться на службу к 12 часам следующего дня. Никаких
парадных мундиров — в пиджаках.
Неформальность встречи должна
подчеркивать демократизм и деловитость сменившего царизм режима
В день своего торжества П.Н. Милюков с утра участвовал в заседании
Временного правительства. Затем он счел своим долгом посетить своего
предшественника на министерском посту Н.Н. Покровского. Только в начале
третьего П.Н. Милюков переступил, наконец, порог здания на Дворцовой
площади. Вслед за короткой беседой с товарищами министра А.А. Нератовым
и А.А. Половцевым были приглашены начальники отделов и директора
департаментов. Новый министр обратился к присутствующим с речью.
Затем последовали указания об отправке первых телеграмм за границу и о
вызове на службу всех остальных чиновников. В половине пятого П.Н.
Милюков уже принял послов европейских союзных держав, продолжив
сложившуюся за войну традицию ежедневных встреч вчетвером.
Перед П.Н. Милюковым, как и всем кабинетом
Г.Е. Львова, стояла прежде
всего задача укрепления власти
Временного правительства. На его долю как
министра иностранных дел выпадал труднейший аспект этой проблемы —
соотнесение ее с вопросом о войне и мире. Известно, что одной из главных
причин Февральской революции в России служила затяжная тотальная и
неудачная война с ее непомерными тяготами для народа. Но в ходе
переворота вопрос о власти заслонил собой военную проблему, чему
способствовала и линия умеренных социалистов. В условия соглашения об
образовании Временного правительства требование борьбы за мир не вошло,
и молчаливо предполагалось, что война будет продолжаться, цели же ее
могут стать предметом последующего обсуждения и корректировки.
Временное правительство и лично П.Н. Милюков, являясь приверженцами
Антанты и империалистической дипломатии, приняли меры к тому, чтобы
секретные договоры с союзниками остались тайной для народа. В то же
время новый министр верил в возможность увлечь хотя бы часть масс
перспективой победы и переустройства мира на “демократических” началах,
разумеется, в интересах буржуазной России. Он отстаивал основные
элементы своей программы в целом ряде интервью и публичных выступлений.
Главный внешнеполитический лозунг Временного правительства — война до
победного конца — имел помимо агитационного и практическое программное
значение, отражая стремление к разгрому и ослаблению Германии и
Австро-Венгрии — опасных конкурентов русского империализма в Европе и на
Ближнем Востоке.
Большое значение придавал П.Н. Милюков в годы войны переходу в
обладание России Черноморских проливов
В 1917 году его внимание к этому
вопросу усилилось. “Приобретение” проливов “в суверенное обладание
Россией” служило, по его собственным словам, “руководящей нитью”1). Он
считал, что момент для осуществления названной “исторической задачи”
наконец наступил: союзные державы убедились, что с точки зрения их
собственных интересов выгодней иметь на проливах Россию, чем Германию;
союзники помнят, как Россия выручала их в трудные минуты борьбы2).
Министра не смущала одиозность указанного требования в глазах рабочих и
солдат, неразрывная связь его в общественном сознании с царизмом.
Напротив, именно в этом пункте он считал возможным дать бой политическим
противникам, рассчитывая заинтересовать кулака и мелкого деревенского
собственника “воротами” для вывоза хлеба.
В первый же свой приезд в Ставку 17 марта П.Н. Милюков договорился с
руководителями Морского штаба (А.
Бубнов) об организации операции по
захвату Босфора малыми силами в условиях продолжения войны на главном
театре. И. о. верховного главнокомандующего М. В. Алексеев, не веря в
успех, разрешил начать подготовку к этой операции. Предполагалось
завершить приготовления к 1 мая. Но уже через два дня работы по
переоборудованию грузовых судов Черноморского флота были остановлены
распоряжением военного и морского министра А.И. Гучкова,
аргументировавшего этот шаг неотложными нуждами снабжения Кавказского
фронта. Тогда была предпринята попытка заменить переоборудованные суда
румынскими кораблями, бездействовавшими в устье Дуная. Румыния в
принципе не возражала, А.И.
Гучков дал лишь условное согласие. Еще
труднее оказалось найти надежные войска. Когда М. В. Алексеев попытался
организовать небольшую пробную экспедицию к малоазиатским берегам, она
сорвалась из-за отказа солдат участвовать в наступательных действиях.
В апреле вопрос о Босфорской экспедиции был вновь поставлен на
обсуждение в Ставке с участием П.Н. Милюкова и
А.И. Гучкова. На этот
раз министр иностранных дел и его единомышленники потерпели поражение.
Было признано, что экономическая разруха и воздействие революции на
армию не позволяют осуществить задуманную операцию. Милюков и
руководители Морского штаба Ставки и после этого пытались продолжать
борьбу, доказывая, как своевременно было бы поставить выступающую против
аннексий “революционную демократию” перед свершившимся фактом.
Глава
внешнеполитического ведомства полагал, что, если до конца мая не будет
отдано соответствующей директивы, придется распроститься с мечтой о
проливах, и России, вероятней всего, навяжут их нейтрализацию. Но эти
доводы успеха не имели. П.Н. Милюков смог записать себе в актив только
то, что до последнего дня своего пребывания в правительстве он “не дал
возможности союзникам иметь право говорить, что Россия отказалась от
проливов”3).
Сосредоточению внимания на решении черноморской проблемы косвенно
способствовало
такое обстоятельство, как вынужденное изменение позиции в
польском вопросе
Временное правительство сначала думало следовать
царскому плану создания “целокупной” Польши в составе России, исключив
лишь монархическую форму связи. Еще 6 марта 1917 г. в беседе с
английским послом Дж. Бьюкененом
П.Н. Милюков решительно высказывался
против независимости Польши, за ее автономию в рамках единого
Российского государства. Но вскоре интересы соглашения с
мелкобуржуазными партиями побудили отступить от этой позиции.
