Лазарь Моисеевич Каганович
Памятные записки
Глава 03-3. 1917-й год. Октябрь в Гомеле и Могилёве
16 октября, рано утром, мы прибыли в Минск на областную конференцию Советов. Условия поездки по железной дороге были, конечно, далеко не комфортабельные, сказывалась разруха железнодорожного транспорта, особенно в прифронтовой полосе, однако, хотя и усталые, но бодрые, уверенные, мы вовремя явились в Минский Совет к товарищу Краснову, который был в организационно-мандатной комиссии областной конференции Советов и вообще играл довольно активную роль в проведении конференции Советов. Подавляющее большинство на конференции принадлежало большевикам. Однако меньшевики, эсеры и бундовцы проявляли большую активность в борьбе против созыва II съезда Советов.

В начале конференции первым вопросом были заслушаны доклады с мест
 
Большинство представителей Советов высказывалось за созыв съезда в октябре. Выступления представителей социал-соглашателей были направлены против всей линии большевиков, ведущих-де к расколу революционной демократии и к Гражданской войне. съезд Советов, говорили они, в настоящее время будет созван, дескать, наспех и не будет, мол, правомочен. На конференции Советов выступили представители фронтовых войсковых соединений, громивших меньшевиков и эсеров, которые пытались сорвать решения о созыве Всероссийского съезда Советов. Можно сказать, что не только количественно, но морально-политически меныпевистско-эсеровский блок был разгромлен на конференции Советов, несмотря на то что они выставили своих выдающихся ораторов, среди которых был и гомельский бундовский златоуст Газарх.

После него было предоставлено слово Кагановичу Л.М. как представителю Гомельского Совета. Рассказав, как обанкротились социал-соглашатели в Гомеле, особенно на последнем заседании Совета, так же как обанкротились эти предательские партии во всероссийском масштабе, Каганович сосредоточился на главном вопросе о созыве Всероссийского съезда Советов. «Мы, большевики, — сказал я, — не просто за созыв второго съезда Советов, мы за то, чтобы этот съезд Советов стал полновластным хозяином земли Русской и установил Власть Советов по всей стране».

Громадным большинством голосов была принята резолюция, предложенная фракцией большевиков, за созыв II съезда Советов 25 октября 1917 года и за власть Советов. Этим и была завершена работа областной конференции Советов. Минск произвел на меня впечатление боевого, фронтового, революционного центра. Улицы были полны военными; наряду с революционными частями, было немалое количество и антиреволюционных и даже контрреволюционных. Чувствовалось большое напряжение в отношениях революционной части гарнизона, находившейся под руководством большевиков и готовой по их зову вступить в борьбу за власть Советов, и, с другой стороны, частей, находившихся в распоряжении контрреволюционного командования Западного фронта и, как говорил мне товарищ Мясников, готовившихся к повторению корниловщины.

После окончания конференции я беседовал в областном комитете партии с его руководителем товарищем Мясниковым. Он мне подробно рассказал о сосредоточении войск в Минске и вокруг Минска и в то же время о большевистской подготовке нашей революционной части армии для отпора возможного наступления контрреволюции. «Мы, — сказал товарищ Мясников, — готовы по указанию ЦК к революционным действиям». Он ознакомил меня со второй, закрытой частью статьи Ленина «Кризис назрел», в которой Ленин конкретно ставит вопрос о восстании и взятии власти Советами.

Оговорив, что у него еще нет точных документальных данных о Пленуме ЦК, состоявшемся 10 октября, товарищ Мясников рассказал мне, что, по тем данным, которые он имеет, на Пленуме с докладом «О текущем моменте» выступил Ленин, что'на Пленуме были выступления членов ЦК (Каменева и Зиновьева) против предложения Ленина о восстании, но что Пленум ЦК поддержал Ленина и принял его предложение о том, что вооруженное восстание вполне назрело, и предложил всем организациям руководствоваться этим в своей линии и во всей практической работе.

Я, со своей стороны, подробно доложил товарищу Мясникову о нашей работе, о положении дел, о нашей готовности к бою за Советскую власть, о наших военно-революционных мероприятиях и о плане дальнейших действий. Тов. Мясников одобрительно оценил нашу работу и планы действий, сказав при этом: «Вы должны действовать в полной согласованности с нами. Мне, — сказал он, — в ЦК говорили, что вы очень энергичный и горячий работник. Вот надо, чтобы мы согласовали и свою энергию, и горячность». Я ему сказал, что полностью согласен с ним и обеспечу, чтобы горячность не нарушила согласованность действий.

Товарищ Мясников произвел на меня очень хорошее впечатление крупного, уверенного, зрелого партийно-политического руководителя Ленинского типа. Я особо доложил товарищу Мясникову о положении в Могилёве, о наших мероприятиях по революционизированию и большевизации солдат и, главное, по ликвидации «объединенной» организации и полному, окончательному оформлению большевистской организации. Товарищ Мясников подчеркнул особую важность Могилёва как центра контрреволюции, который мы должны сломить. «Ведь Могилёв,.— сказал он, — входит в сферу деятельности Полесского комитета, и мы надеемся, что Полесский комитет, да и вы лично своими выездами как член Всероссийского бюро военных организаций, доведет до успешного завершения процесс полной большевизации Могилевской организации и создания военной организации большевиков. Я, — сказал он, — знаю по опыту Минска нелегкость этой задачи, которую мы окончательно решили лишь в июле. Теперь мы должны успешно провести кампанию выборов в Учредительное собрание. Мы не боготворим это Учредительное собрание, не оно будет решать судьбы революции, но сам процесс выборов и голоса масс имеют большое значение, поэтому мы уделяем этому серьезное внимание. Вы, надеюсь, — сказал он в конце беседы, — ничего не имеете против того, что наша конференция вас выдвинула кандидатом в Учредительное собрание». «Нет, конечно, — ответил я, — я это рассматриваю как доверие партии».

Я не излагаю всех сторон нашей беседы, она касалась
многих практических вопросов предстоящей борьбы и подготовки к ней

Тепло, по-братски попрощавшись с товарищем Мясниковым, я поспешил в тот же день, не задерживаясь, выехать в Гомель, чтобы поскорее реализовать новые меры, вытекающие из того нового, что я узнал. Полесский комитет партии во второй половине сентября и особенно в октябре сосредоточился на усилении подготовки военной материальной силы революции. Этим непосредственно руководила созданная Полесским комитетом военная комиссия Полесского комитета в составе Кагановича Л.М. (председатель), Лобанкова, Якубова. Эта подготовка шла но двум линиям: организация отрядов Красной гвардии и подготовка воинских частей. После Победы над Корниловым Керенский, выполняя волю империалистов, издал грозный приказ: немедленно прекратить самовольное формирование всяких боевых вооруженных отрядов, создаваемых под предлогом.борьбы с контрреволюцией, потому-де, что контрреволюция разбита. Керенский требовал расформирования и разоружения созданных отрядов. Но ничего у него не вышло, большевики по указанию своего Центрального Комитета не допустили расформирования созданных отрядов. Солдаты гарнизона по предложению большевиков выступили против расформирования отрядов Красной гвардии, и те не только существовали, но и крепли, обучаясь военному делу. В октябре, уже в первой половине месяца, начался новый прилив красногвардейцев и формирование новых отрядов. Мы организовали пополнение, усиление рабочих красногвардейских отрядов и формирование новых отрядов и за счет солдат из Пересыльного пункта.

