Из бесед с Н.И.Старковым, 1989 Шатуновская, Ольга Григорьевна Об ушедшем веке рассказывает Ольга Григорьевна Шатуновская Судьба материалов расследования Оля больна [Джана: — Когда мама болела, я составляла расписание, кто, когда придет. Однажды было совсем плохо. Мама говорит — я заболела, но я этого не понимала, потому что, по моему представлению, мама болела всегда. В этот день обещалась Алла, и убежав пораньше с работы, я увидела сидящих в большой комнате за круглым столом — Аллочка угощала чаем. А мама как? Высокое давление. А они зачем? Джан, я же не могу их выгнать — они сидят и сидят, я стала угощать их чаем. Иван Павлович Алексахин давно просил за своего знакомого: — — Профессор, Волков, Оля, ну давай мы к тебе придем. И уже пару раз приводил его. Я зашла в маленькую комнату, мама не подняла голову с подушки, померила давление, не поверила глазам. Лекарство? Да. Чай? Нет. Давно так? Все время, кто там? Алексахин и Волков, ты их звала? Мама закрыла глаза. Никого не надо, пусть все уходят. Я вышла, они сидят, как ни в чем не бывало. Иван Павлович спросил — ну что она? Волков нагнулся над маминым письменным столом. Я тихо говорю: — Алл, они давно? мама разговаривала с ними? — Нет, она сразу была такая. У нас, действительно, не было принято выгонять гостей, но это выглядело уж как-то совсем бесцеремонно, как пир у Пенелопы. Я сказала, что вы бы лучше ушли, Иван Павлович. Волков как будто не слышал, а Иван Павлович не отрывал его от чтения. — Пожалуйста, уходите, мама больна, она не может говорить. После их ухода мы два часа мерили давление, мама глотала таблетки, не глядя, пригоршнями и откидывалась без сил на подушку. Врача? Нет, не надо. Потом давление соскочило резко вниз. К вечеру, когда пришла в себя, стала спрашивать: — — Кто был? Алексахин? Один? С Волковым? Почему они пришли? — Я не знаю, ты, наверное, позвала. — Нет, он утром звонил, я сказала, что больна. Зачем вы их приняли? Я пыталась объяснить, что мне тоже это не понравилось, что Аллочка не знала, как быть. Но переносить гнев на Аллочку не очень хотелось. Но мама уже сама восстановила картину: — — Что же они делают в моей квартире, когда я лежу без сознания? Буря разразилась спустя несколько дней, мама сказала, что какой-то листок исчез со стола. Я говорила, как всегда, не может быть, тебе кажется, где-нибудь в другом месте, чем сердила её все больше. И в самом деле, через некоторое время оказалось, что Волков из того, что он услышал или бегло считал, изготовил сенсационные статьи и доклады, и выступал с ними в разных местах, а впоследствии поместил это в свою книгу] Фальсификации В "Московской Правде" статья вышла, что Сталин сотрудничал с Охранкой, Волков и Арутюнов опубликовали. После этой публикации ко мне приходил Арутюнов. Я ему говорю: — Вы это взяли из западной прессы, и я даже знаю, из какой книги. Это один советолог Фишер опубликовал. Причем он сам пишет, что я этот документ не проверил. Когда я начал проверять, оказалось, что тот человек, который этот документ прислал в США, жил в ФРГ, и он умер — так что за достоверность этого материала я не ручаюсь. А после этого, есть советолог Смит в США, он специализировался на документах Охранки. Смит подробно анализирует этот документ и пишет, что в нём содержится одиннадцать ошибок. Во-первых, адресат Железняков, которого они там Федором называют, не Федор, а Владимир. Кроме того, стоит подпись лица, который из Петербургской Охранки посылает, и дата — июль. А уже с июня этот чиновник Охранки находился в Финляндской Охранке, а не в Петербургской. Далее, Охранка, как Смит установил, на каждый район имела свои исходящие. На Сибирь отдельные номера, на другие части Российской империи совсем другие. Так что номер исходящей неправильный, и так далее. И Смит пишет, что Фишер опубликовал, но это фальшивка. А у них все одиннадцать ошибок повторяются. Арутюнов ничего не признал. — Вы же списали все это у Фишера. — Я никогда не видел Фишера. — Если вы не видели, то почему же весь документ, который вы публикуете, повторяет ошибки Фишера? Если бы вы нашли в архиве, то этих ошибок