Первой
реакцией кабинета Г.Е. Львова на обращение Петроградского Совета к
польскому народу явилось поспешное принятие постановления об учреждении
ликвидационной комиссии по делам Царства Польского, в котором
упоминалось о предстоящем создании польского государства4). Развитие
тезисов Петроградского Совета по польскому вопросу в “Известиях”,
реакция польских кругов и союзников показали, что сделанный шаг явно
недостаточен. И уже 17 марта Временное правительство вынуждено было
выступить с воззванием, в котором высказывалось за создание независимой
Польши из всех земель, где большинство населения составляли поляки.
Правда, при этом были сделаны две существенные оговорки, дававшие
русскому империализму надежду подчинить будущую Польшу своему влиянию:
выдвигалось условие вступления нового государства в “свободный” военный
союз с Россией; российское Учредительное собрание должно было
санкционировать “новый братский союз” и необходимые изменения территории
России5).
Задачи переустройства Юго-Восточной Европы и балканский вопрос
традиционно занимали особое место во внешнеполитических планах России.
Их предполагалось решать в духе панславизма, давно ставшего официальной
идеологией кадетов. Намечалось “освобождение” порабощенных немецким
империализмом славянских народностей, часть которых должна была
“слиться” с Россией (области с украинским населением), а часть —
образовать сравнительно крупные чешско-словацкое и сербо-хорватское
государства, в которых этнически родственная “освободительница”
пользовалась бы, по расчетам русских империалистов, преобладающим
влиянием.
Но если царизм претендовал на единоличное решение судьбы
чешского и словацкого народов и планировал создание вассального Чешского
королевства, то П.Н. Милюков публично признал, что Чехия должна быть
освобождена, а чехословацкий вопрос будет окончательно разрешен Антантой
в целом6). Смысл такой перемены заключался в желании внести разложение в
стан врага и сблизить русскую политику с французской и английской.
План ослабления австро-венгерского соперника не ограничивался
отторжением славянских областей Двуединой монархии
П.Н. Милюков считал
желательным “объединение” за счет Австро-Венгрии также итальянских и
румынских земель, во втором случае, видимо, рассчитывая благожелательной
политикой закрепить русское влияние в Румынии.
Царизм в борьбе за позиции на Балканах делал главную ставку на Сербию.
П.Н. Милюков, не отказываясь от покровительства Сербии и поддержки
проекта создания вокруг нее крупного югославянского государства, в то же
время считал важным исправить “ошибку” царской дипломатии в отношении
другой славянской страны — Болгарии. Он надеялся, что обещанием
территориальных вознаграждений можно будет перетянуть Болгарию на
сторону Антанты. Потерю этой страны он считал крупной ошибкой
сазоновской и западной дипломатии. “С Болгарией, как с нашей союзницей,
— говорил министр на Чрезвычайной следственной комиссии Временного
правительства, — мы покончили бы с Турцией очень легко… и, конечно, мы
имели бы давно в наших руках проливы”7).
Еще 7 марта П.Н. Милюков телеграфировал в Швейцарию для агента
Министерства иностранных дел А.Н. Мандельштама о важности использовать
обстановку, созданную новым положением в России, в целях разрыва
Болгарии с прежними союзниками и перехода ее в лагерь Антанты. Министр
предписывал А.Н. Мандельштаму не упускать случая завязать сношения с
болгарскими эмиссарами. Предвидя трудности осуществления столь крутого
поворота в болгарской политике, П.Н. Милюков выражал готовность
обсудить совместно с союзниками всякое предложение о сближении с
Болгарией.
Двумя неделями позднее сходные инструкции получил посланник в
Норвегии Н.К. Гулькевич, к которому вторично, на этот раз письменно,
обратился со своими предложениями сепаратного мира болгарский посланник
в Берлине Д. Ризов. В конце марта поступило сообщение от русского
генерального консула в Салониках В. Каля, который указывал на
благоприятную обстановку для попыток перетянуть Болгарию и наличие в его
распоряжении средства “завязать сношения с некоторыми болгарскими
главарями”.
В инструктивных телеграммах Калю П.Н. Милюков рекомендовал
прежде всего выяснить настроения в Болгарии и шансы перехода ее на
сторону Антанты. Что касается возможных условий сделки, то министр
считал формулировку их преждевременной, так как они будут зависеть от
характера такого перехода. П.Н. Милюков старался привлечь к реализации
своего замысла также французскую и английскую дипломатию, которые,
однако, предпочли занять выжидательную позицию. Прощупывание почвы
показало, что переход Болгарии на сторону Антанты окажется возможным
лишь в том случае, если военное положение Германии будет явно
скомпрометировано.
Апрельский кризис в России также не способствовал
перемене симпатий в Софии
Помимо Болгарии известные надежды возлагались при
П.Н. Милюкове на
возможность сепаратного мира с Турцией, по которому Россия получила бы
особые права на проливах по образцу Ункяр-Искелесийского договора. В
марте из Турции начали проникать сведения, что русская революция
произвела на страну угнетающее впечатление, в оппозиционных кругах зреет
идея переворота и сепаратного мира с Антантой и даже в среде офицерства
возлагают последнюю надежду на тот же сепаратный мир. Предварительный
зондаж показал, однако, что в Стамбуле не согласны идти дальше не
удовлетворявшего русский империализм плана нейтрализации проливов и
дарования автономии Армении.
