От Э. Симмонса. 2 апреля
1965 г.
Дорогой Корней Иванович!
Благодарю Вас за "Высокое искусство", прочел его с волнением и радостью.
Столь многое в этой книге близко и моим интересам. Несмотря на Ваши
скромные заявления в начале книги, Вы в ней выступаете как самый
настоящий ученый но полагающий, как и я, что ученый труд не обязательно
должен быть скучным. Многие ученые – это несостоявшиеся литераторы, а
некоторые литераторы – несостоявшиеся ученые, как Гоголь, например,
когда он пытается писать и преподавать историю. В Вас же ученость и
писательское искусство сочетаются в счастливом союзе талантов, какой
редко найдешь в одном человеке. В Вашей книге столько положений с
которыми я согласен, что перечислить их в письме невозможно. Я поражаюсь
Вашим познаниям в лингвистике и той полнейшей свободе, с какой Вы
ориентируетесь в нескольких Литературах, особенно в английской, первые
познания в которой я получил под руководством видного шекспироведа Дж.Л.
Киттреджа в Гарварде. Одно из главных достоинств Вашей книги – обилие
иллюстраций, от забавнейших "поймать краба" и "черной Марии" в начале
книги до множества поучительных примеров "неточной точности", бедного и
богатого словаря, стиля, слуха, ритма, синтаксиса, интонации и т.д. в
основной её части.
Особенно мне понравилась Ваша расправа с Б.Г. Герни[345], которая
окажется полной неожиданностью для его здешних почитателей. Жаль, что у
Вас не было под рукой его Перевода "Мертвых душ", недавно переизданного,
"коренным образом переработанного" и "горячо встреченного", – думаю, что
Вы бы нашли там материал для критики, аналогичной Вашим замечаниям по
поводу его "Ревизора". А между тем Герни – живой и изобретательный
Переводчик, и таланта у него побольше, чем у большинства других наших
Переводчиков.
Очень ценны Ваши наблюдения над баснями Крылова в передаче сэра Бернарда
Пэйрса[346], который много лет был моим близким другом и незадолго до
смерти не раз выражал свою радость по поводу Ваших похвал его Переводам,
не упоминая, однако, о Ваших упреках. Невыносимые англицизмы – вот что
нарушает очарование его в общем-то искусных переложений, в которых ему
часто удавалось уловить дух оригинала. Есть тут у нас один немного
сумасбродный молодой человек. Гай Дэниелс, мечтающий издать томик своих
Переводов басен Крылова. То, что я видел в рукописи, сделано неплохо. Он
только что выпустил томик Лермонтова, стихи и прозу, много такого, что
раньше на английский не переводилось. Вас позабавило бы его воинствующее
предисловие, в котором большое место уделено проблемам Перевода.
Блестящий раздел о Шекспире в Вашей книге доставил мне огромное
удовольствие. Я слышал о популярности Переводов Радловой на советской
сцене, и Ваш анализ этих Переводов явился для меня откровением. (Прежних
Ваших критических трудов о ней мне не довелось читать.) Разумеется,
Шекспир писал для театра, но в этом нет ничего несовместимого с
поэтическим творчеством. Как Вы знаете – и как следовало бы знать
Радловой, – Шекспир считается величайшим из английских поэтов, и всякий
Переводчик, игнорирующий этот факт, обречен на неудачу. Мне жаль, что Вы
почти не пишете о шекспировских Переводах Пастернака, жаль хотя бы
потому, что здесь многие люди, слабо знающие или вовсе не знающие
русского языка, считают их лучшими Переводами шекспировских драм на
русский.
Ваши взгляды на Констанс Гарнет[347] полностью совпадают с моими (я
писал о ней некролог в "Нью рипаблик"). Я подписываюсь под Вашей хвалой
её заслугам – буквально миллионы американских и английских читателей
впервые приобщились к сокровищам русской классической прозы благодаря
трудам этой героической женщины, – однако о самих её Переводах я сужу
строже, чем Вы. Она не только не воспринимала различий в стиле – у неё
Гоголь, Достоевский, Тургенев, Чехов и др. – все пишут стилем Констанс
Гарнет, а это некий средневикторианский стиль, в котором слышатся
академические предсмертные хрипы. Что ещё хуже, её давнишнее появление
на сцене и популярность её Переводов мешали издателям искать новых
Переводчиков – ведь снова и
снова переиздавать её Переводы обходится
дешевле. Но Вы правы: беда в том, что на первых стадиях её работы не
нашлось компетентного критика, который указал бы ей на её ошибки и
многому мог бы её научить. Не забывайте, что в те времена – да и теперь
– в Америке и Англии трудно найти критика, который интересовался бы
вопросами Перевода и знал бы русский достаточно, чтобы обнаружить
ошибки. А если такие и были наши крупные отделы рецензий едва ли
пожелали бы именно им поручать рецензирование Переводов.
В том, что пишет Сидней Монас, есть доля правды, но он рисует положение
слишком мрачными красками. Едва ли найдется хоть одно сколько-нибудь
значительное произведение русской прозы и драматургии XIX века, которое
не было бы переведено на английский; вышло на английском языке также
немало образцов Литературы древнерусской и XVIII века. Самые выдающиеся
из этих произведений многократно переиздавались, многие из них, особенно
в Англии, – в новых Переводах. С русской поэзией дело обстоит хуже, но
за последнее время вышло огромное количество Переводов
её на английский,
между прочим – три полных новых Перевода "Евгения Онегина", так что
теперь есть уже семь Переводов этого шедевра. Вам, возможно известен
Перевод Владимира Набокова, на который я давал отзыв в "Санди Нью-Йорк
таймс". Он вызвал целую дискуссию. Это четыре тома: один – собственно
Перевод, два – совершенно необычные комментарии и четвертый – русский
текст издания 1837 года и при нём поразительный трактат о просодии,
который должен Вас заинтересовать. Набоков более чем разделяет Ваши
опасения относительно непереводимости "Евгения Онегина" – он полагает
что перевести "Онегина", да и всякое рифмованное произведение на
английский язык рифмованными стихами и притом сохранить его форму "тематически невозможно". Сам он в своем Переводе делает попытку
сохранить ритм, но даже ритмом жертвует, если ритм мешает точной
передаче смысла данной строки. Что касается требования Сиднея Монаса
насчет массового Перевода мемуаров, дневников и т.д. – это едва ли
выполнимо по издательским условиям как здесь, так и в России и любой
другой стране. Когда такие Переводы появляются, на то обычно бывает
какая-то особая причина. В общем, за последние несколько лет в Америке и
в Англии Переводов русской художественной Литературы было множество.
Что же касается качества всех этих Переводов, тут Вы совершенно правы: в
большинстве случаев оно неимоверно низко, особенно в поэзии. Напоминает
то ремесленничество, которое Вы в Вашей книге описываете как типичное
для России XIX века. У нас нет своей "школы Перевода", подобной той
замечательной школе, какая создана в Советском Союзе. За очень немногими
исключениями, Перевод, особенно с живых языков, никогда не считался у
нас "высоким искусством". И не создался у вас тип Переводчика –
художника и ученого. На это есть несколько причин, которые я сейчас не
буду рассматривать, но, пожалуй, главная из них – коммерческий подход
наших издателей, которые не разделяют даже убеждения Пушкина, что
Переводчики – "почтовые лошади просвещения". Проблески возрождающегося
интереса к этому искусству можно усмотреть в недавних демаршах некоторых
наших ведущих поэтов – Одена, Лоуэлла, Уилбура[348], но и они, по Вашим
понятиям, едва ли годятся в Переводчики русской поэзии. Совсем недавно
организована специальная комиссия для создания национального
переводческого центра на деньги, выделенные из Фордовского фонда.