не могло бы быть. Если бы вы нашли в архиве, вы бы указали фонд и номер хранения, единица хранения. Каждый документ архива хранится в каком-то фонде. — Он лежал без фондов. Я говорю — как? вот так болтался? в архиве листок болтался... Как это без фонда? Нет, вы привели даже номер фонда, но фальшивый. И вас разоблачали, директор фонда написал заключение, он провел экспертизу — не существовало. Мало этого, Волков дал интервью сибирскому корреспонденту. И мне со всей Сибири теперь пишут, вот лежит письмо из сибирского университета, что на меня ссылаются. "Неужели вы подтверждаете?" Из Братска мне прислали письмо: "Тот документ вы не подтверждаете?" Не только не подтверждаю, а утверждаю, что это фальшивка. Контекст такой. Они приводят фальшивку, потом: "это подтверждает и Щатуновская, она говорит то-то". Выходит, что я подтверждаю фальшивку. Но он сотрудничал в Охранке? Да, безусловно, он провокатор. Нашлось письмо, которое Сталин из Вены, после того как его Ленин кооптировал на Пражской конференции в 1912-ом году в ЦК, писал Малиновскому. Это провокатор, которого расстреляли после февральской революции, ещё комиссия временного правительства установила, что он провокатор. Сталин пишет из Вены открытой почтой письмо Малиновскому, и в этом письме, оно у меня есть, фактически раскрывает всю подпольную нашу работу, весь актив. То есть фамилии называет? Нет, он называет А, Б, В, Г, но открытой почтой, и этот документ после революции нашли в архиве департамента полиции со всей расшифровкой. Все эти А, Б, В. Например, у Ленина была тогда подпольная кличка Ильич, никто ещё не знал, а они расшифровали. Ильич это Ленин. А — это такой-то, Б — такой-то. А он же там их выдает фактически всех, в этом письме Малиновскому. Вот это письмо комментирует Смит, он его нашел в архиве департамента полиции. Он высказывает соображение, с какой целью Сталин мог открытой почтой послать. Он же великолепно понимал, что все письма политических эмигрантов перехватываются. Зачем он послал Малиновскому это письмо? Смит предполагает — для компрометации Малиновского, и в то же время выдает весь актив. Дело в том, что они же только кусочек привели того, что я говорила со слов Шаумяна. Шаумян предвидел, что Сталин провалит и сделает все, чтобы предать Бакинскую коммуну. Это все Шаумян говорил не только мне лично, а в окружении близких товарищей. Как они узнали об этом разговоре с Шаумяном? Очень просто. Волков несколько раз приходил ко мне, я с ним разговаривала, а Арутюнов вообще в землячестве закавказском был. Вы знаете, что есть землячества: — есть московское, а есть закавказское. Так вот в закавказском землячестве — я там состою, но я там не бываю, потому что я совершенно больная и слепая — в этом землячестве и Арутюнов. Я многим товарищам рассказывала то, что Шаумян говорил, и это все землячество знает. Я из этого секрета не делала. Я не ожидала, что он вот так повернет. Когда я его уже почувствовала, то узнала, что он пасся у Молотова. Он даже Деньги давал на похороны и на поминки. Когда я это узнала, я перестала с ним встречаться, и больше он у меня не стал бывать. Но, к сожалению удалось им такую гнусную сыграть шутку. И интервью и статья безграмотные. Волков, например, пишет, что Сталин посылал Шеболдаева, секретаря северокавказского крайкома, в Новочеркасскую тюрьму для беседы с Каспаровой. Якобы она дала показания следователю. Чушь на постном масле. Разве может следователь того времени взять у заключенного показания про Сталина , что он был провокатором? Она никакому следователю не давала показаний, она была в оппозиции, на партийных собраниях она выступала и разоблачала Сталина , так же, как вот Хуталашвили нам сказал, что он провокатор. Так и она выступала. Вот её как оппозиционерку держали в Новочеркасской тюрьме — Сталин же не хотел этого, что она открыто выступает и говорит, что он провокатор, вот он и послал Шеболдаева. А он пишет, что она следователю дала показания, и ещё много всякой ерунды. Брежневской формации профессор. Или пишет с моих слов, что Шаумян скрывался на явке. Разве на явках скрываются? Явка