Полесский комитет провел кампанию среди солдат о предъявлении требования Гомельскому Совету об освобождении из гомельской тюрьмы солдат-фронтовиков, арестованных за отказ от наступления в июне 1917 года. Некоторых из них необоснованно обвиняли в убийстве командира бригады, приказавшего стрелять в солдат. После упорной борьбы большевиков в Совете и с военными властями этих солдат освободили из тюрьмы, и они частично пополнили ряды гомельской Красной гвардии. Во второй половине октября были сформированы новые отряды Красной гвардии. Большой нашей заботой было обеспечение Красной гвардии оружием. Поскольку Гомель был ближайшей к фронту базой снабжения и ремонта, мы, естественно, использовали эти возможности и черпали оружие и боеприпасы из запасов воинских частей Гомельского гарнизона. Особо большую помощь нам оказали оружейные мастерские. Солдаты-мастеровые бесплатно ремонтировали доставаемое нами неисправное оружие. Кроме того, посылали мы своих представителей в Минск. Они привезли нам оттуда исправные винтовки и даже несколько пулеметов и патронов к ним, и немалое количество.
 
Посылали мы отборных настойчивых ребят и в Тулу с моим письмом к товарищу Каминскому, И привезли они оттуда определенное количество наганов и патронов к ним. Кроме того, наши железнодорожники сообщали нам о застрявших на путях вагонах с оружием и боеприпасами и передавали их нам, как «бесхозное имущество», для Красной гвардии. Немалым источником питания оружием и боеприпасами непосредственно после Октябрьской революции были возвращавшиеся с фронта солдаты, которые охотно, а иногда и неохотно отдавали нам винтовки и патроны. Таким образом, мы, можно сказать, прилично вооружили наши отряды Красной гвардии, которые в период Октябрьской революции имели в своих рядах более 800 боевых красногвардейцев, не считая менее подготовленных вооруженных рабочих дружин.

Пленум поручил бюро Полесского комитета установить формы и способы более широкого ориентирования передовых рабочих и солдат, в первую очередь членов партии, и освещения стоящих перед рабочим классом, солдатами боевых задач борьбы за власть Советов. Эта задача была не так проста. Недаром Ленин говорил о необходимости находить формы, слова, чтобы выразить на массовых собраниях стоящую задачу вооруженного восстания без обязательного легального употребления именно этих слов. Это было особенно важно, учитывая особые условия Гомеля, который был не просто прифронтовым центром, но и находился под неусыпным надзором Могилевской Ставки Верховного Главнокомандующего, со всеми военными строгостями и слежкой. Но наступила пора более полно изложить задачи перед парторганизацией.

После Пленума Бюро Полесского комитета решило собрать более широкий актив парторганизации, поручив выступить с докладом товарищу Кагановичу Л. М. Для прикрытия мы решили использовать форм} курсов солдатских агитаторов, где я ранее прочел цикл лекций «Об истории народных восстаний и революций». Мой доклад о решениях Пленума ЦК, Полесского комитета, письмах и статьях Ленина, о боевых задачах партии, о вооруженном восстании мы официально, легально наименовали как завершающую мою лекцию из цикла. Надо сказать, что эта конспирация удалась. Хотя меныпевистско-эсеровские соглядатаи что-то подозревали и допытывались у солдат, что это, мол, за такая лекция была, что столько народу собралось, но они ничего по существу и не узнали — наши солдаты им отвечали, что на лекции Кагановича всегда много народу приходило, особенно железнодорожников.
 
А по существу я докладывал о непосредственных задачах подготовки вооруженного восстания

В течение 22 и 23 октября проводились собрания всех членов парторганизации по ячейкам — закрытые и открытые, на которых выступали докладчиками члены Полесского и районных комитетов партии и активисты, участвовавшие на собрании актива. На всех собраниях выступали низовые члены партии с горячей поддержкой решений ЦК и Полесского комитета и клялись выступить по первому зову ЦК за завоевание власти Советов. После этих собраний фабрично-заводские профсоюзные комитеты вместе с бюро партийных ячеек устанавливали постоянные дневные и ночные дежурные посты. В дополнение к боевым красногвардейским отрядам почти всюду организовывали боевые дружины из рабочих, добывая, где только могли, хотя бы минимум винтовок, сабель, а в некоторых дружинах сами начинали производить холодное оружие. Многие обращались за помощью к Полесскому комитету, который через свою военную комиссию и военно-оружейные мастерские оказывал помощь оружием рабочим.

Эти октябрьские дни и ночи были заполнены бурной, кипучей боевой работой Полесского комитета, районных комитетов, всей Гомельской партийной организации и каждого большевика в отдельности. Передо мной сегодня встает картина бурно кипящего котла в Полесском комитете, в котором мы кипели, но никогда не выглядели разваренными, а чувствовали себя крепкими, собранными, радостно-бодрыми, несмотря на бессонные ночи. С раннего утра до поздней ночи двери Полесского комитета не закрывались. Ежеминутно приходили рабочие, солдаты, партийные и беспартийные и всегда получали четкие ответы по поставленным ими политическим и практическим вопросам, из которых многие были по делам вооружения организации боевых рабочих дружин и записи в Красную гвардию.

В Полесском комитете было установлено круглосуточное дежурство. Наряду с задачами подготовки и успешной мобилизации внутренних революционных сил Гомеля для завоевания и установления власти Советов, перед гомельскими большевиками, их Полесским комитетом встала острая, трудная историческая задача борьбы, так сказать, с внешним врагом — с карательными войсками, направленными контрреволюционной Ставкой с Западного фронта на «усмирение» и подавление героических питерских и московских рабочих и солдат.

Многие тысячи вооруженных до зубов казаков и солдат были сняты лжепатриотами из контрреволюционной Ставки с фронта войны с кайзеровскими немецкими войсками для войны с революционным народом, свергающим власть капиталистов и помещиков. Эти войска продвигались, по преимуществу, через гомельский железнодорожный узел. Полесский комитет большевиков поставил боевую задачу всем большевикам, рабочим, солдатам и железнодорожникам Гомеля и всего Полесья — задержать продвижение этих карательных войск, не допустить пропуска этих контрреволюционных войск в Петроград и Москву и задержать их в Гомеле и на подступах к нему. Мы это считали своим первейшим революционным, святым долгом перед героическим питерским и московским пролетариатом, перед Социалистической революцией, перед своим Центральным Комитетом и нашим вождем товарищем Лениным. И большевики, рабочие и солдаты Гомеля героически выполнили эту задачу.