Апрельские события в России несколько
ободрили турецкие политические круги и, как и в случае с Болгарией,
побудили их занять выжидательную позицию. Турецкие дипломаты высказывали
теперь мнение, что Россия находится “в состоянии анархии и не имеет еще
окончательного правительства”. Они выражали надежду на фактическое
прекращение военных действий на русском фронте в связи с декларацией
Временного правительства об отказе от захватов и падения дисциплины в
русской армии8).
Программа П.Н. Милюкова в греческом вопросе была подробно изложена в
телеграммах послам в Афинах и Париже от
06 апреля. Министр прокламировал
в них отказ от какой-либо поддержки короля Константина и его
правительства. Он подчеркивал необходимость полного единения с Францией
в греческом вопросе. Вместе с тем П.Н. Милюков считал, что
окончательный приход к власти либералов и развитие националистических
стремлений греков может оказаться в противоречии с интересами России и
значительно затруднить союзникам умиротворение Балкан.
Что касается планов Временного правительства в Скандинавии, П.Н.
Милюков в беседе с корреспондентом норвежской газеты “Афтенпостен”
выразил надежду, что установление в России нового строя и восстановление
в полном объеме автономии в Финляндии рассеют безосновательные опасения
скандинавских стран за свою безопасность и будут способствовать
улучшению отношений с ними9). В этом заявлении содержался и намек на
желательность снятия с повестки дня обещанных при царизме переговоров со
Швецией о статусе Аландских островов.
На Ближнем Востоке П.Н. Милюков считал важной задачей союзников
освобождение армян и арабов от турецкого ига10), то есть раздел
оттоманского наследства. Кадетская “Речь” (5 мая 1917 г.) советовала
турецким армянам присоединиться к русским армянам и создать себе свою
автономную жизнь “в пределах великой России, под эгидой демократической
республики…”
В Персии Временное правительство намеревалось проводить прежнюю политику,
опираясь на поддержку Великобритании. В инструкции поверенному в делах в
Тегеране от 17 марта П.Н. Милюков прямо указывал, что политика России в
Персии “не потерпит никакого изменения” и что он “будет придерживаться
полного взаимодействия с Англией в персидских делах…” Он лишь
предупреждал
В. Минорского, что при новом строе русской дипломатии “нельзя открыто
выступать против либеральных веяний в Персии”, а потому необходимо
предоставлять инициативу в подобных вопросах “английскому посланнику,
оказывая ему со своей стороны поддержку в его начинаниях”11).
На Среднем и Дальнем Востоке Временное правительство, как и царское,
стремилось заморозить существующий раздел сфер влияния, поскольку
европейская война приковывала все силы и не позволяла вести активной
политики в других районах. Никакой принципиальной перемены отношений с
зависимыми странами здесь, как и в Персии, не предполагалось.
Временное правительство старалось оправдать надежды буржуазии в том, что
ее экономические интересы на международной арене будут теперь ограждены
тверже, чем при старом режиме. Основой отношений с союзниками в этой
области на текущий год должна была остаться программа Петроградской
конференции. (На конференции были уточнены стратегические планы кампании
1917 года, в которой Антанта стремилась возложить основную тяжесть
военных операций на Россию, а также рассмотрены вопросы финансирования
России.)
Но систему заграничного снабжения предполагалось реорганизовать
таким образом, чтобы основные
вопросы решались впредь в Петрограде и при
руководящей роли русских ответственных лиц
Что касается перспектив, то намечалось развернуть подготовку к
послевоенной конкурентной борьбе и, в частности, занять твердую позицию
в отношении рекомендаций союзной экономической конференции 1916 года в
Париже. Ее решения в случае их утверждения лишили бы страну свободы
определения послевоенной экономической политики, заранее предоставляя
особые права и преимущества союзным державам.
Правительство Львова — Милюкова унаследовало от прошлого определенную
систему международных связей, в которых на первом месте стоял давний
союз с Францией, важную роль играли отношения с Англией, а на Дальнем
Востоке — новый союз с Японией. Эти узы оно считало нужным сохранить и
упрочить12), но внесло в прежнюю ориентацию некоторые коррективы. Еще до
Февральской революции в кругах Прогрессивного блока кадеты высказывали
мнение, что Франция истощена и единственным реальным союзником является
Англия. От позиции последней в большей мере, чем от любой другой державы
Антанты, зависело получение Россией Черноморских проливов.
Наконец,
обещание независимости Польше уменьшило ценность соглашения с Францией о
взаимной свободе определения европейских границ. Все это привело к
некоторому усилению при Временном правительстве английского крена
внешней политики. Тем не менее значительное объективное совпадение
интересов с Францией поддерживало значение франко-русского союза,
который П.Н. Милюков считал основой своей европейской политики.
Определенное влияние на международную ориентацию Петрограда оказало
вступление в войну США (21 марта/3 апреля). Русская буржуазия и
Временное правительство радостно приветствовали это событие, расценивая
нового союзника как могучую силу, в первую очередь экономическую,
содействие которой обеспечивает конечную победу Антанты. С помощью США
надеялись также ослабить становившуюся все более чувствительной
экономическую зависимость от Англии.
П.Н. Милюков как в публичных
выступлениях, так и в деловой переписке с коллегами по кабинету не раз
указывал, что экономическое и политическое сближение с Америкой может
иметь “крупное значение”, и называл его “одной из важнейших ближайших
задач наших”13).
К развитию союза с Японией Временное правительство подходило осторожно,
не желая нанести какого-либо ущерба своим отношениям с Англией и США и
делать дополнительные уступки японскому империализму.