это явка, а скрываются всегда на других квартирах в подполье. Каждый подпольщик, если прочтет, только засмеется. Как это, скрывался на явке? Фиктивный протокол Наумов приезжал ко мне. Мы с ним беседовали, и по поводу этих фактов, и о другом. Я ему тоже говорила, что в свое время, в восемнадцатом году Шаумян говорил о Сталине в своем ближайшем окружении, а я была его личным секретарем и там присутствовала. Это происходило у него дома. Шаумян утверждал, что он провокатор. Товарищ Наумов с этим не согласился: — на сегодня это ведь не главное, может быть, в будущем в этом необходимо будет более тщательно разобраться. Но сегодня самое главное это то, что все, что происходило на семнадцатом съезде и после съезда — убийство Кирова, лавина репрессий — это отбрасывается сейчас фактически. В седьмом номере "Известий ЦК" они даже пишут, что не мог же он обидеться на то, что против него голосовали, и объяснять этим истребление делегатов съезда... Когда это абсолютно ясно. Вот Николай Иванович принес мне письма хирурга Мамушина. Мамушин, который участвовал во вскрытии тела Борисова, утверждает, но просит не публиковать, боится и почему-то думает даже, что я не приняла его свидетельства. Но это он ошибается. Я вполне приняла его свидетельство, показания водителя грузовика Кузина. Но все это уже подменено. В нынешних материалах показания Кузина совсем другие — что была авария и во время этой аварии Борисов погиб. Это же фабрикация. Они, вероятно, вызывали Кузина и заставили его дать другое показание, или они просто подделали, как они подделали протокол вскрытия бюллетеней. Протокол якобы подписан — кроме меня, Кузнецова и Лаврова — Матковским, это был замдиректора ИМЭЛа в то время. Никакого Матковского не было, я даже этой фамилии не слыхала раньше. Мы получили разрешение и поехали в архив проверять бюллетени, и при вскрытии обнаружили нехватку двухсот восьмидесяти девяти, о чем мы составили протокол. И вот теперь его нет. А вместо него сто шестьдесят, и откуда-то там взялся Матковский. И таким канцелярским языком составлен протокол — мы никогда так не составляли протоколов. Единицы хранения... и там моя подпись, где Матковский. Вероятно, даже наверняка, моя подпись подделана. Я считаю, что это им нужно было для того, чтобы исказить значение Семнадцатого съезда. Мы приехали в архив с Кузнецовым к Лаврову, и втроем вскрывали бюллетени. Кузнецов был референтом Шверника. И протокол был подписан мной, Кузнецовым и Лавровым — никакого Матковского не было в архиве в это время. Как создавались шестьдесят четыре тома Я составила шестьдесят четыре тома записок. Ведь расследование продолжалось два года, и для того, чтобы придти к выводу о том, что убийство Кирова было организовано Сталиным , пришлось опросить не менее тысячи людей. Ведь не каждый из тех, кого мы приглашали, что-то знал. У некоторых проявлялись только маленькие черточки, некоторые указывали на других, которые могли бы дать показания. Это расследование очень скрупулезно велось. Поэтому получилось очень много материалов и очень много томов. Мы начали эту работу в шестидесятом году. Первый человек, который ко мне пришел, был Алеша Севастьянов. Это наш подпольщик, бакинец, который в бытность Кирова секретарем ЦК Азербайджана заведовал строительством Шалакского водопровода. Из гор вели водопровод, и он там жил в горах. Киров туда выезжал часто, и он с ним подружился, они вместе охотились. После Семнадцатого съезда Киров летом отдыхал в Сестрорецке, а Севастьянов в это время уже работал в Москве в черной металлургии, и Киров написал ему открытку или телеграмму с просьбой приехать к нему в Сестрорецк на отдых. Так вот, Севастьянов пришел ко мне и рассказал, что когда он был в Сестрорецке, Киров ему рассказал, что было тайное совещание, что ему предлагали заменить Сталина , что участники совещания считали необходимым убрать Сталина с поста генсека, что он отказался, что каким-то образом — возможно, было уже подслушивание — Сталин узнал об этом совещании. Многие, и Микоян, неправильно пишут, что Киров сам пошел и доложил Сталину . Это неправда. Киров