Мы знали и понимали, что сосредоточение в Гомеле и на подступах к нему большого количества вооруженных до зубов казачьих и иных контрреволюционных или даже частью просто нереволюционных частей грозит нам, гомельчанам, большими осложнениями и меняет соотношение внутренних сил в Гомеле. Но наш общереволюционный долг диктовал нам выполнение этой задачи во что бы то ни стало.
Трудно сейчас перечислить, рассказать о всех мероприятиях, принятых для задержания эшелонов. Хочу только подчеркнуть, что многие, в том числе и некоторые историки, говоря об этом краткой фразой, и то иногда, как бы между прочим, не представляют себе трудностей всей той огромной работы и борьбы, большей частью весьма рискованной, которую пришлось парторганизации и Полесскому комитету провести для выполнения этой задачи.

Прежде всего необходимо было это организовать и осуществить эту задачу технически на железной дороге
 
Ведь высший командный состав да и часть агентов железных дорог не хотели задерживать эти войска, а хотели содействовать их пропуску. Пришлось мобилизовать силы низовых агентов-железнодорожников, и прежде всего — паровозников, станционных работников, в том числе стрелочников, путейцев, вагонников, чтобы всяческими способами задержать продвижение эшелонов, несмотря на угрозы военного командного состава и даже рядовых, особенно казаков. То, что не удавалось на подступах к Гомелю, приходилось возмещать на самом гомельском узле. Красная гвардия, особенно из железнодорожников, оказала нам неоценимую помощь в выполнении этой задачи.

Но задача была не только в технической стороне задержки продвижения эшелонов, но и в политической обработке задержанных солдат и даже казаков, чтобы нейтрализовать или хотя бы уменьшить их антиреволюционную воинственность вообще, и в особенности к гомельским рабочим и солдатам. Полесский комитет выделил для посылки к эшелонам войск около ста отборных пропагандистов и агитаторов. Были среди них и женщины-работницы, в том числе некоторые интеллигенты; всех их мы особо инструктировали. Мы им рассказали, как Ленин критиковал недостатки нашей большевистской работы в революции 1905 года, когда наши большевики и рабочие слабо политически наступали на колеблющиеся войска. Ленин указывал, что необходимо, чтобы рабочие отвоевывали солдат на сторону революции, тем более это можно выполнить теперь, когда прошло семь месяцев после свержения царя. Мы еще раз повторили и вооружили их высказываниями Ленина по крестьянскому вопросу, по казачьему вопросу и т.д. Перед всеми нами стояла задача: не только не пропустить войска на Питер и Москву, но и политически размагнитить их и отвоевать лучших на сторону революции, на сторону большевиков.

Помню, что первая группа товарищей вернулась буквально физически избитой казаками из задержанных эшелонов на станции Гомель. Мы решили во что бы то ни стало добиться прорыва фронта именно здесь — послали другую группу более пожилых, среди которых были железнодорожники, солдаты и крестьяне из придорожных сел. Результаты бесед были лучшими, их не избили, но политически неудовлетворительны. Казаки, особенно офицеры, требовали продвижения их, иначе, говорили они, мы все пойдем в город и разгромим его и всех вас, большевиков. После их возвращения и доклада на бюро Полесского комитета я предложил выехать членам военной комиссии. Некоторые товарищи, члены комитета, возражали, уговаривая, что это рискованно, но я считал, что это первый бой и очень важно его выиграть. «Велика, — говорил я, — сила большевистского правдивого слова». Товарищи в конце концов согласились, и мы поехали. Когда мы прибыли, появилась группа казачьих офицеров и разговор сразу начался на высоких нотах — об изменниках, об измене и шпионстве большевиков и т.д. и т.п.

Когда я начал беседу, указав, что их везут как карателей, один из офицеров подскочил ко мне и закричал: «Что вы слушаете его? Кто он по-вашему, не шпион, этот жид?» Тогда я спокойно, повернувшись к казакам, начал отвечать: «Разрешите, товарищи казаки, ответить: я большевик, сторонник Ленина, а на его стороне миллионы русских, украинцев, белорусов, евреев и всех наций нашей страны и всего мира. Одним словом, все те, кто хочет, чтобы поскорее окончилась измучившая всех война, кто хочет лучшей жизни для бедных и трудовых людей и земли для крестьян и казаков. Так что игра его благородия «на жидовстве» тут ни при чем — это старо. Эта игра была при царе, когда казаков, по классовой природе своей не погромщиков, направляли на подлые дела. А теперь и казаки не те — революция и их научила искать и понимать Правду против угнетения бедных богатыми, рядовых казаков генералами и офицерами». Тут опять не выдержал офицер и истерически начал кричать: «Вы что его слушаете, его убить, расстрелять надо!» — и поднял револьвер, но стоявший рядом старый казак схватил его руку и сказал: «Нет, ваше благородие, так не годится — это самосуд».

Поднялся невероятный шум, вокруг офицера образовалась группа оголтелых офицеров, вахмистров и частично рядовых казаков, которая продолжала кричать и угрожать. Большая часть казаков понуро молчали, а некоторые, меньшая часть, явно и почти открыто заняли оппозиционную по отношению к офицеру линию. Я тогда погромче сказал: «Дайте досказать, а его благородие пусть ответит, одним словом, вы проведите собрание, как полагается всем порядочным солдатам и казакам». После этого мне удалось им сказать, как Ленин смотрит на войну, кому она выгодна, на передачу земли помещиков крестьянам и казакам, что от народа никакие господа не спасутся, революция свергла царя, революция в Петрограде уже свергает и его последышей, власть будет народная — власть Советов рабочих, солдатских, казачьих и крестьянских депутатов.

Вновь повторилась та же катавасия. Офицерская группа начала кричать: «Ведите его в штаб, там мы поговорим с ним!» Подскочили ко мне и начали силой тащить меня. Тут нашелся Якубов и закричал: «Вы знаете, над кем вы насилие совершаете? Товарищ Каганович — кандидат в Учредительное собрание, а вы что делаете?»

Это произвело впечатление
 
Зашумели казаки, некоторые начали кричать: «Врешь ты!» А товарищ Якубов оказался запасливым мужиком, он выхватил из кармана экземпляр официального списка кандидатов в Учредительное собрание и говорит: «Вот, читайте». Когда один из них вслух прочел, изменился несколько тон и хулиганствовавших, и особенно отношение большей части присутствовавших казаков: «А почему нас не пускают?» Пришлось опять объяснить, на какое предательское дело их везут. «Неужели казаки, — говорил я, — трудовые люди не изменились и будут проливать кровь своих же братьев рабочих и солдат Петрограда и Москвы? А за кого? За богатых купцов, фабрикантов и помещиков, за Керенского? Не лучше ли вам поскорее вернуться к себе, в свои города, деревни, на Дон и Кубань, к своим семьям и там тоже сделать революцию?»Опять поднялся шум, но уже более умеренный. Правда, ни один рядовой казак не выступил, но чувствовался известный перелом у значительной части рядовых казаков. Офицеры без повторения своих выкриков и угроз удалились якобы в штаб для совещания, а казаки, уже более мирно настроенные, сказали: «Посмотрим еще». И начали потихоньку расходиться. Мы сказали им: «Передайте казакам привет от рабочих и солдат». Некоторые встретили это с удовлетворенной улыбкой, а отдельные, Правда не очень громко, даже говорили: «И от нас рабочим привет».