Преемственность характера, а в значительной мере и целей внешней
политики вместе с общим подходом к старому государственному механизму
предопределили крайне бережное отношение наследников самодержавия к
аппарату царского МИД. П.Н. Милюков откровенно признает в воспоминаниях,
что “ценил заведенную машину с точки зрения техники и традиций”, и
ставит себе в заслугу, что был министром, “который не уволил никого из
служащих”. Действительно, больших изменений в структуру дипломатического
ведомства при нем не вносилось, если не считать восстановления одно
время упраздненного Правового департамента и замены II департамента
Экономическим14). Почти нетронутой осталась система заграничных
представительств. (Правда, решено было ликвидировать агентуру Шестого Департамента
полиции при посольствах, осуществлявшую прежде слежку за
русскими политэмигрантами, но она являлась частью аппарата
Министерства
внутренних дел.)
Перемены в личном составе дипломатического ведомства были количественно
незначительны
Существо их сводилось к усилению влияния в Министерстве
ведущей буржуазной партии. Товарищ министра А.А. Половцев вскоре
уступил свой пост работавшему до того директором II департамента видному
кадету Б. Э. Нольде. Место последнего занял другой видный кадет П. Б.
Струве. Обязанности начальника Дипломатической канцелярии при Ставке
вместо ушедшего по болезни Н.А. Базили стал исполнять кадет князь Г.
Трубецкой.
Намеченные и отчасти осуществленные при
П.Н. Милюкове
перемены в составе заграничных представительств касались преимущественно
постов в малых монархических странах. Было предложено подать в отставку
послу в Испании Н.А. Кудашеву, посланникам П. С. Боткину (Португалия),
К. К. Буксгевдену (Дания),
Н.К. Гулькевичу (Норвегия) и
А.С.
Сталевскому (Мексика). А.В. Неклюдова намечалось переместить из
Стокгольма в Мадрид. При правительствах всех великих держав были
сохранены дипломаты царского времени, исключая посла в США Ю. А.
Бахметева, который ушел в отставку по собственной инициативе в знак
несогласия с внутренней политикой Временного правительства.
Ближайшая задача дипломатии П.Н. Милюкова заключалась в том, чтобы
добиться признания Временного правительства законным и полноправным
наследником царизма в международных делах. 04 марта правительство Г.Е. Львова официально обратилось к союзникам и
отдельно к нейтральным странам с просьбой о признании. В соответствующих
циркулярных телеграммах за границу подтверждалась верность всем
международным обязательствам и обещаниям царизма. Союзников заверяли в
решимости России бок о бок с другими державами Антанты “сражаться с
общим врагом до конца, непоколебимо и неутомимо”. В тот же день П.Н.
Милюков передал письма аналогичного содержания союзным послам в
Петрограде, прося их о содействии в осуществлении намеченного курса.
Английский посол Дж. Бьюкенен передал
П.Н. Милюкову, что до признания
его страна хочет “получить уверенность, что новое правительство готово
продолжать войну до конца и восстановить дисциплину в армии”.
Французский посол М. Ж. Палеолог, в свою очередь, потребовал от Милюкова,
чтобы “правительство немедленно провозгласило о своем решении продолжать
войну a outrance (до конца) и заявило о своей верности союзникам”.
Министр заверил послов, что желаемые гарантии будут даны15).
06 марта Временное правительство приняло, а на следующий день
опубликовало обращение к населению о войне до победного конца и верности
соглашениям с союзниками.
Получив 5—6 марта извещения о признании Францией, Италией и
Великобританией Временного правительства де-факто,
П.Н. Милюков просил
союзных послов ускорить юридическое признание. 08 марта П.Н. Милюков предписал русским представителям в союзных странах
постараться получить письменные ответы на обращение Временного
правительства от 04 марта.
К 22 марта Временное правительство было юридически признано помимо
союзников и США также некоторыми нейтральными и зависимыми странами —
Персией (7.III), Норвегией (10.III), Монголией (13.III) и Швецией
(19.III).
В конце марта—апреле последовало юридическое признание Временного
правительства почти всеми остальными нейтральными странами — Бразилией
(26.III), Голландией (22.IV), Данией, Испанией, Китаем, Сиамом, Уругваем
(30. III), Швейцарией.
Финалом деятельности П.Н. Милюкова-министра стала его позиция в дни
Апрельского кризиса,
возникшего на почве конфликта по вопросам внешней
политики
В ходе апрельских событий Временное правительство колебалось
между твердым курсом, который предусматривал применение вооруженной силы
против недовольных, и компромиссом с умеренными социалистами, ведшим к
созданию коалиции. Непосредственным поводом послужила нота П.Н.
Милюкова от 18 апреля/1 мая 1917 г. союзным правительствам,
сопровождавшая декларацию Временного правительства от 27 марта/9 апреля.
В правительственной декларации наряду с подтверждением верности
обязательствам перед союзниками говорилось, что “цель свободной России —
не господство над другими народами, не отнятие у них национального
достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение
прочного мира на основе самоопределения народов”.
Опасаясь ухудшить
отношения с западными державами, П.Н. Милюков согласился передать
декларацию союзникам, но при этом сопроводить ее нотой, разъясняющей
намерения русского правительства. В ноте подчеркивалось “стремление
довести мировую войну до решительной победы”, а также выражалась
уверенность, что “передовые демократии найдут способ добиться тех
гарантий и санкций, которые необходимы для предупреждения новых кровавых
столкновений в будущем”. “Нота Милюкова”, опубликованная в столичных
газетах 20 апреля/3 мая, вызвала многочисленные демонстрации протеста и
привела к политическому кризису. 2/15 мая П.Н. Милюков подал в отставку.