Но что нам действительно нужно – это обширная научная Литература по
теории и критике Перевода, которая установила бы высокие художественные
требования, как это делаете Вы в своей книге. Это содействовало бы
возвышению всей переводческой практики до уровня искусства. Уже по одной
этой причине я бы хотел увидеть Ваше великолепное "Высокое искусство" в
Переводе на английский – книга помогла бы некоторым нашим Переводчикам
осознать, что они работают в искусстве, а не просто заняты делом,
которое приносит им немножко денег. Впрочем, Вы понимаете, что Вашу
книгу, в которой, естественно главное внимание уделено Переводам на
русский язык, особенно трудно как следует перевести на английский.
От К. Чуковского. 15 апреля 1965 г.
Дорогой профессор Симмонс!
Благодарю Вас за дружеское письмо.
Меня очень обрадовало Ваше доброе письмо о моей книжке. Как это чудесно
что и "Пушкин" и "Лев Толстой" вышли in "paperback reissues"[349].
Теперь эти книги станут доступны широким массам. Жду их с нетерпением.
Надеюсь что в книге о Пушкине найду Ваши Переводы "Дара напрасного" и "lines to Anna Kern"[350]. Сэра Бернарда Пэйрса я знал тоже. Это был
очень простодушный, феноменально рассеянный, талантливый человек, я
познакомился с ним на фронте в 1916 году. Кажется, он был военным
корреспондентом "Tiroes’a"[351]. Среди Переводов Пастернака есть
отличные, но я никак не могу заставить себя любить его Переводы "Ромео и
Джульетты", "Гамлета" и др. Поэтому я и не говорю о них в своей книжке.
Сейчас я написал предисловие к сборнику его стихотворений, который
выйдет в нынешнем году в Гослите, и там не упоминаю о его Переводах.
Хотелось бы посмотреть "Dead Souls" by В.G. Guerney[352]. Он дельный
работник, но торопыга, вечно впопыхах, и поневоле ему приходится
халтурить. Очевидно, все дело упирается в доллары. Во всем виновата the
highly commercial attitude of your publishers[353]. Очень хотелось бы
мне подробнее узнать о специальной комиссии, стремящейся создать
National Translation Center[354]. Работает ли эта комиссия? Какие у неё
функции? Достаточно ли она авторитетна? Примет ли она к сердцу качество
Переводов с русского?
Четырехтомный "Eugene Onegin" у меня есть. Очень интересная работа! Я
ведь помню Vld. Nab. четырнадцатилетним мальчиком. Уже тогда он подавал
большие надежды. Его комментарии очень колючие, желчные но сколько в них
свежести, таланта ума! Хотелось бы прочитать Вашу рецензию в "Sunday New
York Times"[355]. Другие Переводы "Евг. Онегина" – особенно Бэбетт Дейч
– ужасны.
Если Вы знакомы с Guy Daniels[356], попросите его прислать мне том его
"Лермонтова". Пожалуйста.
Готовится новое издание "Высокого искусства". Разрешите, пожалуйста,
процитировать там два абзаца из Вашего письма – относительно Гарнет и о
положении переводческого искусства в США.
Мне 83 года, я хвораю и могу не дожить до осени. Но если доживу, буду
счастлив принять Вас у себя в Переделкине. Сейчас я работаю над своей
старой статьей о Walt Whitman’e[357] читаю чудесные книги о нём, написанные Gay Wilson Allen’ом[358]. И жалею, что не читал их раньше.
(…)
От К. Чуковского, без даты.
Дорогой профессор Симмонс!
Спешу поблагодарить Вас и за Ваши книги, и за ласковые надписи на них.
(…)
ещё раз спасибо за драгоценный подарок.
Но тут же позволю себе не согласиться с Вами по одному мелкому поводу.
Ваша рецензия о "Евгении Онегине" в Переводе Юджина Кейдена показалась
мне слишком снисходительной[359]. Можно восхищаться трудолюбием мистера
Кейдена, его добросовестностью, даже его талантливостью, но его Перевод
все же трагически не соответствует подлиннику. (…)
От Э. Симмонса, 26 мая 1965 г.
(…) Рад был узнать, что Вы готовите "Высокое искусство" для нового
издания, и продолжаю мечтать о том, чтобы оно было переведено на
английский без ущерба для доказательности Ваших отличных
иллюстраций[360]. Да, разумеется, можете использовать в Вашей работе
любые выдержки из моего письма.
Вполне понимаю, что вызвал Ваше недовольство своей рецензией на Перевод
"Евгения Онегина", сделанный Кейденом. В данном случае возобладало мое
сочувствие к этому несчастному, который посвятил всю жизнь Переводу на
английский многих тысяч строк русской поэзии, не получив за это никакого
признания, и мне захотелось сказать хоть несколько добрых слов о его
трудах. Но между строк моей рецензии можно прочесть, что самого Перевода
я отнюдь не одобряю.
От К. Чуковского. 10 июня 1965 г.
( …) Отрывки из Вашего письма об "Искусстве Перевода" я, с Вашего
разрешения печатаю в новом издании книги – те отрывки, где Вы говорите о
положении переводческого дела в США[361].
Бэбэтт Дейч (Deutsch) прислала мне свой новый Перевод "Евгения Онегина"
(Penguin edition) – этот Перевод гораздо лучше того слабого Перевода
который она опубликовала в 1936 году.
Кстати, Ваш Перевод "Я помню чудное мгновенье" на стр. 209 Вашего
Pushkin’a мне очень понравился. Вы передали и ритм и стиль. Так
перевести эти строки мог только истинный поэт.
Будьте здоровы. Надеюсь – до скорого свидания!
Ваш Чуковский
От Э. Симмонса, 1 мая 1967 г.
(…) Надо ли говорить, что я буду счастлив хотя бы на старости лет
увидеть одну из своих серьезных книг переведенной на русский в Советском
Союзе. Это было бы мне куда дороже, чем все французские, немецкие,
японские и китайские Переводы некоторых моих других работ.
Я со своей стороны энергично убеждаю здешних издателей выпустить
Переводы некоторых из лучших советских трудов по литературоведению и,
кажется, добился кое-какого успеха. Я считаю, что быстро приближается
время для конструктивных научных диалогов между нашими и вашими
писателями, учеными и критиками.
От И. Чуковского, 19 мая 1967 г.