Мы считали, что в первой схватке с такими вышколенными недругами мы частично все же одержали политическую Победу, и решили продолжить работу в этих казачьих и тем более солдатских эшелонах. В конце концов нам все-таки удалось склонить часть на нашу сторону. Доложили в Полесском комитете товарищам, они оценили результаты как хорошие. Мы собрали наши группы по задержке войск, рассказали им наш опыт и инструктировали их. Некоторые, Правда, полушутя говорили: «Хорошо товарищу Кагановичу, он кандидат в Учредительное собрание, и это его выручило, а нам-то как?» Мы им сказали, что я не рассчитывал на это, а пошел, несмотря на риск, — главное в том, что политическая сила убеждения за нами, и казак, и тем более солдат хотят скорейшего окончания войны. Они тоже не любят помещиков, генералов, поэтому, несмотря на муштровку, предрассудки, они неизбежно должны будут поддаться нашей большевистской Правде и нашей Ленинской агитации. Те из них, которые не станут нашими сторонниками, во всяком случае, особенно солдаты, поколеблются и не пойдут за своими махрово-контрреволюционными командирами.

Дальнейший ход событий в Гомеле показал, что вся эта самоотверженная работа гомельских большевиков дала крупные результаты: в гомельском железнодорожном узле и на подступах к нему было задержано более 60 эшелонов с войсками, вооруженными до зубов. Это была многотысячная армия солдат и казаков, направленных контрреволюционным командованием на войну с питерскими и московскими рабочими. Размещавшаяся в Могилёве Ставка Верховного Главнокомандования резко активизировала свою контрреволюционную борьбу и стала главным центром всероссийской борьбы с Октябрьской революцией и созданным его рабоче-крестьянским правительством. Ставка блокировала, изолировала фронтовую зону и прежде всего Могилёв, Гомель, Оршу и другие города и районы белорусского Полесья. Задерживая поступление газет и телеграфные сообщения об истинном положении в Петрограде, Ставка с участием слетевшихся туда обанкротившихся контрреволюционных политиканов, в том числе и социал-соглашателей, начиная с 23 октября организовала невиданно лживую информацию об истинном положении.

25 октября Ставка сообщала, что попытки большевиков совершить переворот в Петрограде разбиты, что Временное правительство твердо удерживает власть, и это в то время, как оно было уже арестовано. Мы получили первые отрывочные сведения о совершенной революции в Петрограде через своих железнодорожников в ночь с 25 на 26 октября. В ту же ночь собрался Полесский комитет.
Трудно сегодня представить и описать те чувства радости, подъема и вместе с тем особого напряжения, которыми были охвачены все мы, большевики, получив это первое сообщение о революции в Петрограде. Всю ночь мы добивались получения дополнительных, более подробных данных. Не дождавшись их получения, мы решили выступить с воззванием к рабочим, солдатам и трудовому населению Гомеля и Полесья. Это воззвание было плодом коллективного творчества — Приворотский записывал то, и расположен в парке небольшой отряд рабочих, подобранный из лучших красногвардейцев. Успех этой операции был обеспечен активной поддержкой солдат и рабочих, и мы её считали важной для полной Победы революции в Гомеле.

К 28 октября военно-революционный центр Полесского комитета фактически обладал властью почти во всем городе Гомеле, за исключением указанной небольшой, но важной части вокруг гостиницы «Савой» и телеграфа. Поэтому нельзя сказать, что власть рабочих и солдат была уже во всем городе — предстояла боевая задача полного разгрома этого гнезда контрреволюционных сил. Предприятия, воинские части выполняли указания военно-революционного центра, но отсутствие официального оформления его Советом и его Исполнительным комитетом, в котором большинство было антиреволюционным, ослабляло дело полной Победы революции.
 
За это мы вели политический бой на заседании Совета 28 октября

Напряженной обстановке открытого заседания Совета придавало особенно боевой и острый характер участие в нём активистов рабочих предприятий, железной дороги и солдат воинских частей. Кроме того, тысячи рабочих и солдат сошлись на площади перед дворцом с революционно-большевистскими лозунгами. Каждые полчаса представитель нашей большевистской фракции выходил из зала заседаний и информировал о ходе заседания Совета собравшихся на площади рабочих и солдат, которые бурно реагировали — то одобрительно по отношению к выступлениям на Совете большевиков, то гневно, с выкриками «позор» противникам пролетарской революции в Петрограде.

Все, как в зале заседания Совета, так и на площади, сознавали особую серьезность момента и с напряжением ждали предстоящего решения Совета. В зале заседания у большинства присутствующих господствовало сосредоточенное, приподнятое, боевое настроение, но в то же время напряженное, взволнованное. Заседание проходило бурно, прения были острыми, страстными, горячими. меньшевики, бундовцы, эсеры и другие социал-соглашательские группы активно и злобно повторяли свои избитые клеветнические наветы на нашу большевистскую партию. Они говорили об авантюризме, заговоре большевиков, что это-де не революция, а бунт солдат, что большевики-де ввергли страну в Гражданскую войну, повторяли буржуазно-помещичьи, генеральские грязные выдумки, идущие из Ставки о положении в Петрограде.

Выход, говорили они, в том, чтобы сговориться с Временным правительством и со всеми фракциями политических партий, в первую очередь так называемыми социалистическими, об образовании единого коалиционного правительства. Делая одолжение, они добавляли — «с участием большевиков». Они предложили Гомельскому Совету вместо власти Советов образовать «Комитет спасения Родины и революции», приспосабливаясь к той части Совета, которая им сочувствовала, а она — эта часть, к сожалению, была не маленькая. Естественно, что большевики и сочувствующие нам рабочие и солдаты встречали и провожали меньшевистско-эсеровских ораторов острыми репликами, выкриками «Клеветники, союзники капиталистов и помещиков» и тому подобное.

Мы, большевики, и сочувствующие нам беспартийные в своих речах прежде всего разоблачали всю политику эсёро-меньшевистского блока как союзников буржуазно-помещичьих классов и душителей рабочего класса, крестьянства и солдат. Мы доказали, что это именно они начали Гражданскую войну в стране, а революционные действия рабочих, крестьян и солдат — это ответные меры защиты революции от старорежимников. Мы опровергали клеветнические сказки о солдатском бунте, о заговоре, убедительно показывали поэтапное историческое развитие всего процесса нарастания рабоче-крестьянской революции, совершившейся под руководством большевиков и их Великого вождя Ленина, которого они травили, но которого любили, любят и уважают многомиллионные массы рабочих, крестьян и солдат. Полесские большевики — фракция большевиков Гомельского Совета — внесли предложение решительно отклонить контрреволюционное предложение фракции меньшевиков, бунда и эсеров об образовании так называемого «Комитета спасения Родины и революции», то есть фактически образования органа спасения контрреволюции.
 