Впоследствии он описал Февральскую революцию и свою роль в ней, а также
последующие события до октября 1917 года в “Истории второй русской
революции” (София, 1921—23; Париж, 1927 г.). Милюков видел цель
кадетской партии в ликвидации политической роли Советов и в создании
“сильной власти”, способной обуздать большевиков и продолжать войну,
участвовал в Совещании пяти партий (июль), в Государственном совещании (август),
во Временном совете Российской республики.
Октябрьскую революцию Павел Николаевич встретил враждебно
С конца 1917
года был одним из организаторов попыток объединения антибольшевистских
сил в России и за границей, в том числе путем союза с Германией. В конце
1918 года он был направлен для переговоров о военной помощи в Париж, но
выслан правительством Клемансо как германофил. Также был членом комитета
освобождения России, созданного в январе 1919 года в Лондоне
при материальной поддержке правительства А.В. Колчака, редактором
еженедельника “The New Russia”.
В 1920 году Павел Николаевич обосновался в Париже. С марта 1921 года он
стал редактором выходившей там на русском языке газеты “Последние
новости”, которую превратил в наиболее читаемый печатный орган
российской эмиграции. Милюков был учредителем и председателем Общества
русских писателей и журналистов, Клуба русских писателей и ученых,
Комитета помощи голодающим в России. Возглавлял празднование 100-летия
восстания декабристов, 200-летия со дня рождения Петра I, юбилея
Московского университета, “Дня русской культуры” и других юбилеев.
Выступал с докладами и лекциями во многих странах, особенно часто в
Чехословакии. В 1927 году на основе лекций, прочитанных в 1921 году в
Бостоне, издал двухтомную книгу о гражданской войне “Россия на переломе”.
Одновременно писал многочисленные статьи для “Последних новостей”,
“Иллюстрированной России”, “Британской энциклопедии” и других изданий.
Подготовил к публикации новое издание “Очерков по истории русской
культуры”, посвятив его умершей в 1935 году жене. Оставался, как и
раньше, страстным библиофилом.
В эмигрантский период в П.Н. Милюкове по-прежнему органично
сосуществовали политик и историк: занятия историей научили его
сдержанности, философскому подходу к действительности; политическая
деятельность развила в нем глубину проникновения в историческое прошлое,
умение ассоциативно мыслить, он всегда, по собственному признанию,
стремился связать прошлое с настоящим.
П.Н. Милюков тяжело переживал обострение международной обстановки
накануне Второй мировой войны, усиление фашистской Германии, Мюнхенское
соглашение и оккупацию Чехословакии. Он одобрил заключение
советско-германского пакта 1939 года, но считал неизбежным нападение
Германии на СССР. В этом случае, считал Павел Николаевич, русская
эмиграция “должна безоговорочно быть на стороне своей Родины”.
Отступление советских войск воспринимал трагически, Сталинградскую битву
оценивал как поворотный этап в войне.
Несмотря на столь кратковременное пребывание на посту министра
иностранных дел дипломатия П.Н. Милюкова знала свои успехи и свои
неудачи. Ему в сравнительно короткий срок удалось обеспечить признание
Временного правительства союзными державами и взаимное подтверждение
принятых ранее обязательств. Однако неудача постигла П.Н. Милюкова в
вопросе об условиях соблюдения соглашения о разделе Азиатской Турции.
Скончался П.Н. Милюков 31 марта 1943 г. Его похоронили в Экс-ле-Бен на
временном участке. Вскоре после окончания войны выяснилось, что могиле
грозит уничтожение. Тогда старший сын Милюкова Николай Павлович перевез
гроб с телом отца в Париж, в семейный склеп на кладбище Батиньоль.
Ниже публикуются отрывки из воспоминаний П.Н. Милюкова, а также
некоторые документы
Российский министр иностранных дел П.Н. Милюков
дипломатическим представителям России за границей
Циркулярная телеграмма
4/17 марта 1917 г.
№ 967.
Известия, переданные петроградским телеграфным агентством, уже
ознакомили Вас с событиями последних дней и с падением старого
политического строя в России, который беспомощно рухнул под напором
народного негодования, вызванного несостоятельностью этого режима, его
злоупотреблениями и преступной непредусмотрительностью. Ненависть к
павшему режиму объединила все здоровые элементы нации и обусловила
легкое и скорое завершение кризиса. После этого, как все население
страны с небывалым энтузиазмом встало под знамена революции и армия
оказала ему быструю действенную помощь, народное движение в течение
одной недели одержало решительную победу. Скорая победа позволила
сократить количество жертв до размеров, неслыханных в летописях
переворотов подобного размаха и такого значения.
Император Николай II актом, датированным: Псков 2/15 марта 1917 г., —
отрекся от престола за себя и за наследника, великого князя Алексея
Николаевича, в пользу великого князя Михаила Александровича. При
сообщении ему об этом, великий князь Михаил Александрович в свою очередь
отказался актом, датированным: Петроград, 3/16 марта 1917 г. — от
принятия верховной власти до того момента, когда учредительное собрание,
избранное всенародным голосованием, установит новую форму правления и
новые основные законы России. Этим же актом великий князь Михаил
Александрович призвал всех русских граждан подчиниться, в ожидании
окончательного выявления народной воли, Временному правительству,
созданному по почину государственной думы и облеченному всею полнотою
власти.
Состав Временного правительства и его политическая программа
обнародованы и сообщены за границу.
Правительство, принимая на себя бремя власти в момент тягчайшего
внутреннего и внешнего кризиса, равного которому Россия не переживала за
все время своей истории, ясно сознает всю громадную ответственность,
падающую на него. Правительство прежде всего приложит усилия к
устранению результатов тяжких ошибок, совершенных в прошлом, к
обеспечению порядка и спокойствия внутри страны и, наконец, к подготовке
условий, необходимых для того, чтобы суверенная воля нации могла
свободно определить ее судьбу.