не настолько был глуп, чтобы подставлять свою голову под топор. Но Сталин его вызвал, и Киров не отрицал этого факта, что было совещание и что ему предлагали, но что он отказался. Вот мы впервые от Севастьянова это узнали, и Киров говорил, что, конечно, Сталин меня в живых не оставит. Севастьянов по моей просьбе тут же сел и написал, но он не очень грамотный, он из рабочих. Он написал маленькую записку. Я ему сказала: — Ты пойди домой и напиши все подробно. Представьте себе, что на другой день, когда я его ждала, звонок. Его жена Агнесса сообщает, что он, придя с работы, позвонил в дверь и, когда она открыла, упал мертвый. Так что подробно он не успел нам написать. Но вот эта маленькая записка есть. Так и формировались эти шестьдесят четыре тома. Например, доказательства близких отношений между Кировым и Севастьяновым, что Киров мог все это ему говорить. После его Смерти и похорон жена принесла всю переписку, которая подтверждала их близость, дружбу, и что Киров его вызывал к себе в Сестрорецк. После того, как мы закончили расследование убийства Кирова, когда мы нашли рукопись Сталина в его личном архиве, то к записке об убийстве Кирова, конечно, я приложила фотокопию этой рукописи с актом графологической экспертизы. Там я писала, что найдена рукопись, прилагаю её, и два центра лично сфабриковано Сталиным , и поэтому необходимо расследовать все процессы. Именно на основании этого была создана расширенная комиссия. До этого работал Шверник, его помощник Кузнецов и я. А тут уже была создана расширенная комиссия Политбюро. Это есть в протоколе Полибюро — по закону. Председатель Шверник, члены комиссии: — генеральный прокурор Руденко, председатель КГБ Шелепин, заведующий отделом административных органов ЦК Миронов и пятый член комиссии — я. Хрущёв пишет об этом, что я считал необходимым включить в эту комиссию Шатуновскую, которую я считал неподкупным и верным членом партии. А я была членом Комитета партийного контроля. Фактически, конечно, в этой комиссии работали я и Кузнецов, помощник Шверника, остальные члены комиссии непосредственно не занимались расследованием, но знакомились с документами. Кроме того, тогда был второй секретарь ЦК Флор Романович Козлов, он требовал, чтобы я каждый вечер приходила к нему — что вот в этот день обнаружено? Так что я ежевечерне, часов в семь, шла к нему и докладывала ему, что за сегодня произошло. Причем при создании этой комиссии было указано, что все архивы будут открыты для расследования. Я имела полную возможность знакомиться с документами. Тогда ещё в КГБ были посланы некоторые молодые люди, которые очень добросовестно относились и приносили мне документы, о которых я даже не знала. Вот, в частности, я получила от Шелепина сводку с 1 января 1935 года, то есть через месяц после убийства Кирова, по 22 июня 1941 года — вот такой лист, разграфленный по графам, по годам, сколько было репрессировано и сколько было расстреляно. И в этой сводке итог за шесть с половиной лет — 19 миллионов 840 тысяч. Из них 7 миллионов расстреляно ещё в тюрьмах. Это из КГБ пришла такая сводка. Эта сводка тоже подшита в эти тома. Когда я уходила и сдавала документы, у меня был особый сейф для всех этих дел. Сдавала я это все заведующему архивом Комитета партийного контроля — молодой, очень порядочный человек. Я ему сказала: — Вот, я вам оставляю. Имейте в виду, это имеет огромное значение для нашего народа, для нашей партии. Будут возможно всякие попытки, покушения на эти материалы. Дайте мне слово, что вы постараетесь все это сохранить. Он заплакал и сказал, что я вам клянусь, все, что от меня зависит, я сделаю. Но его сейчас, говорят, там нет. Он сказал, что он на каждый том составил опись. — Я вам обещаю, своей честью, своей жизнью, что я буду все это хранить. Ну конечно, что он мог сделать? По-видимому, они завладели этими материалами. Я писала об этом Яковлеву, он, по словам Наумова, распорядился передать Пуго, председателю КПК, а Пуго поручил Каткову, своему работнику. Ко мне в июне явился сотрудник КПК — нынче летом, с двумя прокурорами и очень вызывающе и торжествующе