«От кого вы хотите спасать революцию, — сказал я в своей речи, — от петроградских рабочих, которые устлали своими трупами мостовые Петрограда в 1905 году, в феврале 1917 года при свержении царизма и в октябре 1917 года при свержении капитализма? С кем вместе вы хотите спасать революцию? С помещиками Родзянко и Пуришкевичем, с капиталистами Гучковым и Рябушинским вы хотите спасать революцию от нас — рабочих, солдат и крестьян». Увидев, что почва уходит из-под ног меньшевиков и эсеров, что Совет не примет их предложения, а примет предложения, вносимые фракцией большевиков, меньшевики и эсеры к концу прений бросили в зал свою лживую провокационную «бомбу». Они огласили новую, полученную ими подробную телеграмму из Ставки, из Могилёва, о том, что казаки под командованием генерала Краснова вошли в Петроград, что вместе с восставшими юнкерами и другими частями ими взят Смольный, что Ленин якобы бежал, что члены большевистского правительства арестованы и так далее. В зале, конечно, возросло напряжение.

Хотя у нас, большевиков, не было точных данных о положении, но мы своим чутьем и знанием силы нашей партии, Ленина и героизма питерских рабочих и солдат были уверены, что это лживая фабрикация, идущая из Ставки, и соответственно реагировали в зале заседания. Социал-соглашательская часть Совета молча зашевелилась, поворачиваясь к своим колеблющимся сторонникам, — смотрите, мол, будьте начеку. Смутились и некоторые из наших союзников — левых эсеров и других «левых» групп, которые всерьез приняли оглашенную телеграмму. На это и рассчитывали меньшевики, эсеры и бундовцы.

Но мы, большевики, в первую очередь руководство Полесского комитета, вновь ринулись на трибуну, в бой с провокаторами из социал-соглашательского блока. Мы заклеймили это сообщение как обычное лживое измышление контрреволюционной Ставки и слетевшихся в Могилёв черных воронов контрреволюции. «Вы, гомельские меньшевики, эсеры, бундовцы, — говорили мы, — помогаете здесь подло-провокаторскому делу контрреволюционной Ставки. Вы хотите обмануть рабочих и солдат Гомеля, запугать Гомельский Совет, но это вам не удастся. В ответ на это ваше оскорбительное отношение к депутатам Гомельского Совета, которых вы считаете трусами, которые, дескать, с перепугу отступят от революции, революционные честные депутаты Гомельского Совета еще увереннее пойдут против вас и еще больше сплотятся вокруг большевиков и поддержат их». Нашими повторными выступлениями мы сорвали эту провокацию эсеро-меньшевиков.

Наступил самый напряженный и решающий момент голосования внесенных двух резолюций: меньшевистско-бундовско-эсеров-ского блока и резолюции большевиков. Гомельский Совет рабочих и солдатских депутатов отклонил резолюцию меныпевистско-бундовско-эсеровского блока и принял резолюцию большевиков. В течение ночи с 29 на 30 октября наши отряды просачивались в район расположения противника, у которого, надо сказать, не было устойчивых позиций.
 
Они были застигнуты врасплох у гостиницы «Савой», телеграфа, вокруг которых и развернулся бой

К рассвету наши отряды разбили охрану телеграфа и захватили этот важнейший для нас центр. Труднее было на участке у гостиницы «Савой», но и там наши красногвардейцы и солдаты ворвались в ряды засевших там офицеров и казаков, разбили их и заняли её. Выбитые из своих гнезд офицеры и казаки отошли разными путями к своим эшелонам, откуда они и пришли. Нетрудно понять, какое впечатление это произвело на оставшихся в эшелонах, особенно рядовых, которые еще до этого были основательно распропагандированы нашими славными самоотверженными агитаторами, среди которых особо хорошо себя проявили женщины-работницы. Итак, к утру 30 октября был окончательно ликвидирован контрреволюционный очаг корниловцев в центральном пункте города, и весь город Гомель стал советским.

Нам уже не пришлось препираться долго с социал-соглашательским большинством Исполнительного Комитета о повторном созыве пленума Совета рабочих и солдатских депутатов. Настроения у господ соглашателей были уже не те, которые были 27-28 октября. При всей своей политической непримиримости, враждебности к большевикам, злобном недовольстве нашей Победой, окончательно уничтожившей их надежды на образование «Комитета спасения», они вынуждены были признать заслуги большевиков в разгроме пьяного бунта черносотенцев, умалчивая при этом о разгроме корниловцев у гостиницы «Савой» и особенно о захвате нами телеграфа. Во всяком случае, они быстро согласились с нашим требованием собрать Совет в тот же день — 30 октября.

Мы, большевики, конечно, пришли к этому заседанию Совета с гордо поднятой головой, как революционно-большевистская сила, обеспечившая Победу революции борьбой масс. К этому времени утром 30 октября мы уже получили радостные сведения о полной Победе в Петрограде над генералом Красновым и Керенским. После Победы Октябрьской революции и власти Советов в Гомеле перед нами со всей остротой стояла задача организации революционной борьбы в самом логове зверя, в Могилёве. Итак, 31-го, не задерживаясь, я выехал в Могилёв. Учтя опасения, высказанные некоторыми товарищами о том, что в настоящий момент требуется большая конспирация, я приоделся в приличный гражданский костюм и даже рубашку с «гаврилкой»; взял на всякий случай и чужой паспорт (на фамилию Железной). В Могилёве я увидел, что хотя атмосфера несколько изменилась по сравнению с прежними моими приездами, но она оставалась все еще крайне напряженной, реакционной, с той только разницей, что к корниловской реакции прибавилась эсеровско-меньшевистская.

Слетевшиеся в Могилёв эсеровские общипанные «соловьи» — вожди Чернов, Гоц, Авксентьев и другие черные вороны контрреволюционного движения, якшаясь с Духониным и другими корниловцами, вели переговоры о создании своего правительства (даже готовые назвать его «социалистическим», не шутите!) с намечаемым премьер-министром Черновым во главе. При этом Могилёв намечался столичным центром этого правительства. «Благородный» хамелеон Чернов, выступая на собрании могилевской организации эсеровской партии, фарисейски-лицемерно заявил: я, мол, лично не стремлюсь и не хочу власти, но если партия возложит на меня это тяжкое бремя, то я подчинюсь (видимо, чувствовал уже этот «храбрый» вождь, что это не только тяжкое, но и опасное уже бремя).
 