В области внешней политики кабинет, в котором я принял портфель министра
иностранных дел, будет относиться с неизменным уважением к международным
обязательствам, принятым павшим режимом, верный обещаниям, данным
Россией. Мы будем неуклонно укреплять отношения, связующие нас с другими
дружескими и союзными нациями, и мы уверены в том, что эти отношения
сделаются еще более близкими и прочными при установленном Россией новом
режиме, который будет руководствоваться демократическими принципами
уважения к малым и большим нациям, свободы их развития и доброго
согласия между народами.
Но правительство ни на минуту не забывает о тех тяжелых внешних
обстоятельствах, при которых оно принимает власть. Россия не желала
войны, обагряющей мир кровью почти три года. Однако, являясь жертвой
давно задуманного и подготовленного нападения, она будет, как и до сих
пор, бороться с завоевательными замыслами хищнической расы, увлеченной
мечтой об установлении недопустимой гегемонии над соседними народами и
попытавшейся заставить Европу XX века пережить позор господства
прусского милитаризма.
Верная договору, неразрывными узами связующему ее со славными союзниками,
Россия решила, подобно им, во что бы то ни стало, добиться установления
эры мира между народами путем образования международной организации,
прочной и обеспечивающей уважение к праву и справедливости. Бок о бок с
ними она будет сражаться с общим врагом до конца, непоколебимо и
неутомимо. Правительство, членом которого я являюсь, посвятит всю свою
энергию достижению победы и приложит все усилия к исправлению в возможно
короткий срок ошибок прошлого, которые могли парализовать до сего
времени порыв и дух самопожертвования русского народа. Оно твердо
уверено, что великий энтузиазм, воодушевляющий ныне всю нацию,
удесятерит силы и приблизит час окончательного торжества возрожденной
России и ее доблестных союзников.
Я прошу Вас сообщить министру иностранных дел содержание настоящей
телеграммы и оставить ему ее в копии.
Милюков
АВПРИ, ф. Секретный архив, оп. 467, д. 684/726, л. 2—4.
Российский министр иностранных дел П.Н. Милюков
дипломатическим представителям России при союзных державах
Циркулярная телеграмма
18 апреля/1 мая 1917 г.
№ 1721
№ 2. “27 марта сего года Временное правительство опубликовало обращение
к гражданам, в котором содержится изложение взглядов правительства
свободной России на задачи настоящей войны. Министр иностранных дел
поручает мне сообщить Вам означенный документ и высказать при этом
следующие замечания. Враги наши в последнее время старались внести
раздор в междусоюзные отношения, распространяя вздорные сообщения, будто
Россия готова заключить сепаратный мир с срединными монархиями. Текст
прилагаемого документа лучше всего опровергает подобные измышления.
Вы усмотрите из него, что высказанные Временным правительством общие
положения вполне соответствуют тем высоким идеям, которые постоянно
высказывались, вплоть до самого последнего времени, многими выдающимися
государственными деятелями союзных стран и которые нашли себе особенно
яркое выражение со стороны нашего нового союзника, великой
заатлантической республики, в выступлениях ее президента. Правительство
старого режима, конечно, не было в состоянии усвоить и разделить эти
мысли об освободительном характере войны, о создании прочных основ для
мирного сожительства народов, о самоопределении угнетенных
национальностей и т.п. Но Россия освобожденная, может в настоящее время
заговорить языком, понятным для передовых демократий современного
человечества, и она спешит присоединить свой голос к голосам союзников.
Проникнутые этим новым духом освобожденной демократии заявления
Временного правительства, разумеется, не могут подать ни малейшего
повода думать, что совершившийся переворот повлек за собой ослабление
роли России в общей союзной борьбе. Совершенно напротив, всенародное
стремление довести мировую войну до решительной победы лишь усилилось
благодаря сознанию общей ответственности всех и каждого. Это стремление
стало более действенным, будучи сосредоточено на близкой для всех и
очередной задаче — отразить врага, вторгнувшегося в самые пределы нашей
родины. Само собой разумеется, как это и сказано в сообщаемом документе,
Временное правительство, ограждая права нашей родины, будет вполне
соблюдать обязательства, принятые в отношении наших союзников. Продолжая
питать полную уверенность в победоносном окончании настоящей войны в
полном согласии с союзниками, оно совершенно уверено в том, что поднятые
этой войной вопросы будут разрешены в духе создания прочной основы для
длительного мира и что проникнутые одинаковыми стремлениями передовые
демократии найдут способ добиться тех гарантий и санкций, которые
необходимы для предупреждения новых кровавых столкновений в будущем”16).
АВПРИ, ф. Секретный архив, оп. 467, д. 684/725, л. 13—14.
Из “Воспоминаний”17) П.Н. Милюкова
Меня часто упрекали по поводу той части моих воспоминаний, которая была
напечатана в “Русских записках” 1938—1939 гг. и к которой я перехожу
теперь, — что я слишком много говорил там о политике и слишком мало о
самом себе. Мое извинение заключается в том, что за это время моя жизнь
слишком тесно переплелась с моей политической деятельностью, чтобы
оставалось много места для моей личной жизни. Правда, в самой области
политики я мог бы больше подчеркивать мою личную роль, чем я это сделал.