сообщил: — — Все, что вы пишете, не имеет никакого основания. Таких документов не существует. Никакого тайного совещания не было. Я говорю: — Позвольте, как же? Когда я поехала в Ленинград, первым делом я беседовала с Софьей Львовной Маркус, которая жила вместе с Кировым. Это старшая сестра его жены Марии. Ведь Марья Львовна сошла с ума после его убийства. Дело в том, что весь тридцать четвертый год они находились в страшном напряжении, потому что они знали, что на него совершаются покушения. Ведь это было третье. Летом тридцать четвертого года Сталин его отправил на прием лесозаготовок. Там ему устроили аварию автомашины. Машина свалилась в кювет, перевернулась, но к счастью никто не погиб. Потом уже ближе к зиме, как сообщали мне сотрудники Ленинградского ГПУ или НКВД, было поручено двум разбойникам, братьям Орловым, которые были приговорены к смертной казни, что им будет сохранена жизнь, если они убьют Кирова. Их подвезли к его дому, и они через черный ход подошли и стали ломиться в дверь кухни. Было поздно уже, поздний вечер. Они думали, что Киров будет один, но у него было очень много гостей, и все прибежали на кухню, услышав шум. И они вынуждены были уйти. Это была вторая попытка. А третья — это Николаев. Подмена документов Моя итоговая записка была разослана всем членам Политбюро. Она должна быть в архиве Политбюро. Она большая, страниц двадцать с лишним. Потому что я там цитировала те документы, на которые я имела право ссылаться. Эта записка была подписана Шверником и мной. И вывод был такой: "Неопровержимо этими данными доказано, что убийство Кирова организовано Сталиным ". Это был первый вывод. Второй вывод: "Тот факт, что мы обнаружили, что он сфабриковал два центра собственноручно, говорит о том, что необходимо пересмотреть все процессы тридцатых годов". И вот на основании этого пункта выводов меня вызвал Хрущёв, и при мне он назначил состав расширенной комиссии, о которой я вам говорила — Руденко и другие. Я там писала подробно о голосовании на Семнадцатом съезде. Они исказили. Вот возьмите, как они сфабриковали заявление Верховых. Он был членом счетной комиссии, но Затонский, когда они составляли итоги, привлек его. Он помогал. Поэтому он, фактически, был заместителем Затонского. Они вместе все это составляли, когда Затонский пошел к Кагановичу, это же все происходило в Кремле. Тогда все жили в Кремле. И Каганович повел его к Сталину . Затонский, когда вернулся, рассказал о приказе уничтожить двести восемьдесят девять бюллетеней. Оставить ему три. Он это все написал. А они что пишут? В "Известиях ЦК"? Приводят фальшивые показания. К сожалению, Верховых умер. У него была гангрена ног, и у него отняли ногу. Он после этого через некоторое время скончался. Они уничтожили эту записку, и вместо его показаний какая-то ересь. А он все помнил и все очень подробно описал. Потом они ссылаются на Андреасяна, а он приходил ко мне, вот сюда, незадолго до своей Смерти и признался, что, по настоянию Глебова, он переделал свое первоначальное заявление. Я по всем процессам записки написала. Как только я ушла, Климов и Сердюк взялись за подмену документов. Почему я это знаю? Потому что ко мне приезжала Трунина из Волгограда. Она специально приехала предупредить меня, что в волгоградский обком, тогда сталинградский, приезжал посланец от Климова, её вызывал и требовал, чтобы она отказалась от своих показаний, а она не отказалась. Я тогда не знала, что он это делает. Ведь я ещё хотела успеть, я ещё продолжала работу, но когда Хрущёв положил все это в архив, начиная с убийства Кирова и кончая всеми этими процессами — кроме Тухачевского, вот Тухачевского они опубликовали, а остальное он все сложил в архив — работать стало совершенно невозможно. Во время двадцать второго съезда я и Пикина, она тоже была членом Комитета партийного контроля, мы сидели во время съезда, а перед нами сидела молдавская делегация. Они к нам так вот обернулись и говорят: — — Ну поздравляем. Теперь Сердюк от нас ушел и будет у вас. Ему как раз надо быть Совестью партии. Мы-то от него избавились, а вы получайте. Мы с