В это время эсеровский ЦК действовал, рассылая своих эмиссаров по России
 
В том числе и по вербовке добровольцев в формируемую армию вновь создаваемого правительства Чернова, благо генералов и офицеров, хотя и не эсеровских, а черносотенных, собралось много вокруг Ставки, но «социалисты да еще «революционеры-эсеры» не брезговали и такими союзниками. На это их толкали империалистические союзники, их иностранные миссии к этому времени съехались все в Могилёв и всячески подталкивали эсеров и Ставку на незамедлительную борьбу с Советским правительством, обещая всемерную помощь Антанты. Могилевский Совет, возглавляемый эсерами и меньшевиками-оборонцами, играл роль гостеприимного «хозяина» города, не просто принимавшего желанных гостей — он предоставлял свою трибуну для произнесения контрреволюционных речей и принимал позорные для Совета антисоветские резолюции. Последней такой резолюцией была резолюция о непризнании вновь назначенного Советским правительством Верховного Главнокомандующего прапорщика Н.В. Крыленко.

Когда я вновь прибыл в Могилёв, мне товарищ Максимов (член армейского комитета так называемого ЦЕКОДАРФа доложил, что на специально созванном совещании в Ставке было решено во что бы то ни стало сохранить её в существующем составе, для чего перевести Ставку в Киев — парадоксально, но факт: генералы-черносотенцы, великорусские шовинисты, удирали под защиту украинских шовинистов во главе с Петлюрой. Они решили не подпускать к Могилёву, а задержать в пути эшелоны революционных матросов и солдат, идущих в Могилёв вместе с новым советским Верховным Главнокомандующим товарищем Крыленко. В связи с этим сообщением товарища Максимова мы собрали руководство могилевских большевиков и мобилизовали все силы большевиков, революционных солдат и железнодорожников для срыва контрреволюционных замыслов Ставки. Могилевские железнодорожники использовали опыт гомельских железнодорожников, о котором я им детально рассказал, и задержали эшелоны эвакуирующейся корниловской Ставки, давая в то же время зеленую улицу эшелонам петроградских красных матросов и солдат. большевикам батальона Георгиевских кавалеров мы дали задание во что бы то ни стало задержать автомобили и все виды транспорта с вещами и документами Ставки, задержать и арестовать подготовившихся к побегу в Киев генералов и их свиту.

Вся военно-большевистская организация Могилевского гарнизона, в первую очередь самого батальона Георгиевских кавалеров, успешно выполнила это задание. Батальон Георгиевских кавалеров задержал все погруженные документы, вещи и большую часть генералов, собиравшихся удрать. Успели убежать иностранные миссии, захватив с собой некоторых генералов, которых позднее отряды гомельской Красной гвардии частично сумели задержать. К сожалению, не удалось задержать бежавшего за день до этого из Быхова самого генерала Корнилова, Деникина и других сидевших в быховской тюрьме со своим отрядом головорезов. Наши отряды Красной гвардии их преследовали, но, разгромив их обозы, не настигли самого Корнилова с его головным отрядом. Главковерх Духонин с его основным штабом Ставки не сумел удрать, встретив на своем пути кронштадтских матросов, решивших по-своему его судьбу.

После выступления батальона Георгиевских кавалеров против Ставки заколебались даже «ударные батальоны», считавшиеся главной «опорой» Ставки; часть из них присоединилась к революционным георгиевцам, часть ушла сама из Могилёва, чтобы не столкнуться с прибывающими из Петрограда отрядами матросов.

Что касается наших политических мер, то мы, собрав большевиков Могилёва — гражданских и военных, прежде всего поставили задачу — поднять рабочих и солдат Могилёва, в первую голову железнодорожников, выделить делегации со знаменами, которые придут на назначенное по требованию фракции большевиков заседание Могилевского Совета. большевистская фракция потребовала допуска на это заседание делегаций и других фабрично-заводских и солдатских комитетов. Чрезвычайное, так мы его назвали, заседание Совета состоялось 18 ноября в том составе, как мы наметили. Правоэсеровское и меньшевистское руководство было дезорганизовано. Хотя они и хулиганили, кричали о большевиках-узурпаторах, но присутствовавшие представители рабочих и солдатских комитетов не давали им воли, они получали достойные, острые и «увесистые» ответы. После выступления нескольких депутатов-большевиков и представителей рабочих и солдат была зачитана предлагаемая большевиками резолюция, приветствующая Октябрьскую революцию и провозглашающая Советскую власть в Могилёве и губернии.
 
Приняв эту резолюцию, Могилевский Совет тут же образовал военно-революционный комитет
 
Таким образом, Могилевский Совет, в котором больше месяца после Октябрьской революции орудовали контрреволюционеры, во второй половине ноября стал революционным — Советским. Когда в Могилёв прибыл наш советский Верховный Главнокомандующий товарищ Крыленко вместе с боевыми революционными балтийскими матросами и питерскими отрядами Красной гвардии, как советский Главковерх сразу посетил Могилевский Совет, где он встретился с членами Ревкома, укрепив этим установленную Советскую власть в Могилёве. При Ставке также был образован военно-революционный комитет. Во всей губернии к этому времени энергично внедрилась Советская власть, за исключением части небольших городков, где еще было просто безвластие, а также части волостей и деревень, где были Советы, но они были заняты главным образом еще борьбой за землю, за её правильное распределение и использование. После установления Советской власти в Могилёве я опять побывал в деревнях, близлежащих к Могилёву. На собраниях я разъяснял значение Октябрьской революции для крестьян, особенно для бедноты, как решение вековечного вопроса о земле, говорил о скором окончании войны и достижении мира. По этим вопросам даже агрессивно настроенные эсеры и поддерживавшие их кулацко-зажиточ-ные крестьяне вынуждены были в тот момент отмалчиваться. Им трудно было тогда выступать против общего боевого настроения основной массы крестьян, особенно бедняков и бывших солдат, которые активно поддерживали в первую очередь именно эти законы.

Деревня была занята в эти дни главным образом землей — как разделить землю помещиков, а что эта земля уже ихняя, крестьянская, в этом никаких сомнений уже не было. Землю, инвентарь крестьяне захватывали, а помещики, их управляющие убегали из своих усадеб. Крестьяне чувствовали, что изъятие земли и уничтожение помещиков — это дело руководства большевиков, Ленина, и поэтому и те крестьяне, которые в историческом значении Октябрьской революции не так.уж глубоко разбирались, были на стороне Октябрьской революции и большевиков. эсеры, считавшие себя монополистами в деревне, засевшие во всех волостных и уездных органах, имели, конечно, еще большой вес в деревне. От них многое зависело в решении конкретных вопросов и раздела земли и инвентаря, поэтому средние крестьяне, выступая или аплодируя нам, оглядывались еще на них. А они, эсеры-то, в ряде районов все еще вели себя агрессивно, выпячивая вопросы Учредительного собрания, упрекая большевиков в том, что они-де накануне Учредительного собрания устроили переворот.