Но о ней слишком много говорили другие, и притом не всегда в смысле
одобрения. Меня обвиняли скорее в том, что я эту свою личную роль
слишком подчеркивал. Могу только сказать, что так выходило фактически и
что мое личное самолюбие никогда не играло тут никакой роли: думаю, что
те, кто знал меня ближе, с этим согласятся. Чувствую, однако, что в
порядке исторического изложения, оглядываясь на прошлое, я действительно
должен пойти дальше в направлении самооценки. Те, кто захочет сравнить
мое изложение здесь с печатным текстом моих статей в “Русских записках”,
вероятно, заметят эту разницу и, быть может, будут посылать мне теперь
обратные упреки: в преувеличении моей личной роли в событиях. Но человек,
который поставил себе определенную задачу и ее в известной степени
выполнил, не может, оставаясь вполне откровенным, отказаться от
объяснения фактов в порядке поставленной им цели и тем самым слить уже
не себя с событиями, а в известной степени события с собой. Совпадение
намерений с достижениями может считаться его личной заслугой,
несовпадение — его личной неудачей. Гордиться тут мне нечего, ибо неудач
было гораздо больше, чем заслуг, — не только вследствие неблагоприятных
обстоятельств, но и по существу выбранной мною вполне сознательно роли.
Но и признавая, что цель моя оказалась неосуществима, я и теперь не
поставил бы себе никакой другой задачи.
Стр. 175.
Я писал, по собственному убеждению, “историю”, а не “мемуары”. Меня
обвиняли также в том, что в своей критике я проводил взгляды своей
партии и сделал их как бы основной осью своего изложения. Это обвинение
— если считать его обвинением — отчасти верно; но оно парализуется самым
существом проводимых взглядов. Я не раз упоминал уже здесь, что не
только мы, но и наши противники считали Февральскую революцию “буржуазной”,
а не “социалистической”. Партия Народной свободы была самой левой из
политических партий, к которым могло быть прилагаемо это название. Она
не была ни партией “капиталистов”, ни партией “помещиков”, как ее
старалась характеризовать враждебная пропаганда. Она была “надклассовой”
партией, не исключавшей даже тех надклассовых элементов, которые имелись
в социализме. Она отрицала лишь исключительный классовый характер
социалистической доктрины и то, что в тогдашнем социализме было
антигосударственного и утопического. И в этом отрицании ее взгляды
поневоле разделялись всей той умеренной частью социализма, которая
вместе с нею делала “буржуазную” революцию. Это внутреннее противоречие
продолжало существовать на всем протяжении существования Временного
правительства. От него были свободны и внутренне последовательны только
большевики. И наша критика поведения так называемой “революционной
демократии” была обращена именно на это противоречие — на неспособность
умеренных социалистических партий устранить те антигосударственные и
утопические элементы, которые противоречили взглядам, общим у них с нами.
Они, как увидим, и сделались жертвой этого противоречия. Таков исходный
пункт той критики, которой мы — и в частности я в своей “Истории” —
подвергали их политическое поведение.
Стр. 471—472.
…Я не боюсь, что в итоге моя роль окажется преувеличенной, потому что
это — роль побежденного, и единственное мое оправдание в том, что я не
ответственен за поражение, мной предвиденное.
Я не имею в виду двух первых месяцев — март и апрель 1917 г., когда я
принимал участие во власти первого состава Временного правительства и
когда мне приходилось вести активную борьбу на три фронта: оборона
против циммервальдизма за сохранение общей внешней политики с союзниками,
против стремлений Керенского к усилению его собственной власти и за
сохранение полноты власти правительства, созданного революцией. Во всех
трех направлениях мои усилия оказались тщетными, и я принужден был выйти
из состава правительства. Но на этом не кончилась моя политическая
деятельность. Мои партийные единомышленники остались у власти — и, уже
ввиду общей уверенности социалистов, что русская революция есть
революция “буржуазная”, должны были остаться в правительстве при всех
трех дальнейших коалициях “цензовых” элементов с социалистами, меняясь
только в составе. В качестве председателя Центрального комитета партии я
должен был принимать участие в подготовке и в осуществлении всех этих
перемен, за исключением последней. Точно так же я участвовал и в
выступлениях политических организаций, окружавших правительство, и в
двух представительных собраниях, организованных второй и третьей
коалицией в Москве и Петрограде с целью (хотя и недостигнутой)
поддержать падавший авторитет этих коалиций. Противник Керенского, я
принужден был здесь поддерживать его, как единственный сохранившийся
обломок общенациональной власти, созданной революцией.
Стр. 473.
В чьи руки досталась всероссийская власть первого правительства,
“выбранного русской революцией”? Сравнивая его состав со списками,
исходившими из разных общественных кругов, мы видим, что он был далеко
не случайным. Случайным в нем был в известной степени элемент, введенный
в качестве представительств различных фракций прогрессивного блока. Один
момент могло казаться, что и “лидерство” блока займет соответствующее
место в кабинете министров. Но это был очень короткий момент, и это
только могло “казаться”. Отражение этого можно, пожалуй, найти на первых
страницах “Записок” Суханова, в некоторых выражениях Шульгина, — может
быть, в нашем Центральном комитете. Но знающие меня близко могут
удостоверить, что я никогда не стремился сам занять первое место. Если
иногда я на нем и оказывался, то так слагались обстоятельства, и я
принимал свершившийся факт как исполнение моего общественного долга.
Обстоятельства при создании Временного правительства сложились гораздо
иначе, и я принял в нем ту долю влияния и власти, которую приписывало
мне единодушное общественное мнение. В общем итоге эта доля была
невелика: она оказалась меньше, чем я хотел бы. И я с самого начала
решил было сделать отсюда соответствующий вывод, но сделал его только
позднее, после сделанного опыта, — и, как увидим не без борьбы. Моей
вины в уходе от власти не было.
Стр. 474.