Пикиной спрашиваем, а какие факты? Они стали рассказывать, какие он взятки брал, какие он подделки делал, как он, если не мог выполнить каких-то заготовок, то скупал квитанции на Украине. В общем, когда они нам начали рассказывать, то у нас волосы дыбом поднимались. А именно он возглавил травлю, он прямо это говорил. Позвольте, вы же выступали на двадцать втором съезде сами и разоблачали Сталина . Ну что, мол, из этого? Так надо было. А вся ваша работа это контрреволюция. Ещё о Кирове Все шестьдесят четыре тома я с тех пор, как уходила, передала заведующему архивом. Я ушла в 1962 году. Эти шестьдесят четыре тома появились за два года — с шестидесятого по шестьдесят второй год. И сейчас ещё продолжают поступать письма. Вот я получила письмо от одного ленинградца. Он в декабре тридцать четвертого года был школьником, подростком, и его товарищи по школе пошли гулять на второй день после убийства Кирова, а он не пошел, его мать не пустила. И они были на улице Войкова, когда там убивали Борисова. Он это пишет. Называет фамилии этих четырех школьников, которые, вернувшись с прогулки, с ужасом рассказывали, что видели, как около какой-то грузовой машины на улице Войкова убивали камнем по голове человека, и как он кричал и вырывался. Вот сейчас только что пришло это письмо. Теперь он уже старый человек, но он это вспоминает в связи с публикацией Антонова-Овсеенко. Киров с Петром Смородиным тоже разговаривал на тему о том, что он будет убит. Что голова его на плахе. Но Смородин был расстрелян, а жена его Елена сидела, вернулась, и когда я была в Ленинграде, в числе опрошенных мною была и она. И она рассказывала, что она была вместе с Петром Смородиным у Кирова в Сестрорецке, и Киров в её присутствии говорил о том, что голова его на плахе, он будет убит. Рассказывал все это.   Так что свидетели есть Когда здесь был сотрудник КПК, я его спросила: — Вот вы утверждаете, Что таких документов нет, никакого совещания не было, эта рукопись вовсе не Сталина , а Ежова? Вы это утверждаете? И тут два прокурора сидели и поддакивали. И письмо Софьи Львовны со слов Кирова не существует. Она очень большое письмо написала, со всеми подробностями о тайном совещании. Все, что Киров рассказывал дома, когда он возвращался с заседаний Политбюро — как себя вёл Сталин , какие бывали случаи, что он бросал заседание и уходил, потому что не терпел возражений. И за ним ходили и умоляли вернуться. Когда Антонов-Овсеенко задумал напечатать свою книгу, он пришел ко мне и просил меня рассказать о всех тех расследованиях, которые я производила в те годы, с тем, чтобы в своей книге поместить. Словом, помочь ему эту книгу создать, и я помогла. Но я просила его, чтобы он только в своей книге на меня не ссылался. Но это и так ясно, что эти материалы я ему дала. Это же было в брежневские времена. Тревога о судьбе записок Ведь когда Сталин фабриковал свою рукопись двух центров в Смольном, то он вызвал к себе двух картотетчиков из Ленинградского управления. Я это пишу. Один имел ящик с троцкистскими документами, с карточками, а другой с зиновьевцами. Кроме того, ему передал, вероятно, Медведь список на двадцать два оппозиционера, которых Медведь предложил Кирову арестовать. А Киров отказался, не дал ему санкции. Но этот список был у Сталина . Вот эти два картотетчика, когда я расследовала убийство Кирова, они уже были полковники или подполковники, не сержанты на картотеках. Они присутствовали, когда Сталин фабриковал рукопись, они были при этом, и они мне написали. Этого нет. Во-вторых, эту рукопись мне вручил заведующий личным архивом Сталина . Когда я с Кузнецовым пришла, этот архив находился в Кремле, в полуподвальном помещении, весь он заставлен огромными сейфами от пола до потолка. Когда мы пришли и нам открыл этот заведующий архивом — представьте себе, разве мы могли там что-либо найти сами? Конечно, нет. Он говорит: "Пожалуйста, все в вашем распоряжении". А что мы можем? Как мы найдем то, что нам надо? Я говорю, это нужно для нашего народа, для наших потомков. Мы должны во что бы то ни стало раскрыть тайну убийства Кирова. Он