Именно по этим вопросам мне пришлось особенно сосредоточивать свои выступления. Помню, на одном собрании после выступления эсера, в котором он особенно распевал об Учредительном собраним, у меня с ним завязался следующий диалог. Я спросил: «Можно вам задать некоторые вопросы для разъяснения крестьянам?» Он храбро ответил: «Задавайте». Тогда я ему поставил вопрос: «Скажите, пожалуйста, в Учредительном собраним будут капиталисты и помещики, ну, например, Милюков, Гучков, Род-зянко?» — «Если изберут, то будут». — «А вот второй вопрос: а в Советах и на их съездах, кроме рабочих, солдат и крестьян, были и могут ли быть капиталисты и помещики?» — «Нет, — ответил он, — здесь их нет и не может быть». Тогда я, обращаясь к крестьянам, спрашиваю: «Кому же тогда крестьянин может больше верить — Учредительному собранию, где будут и помещики и капиталисты, или Советам, их съездам, где их нет и быть не может?»
 
Крестьяне дружно ответили: «Конечно, Советам больше верим»
 
Тогда эсер в свою очередь выкрикнул: «Но ведь их, помещиков и капиталистов, будет меньшинство, а представителей рабочих и крестьян будет большинство в Учредительном собраним». Я ему в свою очередь ответил: «Да их, этих гадов и кровососов, вообще в народе, в человечестве меньшинство, их ничтожная кучка, а вон гляди — сотни и тысячи лет душат народ, захватили землю, заставляя народ на себя работать. Вон вас, крестьян, много, а помещиков единицы, и они вас угнетали. Ведь вот царя свергли, говорили, народ будет управлять, а получилось опять так, что у власти оказались те же капиталисты и помещики и опять сели на шею народа. Поэтому Ленин и говорит: по-настоящему верить крестьянин и рабочий может только Советам, где нет капиталистов и помещиков. А в Учредительном собраним неизвестно еще, будет ли большинство рабочих и крестьян, уж больно много адвокатов-брехунов пролезло в эсеровскую и меньшевистскую партии. Надо выбирать и в Учредительное собрание таких людей, которые будут стоять за Советы и Советскую власть, тогда не будет контрреволюции и законы о земли и мире, принятые съездом Советов, не будут отменены». Крестьяне в большинстве хорошо поняли это.

Надо, однако, сказать, что эсеры, потерпев политическое и идеологическое поражение, организационно еще ранее внедрившись в деревню, опираясь на кулаков и богатеев, были все еще сильны в ней, а мы, большевики, к этому времени еще не успели их вытеснить несмотря на то, что политически деревня бедняцкая и даже середняцкая была за нас. В Могилёве я посещал Ставку Верховного Главнокомандующего товарища Крыленко. Это были, конечно, не «визиты вежливости», а встречи боевых товарищей. Встретил меня товарищ Крыленко очень радушно, тепло, как старый товарищ, с которым мы работали в комиссиях Всероссийской конференции военных организаций в Петрограде в боевой июньский месяц 1917 года. Как всегда при таких встречах, вспоминали недавнее прошлое и говорили о великих победах и завоеваниях Октября, давших прапорщику, старому большевику Крыленко, высший пост в армии. Я ему рассказал о проделанной работе в Могилёве и об имеющихся еще слабостях. Он очень интересовался, задавал вопросы, а затем полушутя-полувсерьез сказал: «От имени Верховного Главнокомандования благодарю вас за проделанную работу». Я тоже полушутя и полувсерьез поднялся, стал по-солдатски и сказал: «Рад служить партии и революции». В других встречах я ставил перед ним ряд конкретных деловых вопросов по Гомелю и Могилевской губернии — об улучшении снабжения войск, находящихся в Гомеле и в губернии, особенно по обмундированию. Докладывая о том, что мы сами сделали, я указывал, что удовлетворить все потребности мы не могли. Он вызывал соответствующих работников, в первую очередь начальника оперативного отдела, и давал указания оказать необходимую помощь.

Однажды, после приезда из Гомеля, я рассказал товарищу Крыленко о проявлениях недисциплинированности некоторой части солдат 60-го Сибирского полка. Он обещал немедленно принять меры, но просил нас усилить политическую работу в этом полку, я ему это обещал, и Полесский комитет это выполнил. Затем товарищ Крыленко мне рассказывал о положении в армии, о задаче не только демобилизации старой армии, но организации новой советской армии. Он при этом выразил уверенность, что в связи с тем, что я еду в Петроград, мы встретимся еще на работе по организации новой армии. После бесед с товарищем Крыленко я обычно заходил к товарищу Мясникову, который работал в Ставке заместителем Крыленко. С товарищем Мясниковым мы также хорошо встречались как соратники по Минску и Гомелю. Я ему докладывал по старой памяти, как бывшему руководителю Северо-Западного областного комитета партии, о всей проделанной работе в Могилёве и о положении в Гомеле. Товарищ Мясников мне рассказал в свою очередь о положении в Минске и на Западном фронте. Он выразил сожаление, что я уезжаю из Гомеля.
 
Я ответил, что я ведь вернусь
 
Но он скептически отнесся к этому, сказав, что там, в Питере, меня сразу захватят и не выпустят, что об этом ему уже намекал Крыленко. Заходил я в ЦЕКОДАРФ к Максимову, соратнику по советизации и большевизации Могилёва. Товарищ Максимов, коренастый, крепко сложенный солдат из рабочих, производил на меня хорошее впечатление — стойкого большевика, сумевшего, будучи единственным большевиком в змеином окружении эсеров, меньшевиков, кадетов в общеармейском солдатском комитете при Ставке, сохранить не только стойкость большевика, но и бодрость, партийную активность, действенность и жизнерадостность большевика-ленинца. За короткий срок я с ним быстро сдружился в Могилёве и много лет спустя с радостью встречался с ним в Харькове как с руководящим профсоюзным деятелем. При моём посещении его в Ставке он обычно рассказывал мне о настроениях солдат, о переменах настроений не только у солдат, но и у некоторых даже офицеров. Помню, как он меня познакомил там же с одним членом ЦЕКОДАРФа при Ставке, левым эсером, по фамилии Мстиславский, который отрекомендовался мне не только по чину (он был офицер), но и как писатель. Произвел он тогда на меня впечатление благородного, мягкого, вдумчивого человека, поддерживающего нас, большевиков.

Без ложной скромности скажу, что и могилевские большевики тепло, даже горячо проводили меня, внесшего свою лепту в Победу, рост и расцвет нового советского, социалистического — большевистского Могилёва! Большую часть времени в ноябре и отчасти в декабре мне довелось поработать в Могилёве с перерывами на выезд в Гомель для участия в губернской конференции, заседаниях бюро Полесского комитета и Ревкома, членом которого я был избран, и выступлениях на избирательных собраниях в Совет и в Учредительное собрание, в которое я баллотировался как кандидат большевистской партии. Можно было бы рассказать о мытарствах этих поездок из Могилёва в Гомель и обратно в условиях железнодорожной разрухи в далеко не комфортабельных вагонах и далеко не по воинскому скоростному графику и, главное, в условиях режима, установленного контрреволюционной Ставкой, так же как и о моём большей частью нелегальном обустройстве в самом Могилёве; с переводами на ночлег от одного товарища к другому; с питанием за счет солдатского пайка, который мне приносил тов. Хохлов от моих новых друзей из батальона Георгиевских кавалеров — все это представляло бы определенный интерес, но это отвлекло бы от главного существа нашей борьбы за Победу Великого дела пролетарской революции и власти Советов. Как мы и предвидели, выборы в Совет завершились Победой большевиков, которые получили абсолютное большинство в новом Совете.