(…) Готовится новое издание моей книги "Высокое искусство". Я включил
туда не только отрывок из Вашего письма ко мне (о Переводе), но и
краткую характеристику Ваших трудов. (…)
Вы, может быть, видели в апрельском "New Yorker’e" развязное и лживое
письмо переводчицы моей книги "От двух до пяти". Я мог бы опровергнуть
её ложь десятками имеющихся у меня документов. Но мне стало жалко бедную
халтурщицу, и я махнул на неё рукой. Посылаю Вам список её типичных
ошибок и должен откровенно сказать, как меня удивляет, что не нашлось в
американской Литературе ни одного критика, который указал бы миссис
Мортон на сделанные ею ошибки. Появилось около 20 рецензий, все хвалят
книгу, но никто не знает подлинника, никто не обратил внимания на грубые
ошибки переводчицы. У нас в СССР для всякой переводной книги точность
Перевода в значительной мере гарантируется участием редактора-друга,
который хорошо знает оба языка. Жаль, что некоторые издательства в США,
гоняясь за прибылью, выпускают на книжный рынок книги, не проверенные
специалистами. Я лично всегда был благодарен и М.Ф. Лорие, и Р.Е.
Облонской, и З.С. Лазаревой, редактировавшим мои Переводы О. Генри,
Дефо, Уитмена и Синга. Благодаря такой системе, введенной А.М. Горьким,
в наших издательствах стало невозможным появление таких неряшливых
работ, как работа миссис Мириам Мортон.
Шлю задушевный привет миссис Э. Симмонс и надеюсь, что Вы уже переехали
в свое "Переделкино" – в Дублин[362].
Весна в этом году в Подмосковье чудесная!
Ваш Чуковский
От Э. Симмонса, 7 июня 1967 г.
(…) Да, я читал в "Нью-Йоркере" ответ миссис Мортон на Вашу критику её
Перевода "От двух до пяти". Если учесть список ошибок, которым Вы были
так любезны меня снабдить, не говоря уже о многих других, Вами не
упомянутых, можно сказать, что ответ её свидетельствует о крайнем
малодушии. Это – подтверждение того, что я писал Вам год назад о
плачевном положении с рецензированием Переводов у нас в стране, особенно
Переводов с русского, поскольку рецензенты, как правило, не знают
русского языка или знают его очень плохо. Правда, время от времени
немногочисленные крупные журналы пытаются приглашать квалифицированных
рецензентов и прилично оплачивают их работы. Но гораздо чаще менее
известные журнальчики поручают рецензии кому попало и платят за них
гроши, а то и не платят вовсе! Особенно это относится к Литературе для
детей. И лишь очень редко наши издатели (в отличие от ваших, следующих
заветам Горького) поручают двуязычному "редактору-другу" тщательно
сверить Перевод с подлинником. Более того, если, как нередко бывает,
подлинник трудно достать, рецензент и не пытается его разыскать. Часто
такой подлинник можно найти только в какой-нибудь большой городской
библиотеке, а рецензент живет от такой библиотеки за сотни миль. К тому
же платят рецензенту так мало, что он вообще не считает нужным доставать
оригинал и тратить время на кропотливую сверку его с Переводом.
Между прочим, я подал мистеру Вудсу, редактору отдела детской Литературы
в "Нью-Йорк таймс ревью", идею просить Вас написать для их осеннего
приложения статью о русской Литературе для детей. Я очень надеюсь, что
Вы найдете для этого время. А сейчас мне ещё пришло в голову, что Вы
могли бы, воспользовавшись этим случаем, поговорить о недостатках миссис
Мортон.
От К. Чуковского, 10 ноября 1967 г.
(…) Mrs. Morton – бессовестная женщина. Она присылала мне в позапрошлом
году свой "Перевод"
моего "Чуда-дерева". Я откровенно сообщил ей, что её
Перевод отвратителен, и умолял
её не печатать его. Стыд и позор
издательству, которое печатает такую мерзятину. Это не Перевод, а
клевета. Её книги я не видал.
Я получил "Мастера и Маргариту" (в издании "The Grove Press")[363].
Конечно, идиомы московского просторечия не переведены здесь, но в общем
Перевод умный и талантливый. Очень хотелось бы получить Вашу рецензию об
этих Переводах!
Выполнять желание мистера Вудса (Woods) я, к сожалению, не мог: на меня
навалилась корректура нескольких моих книг; пришлось прокорректировать
больше 3000 страниц – было не до писания! (…)
От Э. Симмонса, 24 октября 1967 г.
(…) Вы, вероятно, получили колоссальную антологию Мириам Мортон "Житница
русской детской Литературы", в которую вошли "Тараканище", "Чудо-дерево"
и "Мойдодыр", а также почтительные комментарии насчет Вас и несколько
цитат из Ваших писаний. Я рецензирую её для "Нью-Йорк таймс". К
сожалению, в моей дачной библиотеке у меня есть лишь очень немногие
оригиналы тех 109 вещей, которые вошли в книгу, поэтому в своей рецензии
я не мог привести сопоставлений. Да и места на такие вещи дается минимум.
Однако я упомянул о Вашем недовольстве её Переводом "От двух до
пяти". А также воспользовался случаем сказать о Вас несколько слов,
которые, надеюсь, будут Вам по душе. Если у Вас этой книги нет, я с
удовольствием пришлю её Вам, так же как и свою рецензию, которая должна
появиться через несколько недель. (…)
Здесь только что вышли два Перевода "Мастера и Маргариты" Булгакова. (…)
Я написал отзыв об этих двух Переводах для "Сатердей ревью", с
кое-какими сравнениями. Если хотите – с удовольствием вышлю и издание "Харпер энд Роу", и свою рецензию. (…)
От Э. Симмонса, 17 декабря 1967 г.
(…) Прилагаю рецензию на "Мастера и Маргариту". Роман получил здесь
хорошую прессу, но расходится, видимо, не очень бойко. Мою оценку как
романа, так и обоих Переводов вы найдете в рецензии. Эта моя работа,
видимо, навела американский ПЕН-клуб на мысль пригласить меня, вместе с
Оденом и романистом Гленуэем Уэскоттом, в жюри по присуждению премии за
лучший Перевод этого года. Честно говоря, я пока не читал в этом году ни
одного первоклассного Перевода с русского на английский, разве что "Мастер и Маргарита" Мирры Гинзбург, но английский язык у
неё не
безупречен. Может быть, Вы назовете кандидатуру? (…)
От К. Чуковского, 23 декабря 1967 г.
Дорогой Mr. Simmons!
Сейчас я получил вырезку из "The New York Times Book Review" – Вашу
статью "Riches from Russia"[364], из которой я узнал, что Вы готовите
книгу "Introduction to Tolstoy’s Writings"[365]. Это очень обрадовало
меня; чрезвычайно своевременная и нужная книга.
Книги, составленной Mrs. Morton, я ещё не видал и охотно верю Вам, что
она has ably fulfilled herself imposed purpose[366], но, простите меня,
я не вижу wisdom in her criteria[367] для суждения об искусстве
художественного Перевода.
Какие бы она ни изобретала критерии, её
Переводы моих вещей бездарны и чудовищно неверны. Она присылала мне свой
Перевод "The Magic Tree"[368], и когда я откровенно сказал ей свое
мнение, она обещала мне не печатать этого Перевода. Я продолжаю
утверждать, что мои сказки are untranslatable[369]:
Одеяло
Убежало,
улетела простыня
И подушка,
Как лягушка,
Ускакала от меня.
Если Переводчик не передаст этих пяти "о", он не передаст
экспрессивности этого трехстишия. Без этих пяти "о" строки эти не
существуют.
Или возьмите слово "Одеяло", которым начинается строфа. Это слово
привлекло меня тем, что в нём на две согласные – целых четыре гласных.