выслушал это молча и ушел. А на другой день, когда я пришла опять, он мне подал эту рукопись. Рукопись самого Сталина . Конечно, я сняла фотокопию и прокуроры, которые мне помогали, сказали, что, товарищ Шатуновская, хотя вам дали в архиве личном Сталина , вы все-таки устройте почерковедческую экспертизу. Позвоните Руденко. Он пришлет. И пришел, по-моему, Арсентьев, он был во главе. И они сделали почерковедческую экспертизу. А как? Они сказали — дайте нам документ. Подписанный им лично. Тогда мы будем сверять и удостоверять, что этот документ тоже, хотя он и не подписан, но принадлежит его руке. Значит, я опять обратилась к заведующему личного архива Сталина . Он дал такой документ, написанный Сталиным и подписанный им. А эта рукопись не была подписана. И тогда они сличили почерка. А теперь Катков заявляет, что это не рукопись Сталина , а рукопись Ежова. Значит, они сфабриковали другую экспертизу. Фотокопию и копию экспертизы я приложила к итоговой докладной записке. Так же, как в этой итоговой докладной записке я процитировала письмо Софьи Львовны. И документа КГБ о количестве репрессированных тоже нет. Я говорю Каткову: — Если исчезла справка из КГБ, и её нет, то нынешний Крючков, который там сейчас в КГБ, обязан предоставить копию. Такую сводку послали в свое время в комиссию в Политбюро. Значит, у них должна была остаться копия. Нет, он дает другие цифры Вы запрашивали Крючкова? — спрашиваю. Если другие цифры, то какие? Ничего мне не ответил. Я говорю: — Ну что же вы мне говорите, что Ежов, когда два свидетеля, два работника НКВД, ленинградские картотетчики, подтвердили, что он в их присутствии фабриковал эти центры. Этого нет. Значит, это тоже уничтожено. Вот я же тебе рассказала про Катынь. На что они способны. Они трупы могут выкопать и подделать. Трупы выкапывают, а уж бумаги-то, да они что хочешь с бумагами сделают. Наумов тоже спрашивал, ведь Наумов пришел после того, как я в сентябре написала второе письмо. О том, что у меня вызывает большую тревогу, что Климов и Сердюк... —это ведь было уже в первом письме. Его взялся передать один человек из Главлита. Он не передал, а передала Катя Андруканис. Она с Наумовым была связана по фильму о Бухарине. Он курирует, ходит и смотрит. Это было уже в декабре. А я писала в сентябре. После этого Наумов ко мне пришел. Мы сидели с ним, беседовали. Он сказал, что все это нужно очень внимательно расследовать, проверять. А затем он мне сказал, что он доложил Яковлеву. А Правда это или нет, я не знаю. И говорил мне, что он придает очень большое значение тому, что я написала, и якобы Яковлев придает им такое же. Потом, по словам Каткова, Яковлев поручил Пуго, а Пуго ему. Когда я из беседы с Катковым и его двумя прокурорами поняла, что все уничтожено, и они торжествующе об этом говорили, вроде бы я сама какую-то фальшивку написала — ничего этого нет, никакого совещания не было, сводки нет такой и так далее — я написала второе письмо, где перечислила, какие документы уничтожены. По словам Каткова их нет, значит они уничтожены. Тогда Наумов сказал — ну раз они так некомпетентно подошли к этому вопросу, мы все возьмем в свои руки. Они взяли в свои руки и опубликовали на основании этих подлогов в седьмом номере "Известий". Я больше не стала Наумову ни звонить, ни разговаривать. Зачем мне с ним говорить. Известия ЦК Теперь по поводу моих писем звонили на днях из "Известий ЦК" — Николай Иванович до них добрался. В течение двух недель заявляли, что писем не получали. Получили, но не знали, что делать. В конце концов, позвонили и сказали, что мы получили. Я говорю: — Ну что вы думаете? — Вот доложим. Несколько дней назад опять звонят и говорят: — — Ну мы ваше письмо прочли. Руководство редакции решило доложить на редакционном совете. — А что такое редакционный совет? — Там указано — Горбачёв. Я говорю: — Хорошо Но мне по его тону почувствовалось, что они очень отрицательно настроены. Я же им пишу в конце письма, что я прошу приложить, опубликовать вместе с этим письмом и те мои письма. Я не могу понять, почему на страницах "Известий ЦК" публикуют