Одной из первых мер было проведение закона о единовременном налоге, который, естественно, всем своим острием был направлен на буржуазию, которая сразу поняла, а главное, ощутила на практике «где раки зимуют», зато рабочие и солдаты были очень довольны этим налогом и всячески помогали новой, Советской власти. Большое значение для наведения революционного порядка имело осуществление решения бюро о создании постоянной надежной опоры для защиты власти Советов, реорганизации наших красногвардейских отрядов, которые ранее все же носили временный характер, и формирование особого революционного красногвардейского полка — это создало надежную опору Совета и военно-революционного комитета. Для обеспечения борьбы с контрреволюцией была выделена чрезвычайная комиссия Совета, руководителем которой был избран самый старый большевик среди нас — товарищ Приворотский, который потом, с легкой руки Полесского комитета, стал видным чекистом, работал под непосредственным руководством товарища Дзержинского.

Избирательная кампания в Учредительное собрание имела большое значение для роста нашего влияния на массы, для углубления наших связей с массами, особенно с крестьянами. Мы с удовлетворением видели, ощущали успех нашей большевистской Ленинской Правды. Особенно врезались мне в память митинги крестьян в Вилийской волости Гомельского уезда, куда я выезжал. Крестьяне, главным образом беднейшие и бывшие фронтовики не давали говорить правым эсерам, что было для них полной неожиданностью, и бурно встречали и провожали нас, большевиков. Мы в своих выступлениях объясняли крестьянам, что теперь, после Октябрьской революции и завоевания Советской власти, положение иное, что Учредительное собрание только тогда будет иметь большое значение, когда оно будет опираться только на Советы и Советскую власть. Они нас хорошо понимали и воспринимали, но известная инерция у значительной части крестьян, несомненно, сказалась при голосовании на выборах в Учредительное собрание.

И все же, несмотря на все это, результаты выборов оказались неожиданными для самих эсеров и меньшевиков. эсеры, конечно, не ждали, что в уездах в ряде мест среди крестьян большевики получат 40% голосов. Особенно поразили всех результаты выборов в Вилийской волости: за большевистский список был подан 2 401 голос, а за эсеровский список — 1 129 голосов. Это очень важный и большой показатель — там, где крестьяне хорошо, полностью усвоили Ленинскую политику и линию большевиков и восприняли дошедшую до их души разоблачительную большевистскую критику эсеровского предательства крестьян, там крестьяне в громадном большинстве голосовали за большевиков. Результаты выборов в Учредительное собрание по всему Могилевскому избирательному округу мы оценивали как удовлетворительные для нас, большевиков, не столько потому, что персонально председатель Полесского комитета большевиков Л.М. Каганович оказался избранным в Учредительное собрание, что само по себе означало доверие Полесским большевикам, а сколько в том, главном, что это был успех всей политики нашей великой героической Ленинской партии, обеспечившей Победу первой в мире Октябрьской социалистической революции! Вернувшись из Могилёва во второй половине декабря в Гомель, я уже должен был готовиться к отъезду в Петроград, хотя, признаюсь, я скептически и критически относился к предстоящей законодательной «деятельности» в Учредительном собраним.

В Гомеле я на заседании Полесского комитета доложил о прошедшем губернском съезде Советов, о посещении Ставки, беседах с товарищами Крыленко и Мясниковым. Товарищи хорошо оценили и одобрили проделанную в целом работу по Могилёву. Все присутствовавшие, конечно, знали о моём отъезде в Петроград. Чувствовалось, что кое-кому хотелось сказать слово по этому поводу, но я намекнул руководящим товарищам не затевать ничего торжественного, что это не в наших большевистских нравах, тем более что я сам был убежден и говорил товарищам, что я скоро вернусь, поэтому я и уехал, оставаясь непереизбранным председателем Полесского комитета.

Мне оставались считанные дни, надо было торопиться с отъездом
 
Мы с женой Марией Марковной легко собрали свои небольшие пожитки, и то часть оставили в расчете на возвращение, но обнаружили, что ни у меня, ни у жены обувь никуда не годная — поизносилась. Воистину — сапожник без сапог, а ведь едем в Петроград! В своей мастерской я уже давненько не был. Пришлось идти туда. Рабочие на скорую руку изготовили заготовки: мне на сапоги, жене на ботинки; «докладчики» (так называлась их профессия) нарезали подошвы, стельки, задники, каблуки, я сам стал за станок и как сбивщик «сбил» сапоги и ботинки, а отдельщики их отделали так, что блестели. На этом дело в мастерской не окончилось. То, что мне легко удалось в партийной среде, чтобы избегнуть что-либо напоминающее проводы, то в мастерской не вышло: у моих друзей-товарищей сапожников были свои традиции, и они наскоро тут же в мастерской соорудили стол.
 
Они знали, что я человек непьющий, и не насиловали, но сами выпили и свою, и мою дозу — напиться допьяна не напились (они понимали, что сейчас нельзя), но были навеселе и говорили все хорошие слова и от души желали мне всего хорошего. Каждый из них крепко расцеловался со мной с присказкой: «Не забывай нас». Я ушел наполненный душевной теплотой от встречи с рабочими и к тому же, признаюсь, довольный своими новыми сапогами и ботинками для Марии Марковны.

За полугодие нашей работы в Гомеле, которое в такое необычное время было равно нескольким годам, мы душевно так сроднились с товарищами, что трудно было уезжать. Мы многому научились в Гомеле, в Могилёве, во всем Полесье Белоруссии в тот великий, революционный, бурный, поучительный период, когда наша родная партия во главе с Лениным готовила и совершила Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Во всей своей работе и борьбе в Гомеле, в Могилёве, в Полесье, в Полесском комитете я и мой друг по подполью, моя жена Мария Марковна, отдавали все свои организаторские и агитаторские большевистские силы и способности, всю энергию, трудолюбие и темперамент, все, что могли, для Победы, работая вместе с замечательным коллективом большевиков. Я получал от них помощь, поддержку и обогатившие меня поучительные уроки.
 
Вспоминая их, я могу и хочу им выразить свое большое большевистское спасибо за это. Гомельские, все полесские большевики Советской Белоруссии, рабочие и работницы, солдаты и трудящиеся оставили в нашей душе, моей и Марии, самые лучшие чувства глубокого уважения, любви и благодарности. Я и сегодня чувствую себя счастливым, что вместе с рабочими, солдатами, крестьянами и трудящимися всех наций, населявших Гомель, Полесье славной трудолюбивой революционной Белоруссии, активно участвовал в Великой Октябрьской социалистической революции, в завоевании власти Советов, в закладывании фундамента Белорусской Советской Социалистической республики и Великого Советского государства — Союза Советских Социалистических Республик.

Оглавление

Большевики

 
www.pseudology.org