Это одно из благозвучнейших слов для детской гортани. Я просто не умею
писать без этой внутренней музыки:
Прибегали // два курченка,
Поливали // из бочонка,
Приплывали // два ерша,
Поливали // из ковша,
Прибегали // лягушата,
Поливали // из ушата.
О ритмике и говорить нечего. Ритмика должна быть гибкой, зависящей от
сюжета. Музыка стиха – для меня первое дело. Если бы в строке:
Улетела простыня
не было двух т, я не напечатал бы этих стихов.
Поэтому я без всякой запальчивости, сохраняя доброе отношение к Mrs.
Morton, которую считаю почтенной труженицей, – заявляю, что она взялась
за невозможное дело, что переводить стихи – не её специальность.
Бог с нею! Возможно, что прозу она перевела лучше. Кроме того, за нею
остается заслуга, что она первая открыла американцам нашу детскую
Литературу – пусть неумело, но с добрым чувством, с любовью. За это ей
можно простить многое. Вас же я хочу от всей души поблагодарить за Ваше
дружеское расположение ко мне. Увы, я не "Uncle Chukosha"[370], но давно
уже "Grandfather Chukosha"[371]. Меня глубого трогает отзыв такого
авторитета, как prof. Ernest Simmons. (…)
От К. Чуковского, 1 января 1968 г.
Дорогой проф. Симмонс.
Спасибо за статью "Out of the Drawer"[372].
Я прочел её с большим удовлетворением. Очень основательная, солидная
статья, дающая американским читателям множество ценных сведений. Но я
позволю себе не согласиться с Вашим утверждением, будто "both renderings
are adequate and endeavour with varying degrees of success to reflect
the quality and spirit of B’s prose"[373].
Я сверял с оригиналом Переводы Мирры Гинзбург и часто восхищался
её
находчивостью в передаче русских идиом. Перевод г-на Michael Glenny
значительно хуже (как Вы сами указываете своими цитатами: "crept", "Casanova",
"Magel tov."). Я могу прислать Вам десятки подобных ляпсусов
мистера Гленни. Он – халтурщик, плохо знающий русский язык.
Мирра Гинзбург – художник. Её Переводы пьесы Бабеля "Закат", советской
сатиры, Замятина обнаруживают и артистизм, и мастерство, и даже
талантливость. Её огромный плодотворный труд по ознакомлению читателей
США с советской Литературой должен же быть вознагражден! Было бы
чудесно, если бы ей выдали премию.
Жду обещанного снимка Вашего кабинета. Пожалуйста, не забудьте!
С Новогодним приветом! Кланяюсь Mrs. Simmons!
Ваш К. Чуковский
От Э. Симмонса, 1 февраля 1968 г.
Дорогой Корней Иванович!
Ваше великолепное сравнение русского текста Вашего "Чудо-дерева" с
Переводом миссис Мортон окончательно убедило меня в том, что стихи она
переводит плохо. Жалею, что, когда я писал отзыв на её антологию, у меня
не было под рукой оригинала. Я вряд ли мог бы указать на все
погрешности, которые нашли Вы, особенно на тонкое использование "ка", –
но часть из них вполне мог бы обнаружить. Так или иначе, не следовало бы
ей печатать свой Перевод после того, как Вы ей сделали столько замечаний
по тому тексту, который она Вам прислала, или уж пусть бы честно
постаралась его исправить. Все дело в том, что она не поэт, а я всегда
был убежден, что переводить поэзию можно, только будучи хоть немного
поэтом. (…)
Вполне согласен с тем, что Вы пишете о моем отзыве на "Мастера и
Маргариту". Перевод Мирры Гинзбург несомненно намного превосходит работу
Гленни, особенно в смысле большей верности оригиналу, что я пытался
показать на примере его вопиющих ошибок – я тоже мог бы набрать их куда
больше, если б позволяло место. Но я признаю свою вину за ту фразу из
рецензии, которую Вы приводите, – возможно, она продиктована тем, что
английский язык у Гленни более изощренный и современный. (…) Так или
иначе, предпочтение, которое я отдал Переводу Мирры Гинзбург, подхвачено
издателями и использовано в рекламе, что доставляет мне некоторое
удовлетворение. Кстати, Вам, может быть, известно, что Мирра Гинзбург в
письмах в "Нью-Йорк таймс" и в "Паблишере уикли" раскритиковала отзыв
Патриции Блейк на эти два Перевода, опубликованный в "Таймс", и указала
на недостатки Перевода Гленни. Он ответил неубедительно и в очень
неприятном тоне. (…)
От К. Чуковского, 17 апреля 1964 г.
Дорогой профессор Сидней Монас!
Итак, мы оба пришли к убеждению, что и в США и в Англии русская
художественная Литература в большинстве случаев переводится плохо[374].
У многих Переводчиков совершенно отсутствует чувство литературной
ответственности. Нет компетентной, страстно заинтересованной критики,
которая осуществляла бы строгий – и притом постоянный – контроль над
англо-американскими Переводами с русского.
Встречаются, конечно, Переводы высокого качества – исполненные с
любовью, талантливо, но это редкость и чистейшая случайность, нисколько
не характерная для общей культуры переводческого искусства. Вдруг
появятся отличные Переводы "Записок" Аксакова, или тургеневской "Первой
любви", или герценовских "Былого и дум", или "Клопа" Маяковского, но это
нисколько не мешает большинству Переводчиков из года в год безнаказанно
коверкать по своему произволу и Гоголя, и Толстого, и Чехова, и Блока, и
Шолохова. (…)
Партизанская борьба с этим злом недостаточна. Здесь нужна планомерная,
систематическая, неослабная, повседневная деятельность целого коллектива
литературных работников, и, судя по Вашей статье, Вы – один из тех, кто
мог бы не без успеха участвовать в такой плодотворной работе: в Вашей
статье мне послышалась та же обида за русскую Литературу, за
её славу и
честь, какая томит и меня. Было бы чудесно, если бы Вы выступили с целым
рядом горячих статей где-нибудь в "Atlantic" или в "New Yorker" в защиту
русской художественной прозы и лирики от многочисленных её исказителей –
небрежных и косноязычных Переводчиков.
Право же, русская Литература достойна того, чтобы
её переводили не
ремесленники, а подлинные художники слова. Поэтому я всем сердцем
сочувствую Вашему призыву, обращенному к наиболее сильным мастерам
Перевода: Эрроусмит, Латимор, Уилбер, Гехт, изучайте русский язык!
Впрочем, дело не только в отсутствии сильных талантов. Главная беда –
отсутствие устойчивых принципов. Не выработано сколько-нибудь
отчетливых, надежных критериев для оценки тех или иных Переводов русской
художественной Литературы на английский язык.
Если бы в литературной среде эти критерии были более ясны, в Нью-Йорке в
1962 году не могла бы появиться такая "Антология русских стихов", где
даже высшие достижения нашей поэзии превращены в унылую серую массу,
удручающую своей заурядностью.
Пренебрежение к стилю переводимого текста, к его поэтической форме
привело эту книгу к тому, что Фета здесь не отличишь от Людмилы
Татьяничевой, а Боратынского – от Сергея Острового.