материалы, основанные на подлогах, хотя я и предупреждала об этом в двух письмах. Я же на этом кончаю свое письмо. Я задаюсь вопросом, почему это происходит? Потом Николай Иванович нашел Юманова. Он сказал: — — Те дела очень важны, но важны и сегодняшние дела. Вот эти фабрикации. Это, может быть, ещё более важно. Это симптом очень большой тревоги. А Яковлев, как председатель комиссии по дополнительному изучению материалов, в своем выступлении сказал, что не со всеми оценками, которые сделала комиссия по расследованию убийства Кирова, он согласен. Не нашей комиссии, а сегодняшней, той, которой он заведует. Видимо, имеется в виду мнение Наумова, Каткова. Нашли шестьдесят четыре тома Показания Мамушина и показания водителя Кузина я использовала в итоговой записке, и Хрущёв в своих мемуарах пишет об этом. И на двадцать втором съезде он говорил. Правда, он не говорил, что вся работа закончена, он делал вид, что мы ещё расследуем. Фактически, мы все уже расследовали, но он там не сказал этого. Про убийство Борисова он пишет в своих мемуарах, что никакой аварии не было, что сотрудники НКВД её инсценировали, что Борисов был убит. Но в конце концов они же уговорили Хрущёва, и он все сложил в архив. Мне звонили, сейчас они нашли. Я написала Яковлеву письмо, что необходимо опубликовать результаты расследования убийства Кирова. Он прислал ко мне своего консультанта Наумова. А потом мне звонили уже от Пуго. — А вы нашли? Я же вам оставила в архивах шестьдесят четыре тома документов. — Мы только теперь нашли. Долго искали, не находили. Я говорю: — Это же не иголки. Шестьдесят четыре тома я давала в переплет. Все документы. Он говорит: — Мы нашли, но я ещё не читал. Так что пока их отношение к этому материалу неизвестно? Ну почему? Все процессы дезавуированы. Все реабилитированы, кто по процессам. Осталось убийство Кирова. Это до сих пор. Не знаю, как Пуго там. По каждому процессу вывод однозначный делали, а поручали Верховному Суду, и Суд уже объявлял. Ваша задача была подготовить материалы по убийству Кирова? Не только подготовить. Я написала итоговую записку. Я разослала её всем членам Политбюро с приложением рукописи Сталина , которую он сфабриковал. Ведь по каждому процессу я дала записку. И по Бухаринскому, и Зиновьева-Каменева, и Пятакова-Радека, и по Сокольникову. Более ранние я не рассматривала. Я рассмотрела убийство Кирова, Бухаринский процесс, Пятакова-Радека, Зиновьева-Каменева и Тухачевского. Вот эти процессы. А ленинградцы до меня ещё, они в Политбюро сами дезавуировали ленинградский процесс. Я его не рассматривала. Надо усвоить, Николай Иванович, что к двадцать второму съезду все было ясно. Но у Хрущёва не хватило сил и мужества на съезде объявить об этом. На двадцатом втором съезде вместо того, чтобы опубликовать результаты того, что я дала по каждому процессу, он только намекал вокруг и около. ---------------------- Примечание К рассказу 24 Судьба материалов расследования Фальсификации Ольга выступает здесь против методов упомянутых авторов, считая, что они используют непригодные источники и это лишает их выводы доказательной силы. В то же время она не отвергает мнение о провокаторстве Сталина , обсуждая его письмо Малиновскому (агенту Охранного отделения, которого Ленин кооптировал в большевистский ЦК в 1912 г).. Ср. тж. упомянутое ею высказывание Шаумяна. Ещё о Кирове Войков. В 1927 году в Польше гимназист убил посла Войкова, после чего расстреляли Долгорукова [24] и ещё двадцать аристократов. После этого улица (позднее станция метро) была названа в его честь. Ольге не удалось опубликовать материалы расследования об убийстве Кирова, однако её рассказы вошли в книги независимых историков Роя Медведева [29] и Антона Антонова-Овсеенко [2] [3] в 1970-80 годах. Эти книги были опубликованы на Западе, после чего сообщения Ольги стали доступны более широкому кругу общественности в работах американского историка Роберта Конквеста (см. например, [8, гл.13] [10]). Публикации Ольги конца 1980-х гг. были также использованы в недавней книге Эми Найт (Amy Knight) [23]. Оглавление   www.pseudology.org