От состава первого Временного правительства перехожу к его деятельности
в первое время. Она носит двоякий характер. С одной стороны, руководимое
желанием дать стране первые основы демократического строя и связанное
своим соглашением с Советом р. и с. депутатов, правительство спешит
приготовить и опубликовать основные акты нового порядка. В этом
отношении его работа облегчена богатым материалом законопроектов, давно
уже разработанных законоведами партии Народной свободы и залежавшихся в
Государственных Думах всех созывов. С другой стороны, правительство
утопает в массе вопросов, возникающих ежедневно и требующих немедленного
решения. В Думах это называлось “вермишелью”, и с решениями не
торопились; здесь ждать было нельзя, так как эти мелочи были связаны с
созданием нового порядка. Министры собирались каждый день, днем и
вечером; составлять повестки и готовить доклады было некогда. В. Д.
Набоков взял на себя трудную задачу “управляющего делами”, но
упорядочить ход дел ему удалось далеко не сразу. Князь Львов оказался
неудачным председателем: он не был в состоянии руководить прениями и
большей частью молчал, не имея своего мнения. Единственный голос власти
в заседаниях принадлежал Керенскому, перед которым председатель
совершенно стушевывался. “Часто было похоже на какое-то робкое
заискивание”, — замечает Набоков. Мои стычки с Керенским приводили
обыкновенно все собрание в конфуз и в состояние нерешительности. Нужны
были особенные усилия, чтобы заставить собрание высказаться. Протоколов
прений и голосований не велось с сознательным намерением сохранить
фикцию единства правительства. Впрочем, прения, часто горячие, велись
только по принципиальным вопросам в конце вечернего заседания, когда
канцелярия удалялась. На дневные заседания министры приходили, уже
утомленные работой в своих министерствах, опаздывали и в полусне
выслушивали очередные доклады, не зная заранее их содержания.
Стр. 479.
Итак, я получил во Временном правительстве первого состава пост министра
иностранных дел, давно намеченный для меня общественным мнением и
мнением моих товарищей. Мое положение казалось очень прочным, да оно
таковым и было — вначале. Про меня говорили, что я был единственным
министром, которому не пришлось учиться на лету и который сел на свое
кресло в министерском кабинете на Дворцовой площади как полный хозяин
своего дела. Я, кажется, был также единственным, который не уволил
никого из служащих. Я ценил заведенную машину с точки зрения техники и
традиции. Я знал, что в составе служащих есть люди, не разделяющие моих
взглядов на очередные вопросы внешней политики, но не боялся их влияния
на меня и полагался на их служебную добросовестность. Я собрал всех
служащих при вступлении в министерство и указал им на единство нашей
цели и на необходимость считаться с духом нового режима.
Я, конечно, не считал это министерство “легким”, как Штюрмер. Я хотел
сам входить во все, и масса времени уходила на ознакомление с текущим
материалом, с ежедневной корреспонденцией, с расшифровками “черного
кабинета”, не говоря уже о приемах нужных и ненужных посетителей и
просителей. Часть дня уходила на ежедневные беседы с послами. У меня
собирались Бьюкенен, Палеолог и Карлотти. Сполайкович тоже добивался
участия в этих свиданиях, но “европейские” союзники хотели со мной
беседовать наедине, и сербу я назначал отдельные свидания. Напомню, что
дважды в день я участвовал в заседаниях министров, которые посещал
аккуратно, а среди дня еще находил время заехать в редакцию “Речи”,
чтобы осведомить сотрудников о наиболее важных новостях дня и
сговориться о проведении нашей точки зрения.
Стр. 480—481.
Естественно, возникал вопрос: может ли Россия вообще продолжать войну? А
если не может, то может ли она продолжать прежнюю политику? Оба вопроса,
военный и дипломатический, тесно связывались вместе. Но так обнаженно
они никогда не ставились. Поставить их так — значило бы выйти из войны
посредством сепаратного мира. А это рассматривалось как позор,
несовместимый с честью и достоинством России. И когда, в конце
восьмимесячного периода существования Временного правительства, военный
министр Верховский осмелился намекнуть на возможность сепаратного мира,
он вызвал негодование моего преемника Терещенко и должен был немедленно
уйти в отставку. Итак, прекратить войну признавалось возможным только
путем заключения общего с союзниками мира. Но как настоять на таком мире,
не заставив не только нас, но и их изменить свою политику? А это было,
очевидно, невозможно, и защитники такого решения неизбежно попадали в
заколдованный круг. В этом была сила моей позиции, и топтание на одном
месте после моего ухода показало ее правильность. Надо было неизбежно
продолжать и войну, и политику.
Стр. 482.
______________
1) "Речь", 11 мая 1917 г.
2) Там же.
3) Там же.
4) Документы и материалы по истории советско-польских отношений Т.1, М.,
1963, с. 34-35
5) Там же. с. 35-36.
6) А.Л. Попов. Чехословацкий вопрос и царская дипломатия в 1914-1917 гг.
"Красный архив", 1929, т. 3(34). с. 37.
7) Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний,
данных в 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссии Временного
правительства. Т. 6 М-Л, 1927, с. 366-367.
8) Константинополь и проливы. Т. 2, с. 323-324.
9) "Речь", 23 марта 1917 г.
10) "Русская воля" 29 марта 1917 г.
11) А.В. Игнатьев. Внешняя политика Временного правительства. М.,Наука,
1971, с. 119-120.
12) "Речь", 10 марта 1917 г.
13) А.В. Игнатьев, Указ. соч., с.121.
14) "Известия Министерства иностранных дел.1917" , кн. I-II.Пг, 1917, с.
141-143.
15) П.Н. Милюкова, Воспоминания. Т.2. М.,1991, с. 347-348.
16) Это сообщение было передано правительствам Великобритании, Италии и
Франции 20 апреля/3 мая 1917 г.
17) П.Н. Милюкова, Воспоминания.М.,1991.
МИД
www.pseudology.org
|