Составители книги – люди почтенные, опытные, не лишенные литературных
заслуг. Они отдали своей "Антологии" много труда, и среди их Переводов
встречаются порою неплохие. Но посмотрите, что сделали они с "Незнакомкою" Блока, как хило и дрябло звучит у них
"Во весь голос"
Маяковского, как анемична у них "Встреча" Валерия Брюсова, – и Вы
поймете то горькое чувство, с которым я читал эту книгу.
Неудача её составителей объясняется именно тем, что основные принципы их
работы неправильны, глубоко порочны. Эти принципы давно уже пора
осудить.
Пора сказать громко и внятно: нельзя воссоздавать на другом языке то или
иное произведение поэзии, не воспроизводя его стиля.
Литераторы, о которых мы сейчас говорим, нарушали эту заповедь не раз.
Вздумав, например, познакомить англо-американских читателей с лесковским
"Левшой", они даже попытки не сделали передать в своем Переводе
словесное искусство Лескова, которое Горький назвал "чародейным". Отнять
у Лескова его гротескный, причудливый стиль – не значит ли это ограбить
его?[375]
Такое же пренебрежение к стилю переводимого текста проявляется в
англо-американских Переводах советских стихов для детей.
Года два тому назад в американской печати появился Перевод одной из моих
сказок – "Тараканище". Переводчицы (миссис Мортон и миссис Уирен)
питали, по их словам, самые искренние симпатии ко мне и вообще к нашей
детской словесности. И все же, когда я познакомился с их Переводом, я
почувствовал себя так, словно мне дали пощечину. Это был не Перевод, а
оскорбление действием. Все те истертые штампы сюсюкающего стихоплетства
для малых детей, которые я всегда ненавидел, вся пошлятина истасканных
ритмов и дешевеньких рифм, с которой я всю жизнь боролся, которую жаждал
вытравить из детской словесности, – были, словно в насмешку, навязаны
мне в этой милой самоделке переводчиц.
Горе мое было тем тяжелее, что обе они работали от чистого сердца. Им и
в голову не приходило, что своим Переводом они оскорбляют меня,
навязывая мне ненавистный стиль.
С самым дружественным и доброжелательным видом обе лэди тиснули свой
Перевод в виде приложения к моей книжке "От двух до пяти", которая вышла
(в Переводе миссис Мортон) в двух университетских издательствах: "Калифорния Юнивер-сити пресс" и
"Кэмбридж Юниверсити пресс".
Вскоре после выхода книжки "От двух до пяти" в американской печати
появилось восемь рецензий о ней. Рецензии серьезные, вдумчивые, но
характерно: ни одна не заинтересовалась вопросом о качестве Перевода
разбираемой книжки.
Качество это очень неровное. Иные страницы переведены хорошо, иные
кое-как, наобум, впопыхах, с десятками вопиющих ошибок. На эти ошибки не
обратили никакого внимания. Перевод "Тараканища" тоже не заинтересовал
никого. Никто даже не сравнил Перевода и подлинника.
Это – добрая воля рецензентов и критиков, и не мне порицать их за это.
Отмечаю же я этот факт лишь затем, чтобы указать на конкретном примере,
как мало внимания уделяют у вас вопросам Перевода русских книг.
Конечно, я очень далек от того, чтобы огулом осудить все Переводы
произведений нашей русской словесности, напечатанные в Англии и в США. С
великой радостью приветствовал я в советской печати Переводы "Евгения
Онегина" (Реджинальда Хьюита), Переводы "Клопа" Маяковского и "Тени"
Евгения Шварца (Франклина Рива), Переводы Мориса Бэринга, Изайи Берлина,
Джеймса Дэффа[376] и других. Во всех этих превосходных работах талант
Переводчиков сочетается с высокой культурностью и с уважительным
отношением к переводимому тексту. О, если бы эти работы могли стать
образцами для всех ваших Переводчиков русской поэзии и прозы.
Yours sincerely Корней Чуковский
От С. Монаса, 27 сентября 1964 г.
Дорогой Корней Иванович!
Прежде всего я должен извиниться за то, что прошло так много времени с
тех пор, как я получил Ваше чудесное письмо. Я не отвечал так долго не
потому, что Ваше письмо не нашло во мне отклика, а скорее потому, что
откликом моим было ощущение, что мне необходимо что-то сделать в
отношении современного состояния здешних Переводов с русского, – иначе я
просто не считал себя вправе Вам отвечать.
Так вот, я не сидел сложа руки.
Сколь эффективной окажется моя деятельность – посмотрим. Печальный опыт
научил меня, что в таких делах не следует тешить себя надеждами. Но я
хотя бы немного облегчил свою совесть и могу писать Вам с более легким
чувством.
Серию статей для "Атлантик" или "Нью-Йоркер" – как Вы предлагали – я не
написал, может быть, ещё напишу. А написал я большую обзорную статью, в
которой касаюсь, между прочим, современных Переводов. Статья появится в
зимнем выпуске "Гудзон ревью" за 1964–1965 годы. Когда она выйдет, я
пошлю Вам экземпляр.
Более существенно то, что мы затеваем широкое общественное обсуждение
проблем Перевода – не только с русского, но и со многих других языков. В
наши планы входит печатание обзорных статей и рецензий о работе наших
Переводчиков, создание при некоторых наших университетах специальных
курсов, где молодежь могла бы обучаться искусству художественного
Перевода, и многое другое. В настоящее время главная наша задача:
вооружить наиболее даровитых Переводчиков – тех, для кого Перевод не
ремесло, а искусство, – теоретическими установками и общими принципами.
Я перевел отрывки из Вашего письма ко мне, распространил их среди моих
друзей и тем привлек внимание к нашему делу. Я был уверен, что Вы не
станете против этого возражать.
Со всем, что Вы говорите, я совершенно согласен. Главное зло – именно в
отсутствии критериев. Как правило, ни наши критики, ни издатели не
обращают внимания на качество Перевода. Но сейчас положение немного
улучшается (независимо от того, что предпринимаем мы). Решено ежегодно
присуждать поощрительную (и довольно крупную) премию за лучший
художественный Перевод. Среди критиков и даже среди издателей появились
такие, которые стали предъявлять к Переводчикам более серьезные
требования. Но в основном положение по-прежнему остается таким, каким Вы
его узнали по собственному горькому опыту.
Вот главные враждебные силы, мешающие нашему делу:
КОММЕРЧЕСКИЙ РАСЧЕТ. Если переведенная книга имеет хороший сбыт,
издателю незачем заботиться о качестве её литературного стиля. Это не
надо понимать совсем буквально. Существуют издатели-коммерсанты, которые
все же верны высоким литературным идеалам; есть и такие, которые лишены
этих качеств, но жаждут прослыть идейными. Но, говоря вообще,
коммерческие соображения враждебны нашему делу. Оборотная сторона этого
положения та, что работа Переводчика очень плохо оплачивается.
Заработать на жизнь Переводами почти невозможно, и большинство наших
лучших Переводчиков вынуждены наряду с Переводами заниматься
какой-нибудь побочной работой. А профессионалы вынуждены работать такими
темпами, при которых высокое качество исключается, даже если они и
способны его достигнуть. Даже относительно свободные университетские
издательства ограничены коммерческими соображениями. К тому же они, по
традиции, публикуют главным образом научные, а не литературные труды. И
хотя здесь наблюдаются некоторые благоприятные сдвиги, все-таки есть ещё
злосчастная тенденция предъявлять к художественному Переводу те же
требования (стилистические), что и к научному. Результаты это дает самые
плачевные, и в этой связи я назову нашего второго врага.
ПЕДАНТИЗМ. С XVI по XIX век Переводом на английский занимались прежде
всего писатели и поэты. Они не только обогатили язык, но и честно
служили почтовыми лошадьми просвещения. Благодаря им Гомера, Вергилия,
авторов Библии, Плутарха, Монтеня, Сервантеса можно читать практически
как английских писателей. А затем, в течение XIX столетия, произошла
любопытная перемена. Переводом завладели ученые. Это было вызвано,
конечно, потребностью в большей точности и в более глубоких знаниях, и в
какой-то степени цель была достигнута. Некоторые из ученых (к сожалению,
очень немногие) ещё заботимся о том, чтобы писать хорошую английскую
поэзию и прозу. Для большинства же соображения стиля, тона, фактуры,
красоты, легкости, выразительности и силы совершенно отходили на второй
план. Эта традиция укоренилась в области Переводов с греческого в
латыни. Наихудшим образом она проявилась в Бутчер-Ленговских Переводах
Гомера и в бесчисленных учебных подстрочниках и шпаргалках. (…) Она
привела к постоянным стычкам профессоров и поэтов, причем долгое время
профессора брали верх. Отчасти так обстоит дело и сейчас.
ПУБЛИКА. Это проблема американская, англичан она касается значительно
меньше. Аморфность публики и полная невозможность предсказать её
реакцию. Мы в Америке совершенно не знаем, каковы наши читатели, сколь
они многочисленны и сколь неоднородны. Мы много раз оставались в
дураках, ошибались в ту и другую сторону. Это – результат быстрых
социальных перемен и роста (а иногда и непонятного временного упадка)
интереса к Литературе. В этом отношении мне кажется, наше положение
больше сродни положению писателей в СССР, чем в Англии, хотя у нас и нет
прочной традиции уважения к культуре, которая была у вас в России даже и
до революции. Я не хочу сказать что публика – наш враг, это было бы
абсурдом. Я скорее имею в виду её неоднородность, аморфность,
ненадежность. Ясно, что и в этом вопросе многое связано с коммерцией.
Кроме того – и в этом есть как преимущества, так и недостатки, – мы,
литераторы, гораздо более неорганизованны, разобщены, заняты более
разнообразными делами и географически более разбросаны, чем – насколько
я могу судить – наши собратья в других странах, включая СССР. К тому же
мы закоренелые индивидуалисты. Нас трудно организовать.
Всему этому противодействует новое положение поэтов в университетах и
растущее значение наших университетов, как центров практически всякой
непредубежденной умственной деятельности. Мне кажется, что старая вражда
между поэтом и ученым начинает ослабевать. За последнее десятилетие
многие блестящие поэты работали на кафедрах классической Литературы,
среди них Ричмонд Леттимор, Уильям Эрроусмит и Роберт Фицджеральд. От
греческого и латыни интерес стал распространяться и на живые языки, но
лишь за последние 7-8 лет – на русский. До этого времени студенты,
изучавшие в нашей стране русский язык, если и руководствовались
литературными интересами, то лишь во вторую очередь. За исключением
Владимира Набокова не было ни одного значительного поэта-профессионала,
который бы хорошо знал русский. Примерно с 1956 года, в особенно после
того, как Борис Пастернак стал такой широко известной фигурой (в
Америке), это положение начало изменяться, и, следуя примеру античников,
все больше поэтов стали интересоваться Переводом с русского. Многие из
них ещё недостаточно хорошо знают язык. Поэтому Роберту Лоуэллу пришлось
работать над своими Переводами, или, как он их называет, "имитациями",
Анненского и Пастернака вместе с Ольгой Карлейль (внучкой Андреева), а
Оден работал с Максом Хэиуордом над Переводом некоторых поэтов молодого
поколения. Но многие из наших молодых поэтов изучают русский
основательно, и я думаю, что это даст прекрасные результаты. Вообще-то я
не считаю сотрудничество лучшим разрешением вопроса, хотя всегда
найдутся исключения, противоречащие этому взгляду, например – Шекспир
Шлегеля-Тика. В идеале поэт не должен быть вынужден полагаться на "предварительный" Перевод.
За истекший год вышло три новых Перевода "Онегина". Ни один из них не
удовлетворяет полностью, но все они лучше тех, что были у нас раньше.
Есть и другие обнадеживающие явления.
Мне, со своей стороны, было очень интересно то что Вы пишете о нынешних
русских Переводах американской Литературы. У меня сложилось такое
впечатление, что, хотя выбор того, что переводится, стал смелее,
разнообразнее и интереснее, качество Переводов чрезвычайно неровное, как
в прозе, так и в поэзии.
Очень надеюсь на продолжение нашей переписки и обещаю впредь отвечать
аккуратнее.
Если есть какая-нибудь книга или книги, которые я мог бы Вам послать
пожалуйста, не стесняйтесь и напишите. Я был бы счастлив оказать Вам эту
услугу. С наилучшими пожеланиями,
Всегда Ваш Сидней Модас
Приписка по-русски:
Сердечный привет Вам и большое спасибо.
От К. Чуковского, 18 октября 1964 г.
Дорогой профессор Сидней Монас.
Очень жаль, что Ваше письмо запоздало. Я с удовольствием включил бы его
в свою книгу "Искусство художественного Перевода", которая давно уже
ушла в типографию. Письмо очень интересное. Оно внушает надежду, что
Переводы наших классиков на английский язык будут с каждым годом
улучшаться. Вы очень тонко анализируете причины низкого качества
большинства нынешних Переводов. Недавно мне попался на глаза Перевод
лесковского "Левши", сделанный Babbette Deutsch, и, хотя я уважаю эту
писательницу за её "Poetry of our Time"[377], её Перевод ужасен так как
она даже не пытается передать стиль подлинника.
Книга моя скоро выйдет в свет. Чуть она выйдет, я в тот же день вышлю её
Вам. В 1965 году предвидится её новое издание, и туда я (с Вашего
позволения) включу Ваше письмо[378]. Будьте добры, сообщите мне, что
перевели Lattimore, Arrowsmith и Robert Fitzgerald. С их Переводами я,
увы, незнаком. Перевод "Евгения Онегина", сделанный Набоковым,
разочаровал меня. Комментарии к Переводу лучше самого Перевода.
Дочь Леонида Андреева[379] я знаю. Боюсь, что её "Imitations" будут
гораздо хуже оригиналов. Вообще "Imitations" – очень сомнительный жанр,
пригодный для XVIII века. (…)
От К. Чуковского, 27 июня 1965 г.
Дорогой проф. Монас.
Посылаю Вам свою статью, напечатанную в "Литературной газете", так как в
ней я цитирую (с Вашего разрешения) Ваше письмо ко мне.
Статья эта в расширенном виде будет напечатана в новом издании моей
книжки "Высокое искусство".
С восхищением читаю Переводы Lattimore’а и Arrowsmith’a (…)
От С. Монаса, 20 августа 1965 г.
Дорогой Корней Иванович!
Я с большим удовольствием прочел Вашу статью "Чудотворство любви" в "Литературной
газете", № 75. Меня глубоко тронула Ваша похвала Звягинцевой, поскольку
всем тем немногим, что я знаю об армянской поэзии, я обязан именно её Переводам. У меня сложилось впечатление, что
Переводы эти превосходны, но ведь трудно судить об этом человеку,
который армянского не знает совсем, а русский – главным образом по
книгам. Мне было приятно увидеть цитату из своего письма, приятно и
удивительно увидеть её рядом с высказываниями Эрнеста Симмонса, которого
я знаю и люблю, с которым у меня бывают разногласия, но всегда дружеские
и которого я лишь очень редко видаю, хотя живем мы не так уж далеко друг
от друга. Своих соотечественников всегда было легче встретить за
границей. Благодарю Вас и за то, что прислали статью, и за добрые слова
о моем обзоре.
Я очень рад, что Вам понравились Переводы Эрроусмита и Леттимора. Мой
друг Эрроусмит в последнее время что-то приуныл. Его бы очень
подбодрило, если бы Вы написали ему несколько слов о Вашем отношении к
его Переводу, и я был бы Вам очень благодарен.
После моего предыдущего письма к Вам произошло много всяких событий.
Одно из них – основание Национального переводческого центра, брошюру о
котором прилагаю. Поначалу дотация, которую мы получили, казалась очень
большой; на поверку она не так уж велика, если учесть то, что предстоит
охватить все языки и все эпохи. В правление вошли кое-какие издатели
(они представляют некоторые из лучших фирм и сами принадлежат к наиболее
интеллигентным членам своей профессии), но главным образом – писатели,
поэты и Переводчики. Пока сделано немного; как всегда, какое-то время
тратится зря на совещания, консультации и пр., но мы бодро смотрим
вперед. Я надеюсь, что Вы разрешите мне иногда обращаться к Вам за
советом.
На зиму наш Центр намечает созвать в Нью-Йорке – возможно, совместно с
Национальной библиотечной ассоциацией – симпозиум о Переводе детской
Литературы. Я тотчас подумал о Вас не просто как об идеальном его
участнике, но как о человеке, который должен в нём участвовать в первую
очередь. Мне бы не хотелось слишком Вас утруждать или присылать
приглашение, которое Вам было бы неудобно ни принять, ни отклонить, но
если бы Вы могли приехать, это было бы большой радостью для нас и очень
интересно для всех. В случае Вашего согласия мы могли бы оплатить Вам
дорогу и (вероятно) пребывание здесь. Если приехать Вы не можете, то
могли бы прислать нам доклад – я должен бы посоветоваться об этом с
другими членами правления, но уверен, что это можно устроить. Пишу я о
том же англичанину Дж.Р. Толкиену[380] (чьи замечательные книги для
детей Вам, может быть, известны, так же как и его сага для взрослых
"Братство кольца"). Если у Вас есть ещё кандидатуры, буду благодарен за
подсказку. (Подумываю я также об Итало Кальвино[381]). Нам бы хотелось
собрать детских писателей, независимо от того, переводят они сами или
нет, но таких, которых вопросы Перевода не оставляют равнодушными. Как
Вы считаете?
Искренне Ваш Сидней Монас
Из писем филологов, Переводчиков, читателей[382]
От Ю.Г. Оксмана. 21 января 1965 г.
Дорогой Корней Иванович, помнится, я уже не раз признавался вам, что
книжечку "Принципы художественного Перевода" я прочел сразу же после
выхода её в свет, вероятно, осенью 1919 года. Эти "Принципы" явились для
меня подлинным откровением, как в свое время "Символизм" А. Белого, "Три
главы из исторической поэтики" А.Н. Веселовского, "Дуэль и смерть
Пушкина" П.Е. Щеголева, "Интеллигенция и революция" Блока, статьи Ленина
о Толстом. Все это, конечно, очень разное, но с первых же лет своей
преподавательской работы я всех участников своих семинаров, а потом и
аспирантов в Ленинграде, Одессе, Саратове и Москве заставлял в порядке
известного "культминимума" читать и перечитывать именно эти статьи и
книги, о которых и сам много говорил на лекциях и в частных беседах.
Дней пять назад я дочитал новое издание Вашей работы. Мне кажется, что
Вы сделали совсем новую книгу, ещё более значительную, ещё более острую.
Дело не только в том, что Вы дополнили её интереснейшими новыми
материалами (главы "Маршак", "В защиту Бернса", "Дон Жуан", "Хорошо и
плохо" и многое другое), и вовсе не в том, что Вы так неожиданно, тонко
и умно перетасовали все старое, входившее в прежнее издание. Самым
существенным мне представляется сейчас то, что несколько изменился самый
адрес "Высокого искусства". Первые три издания имели в виду, так
сказать, "избранную аудиторию" – литераторов и литературоведов, молодых
филологов, Переводчиков. Новое же – обращено к совсем другой аудитории,
той, которой ещё не существовало ни в 1919, ни в 1936, ни в 1941 годах,
той, которую вырастили Вы уже сами за последнюю четверть века.
Новое издание "Высокого искусства" – это уже не только теоретический
труд, не только итоги большого опыта переводческой личной работы и
кропотливого изучения опыта предшественников и современников, а одна из
самых увлекательных агитационно-пропагандистских книг, которые в мировом
литературоведении представлены прежде всего Вашими работами. Пушкин
сказал когда-то, что первые тома "Истории Государства Российского" – это
не только большое литературное событие, но и "подвиг честного человека".
По смелости постановки некоторых вопросов теории и истории Перевода, по
высоте гражданской аргументации в пользу того, что Вы считаете
достижением нашей культуры, и по самому пафосу отрицания всего того, что
засоряло и засоряет нашу Литературу, "Высокое искусство" является, как и
все Ваши книги, именно подвигом одного из самых больших деятелей
советской культуры.
Мне, как и другим моим сверстникам и младшим товарищам, никогда не
забыть того исключительного мужества, с которым Вы выступили впервые в
1934–1935 гг. против принципов Переводов Шекспира, которые насаждались и
в Литературе, и в театре Анной Радловой – совсем так, как кукуруза в
Приполярье после Рождества Хрущева.
Как хорошо сказано у Вас по этому поводу в "Высоком искусстве" на стр.
157–177, когда Вы разбираете "культяпки человеческой речи", которыми
пыталась подменять стихи и прозу Шекспира его незадачливая, но в свое
время всесильная переводчица! Вы напоминаете своим читателям о
московских дискуссиях 1939 г., но ведь первое Ваше выступление против
диктатуры А. Радловой относится не то к концу 1934, не то к началу 1935
г. в Пушкинском Доме. Именно этот доклад вызвал тогда специальное
дознание, произведенное не то Заковским, не одним из Коганов.
Ваша новая книга дает целую галерею портретов крупнейших советских
Переводчиков. Портрет А. Радловой очень колоритен, но не менее
значительны и своеобразны портреты С.Я. Маршака, М.Л. Лозинского,
Татьяны Гнедич, Евг. Ланна, Н. Гребнева, а из старых Переводчиков – Ф.
Сологуба и А. Колтоновского…
Какой чудесный эпиграф Вы нашли у В. Тредьяковского для второй главы
"Высокого искусства" (стр. 17)! По этому случаю мне хочется напомнить
Вам замечательную формулировку Пушкина: "Переводчики – почтовые лошади
просвещения" (1830 г.). У Вас очень хорошо сказано о том, что
Переводчики "не только обогащают родную словесность, но и служат
великому делу сплочения народов". Афоризм Пушкина подчеркивает великую
роль Переводчика как распространителя самых передовых демократических
идей "просвещения" в самых отсталых странах, ещё не дозревших до
собственной интеллектуальной культуры, движущей прогресс, как
литературный, так и социально-политический. <…>
От В. Шаламова. Москва, 8 января 1965 г.
Многоуважаемый Корней Иванович.
В Вашей отличной книжке "Высокое искусство" на странице 28[383]
сообщено:
"Трудно было бы назвать сколько-нибудь выдающийся труд, посвященный
Шекспиру, которого не прочитал бы Борис Пастернак, принимаясь за
Перевод. „Отелло“ и „Гамлет“. Немецкая шекспириана, равно как и
французская, не говоря уже об английской и русской, была им изучена
досконально".
Все это правильно, но вот какая есть подробность немаловажная. Пастернак
об этой работе (действительно им проделанной) говорил так (в начале 1954
г.): "Все это оказалось бесполезным (изучение чужих Переводов) и только
мешало работе. Приступая к Переводу „Фауста“, я не повторил этой ошибки.
Перед своей новой работой я не прочел ни одного Перевода „Фауста“ – ни
Фета, ни Холодковского… – поступил прямо противоположно тому, как
поступал я при работе над Шекспиром". Это замечание Вас должно
заинтересовать[384].
От И.И. Тираспольского. 31.8.69
Дорогой Корней Иванович,
Я только что перелистнул последнюю страницу Вашего "Высокого искусства"
и задумался над тем, как назвать чувство, владевшее мною все время при
чтении этой книги, и решил, что имя ему – восторг! Восторг от Вашего
мастерства, сделавшего научный труд таким доступным обычному читателю.
Может быть, огромное удовольствие от чтения Вашей книги объясняется ещё
и тем, что в ней много юмора, что язык её прост и понятен
неспециалисту?! Одним словом, я не берусь анализировать все это, а
только позволю себе сказать: огромное Вам спасибо за книгу, осветившую в
такой доступной форме очень важную для любителей Литературы отрасль
художественного творчества!
Я сейчас стал духовно богаче и другими глазами смотрю на переводную
Литературу. Признаюсь, я всегда ощущал какую-то неудовлетворенность при
чтении произведений иностранных авторов. Мне казалось, что даже самых
хороший Переводчик не может передать весь "аромат" подлинника. И хотя в
Вашей книге я нашел подтверждение этих мыслей, я сейчас знаю, что есть
очень хорошие Переводы, и знаю, кто их авторы. <…>
Тираспольский Исаак Ильич, подполковник запаса, г. Ростов н/д
От М.А. Алексеева. Ленинград. 9/XII.1964
Дорогой Корней Иванович!
Спасибо Вам за "Высокое искусство". Я был восхищенным читателем самой
ранней из её редакций и оставался им в течение последующих десятилетий,
когда Вы продолжали её совершенствовать. В моих глазах эта книга была
давно уже классической, в которой, казалось, уже ничего нельзя было
менять без повреждений целого. И вдруг Вы посылаете мне её новую
переработку, нужно сказать прямо – удивительную по приближению её к
интересам сегодняшнего дня! "Высокое искусство" не перестало быть
творением истинно классическим, но приобрело много новых ценных качеств,
и новая редакция книги теперь необходима каждому литератору – так
всеобъемлюща её проблематика, так широка её "материальная" база – в виде
литературных примеров и ссылок на "Литературу вопроса"… Я уже не говорю
о том, что чтение книги в высшей степени увлекательно, что написана она
действительно с "высоким искусством".
Письмо от Д.С. Лихачева не включено в публикацию на сайте.
От Е.Г. Эткинда. 4 декабря 64
Дорогой Корней Иванович!
Огромное Вам спасибо за книжку <…> Интереснейшая вещь: оно ("Высокое
искусство") росло с естественностью дерева, росло почти полстолетия, –
Вы отрезали засохшие ветки, и вырастали новые, и в книге нет нисколько
ни искусственности, ни разностильности, ни швов. Зря Вы сами ругали
своего взрослого "сына" – ему, глядите, уже сколько лет, – для книги
такого возраста достаточно, чтобы выйти на пенсию, – а она по-прежнему
работает, – участвует в современной полемике, как совсем молодая.
По-моему, надо уже приступать к новому изданию, – пусть "Высокое
искусство" растет дальше. Например, надо бы его расширить за счет
последнего восьмитомника Шекспира – Переводы Линецкой, Корнеева,
Донского, Гнедич, Левика существуют, а о них ничего ещё не написано.
Кому же это сделать, как не Вам?
От М.Ф. Лорие 26/III (1965)
Дорогой Корней Иванович!
Я нашла ту тетрадь, где записывала свои мысли при перечитывании Вашей
книги о Переводе, никаких откровений (моих) там нет, но вижу, что
соображения шли в основном по двум линиям. Во-первых, то, о чем я Вам
говорила: Вы пишете: "хороший Переводчик все время думает по-русски".
Вот это очень важно, и у Вас никак не развито. Тут возникает много
всяких мыслей – о том, как необходимо и как порою трудно целиком
избавиться от "гипноза подлинника", о том, что Переводчик всегда должен
одновременно помнить все произведение, которое он переводит, а не только
данное его место, том, что, когда Переводчик думает на своем родном
языке, на который он переводит, в Переводе его небрежно будет много
отдельных несходств с подлинником, которые, однако же, служат конечной
цели – максимальному сходству всего Перевода с подлинником в целом.
Короче говоря – отсюда идет большой разговор о психологии Перевода, о
которой у нас почти ничего нет.
От Левона Мкртчяна. 6 декабря 1964г.
Дорогой Корней Иванович!
Очень и очень вам признателен за книгу и за внимание. Книга мне
необходима, так как я читаю в университете курс о художественном
Переводе. Она необходима моим студентам, которые, однако, боятся не
достать её, ибо 15 тысяч для вашей книги – тираж до обидного маленький.
Я обрадовался книге ещё и потому, что привожу сейчас в божеский вид
рукопись небольшой работы в 6 листов "О стихах и Переводах".
Давно уже много и убедительно пишут, что о художественном Переводе нужна
книга писателя, что это – область литературоведения, а не лингвистики.
Вы создали такую книгу. Ваше "Высокое искусство" облегчит работу
литературоведов, разрабатывающих проблемы Перевода, а многих писателей
книга привлечет к работе в этой труднейшей области филологии.
От А.
Кунина. Январь (1965).
Дорогой Корней Иванович!
С большим удовольствием прочел Вашу книгу "Высокое искусство" (1964 г.)
и от души порадовался, что Вы не лингвист. Потому и книга получилась
такая нужная и эмоциональная. Лингвист обязательно был бы суховат и
схематичен. Исследование частных проблем Перевода с лингвистической
точки зрения не более, как арифметика художественного Перевода, а то,
что Вы и Эткинд делаете – это высшая математика.
Оглавление
www.pseudology.org
|